Мой друг Ханс

Одним из заветных желаний моей мамы было - знать хотя бы один европейский язык. Естественно, отчиму, который считал. что он неплохо владеет немецким языком, пришлось знакомить  маму с первоосновами немецкого языка. Я к этому времени успешно преодолел возрастной этап «Почему…?», уже читал детские книжки и стал невольным  участником этого шоу. Немецкий язык мне понравился, также понравился и  легко дался латинский шрифт. Незаметно я стал читать детские тексты на немецком языке. Скорее всего, именно тогда немецкий язык незаметно запал мне в душу.
В старших классах школы немецкий язык нам преподавал  Викторин Алексеевич Соколов, великолепно знавший и любивший немецкий язык, немецкую литературу, и особенно её поэзию. Даже за те скромные часы, которые выделялись в учебной программе на немецкий язык, ему удалось привить нам любовь к этому языку и немецкой поэзии. Он часто  говорил нам, что следует стремиться к хорошему владению языком, и что никакой перевод не даст истинного понимания музыки и ритма стихотворения. В качестве наглядного примера этого правила он приводил такие стихотворения как  «Лорелея» Генриха Гейне и «Лесной царь» Иоганна Гете: Вот они, эти стихотворения:
«Лорелея» Г.Гейне:
Ich weiss nicht, was soll es bedeuten,
Dass ich so traurg bin;
Ein Marchen aus alten Zeiten,
Das kommt mir nicht aus dem Sinn …und so weiter.
или «Лесной царь» И.Гете:
«Wer reitet so spat durch Nacht und Wind?
Es ist der Vater mit seinem Kind;
Er hat den Knaben wohl in dem Arm,
Er fasst ihn sicher, er halt ihn warm» … und so weiter.
 Когда  я достаточной мере овладел немецким языком, то убедился в этом. Даже считавшийся самым совершенным перевод Василия Жуковского «Лесного царя»  уже не казался мне адекватно передающим музыку и звучание этого стихотворения. Сам я  чувствовал, что мне уже не нужен никакой перевод «Лорелеи» и «Лесного царя», не поэтический, ни белый  или безрифьменный стих. Я душой ощущал каждое слово, каждую строку этих стихотворений
Я окончил школу в первые, послевоенные годы. Тогда было очень популярно стихотворение Константина Симонова «Жди меня» и  удачный перевод его на немецкий язык – “Warte auf mich.” Такой же популярностью пользовались и   «Марш авиаторов»  «Все выше, и выше, и выше   стремим мы полет наших птиц…», и его  перевод на немецкий язык.
На внешкольных занятиях мы часто распевали  хором русский и немецкий варианты этой песни.
Во времена моего институтского школярства в киосках Союзпечати продавались сатирические журналы Стран народной демократии «Szpilki» (Шпильки) и «Eulenspiegel» (Уленшпигель). Они предоставляли нам некую возможность заглянуть в другой мир. В этих журналах была своя, отличная от наших журналов графика, прекрасные карикатуры, и даже какая-то эротика. Польский журнал «Шпильки» читался легко, практически без словаря. А вот с « Уленшпигелем» помогал совет Ниро Вульфа  Питу Дроссосу: « … понять значение нового для вас слова  можно по контексту, иначе говоря, по тем словам, которые стоят рядом с незнакомым словом». Конечно, частенько приходилось пользоваться  и словарем. В «Уленшпигеле» я встретился с некоторой особенностью немецкого языка, когда в обычной фразе использовалось слова, которые нельзя было найти в словаре. Преподаватель немецкого языка в институте, к которой я обратился за помощью, сказала мне, что это, скорее всего, какой-то диалект немецкого языка.
Именно тогда  у меня возникло желание познакомиться со сверстником, для которого немецкий язык был бы родным. Удалось реализовать это желание летом 1949 года, когда я приехал в Сухуми на студенческие каникулы. Мои родители тогда жили на Кукурузном поле. Так стали называть поселок из шести двухэтажных кирпичных домов и пяти или шести одноэтажных деревянных финских домов, расположенный на месте бывшего кукурузного поля. Поселок прилегал одной стороной к крутому склону горы, другой -  к роскошному субтропическому парку. Две остальные стороны были ограничены заборами с колючей проволокой. Обращенная к автомобильному шоссе сторона еще не была полностью освоена – позже там был построен Дом культуры им. М.Горького, а рядом с ним большая спортивная площадка.
Сам поселок был прекрасно спланирован: межу домами были проложены автомобильные дороги, от подъездов домов к ним шли асфальтированные тропинки, между которыми размещались травяные газоны. В домах жили немецкие и советские сотрудники секретного объекта п.я. 0908. Немецкие сотрудники не были военнопленными и не находились в СССР на положении заключенных. Официально они именовались «иностранными специалистами».
 В соответствии с режимными правилами «иноспециалисты» и русские сотрудники общались между собой в основном на производственной площадке, в общей жилой зоне такое общение не поощрялось. Я узнал об этом не сразу и поэтому первое время совершенно свободно общался со своими сверстниками всех национальностей. Немецкая ребятня отличалась от нашей   в основном одеждой и цветом волос – чаще это были блондины. Мой выбор остановился на  стройном светловолосом парне моего возраста. Я часто встречал его в парке и на пляже, где он гулял с полувзрослым щенком немецкой овчарки. Щенок был очень общителен и всюду совал свой нос, а хозяин осаживал его словам: “Teddi, sei ruhig!” («Тедди, успокойся!»). Моя любовь к собакам поспособствовала нашему знакомству. Моего нового знакомого звали  Хансом.
На удивление, очень скоро выяснилось, что наши интересы  в знакомстве во многом совпали: мне хотелось говорить по-немецки, а Хансу, наоборот, по-русски. Так мы с Хансом и разговаривали – он на русском языке, я - на немецком. Позже мы стали рассказывать таким же образом анекдоты – и у нас это получалось.
Отца Ханса вместе семьей привезли из Германии в Сухуми в конце 1945 года, т.е. Хансу тогда было, как и мне, 14-15 лет. У меня хватило ума не спрашивать Ханса, состоял ли он в Hitlerjugend, так как я знал, что в  эту молодежную организацию принимали мальчиков с 10 до 18 лет. Меня больше интересовали его познания в немецкой литературе и поэзии. Как-то я стал декламировать первое четверостишие «Лесного царя» И.Гете. Ханс мгновенно включился в игру и продекламировал до конца все стихотворение. Оказалось, что он знает наизусть и «Лорелею» Г.Гейне, а также массу незнакомых мне стихотворений. Его приятно удивило мое знание  немецкого языка, а также мое произношение. Близка нам обоим оказалась и детская книжка с цветными иллюстрациями -  «Макс и Мориц. История мальчиков в семи проделках».
Однажды я принес на встречу с Хансом журнал «Уленшпигель», показал ему несколько карикатур из этого журнала со словами, отсутствующими в словаре, и попросил его перевести. Оказалось, что это действительно слова из диалекта. Ханс до переезда в СССР жил в Берлине и владел этим диалектом (он назвал его «берлинским») с детства. Он продекламировал мне несколько фраз на диалекте. Ханс пояснил мне, что в диалекте опускаются окончания в некоторых словах, а также изменяются некоторые буквы, нередко слова сливаются между собой. На уровне моего тогдашнего владения немецким языком берлинский диалект оказался мне не доступен.
Ханса и меня сблизил общий интерес к фотографии.  Незадолго до поездки в Сухуми я купил фотоаппарат «ФЭД». На одну из встреч с Хансом я захватил с собой «ФЭД», намереваясь сделать несколько фотоснимков Ханса и Тедди. Когда Ханс увидел «ФЭД», он выхватил его из моих рук с возгласом:”Dieses ist Leica, bei mir auch solche!” («Это же Лейка, у меня тоже есть такая!»). И стал его внимательно  рассматривать. Когда же он увидел на фронтальной части аппарата русскую надпись «ФЭД», он удивленно цокнул языком.  Из «Педагогической поэмы» А.С Макаренко я помнил историю создания фотоаппарата «ФЭД», но  не знал, что являлось прототипом «ФЭДа». И только на следующий день, когда Ханс принес свою «Лейку»,   и я, сравнив её с фотоаппаратом  «ФЭД» убедился в их полной идентичности,  стал понимать, какой фотоаппарат копировали в трудовой колонии имени Ф.Э.Дзержинского.
В один прекрасный день Ханс привел меня  в свой дом. Как я понимаю сейчас, согласие его родителей на мой визит, скорее всего, было обусловлено тем, что его семья жила в большом отдельно стоящем деревянном финском доме, расположенном на склоне горы, рядом с парком, и в силу этого там был минимум посторонних глаз. В доме было три просторных комнаты, небольшой холл, ванная комната и туалет. Обогрев всех трех комнат осуществлялся большой голландской печью, которая топилась со стороны холла. Вся квартира была обставлена добротной немецкой мебелью. На одном из столиков стояла траурная рамка с портретом молодого немецкого офицера в мундире со всеми нацистскими регалиями и железным крестом на шее.
 - Hans, sage bitte, wen es? («Ханс, скажи, пожалуйста, кто это?»),- спросил я Ханса.
 - Es ist mein alterer Bruder, er ist neben Stalingrad umgekommen («Это мой старший брат, он погиб под Сталинградом»),- ответил по-немецки Ханс.
 Семья Ханса состояла из четырех человек: отца Ханса, его матери, дедушки Ханса по отцу, и самого Ханса. Отец Ханса был начальником расположенной в ущелье дизельной электростанции, снабжавшей объект электроэнергией. Мать Ханса, приятная женщина среднего возраста, вела домашнее хозяйство. Она ходила дома в шортах, что вначале несколько шокировало меня. Дедушку звали Вильгельмом, это был пожилой лысый мужчина с большими усами, копия последнего немецкого императора. Меня встретили любезно, но несколько настороженно. Ханс очевидно предупредил родителей о том, что я в какой-то мере владею разговорной немецкой речью, поэтому во время моих визитов они были крайне немногословны.
Ханс оказался опытным фотографом и старался научить меня немецкой аккуратности в работе с фотоматериалами – проявке и сушке фотопленки, фотопечати. У него в доме было небольшой закуток, в котором размещалась его фотолаборатория, вызвавшая у меня черную зависть. Я во  многом благодарен Хансу - его аккуратность и четкость в том, что и как он делал, послужили мне хорошим наглядным уроком.
Однажды, прогуливаясь с Хансом по парку, я машинально стал насвистывать Марш авиаторов. Ханс остановился, удивленно посмотрел на меня, и спросил:
 - Ты знаешь эту песню?
            - Naturlich, es ist das sowjetische Lied der Marsch der Flieger (« Конечно, это советская песня Марш авиаторов),- и я  напел на немецком языке начало этой песни «Drum hoher und hoher und hoher …».
- Ха, у нас тоже есть песня с такой же мелодией и словами,- он напел мелодию песни, которая, как мне показалось, ничем не отличалась от напетой мною. В этот момент что-то отвлекло наше внимание, и мы вернулись к предыдущей теме разговора. Но в моей памяти сохранилась зацепка на эту тему.
Прошли годы. Посмотрев фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли», где слышна эта мелодия,   мне стали понятны слова Ханса о том, что и в Германии есть песня с такой же мелодией. В Интернете я выяснил, что у штурмовиков СА пользовалась популярностью песня «Herbei zum Kampf» («Вступай в борьбу»), в тексте которой есть слова «Und hoher und hoher und hoher wir steigen trotz Hass und Verbot…» («И выше и выше и выше мы растем вопреки ненависти и запрету…»). И та же мелодия! В том же Интернете нашлась ссылка на «сверхтщательное»  исследование, которое показало, что изначально марш был сочинен в СССР, затем был перенят немецкими коммунистами, у которых в свою очередь его позаимствовали штурмовики СА. Ну, уж тут судите сами!
Наша дружба с Хансом продолжалась несколько лет, пока я был студентом и приезжал на каникулы. В 1953 году я окончил институт, получил направление на работу, и приехал в Сухуми на последние каникулы. Увы, Ханса я уже не застал, его семья вернулась в Германию. В их доме жили советские сотрудники,. Дизельную электростанцию возглавлял тоже  наш соотечественник. Больше Ханса я не видел и ничего не знаю о его дальнейшей судьбе. Переписываться с иностранцами в те годы было не принято.
На фотографии, расположенной в заголовке этого текста, изображены Ханс (слева), затем его собака Тедди, и, наконец,  справа, автор этих строк . Снимок сделал  наш общий знакомый моим ФЭДом»; к сожалению, снимок оказался нечетким, но другого не нашлось.
Farewell, Hans!  Я не знаю жив ли ты? Но твой образ сохранился в  моей памяти.

                Юрий Венедиктов,
                февр. 2017 года.