Пустота

Ветер качал листья деревьев, играя в проводах. Не было ни облачка, и на небе мелькали мириады звёзд, переливаясь разными цветами. Одинокая девушка медленно шла по тротуару, закутавшись в плащ, которые вошли в моду среди готической субкультуры. На ногах, как обычно, были Grinders, что придавало фигуре некий колорит и индивидуальность, граничащую с броскостью и криком о своей особенности, которую так любят подростки, не нашедшие умиротворения в другом.
Хотя, зачастую именно субкультуры несли в себе некий заряд мысли, не свойственный серой массе. Распространяли свою мысль и чувства, зачастую показные, на всё окружение, становились барьером, что пусть на время, но сдерживал тривиальные формулы мыслей социума, и это радовало. Радовало вовсе не то, что рушились тривиальные модели поведения, а то, что им взамен появлялись иные модели, более мобильные, хотя и они позже становились тривиальными.
Вот и её душа смогла вместить в себя только стремление выделиться, но не более. Печаль и тоска поселилась там и грызла, словно червь её нутро, и, зайдя в магазин, она естественно взяла пиво, даже не заметив, что магазин был пуст.  Странно, от чего депрессант преподносится, как освобождение от депрессий, как уход от проблем и получение некой, особенной радости, на самом деле являясь лишь одним из основных рынков дохода. Уходить от депрессии с помощью депрессанта, и так до нескончаемости, как это здорово, ведь покупаешь новое и новое, тратишь денежки, родительские денежки, как это здорово.
Перед выходом она всё же удивилась отсутствию продавца, но вместо того, чтобы его позвать просто положила на кассу деньги и вышла во двор. Уже предвкушая, как напиток попадёт в её желудок, растворяясь в крови, тем самым, расслабляя её мозг. Она уже была пьяна, только этого не замечала, а вернее мозг осекая от себя всё лишнее, отсёк и эту информацию. Как часто наш серый проказник проделывает такие штуки, выполняя, несомненно, роль предохранителя. В результате мы помним каждую деталь проваленного экзамена, но не помним, как мы оказались возле института, и уж тем более в каком состояние мы это сделали.
   Улицы были пусты, холод исходил от серых зданий. Словно не живое всё, а нарисовано чьей-то небрежной рукой. Нарисовано и забыто, как хороший портрет, которых, до того много, что  теряется, именно та нить индивидуальности, присущая такого рода искусству, уходит, как дым не выкуренной сигареты на асфальте.  Безоблачность, как дополнение к карантину, в который взяла город ночь, блеск луж, как слёзы застывших в анабиозе времени небесных великанов, всё это угнетающе давило, на пешехода, обвивало его кольцом тишины и покоя.
Чёрная фигура неспешно пробиралась по тёмному лабиринту. В правой руке, фигуры находилась бутылка пива, а в левой пачка сигарет, и зажигалка. Чёрные волосы спадали на плечи, на чёрный матовый плащ, на последнее слово моды и смысла её натуры. Вещи, вещи, вещи, такие индивидуальные, выражающие саму личность, показывающие её взгляды, образующие статус человека. Мы можем с ними гармонировать, можем выглядеть в них нелепо, можем даже устрашить, они как маска, как защита от нашего духа. Чёрные плащи, розовые кофты, белые костюмы, зелёные майки и панамы, цвета хаки, все наши шкуры, все наши нити управления, созерцания и понимание других проходят через них.
Её губы изобразили улыбку, в темноте блеснул маленький камушек, вставленный недавно между зубов, как украшение. Чёрная тушь придала взгляду некий зловещий оттенок, а в сочетание с белым гримом сделала похожей на её кумиров. И Cradle of Filths  запели в её памяти, хотя запели – это, наверное, сильно сказано для крика.
Вот она дошла до фонтана, помыла руки в ночной прохладе воды, приобретающей свойство луны, переливающейся в серебряно синем цвете ночного города, и двинулась дальше.  А тени мелькающие со всех сторон, кажущиеся зачастую мнимыми, обманом зрения, застывали в темноте переулков. Но, конечно же, человек этого не замечал, как не может заметить здоровый рассудок того, что так часто видит воспалённый мозг шизофреника, а именно двойственность, тройственность мира, разделение его на образы и тени, свет и блики.
Словно художники, которые рисуют картину, расщепляя её на образы и предметы, так и эти душевнобольные люди расщепляли свою личность, обеспечивая индивидуальным миром и образом. По сути, все мы, в некой степени, многолики. Но в отличие от нас, эти, по-своему, гениальные люди, не могли отличить разделяемую и субъективную реальность.
  О, как она завидовала этим художникам, что видели больше чем просто один мир, рисовали больше, чем одну жизнь. Умирали в истоме, водя кистью линии своих жизней, кротких жизней, за которыми их ждал мир фантазий, что лишь немного просочившись, лишал сознание твёрдости, стойкости, показывал радость мимолётного видения, и этих бликов ночи.
- Почему так тихо - думала девушка – ведь не так поздно.
 Но не было никого, чтобы ответить на её вопрос, просто, как вымерли все, забылись в истоме ночи, растворились в тумане тишины. Лишь луна сглаживала тоску, освещая своим отражённым светом тротуары и дома. И не было никого больше, лишь Новосибирск, луна и она, бредущая по пустым улицам, где даже свет в домах не горел, словно все в одно время решили лечь спать, отключивши свой разум от дневных рутин, и столь надуманно важных дел. Спрятавшиеся в уюте и тепле домашнего очага, эти рабочие и политики, милиционеры и юристы, поэты и артисты, закрывались на миг от внешнего мира и расслаблялись в уюте ночи, сливаясь в ней в единое сновидение с разными сценариями.
На ум пришла песня:

«И вся наша юность кораблик бумажный,
А время как кадр у Тарковского в плёнке,
И две запылённых просоленных рюмки,
Так выпьем мой друг…»

Но не было того друга, который бы разделил эти горькие рюмки, рассказал бы одну из этих глупых историй, что обычно называют смешными, обнял бы и снова налил белой, горючей жидкости. А потом, перебрав лишнего начал бы выговариваться, словно она его личный психолог…
- Нет уж – вздрогнула девушка – как достали эти слёзы, и важность именно его истории над остальными, наслушалась.
Она дошла до киоска,  что так воспевал Шевчук, словно связывая всю нашу страну с этим комичным зданием, воплощающим памятник глупости Российского прогресса, породившего такое творение. Хотя переходя на новые здания и занимая меньше площади, а так же сооружая новые шедевры для продавцов, отчего же мы не кажемся менее комичными, и оборачиваясь назад с тоской начинаем задумываться об этом комичном и странном сооружение пост советской эпохи.
 – Семёрку, пожалуйста - попросила девушка, но ей никто не ответил.
 Окно было открыто, она протянула руку и взяла две баночки – « в следующий раз будете на рабочем месте» - подумала девушка. Одну баночку она положила в карман, а вторую открыла. Странно, пиво оказалось довольно холодным и вкусным.  И вновь вспомнился припев песенки:

«Мы всего лишь игра этих галок в Орде,
Или тёплые волны Валдая.
Но ты знаешь, когда я тянулся к звезде,
Звезда вдруг сбегала из Рая»
- Ну что ж - сказала девушка в слух и пошла дальше.
 И вновь пустота, ни одного человека не встречалось ей на встречу, только чёрные провалы окон провожали её немыми взглядами, да луна улыбалась в ответ. А так всё по старому, тот же знакомый до боли Новосибирск, те же улицы и дома. Всё как  в обычные дни, только пусто как-то, и сердце сжалось от тоски, но никто не пришёл, чтобы поддержать, развеселить её, сказать: « всё это сон, ты просто спишь».
Она ущипнула себя за руку, больно. Не сон это вовсе и тогда ей по настоящему стало страшно. А тишина всё давила и давила на сознание, переворачивая все внутренности, разрывая ту грань привычного шума, что даёт нам ежедневно город, не позволяя тишине прорваться в сознание, разлиться там чёрной рекой одинокого и уставшего старца, ведь именно так выглядит гармония для многих молодых.
  Она захотела закричать и не смогла, рот просто открывался, не издавая звуков, как часто бывает в кошмарах, где картина, меняя одну другой не меняет содержания, а человек пытаясь кричать, понимает, что не может издать ни звука, и  тишина, караулящая эти мгновения входит в его сердце, душит его, получая истинное наслаждение садиста, надсмехаясь над сумбурными попытками спящего проснуться, о, как же это весело. Она достала пачку сигарет и закурила, дым немного успокаивал, придавал уверенности в реальности мира, не давал тишине полностью поглотить сознание и стать Хозяйкой, раздающей билетики её жизни, так оберегаемой и взлелеянной только для неё самой. Она боялась не потери свободы, а потери своего великого Я, позволяющего любоваться своей печалью и радостью, находить сладость в сексе и алкоголе, такое великое и чёткое, оно не давало признать несостоятельность выбора, и обречённость от жизни. Давало такое иллюзорное и сладкое состояние превосходства над другими, глупыми и суетными людьми, ведь она знала гораздо больше их, о, она уже заглянула в Кастанеду и даже узнала о существование Гессе, а они всё читали свои бульварные хроника, не понимая великую и правильную литературу, как же они были смешны для неё, не знавшей не страха не эмоций, способной противостоять даже тишине и одиночеству.
Присев на лавочку, девушка продолжала курить, попивая пиво, размышляя о своей печали и одиночестве, о том, что нет на земле человека, который бы её понял, и она воистину этим наслаждалась.
 - А какое вкусное пиво - вновь подумала она – давно такое не пила.
- Странный день - подумала девушка –  а почему?
 И не смогла ответить. Она просто не помнила, что с ней произошло. Ей вдруг захотелось домой, просто увидеть маму, отца и она побежала, а вокруг было всё так тихо, словно не было никогда людей, просто серые здания, поднимающиеся вверх, к звёздам. Серые одинокие каменные великаны, обречённые смотреть и хранить память об этой странной эпохе, их никогда никто не спрашивал, не задавал вопросов, а просто обрекал на вечное наблюдение за делами двуногих.
Она бежала и бежала, слёзы наворачивались на глаза, и капали на безупречный асфальт. Кап, кап, кап, стучали они по асфальту, отражаясь от пустых улиц, но никто этого не слышал, ей захотелось закричать, но даже этого она не смогла сделать.
Как в бреду, она залетела домой и упала на пороге. Дом был пуст, так же как и улицы, так же, как Новосибирск. Она упала и заплакала, а тишина смотрела на неё своими пустыми глазами. Наступала ночь.
Девушка уснула, и ей приснился сон: «машина ехала по дороге, они с родителями возвращались с гостей. Отец закурил, все, так же как и всегда. Она засыпала на ходу, время было позднее и ничего не предвещало плохого, но тут из-за поворота вылетела на встречную полосу машина, кажется BMW, она толком не рассмотрела.
Сильный удар заставил её отлететь в сторону и на время потерять сознание. Потом она просыпалась. Перед глазами была мать вся в крови и отец. Его голова лежала на руле, текла кровь. Она закричала…»

- Очнулась – радостно проговорил чей-то голос – она очнулась.
Она открыла глаза, над ней склонилась её сестра, она плакала.
- Где мама – только и смогла выдавить из себя девушка – почему её нет здесь.
- Их больше нет с нами – сказала сестра и заплакала.
Девушка осмотрелась и увидела, что она в больнице, туда и сюда ходили санитары, всё её тело было перемотано, боль пронзила душу, захотелось кричать, но она не смогла, челюсть была сломана. Только теперь она поняла своё одиночества, а может и не поняла, продолжая индульгировать в боли и печали. Она закрыла глаза и заплакала, но никто не пришёл ей на помощь, не было больше никого в её душе, Новосибирск был пуст…
Сотни, тысячи зеркал промелькнули перед ней, отражая девушку со всех ракурсов, показывая все грани жизни. Вот они с мамой ходили за покупками, вот их первые ссоры и недопонимания, отец, вставший на сторону дочери, и из-за неё поссорившись с мамой, в одном зеркале она увидела идущую в слезах девушку, что возвращалась от любимого, но так плохо поступившего человека и как мать тогда отпаивала своё чадо крепким чаем.  Конечно же, были и дискотеки с пьянками и случайным сексом, и слёзы матери после таких появлений, как отец, успокаивая ее, тихо переживал за непутёвую дочь, вовсе не злясь, а только виня себя в её поступках.
Вот она увидела зеркало, где она так гордо и чинно шла по дороге, уводящей от дома, она знала, что в это время ей не хотелось никого видеть, о, как она была свободна и сильна. Ей не нужны были ни родители, ни кто-либо другой, ведь она знала, что при любом раскладе могла вернуться в тёплый и уютный дом…
И тут все эти зеркала начали рассыпаться на тысячи осколков, уноситься прочь из жизни, врезаясь каждым краем в сердце, такой маленькой девочки, которая искала маму, в маленьком розовом сарафанчике, измазанном черничным вареньем
- Мама – вскрикивает девочка – смотри – показывает она на варенье с видом собственной важности в этом поступке.
Женщина смеётся и переодевает её в другое платьице, а это забирает в стирку. А рядом так же смеётся мужчина, и он поднимает девочку на руки.
… и  тут последнее зеркало разбивается…
- Нет – кричит девушка – не надо….
И ветер эхом разносит её слова по-пустому, одинокому, городу который дарит ей столь желаемое Одиночество…