Хорошо бы не промокнуть

Я проснулся от ярких лучей солнца, гуляющих между полос жалюзи и мягко гладивших мое лицо. Когда в глаза светит яркий свет, веки становятся как бы полупрозрачными, сквозь них видишь красный пульсирующий мир неизвестности, как, может быть, видит мир слепой человек. Легкий ветерок колыхал длинные широкие макаронины жалюзи.

Комната казалась смутно знакомой. Все вокруг было белое - потолок, стены, мебель, кровать, и только скромный букет полевых цветов, стоящий в небольшой вазе на тумбочке, являлся яркой, притягивающей взгляд кляксой на этом чистом листе бумаги.

Я чувствовал себя превосходно. Быть может я уже выздоровел, и сейчас в палату войдет улыбчивый доктор и выпишет меня? Мы с ним пошутим о его мятом белом халате (Вместо глажки вы его кладете на ночь под матрас?), он скажет пару фраз о том, что я был очень хорошим пациентом, потом мне вернут одежду (кстати, я совсем голый под одеялом, куда подевалась моя одежда?), и мы распрощаемся. Я пойду по улице, и все встречные прохожие будут мне улыбаться, я буду улыбаться им в ответ, мы будем скалить зубы как безумные, тряся головой, высовывая язык, ржать, брызгая слюной, а потом проорем небу проклятья и будем изрыгать свой бред друг на друга.

Нет. Вряд ли.

Скорее войдет милая медсестра в обтягивающем упругую грудь халатике, и попросит выпить пару пилюль.
В ее хрупкой руке будет бумажный стаканчик с водой, который она мне протянет, улыбаясь губами, но не глазами. Я выпью лекарства, а потом мы с ней будем заниматься любовью прямо здесь, на этой койке, и койка будет скрипеть и биться подголовником о стену.

Тоже вряд ли. Обычно меня медсестры не любят на больничных койках.

А может зайдут санитары с каталкой, накроют меня простыней, прикрутят проволокой бирку к большому пальцу моей ноги, и увезут в морг? В морге мертвецы будут трогать меня своими холодными окостеневшими руками, а я буду лежать не двигаясь и притворяться одним из них?

Нет, теперь так не поступают. Сначала у меня должны проверить пульс, а он-то у меня есть, это я знаю точно. Стучит как крупный таракан по лакированному столу. Тихие отчетливые щелчки.

Между прочим, тараканы размножаются очень быстро, вы это знали?
Им дай буквально несколько дней, и эти твари заполонят все вокруг. Они залезут мне под одеяло, щекоча в паху, забегают по мне своими копытами, и каждый шаг каждой тараканьей ноги будет отдаваться в голове звоном колокола.

Это неприятно, что и говорить.

Наверно я все-таки пройдусь по больничному коридору. Проверю как тут инфраструктура.
Есть ли аппарат с колой, питьевой фонтанчик. Я буду брызгать в пациентов водой, зажимая пальцем горлышко фонтанчика. Будет весело. А потом мы побежим на крышу и будем прыгать оттуда на площадку перед больницей. С крыши очень красивый вид. Деревья похожи на кусты, кусты - на траву, трава - зеленый ковер, машины игрушечные, а люди - ничто. Так, разноцветные точки.
Красиво. Иногда хочется сделать мир немного красивее. Оставить после себя что-то в благодарность за жизнь.
Отблагодарить небо за свет и за освежающий бриз.

Стоп.

У меня может не быть ног под одеялом. Я еще не проверял. Их могли ампутировать. Тогда поход по коридорам откладывается до приобретения протезов. А протезы могут натереть мозоли. Очень сложно подобрать хорошие протезы.

Тьфу, слава Богу! Ноги на месте.

Пойду все-таки.

Я осторожно поднялся с кровати. Было приятно ощущать свободу обнаженным телом. Нет одежды. Нет оков. Нет комплексов.

Но есть голод. Желудок сжался, требуя еды. Рядом с кроватью обнаружилась незамеченная до сих пор дверца стенного шкафа. Несколько белых медицинских халатов разных размеров и разной степени загрязненности - вот и весь улов. Я надел более-менее подходящий и направил свои стопы в коридор.

Коридор был длинный, режущий глаза белизной, а нервы пустотой. По обеим сторонам от бледно-голубой ковровой дорожки были двери, подобные двери в мою палату. Тишина ощущалась кожей через тонкий халат. Я дошел по коридору до конца. Конец жизни - интересно на что он похож? Как это? Как заснуть? Быть может, это как будто погрузиться в реку с открытыми глазами - очутиться в мире искаженных звуков и красок, доносящихся сквозь трепещущую границу между жизнью и смертью? Другая жизнь после смерти, другая смерть после жизни? Плаваешь там и видишь остальных пловцов. Глаза некоторых из них еще не привыкли к воде, они красные и воспаленные. Другие, кто под водой давно, смотрят, не моргая. Их глаза пронизывают тебя, требуют новостей, трясут и переворачивают вверх ногами, высыпая воспоминания как из сосуда. Воспоминания сахаром растворяются в воде, пловцы быстро поглощают их, стремясь успеть заглотить как можно больше. Они давятся и медленно оседают в мутной глубине под тяжестью проглоченной новизны. И потом переваривают.

Питьевой фонтанчик действительно был. Приятная холодная струя ласкает губы. Через несколько секунд мой желудок наполнился целым озером. Оно смешно булькало при резких движениях и холодило внутренности. Тут же, рядом с фонтанчиком, я нашел мягкие тапочки на резиновой подошве. Чуть жмут, но не смертельно.

В конце коридора были лифты. Два больших лифта с хромированными дверцами и цифровым табло сверху. Лифты не работали. Интересно, просто нет электричества, или они сломались?

Большой набитый битком лифт медленно развозит пациентов, врачей и медсестер по своим этажам. Вдруг, свет резко гаснет и лифт со скрипом замирает где-то почти у крыши. Люди, затаив дыхание, слушают тихое пение натянутых канатов над головой и смотрят на потолок. Свет мигнул. Послышался стон мнущегося металла. Резко дернувшись, лифт полетел вниз. Запах паленой пластмассы и заглушаемый криками людей звук трения роликов о направляющие. Бр-р-р-р, ужас...

Я очень долго спускался по лестнице. Катался по поручням, скакал через несколько ступенек, пару раз отдыхал на пролетах, прислонившись спиной к холодной стене, полз на четвереньках и съезжал на заднице. Я потерял счет этажам, и, когда отчаяние уже начало сжимать виски в своих костлявых руках, лестница кончилась. Жалко, что я так и не посчитал ступеньки. Ступенек могло быть пару тысяч. А может быть и все три тысячи. Говорят, что считание ступенек, этажей в домах, людей в очереди - первые признаки шизофрении. Не знаю, не уверен в этом. Я люблю считать ступеньки и этажи, но я же абсолютно нормальный!

На улице было очень приятно. Ярко-голубое небо дарило совершенно замечательное настроение, когда хочется закрыть глаза, поднять руки к солнцу и смеяться до бесконечности, ибо, без сомнения, в такой день смех не сможет надоесть. Легкий ветерок щекотал мою кожу, солнце грело макушку, а я смотрел вдаль, на зеркальные небоскребы, на лазающие по ним блики, на горячее марево над черным асфальтом, на хитро подмигивающие мне светофоры, на свет, пронизывающий насквозь этот застывший урбанистический пейзаж, как будто бы он сделан из толстого стекла. Я смотрел на серый лес на востоке, на холмы, покрытые зеленой краской, на небо, уходящее в белую полосу на горизонте. Я чувствовал мир в этом мире. Мир одиночества. Наверно, большинство людей находятся в мире с собой, когда они одни. Но не все такие. Я такой, но не все такие.

На севере, очень далеко, чернела туча. Ее цвет был с необычным металлическим оттенком, она смотрела на меня и, я уверен, она видела. Мы смотрели друг другу в глаза и мне было немного тревожно. Я отвернулся от тучи, но ее взгляд остался в памяти.

Через полчаса праздных шатаний по улицам, я вышел за пределы города. Трава была мягкая и душистая. Ветер периодически доносил до меня запахи цивилизации, но это было не неприятно, а даже наоборот. Забавно. Ты видишь только землю, но чувствуешь, что за спиной знакомый тыл, куда можно в любой момент вернутся, где тебе все известно, где тебя накормят и согреют, обыщут и отберут твою душу до следующего похода в неизвестность, если, конечно, у тебя хватит на него смелости. Они говорят тебе хорошие слова, те, которые ты хочешь услышать, но, стоит тебе отвести глаза от их лиц, они превращаются в хищные морды, в их взгляде появляются похоть и алчность, они потирают свои страшные лапы и слышен только скрежет когтей друг о друга.

Я шел к лесу. По мере приближения, из серого он становился зеленым. Тапки остались далеко позади, на дороге. Босиком гораздо приятнее идти по траве. Жесткие травинки колят непривыкшие к ботинкам ноги, но это здорово. Иногда проскальзывала мысль, что так можно занести инфекцию, но я гнал от себя такие мысли. Зачем в такой день думать и заражении крови? Зачет думать о гангрене? Лучше подумать о вон том клене. Его листья - произведения искусства. Или вот о тех одуванчиках. Их пыльца - пудра на ее щеке. Вон тот ручеек - ее слезы, потому что она всегда плачет. Она плачет из-за того, что видит медленно, но неумолимо надвигающуюся с севера тучу, подминающую все на своем пути. Чернота заливает собой землю. Она течет как кисель. Она душит. Душит и смотрит мне в глаза немигающим взглядом черных глаз, которые очень меня тревожат. Туча уже занимает половину неба. Граница ярко-голубого и черного сверкает на солнце как лезвие японского меча. Город под тучей стал черно-белый, там уже нет веселых бликов, нет огней, все потускло и умерло. Это идет не туча, это идет смерть.

Я побежал от нее. Ее взгляд холоден как и ее дыхание. Я чувствую зловоние черного киселя и бегу. Бегу по траве, по песку. Я бегу и спотыкаюсь о корни и камни. Они не хотят мне помогать, они хотят выжить и больше ничего. Пошел мелкий холодный дождь. Небо почти все стало ей. Я в изнеможении упал на землю и посмотрел ей в глаза. В самые черные зрачки с металлическим оттенком. Она улыбалась. Улыбалась, победно поблескивая и поливая нудным дождем.

Я лег на спину, раскинул руки и закрыл глаза. Хорошо бы все-таки не промокнуть.


Вскоре я понял, что сплю, свернувшись калачиком прямо на мокрой траве. Разум принял очередной сон, и картинка обрела четкость. Я даже перестал тревожиться о черной туче, и о том, что в траве, на которой я лежу, без сомнения водятся муравьи. Муравьи, если их много, способны доставить множество неприятностей. Например, утащить человека в муравейник. В свои подземные чертоги, к муравьиной королеве, охраняемой мерзкими крылатыми личинками. Они будут щекотать меня в носу и потихоньку съедать, начиная с ног.

О чем это я? Какие муравьи?

Я лежал на искусственной траве в каком-то торговом центре возле небольшого фонтана. Тучный полицейский очень подозрительно на меня уставился. Неужели я опять не застегнул ширинку?

Пора вставать и уходить, говорил его суровый взгляд.

Я встал, заправил рубашку в джинсы (ширинка застегнута, ха-ха), победно улыбнулся полисмену, и пошел к выходу.

Проходя мимо отдела косметики, я столкнулся с толстой теткой. Она была весьма груба. Прямо как моя учительница труда. У нее была огромная грудь, которая всегда входила в любую дверь впереди хозяйки. Ещё она умела пилить доски размашисто и ловко. В эти моменты она преображалась. Она выглядела прекрасно как самый совершенный пилильный станок - вершина инженерной мысли деревенского изобретателя-самоучки.

Тетка огрызнулась, еще раз боднув меня своим монументальным бюстом.
Но нет, подобными детскими выходками меня не проймёшь. Я лучезарно улыбнулся и пошел дальше. В спину мне неслись брань, хрипы и странное бульканье. Думаю, что эта тетка покупала тушь для ресниц или тени с блестками. Эти две вещи способны подчеркнуть её природную грацию и стать.

Я вышел из торгового центра. Прекрасно! Свежий воздух!

Я завернул в переулок позади здания. Вы себе не представляете, сколько интересных вещей можно встретить за углом торгового центра! Заполненные барахлом мусорные баки, коллекционные фантики, трупы, великолепный картон, занятные персонажи, с которыми можно обсудить все на свете - вот лишь неполный список!

Мне повезло - один из таких персонажей как раз сидел на коробке возле помойки и раскуривал найденный окурок. Я подумал, что этот человек в прошлом совершил какое-то открытие. Его глаза искрились умом.

- Что, браток, заблудился? - Человек причмокнул беззубым ртом.

Я улыбнулся в ответ.

- Дождь будет, - он указал головой вверх.

Мы несколько секунд разглядывали небо. Туча наступала с севера и выглядела угрожающе.

- Хорошо бы не промокнуть, - сказал я.

- Промокнуть - это ещё ничего. Бывает и похуже. Вот, послушай, что я тебе расскажу.

Я присел на коробку рядом с ним и приготовился слушать.

- Давно это было, - начал он рассказ...

Шел я по рельсам в город, грыз одно из незрелых юн помм, что стащил в чьём-то огороде. Ну, шел я в большой город, ты понимаешь, браток. Туда, где можно перехватить пару франков и получить стаканчик-другой сносного пойла. Шел уже давно, а башмаки мои, понимаешь, уже дышали на ладан. Вот и боялся я, значит, что они развалятся по дороге. А без башмаков по рельсам идти совсем не шарман, если понимаешь о чем я. Так вот, иду я нога за ногу, и слышу сзади звук какой-то. Далеко, но слышно отчетливо. А за поворотом не видно ничего. Но звук, браток, как будто поезд едет. А рельсы-то неподвижны. Любой хобо тебе скажет про приближающийся поезд минут за десять до его появления. По вибрации, понимаешь? Даже скажет, что это там громыхает - почтовый, к примеру, или товарняк.
Что за черт, думаю. По воздуху он что ли едет?
А звук нарастает, как будто он мчится прям на меня. Я встал на месте, смотрю назад, на поворот, и впал в такой, знаешь, ступор. Не могу пошевелиться! А поезд быстро едет, звук уже близко! Я весь покрылся мурашками, а мурашки - это очень неприятно. Похолодел, как жмурик в морге! Звук совсем рядом, за поворотом, ревет, как только что кастрированный бык! А ноги мои не двигаются, понимаешь! Если бы я ел последние сутки, то наделал бы в штаны, прошу прощения за мой французский. Все, думаю, конец мне. Помру сейчас бесславно и в неизвестности.
И вот только я попрощался с жизнью, как он появился из-за поворота!
И знаешь что, браток?
Не поезд это был!
Гляжу я, а по рельсам плывёт огромная черная туча! Туча а-ля натюрель, понимаешь? Быстро надвигается! А гремит в ней гром, и молнии сверкают!
Тут я встрепенулся, и ступор мой как рукой сняло. Ух, как я припустил! Как гончая за зайцем, вот как!
Бегу я, значит, а скорость моя падает и падает. Как будто сквозь желе продираюсь. Воздух густой стал, браток, понимаешь? Тут я и подумал о башмаках своих. Если бы найки на мне были, уж я бы от нее мигом ускакал.
Накрыла она меня, браток.

- А дальше? - спросил я.

- А что дальше? Не помню я, браток. Очнулся я только в больнице. Голый как младенец. А больница та пустая была совсем. Ни врачей, ни пациентов. Странная история, я сам не понимаю, что произошло.

Он почмокал губами.

- Вишь какая? - Он снова кивнул вверх. - Черная. Совсем как та. Ты, браток, беги. У тебя ж не драные башмаки. Убежишь небось. Ты молодой. Молодым быть хорошо, браток. Причем в любом возрасте! Ха-ха-ха!

Я посмотрел на небо. Оно было совсем черным, туча накрыла нас как плотное покрывало.

- Вот, возьми-ка, силь ву пле. - Он протянул мне недокуренную сигарету. - Я забычковал для тебя, браток.

Я взял окурок и сунул в карман рубашки. Этот человек внезапно стал мне очень близок. Как брат, как самый родной мне человек. Я так захотел узнать его ближе! По полной врубиться в него, узнать о нем все, узнать его душу! Слиться в одно и отравиться в путешествие. Узнавать мир, и обсуждать с собой.

Но надо было бежать. Ведь туча уже здесь.

Я повернулся к брату, чтобы поблагодарить, но он исчез. На коробке была лишь куча грязного тряпья.

Я побежал. Дождь накрапывал, делая асфальт темным. Цвета тучи.

Я бежал долго, пока не закололо в боку. Я совсем выдохся и решил передохнуть под навесом автобусной остановки. Прочистить легкие той восхитительной сигареткой, которую мне подарил мой брат.

Я сел на обшарпанную скамейку и достал окурок. Вокруг никого не было. У меня не было ни зажигалки, ни спичек, но кончик сигареты дымился. Это хорошо, что она не потухла. Я с удовольствием затянулся, выпустил густой серый дым из носа. Если долго курить длинную-предлинную сигарету, то, рано или поздно, все вокруг будет в дыму, и получится такой славный никотиновый туман, и люди будут ходить и ощупывать себе путь. Со временем, если дым не рассеется, они забудут как выглядят все предметы, и будут ориентироваться по тактильным ощущениям.
Как пройти в библиотеку?
Ступайте сначала по мягкому, потом налево на твердое и немного по пушистому.

А вы знали, что капля никотина убивает лошадь?
Знали, без сомнения.
А знали, что коня тоже?
Вот этот факт известен не всем.

Я курил долго. Сигарета не кончалась, а дым заволок все пространство вокруг. Скоро начну щупать. Надо же как-то выбираться!

Вдруг дым слева от меня закрутился вихрем, и из тумана на меня уставилась морда собаки, обрамленная колечками турбулентности.
Это был огромный сенбернар с грустными глазами и слюнявым ртом. Хоть бы он меня не облизывал, ведь я не смогу отказаться, потому что это будет весьма невежливо. А быть мокрым собачьей слюной мне не хотелось.
Мы смотрели друг другу в глаза минуту, затем морда совсем по-человечески усмехнулась и вернулась обратно в туман, оставив ещё пару дымных колечек.

- Зря ты бегаешь от нее, - сказал хриплый голос из дымной пелены.

- Так я же просто стараюсь не промокнуть, - сказал я, но потом подумал, что оправдываться перед слюнявыми псами не слишком умно, и замолчал.

Потом из дыма зазвучала тихая музыка. Я встал со скамьи, убрал сигарету обратно в карман, и поплыл по дыму на звук мелодии. Когда мелодия ускорилась, мне пришлось перейти с брасса на кроль, чтобы поддерживать темп.

Я плыл и плыл, а когда устал, просто лег на этот густой дым, и дрейфовал, позволяя ему нести мое тело в неизвестность. Вскоре дым стал рассеиваться, проглянуло небо. Оно было черным. Туча накрыла собой все пространство, и теперь опускалась на землю в желании задавить и поглотить. Хорошо бы все-таки не промокнуть.

Я решил вздремнуть, и тут же так и поступил.



- Слушай...

- Ну?

- Он не дышит вроде. Помер что ль?

- Да не, с чего бы?

- Кто его знает. Проверить может?

- Оставь парня в покое. Умаялся. Закрой лучше окна, скоро будет ливень. Вон какая туча надвигается.