Глава 15 Юрий

Отрядная пионерская форма, которую принесли в полиэтиленовом чехле, мне неожиданно понравилась. Я уже приготовился к тому, что это будет что-то вроде блекло-голубой пары, в которой по праздникам с макетами автоматов маршировали к Мемориалу Блокады наши, ленинградские, звеньевые. Но Бертиной - а теперь и моей - дружине, кто-то присвоил истинно королевские цвета благородной чистоты. Брюки, отглаженные до бритвенной остроты складок, рубашка, даже пилотка - все оказалось кипенно-белым, как на отцовском парадном морском мундире. Ткани на ощупь были явно не магазинными, а специально отобранными, дорогими. К рубашке по случаю торжественного выхода полагались аксельбанты витого бордового шелка, а к брюкам широкий, скрипучей кожи, ремень с тяжелой латунной пряжкой.



- А поворотись, поворотись-ка, сынку!- веселился рядом Берта в таком же точно наряде и норовил все время схватить меня за плечи.



Я увернулся от него и посмотрел на себя в зеркало. Сюда бы теперь кортик в серебряных ножнах, якоря на золоченые пуговицы вместо пионерских костров, и черные погоны, и я стал бы похож на морского курсанта!



- Слу-ушай,- зачарованным голосом протянул Берта, встав позади меня,- Юрка, она тебе так идет! Ты в ней, как летчик!



- Или как моряк…- вырвалось у меня.



- Не знаю,- почему-то нахмурился Берта,- Я в этом не разбираюсь.



- В чем?



- В морских делах. Это не наша… Короче говоря, у нас ко всякой морской романтике врожденная идиосинкразия. Не наша стихия!



- Почему?



- Потому что… Знаешь, ты лучше об этом у своего Версидского спроси.



- Уже у «моего»?



- Спроси, спроси! Он обожает про это рассказывать. Причем бесплатно. Его любимый исторической опус в трех частях, с прологом, эпилогом и моралью. Тебе, наверное, тоже должно понравится! - с неожиданным раздражением закончил он и замолчал.



Потом хлопнул себя по лбу:



- Погодите-ка, шевалье… Чуть не забыл!



Он сунул руку сначала в один карман, затем в другой, и извлек на свет пару длинных наконечников для аксельбантов, которые искристо и тревожно сверкнули в его ладонях драгоценной отделкой.



- Вот, свинти эти свои, латунные, нафиг...



- Берта, ты что?!



- Говорю, свинти. Чего ты? Видишь, у меня такие же!



- Ты меня, как елку, решил украсить что ли? Это ведь золото! А, если потеряются?



- Не потеряются! - спорить с ним было явно бесполезно,- Это тебе по случаю перехода в нашу пионерскую дружину! Знаешь, в старину офицерам принято было дарить наконечники для аксельбантов по зачислении в гвардейский полк…



- Было,- беспомощно согласился я, пока он возился с аксельбантами,- Но, во-первых, я не офицер!



- Конечно, офицер,- невозмутимо возразил он, навинчивая наконечник,- У нас в классе все офицеры… Что ты так смотришь? Помнишь, в «Капитанской дочке»: «Матушка была мной еще брюхата, а я уже был записан в Семеновский полк сержантом»… Вот… С тех пор ничего не изменилось. Сейчас ты, скорее всего, младший лейтенант. Ну, может, прапорщик. А к десятому классу тебе сам главнокомандующий присвоит капитана. И так далее.



- Врешь!



- Я вру?! Есть секретное постановление ЦК… К окончанию института уже будешь полковником, Юр! Каких хочешь войск, кстати, на выбор… Или этим… как там… каперангом!



- Иди к черту! - рассердился я, потому что сразу понял по этому знакомо-насмешливому тону - он говорит чистую правду,- У меня, между прочим, отец моряк, капитан-лейтенант, Берта!



- Да? Ну и что?



- И то! Нельзя же так! И вообще...- я в ответ собрал в голосе всю свою язвительность и добавил,- Наконечники для аксельбантов это женский подарок! Это богатые дамы дарили своим кавалерам… товарищ младший лейтенант!



- Старший лейтенант,- хмыкнул Берта,- Я выше тебя по званию. Происхождение, выслуга лет и все такое… Так что прекрати валять дурака и делай, что говорят…



Он снова развернул меня к зеркалу, но я грубо оттолкнул его.



- Бестолочь ты, Берта, бесстыжая! Это все игрушки для тебя что ли?! Ну какой ты офицер?!



Он сделал шаг назад и заморгал с таким театральным покаянием, что я смутился еще больше.



- Юр! Ну, извини, пожалуйста! Наверное, ты прав, я глупость сказал. Я забыл, что у тебя отец военный. Ну их к черту, эти звания! Хочешь, я завтра же прикажу разжаловать себя… ну хоть в рядовые? Ну, хочешь?!



- Господи Один,- уронил я, уже не зная, как с ним спорить,- Это дурдом какой-то… 



- Все вокруг дурдом. Зато посмотри, как красиво!



В этом он был прав. Узкие точеные конусы наконечников даже посреди убогой теткиной квартиры сияли торжественным, как будто внутренним светом. Словно святые дары на готической литургии. Простая латунь не могла бы справиться с таким - золото мягко отчеркивало границу между двумя цветами: глубоким кроваво-красным и холодным белым, собирая в себе все их оттенки. Я зачем-то снова вспомнил свой полусон с марширующими австрийско-французскими шеренгами под Ваграмом…



- И все-таки забери их потом. Я поношу, раз тебе так хочется, но у себя не оставлю. Не могу!



- Да почему?



- Потому что это дорогая вещь, Берта! Тебе же еще и попадет дома!



В зеркале за моим плечом я увидел, как его глаза округлились от изумления.



- Драть вас некому, Mon Prince!



- Меня никогда в жизни никто пальцем дома не тронул,- ледяным голосом произнес Берта,- И не тронет. И, кстати, не потому, что я «твой принц», а просто так.



- Что, и отец ни разу не «воспитывал»?



- Да ты с ума сошел, Юр?! Отец бы никогда… Он вообще…- он странно замолчал, закусил губу, и отвел глаза. Я подумал, что мое любопытство будет для него болезненно, и хотел перевести разговор на другое, но Берта вдруг сказал куда-то в сторону,- Мы вообще не очень-то общались, если честно. Может, было просто не о чем - все время дела. О всякой политике, но это не в счет, наверное. Ты не подумай, Юр, что он… Он никогда меня не прогонял, раньше всегда разрешал играть у себя в кабинете и вообще… Видимо, просто у него такой характер. Как говорят, замкнутый.



- А мать? - повернулся я к нему,- А дед с бабкой?!



- Что? «Воспитывали» меня?



- Да нет. Не в этом смысле… Тоже не разговаривали?



- Почему? С бабушкой мы как раз разговаривали. Но это,- он махнул рукой,- Как-то все не о том… Это все «bonnes manieres et amour courtois et l’art de silence»*… - и он заученно пояснил,- Короче говоря, то, чем должен в совершенстве владеть молодой человек, прежде, чем выйдет в свет. А дед. Я его почти и не помню. Он же у нас в семье «сказочником» считается. Помню, он мне тоже рассказывал сказки, но это очень давно. Он уснул, когда мне лет пять было.



Берта на миг встретился со мной глазами и, скорее всего, укололся о то сочувствие, которое я не успел скрыть. Потому что сразу же закруглил весь разговор:



- В общем, я существо ужасно невоспитанное, Юра, имей в виду! Но «драть» себя я точно никому не позволю… Даже тебе, извини!



- Все равно кому-то тебя драть надо,- буркнул я по инерции и сразу же пожалел об этом.



- Не надо никого драть! - гавкнул он на меня, словно на своего придворного,- Это, Юра, трусость! Non comme il faut! Издеваться над тем, кто слабее… Вот так мне говорили, если хочешь знать. Хочешь убить, убей - для этого тебе даны клыки, но издеваться - это как… Так только смертные посту… Ой!



Берта оборвал себя, заметив выражение на моем лице.



- Прости! Юр… Ну, извини, пожалуйста! Я не подумал опять…



- Ну что ты…- медленно проговорил я, не сводя с него взгляда,- Ты продолжай, не стесняйся. Так только смертные поступают, ты хотел сказать, да? И значит, если вам все же надо кого-то не убить, а просто наказать, вы это поручаете нам, так? Чтобы не пачкать руки…



Я выставил было перед собой ладони, чтобы демонстративно повертеть ими перед его носом, но вдруг обнаружил на них точно такие же белые перчатки, как и у Берты. Когда я успел их натянуть? Я ощутил в себе какое-то злое отупение.



- Может и я тебе нужен для чего-нибудь такого?



- Ну, зачем ты так? - спросил Берта.



- А ты? Мне, думаешь, приятно все время это слышать: «смертные», «трудящиеся»…



- Ты же меня называешь «вампиром»! И я, заметь, молчу! Хотя, по-хорошему, должен обижаться.



- За что? - спросил я, растерянно вспомнив, что сам он о себе, действительно, никогда так не говорил,- То есть… Я не понимаю! Ты же и есть вампир!



- Вампиры,- вздохнул он,- Это ходячие мертвецы из сказок. Нас так тру… смер… ой, ну, хорошо! Нас так люди называют. Все равно, что я бы к тебе обращался, скажем, «эй ты, грязеед, травоядное!» или «поди-ка сюда, скотина!».



- А как же вы себя называете?



- Никак,- пожал плечами Берта,- Мы говорим просто «мы». Мы вообще избегаем называть себя - это, знаешь ли, считается признаком крайней невоспитанности… Хмм… Но, если подумать, иногда можно выразиться иносказательно или поэтически, например,- он задумался,- «Волшебные существа»… Версидский говорит, что это еще кельтские друиды придумали. Faerie!



- Что-что-что?! - аж задохнулся я, отступив назад и падая на стул,- Это вы-то «феи»?!



- А, собственно…- Берта помялся,- Что тут такого?



Я посмотрел на Марка, который, вопреки моим предположением, все же умудрился поместиться в нашей «однушке», но занимал в ней при этом, наверное, добрую треть пространства. Волшебный двухметровый «фей» с кулаками, похожими на ковши экскаваторов! Хорошо, что тетка на работе, а то бы она прямо здесь свихнулась от умиления…



- Знаешь, Берта,- сказал я,- Чего-чего, а вот этого… не знаю даже… самообожания и нахальства у вас - ну, просто ложкой ешь! Все под себя гребете! Значит, вы еще и «феи»! Они же,- я ткнул пальцем в стопку книг на столе,- на Востоке «пэри», они же у ирландцев «сидхи», они же у датчан «альфы», а у Шекспира просто эльфы? Воздушные создания неземной красоты, которые веками живут в своих дворцах на яблочном острове и являются людям, как дивный сон, чтобы увести с собой? Ну вы и паразиты! Как вы только заставили этих несчастных друидов такое о себе сочинить-то?


Я запнулся и задумался под Бертиным непонятным взглядом.


- Это ты у них спроси,- неприятно усмехнулся он,- Если найдешь, конечно. А то, я где-то читал, что всех их римляне развешали на крестах еще две тыщи лет назад. Не надо с нами спорить по таким обидным пустякам… Между прочим, что тебе не нравится-то? Ты сам жаловался, что я живу во дворце. Я явился тебе, как этот… дивный сон, и увел с собой. Кроме того…



Он встал боком и критически осмотрел себя в зеркале, поправив челку:



- У тебя, конечно, может какое-то свое, ленинградское представление о красоте, но…



Я покраснел, но сразу же ехидно сообщил ему:



- Но это только пока ты рот не откроешь, красавец мой. У тебя же там клыки с палец!



- Никто не совершенен,- Берта раздвинул губы и провел кончиком языка по верхним зубам, нахмурился,- И ничего они не с палец, не ври! Вполне симпатичные… Бабушка говорит, они у меня, как у котенка… Чего ты хихикаешь! Это ты еще просто настоящих не видел. Марк, покажи ему!



Марк резиново растянул рот в акульей улыбке, и мне сразу же стало не до критики. У него, в отличие от Берты, вообще не было ни одного человеческого резца.



- Так что, чем я тебе не сказочный эльф?



- Но вы же нас едите!



- Я от тебя покамест ни единого кусочка не откусил, кажется. Нет?



С минуту мы молча смотрели друг на друга. «А если бы не Дмитрий Евгеньевич…- подумал я,- Тогда, в оружейной…» Но у Берты, видимо, в голове вертелось то же самое, потому что он как-то осунулся, обмяк и опустил глаза.



- Юр, я больше… Я тебе обещаю! Ну, чем хочешь клянусь!



- Да прекрати извиняться уже! Я сам тогда… виноват, в общем,- сказал я, потому что это тоже было правдой,- Ты меня и сам извини, ладно? И вообще… хватит ругаться на сегодня. Я какой-то… не знаю… Нервничаю, может. С этими твоими мертвецами…



- Думаешь, у нас получится? - облегченно спросил он, смотря на меня с такой искренней благодарностью, что я немедленно почувствовал себя законченным мерзавцем. Как, черт возьми, он ухитряется каждый раз проделывать со мной эти фокусы?! Мимикой или интонациями? Вертит мной, будто игрушечным волчком, не давая ни отступить от края стола, ни свалиться на пол. Может, прав был Версидский, когда обмолвился о феромонах… Нет, чушь!



- Чушь все это… «волшебное существо»! И зачем только я согласился? Ну ладно, ладно! Должно получиться. Нужны тень и свет, как будто. Вот только тень для ворожбы надо взять от дерева мертвых…



- И что это за дерево?



- Вообще-то я не уверен. Я утром подумал, почитал тут. Вот смотри!



Я дернул его за руку к столу, где лежала раскрытая еще на рассвете книга. «Народные суеверия. Их исторические корни и развитие». Мы склонились над растрепанным томиком в мягкой обложке, чуть не стукнувшись головами. Берта зашевелил губами:



- Так! «В народной дендрологии особенно выделяется дерево, связанное с похоронно-поминальными ритуалами, обрядами и верованиями… До сих пор сохранились… Являлось важным элементом организаций массовых жертвоприношений…» Ладно, угу… «Роща в Упсале… Культовый и политический центр языческой Скандинавии… В дальнейшем, при христианизации Европы, получило развитие как традиционный атрибут празднования Рождества…» Погоди… Получается что? Это елка что ли?



- Получается так…



- Ну так и здорово! - боднул он меня в плечо,- Ха, видали! Дерево мертвых! То-то я все гадаю, зачем они у Кремлевской стены елки высаживают? Похоже, своих же покойников боятся… Кстати! Там, во Дворце Профсоюзов, как раз перед фасадом, растут две таких! Я с них потихоньку оборву ветку, пока ты будешь с нашими знакомиться!



Центральный вход Дворца Профсоюзов действительно украшала пара гигантских, пышных елей. Машины наши миновали узорчатые ворота с постовым милиционером, прокатились, шурша резиной, по пешеходным дорожкам и остановились в густой хвойной тени, где солнце было уже почти бессильно. То ли из наказания за вчерашнее бегство, то ли в силу какого-то нового положения Берта теперь путешествовал по городу «скромным» кортежем из трех автомобилей. Двух привычных уже «Волг» и лимузина «ЗиЛ», похожего на припавшего к асфальту, нахмуренного и широкоскулого зверя. Всю дорогу до Дворца Профсоюзов я не мог отделаться от мысли, что не качусь по земле, а лечу над ней куда-то в брюхе этой огромной машины. Отделенный от остального мира глухими шелковыми шторками, белым бархатом салонной отделки и, главное, опьяняющей прохладой свежего, совсем не уличного воздуха, еле заметно приправленного смесью ароматов имбиря и дубового мха.



Кто-то вышел, помедлил, оглядываясь, и распахнул для нас громоздкую дверцу. Следом за ним вырос темный силуэт Артура, который ехал впереди, на пассажирском сиденье, за матовой перегородкой.



- Жарища какая!- фыркнул Берта, выскакивая наружу.



- Здорово это у тебя устроено,- сказал я, прощально оглядываясь на салон, как на шкатулку для драгоценностей,- Кондиционер, стекло на кнопке…



- Что? Чепуха какая! - ответил он и уныло, без малейшего почтения, щелкнул ногтем по глянцево-черной лакировке,- Танк дурацкий! А вообще все эти «Волги» и «ЗиЛы» это так, для официальности, чтобы в глаза не сильно бросалось. У нас в гараже знаешь, какие есть машины! «Крайслер Империал», как у американских президентов. В прошлом году привезли. Я хотел на нем сегодня, но Илья Ильич… А в Москве даже «Роллс-ройс» настоящий! Правда, не вру ни капельки! Я тебе потом покажу - закачаешься!



- Как вы на них ездите только? - покачал я головой, представив себе это.



- Так номера же дипломатические, Юр. Смер… Тьфу! Люди думают, что это какого-нибудь посла Бурунди везут или там Бантустана… А кондиционер, между прочим, и в твоей «Волге» есть. Японский.



- В какой еще «моей»?!



- Ой, ну пусть будет… в Марковой, если тебе так хочется.



Я взглянул на «мою» машину. Марк не покидал салон. Он так и сидел за баранкой, выставив в окно локоть размером с местную крупную дыню.



- Слушай, а Марк…- я покосился на Бертиных охранников, стоящих поодаль, и перешел на шепот,- Он… Ничего, что мы при нем про этих мертвецов говорили? Он твоим-то не расскажет?



- Нет,- так же понизив голос сказал Берта,- Он же эвокат. Вроде свободного воина. Он ни Артуру, ни Илье Ильичу не подчиняется. Никому из наших. Только деду и мне. Ну, и тебе теперь, конечно. Он вообще хороший дядька, Юр. Не предаст! Я поэтому и…



Он замялся, не договорил, но мне было понятно.



- Не то, что эти…- кивнул Берта на приближающихся мужчин, среди которых я с запоздалым страхом узнал и Алишера. Как ни странно, он единственный среди них выглядел по-человечески приветливо. Прочие же напоминали шеренгу манекенов - взрослые, безжизненные лица, аккуратные прически, галстуки в строгих узлах под накрахмаленными воротничками. Они мгновенно и плотно обступили нас, как черные фигуры две беспомощные, заблудившиеся на вражеских клетках пешки. Один из встречающих поправил на носу металлические очки и сказал, чуть поклонившись:



- Господин, через полчаса нас ждут вас в банкетном зале!



- Как в банкетном зале? Я думал… Илья Ильич, мы же должны быть в карауле?!



- Не сегодня. Пожалуйста, не забывайте, о чем мы говорили накануне. Протокол отныне таков, что на этой панихиде вам следует находиться среди ответственных товарищей из комитетов партии и областного руководства. Чтобы не нарушать принципов коллективного сотрудничества, изложенных в «Методологических разъяснениях к Уставу КПСС». Вы ведь с ними уже ознакомились, не так ли? Поэтому, Ваша Светлость,- он сделал ударение на этой «Светлости», мимоходом наградив меня таким ледяным взглядом, что я немедленно почувствовал себя мухой на ресторанной тарелке,- Ваше место сегодня по правую руку второго секретаря республиканского ЦК! Он тоже прибудет с минуту на минуту.



- Черт! - выругался Берта, и оглянулся на меня,- А как же… Мы же… А Юра?



- А Юрочку я сам провожу к его новым одноклассникам,- тут же вступил в разговор Алишер, расплываясь в улыбке василиска,- Мне это будет приятно… С вашего позволения, Илья Ильич!



- Нет! - отчеканил Берта, больно вцепившись мне в локоть,- Нет уж! Я сам провожу. И сидеть с вами там я долго не хочу. Мы потом домой поедем… Сами! Вдвоем… Понятно?!



- Как вам угодно, господин,- прохладно ответил Илья Ильчи,- Итак, мы ждем вас в холле. И… я прошу вас все же соблюсти некоторые приличия. Другими словами, никуда не сбегать хотя бы до речи первого секретаря горкома. Вы мне обещаете?



- Обещаю…- уныло согласился Берта и потянул меня за собой мимо Алишера.



Я против воли оглянулся на него. Юнусов, прищурившись, смотрел нам вслед.



- И что теперь?



- Что теперь… Что теперь? - пробормотал Берта, входя в высокие распахнутые двери,- Откуда я знаю, что теперь?! Блин! Вот ведь привязались со своими протоколами! Хоть бы предупредили… Ой! Эта ведьма еще откуда тут взялась?! Она же в Индии, с родителями должна … Ну все, Юрка, пропало наше дело!



Навстречу нам по парадной лестнице спускалась девочка. В такой же, как у нас, рубашке с аксельбантами, в форменной плиссированной юбке. Она шла, как маленькая балерина. Уверенно и изящно ставила ножки в шелковых чулках на ступени под ярко-малиновой ковровой дорожкой. На носки ее туфелек сбегались, будто заколдованные, солнечные зайчики со всего просторного холла Дворца Профсоюзов. Девочка дважды встряхнула темно-русыми локонами по обе стороны лба, наморщила кукольный носик и остановилась возле нас. Берта сделал осторожный шаг назад, и я подумал, что он вот-вот нырнет под мою руку, чтобы спрятаться у меня за спиной. 



- Боже мой! Средь шумного бала, случайно… - мелодично пропела она, остановив на мне любопытный взгляд. Глаза под длинными ресницами у нее светились, как два жемчужно-серых озера. Она отвела их и невинно улыбнулась Берте,- Кого я вижу! Их Све-е-етлось собственной персоной! Ну что? Попалась, моя маленькая принцесса!



- Привет, Еременко,- жестяным голосом ответил тот. 



- Привет-привет, моя ко-ошечка…- многообещающе продолжала петь Еременко,- Что это ты? Не звонишь, не пишешь?



Берта еще болезненно пытался поддерживать бодрый вид



- А ты сама что тут делаешь? Не поехала в Индию?



- А-а,- махнула она рукой,- Вот решила вернуться, посмотреть, как вы все тут без меня поживаете… Что ты так смотришь, моя радость? Удрала я, в грузовом отсеке на «Ан-124». Его наши туда на выставку возили, американцев пугать, дураки такие. Вот я на нем и сбежала,- и она вальяжно срифмовала,- Что Калькутта, что Нью-Дели - мне смертельно надоели!



Я непроизвольно прыснул и сейчас же снова забарахтался в этих ее глазах-озерах, как утопающий.



- А это кто? Симпатичный какой мальчик… Твой новый кавалер?



- Это Юра,- зло представил меня Берта,- Юра, это Екатерина Еременко… по прозвищу «Катрин-Стрихнин»! Прошу любить и жаловать.



- Зачем столько официоза,- невозмутимо ответила Катя, не сводя с меня глаз,- Просто Катя. Юрочка… Можно я буду тебя так звать?



Она протянула мне руку и я сомнамбулически покачал ее в своей.



- Знаешь, Юра, мы ведь тут все друзья и у нас между собой секретов не бывает… Альбертик, солнышко мое! Ты мне должен обязательно рассказать, как вы познакомились. И вообще, как у вас все тут протекало, пока я жарилась в этой скучной Индии… Мне страшно любопытно, далеко ли у вас зашло. Вы, наверное, уже целовались, да?



- Сейчас как дам! - чуть не всхлипнул где-то рядом со мной Берта.



- Смотрите, как много изменилось, пока меня не было! Ты даже огрызаться научился? Что ты там мне показываешь? Это, правда, клыки? Погоди, не закрывай рот, я за лупой сбегаю…



«Во дает! - подумал я с невольным восхищением, начиная бояться ее всерьез,- Прав Берта, пропали мы…»



- Мадемуазель,- сказал Берта, взяв себя в руки,- Перепады температур дурно сказываются на вашем душевном равновесии. Тебя там не припекло? Под тропиками. Или ты, наоборот, в своем грузовом отсеке переохладилась? Или это  часовые пояса на тебя так действуют… Чего ты к нам привязалась? Иди себе куда шла… И вообще… Может, ты завидуешь?



- Остроумие на уровне детского сада, Альберт! Кому я завидую? Тебе что ли? Я таких Юрочек, если захочу, в пять минут два ведра в Суворовском училище наберу. Два квартала отсюда. Хотя он и миленький, конечно, не спорю… Право, как с тобой скучно!



- Тем более. Вот и иди себе, не скучай!



- Хорошо,- легко согласилась Катя,- Пойду, действительно. Кто это там торчит в коридоре? Панин со своими лизоблюдами? Они же вроде на Енисей собирались… Узнаю у него, откуда это у нашего принца крови такая странная привязанность к смертным мальчикам… Тем более к столь мужественно-красивым и несгибаемо-молчаливым… Может, тут эпидемия какая-нибудь? А ты не в карантине. Надо же меры принимать, вдруг это заразно!



Еременко убедилась, что Берта онемел под ее взглядом, кивнула, повернулась и, правда, собралась, идти куда-то.



- Ка-ать! - позвал он ее совершенно другим, вкрадчивым голосом, переглянувшись со мной,- Ну, Катя! Ну чего ты? Ну я тебя прошу, хоть раз в жизни ты можешь без этих своих… подковырок!



- Неинтересно…- перебила она, не обернувшись.



- Что неинтересно?



- Пусть он попросит,- тонкая рука в белой перчатке ткнула мне в грудь,- Или он у тебя совсем без языка?



Берта быстро дернул меня за рукав и умоляюще посмотрел на Еременко.



- Почему без языка…- как-то неуверенно начал я, путаясь в словах,- Мы тебя вдвоем… просим… Катя. И я тоже… Не знаю даже… Слушай, ну, будь же человеком!



Некоторое время она ошеломленно молчала, переводя взгляд с меня на Берту и обратно, а потом рассмеялась. Это было, как будто рядом со мной рассыпалась горсть маленьких серебряных колокольчиков. Я понял, что щеки у меня пылают, как огонь, но, в то же время, прямо по спине бегут приятные мурашки. В носу защекотало. Пойди она, и правда, прочь, я, наверное, побрел бы за ней, как прирученный щенок за хозяйкой!



- Будь человеком? - переспросила Еременко,- Юра, ты просто прелесть… Я это запомню!



- Вот что,- разозлился я больше сам на себя, чем на нее,- Если хочешь, иди и выдай нас. Наплевать тоже! Ты хотела, и я тебя прошу этого не делать, а там уж сама решай. По-человечески прошу! А унижаться мы перед тобой больше не будем, не рассчитывай!



- Ну, ладно,- просто сказала она и как-то особенно, долго на меня посмотрела,- Раз ты просишь… По-человечески. А ты, Юра… Впрочем, ладно! Идите-ка сюда оба!



Она встала между нами, схватила нас за руки и увлекла к стене, где из-под великанских металлических букв «Передовики производства города и области» пучеглазо и бессмысленно таращились в никуда какие-то черно-белые физиономии. Мне не хотелось отпускать ее ладонь…



- Рассказывайте, что вы задумали,- велела Катя,- Заговорщики чертовы!



- Слушай, Кать…- замялся Берта,- Мы тебе прямо вот все сказать не можем. Не сейчас! Нам надо, чтобы… Надо остаться после панихиды, в общем. А меня тут запрягли в телегу! В зале там, в банкетном. Сидеть с этими секретарями ЦК! Я конечно сбегу через полчаса, но…



- Ясно. Очередной гениальный план! В твоем духе. Поэтому ты его нарядил в нашу форму?



- Не поэтому, а потому что он вообще теперь с нами будет учиться.



- Совсем с ума сошел что ли? На почве любви?



- Катя,- сузил глаза Берта,- Это тебя вообще не касается! Ты не провоцируй меня, серьезно предупреждаю! Я же тоже могу…



- Да ничего ты не можешь,- небрежно отмахнулась она,- Максимум выдавишь из себя пару примитивных мужских интриг - дешевые провокации и детский шантаж. Это же у тебя в голове крутится? Повзрослей сначала, Берта! А ты что? - это уже мне и совсем другим тоном,- Тоже тронулся головой? Ты вроде поумнее кажешься, или я ошибаюсь?



Я растерянно пожал плечами.



- Понятно. Два сапога - пара! Но вы хоть понимаете, какая это бредовая идея? С панихидой?



- Почему это?



- Для начала, потому, что он просто в нашу шеренгу не встанет,- уверенно сказала Катя,- Он же человек, балда! И пахнет он, как человек. Ты, может и привык, а ребята будут головами вертеть…



- Да…- задумался Берта,- Черт, правда! И что делать?



Его «гениальный» план в который раз за день трещал по швам. Катя насмешливо разглядывала нас. Потом фыркнула:



- Ладно, иди сюда!



Она сунула в рот указательный палец и на мгновение болезненно поморщилась. Когда палец вернулся на свет, на его подушечке выступила быстрая, ртутная капелька крови. Потом, не дав мне опомниться, она дважды тепло и невесомо дотронулась до моей головы, за ушами.



- Вот! Взрослые, конечно, поймут, что к чему, но им сейчас пофиг на все, кроме своих похоронных сплетен и заговоров. А наши разницы не учуют, у нас еще никто не конфирмован.



Берта недовольно пошевелил носом, как еж:



- И что? Теперь он как девчонка пахнет!



- Какой ты придира все-таки,- сразу же похолодела Катя,- Если хочешь знать, ты сам как девчонка пахнешь! Особенно, когда вот так вот на него смотришь. Я в этой Индии все думала, о ком это там без меня мечтает наша принцесса крови, кто похитил ее лакричное сердечко? А теперь-то понятно кто… Ты, вообще, знаешь что, Берта! Шлепай-ка к своим… высокородным! Гляди, твои громилы за тобой пришли. А мы тут без тебя разберемся, чем пахнут ремесла. 



Берта нерешительно потоптался на месте.



- Что,- колюче спросила Катя,- Боишься, что отобью что ли?



- Дура ты, Еременко! - вспыхнул он, сунул руки в карманы, повернулся и пошел прочь.



- Зачем ты его подначиваешь все время? - спросил я, глядя Берте в спину.



- От скуки,- зевнула она,- Когда он смущается, то краснеет так, что уши светятся.



- А нам почему помогаешь?



- Тоже от скуки… Кстати, будешь с нашими говорить, рот широко не разевай. Вот как сейчас…



- Почему?



- Ворона влетит потому что… Чтобы они не видели твои зубы, господи! За мальчишек я не беспокоюсь - глупее вас на свете никого нет, а девочки, конечно, понаблюдательнее…



- А если заметят?



- Слушай, ты что, такой же нытик, как твоя подружка? Решили - значит идем! Не бойся, не заметят… Ты не понял еще что ли? Они только строят из себя всезнаек и аристократов, а в голове у них те же опилки, что у тебя. Ну, у большинства… В крайнем случае, я скажу, что ты полукровка.



- А что, бывают полукровки?



- Не бывают, но они об этом не знают. Говорю же, у них опилки в голове!



- А у тебя что в голове?! - не выдержал я.



- У меня в голове планы, мальчик… Большие планы!



- Какие, например?



- Например,- прищурилась Катя,- Я намерена разбить сердце сначала твоему Альберту, а затем тебе, навсегда поссорить вас друг с другом, разрушить всю вашу жизнь и наслаждаться, смотря, как вы хнычете и ползаете у моих ног. Нравится тебе такой план?



«Такая, пожалуй, может…» - подумал, глядя на нее, как заяц.



- Впрочем, это подождет… Сначала я хочу построить огромную империю от океана до океана и возродить древний шумерский культ Хаоса богини Тиамат. Вместо этого беззубого строительства коммунизма. С правильными человеческими жертвоприношениями и реками крови! А также мобилизовать миллионы трудящихся и начать последнюю мировую войну, чтобы начисто истребить всех лопоухих дурачков на свете!



- Планов у тебя - громадье! - сказал я с уважением.



- Еще бы! Надо же себя чем-то занять в этой Вечности… Но ты не переживай, я начну не завтра. У тебя еще есть немного времени, чтобы привести дела в порядок и написать завещание…



- Ага, спасибо…



Затем она потеряла терпение и скомандовала:



- Пошли уже!



Держась за руки, мы подошли к колонне, где толпилось несколько ребят. Высокий мальчик с надменным лицом высоко вскинул пшеничные брови и заговорил забавно-выспренно:



- Ого, дети, нашего полку прибыло… Новые лица, господа! Надеюсь, вы нас познакомите, мадемуазель Еременко?



- Охотно, мсье Панин! Знакомьтесь, мой кузен,- бросила Катя и сразу же отвернулась от Панина, чтобы поправить мне галстук,- Вчера прислали в одной коробке с неаполитанскими сардинами. Юноша дикий, вырос в каменных джунглях капитализма, в СССР пока не акклиматизировался. Поэтому попрошу не задавать ему одновременно много вопросов - у него замыкает в голове, он впадает в экзальтацию и бьется в судорогах. Так что, Панин, зрелище, прямо скажем, не для вашей хрупкой психики - держитесь от нас подальше и заранее приготовьте свой кружевной веер и нюхательную соль!



- Юра,- пробормотал я и пожал несколько осторожно протянутых рук, в том числе и Панина, который растерянно моргал глазами, потеряв весь свой недавний апломб. Стало окончательно ясно, что Катю Еременко лучше не провоцировать на остроумные диалоги.



- Откуда вы, Юра? - деликатно, кончиками пальцев, дотронулась до моей перчатки какая-то девочка с мечтательными голубыми глазами,- Неужели, правда, из Неаполя? Мы там были в прошлом году, по пути из Рима, и я осталась очарована! Удивительный город!



- Всего лишь из Ленинграда…



- О, это еще романтичнее!- сказала девочка и напевно заговорила, подражая кому-то,- Вновь Исакий в облаченье из литого серебра. Стынет в грозном нетерпенье конь Великого Петра…



- Ветер душный и суровый с черных труб сметает гарь... Ах! своей столицей новой недоволен государь,- галантно подхватил я, сам удивляясь своей мгновенной мимикрии,- Вы любите Ахматову?



- Очень…- затрепетали пышные ресницы.



Краем глаза я увидел, что Еременко ядовито прищурилась на наш обмен цитатами, и остался доволен своим крошечным реваншем.



Мальчики, их здесь было трое, включая Панина, скоро отбросили свою шутовскую куртуазность и перешли на «ты». Мы обменялись малозначительными пустыми репликами. По их скользящим взглядам я с облегчением понял, что хотя бы со стороны сильной половины прайда интерес ко мне пока - чисто номинальный. Они либо предпочитали не опережать событий, либо действительно были безразличны к происходящему на периферии их царственного внимания, где дрейфовал невыразительный ленинградский новичок. Уделив мне три минуты, они с меланхоличной рассеянностью вернулись к обсуждению каких-то сплавов, порогов и байдарок. 



Девочки, как и предсказывала Катя, оказались более любопытны. Узколицая барышня, с двумя косами, заплетенными в тугие спирали на висках, похожая на чопорную средневековую дуэнью, спросила меня, внимательно глядя куда-то в переносицу:



- Сколько вам лет, Юрий? Должно быть, тринадцать?



- Скоро тринадцать…



- Значит, вам тоже предстоит конфирмация в этом году… Вы почему-то кажетесь мне умнее этих напыщенных позеров. Вы, конечно, уже читаете Testamentum Sanguinis. Как далеко вы продвинулись? Мне непонятны некоторые места…



Я почувствовал, как по затылку под пилоткой пробежали чьи-то холодные пальцы. Оглянулся. Катя Еременко о чем-то вполголоса болтала с той самой любительницей Ахматовой, и не слышала нас.



- Я буду рад помочь вам,- медленно подбирая слова, сказал я и понял, что изо всех сил хочу зажмуриться,- Если мои скромные возможности это позволят. Но мне кажется, что здесь не самое подходящее место…



- Да кто вообще его сегодня читает, этот ваш Завет? - внезапно ввязался в разговор Панин, и я вздохнул с облегчением,- Кому нужна эта абракадабра? Вы еще «Капитал» Маркса вдвоем почитайте на досуге, ага…



- Я всегда говорила, что вы пустой нигилист, Панин! - фыркнула на него девочка и быстро, доверительно сообщила мне,- Вы правы, Юрий! Здесь не место для глубоких бесед. Среди этих скоморохов! Мы поговорим позже.



- Разумеется… Я всегда к вашим услугам.



- Да не обращай на нее внимания,- сказал мне Панин, полуобняв за плечи и отводя в сторону,- Это же сама «игуменья» Балашова! Известная всему свету ханжа и фарисейка. Она и в комсомол вот так же готовится - устав штудирует и сочинения по ночам пишет. Спит на могилах классиков, даже в Мавзолее запиралась в полнолуние… А ты? Ты что, правда, эту муру доисторическую читаешь? Родители заставляют?



- Так…- я неопределенно повертел пальцами в воздухе и скорчил недовольную мину.



- Да, я тебя понимаю, можешь не объяснять! Мои-то предки в этом смысле демократичнее,- похвастался он,- Вообще, отец правильно говорит, что надо понимать время и идти с ним в ногу, а не тормозить как некоторые… педанты и начетчики!



Последнее было сказано громко и в сторону. Это явно адресовалось Балашовой.



- Сейчас на дворе эпоха электроники и огромных скоростей. Сила! Темп! Ясность! - сжал он кулак,- Вот, что будет определять победителя, а не замшелые «Заветы Крови»! Ты согласен?



- Понятное дело…- я лихорадочно покопался в памяти, ища что-нибудь подходящее,- Tempus fugit!



- О, молодец! Точнее не скажешь! Наша кровь! Между прочим, тебе уже подобрали животное для конфирмации? - небрежно, но явно озабоченно, спросил Панин,- Самца или самочку? Братья рассказывают, с самочками это намного ярче по ощущениям…



- Животное?



- Ой, ну этого… Трудящегося! Mon dieu, j'en ai tellement marre des tabous!** Ты что, тоже талмудист что ли, как она? Или, может, философ-романтик, вроде нашей конфетки Альбертика? Если  так, то напрасно - время башен из слоновой кости давно прошло! Кстати, где он? Я вроде видел, вы разговаривали? Ладно, кому он нужен… Короче, Юрий, век бежит быстрее нас - надо учиться не тратить его зря и называть вещи своими именами!



Он покровительственно похлопал меня по плечу, и я сказал, опустив ресницы:



- Конечно…



Панин пожал плечами и отошел к своим товарищам. Они снова о чем-то заговорили. Я поймал несколько взглядов и услышал приглушенный смех.



- Ну что, познакомились? - шепотом спросила Катя, вернувшись ко мне.



- Познакомились…- выдавил я.



- Больше оптимизма, юноша! Просто веди себя наглее! Особенно с Паниным. Я же говорила тебе, что это просто банда тупоголовых выпендрежников, только с клыками… Интеллектом они ничем не отличаются вот от этих, например!



Вдоль окон шли трое мальчишек в обычной летней форме грубого покроя и цвета. Это были такие же, как мы, «юные ленинцы» - только люди - которых, видимо, привезли сюда для симметрии и наглядного живого макета единения партии и народа в одном житейском котле. Видимо, они отстали от своего отряда или заблудились. Старший из них, лет десяти, вприпрыжку двигался спиной, размахивая руками и что-то торопливо разъясняя друзьям. Я хотел было посторониться, но Катя внезапно тисками сжала мне локоть - мальчик поравнялся с нами, запнулся о мою ногу и с грохотом растянулся на полу. Я даже не успел сообразить, что произошло… Другие двое протянули руки, чтобы его удержать, но не успели.



- Идиот…- хладнокровно произнесла Катя. Где-то глубоко у меня в груди ухнула растерянная обида, как вдруг я понял, что обращается она вовсе не ко мне,- Смотри, куда наступаешь, слепое отродье!



- Ой, извини…- беспечно раздалось снизу, и сразу же два, показавшихся мне огромными, глаза вопросительно взметнулись на меня. Эти глаза пробежались снизу-вверх от подошв моих ботинок, вдоль снежно-белых складок брюк и ряда сияющих золотом пуговиц, остановившись где-то на уровне моей груди, пока в них выпукло не отразились наконечники для аксельбантов, как пара гипнотических искр. Выше поднять взгляд он уже не смел. Внезапно я вспомнил, как сам, похоже, смотрел на Алишера в парке. Голос мальчика испуганно сел:



- Извини… те. Я случайно!



Сквозь перчатку я почувствовал, как в мою ладонь быстро проникли Катины пальцы и что-то оставили в ней.



- Брось ему платок…- едва слышно прошелестело у моего уха,- Ну, быстрей - не думай, дурак…



Я не понимал, что делаю, когда подчинялся ей. Платок скользнул вниз и был подхвачен у самого пола его пальцами. Этот мальчик или был заранее кем-то вымуштрован, или в нем сработали вековые инстинкты подчинения, или он просто в разы скорее меня сообразил, что от него требуется. Он опустил глаза и принялся покорно и усердно оттирать с моего ботинка несуществующую пыль. Без единого слова. Без малейшего намека. Как идеально отточенный социальной эволюцией автомат… Теперь я мог видеть только его склоненный затылок, на котором дергалась прядка волос.



- Ого! - раздался рядом восторженный голос Панина,- Блеск! Снимаю шляпу, Юра! Уровень владения дрессурой, конечно, ничего не скажешь! Вот так, молча, указать животному его место… Что значит Город-на-Неве, господа! L'education ancienne a ses avantages, n'est-ce pas?*** А ты что, ослеп?!



- Извините…- еще раз прошептали снизу.



- Кто тебе разрешил разговаривать, скот? - и ботинок Панина небрежно, но суетливо, поддел мальчика под ребра,- Пшел вон!



С каким-то холодным рационализмом я подумал, что дело здесь не столько в избыточной жестокости, сколько в опасении, что вся эта интермедия с платком останется без его личного, Панина, вклада. Ведь и за ним тоже наблюдали одноклассники. Затем Панин обернулся ко мне:



- Ты чего такой бледный? Хотя понимаю… Контроль! Контроль! - он опять, как в прошлый раз победно сжал кулак,- Ого! Не смотри так. У тебя прямо взгляд убийцы! Уважаю… Ну, остынь, Юра. Он же не нарочно в конце концов - всего лишь мелкая, неуклюжая тварь… Забудь! Между прочим, Еременко, вы разрешите похитить вашего замечательного кузена на пару слов?



- Сделайте одолжение,- Катя подмигнула мне и мягко выпустила мой локоть.



- Послушай, Юрий. Мы послезавтра умотаем на Енисей. Байдарочный поход. Ты когда-нибудь сплавлялся на байдарках?



- Нет,- уронил я, стараясь смотреть куда-то поверх его плеча, отчаянно надеясь, что он примет это… ну, хотя бы за знак гордыни.



- Ерунда! Я тебя научу! - зарапортовал Панин, довольный своим новым преимуществом,- Это здорово! И при этом проверка характера, поверь. Лидерство! Команда! Там такие камни, Юрий! Скалы! Воронки! Смертным кости вообще расшибает в крошку! И кругом никакой цивилизации! Риск! Короче говоря, мы тут с парнями посовещались, и я решил - поехали с нами. Я сначала не рассмотрел тебя, извини. Подумал почему то, что ты инфантил, вроде Альберта… А теперь вижу - ты твердо нашей закваски! Новой! В общем, послезавтра. И недели так на полторы… А оттуда уже, не возвращаясь, на Бал Кернунна. Все равно ведь тебя родители потащат эти менуэты танцевать… Такие планы. Как ты смотришь? Сможешь отпроситься? Если нужно,- торопливо добавил он,- Я к тебе домой зайду, поговорю с твоими… Чтоб они не думали, что мы какие-нибудь авантюристы типа твоей кузины. Не обижайся, конечно, но… У нас, Юра, все организовано: вертолеты, катера, связь, спасатели, байдарки австрийские - прочнее некуда! Юр! Ну как, а?



- Какой же это «риск»? - вяло спросил я, вспоминая, как он отпихивает ботинком мальчика. Больше всего мне хотелось найти лазейку в этом его речитативе, как-нибудь закруглить разговор и остаться одному.



- Да есть риск, есть! В прошлом году Кобулашвили позвоночник сломал, можешь сам у него спросить. Вон он стоит… А трех тренеров сразу убило. Одного даже немного жалко, знающий был! Но сейчас отец набрал нам новых - из ЦСК ВМФ - они еще лучше! Сезон выдержат точно! А он, между прочим, кончается… Нам четверо нужно, идем с нами… Ну, чего ты? Риск есть, говорю же! И, заметь, риск - железно рассчитанный! Ты не думай, что я… Я лично, если хочешь знать, тогда на спине тоже всю кожу сорвал - до ребер! Течение бешеное, а камень во-от такой! Как теркой прошелся! Четыре часа заживало… Боль адская!



Еще не зная, зачем я это делаю, я взял его за пуговицу рубашки и шагнул вместе с ним назад, за какой-то фотографический стенд, откуда бы нас никто не видел. Он сделался неприятно податлив, как тряпичная кукла. Там я отпустил его, мягко толкнув к стене…



- Любишь боль?



Панин осмотрелся по сторонам и облизнул губы. По обе стороны носа у него проступили два болезненно-румяных пятна. Я сам поражался той четкой, холодной ясности, которая мной владела в этот момент. И пониманию…



- А-а… А ты?



- Люблю ее причинять,- я медленно протянул руку и, на излете задержав ее у Панинской физиономии, громко щелкнул пальцами так, что он непроизвольно дернулся. Затем, наклонив к нему голову, прошептал - щека к щеке:



- Я подумаю… Панин.



По коридорам пронесся какой-то шум, и сейчас же мимо пробежали несколько взволнованных мужчин и женщин, одна из которых, с комсомольским значком на груди, остановилась около нас.



- Ребята, давайте строиться! В две шеренги… Панин! Prends le flanc droit!**** Еременко, потом договорите! Быстро-быстро! - она захлопала в ладоши,- Вы, мальчик! На левый фланг! Быстрее, товарищи…



Мы послушно выстроились перед ней, и она обошла ряд, иногда останавливаясь, чтобы привести в порядок чей-нибудь галстук или пилотку. Задержавшись против меня, она на мгновение нахмурилась, сделала втягивающий вдох ноздрями и быстро покачала головой, как будто отгоняя нелепую мысль. Протянула пальцы и механически поправила наконечники моих аксельбантов.



- Так, дети… Где инструменты? Почему нет Шведова? Где он?



- В Мадриде! - ответили ей.



- А почему меня никто не предупредил? Где вообще председатель совета отряда?!



- В Лондоне! - захихикали вокруг.



- Бар-р-рдак, товарищи будущие комсомольцы! Август-месяц кончается! Ну как можно быть такими безответственными?! Кто теперь будет левофланговым барабанщиком? Так… Вот вы, мальчик, и будете. Вы…



- Это Юрий!



- Ну и прекрасно, что Юрий. Счастлива за вас… Возьмите,- мне сунули в руки плоский пионерский барабан, и, не дав опомниться, перекинули ремень через плечо,- Простую дробь хотя бы, надеюсь, играть умеете?



Я поежился от недавних воспоминаний.



- Смогу…



- А сбор?



- Наверное…



- Наверное?! Еще один изнеженный отпрыск голубой крови на мою голову! Где Шведов?! Ах да… Вот, что значит распустить актив на каникулы! Ладно, некогда разбираться! Все равно, фонограмма есть на ваше счастье! Так, товарищи из ЦК уже на месте… Панин! Помолчите! И хватит смотреть на новичка, вы в нем дыру просверлите! Вы что, только по-французски понимаете?! J'ai dit silence! Je fouetterais votre derriere, par Dieu!***** Я возьмусь за вас за всех в сентябре! Р-р-распустились! Вот так! Слушать меня! Входим, строимся по левую сторону и равнение на гробы! Прекратить смешки! Какие грибы? На гробы! Все, как я вам говорила… Глазами по залу не бегать, со смертными в гляделки не играть! Пионерский салют! И руки по швам! Внимание, дети! Нале-во! Шаго-ом! Арш!



Так мы и промаршировали в залу с циклопическими колоннами, которые, разбегаясь многопудовыми каменными колосьями капителей, поддерживали над собой свод. В центре этого свода горела янтарная пятиконечная звезда размером с астероид. Под ней в конусе света возвышались три длинных гроба без крышек. Над гробами парили миллионы пылинок, вспыхивая и погасая в красных лучах микроскопическими галактиками. Все это напоминало вывернутый наизнанку планетарий, вдоль стен которого горбились на гипсовых фресках напряженные в трудовом исступлении фигуры строителей, машинистов, хлопкоробов и смешавшихся с ними широкоплечих представителей рабочей интеллигенции. Какой-то мужчина с озабоченным лицом, похожий на жреца в штатском, стоя перед трибуной, терпеливо дожидался, пока мы выстроимся рядом, отбарабаним, оттрубим и отсалютуем. Он поторапливал нас, постукивая ногой по полу.



- Товарищи! - с хорошим драматургическим надрывом взвыл этот оратор, едва установилась тишина,- Сегодня мы, члены Партии, соратники и единомышленники, вместе с огромной массой советских трудящихся, прощаемся с выдающимися героями и борцами за дело коммунизма! С теми, кто в самые трудные годы, от первых Пятилеток и до наших дней неустанно ковал нашу великую историю, историю строительства самого справедливого на земле строя, историю победившего учения Марксизма-Ленинизма, деятельно и принципиально воплощал его в жизнь. С теми, кто, не боясь трудностей, поднимал в начале века в далеких степях колхозы и добывал хлеб, чтобы накормить голодающий народ, только что свергнувший царское иго. С теми, кто с оружием в руках в годы войны боролся с фашистскими предателями в Прибалтике и на Украине и оберегал затем покой нашей Родины. С теми, кто в годы послевоенного строительства помогал воздвигать на Брянщине машиностроительные и сталелитейные заводы… В трауре, товарищи, не только наш родной город, но и сотни других городов нашей Родины. Отовсюду получаем мы телеграммы соболезнования, полные слез и горечи. Вся страна, от мала до велика, тяжко переживает утрату наших родных, любимых Вероники Карловны, Ивана Алексеевича и…



Я перестал его слушать. Мимо гробов деловитой многоножкой ползла очередь хорошо одетых мужчин и женщин с лицами, одновременно скорбно-официальными и скучающими. Назойливая трескотня о подвигах первых пятилеток и всенародном трауре пролетала мимо их ушей. Все они, без исключения, намекающе кивали друг другу и всматривались в заострившиеся черты мертвецов, в черную, неживую сеть морщин, прорезавших восковую кожу и, самое главное, в полную многозначительной глубины тень под кумачовыми полотнищами, которыми каждое из тел было задрапировано по самый подбородок… Они знали, как умерли эти трое!



- Не хватает слов,- деловито доложил между тем оратор, одним глазом сверяясь с текстом,- Чтобы выразить всю глубину нашего горя! Какие великие сердца навеки остановились в эти дни! Мы потеряли не только наших товарищей, но и - в каждом из них - образец руководителя, вождя, связанного с массами, вышедшего из народа, посвятившего всю свою жизнь народу и отдавшего жизнь за народ, за рабочий класс, за партию большевиков, за дело коммунизма! Истинных ленинцев! Являясь выдающимся командирами они, в то же время, умели быть рядовыми, выступали примером для всех бойцов за социализм. Они умели видеть жизнь во всей её многогранности, умели, наряду с руководством великой стройкой, обращать внимание на самые, казалось бы, мелкие, а на деле важные дела. Они были для всех нас идейными воспитателями, талантливыми полководцами на всех фронтах нашей великой социалистической стройки!



Очередь шуршала и двигалась. Кто-то просто проходил мимо, а некоторые, остановившись у изголовья гробов, вскидывали брови шалашиком, наклонялись, как бы в прощальном поцелуе, и на излете воровски заглядывали под кумач. Затем выпрямлялись и опытно прятали сухие глаза под платком… Сами вожди, воспитатели и организаторы лежали безучастно и торжественно, словно реквизит. Над головами их парили, как нимбы, кистевые подушки с тусклым золотом многочисленных орденов. Эти тяжелые награды держали три пары детских рук, одну из которых я сразу же, с неприятным внутренним толчком, узнал. Полчаса назад эти же руки обметали платком носки моих ботинок… 



Покоряясь странному импульсу, я поднял взгляд и увидел то самое лицо с немного расставленными огромными глазами. Я понял, что узнан и сам, потому что глаза эти мгновенно скользнули в сторону. Я же, наоборот, рассматривал его, рассчитывая найти признаки хоть какой-нибудь мстительной обиды. Вот он закусил губу, его пальцы вжались в наградную подушку - что это? Подавляемое внутри себя до поры бешенство или просто трусливая досада на тот издевательский случай, что вновь поставил нас друг против друга рядом с этими гробами. Вот два или три робких взгляда в мою сторону. Но они снова старательно избегают упереться мне в лицо, они лишь обегают меня, как светлое пятно в латунных бликах. Я подумал, что представляюсь ему сгустившимся из воздуха призраком беды, условной фигурой, отмеченной знаками власти и недосягаемости - всеми этими безупречными мундирными складками, белыми перчатками, сверкающими наконечниками аксельбантов и тяжелой ременной пряжкой. Даже дурацкий барабан висел у меня на бедре, как автомат… Так, наверное, смотрели на эсесовцев узники за колючей проволокой. Я был для него тем же безликим обидчиком, носителем окончательной безнадежности механизма его жизни… Но, самое главное, запах! Я внезапно догадался, что, конечно, не моя роскошная форма делает меня таким, а именно этот новый запах, который невозможно сознательно выделить в отдельную ноту, но который безошибочно опознается его эволюционно отточенными инстинктами. Я был хищником в ряду хищников, а он - брошенной мне жертвой. Никакие силы не могли бы заставить его поступить иначе, чем он поступил недавно. Катя твердо знала это тогда, в коридоре! И сейчас я могу сколько угодно сверлить его взглядом - он не посмеет поднять глаза, как бы ни ненавидел меня за прошлое унижение. В этот момент я с растерянно, с нарастающей паникой, понял, что - глубоко внутри - мне это нравится! Оказывается, я тоже хочу быть белым чудовищем, которое одним кивком головы бросает таких, как он, на колени, сгибает им шеи и заставляет прятать глаза… Хочу, чтобы у меня выросли клыки?!



- Подлая рука убийцы вырвала из…- взял было оратор гневную ноту, но тут же осекся.



К трибуне вспорхнула тень в сером пиджаке, чьи-то суетливые руки вручили докладчику новый текст.



- Трагический несчастный случай,- возвестил оратор, кашлянув,- Осиротил нас, но здесь, перед лицом наших ушедших товарищей мы клянемся своей самоотверженностью, бдительностью, своим упорным трудом, своей революционной решительностью возместить эту тяжёлую потерю. Еще тверже сплотим мы наши ряды. Диалектика нашей борьбы в том, товарищи…



Мальчик напротив меня тоже услышал оратора. Его лицо засветилось, когда тот помянул руку убийцы, и я, наконец, увидел то, что ждал. Пара больших глаз поднялась и на одну короткую долю секунды обожгла меня. Один миг голодной, мстительной надежды, подкрепленной сбивчивой речью и трусливым молчанием толпы - так, значит, и вы иногда живете в страхе! Я властно нахмурился и сразу же вслед за этим опять мог наблюдать лишь его покорно опущенную голову…



Очередь редела. Четверо молодых людей предупредительно направляли ее поток в распахнутые слева высокие двери, за которыми открывался банкетный зал с уже накрытыми столами. Около них замерли официанты в черно-белых парах с траурными повязками на рукавах. Последние провожающие торопливо пробежали мимо, не бросив на мертвецов и взгляда. Им могло не достаться места за столами. Нам скомандовали салют, развернули шеренги и чуть ли не вытолкали обратно в вестибюль. Все это уже отдавало каким-то дешевым казенным балаганом, набившей оскомину прелюдией к настоящей пирушке… 



- Вот,- протянула мне Катя визитную карточку, на которой не было ни адреса, ни текста, а только три телефона в затейливом картуше из лодочных весел и корабельных тросов, свернутых узлами,- Панин тебе просил передать.



Я перевернул визитку. С обратной стороны отпечатана была зеленая туристская палатка, к которой Панин от руки пририсовал с одной стороны подмигивающую рожицу, а с другой две босых ноги с растопыренными пальцами. Ниже он расписался крупным, витиеватым почерком: «Юра, звони обязательно! Жду!»



- Пользуешься успехом,- хмыкнула Еременко,- Чем ты его так зацепил? Он аж слюной исходит…



- Не знаю чем…- соврал я и повертел карточку в пальцах, не очень-то понимая, что с ней делать,- У вас что, все с детства извращенцы какие-то что ли?



- Ну, а как же,- промурлыкала она,- Только каждый по-своему… Тебе с твоим Бертой, считай, повезло - он у нас каприз природы. Белая ворона. Мечтательный домашний мальчик с доверчивыми глазками. Уютный такой, книжный. Зимняя сказка… А с Паниным и компанией лучше не связывайся - Катя сложила пальцы колечком и щелкнула меня по носу,- Они тебя, Юрочка, дурному научат. По кривой дорожке покатишься, это я тебе как твоя звеньевая говорю. Сначала убьешь кого-нибудь, потом воровать начнешь, а там ведь и до карт с курением недалеко!



Затем она повернулась и пошла прочь, оставив меня в растерянности, одного.



Я оглянулся. Мимо в разных направлениях сновали люди какого-то совсем уже заурядного вида, вроде ресторанной прислуги. Кто-то со скрипом прокатил высокую гардеробную стойку на вертлявых колесиках. На ней весело раскачивались желто-черные маски египетских богов: кошачьи, шакальи, крокодильи. Огромная женщина, ступая как слон, протащила охапку черных плащей. Раздался стеклянный звон - четверо дюжих парней пробежали рысцой, таща пластмассовые магазинные ящики, из которых торчали горлышки водочных бутылок.



- Мальчик! Ты почему тут стоишь? - рядом со мной выросла какая-то очередная, изнуренная беготней, распорядительница,- Тебе тут нельзя…



- Мы уже уходим! - я почувствовал, как чьи-то пальцы дергают меня сзади за ремень.



Это был Берта, возникший из ниоткуда. Он без слов оттащил меня в угол, где скопилось много тени, и зашарил ладонью по стене у стеклянного пожарного шкафа. Я услышал щелчок, вслед за которым в сторону отскочила замаскированная дверца.



- Ныряй туда!



- А ты?



- Я через минуту буду, Юрка,- он подтолкнул меня, оглядываясь по сторонам,- Иди вперед по коридору, потом налево. Потом будут ступеньки. Там встретимся!



- Ладно,- мрачно ответил я и углубился в узкий коридор.



Здесь было достаточно светло, чтобы не потерять направление. Я шел, ведя ладонью по кирпичной, неоштукатуренной стене, и с каждым шагом облачко пыли поднималось у моих ног. Скоро коридор разветвился. Я повернул налево. Тут у стен громоздились древние потемневшие плакаты с уже неразборчивыми лозунгами, какая-то ветхая и унылая рухлядь, густо заросшая паутиной. Раздвигая ее руками, я подумал, что должен был бы испытывать хоть какой-нибудь адреналиновый подъем, вдыхать наэлектризованную атмосферу приключений, крадучись вдоль тайных коридоров внутри вампирской цитадели. Но ничего такого не было… Вместо этого я просто раздраженно стряхивал с плеч липкие серые нити и непривычно ловил себя на мысли, что беспокоюсь за чистоту брюк... Множество беспорядочных мыслей мешало мне сосредоточиться.



Мне было обидно, что целый день меня наряжали, водили за собой, толкали, вертели, ставили в строй, как игрушку, «волшебные существа», намерения и мотивы которых понять я просто не успевал. Или вообще не мог. В то время, как они без тени сомнения решали за меня, что говорить и что делать… Нет, Берта, конечно, мне нравился. В этом я давно уже признался сам себе. У меня раньше не было человека, которого с полным основанием можно назвать другом. И когда заводить друзей, если до пятого класса тебя таскают по морским гарнизонам по всей Ленинградской области? Уличные знакомые да одноклассники, с которыми не знаешь, будешь ли сидеть за одной партой в следующем году - вот и все. Увиделись, погоняли в футбол или пофарцевали, обменялись каким-нибудь барахлом и разбежались. Каждый сам по себе. И к людям я научился сначала долго присматриваться. А здесь… Я не очень-то согласился с Еременко, когда она походя наградила Берту пренебрежительными эпитетами вроде «зимней сказки», но все-таки он сильно отличался от себе подобных. Он отличался даже от моих собственных приятелей. Восторженной детской впечатлительности и доверчивости в нем ощущалось куда больше, чем в каком-нибудь Панине. И часто смешно было наблюдать, как он маскирует все это под наивный цинизм. Но ведь это же и помогало сблизиться - я не ждал от него никакого подвоха. Он был открыт - на, держи его на ладони и рассматривай. Наверное, такими и должны быть близкие друзья? Этого я не знал… Вопрос в том, как долго он сможет таким оставаться? Может быть, Версидский был в чем-то прав, когда говорил о наших отношениях? Что у нас есть действительно, по-настоящему общего? Какая вообще может быть дружба между человеком и хищником? Когда мы оба от нее устанем? И кто будет первым?



Я облокотился о торчащий из стены железный крючок и сразу же испуганно отпрянул. Между двумя кирпичами с шорохом раскрылось круглое отверстие, вроде секретного глазка. Я услышал голоса:



- Комсомольцы уже здесь. Исида готова? Где она?



- Переодевается… 



- Виталий Николаевич, я ведь просил - пусть унесут эту трибуну. Официанты же спотыкаться будут… И где теперь встанет хор?   



Раздался шум. По гранитному полу волокли что-то громоздкое… Я осторожно прильнул к глазку. Передо мной был все тот же зал со звездой, и те же три гроба стояли посреди него. Вокруг суетились люди, расставляя какие-то низкие столики на изогнутых золотых ножках и высокие светильники с настоящим огнем, натягивали между колоннами кумачовые полотнища, украшенные иероглифами. Я понял, что они готовят все для партийной, сакральной, части панихиды, которая, видимо, вот-вот начнется.



Скоро в зал, почтительно склонив головы, вошла толпа молодежи в просторных черных плащах-рясах длиной по щиколотку. Это, надо думать, и был комсомольский хор, о котором тут говорили. Хористы выстроились тремя шеренгами по росту и накинули на лица глубокие монашеские капюшоны. В полутьме теперь белели только их руки, сложенные на животах. Один из них смешно задрал полу своей рясы, поднял ногу и почесал лодыжку, густо поросшую рыжим волосом. Хормейстер в таком же капюшоне, но украшенным муаровой полосой, выпрямился перед ними и взмахнул руками на манер цапли.



Я перевел глаза левее и увидел двери в банкетный зал, которые сейчас были закрыты. Двое милиционеров в странных кожаных передниках замерли по обе стороны створок. Около них темнело в стене нечто вроде раздаточного окна. Там же почему-то стоял наготове и официант.



- Наблюдаешь? - шепотом спросил меня Берта из-за спины, и я чуть не подпрыгнул.



- Ты откуда?!



- Отпросился там у наших с банкета. И ветку вот еловую притащил. Говорил же, через минуту буду, Юр. А ты чего такой испуганный?



- Да ты и напугал! Я даже не услышал, как ты подошел…



- Ну, правильно, зачем же шуметь? - рассеянно пробормотал Берта. Он тоже придвинулся поближе и посмотрел внутрь звездного зала,- Тут лучше не шуметь… Начинается!



Некто в маске Тота с генеральскими лампасами на брюках подступил к гробам, держа перед собой обсидиановый нож, и запел:



 - Господин Света и Радости, Госпожа Справедливости и Господин Труда подношение дарующие Осирису, владыке Бусириса, богу великому, господину Абидоса. Даруют ему подношение в виде хлеба, пива, скота, птиц, алебастра и тканей, и всего хорошего и чистого, ибо живёт божество этим.



- Для Ка, почтенного Сенусерта, правдивого голосом! - подхватил комсомольский хор.



- Господину Запада это предназначено, Господину Вечности! Восхвалим его!



- Да живет он вечно! - провозгласили комсомольцы,- Триединство его в Материи, Образе и Мере. Триединство его в трех источниках и трех составных частях! Воля его управляет мирозданием. Без его слова не перейдет количество в качество! Без его слова не отрицается отрицание! Без его слова не единятся и не борются противоположности! Когда отверзнутся уста Господина Страны Дуат, тогда и наступит Царство Справедливости! Когда отверзнутся уста бога великого, тогда и счастливы станут смертные, по их потребностям отмеряно будет им, по их способностям взято будет от них! Но не сегодня это будет! Не сегодня это наступит! Господин Рассвета! Господин, живущий Завтра! Живи вечно! Возрождайся вечно! Да плывет ладья твоя в недосягаемой высоте. Между звездами да плывет она! На Запад! На Запад!



Появилась фигура, скрытая под рыжим плащом и украшенная длинноухой красногривой маской с горящими глазами. Это был Сет. Он вынул нож из рук генерала и поднял его над гробами.



- Вот я разделяю тело брата своего, Осириса, на тысячу частей. Их я отдам мирскому течению, погружу в волны бытия. Под водами Нила да скроются они! Не отыщет их Гор, не соединит вместе! Вот я срезаю его подошвы и отделяю пальцы его от ладоней. Вот я снимаю кожу с его живота…



Я подумал, что меня сейчас вырвет. Отрезанные от трупов куски плоти двое официантов здесь же невозмутимо укладывали на мелкие фарфоровые тарелки, а мужчина в маске Тифона аранжировал эти блюда фигурно наструганными овощами и кокетливыми веточками зелени. Тарелки передавались из рук в руки и убегали по цепочке к раздаточному окну рядом с дверями в банкетный зал.



- Они что,- зашептал я, начиная с ужасом понимать,- Будут их есть?



Берта вместо ответа приложил палец к моим губам, сделав круглые глаза.



- О, не сегодня наступит Царство Осириса,- заголосили комсомольцы в отчаянии,- О, не сегодня придет оно! Не созрело общество для новой формации! Не завершено Великое Строительство! Вновь похищено тело нашего Господина! Сетом похищено оно, Владыкой из Гелиополя! Посмотри, Госпожа Обители, посмотри Нефтида, что делают с братом твоим!



Под свет красной звезды вступила богиня Нефтида. У нее на голове возвышался огромный парик с хитроумным теменным украшением из нефрита.



- Что ты делаешь, Владыка ярости, песчаных бурь, разрушения, хаоса, войны и смерти? Что ты делаешь с братом моим, Владыка из Гелиополя?



- Извлекаю его печень,- начал перечислять Сет,- Извлекаю его легкие, извлекаю его сердце.



- Печень Ивана Алексеевича только второму секретарю ЦК,- вполголоса управлял официантами деловитый бог Анубис. Я узнал его по голосу из-под шакальей маски, это был тот самый чиновник, который требовал убрать трибуну,- Смотрите мне! Он специально указал, чтобы целиком! Под бисквит и орехи, так он любит…



Он проводил взглядом тарелку и философски вздохнул:



- Дружили ведь они раньше, вместе из комсомола поднялись при Никите, а какие все-таки разные судьбы! Эх, не перековался Иван Алексеевич… Не успел вовремя изжить в себе волюнтаризм!



Видимо он хорошо знал покойного и где-то даже сочувствовал ему.



- Что делаешь ты с мужем моим? - раздался новый женский голос.



- О, Исида, знай - я извлекаю почки его и желчный пузырь. Извлекаю его кишечник, разнимаю его ребра!



Больше смотреть на это я не мог, поэтому повернулся спиной к стене и часто задышал, как выброшенная на воздух рыба. Берта, однако, даже не пошевелился. Он меланхолично наблюдал за тем, как разбирают на части его бывших соседей. Я снова вспомнил, что Катя снисходительно называет его «наивным книжным мальчиком» и с ожесточением растер себе виски. Ведь только что я готов был с этим согласиться! Но, если это «книжный мальчик», то кем же тогда, черт возьми, были остальные? И, самое главное, готов ли я сам к тому, чтобы стать среди них своим…



- Что ты делаешь с моей сестрой?- услышал я голос Нефтиды. Дело у Сета, видимо, спорилось и дошло уже до Вероники Карловны. Я погрузился в странное оцепенение, из которого меня вывел Берта.



- Смотри, Юрка…- зашептал он и мотнул подбородком в сторону секретного глазка.



От тел остались лишь три головы, которые Анубис с Сетом уложили на огромном блюде, окружив зарослями петрушки, тимьяна и розмарина. Слишком много деталей проникали в реальность из моего вчерашнего сна!



- Что ты делаешь с устами братьев моих? - спросила Нефтида.



- Замыкаю их уста!- ответил Сет и вложил в оба мертвых раскрытых мужских рта по крупному печеному яблоку.



- Что ты делаешь с устами сестры моей?



- Замыкаю ее уста!



- В свой час откроются они!- обнадежил ее комсомольский хор, но как-то неуверенно.



- Откроются-откроются, не переживайте…- тихо, но злорадно пообещал Берта, кивнув сам себе, и пихнул меня плечом,- Уходят!



Участники мистерии, действительно, выстроившись в цепочку, покидали зал. Милиционеры отворили для них двери и сами вышли следом. Комсомольский хор тоже скрылся с глаз долой. Под светом рубиновой звезды не осталось никого, кроме трех голов на блюде.



- Юр, у нас полчаса от силы,- быстро сказал Берта,- Ну, может, минут сорок… Они за этими головами после третьей перемены блюд вернутся. Успеем?



- Я сейчас умру, наверное, Берта… Что это было?!



- Погребальный обряд, а что?- пожал он плечами и принялся ощупывать стену,- Сет убил Осириса… Даже трех Осирисов. И разобрал на части. Гор их потом соединит и оживит… Но это всегда будет только в будущем, «Завтра», «На Рассвете». Потому что Сет у них владыка «Вчера», бог Заката. А происходит-то все сейчас. Вот у них «сегодня» с «завтра» и не соединяются никак. Э-э, как бы объяснить… «Вчера» как бы разорвало «Завтра» на части и разбросало в «Сегодня». Ну, и время закрутилось в кольцо, стоит на месте… «Мифы народов мира» читал же? Вот оттуда это. Тексты Пирамид, Книга Мертвых и все такое прочее… 



Он снова нашел и отворил какую-то потайную дверцу высотой нам по пояс. Я заторможено смотрел, как Берта нагибается и пролезает сквозь нее. Затем он высунулся обратно, подхватил с пола громадную еловую лапу и спросил:



- Ты идешь?



Я пополз за ним в зал. Когда я выпрямился по эту сторону стены, он оглядел меня, беспечно улыбаясь. Затем нахмурился, протянул пальцы и убрал с моей шевелюры клок паутины.



- Ну чего ты в самом деле, Юр? Как мешком ударенный… Блин, да они такой цирк перед каждым Съездом КПСС проводят, чтобы свое «светлое будущее» еще на десять лет отодвинуть и новые программы и горизонты утвердить. Там все то же самое, только под Мавзолеем и с мумией Ильича… Мне бабушка говорила, она с Сусловым начинала это в пятидесятых что ли. Тогда и придумали вроде. У взрослых, по-моему, вообще мозги набекрень… Эй, ты сам-то вообще живой? Юрка?!



- Живой…- пробормотал я и потряс головой, выгоняя из ушей какой-то комариный звон,- А как… Подожди, это чушь какая-то! Как так получается? Перед каждым Съездом? Этих Съездов сколько было, а Ильич-то один!



- Пхе! У них этих мумий на сто лет вперед заготовлено. Политинформацию прогуливаешь что ли? Думаешь, они зачем Насеру помогали против кровавой израильской военщины бороться? За освобождение угнетенных арабов? Ага, сейчас! Они все пирамиды давно распотрошили. Бородку только ленинскую какому-нибудь Рамсесу Триста Пятьдесят Четвертому приклеят - и вперед. Они вообще давно на этих египтянах помешались! Думали, у них тоже социализм был там, в Древнем Царстве что ли…



- Социализм?



- Ну да. Вроде как трудовые армии, рытье каналов и прочее. Похоже, говорят, на зачаток общества освобожденного труда. Да ну, чушь это по-моему… Мумии эти все. Осирисы, Анубисы. Но взрослые-то верят в эту фигню! Поэтому такие ритуалы… А того, настоящего Ильича они почти сразу съели, как только его Ворошилов с Кагановичем в Горках задушили. Безо всяких ритуалов. Он же очень могучий стал к тому времени, каждый день по трудящемуся убивал, насосался, как пиявка, а в усыпальницу ложиться не хотел. Не доверял, наверное, уже никому. Латышей своих, охранников, обратил почти всех и заперся там, в усадьбе. Тогда война началась между Домами, мне рассказывали. И наши туда тоже жнецов-карателей посылали - с ульяновцами сражаться. Вот, Марка, например. Он говорит, там такая резня была всю ночь, что чекисты жителей аж на пять километров отогнали, чтобы даже звука не долетало! У него, кстати, ожерелье есть, в его домике, в горах. Из латышских клыков. Штук сорок! Вот такие загнутые, острые, как бритва! Он мне показывал… Юрка?! Да что с тобой? Если плохо тебе, то посиди тут. Или, хочешь, я тебя на улицу провожу. Или вообще ну его нафиг! Что я тебя, брошу что ли? Пошли на улицу… Обойдусь я без этих мертвецов! Все!



- Тебе очень это надо? - спросил я, тоскуя.



- Вообще-то очень,- кивнул он растерянно и прикусил губу,- Я разобраться хотел! Бабушка ведь, Юр, понимаешь. Вдруг это связано как-то… Но я же вижу, что ты… Поэтому пошли обратно!



- Нет уж,- сказал я и взял его за руку,- Пошли к твоим мертвецам!



Головы так и лежали на блюде в кружок, затылок к затылку. Точно как в моем сне. Мы медленно приблизились, с каждым шагом робея все больше и больше. Самоуверенность явно слетала с Берты, как пена. Я со странным облегчением подумал, что там, в коридоре, она, скорее всего, предназначалась исключительно мне и стоила ему явно недешево…



Глаза мертвецов были закрыты, а глазные впадины фигурно зачернены тушью, даже у мужчин. От кончиков век тянулись к вискам темные причудливые завитки. Губы тоже были подкрашены. Вероятно, охрой. Рты между ними надежно запечатаны крупными яблоками. Однако сюрреализм это натюрморта уже как-то перестал меня трогать…



Я достал из кармана брюк фломастер, наклонился над головами и задумался. Потом, крепко сжав зубы, начертил на первом восковом лбу рунический вихрь, гальдстрав Агисхьялм******, который скандинавы называли «Шлемом Ужаса», и который я еще утром тщательно перерисовал из старой тетради дяди Пекка. Оглянулся на Берту. Он молча стоял рядом, неузнаваемо бледный, и держал обеими руками еловую ветку. Пальцы у него тоже слегка подрагивали. Затем я повторил то же самое и с двумя другими головами. Я был практически уверен, что все это не сработает, но все равно исполнял все точно, по написанному…



- Что теперь?



- Теперь держи эту ветку… вот так, чтобы на них падала тень, а я буду читать наговор.



- И… И все?



- Вроде бы да,- я облизнул пересохшие губы и снова полез в карман, за текстом заклинания,- Понимаешь, они как бы еще не успели далеко уйти… на тот берег… поэтому, чтобы их позвать, не нужно ни особенных жертв, ни магии. Если я правильно понимаю, конечно… Господи Один, Берта, поверить не могу, что мы такое делаем! Ты полный придурок, ты знаешь?



Я развернул бумажку с текстом рунетейнна. Этот лапландский наговор адресовался владычице мертвых, самой Старухе Лоухи, и я был далеко не уверен, что рядом следовало произносить имя Одина, как я сделал только что. Не говоря уже о том, что только недавно здесь же, в этом зале, воскуряли благовония и возносили гимны богам совсем иных берегов. То, что я собирался сделать, было, по меньшей мере, сумасшествием. Но рядом стоял Берта и смотрел на меня такими испуганно-преданными глазами, что деваться было уже некуда…



Я начал читать, одним глазом косясь на головы. Берта исправно держал над ними еловую ветку, хотя тень от нее заметно тряслась, прыгая с макушки на макушку мертвецов. Я еще даже не закончил наговор, как понял, что мы, к сожалению, своего добились! Одна пара век вдруг рывком раскрылась во всю ширину, два молочно-желтых мутных глаза уставились сначала на меня, а затем на Берту. Щека судорожно дернулась, и раздалось нечто вроде утробного мычания, слышного как будто через подушку…



Я не помню, как мы оба отскочили назад, потому, что пришел в себя, только поняв, что сижу на полу, схватив Берту за руки, а сам он, беспорядочно скользя ботинками по полу, старается заползти мне за спину. Еловая ветка, брошенная, валялась у диковинного стола, на котором стояло блюдо с головами. Они, лишенные тени, снова стали неподвижны.



- А т-ты г-говорил... что н-не получится,- пробормотал Берта, выглядывая из-за моего плеча.



У меня у самого во рту зубы выбивали истерическую дробь. Да уж, получилось…



- С-слушай, Берта… Хорошо, что мы у них яблоки н-не догадались из рта… в-вынуть.



- Ага…- прошептал Берта. Я чувствовал спиной, как колотится его сердце,- Х-хорошо… Ужас к-какой… Я н-н-не д-да… д-д-ду…



- Д-даже н-не д-думал,- насмешливо передразнил его до боли знакомый девчоночий голос,- Можно под-д-думать, что ты вообще когда-нибудь о чем-нибудь д-д-думаешь, недоразумение ходячее…



- К-катька?!



- К-катька, К-катька! - она выскользнула из тени колонны и танцующе подошла к нам,- И хватит заик-к-каться уже, Берта! Я не привидение… О, какая милая сцена! C'est charmant! Надеюсь, я вам не помешала, мальчики? Вы не стесняйтесь, обнимайтесь дальше…



Я почувствовал, что стало легче дышать. Оказывается, Берта нешуточно вцепился мне в плечи, когда спрятался у меня за спиной. Теперь он меня освободил. Мы, не глядя друг на друга, но одновременно поднялись на ноги и принялись одинаково отряхивать брюки с таким видом, как будто в целом мире нет ничего важнее. Еременко наблюдала за нами с плохо скрытым ехидством.



- Да бросьте, мальчики! Считайте, что я ничего не видела. Кстати, здесь за колоннами есть такие прелестные альковы со скамеечками, там вам будет, по-моему, даже удобнее… Правда, на мой взгляд, местная архитектура немного тяжеловата для пылких романтических рандеву, все-таки это Дворец Профсоюзов, а не Дворец Бельвью*******. Эти ассирийские фрески, соцреализм - фу, дети! Но я же девочка, что я понимаю в настоящей мужской дружбе? Наверное, вот так все и должно происходить… Под строгими взглядами рабочих и колхозников, а?



- Слушай, может, хватит уже? - сказал Берта, понемногу приходя в себя,- Что ты к нам п-привязалась?!



- Я к вам не «п-привязалась». Нужны вы мне тоже… Я сюда пришла за головой.



- За головой? - мы с Бертой переглянулись,- За какой?



- Господи, да за любой! Мне все равно. Мне подойдет хоть башка старухи, хоть этого тупого полковника или как там его… Хочу засушить ее по методу индейцев племени Хиваро и повесить у себя в спальне. Ну, что не слышали никогда что ли? Называется «тсантса»! Головки такие маленькие получаются. Съеженные. Надо только кожу с черепа снять аккуратно, затем зашить ее от темени до шеи, сделать как бы мешочек и горячим песком его усаживать изнутри. Там целая процедура… Ой, ну что я вам рассказываю про наше девичье рукоделье! Я же понимаю - у вас важное мужское дело - обнимашки и целовашки!



- Катька!!!



- Ну ладно, ладно. Не беситесь, мальчики. Подумаешь тоже, какие нежные…- фыркнула она и невозмутимо направилась к блюду с головами, то есть туда, куда мы боялись даже смотреть,- Значит, ты у нас, Юрочка, колдун и маг? Полезная дружба, Берта. В кои-то веки… А зачем эта ветка?



- Чтобы была тень,- буркнул я, понимая, что молчать все равно бесполезно. Она явно давно и специально наблюдала за нами.



- Понятно. Ну? И в чем загвоздка? Чего вы там прячетесь у колонны? Давайте, продолжайте свой ведьминский шабаш! Вы же хотели с ними поболтать, как я поняла или нет?



Берта вздохнул и посмотрел на меня.



- Ну…



- Что «ну»? Что вам мешает?



- У них яблоки во рту...- выпалил Берта.



- И что? Выньте их!



Мы потоптались на месте, но все же сделали пару осторожных шажков вперед, старательно пряча глаза. Наконец Берта искательно заглянул мне в лицо, но я только покачал головой.



- Я думал, ты…- сглотнул я,- Я чего-то это… Давай… это… сам, а?



- Не-а! Ты что? Я не могу… Давай ты…



- Я тоже не могу,- торопливо признался я.



- Все с вами понятно, парни,- кивнула Катя, и совершенно спокойно протянула руку к яблоку в первой же мертвой пасти,- Я как вас вдвоем увидела, сразу поняла, что вы друг дружке изумительно подходите. Ну, Альберт-то известный трус, а вот ты, Юрий? Не ожида-ала!



- Он не трус,- вступился я за Берту обиженно,- Он вчера ко мне на пятый этаж забрался! Без страховки! Просто тут другое дело. Понимаешь… Мертвые!



Берта совсем по-детски шмыгнул носом. Катя же возилась у головы, одной рукой выкручивая у нее из зубов увесистый фрукт, а другой вцепившись ей в белый скальп. Она даже урчала от деловитой сосредоточенности.



- Ага, забрался,- донеслось до меня,- Ему, небось, автовышку подогнали, а ты и уши развесил. «Са-ам», «без страхо-овки»… И, тоже, никакое тут не «другое дело»! Мертвые, мертвые… Подумаешь, мертвые?! А как ты на живых охотиться будешь, если мертвых боишься? А? Принцесса крови? Тебя спрашиваю! Молчишь? Вот именно… Кстати, а чего это он к тебе на пятый этаж лазал? Хм-м… Как бы ему челюсть не сломать? Не открывается нифига, вот ведь вцепился, сатана такая. Черт, сломала все-таки! Да, так о чем я? Все-таки, странные у вас отношения, ребята. Странные…



- Заткнись, пожалуйста, Еременко,- буркнул Берта.



- Я вот сейчас брошу вас тут… Одних! Наедине с этими старикашками! Вот тогда посмотрим, кто заткнется… На, лови свою яблоко, мужчина моей мечты! Готово…



Она швырнула в нас чем-то влажным, мягким и круглым, и это был, наверное, самый позорный момент в моей жизни, потому что я прянул в сторону от этой фруктово-замогильной подачи с таким же поросячьим визгом, как и Берта.



- До чего вы чувствительные,- взмахнула ресницами Катя и подняла ветку,- Ну, приступим. Что надо делать, товарищ Юрочка? Куда наводить тень? На какую плетень? На темечко ему что ли?



Первая голова немедленно заголосила, безумно вращая глазами:



- Позвоните товарищу Сталину! Я арестован по ошибке! Я оболган врагами! Я никогда не состоял в связи с этим предателем и вырожденцем Ежовым! Это провокация и клевета, товарищи! Я сам всегда подозревал его в шпионаже и…



Даже Еременко, казалось, впала в подобие ступора. Она отвела руку с веткой, и инфернальная говорящая голова опять закаменела с перекошенным ртом.



- Что это было?! Юрка? Ну, чего молчишь-то? Разрыдайся тут мне еще! Ты же специалист…



- Блин, да не знаю я! - я в самом деле чуть не расплакался,- Это он думает, наверное… Что он в аду… Там ему должны видеться его самые жуткие страхи и наваждения!



- Самые жуткие страхи, да? - сощурилась Катя на голову, взмахнув веткой.



- Позвоните товарищу Сталину! Позвоните Лаврентию Павловичу! Товарищи!



- Молчи, сволочь! - велела голове Катя каким-то не своим, чеканным тоном,- Тамбовский волк тебе товарищ, троцкист паршивый! Враг народа, предатель! Быстро говори, по заданию какой из вражеских разведок ты действовал, в чем оно заключалось, и кто вами руководил! Ну! Только чистосердечное признание очистит тебя перед народным правосудием! Разоружись перед Партией! Вы двое! - это уже нам,- Ну-ка несите сюда сковородку и… э-э-э… шланг и… допустим, не знаю даже… щипцы! Говори, змея подколодная, фашистская собака! Ты кто?!



Мы с Бертой стояли как вкопанные, округлив рты.



- Старший майор НКВД Бесфамильный! Гражданин следователь, я…



- Молчать! Бывший старший майор Бесфамильный,- лениво произнесла Катя. Не знаю, что именно видел перед собой мертвец, которого она допрашивала, но самой ей явно доставляло какое-то запредельное удовольствие то, что она интуитивно, но безошибочно угадала,- Молчать, я сказала! Отвечать только на мои вопросы! С каким заданием ты, гнида троцкисткая, отщепенец и дегенерат внедрился в органы НКВД?! Признавайся, гад, пока мой служебный долг не вошел в стык с моей пролетарской совестью. Задушу своими руками, скотина! Ты что, небось, хотел убить дорогого товарища Сталина?!



Глаза Кати весело блестели.



- Нет! - отчаянно затряслась в тени еловой ветки жуткая голова,- Гражданин следователь! Я не… Я готов разоружиться. Только не надо щипцов!!!



- Ага! Угадала я! Щипцы сюда!



- Гражданин следователь! Я деятельно раскаиваюсь, запишите в протокол! Я действовал по заданию иностранной разведки, какой хотите! Я все понимаю! Если так нужно для окончательной победы Революции и… Но чтобы я покушался на жизнь великого  Сталина?! Пожалуйста, не надо! Я же во всем признаюсь, если нужно. Только не товарища Сталина! У меня бы рука не поднялась на товарища Сталина!



- Какая рука?! Нет у тебя рук уже, лишенец! Сам смотри! Органы НКВД вовремя отсекли твою подлую руку! На что ты надеялся, фашист? На кого ты покушался, если не на товарища Сталина? Кого ты должен был убить, подлец, мразь? Только не вздумай юлить, нам все известно!



- Я должен был уничтожить Образец,- непонятно сказала голова.



- Что-что? Что за Образец, вредитель?!



- Я должен был уничтожить Образец,- повторил старший майор и вдруг уперся своим жестяным взглядом в Берту,- Я получил задание уничтожить Образец, вот этот! Этого мальчика! Но мне все время мешали те двое. Я, гражданин следователь, пользуясь случаем и полностью осознавая свою глубокую вину перед советским народом и лично перед вождем мирового пролетариата, товарищем Сталиным, хочу разоблачить еще двух врагов народа, проживавших рядом со мной. Во-первых, Веронику Карловну, скрытую младо-бухаринку, право-троцкистку и контрреволюционерку! А, во-вторых, Ивана Алексеевича, уклониста, перерожденца и двурушника! Они непрерывно оказывались рядом и наблюдали за моими действиями, в силу чего я не мог выполнить свое ответственное поручение Цербера и уничтожить Образец. В этом и состоит моя вина, в которой я теперь чистосердечно признаюсь перед нашими доблестными Органами, Партией и…



- Что за чушь ты несешь?! Ты что, хотел убить Берту?! Какой еще «Цербер» тебе это приказал? Троцкистский центр?



- Нет, гражданин следователь, это особая коллегия НКВД! Цербер! Клянусь совестью чекиста! Я получил секретное задание наблюдать за образом, а потом уничтожить его, но не справился. Я с себя вины не снимаю…- бубнила голова,- Но я также хочу привести в свое оправдание то, что рядом со мной на протяжении долгого времени действовали два тщательно замаскированных агента буржуазных разведок, разоблачение которых…



- Заткнись…- велела Катя растерянно и убрала ветку. Голова покосилась, нижняя челюсть ее рухнула. Весь звездный зал обдало осязаемым холодным ветром, полным какого-то затхлого смрада, как будто где-то в глубине его раскрылся огромный мусорный люк…



- «Цербер»? Какая еще «особая коллегия НКВД»? - задумчиво проговорила Катя, поморщившись,- Бред какой-то! НКВД-то уже сто лет, как нет… Как этот дурак мог получать от какого-то идиотского «Цербера» приказы тебя уничтожить, если ты родился спустя… Эй! Ты что это, Берта? Ну-ка, не сметь смотреть на меня дрожащей антилопой! Еще в обморок упади мне тут! Поду-умаешь, какой-то старший майор хотел его убить! Тем более, уже дохлый. Веди себя, как мужчина… Юра, подержи эту хрупкую барышню за локоть, я знаю - тебе тоже будет приятно. Так, подружки мои, проверим другую говорящую башку! Первая была явно какая-то невменяемая…



Она развернула блюдо и снова взялась за еловую ветку. На этот раз на нас смотрела вторая мужская голова. В выражении ее лица даже после смерти угадывалось какое-то презрительное сановное недоумение: «Как это меня больше нет? Кто разрешил?»



- Что это тут происходит, товарищи? - надменно спросила нас голова, когда Катя выдернула у нее изо рта яблоко,- Почему рассматривается мое персональное дело? С кем это согласовано? Я буду жаловаться в ЦК! Я считаю, что заседание бюро должно быть посвящено совершенно иным, куда более злободневным вопросам! На носу посевной сезон! Исполнение плана! Вы ответите за срыв!



- Ясно,- сказала Катя, нахмурившись,- С этим будет сложнее… Берта, это по твоей части. Он кто?



- Это Иван Алексеевич,- тихо и как-то безжизненно ответил Берта,- Первый секретарь райкома… бывший.



- Ладно… Первый секретарь, да?- Еременко некоторое время раздумывала, а потом вдруг заорала так, что мы с Бертой даже присели,- А кто ответит за срыв плана жилого строительства?! А? Я вас спрашиваю, Иван Алексеевич! Вы ответите! Вы партбилет мне сейчас на стол положите! Почему до сих пор не введена в эксплуатацию… э-мм… третья очередь?! Простаивают рабочие бригады, рушится график! Где обещанная этажность?! У вас второй год подряд падает кривая обеспеченности жильем! Трудящиеся жалуются в Совмин и в ЦК! Сотни писем! И это в то время, когда Съезд поставил такие масштабные задачи! Когда космические корабли бороздят… Когда миллионы тонн чугуна… Когда магистральное снабжение… Когда освоение новых месторождений… Партии все известно, товарищ бывший первый секретарь райкома! Замолчать не получится, не надейтесь! Местечковость мы изжили! Мы этот вопрос вынесем на Пленум. Публичности боитесь? Критики боитесь? Правильно боитесь! Вы волюнтарист и очковтиратель, Иван Алексеевич. Вы забыли, что времена хрущевских шараханий прошли. Разучились руководить по-ленински?! Вы приписками занимаетесь или же покровительствуете им! И вы еще удивляетесь, что вас вызвали на бюро?! 



- Но я не виноват, товарищи,- быстро заговорила голова,- То есть, возможно я не уследил, не успел… Где-то допущены ошибки, просчеты. Но, товарищи, приписками я не занимался! Это искажение фактов!



- Нет никаких искажений! Стройтрест пухнет от сверхплановых премий, а котлованы зарастают травой! Рабочие все видят, они вовремя сигнализируют в вышестоящие инстанции и прессу! Вот разгромная статья из «Комсомольской Правды!» До чего дошло! Что, скажете там факты не так изложены?! Вы, Иван Алексеевич, тень бросили на все партийное и советское руководство области! И вы за это ответите перед бюро! Имейте ввиду, что некоторые руководители исполкома вашего района уже дают показания в прокуратуре! Раскрываются весьма тревожные факты о вашем моральном облике. Как коммунистка, я не могу молчать! Считаю вопрос исчерпанным, прошу голосовать исключение Ивана Алексеевича из Партии!



- Нет! Товарищи! - забилась и заблеяла в ужасе голова,- Пожалуйста… Товарищи, я готов ударным трудом искупить, загладить… Я не вижу себя вне Партии, товарищи! Я прошу бюро принять во внимание… ограничиться моим переводом на менее ответственную должность! Готов на перековку руководством первичной партийной ячейкой! На заводе! В кустовом объединении! Наконец, даже в низовом хозяйстве! Не исключайте! Я согласен, что оказался неспособен на руководство районом. Возможно… Я полностью признаю, что заблуждался, допускал где-то халатность, небрежность. Потерял контроль над деятельностью трестов…



- А только ли в этом ваша вина перед Партией? - строго спросила Катя,- Какие еще отклонения от Генеральной Линии вами допущены? Советую вам, на правах старшего товарища, сейчас же составить полную докладную и довести ее до сведения бюро! Вот мы тут до вас с товарищами заслушали одного пламенного ветерана-чекиста, и он утверждает, что вы прямо или косвенно препятствовали исполнению важного поручения Цербера?



- Что?! Товарищи! Все было полностью наоборот! Бесфамильный это бериевский палач. Он пытал в застенках видных советских и партийных деятелей, насаждал Культ Личности, допускал перегибы… Таких, как он осудил Двадцатый Съезд! Он наговаривает на меня! Пытается переложить вину! Нет, товарищи! Я, как конечный исполнитель решения Цербера, несу свою долю ответственности за срыв консервации Объекта, но это произошло как раз именно по вине товарища Бесфамильного и примкнувшей к нему Вероники Карловны! Это они всячески мешали плановой консервации, нарушали программы и график. Я подозреваю, что действовали они в своих, возможно даже корыстных, интересах, о чем также хочу уведомить бюро! Объект давно был бы законсервирован в сроки, согласно полученному циркуляру Цербера, если бы не их разгильдяйство и прямой, не побоюсь этого слова, саботаж, товарищи!



- Бурные продолжительные аплодисменты,- хмыкнула Катя,- Что такое Цербер?!



- Надзорный орган ЦК,- отрапортовал Иван Алексеевич и заморгал глазами.



- А «Объект»? Который надо «законсервировать»… Впрочем, я уже догадалась.



- Я также хочу обратить внимание бюро на неприглядную роль Вероники Карловны. Считаю, что моя принципиальность, как коммунис…



- А, замолкни, башка! Надоел…- Катя отвела еловую ветку в сторону и протянула с ехидным сочувствием,- Н-да, горе мое, соседи у тебя были что надо. Один другого краше! И, главное, дружные какие попались. Коммунистическая спайка! Просто одна семья! А ты с ними еще и чаевничал, небось, по вечерам, да? А они тебе, поди, цианидик в торт… Кушай наше солнышко, угощайся, мальчик… Видишь, Берта, как бывает. Живешь-живешь рядышком, а тут такое выясняется…



На Берту было жалко смотреть. Он понуро и безучастно стоял между нами с Катей, сцепив перед собой руки. Большим пальцем он бессмысленно теребил кожу на тыльной стороне ладони. Я осторожно тронул его за плечо, но он даже не пошевелился.



- А ты как думал? Что ты смотришь, словно в сказку попал? Ты же наследник и будущий Князь-Патриарх, нет? И тебя удивляет, что тебя хотели убить? Причем те, кому ты доверял… Тоже мне, открытие сделал! Я тебе говорила, Юра, что он наивный мечтатель? Вот, убедись теперь, что я была права! Так что береги свою фиалку, Юрочка... Ладно, продолжим наши игры!



Еременко плотоядно оглядела блюдо с головами и вдруг насторожилась.



- Так! Берта! А, черт с тобой… Юра! Сюда идут уже! Слышишь? Дай вон ту хламиду. Капюшон… Вон, на столике рядом, балда. Быстро! Ну живее, помоги мне… Держи так.



Она рывком выдернула с блюда последнюю, женскую, голову и бросила ее в протянутый мной капюшон. Затем выхватила этот груз у меня из рук и скомандовала:



- Потом допросим! А сейчас оба за мной! Вон в ту дверцу. И тихо!



Мы по очереди нырнули в открытый лаз в стене. Берту я пропустил впереди себя, он двигался как лунатик. Даже споткнулся. Я хотел поддержать его в коридорчике, но Катя властно толкнула нас в спины:



- Быстро, быстро! Уходим. Все ваши нежности потом, мальчики…



Я услышал за спиной шум, с которым открывались высокие двери в банкетный зал и согласился. Надо было убираться отсюда как можно скорее. Вряд ли этот тайный ход был тайной для тех, кто вернулся за головами.



Мы добрались до разветвления, но свернули не туда, откуда я пришел, а направо. Затем вскарабкались по какой-то лесенке этажом выше и гуськом просочились сквозь еще один узенький коридорчик. Снова ступеньки. Спустились. Катя уверенно вела нас, темнота ей совершенно не мешала. Однако, пройдя еще два или три запутанных перекрестка, мы оказались перед голой кирпичной стенкой. Тупик…



- Черт, запуталась я что ли?- поджала губы Еременко,- Вроде правильно шли.



- Вон тот кирпич,- впервые подал тусклый голос Берта,- Вон он, Кать. Нажми…



- Да? - она надавила на кирпич, и декоративная стенка отворилась, как дверь,- Смотри-ка, оказывается и ты еще на что-то способен. Ладно, не обижайся... Спасибо… Идем!



Мы миновали еще одно помещение, похожее на склад и оттуда вышли уже на свежий воздух, оказавшись с задней стороны Дворца Профсоюзов, в маленьком скверике, огороженном фигурной решеткой. Здесь бил небольшой фонтанчик и в уютной тени вязов прятались красивые кованые скамейки. Но Катя не расслаблялась.



- Чья машина ближе?



- Наши, вроде, там, у фасада остались,- неуверенно сказал я.



- Понятно. Тогда идем за мной. 



Слева к скверику примыкала тенистая улица, у тротуара которой дремала одинокая белая «Волга». За рулем сидел водитель самой неприметной наружности, но чем-то все же неуловимо похожий на Марка. Катя обменялась с ним коротким кивком и распахнула для меня и Берты заднюю дверцу. Когда мы уселись, я спросил:



- И что теперь?



- Теперь надо найти укромное местечко. Допросить третью голову. Есть у вас такое? Про которое взрослые не знают?



Мы с Бертой переглянулись.



- Ну, мальчики… Ни за что не поверю, что у вас нет такого гнездышка. Где вы встречаетесь при свете звезд и шепчете друг другу слова признания. Боитесь выдавать что ли?



- Ты вообще когда-нибудь съедешь с этой темы? - неожиданно взъярился я,- Что за пунктик у тебя на самом деле? Надоело уже!



- Я девочка простая, сибирская. Некоторые тут даже говорят «деревенщина»! - дернула плечом Катя и я увидел в зеркале заднего вида ее иронический прищур,- Не принцесса крови, как он. Поэтому, что думаю, то и говорю. Ладно, не кипятитесь! Соображайте быстрее…



- Надо Ильичу позвонить, наверное,- сказал Берта, оживая.



Катя открыла отделение для перчаток, в котором прятался портативный телефонный аппарат, сняла прямоугольную трубку на витом желтом шнуре и протянула нам:



- Звоните! Только на ходу. Куда ехать?



- К Версидскому,- вздохнул Берта.






* «Хорошие манеры, куртуазность и искусство молчать…» (фр.)



** Боже мой, как мне надоели эти условности (фр.)



*** Классическое (старииное) воспитание имеет свои преимущества, не так ли? (фр.)



**** На правый фланг! (фр.)



***** Тихо, я сказала! Я вас высеку, ей-богу! (фр.)



****** Агисхьялм (Эгисхьялм) или Шлем Ужаса - гальдстрав, равносторонний симметричный составной знак из нескольких, или множества, переплетённых рун. Считается защитным символом для борьбы с потусторонними силами.



******* Дворец Бельвю (Chateau de Bellevue) - небольшой загородный дворец XVIII века маркизы де Помпадур, фаворитки Людовика XV. Не сохранился, но остался в памяти современников, как образец архитектуры рококо и изысканных решений в садовой планировке.