Комментатор своего времени

Kommentator svoego vremeni
By Viktor Grishin
 

ISBN 9781329063518
Publisher
Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.
Сборник «Комментатор своего времени 2015
Издательства Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.

Комментатор своего времени
Содержание
Просто рассказы
Алые паруса  детства
Борода
Джинсы
Диалог в автобусе
Летучий голландец
Мамай
Новогодняя песенка
«Бусы» (Золотая цепь)
Рыбалка
Немного истории и литературоведения
Со Снегурочкой по жизни
Волшебными тропами перевода
Норвегия Паустовского
История старого учебника
Отец Иоанн или история одного журнала
Немного о книге
Кто вы, подполковник Галямин
Любовь математика.
Вещные сказки
 Старое зеркало
Чистый лист
Банка
Логарифмическая линейка
Путевые заметки
  Вена
Германия глазами русского
 Звуки марша
Записки в аэропорту
Дунай
 Диалог
В аэропорту
Кладбище
Магазин
 Диалог в кафе
 «А-ля аэродром»
 Английский в туалете
Шамони
Свальбард (Шпицбергеновский цикл)
Вот ты какой город Лонгйир
На Адвентфьорде
Собачьи упряжки
Его звали Бьернум (сказка о белом медвежонке)
70 лет победы
А мы выжили, Нинка!
Гонка ценою в жизнь
Возрожденный праздник
Кукушка ( Старый снайпер )
Память из прошлого
Комментатор своего времени
Я тороплюсь
Будь счастлив, Человек
Картина старого дома
Комментатор своего времени
Похмелье
Разговор с редактором
Разговор-биография
Учите историю, господа


Просто рассказы
Алые паруса  детства
                «Слушай внимательно! Брось курить!
                Начинается отделка щенка   под 
                капитана». капитан Гоп.
                Алые  паруса
Эта история могла бы и не всплыть из запасников памяти, если бы средства массовой информации не заговорили о пятидесятилетии фильма «Алые паруса». Такая новость заставила вздрогнуть, так как в постсоветской России не больно  жалуют юбилей фильма с советской начинкой. Но для этого фильма сделано было исключение и красавец Василий Лановой в роли капитана Грея  с романтичной Ассоль, в роли которой дебютировала Анастасия Вертинская, вновь появились на экранах, пусть не кинотеатров, но в сетях интернета. Кинокритики, литературоведы заговорили о феномене Грина, автора повести. Не забыли и режиссера Александра Птушко, сумевшего воплотить замыслы одного из загадочных писателей теперь уж начала прошлого века.
Тогда, в далеком 1962 году, кинофильм «Алые паруса» буквально взорвал города и веси провинциальной России. С афиш городских кинотеатров, фабричных клубов, сельских кинопередвижек (да, читатель, не удивляйся, был еще такой феномен кинопроката) на вас смотрели герои этого фильма. Они смотрелись по разному, эти афишы, нарисованные  местными  художниками-оформителями,  но в чем были едины, так это тем, что фоном служил корабль с алыми парусами, символами чистоты и романтики. Но из сидящих зрителей в зале того времени, мало кто знал, что фильм поставлен по книге Александра Грина «Алые паруса». А если кто и знал, то был уверен, что Грин был моряком и капитана Грея он списал с себя. Мне повезло: я прочитал повесть несколько раньше, чем фильм вышел в прокат, и посему смотрел фильм с пониманием ситуации. А, впрочем, чего рассказывать. Перед вами рассказ о том далеком времени и о великой силе книге. Читайте «Алые паруса детства».
Серым неуютным мартовским днем из клуба прядильно-текстильной фабрики №2 вышел мальчишка. Мальчишка как мальчишка шестидесятых.  На нем было видавшее виды потертое  пальто, явно доставшееся в наследство от старшего брата, заношенные байковые шаровары и ненавистные боты «прощай молодость». Голову венчала заношенная шапка – ушанка с полуоторванным, по тогдашней моде, козырьком. За бортом пальто у мальчишки торчал корешок книги. Он явно был в библиотеке.
Дул пронзительный  ветер. Кусты и деревья, лишившись снега, который укрывал их всю зиму, тревожно свистели под порывами разгулявшегося ветра. «Бабка Маня сказала бы: «придет марток, натянешь двое порток»- подумал  пацан, натягивая поглубже шапку-ушанку на свою белобрысую, давно не стриженую голову.
Он побрел. Тропинка, проторенная еще в начале зимы, явно износилась и для хождения была уже малопригодная. Она выгнулась и стала похожей на позвоночник тощей кошки. Ноги в ботах  соскакивали в серый влажный сугроб, хозяин книги чертыхался.
С реки тянул низовой сильный ветер. Волга почернела, местами на лед выступила вода, но до ледохода еще не подошло время. Зябко ежась, мальчишка пошел через парк, где на вековых березах расселись только что прилетевшие грачи. Они ссорились из-за мест и громко кричали. Мальчишка, задрав голову, долго смотрел на птиц. Затем, словно что-то вспомнив, вытащил книгу.
- «Алые паруса» Александр Грин - прочитал он на затертой обложке. Но посмотреть текст ему не дал ветер, который заиграл страницами и мальчишка заторопился домой, чтобы в тишине почитать книгу, которую ему предложила старенькая библиотекарь. Она давно приметила мальчишку, который буквально запоем читал книги. Нужно ли говорить, что мальчишка бредил морем, далекими странствиями. Откуда возникла такая страсть у ребенка, живущего на рабочем поселке, сказать сложно. Но он часто, подолгу стоял на берегу Волги и провожал пароходы, идущие вверх-вниз по реке. Его охватывало непонятное возбуждение. Он жалел, что не родился в то время, когда можно было убежать из дома, устроиться юнгой на парусный корабль и уйти в кругосветное путешествие.  Бредить дальними странствиями ему помогали книги. Поначалу это были книги Стивенсона о пиратах, о несметных сокровищах. Но их раскрашенный романтизм постепенно заменяли книги Станюковича, капитана Бадигина. Он  зачитывался литературой о полярниках.  Что может читать  десятилетний мальчишка, живущий на рабочей окраине   и  не выезжающий никуда  кроме как в центр города. Типичного провинциального городка, которых  много в центральной части России.  Здесь не  могли  родиться пассионарии, которыми так богаты приморские города.
Если бы он в то время познакомился с другим писателем К.Г. Паустовским, который в серии «литературные портреты» написал рассказ о Грине под названием «Жизнь Александра Грина», то многое бы понял, почему так действуют книги о путешествиях, о далеких неведомых морях. Паустовский в рассказе приводит слова Грина о ребятах, выросших в русской глуши. «Чтобы понять это, надо знать провинциальный быт того времени, быт глухого города». Не отстает в этом и Чехов А.П., в своем рассказе «Моя жизнь». В этом рассказе каждый бы узнал свой заштатный городок.
  Мальчишка удивлялся, как взрослые ходят каждый день на работу, на фабрику, которая выпускала так называемую бязь, что означало хлопчатобумажное полотно. Он пытался поговорить с отцом, не надоела ли ему такая забубенная жизнь, но получал жесткий отпор вроде того, что мал еще рассуждать.
-Учись лучше – обрывал мечтательного ребенка родитель, сидевший вечерами с расписанием уроков для школы ФЗО, где он работал завучем.
- Куда уж лучше - бубнил мальчишка, уходя на кухню. Действительно, в отличниках он не ходил, но и у доски не краснел за ответы.
Мальчишку спасала Волга. Сейчас она лежала подо льдом и мало напоминала могучую полноводную реку, какой она станет во время половодья. Тогда редкий день он не будет проводить на берегу реки. Он  наблюдал, как крупные тяжелые льдины неспешно плывут по течению, мягко сталкиваясь друг с другом. У мальчишки была развитая фантазия и богатое воображение. Вообразить себя полярником совсем не сложно, и вот он уже в группе папанинцев штурмует высокие широты, обламывая ногти, вместе с Робертом Пири  ползет к заветному Северному полюсу. Да мало ли что может придти в голову мальчишке, начитавшемуся книг.
Мальчишка вздохнул. Время было идти домой. Он вышел из старого парка и направился в сторону  поселка, который стоял на отшибе. Там он жил в двухэтажном деревянном доме, без какого - либо намека на удобства.
Поселок в  непроглядной серой мгле измороси смотрелся как мираж. Намокший, нахохлившийся, он со своими поленницами, клетушками и котухами  прижался к земле, сделался незаметнее, невзрачнее. Исполосованный серыми плетями осенних дождей, фасад дома, казалось, застыл в немом отчаянном крике, исказив в гримасе рот слухового фронтона.
 Начинало  темнеть, и мальчишка  видел неяркие, затекшие от  дождей окна своего жилища. Как же не хотелось идти в это время на поселок! Ноги были тяжелыми от надоевшей обуви. Куда не вступишь, все одно попадешь в разбухший снег. Так и шел, не разбирая дороги.
Мальчишка пришел домой. Не раздеваясь, только сбросив у порога ненавистные боты, он прошел в комнату, положил книгу на стол. Перед мальчишкой  в окне, как в раме, открывался невзрачный вид глухой российской провинции.  Разбросанные в беспорядке многочисленные сараи, балаганы,  клетушки, покрытые рубероидом, кусками железа, шифером. Заборы огородов, палисадников оскалились проломами. Извилистые тропинки четкими ниточками вышивались от подьездов к сараям и котухам, помойке.  Далее были видны кроны старых могучих берез парка, раскинувшегося над Волгой. Весна обнажила ту нищету, которую так тщательно скрыла под снегом заботливая зима. Но это была жизнь мальчишки, другой он не знал. Он не знал, чего он хотел, и чего ему хотеть. Просто иногда ему становилось душно и хотелось оттянуть воротник рубашки, глотнуть свежего воздуха. 
На столе лежала записка, в которой мать, ушедшая в смену на фабрику, писала, что нужно сделать по дому. Белобрысый со вздохом принялся вершить домашние дела. Их было много: принести воды с колонки, вынести помойное ведро. Из погреба достать картошку на ужин. Подмести общий коридор, так как была их очередь. Но одно из заданий он выполнял с удовольствием. Это - топка печи. Сходить в сарай и принести несколько поленьев, для мальчишки проблемы не составляло. Скоро довольно загудела  вытяжная труба, и зев печи окрасился мерцающим красноватым светом.
Мальчишка сел перед печкой на низкую лавочку и углубился в чтение. Он любил это время: дела сделаны, родители придут еще не скоро. Уроки учить рано. Через минуту он забыл о том, что живет в старом щелястом доме на рабочем поселке. Что на улице свирепствует холодный мартовский ветер и тучи собираются угрожающей кучей, чтобы сыпануть на землю зарядом холодной жесткой крупы.
Как всякого ребенка, его не интересовали выходные данные книги: предисловие, автор, год издания книги. Так и сейчас он глянул на фамилию автора: Александр Грин - и пожал плечами, не вспомнив такого. По неизвестно откуда взявшейся привычке, он читал сразу страницами,   глазами охватывая текст. Натренированная на стихах и понравившихся кусках текста память,  цепко хватала все интересное. Так и сейчас он быстро запоминал  новые, неизвестные доселе имена, слова. А их в книге было много.
Его, как пацаненка, совершенно не заинтересовала Ассоль с ее переживаниями. Но он задержался на рассказе о Лонгрене, старом угрюмом моряке, делающем модели кораблей. И уж совсем он  потерял счет времени, когда добрался до капитана Грея. Прочитав залпом выборочные места, он остыл и стал внимательнее читать весь текст, и перед ним открылась неведомая страна Гринландия.  Он   подумал, что это опечатка и  сейчас начнется описание страны Гренландии, о которой он уже начитан. Но оказалось, что это не так. Вместо заледеневшего острова со страниц книги на мальчишку повеяло южным морем, морским городом, куда заходят парусники. «Ему грезилось море, покрытое парусами» - так написал Паустовский о Грине.
Воображение быстро перенесло его в несуществующую  далекую сказочную страну Гринландию,  в маленький приморский городишко Каперна. Он никогда не был на море и не видел ни морских городов, ни морской дымки, в которой видны расплывчатые силуэты кораблей.Но фантазии ему было не занимать. Мальчишка сбегал вниз по мощеной булыжником улице городка к морю. Он его видел издалека,  ему хотелось подойти поближе и протянуть морю руку. Он был уверен, что море  не укусит его, а наоборот, доверительно лизнет влажным языком. Затем, словно, играясь, откатится назад, чтобы нахлынуть на берег снова.
Море. Какое оно море?  У него была подборка репродукций из журнала «Работница», где преобладали картины с изображением моря, кораблей.  Были веселые картины морских побережий Италии, Франции. Но это были картинки. Он завидовал старшему двоюродному брату, который с родителями каждое лето уезжал отдыхать в Сочи. Возвращался загорелым и привозил ему разноцветные гладкие камушки и ракушки, которые шумели, когда их прижимаешь к уху. Мальчишка не понимал, почему его родители не ездят к морю. Будучи человеком любознательным и стремящимся все непонятное прояснить сразу, он поинтересовался у матери, которая сидела за швейной машинкой и что-то бесконечно перешивала.  После вопроса матушка остановила машинку, положила руку на вихры сына, взьерошила их. Потом посмотрела в окно, нахмурила брови и тихо, как-то нехотя сказала:  «Так уж получилось». Позже мальчишка поймет, что есть такие слово как «Бедность», « Нужда», что помимо алых парусов в  жизни « Придется в будущем увидеть  не алых, а грязных и хищных парусов: издали - нарядных и белых, вблизи - рваных и наглых». Так сказал о своей жизни Грин устами старого моряка Лонгрена.  Наверное, это и хотела сказать ему матушка. Он ничего не понял, но понял, что в жизни устроено не так как хотелось бы. А как хотелось,  он еще не знал.
  Он сидел, читал книгу и вздыхал. С его поселка было не убежать юнгой на паруснике, как это сделал Грей, а речные буксиры, по которым ему удавалось полазать, были далеко не воображаемые парусники. Ему еще не встретился капитан Гоп, который бы сказал: «Слушай внимательно! Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана».
Хлопнула входная дверь, и  раздался голос отца, почему он сидит в темноте. Мальчишка очнулся и разочарованно окунулся в действительность. Сказка закончилась.
Наутро он шел в школу. Тропинки, разбитые днем, за ночь прихватило морозом, и старые боты нещадно скользили. Мальчишка чертыхался, хватаясь за остатки жалких заборов. В школе он никому не сказал, что читает «Алые паруса». Вроде ничего особенного, но что-то его останавливало поделиться впечатлениями о книге даже с лучшим приятелем. Может, все-таки, потому, что там была Ассоль. А в таком возрасте как наш герой, заявить о пристрастии к девочке? Хотя бы в книге. Нет, ни за что. Хоть он спешки ради пропустил мечтания девочки, но понимал, что вернется к более тщательному прочтению книги, когда прочитает все о капитане Грее. Ее образ, как девушки,  еще не сформировался у пацана, но  мечты  Ассоль изменить жизнь, встретить принца на корабле с алыми парусами, делали его похожим на мечтательницу из книги.
Все романтичность истории дойдет до него, когда на афишах замелькает  фильм «Алые паруса».  Это будет летом 1962 года. Вот тут-то юная Анастасия Вертинская и завладеет сердцем мальчишки, да так, что капитан Грей  отступит на второй план. В первый раз в жизни белобрысый пацан, застенчивый и неловкий, по - другому посмотрит на своих сверстниц. Как же они были непохожи на эту романтичную девушку! Да и все они, дети городских окраин и рабочих поселков, были более похожи на детей Каперны, которые издевались над Ассоль, которая была не такая, как они.
  После просмотра фильма, и не один раз, желание стать моряком усилилось, и мальчишка повторял про себя запомнившиеся ему слова: « Он хотел быть "дьявольским" моряком».
Здесь он становился похожим на своего кумира, капитана Грэя, который тоже заболел морем, дальними странствиями. Но мальчик Грэй отличался от мальчишки с рабочего поселка, хотя бы тем, что « он играл один - обыкновенно на задних дворах замка, имевших в старину боевое значение. Эти обширные пустыри, с остатками высоких рвов, с заросшими мхом каменными погребами, были полны бурьяна, крапивы, репейника, терна и скромнопестрых диких цветов. Грэй часами оставался здесь, исследуя норы кротов, сражаясь с бурьяном, подстерегая бабочек и строя из кирпичного лома крепости, которые бомбардировал палками и булыжником».
Мальчишка тоже играл, фантазируя. Но играл он не заднем дворе замка родителей, а уходил в поле, где размещалась свалка, организованная фабрикой. Там мальчишка находил пустые катушки из-под ниток. Надевая одну на другую, он делал копья, которые можно было метать в мишени, сделанные из каких-то картонных щитов. Согнув бамбуковые палки, украденные с товарного склада фабрики, он делал лук и стрелы, чтобы поражать ими невидимых противников.
Осенью, на пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые ворота моря. В скорости из порта Дубельт вышла в Марсель шхуна "Ансельм", увозя юнгу с маленькими руками и внешностью переодетой девочки. Этот юнга был Грэй, обладатель изящного саквояжа, тонких, как перчатка, лакированных сапожков и батистового белья с вытканными коронами.
Мальчишка читал эти страницы и хмурился. Он твердо знал, что станет моряком, но как им стать, он еще не знал. На Волге не было парусников, которые подняв паруса, растворялись в мареве  будоражущих сердце далей. По реке ходили неуклюжие самоходки и пассажирские пароходы, громко шлепая плицами колес. Но он и на них не плавал. Редко когда ему удавалось на речном вокзале  пробраться на пароход и, поднявшись по трапу, пробежать на вторую палубу, где гуляли, наслаждаясь видом на берег, пассажиры. Сердце у мальчишки заходилось от восторга. Эти люди плыли куда-то далеко, где он еще не был. А он так мечтал путешествовать.
- Рассеян на уроках. О чем он думает… - констатировали на родительских собраниях учителя. Знали бы они, о чем думает  нескладный подросток с длинными руками, предательски высовывающимися из коротких рукавов кургузого пиджака. Но он был замкнут и неразговорчив в школе.
Слова капитана «Ансельма» запали ему в душу: «Однажды капитан Гоп, увидев, как он мастерски вяжет на рею парус, сказал себе: "Победа на твоей стороне, плут". Когда Грэй спустился на палубу, Гоп вызвал его в каюту и, раскрыв истрепанную книгу, сказал: -«Слушай внимательно! Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана». Эти слова были выучены наизусть и надолго остались в памяти у мальчишки.
«В течение года, пока "Ансельм" посещал Францию, Америку и Испанию, Грэй промотал часть своего имущества на пирожном, отдавая этим дань прошлому, а остальную часть - для настоящего и будущего - проиграл в карты. Он хотел быть "дьявольским" моряком. Он, задыхаясь, пил водку, а на купаньи, с замирающим сердцем, прыгал в воду головой вниз с двухсаженной высоты. По-  немногу он потерял все, кроме главного - своей странной летящей души; он потерял слабость, став широк костью и крепок мускулами, бледность заменил темным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткость работающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь. И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивую текучесть, стала краткой и точной, как удар чайки в струю за трепетным серебром рыб». Этот кусок текста пацан запомнил  и часто вспоминал на скучных уроках, выходя из мечтаний только окриком учителя.
  Характеристики юнги Грэя  очень пригодилось подростку, когда его постигли первые неудачи. Учась в восьмом классе, он за компанию со своими одноклассниками,  проходил медицинскую комиссию в суворовское училище. Оказалось, что его зрение не  идеально. Не сто процентов, как говорили врачи. То, что он не проходил в суворовское училище, его нисколько не беспокоило, так как он бредил мореходкой. У него хватило ума спросить у врача по поводу своего зрения. Врач, поняв, что от него хочет  подросток с недоверчивыми глазами, еще раз внимательно исследовал глаз, который упорно не мог четко увидеть две последние строки на таблице. Врач осмотрел  все, что полагается в таком случае и сказал, что пониженное зрение последствие  травмы. Был сильный удар, и  повредили зрачок. Мальчишка вспомнил, что прошлой зимой ему метко залепили снежком в глаз. Удар был точен, что делало честь бросающему. Снежок был слеплен из сырого снега и оказался очень увесистым. Но «игрушки не ревушки» – таков железный закон детских игр. Наш герой и не думал обижаться на соратника по игре, хотя почувствовал что-то неладное. Глаз распух, болел. Школьная медсестра, посмотрев на покрасневший глаз, сказала, что нужно ехать в городскую больницу на обследование. Ехать в город! У мальчишки в нормальном глазу нарисовался ужас. Это нужно давиться в автобусе с раздраженными взрослыми. Затем искать  поликлинику. И он не поехал. А последствия были на глазу, который так внимательно рассмотрел врач. На вопрос мальчишки о прохождении медкомиссии в мореходном училище врач покачал головой и сказал, что в этом он не уверен. Требования по зрению в мореходных училищах приравнены к военно-морским училищам, а он только что забракован в суворовское.
«Грэй шел к цели с стиснутыми зубами и побледневшим лицом. Он выносил беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что ему становится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в его организм, а неумение заменялось привычкой. Случалось, что петлей якорной цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что непридержанный у кнека канат вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица. Он молча сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань, до тех пор пока не стал в новой сфере "своим", но с этого времени неизменно отвечал боксом на всякое оскорбление».
Мальчишка был уверен, что он смог бы все сделать, что делал его кумир. Он неплохо бегал на лыжах, доплывал почти до середины Волги, пока разьяренные вахтенные речных судов длинными сиренами не напоминали об опасности. Стоял на воротах во время футбольного матча, отважно снимая мяч с ноги нападавшего. Он мог многое, но не мог одного: вернуть себе стопроцентное зрение.
Его верный друг, сосед по парте говорил, что все это пустяки. Главное, что он не носит очки. Нужно закончить десять классов и поступать в инженерное военно-морское училище. Он где-то читал или видел, что на отдельные специальности можно пройти и с таким зрением  как его. Через много лет мальчишка увидит курсантов даже в очках, но это будет через много лет.  А пока, а пока он не хотел слышать о десятилетке. Он бредил «Алыми парусами» своей мечты и не хотел сдаваться.
«Капитан Гоп, я ободрал локти, ползая по снастям; у меня болят бока и спина, пальцы не разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся. Все эти мокрые канаты в два пуда на весу рук; все эти леера, ванты, брашпили, тросы, стеньги и саллинги созданы на мучение моему нежному телу. Я хочу к маме». Такого, чего хотел услышать капитан Гоп,  добрый человек, но суровый моряк, он произнести не мог, как и его кумир Грэй.
«Чудеса нужно делать своими руками». «Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе…». Эта фраза из книги  запомнилась пареньку надолго.
«Чудеса нужно делать своими руками», - повторил он   и начал действовать. Мальчишка  получил свидетельство об окончании восьми классов, в котором себя неловко чувствовали несколько четверок. Он отмел все уговоры учителей и директора школы о том, что с таким свидетельством  нужно поступать в девятый класс, что ему после окончания средней школы откроются не только мореходные училища и школы. Он в состоянии сдать в кораблестроительные институты, водного транспорта. Но мальчишка не хотел ждать.
Что в итоге – спросите вы? Ничего общего с капитаном Греем не произошло.  Погоня за мечтой заняла много времени, но так и не исполнилась. Потрачено время, потеряны иллюзии. Паренек с упорством, достойным другого применения, частично исполнил свою мечту. Он все-таки пробился в училище, но не в мореходное, а речное, хотя не на судоводительскую специальность. Проучившись пару лет, он понял, что путь на мостик ему закрыт, даже на Волге. Что это далеко не те «Алые паруса», о которых он мечтал, читая Грина.
Капитан Грей уходил в сказку. « Сказка нужна не только детям, но и взрослым. Она вызывает волнение — источник высоких и человечных страстей. Она не дает нам успокоиться и показывает всегда новые, сверкающие дали, иную жизнь, она тревожит и заставляет страстно желать этой жизни. В этом её ценность - это он узнает позже, прочитав очерк о Александре Грине писателя Константина Паустовского.
Наш герой, может быть, так и оставался бы в мечтах со своим морем.   Целая плеяда писателей и исследователей пыталась передать необыкновенное, шестое ощущение, которое можно назвать «чувством моря». Все они воспринимали море по-разному, У нашего героя получилось как у Грина: он любил выдуманное им море и был в фантазии своих грез. Но оно осталось для него недосягаемым и посему манило с необыкновенной силой.
Затем случилось то, что случилось. Нашего мечтателя призвали служить. Здесь дяди в черных кителях  с золотыми нашивками на рукавах, посмотрев диплом речного училища, отправили его служить в военно-морской флот.  На вопрос, а как же пониженное зрение, которое как камень на дно тянуло его при прохождении медицинских комиссий, военно-морские циники рассмеялись, сказав, что нечего ему на море смотреть, а обслуживать двигатели особенного зрения не нужно.
-Иди служи…моряк - и  хлопнули его по плечу. «У меня на шапке ленты, а на лентах якоря» - эта детская незамысловатая песенка звучала в ушах нашего героя три долгих года. Он сполна хватанет флотской романтики: будет драить трюма, чистить от шлака угольные котлы. Руки будут исколоты тросами, бензин с трудом отмывал  ладони от въевшегося кузбаслака, которым он красил кнехты, якоря.
-А еще нужны нам якоря и тросы… - горько напевал он слова из приставшей песенки тех лет.  Он привык недосыпать ночью, и добирать недостающие минуты сна в строю, уткнувшись лбом в спину впереди стоящего. Чем не «оморячивание» капитана Грея!
Но всему приходит конец. Пришло и его время. Для  него раздался марш «Прощание славянки», который сопровождал  в увольнение в запас военнослужащих ВМФ. Парень в черном бушлате и в бескозырке  шел по дощатому настилу пирса, удаляясь от стоянки катеров, которые были его домом  три года,  а в горле стоял ком. «Он хотел стать дьявольским моряком».
… «Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе. Тихо будет плыть этот чудесный корабль, ...» – неожиданно выплыли из глубины сознания парня слова, когда он получал студенческий  билет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Да, понимая, что отделка щенка под капитана произошла, но он не достиг мостика, наш герой резко меняет курс.
« Мечтами об «ослепительном случае» и радости полны все рассказы Грина,  но больше всего — его повесть «Алые паруса». - поэма, утверждающая силу человеческого духа». Так замечательно сказал о Грине Константин Паустовский. И эта фраза как никогда подошла нашему герою.
Парень сменил тельняшку, которую он проносил почти семь лет, на студенческую штормовку, но   тельняшку, форменный воротничок (гюйс) и бескозырку он сохранил. Они лежат на полке рядом  с книгами  детских и юношеских мечтаний, среди которых стоит скромная книга «Алые паруса».
Да, наш герой не стал капитаном Греем, не заменил на мостике капитана Гопа. Его герои ушли в сказку, но сказку добрую, подернутую сизоватой дымкой ушедших грез. Но из  сказки он вынес, за мечту нужно бороться, она никогда не исполнится, если ее просто хотеть, но ничего не делать.
-А капитаны?- спросите вы. А что капитаны?- отвечу я. Они стоят на мостиках не только кораблей,  есть мостики и большого бизнеса. Есть моря, океаны делового мира по которым провести свой корабль ничуть не легче чем капитану Грею провести свой парусник по неведомым морям. А у нашего героя все получилось, уверяю вас.

Борода
Это была действительно борода. Породистая  редкого пепельного цвета. Англичане бы сказали «The борода». Такую бороду можно писать с большой буквы. Борода не знала ни бритвы, ни ножниц и росла очень вольготно. А так как волосы владельца по шерстистости  и цвету соответствовали бороде, то портрет владельца был очень  колоритен. Чтобы не описывать его, отправляю любопытных в интернет. Не поленитесь, найдите   фото Карла Маркса в молодости. Сходство потрясающее.
Борода принадлежала более скромному человеку, чем основоположник теории прибавочной стоимости и автор «Капитала». Хотя к обозначенному направлению классической политэкономии    имела определенное отношение. Дело в том, что владельцем всего этого богатства (Я имею в виду растительность, а не классику марксизма) являлся студент первого курса экономического факультета Володя Тодорович. Экстерьерный белорус: детинушка почти двухметрового роста с вольным размахом широченных плеч, он представлял довольно форматную картину.
Он прибыл на экономический факультет, на котором я учился, с механико-математического. В МГУ имени М.В.Ломоносова, где происходило действие, была  практика, когда студенты мех.мата на первом курсе не очень-то удачно сдавшие зимнюю сессию переводились на не столь математизированные специальности.  Наилучшим вариантом было отделение «Экономическая  кибернетика» на экономическим факультете. Вроде и кибернетика, а факультет экономический.  В дипломе было написано, что специалисты, закончившие  отделение «Экономическая кибернетика» приобретали специальность «Экономист-математик». Университетские умники такую формулировку окрестили «Экономист-минус математик». В добавок, остряки с естественных факультетов, к которому относился  механико-математический, называли экономический факультет «Противоестественным». Чтобы не добавлять пикантностей в обозначение, они невинно показывали на современное стеклянное здание, где размещался экономический факультет, который стоял в аккурат напротив классического здания МГУ на в то время Ленинских горах. «Дескать, чего вы хотите»- пожимали плечами любители перчинки. - Как раз напротив естественных факультетов. Такая история связывала два факультета.
Вот такая команда к нам и свалилась. Почему к нам? Забыл представиться, что я, «Экономист-математик», то бишь заканчивал  это самое отделение, которое на экономическом факультете получило название «Кабернетики». Произошло это с легкой руки заведующей учебной частью Тамары Яковлевны, которая как-то осенью, обьявляя сбор на сельскохозяйственные работы заявила: «…А кабернетики поедут на картошку». Народ рыдал от восторга, так как кто в то время из студентов не знал красное крепленое  вино под названием «Каберне». По дешевизне оно уступало только «Солнцедару». Так и повелось: «Кабернетики и кабернетики», на что народ   не обижался.
Но в команде мехматян, прибывших к нам после зимней сессии, произошел сбой. Володя Тодорович, то бишь «Борода», не пожелал идти на традиционное, для переводящихся отделение «Экономическая кибернетика», а изьявил желание пойти на отделение «Политической экономии». Это было самое большое отделение, которое выпускало специалистов с квалификацией: «экономист, (заметьте, никакого тире, то бишь минуса!) преподаватель политической экономии». Подготовка преподавателей политической экономии была становым хребтом экономического факультета. Естественно, математикой и вообще математическими дисциплинами, они себя не утруждали. Легко сдавали их на первом курсе, а дальше посвящали себя изучению «Капитала» Карла Маркса и тайнам формирования теории прибавочной стоимости.  Вот на это отделение и пожелал пойти учиться Володя Тодорович. Я не слышал обьяснения причин столь нестандартного решения, но Тодорович четко решил посвятить себя изучению нетленного наследия марксизма. Свое решение он обьяснил так:
-Если бы я хотел стать математиком, то продолжил бы учебу на механико-математическом факультете - рассуждал Борода, поглаживая свою роскошную бороду. -Потом, перебиваться с двойки на тройку, зачем? –  Я не для того уходил с мех.мата, чтобы ходить на пересдачи – развивал мысль новоявленный политэконом. Здесь он был прав. Нам, отслужившим армию, математические дисциплины давались нелегко и, чего греха таить, мы их частенько пересдавали.
Так в одной из групп политической экономии поселился на задней парте Борода. Зрелище было весьма впечатляющее: сидит огромный парень, заросший от глаз и ниже густой бородой пепельного цвета, а на плечи спадала волна таких же роскошных волос. Девицы искоса бросали на красавца-белоруса взгляды и перехихикивались. Конечно, такой шерстистости хватило бы не на одну женскую особь.
Особенно он был колоритен,  когда выступал на семинаре с сообщением.  Володя, встав из-за стола, глыбой возвышался над сидевшими в аудитории.  К тому же он обладал специфическим голосом. Он был глухой и, я бы сказал, надтреснутый. Казалось, что ему нужно прокашляться. А если добавить не передаваемый белорусский акцент! Одним словом, слушали Тодоровича с удовольствием.
Молодая аспирантка, ведущая семинар, совсем не по преподавательски робела, когда Борода в полный голос громил апологетов марксизма и для убедительности и правоты своих размышлений выбрасывал вперед огромную ручищу. Отчаянно краснея, она как-то сделала Бороде комплимент, что он очень похож на Маркса в молодости. Вовке это сравнение  пришлось по душе и он стал еще более активен на семинарах по теории прибавочной стоимости.
Позже, когда Бороде, как и всем, пришлось стричься, бриться, чтобы выполнить требования военной кафедры, которые как раковые опухоли расползлись практически по всем вузам Москвы, открылась небольшая тайна. Подбородок Володи был в рубцах.  Это были коллоидные рубцы после ожогов. На какой-то посиделке, когда мы крыли на чем свет стоит опостылевшую военную кафедру, мы раскрутили  Бороду. Сначала нехотя, затем оживившись, он рассказал свою историю.
Родился Тодорович в белорусской деревне. В сельской местности, детских садов не предвиделось, и дети были предоставлены сами себе. Родители были в поле и полугодовалого Вовку оставили под присмотром старших братьев. Старшие были не намного взрослее. Почему возник пожар, никто не знает. Огонь распространился быстро. И когда подоспели взрослые, то огонь буйствовал по всему дому. Старшая детвора смогла выбежать, а про Вовку забыли. Когда  отец вытащил дите из избы, то всем показалось, что он вынес полено. Оно было черное, и только светились два неестественно широко раскрытых голубых глаза.
-Безнадежен - махнул рукой врач – умрет через сутки. – С такими ожогами  не живут. А дитеныш жил. И, главное, он не кричал. Только из глаз текли слезы, и он пронзительно смотрел на всех. Старый фельдшер, который  работал в этой  сельской больнице, молча слушал рассуждения врача.  Он внимательно рассматривал  обожженного  ребенка. Тельце корчилось от невыносимой боли и все это без звука.
Фельдшер дождался, когда мать и отец ребенка выйдут на улицу и сядут без сил на лавочку. Он  подошел к ним, хмурый угрюмый старик. Постоял, глядя на почерневших от горя родителей, и сказал: - вылечим. Он будет жить.- Затем помолчал и добавил: - выхаживать буду у себя дома. Вы только помешаете.
Родителя с недоверием смотрели на старого неопрятного старика, который был слегка выпивши и особого доверия не вызывал. Почувствовала в нем спасителя ребенка  мать: - Бери, - только и сказала, протянув сверток.
Шестимесячный Вовка поселился у старого фельдшера дома. Что делал с ним  старик, ни он, да никто не знает. Нелюдимый дед не пускал  к себе никого. Мало этого.  Фельдшер перестал заходить в сельпо за чекушкой, столь традиционной для него. На вопросы он отнекивался.
Мы потрясенные молчали. Володя тоже  замолчал.
-Володь, дальше то что? – не выдержал кто-то.
-А что дальше – помолчав, ответил Борода – вылечил. – Не помню как, только мать говорила, что я весь покрылся коростой.   Старик меня не отдавал даже матери.
- Посмотрела и будя – говорил он, подталкивая ее к выходу. – Твой Володька будет жить. Такие не умирают – добавлял старик.
И Вовка выжил. Медленно сошла короста, показалась нежная розовая кожа. За все это время ребенок не пискнул. Только распахнутые глаза превращались в щелочки, когда ему было больно и из них текли слезы, когда было очень больно.
Больше года прожил Вовка у старика, прежде чем фельдшер отдал ребенка домой. За все это время старик не выпил ни стопки. Позже он расскажет подросшему Володьке, что перед иконой Божьей матери он дал обет, что капли в рот не возьмет, только бы ребенок выкарабкался. А яма, куда попал Вовка, была ой какая глубокая. Больше восьмидесяти процентов сплошного ожога. Я слушал его, стиснув зубы. Мне ли не знать этого, когда моя мама умерла от таких сплошных ожогов, которые поразили тело  в таких же процентах. Ее отказались принимать даже в ожоговом центре, оставив в фабричной больнице мучаться.
Борода перевел дух. Все потрясенно молчали. Потом стали шевелиться.  Володя сам разрядил обстановку.
-Бриться я начал в школе. -  Неожиданно весело сказал он. – Шерсть из меня поперла как у барана. Причем везде - хохотнул он.
-Сначала стеснялся, потом привык, стал бриться - добавил.
-Маята была  в армии - продолжил он. – Ну, сами знаете, утреннее построение, осмотр. Командир подходит ко мне и с претензиями: - Рядовой Тодорович, почему не побрились? Я - в ответ: товарищ капитан, да только что брился. Командир отделения подтвердит. Сержант согласно кивал головой.
-Да что она у тебя на глазах растет!- не выдержал капитан.
-Так точно - радостно подтвердил Тодорович. – Именно так, на глазах.   Мне сегодня в наряд заступать, так я еще раз побреюсь. Потом была возможность  рассказать командиру о своей истории, и для убедительности я показал плечико - усмехнулся Вовка. Капитан был ошарашен. Он верил и не верил. А когда поверил, что я бреюсь два раза в день, то отправил меня в котельную, где я тихо мирно прослужил – рассмеялся Володька.- Там хоть брился только раз в день.
-Вовка, ты и сейчас такой…шерстяной? - не выдержал кто-то из сидевших. Вовка расхохотался: - Да еще гуще - и расстегнул ворот рубашки. Дальше не буду, чего вас пугать - сказал он, застегиваясь. Народ отошел от рассказа и взялся пить чай, про который забыли.
-Володь, а старик фельдшер жив - спросил я.
-Жив!-  воскликнул Вовка. – Правда, совсем старый стал. Ему уже больше восьмидесяти лет.  Но держится. Я к нему каждую побывку домой захожу.
-Это мой второй отец. Я его так и зову: батя – закончил он.
-А как со стопкой?- живо поинтересовался однокашник.
-С той поры не взял в рот ни капли.  Дед сказал, что нечего бога гневить. Он благодаря мне интерес к жизни вернул. Сколько раз, рассказывал батя, стоял он  передо мной, смазывая  всевозможными мазями, которые делал сам и молил бога, спасти меня. Взамен предлагал свою жизнь. Борода сделал глоток чая и продолжил:
- Я у него интересовался, какие молитвы дед читал. – Вовка усмехнулся,- уж очень  внешний облик фельдшера не вязался с христианским смирением. - Так дед только глянул на меня и сказал: - А я знаю? Молитвам с детства не обучен. Я с ним как мужик с мужиком разговаривал, а когда злился, так мог его и матом обложить.
-Бога матом! – Восхищенно воскликнул кто-то. Вовка кивнул головой:
-Именно так. Бога - матом. - Я когда сказал ему, что это вроде как богохульство, то дед посмотрел на меня из-под косматых седых бровей и добавил:
-Ничто, чай, бог-то тоже мужик, понимать должон, что не за себя прошу. Мы рассмеялись и  вдруг кто-то спросил:
-Борода, а ты когда бородой стал?
-Да еще со школы! Как первый раз зарос так и прозвали.  С тех пор по жизни и иду: «Борода, да борода!» - махнув рукой,  закончил Володька. Мы допили чай и стали расходиться.
…На третьем курсе ( это был второй год военной кафедры) Бороде разрешили носить бороду. Не такую роскошную как ранее, но все же бороду.

Джинсы
Этот  рассказ предназначен, главным образом, для более молодого поколения, чем автор этих строк. Это поколение освобождено от фетиша вещей и относится к джинсам как к брюкам, которые удобно носить. Но носить в определенных случаях, где это уместно. Все – таки джинсы, это джинсы и появляться в них, допустим в театре, я сейчас бы не рискнул. Но тогда...
Вернемся в семидесятые годы. Я бы сказал,  во времена расцвета культа джинсов. Я не говорю за всю Россию, а вещаю о столице нашей Родины и о флагмане советской науки МГУ имени Ломоносова, как гордо тогда называли университет. К слову говоря, правильно называли. Так вот в нашем уважаемом вузе джинсы были своего рода визитной карточкой, определяющей статус владельца. Помните фильм «Самая обаятельная...», в котором промелькнула фраза столичной профурсетки: «Ты что, с Урала?», когда героиня фильма, которую играла актриса Ирина Муравьева, проявила чудовищную, с позиции москвички, серость. Она не разбиралась в марках, или как тогда говорили в «Лэйбах» джинсов. Так что не удивляйся читатель. Мало было иметь джинсовый прикид, нужно было еще иметь информацию о них и знать, что носишь. Отсюда в университете была резкая дифференциация штанов. По ним можно было определить: кто с Урала, а кто живет в столице. Справедливости ради нужно отметить, что те, кто с Урала, тоже не были однородной массой. Кому – то присылали неплохие переводы, чтобы чадо ни в чем не нуждалось в столице, а  кто –  то старательно пересчитывал мелочь в столовой. То есть в джинсах ходила не только Москва. Иногородние, если родители обеспечивали чадо двумястами рублями, тоже могли приобщиться к клану джинсоносящих. Тогда срабатывала статусность и чадо в таком «прикиде» мог посетить многообещающие тусовки в общежитии, а то и кто – то удостаивался чести посетить сие мероприятие на квартире. Почему и нет. «Лэйба» на заднице соответствующая, значит, источники финансирования есть, может...а почему и нет...достойная партия, хоть и не москвич. Дело поправимое.
Был еще один пласт студентов, о которых я  в этом рассказе умалчиваю.  Это студенты, отслужившие в армии и донашивающие «казенное». Так ваш покорный слуга до третьего курса донашивал флотские брюки. Ребята из армии носили  парадки, то есть армейский костюм. Этому контингенту было без разницы сколько стоит «фирма».  Нет и нет, и быть не может. Нет, конечно, может! Если провкалываешь лето в стройотряде и хорошо заработаешь. Тогда помощь от родителей пойдет на текущее бытие, а заработанное можешь пустить на приобретение заветных джинсов.
Был еще контингент для которых джинсы были нормой, как повседневная удобная одежда. То есть их носили по назначению. Это были иностранцы, особенно из западных стран.   Парни прекрасно понимали «культ» джинсов в СССР и фарцевали ими, поправляя и  без того неплохое денежное обеспечение.
Но ближе к повествованию. Чтобы сводить концы с концами я работал дежурным электриком в общежитии. Через сутки по двенадцать часов. С двадцать вечера до восьми утра. Как-то сдав смену тусклым ноябрьским утром, я решил не ходить на первую пару, и выспаться. Благо пара была лекционная и не особенно значимая. Приняв такое, на мой взгляд, правильное решение, я уснул. Но сон был не долог ибо меня кто – то довольно решительно потряс за плечо. Я промычал что-то на предмет бесцеремонности и приоткрыл глаз, который был ближе к нарушителю спокойствия. На меня смотрела багряная книжка с тиснеными золотыми буквами «КГБ». Пока я наводил фокус на эти, вгоняющие в ступор гражданина СССР, буквы, раздалось:
-Гришин? – Угу, ответил я собираясь с мыслями.
-Одевайтесь – раздалось лаконичное.
-В чем дело? – Сказал я и сел на койку. На меня строго смотрели серые глаза. Как выглядел обладатель этих глаз я не запомнил. Что –то скользяще – неприметное,  в сером костюмчике.
-Гришин? - Скорее утвердительно, чем вопросительно произнес сероглазый.
-Да- также кратко ответил я.
-Вы работаете дежурным электриком в общежитии?- Пошел очередной  вопрос. Ответ был сопровожден энергичным кивком головы. Я просыпался.
-Вы дежурили сегодня ночью? - Снова утвердительный  кивок.
-Вы выполняли работы на двенадцатом этаже? –Посыпались вопросы.
-А я помню. У меня вчера было несколько десятков заявок. Может и был, посмотрите в журнале заявок, если интересуетесь.
-Обойдемся без советов. Мне нужно ответы на мои вопросы слышать от вас.- Довольно жестко обрезали мое нарастающее раздражение.
-Тогда не помню. Если нужна точность, то схожу и посмотрю в журнале -коротко ответил я. Спинным мозгом я понял, что попал в какую-то историю и нужно держать ухо востро.
-Одевайтесь – снова категоричный приказ. Были сборы недолги.
-Готовы? – Так, больше формально, спросил незаметный.
-Вполне- ответил я, чувствуя себя в штанах уютнее.
-Тогда пошли- как-то буднично произнес представитель всесильной организации.
-Куда? – Не понимающе уставился я на назойливого посетителя.
-Куда нужно туда и пойдете -  раздраженно произнес он. Чувствуется,  своей непонятливостью я начал ему надоедать.
-Послушайте, вы хоть обьясните, что происходит. Заходите, будите – раздраженно произнес я. В голове сквозняком пролетела мысль, что поспать я мог бы и на задних рядах лекционного зала.
-Вам что, еще раз показать удостоверение – насмешливо иронично посмотрел на меня обладатель заветных корочек.
- Да нет, не нужно – буркнул я.
-Вот и хорошо – уже миролюбивее произнес сотрудник. Он пропустил меня в дверь и, увидя, что я собираюсь надевать куртку, сказал, что идти недалеко, это здесь.
Мы спустились на первый административный этаж  и зашли в дежурную комнату, где обычно дежурил милиционер. Нужно отметить, что общежитие  МГУ на проспекте Вернадского было двадцати двухэтажным эданием  и вмещало в себя около тысячи  студентов. Посему в вечернее и ночное время  в общежитии находился постовой. По случаю утра комната пустовала,  и уполномоченный КГБ по хозяйски расположился  за столом.
- Да ты садись, садись - перейдя на «Ты», он кивнул на стул. Затем достал из портфеля папочку и вытащил какой-то листок.
- Так, отвечай быстро, коротко. Времени мало. - Он посмотрел на часы и поднял на меня глаза – да и тебе нужно на занятия успеть. Прогуливаешь лекцию? – Уже миролюбиво спросил сотрудник.
-Устал, работы было много -  ответил я, все еще теряясь в догадках зачем я потребовался такому солидному органу. К слову говоря, на службе у меня был опыт контакта с соответствующей структурой.   Это были нормальные парни, совершенно не похожие на тех злодеев, которыми сейчас нас пичкают СМИ. Но одно дело когда ты служишь матросом и от тебя требуется не иметь фотоаппарата, радиоприемника, не слушать вражеские голоса и не охальничать в адрес стремительно стареющих членов Политбюро. И другое – когда будят, причем достаточно бесцеремонно, не обьясняя причин.
-Тогда поехали. ФИО , год рождения - буднично сказал он. Я ответил. Пошли дальнейшие  вопросы. Что интересно: мы все-таки нация рабов. Я заранее приготовился быть виноватым. Сидел и покорно отвечал на вопросы. Они, в основном, касались биографии.
- Речное училише, говоришь, закончил?  Моряком хотел стать? –даже по - дружески спросил он. –В загранку тянуло? Понятное дело: валют, шмотки, то, се...
- Да не было никакого «То,се». Мир хотелось посмотреть - отрезал я.
-Да, ладно, все вы так говорите. Насмотрелся я на моряков, которые из загранки возвращаются. На таможне с них пар по пять джинсов снимали – усмехнулся спрашивающий. Мне стало тоскливо. Чего он копает?
-Не был я в загранке, и вообще я в порту работал на Волге. А там, в основном, комбикорм шел,сыпучие грузы, ткацкие товары.-  Парировал я.
- Ды ты не обижайся- рассмеялся он.-Это я так, к слову. Член КПСС, говоришь? - Он снова поднял голову и  внимательно всмотрелся в меня. – Когда вступил?
- На службе .
-Молодец, молодец...это хорошо... Это уже интереснее - почему-то задумчиво произнес он. – А где служил?
- На флоте с 1972 по 1975 год.
-Три года служил!- Почему –то развеселился сотрудник.- Не повезло тебе.
-Нормально, не жалуюсь – буркнул я.
- Смотрю, форму донашиваешь- кивнул он на мои флотские брюки.
- Донашиваю- нехотя ответил я. Что –то до меня стало доходить, но пока верить в свою версию я не хотел.
- Трудновато с деньгами? – Чуть ли не по-дружески спросил он. Помощи от родителей нет?
-  Нет у меня родителей – отрезал я. 
Он откинулся на спинку стула и чуть ли не присвистнул.- Так ты без чьей - либо помощи учебу тянешь! Молодец, молодец...и снова черканул в своем листе.– Теперь понятно, электриком, стало быть, подрабатываешь?
-Да, подрабатываю - эти бестолковые вопросы меня начали раздражать.
-Хватает на проживание? –Опять участие.- Ну там на питание, на одежду... Все таки Москва, приодеться хочется. Сооблазнов много...
-  На питании хватает-  буркнул я.
-  Ну ладно, на сегодня хватит- как-то резко закруглился сотрудник. - Прочитай и распишись. – Прочитал? Вот здесь напиши « С моих слов записано верно». Все. До свидания. Потребуешься пригласим. - Потеряв ко мне интерес он стал копошиться в своем портфеле. Я вышел из комнаты в полном смятении. Вот структура. Нет бы сказала, что ее интересует, а то целое дело завела. На всякий случай сходил на вахту и посмотрел журнал заявок. Действительно, было несколько заявок на двенадцатом этаже. Там живут  филологи, царство девиц. На этаже я менял лампочки, а вот здесь, в большом номере  долго провозился с люстрой. Сгорели все лампочки, вдобавок, застряло пара цоколей. Вроде и живут ребята, но какие-то бестолковые. Сидели почти в темноте, при настольных лампах.
За бытовыми заботами про сотрудника КГБ я  забыл. Вернее, перестал думать. Чего терзатьсяв догадках, если не понимаешь что за причина. Но все встало на свои места очень быстро. На последней паре у выхода меня поджидала куратор и, сделав страшные глаза, сказала, что меня ждет куратор факультета от КГБ. И тут же, без перехода: -ты чего натворил? Ну дела. Если тобой заинтересовалась эта структура, то обязательно что-то натворил.
–Шпиона разоблачил - шепотом сказал я, наклонясь к уху куратора. –Думаю, что наградят.  Та укоризненно покачала головой и пошла. А я двинулся куда мне сказали. Увидев оперуполномоченного я даже не удивился. Зря что ли он со мной время терял.
-Здравствуйте, Виктор Алексеевич, здравствуйте-  очень дружелюбно обратился ко мне. – Как дела, учеба?
-Спасибо, все нормально - сказал я, остановившись в дверях.
-Да высадитесь, чего стоять. Дел у меня к вам особенных нет, но некоторые детали уточнить нужно. Готовы?
-Готов – ответил я.
- Входите - крикнул он в смежную комнату. Вышел молодой человек и остановился в нерешительности.
- Узнаете – обратился к нему куратор. Паренек,  близоруко щурясь, всматривался в меня.
- Ну что? Узнаете? –  шумнул куратор.
- Н- не знаю, не - не припомню – промямлил, заикаясь, тот.
-Чего припоминать! –зашумел, теряя терпение крикнул куратр – Он у вас заявку по электрике выполнял. Чего не можете вспомнить? Своим шумом он запугал студента, что тот вообще не мог сказать на слова.
- Ну вы то хоть его помните? – Это уже ко мне.
-А чего мне его помнить? -  Спокойно переспросил я.
-Ну вы же в его комнате заявку выполняли! –  Раздражаясь, теперь уже от моей бестолковости зашумел куратор.
-Знаете, сколько я заявок за вечер выполняю - ответил я. Честно говоря,  я вспомнил этого паренька, который сидел и учил уроки в полутемной комнате.  Почему запомнил?  Да потому, что мы с ним поговорили.  Я удивился, почему он сидит  с одной настольной лампой.  Но усложнять себе жизнь я уже не хотел. Уполномоченному чего- то нужно, а  чего – не говорит. Лучще ничего не знать.
-Свободны  – это он студенту. - Пусть заходит – крикнул куратор.  Зашел...  Я и сейчас помню,  как он зашел. Он не зашел, он вполз как удав Каа. Он - это негр, причем крайне неприятного вида. Очень высокий. Нет, скорее очень длинный, ибо «высокий» подразумевает хоть какую -  то стать. В моем случае это был длиннющий, если не два метра, то почти, поразительно худой и нескладный человек. Маленькая дынеобразная голова обросла редкими пучками курчавой шерсти. То же самое кустилось на подобии бороды. И глаза. Большие, выкаченные,  с желтыми отвратительными белками. Глазами негр постоянно вращал, усиливая и без того неприглядную картину своей физиономии. Он молча зашел, осматривая нас.
 – Узнаете? – Это куратор - негру. Тот пристально рассматривал меня и молчал. Рассматривал долго. Куратор потерял терпение и прикрикнул: - Так узнаете этого студента?  Я молча рассматривал эту диковину. Наконец негр, раздвинул свои огромные,  потрескавшиеся до крови, чудовищные губы и  выдавил, что-то вроде: «Нет». Удивительное дело, но наш уполномоченный даже обрадовался такому исходу. –Не узнаете? – Еще раз спросил он негра. Тот отрицательно помотал головой. –Ну и хорошо. Идите –  это уже негру. – Свободны, идите...идите –почти нетерпеливо он выпроводил африканца.
-Ну слава богу- сказал он, откидываясь на спинку стола, когда тот вышел. – Повезло тебе – это уже мне.
– Я то причем? –Непроизвольно воскликнул я.
- Чудак! –удивился моей тупости сотрудник. –А если бы он назвал тебя. Так просто, с дури, с перепою. Видишь, он и сейчас с похмелья. Ты представляешь, чтобы было?
- Ничего не понимаю, - заблажил я - обьясните толком, что вообще за история?
- А ты еще ничего не понял?- Удивился куратор. –Я, честно говоря, думал ты придуриваешься, а ты и еще не въехал в ситуацию.
- Что я должен знать? – Это я, уже устало.
- Сейчас обьясню.- Охотно отзвался куратор. Настроение у него улучшалось на глазах.  У этого африканского друга пропали джинсы. Да, самые обычные джинсы фирмы «Vrangler». Соображаешь?
- Нет –ответил я. - Причем здесь я, если этот долб..., простите, вырвалось, если этот чернокожий друг потерял свои штаны. Мне –то что.
- Да то, - вздохнул куратор, - что негр утверждает, что он  их не потерял, а его штаны украли. Понимаешь? Ук-ра-ли. – раздельно,словно вбивая гвозди в мою дурную голову, произнес сотрудник. – А кто мог украсть штаны у нашего чернокожего друга?
-  Их что, с него стащили, что ли – не выдержал я.
-Правильно рассуждаешь –согласился уполномоченный. С него их никто не стаскивал. Он их снял, а кто –то забрал.  Просто? – это уже мне.
- Проще не придумать – ответил я. –Вот почему вы меня про заявки спрашивали.
- Молодец, соображаешь. - Довольно сказал сотрудник. –Я честное слово, даже волновался, что эта обез..., тьфу ты, прости меня господи, укажет на тебя.
- С чего ради – удивился я.
- Да ни с чего! Указал бы и все. Так вот, запросто. - Воскликнул куратор. –И ты бы, милый мой, не отбелился,  ибо тобой занимается КГБ. Это же конфликт, понимаешь. У иностранного студента, посланца дружественной нам африканской страны, в МГУ имени Ломоносова украли джинсы. Позор!  Никто бы не поверил, что этот гусь был в задницу пьяный и где-то оставил свои джинсы. А ты выполнял заявку в его блоке.  Кто мог украсть? Ты и мог...-  подожди ты шуметь,-  сказал он, видя, что я собрался лезть в бутылку. – Для меня сразу было понятно, что не ты. Но кому  докажешь, если этот хмырь указал на тебя. Виновник найден, дело закрывается, заводится уголовное дело .-  Ну, посадить бы тебя не посадили, я думаю. Но из университета ты бы вылетел. Из партии-  не знаю, может, вломили бы «строгача» с занесением в учетную карточку, что тоже не радостно. Вообщем вся жизнь, парень, пошла бы  у тебя напекосяк.
- И ему бы поверили? –  Еще не веря спросил я.
- Конечно! А как же. –  усмехнулся сотрудник. Засланец Африки, приехал учиться, а тут, на тебе, его обворовывают. Дело бы до посольства дошло. - Я обескураженно молчал. Онемел от такой перспективы.
- Ладно, Виктор Алексеевич, слава богу, все обошлось. Давай, иди учись, да поаккуратней с блоками, где живут иностранцы - напутствовал меня сотрудник КГБ. Я вышел из комнаты  с ощущением, что меня облили ведром дерьма. А если бы этот негр указал на меня... Думать об этом не хотелось.
Прошла пара месяцев. Я стал забывать эту злополучную историю. Только невольно вздрагивал, увидев какого – нибудь чернокожего студиоза. Больше того, видел и «Пострадавшего». Он, на удивление, узнал меня и даже помахал рукой. На нем были новехонькие джинсы той же марки. Чего для него джинсы, пустяк! Рабочая  одежда.
Как-то вечером я сидел в дежурной инженерной службы. Время было позднее. Беспокойное студенческое братство угомонилось и заявок никто не писал. Наступило свободное время и я готовился   к завтрашним семинарам. Открылась дверь и в комнату вошел сантехник дядя Вася. Нужно отметить, что мы, электрики и сантехники, мирно уживались вместе. Сантехники, народ был пожилой, недокучливый, большее время проводили в бойлерной в подвале и на свет появлялись редко. Помимо выполнения заявок они болтались по всем двадцати двум этажам и собирали бутылки. Это ремесло было существенным подспорьем к их скромной зарплате. Каждое утро они уходили с большой коробкой посуды. Причем правила у них были жесткие: собирать посуду мог только дежурный сантехник. Мы в счет не шли. Мы - это студенты. Да и остальные электрики тоже как-то не тяготели к сборам стеклотары. Вообщем, большую часть  времени сантехники тратили на походы по этажам в поисках добычи. Вот и сегодня  дядя Вася  вернулся из похода,  втаскивая  в комнату солидную коробку.
- Как улов, дя Вась – поинтресовался я, не отрывая глаз от учебника.
-Сегодня чего –то хреново – охотно  откликнулся сантехник. Дядя Вася поставил коробку на пол, встал на колени  и стал выставлять добычу на  лавку, чтобы рассортировать  по назначению. Тара была самая что ни на есть разнообразная: банки из-под овощных консервов, кефирные бутылки, пивные, наиболее любимые нашими сантехниками. Водочные и винные – тоже неплохо, но такой товар попадался  не всегда. Все же  студенческое общежитие.  Разве, что после праздников.
- Ты посмотри, Витюшка, какая бутылка! Ну студенты!  Вот паршивцы! Что пьют! –воскликнул дядя Вася. Я поднял глаза посмотреть что за диковинку нашел  сантехник. В руке он держал тяжелую, темного стекла, квадратную бутылку из –под виски «Blak and vhate».
-С удачей тебя, дя Вась- снова утыкаясь в учебник, сказал я. – Такая редкость.
- Ну и на хрена она мне нужна, такая редкость! – Воскликнул дядя Вася.- Ее  не примут нигде. Она же импортная.- Удивился сантехник моей серости.
-Отдашь супруге, она подсолнечное масло в ней хранить будет. Очень удобно,  видишь, пробка винтовая  – авторитетно произнес я.
- Да есть уже у нее такая,  - досадливо, как от мухи, отмахнулся от меня дядя Вася.
- Соседке подарит – так, для поддержания разговора, кликушествовал я.
- Да ну их, этих соседок , бутылки им еще дарить. Подумает, что я такое пью – добавил сантехник. Разговор затих. Дядя Вася, разобрав посуду, стал вставать с колен. Мужчина он  был коренастый,  с солидным брюшком. Посему вставал  долго, стеная о больных коленках.
-Дядь Вася, давай помогу, подожди. – Это я решил помочь встать пожилому человеку. Я привстал, чтобы выбраться из-за стола, глянул на сборщика посуды и застыл. Застыл на пол-пути, в самой неуютной позе: вроде как встал, опираясь на руки, а ноги –еще там внизу, под столом. На меня смотрела попа. Вернее не попа, а обьемный дяди васин зад. Бог бы с ним, задом, но на нем, заде, четко выделялась фирменная «Лэйба», так называлась тогда торговая марка на джинсовых брюках, «Vrangler».  Присмотревшись, я понял что на дяде Васе не что иное как джинся. Судя по материи самые настоящие «Vranglerа», как бы сказали московские пижоны. Причем даже подзатертые, словно специально.
- Ну-ка повернись сынку – свистящим шепотом произнес я. Дядя Вася  повернулся и удивленно произнес: -Ты чего, Витюшка? Я не отвечал и во все глаза рассматривал прикид сантехника.  Рассматривать было что. На дяде Васе красовались самые, что ни на есть, настоящие джинсы. Только они были явно малы для дюжего дяди Васи и не могли застегнуться на поясе. Находчивый сантехник подтянул их веревочкой. Получился забавный треугольничек рубашки, перетянутый бечевкой. –Ты чего, Вить? –снова, с непониманием возрился на меня коллега.
- Дядя Вася, откуда штанишки ? – Еще не веря глазам сипросил я.
-А, штаны-то! Фу ты, напугал. Я уж думал, чего с тобой случилось? –облегченно выдохнул  дядя Вася. – Ты аж лица сменился. Да нашел я их. Дядя Вася произнес это так, как будто нахождение  джинсов стоимостью двести двадцать рублей, для него самое обычное дело. Вроде пивной бутылки.
- Как нашел? Дядя Вася. Это же джинсы – выбравшись из-за стола и обретя способность говорить, произнес я.
-Ну и  что! – бодро произнес дядя Вася. – Мне-то наплевать. Посмотрел,  крепкие штаны, вроде спецовки. Пригодятся по бойлерной лазать. Правда, узковаты, так я их веревкой подтянул, а длину супруга подогнала и  машинкой обметала. Я нагнулся, загнул брючинуи увидел обметанные обрезы джинсовой материи. –Ты чего разволновался –то, Витюшка? – снова заблажил сантехник – Я когда их увидел, так еще сразу подумал о тебе. Ведь как на тебя шиты. Да постеснялся, вроде как ношеные. Я с ужасом представил сцену, как дядя Вася дарил мне чьи –то джинсовые  штаны.
-Ты их где нашел,? Дя Вась – выдохнул я вопрос.
 – Да в коробке у мусоросборника валялись. Коробка полнехонька мусора, а они сверху брошены. Будто кто-то их снял на ходу и поддал ногой - простодушно пояснил сантехник. – Я их посмотрел  и решил для работы взять. – А что, не то сделал? –Дядя Вася обеспокоенно посмотрел на меня. Ты не думай, я в этих штанах только на смене, здесь, хожу. У меня же нормальные брюки есть. Вон висят, глаженые. – Дядя Вася кивнул на шкаф, где, по всей вероятности, висели на плечиках дядя Васины брюки. –Штаны  жали по –началу, а потом растянулись и вроде ничего. Для убедительности  сантехник повернулся передо мной, демонстрируя находку. – Я вижу они тебе понравились! – воскликнул мой подельник по ремеслу. Я бы тебе их подарил, да они коротки для тебя будут. Зря только штанины обрезал. Да супруга заклевала, что как босяк хожу с подвернутыми брючинами.
-Да нет, дядя Вася, спасибо. Это я так, к слову спросил – как можно будничнее сказал я. Снова забрался за стол и углубился в чтение.
-Ну и ладно. Значит, тебе тоже понравились.- Сантехник отвернулся от меня и занялся своим делом: поставил в подготовленные коробки стекло тару, перевязал их веревкой и поставил в угол.
- Ты еще посидишь? – Это он уже мне. Я кивнул головой, не отрываясь от учебника.
- Ну посиди, а я в бойлерную пойду. Там теплее. Здесь что-то сквозит -  зябко передернул плечами дядя Вася и вышел. Фирменная «Лэйба» снова мелькнула перед моими глазами и исчезла вместе с дядей Васей.
Я представил,  как  дядя Вася спустится в тихо гудящий бойлерный зал, где тепло и сухо. Расстелет на самодельном топчане видавшую виды телогрейку и как поется в песне Суханова: «…без всяких философий завалится на лапы головою». А на заду дяди Васи, в унисон дыханию будет покачиваться  заграничная «Лэйба» с надписью «Vrangler».

Диалог в автобусе
Старенький, видавший виды «Пазик», постукивая металлической вставкой с надписью маршрута: Мурманск-Сафоново, аккуратно  притормозил, выруливая с привокзальной площади Мурманска. Студенка пятого курса педагогического института Таня, заскочила в салон и  благодарно кивнула головой водителю. Она была очень довольна: если бы водитель ее не посадил ждать пришлось минут сорок, а там окончание рабочего дня…много народа, не будет мест. Сейчас же автобус был полупустой и можно сесть где душа желает. Таня пожелала сидеть у окна ближе к задней двери. Устроившись она рассеянно  посмотрела в окно. Смотрела, но не видела мелькающих, как слайды видов. Да и смотреть, собственно говоря, было не на что.  Автобус, отчаянно газуя, старательно забрался в крутой подьем и выехал в северный район Мурманска. По бокам начавшегося проспекта Героев-североморцев замелькали старые, послевоенной постройки деревянные дома, затем их сменили видавшие виды пятиэтажки. Все смотрено-пересмотрено. За четыре года каждый день туда – обратно…Таня вздохнула и закрыла глаза, есть время подремать. Ее остановка последняя, не проспит.
Автобус привычно проехал северный район Мурманска, миновал так называемую промзону или как ее называли мурманчане «РОСту», что означало «район особого строительства» и выехал за город. Таня неожиданно задумалась: в чем смысл аббревиатуры. Промзона, оно  понятно: в этом районе сосредоточена промышленность города, а вот «особого строительства» - как-то неясно.  «Нужно посмотреть в справочнике»- решила Таня, а то попадет на спец.курсе по истории Кольского края этакий вопрос и поплывешь по волнам своей памяти.
Пока Таня рассуждала о привратностях экзаменов, которые были не горами автобус, набрав скорость, шустро ехал по зеленому массиву. Начавшаяся взрываться зеленая листва приземистых заполярных берез сделала окружающие сопки более привлекательными. Они перестали бычиться своими крутыми лбами, и, казалось, стеснялись своей нежной окраски, которая на фоне прозрачно голубого неба выглядела очень даже легкомысленно. То ли дело зимой,  когда  уступы сопок  угрожающе выпирали на дорогу и своей базальтовой чернотой вселяли почтительное уважение к краю, в котором Таня родилась и выросла.
Внезапно зелень прекратилась, и дорога пошла вниз, петляя между гранитных надолбов. Появился залив, на берегах которого раскинулись огромные бетонные прямоугольники, окруженный солидной, такой же бетонной оградой. Все мощно, незыблимо.  Военный судоремонтный завод, подумалось Тане. На нем ремонтируют подводные лодки. Правда, в связи с известными событиями, происходящими в стране, он как-то сьежился, обветшал, что-ли. Исчезла та осанистость, что была в прежние годы. На остановке столпилось много народа. Похоже, смена закончилась.  В заднюю дверь вошла группа рабочих. Они были оживлены и, судя по раскрасневшимся лицам, «приняли на грудь». Шумно балаганя, работяги вольно расселись на задних сидениях. Таня оказалась в их полукруге. Она вздохнула и подумала, что бог с ними, пусть шумят. Лишь бы не матерились. Рабочие, нужно отдать им должное, нецензурщиной не увлекались. Разговор был вольный, сопровождался взрывами хохота. Особенно старался один парень. Длинный,  тощий.    Засаленные  белесые  волосы, неряшливо свисали  из - под замызганной бейсболки. Одет он был, как и большинство его «коллег»,  в растянутый китайский спортивный костюм.  На ногах болтались незашнурованные кроссовки, явно того же производства.
Старание, должно быть, было целевое. Парень явно «положил глаз»  на Таню и теперь стремился привлечь ее внимание. Таня, почувствовав ангажирование, вздохнула, наугад вытащила из сумочки учебник и старательно углубилась в чтение. Весь ее вид показывал, что, извините, желательно не беспокоить.
Это Тане было «желательно», чтобы ее не беспокоило. Но у парня, явно, возникли планы по поводу привлекательной девушки.  Ему  не сиделось. Разговор между рабочими как-то сам собой закончился. Они перебрали все темы. Поругали начальство, обсудили заводские новости, поговорили о футболе и все. Кто-то задремал, кто-то отрешенно смотрел в окно. Парню беспокойно ерзал на сиденье. Ему  хотелось заговорить с девушкой. Но как?
- Чего читаем -  набравшись духа - спросил облезлый.
- Учебник - коротко, не отрывая глаз от книги, ответила Таня.
- А какой – не отставал пролетарий в китайском костюме с лампасами.
- Он не по вашей специальности – достаточно жестко ответила Таня. Весь ее вид показывал, что  отстань, поспи лучше.
- А может и по моей – приосанился длинный. Затем помолчал и добавил -  я, может быть, тоже учусь. Таня не ответила, только вздохнула.
Но рабочий, по-видимому, считал себя покорителем девичьих сердец и решил во чтобы то ни стало  расположить девушку. Помолчав, он снова ринулся в атаку.
- Девушка, а вас как звать? –  завел пластинку трудяга.
- Зачем вам мое имя? – уже резко ответила Таня. Она устало подняла на кавалера глаза.  «Боже мой! Куда делись русские мужики»  - как – то с болью подумала она. Что это? Ну что это!
На нее смотрели маленькие вылинявшие голубые глазки в обрамлении белесых  коротких ресниц. В глазах плескалась влага. Что  выражали эти «зеркала души», представить было трудно. Острый подбородок нуждался в бритве, чтобы уничтожить неряшливую поросль. Вдобавок ко всему прыщи. Но парня его внешний вид нисколько не смущал. Он, воодушевленный, что наконец – то девушка подняла на него глаза, пошел в наступление.
- Не, ну ты, не думай… Я просто… ну знаешь…познакомиться. Может, сходим куда – нибудь? В базуху, на пример.- Таня с тоской представила себя в компании такого кавалера идущей в базовый клуб военных судоремонтников. А партнер, поняв ее молчание за возникшее сомнение идти или не идти, весь перекосился на сидении, чтобы хоть как-то приблизиться к девушке. Он активно продолжал:
-Ты, знаешь, у нас ансамбль ништяк. Бацает, зашибись. Так пойдем, а? – глаза ухажера загорелись бледным светом. Он видел уже успех.
-Я бы с удовольствием, да у меня рыбки не кормлены – так, чтобы отвязаться, сказала Таня.
Но не тут – то было. Работяга понял, что контакт налажен и нужно действовать напористо. Он  пересел на кресло, что было ближе к таниному, и начал быстро, брызгая слюной, тараторить.
-Ну ты, это… соглашайся. Сейчас  выйдем на остановке, пойдем ко мне на хату… Ну там то - се. Потом – на мотоцикл и к тебе. Ты, кстати, где живешь? – Для Тани это было уже слишком.
А то – се, это что? –невинно осведомилась она, глядя на завлекателя ясными глазами.  Парень встал в тупик. Вероятно, его похихешницы таких вопросов не задавали.
Ну ты чего? … В натуре…Маленькая что ли… не понимаешь? –косноязычно замолотил он, растерянно хлопая свинячьими ресницами.
- Не понимаю – резко ответила Таня и отвернулась.  Ей стал надоедать этот спектакль.
От очередного сеанса ангажирования Таню спасла остановка в поселке «Росляково». В нем жили судоремонтники. Рабочие встали и один за другим потянулись к выходу. Парень оставался дольше всех. Он еще на что-то надеялся, встал на выходе из дверей автобуса, опустив одну ногу на землю:
- Ну чего, ломаешься? Выходишь? – уже вызывающе, глядя исподлобья, спросил белесый.
-Отстань, А! – отмахнулась Таня.
- Ну смотри, - Вздохнул ухажер, потом добавил: - Много теряешь!
Водитель нетерпеливо посигналил, и парень спрыгнул. Таниного смеха он не услышал.
Летучий голландец
Так его  звали. «Летучий голландец». И все. Никто не знал его имени,  фамилии. Конечно, они у него были, но где-то в учетной карточке управления кадров тралового флота и судовых ролях траулеров, на которых он ходил в море матросом. Откуда он, тоже никто не знал. Лишь немногие помнили, что он как – то сказал, что « Я приехал зарабатывать гроши». Если – гроши  то, скорее всего, он приехал  с Украины или Белоруссии. Он ни с кем ни разговаривал на судне, кроме служебных отношений ни с кем ни общался. Игнорировал нехитрые развлечения в столовых в редкие минуты отдыха, которые выпадают рыбакам.
-Я приехал зарабатывать гроши – хрипло отвечал он свозь тонкие, плотно сжатые губы. И опять замолкал. Его быстро оставляли в покое. Невысокого роста, худощавый, он, казалось, был сплетен из прочных манильских тросов. Выносливостью обладал недюжинной. Мог сутками не уходить с палубы. Только после аврала подходил ко второму помощнику капитана и напоминал ему о работе сверхурочно. Ходил он в одной и той же спецовке, не снимал стоптанных кирзовых сапог и не расставался с сплюснутой кепкой. Других вещей, похоже, у него не было. Но чемодан у него был. Потертый, как и его обладатель.
Он стал легендарной личностью не только в траловом флоте, где работал. О нем знал рыбный Мурман. В Мурманске ходит много различных баек, но об этом человеке ходили легенды, хотя,  что за личность – матрос рыболовецкого траулера. И тем не менее он был человеком – легендой. Все дело в том, что он не сходил на берег пять или семь лет (точно никто сказать не мог, кроме инспекторов по кадрам). Да, именно так, его нога не ступала на берег, кроме как для перехода с одного борта на другой. Утверждают, что иногда он переходил с одного траулера на другой в море. И так пять лет (я больше склоняюсь, что все-таки пять лет). Думаю, что его прозвище было вполне заслуженным.
Я слышал историю о «Летучем голланде» в самом различном исполнении. Варьировалась она по разному, но суть была единой. Такой человек существовал в управлении тралового флота где-то в пятидесятых годах, теперь уже прошлого века. В то, послевоенное время, в рыбный Мурманск слетались охотники за «длинным рублем»  в надежде получить хорошие деньги. Но «длинный рубль», он джентельмен капризный, везло не каждому. Это зависело от многих факторов, начиная от типа судна, мастерства капитана, снаряжения, да и от удачи, наконец. Так что сменяемость экипажей, особенно палубной команды, на промысловых судах  была высокой.  Но и желающих ухватить жар – птицу за хвост тоже было немало.
У дверей здания управления тралового флота, что стоит на улице Траловой, недалеко от рыбного порта, всегда толпилось много народа, который по мере разрешения своих проблем, перекочевывал в столовую, более известную, как бич - холл. Он располагался в  междурейсовом доме отдыха рыбака и служил местом общения флотской братии. Да и не только. Туда стягивались любители выпить кружку-  другую свежего пива под названием «Кольское» с бутербродом из свежекопченой скумбрии  или под истекающую жиром  мойву.
С этим заведением я познакомился в 1970 году. Достаточно поздно, так как романтика рыбацких будней потихоньку сходила на нет и ярких типажей становилось все меньше и меньше. Да оно и понятно: в городе были две мореходки, высшая и средняя. Они готовили командные кадры для рыбопромыслового флота. Рядовой состав поставляли «Шмоньки» - школы моряков, готовящих по рабочим специальностям плавсостав. Так что команды стали менее «текучими». Да и суда пошли другие, оснащенные совершенным промысловым вооружением, уходящие на полгода. На них случайные люди не попадали. Но Бич-холл существовал и хранил былую славу.  Он был вроде визитной карточки тралового флота. Там «бывалые» наставляли на путь истинный новичков, только что оформившихся в управлении кадров. Старые рыбаки охотно «травили» байки за любезно преподнесенную кружку пива. Так что можно было еще посетить легендарный бич-холл, можно. Что я и делал, занимая столик у окна, выходящего на улицу Шмидта. Из него открывалась панорама рыбного Мурмана, сохранившего колорит довоенного клондайка. Это стихийно создавшийся еще до войны жилой район Петушинка, ощетинившийся мачтами рыбный порт с его причалами, дальше залив, сдавленный каменистыми лбами гранитных берегов. И сопки, сопки... Словно стиральная доска шли они на северо – запад, чтобы  превратиться там в скалистые  фьорды,  застывшие в прыжке перед морем.
Народа в этот час было еще немного и я, закусывая бутербродом  из провесной скумбрии, подумывал о том, как мне полнее провести день.
- Почему голландец? Да я и не знаю, племяш, все так его называли. «Голландец» и «голландец» - раздалось слева. Видимости у меня не было никакой, и кто разговаривал,  я не видел. Сделав вид, что меня раздражает качающийся стол, я встал, поелозил ножками по полу и снова сел, как мне было нужно.
- Неужто пять лет на берегу не был, а, дя Коль? – допытывался один из сидящих. Передо мной маячил стриженный затылок «дя Коли», его крепкая спина, обтянутая модным в те времена плащом «Болония». Другого собеседника я видел вполовину: белесые, начинающие отрастать волосы, вылинявшая спортивная куртка «Олимпийка» и брюки от солдатской «парадки». Они говорили о том, что обладатель всего перечисленногого недавно расстался с Советской армией.
- Не знаю, племяш, врать не буду, но люди говорят, что так – уверенно произнесла спина в плаще.
- Ужас какой! Все время в море! – восхищенно - испуганно произнес «племяш». Я  разглядел половину веснушчатого лица и широко распахнутый круглый голубой глаз. Недоеденный бутерброд застыл на половине пути. Он подался вперед и весь превратился в слух, стараясь ничего не пропустить, что изрекал «дя Коля».
В который раз я слышал новую вариацию  о «летучем голландце», мужике, который приехал то ли с Белоруссии, то ли из Украины и, не сходя на берег, отбарабанил пять лет на промысловых судах. Я не надеялся услышать что - то новое, но диалог этой пары превратил меня в слух. Это была типичная ситуация, когда «бывалый» учил жить салажонка. Судя по всему «дя Коля» был тертый калач и смог зацепиться в Мурманске. В отпуске, где – нибудь в деревне средней полосы России, он предстал перед восхищенными родственниками эдаким Симбадом - мореходом, заработавшем «чемодан деньжищ», как по секрету сказала его тетушка своей товарке. И, наверняка, сестрица попросила за сынулю, вернувшегося из армии. Ему захотелось быть великодушным, вот он и решил помочь «племяшу» заработать «длинный рубль».
- А ты как думал! Рыбак дважды моряк – с внутренней гордостью за все рыбачье сообщество произнес «дя Коля». Здесь он был прав, неизвестный мне оратор. Труд рыбака можно сравнить с каторжным, настолько он тяжел. А если добавить далекие от совершенства бытовые условия траулеров тех лет, то... снимите шляпы, господа, перед  тружениками моря.
Возникла пауза. Бывалый задумался, углубившись в кружку пива, а «племяш» не решался беспокоить дядю. Наконец он не выдержал.
- Дя Коль, а правда, что в Мурманске все большие деньги получают? Маманька сказывала, что деньжищи здесь лопатой гребут  – выпалил сокровенное родственник. Старшой глухо хохотнул в кружку. Он поставил пиво на стол, закинул руки за голову и с хрустом потянулся.
- Дурак ты, Антоха, хоть и в армии отслужил. Где ж ты видел, чтобы деньги даром давались. Что у вас в колхозе, что здесь на Севере, за них пахать нужно. Ты что думаешь, зря,  что ли этот голландец или как его там, пять лет в море проходил. Он полярки вырабатывал, дура.
Круглая как лукошко  физиономия представителя средней полосы напряглась от натуги. Он был ошеломлен  обилием  информации. «Дя Коля», глядя на мучительный мыслящий процесс «племяша», снисходительно бросил:
- Ну,  я же вам обьяснял в деревне из чего зарплата в Мурманске складывается. Забыл что ли, тютя!
- Да я ничего не понял – виновато прошептал «тютя».
- Счас схожу отолью и обьясню – бросил старший родственник. Он был нынче в хорошем настроении. Скорее всего, он удачно посетил управление кадров, побеседовал со своим инспектором. Тот обещал направить его на фартовый борт, где кэп «свой парень». Да и мальчишку вроде как пристроил. Чего ему в колхозе за гроши горбатиться.
«Дя Коля» неспешно пошел в сторону общеизвестных комнат. Я смотрел ему вслед. Крепкий, среднего роста, он излучал уверенность в себе. Он ходил в море и «послизывал росу с канатов».  Проходя мимо группы молодых людей, горячо говорящих о «суке инспекторе», и еще о какой-то «падле»,  он снисходительно усмехнулся. У него все в прошлом. «Умейте ждать, ребята, оно все придет»- хотелось сказать ему этим торопыгам.
Оставшийся один Антоха возрился в панораму, открывающуюся из окна. Ранее не бывавший нигде, кроме своего райцентра, и  служивший где-нибудь в Тьмутаракани, он растерялся. Его занимало все: и это яркое солнце,  по причине полярного дня не заходящее за горизонт, и этот загадочный город со странным ударением на конце. «Под ногой доска, в магазине треска, в душе тоска» - васпомнил он вчерашнюю шутку дяди, когда они шли к кому - то в гости мимо двухэтажных деревянных домов и вдоль по улице стелились деревянные тратуары. На встречу ему попадались веселые, ярко одетые девушки, так не похожие на его деревенских похихешниц. В колхозе, да и в армии он только слышал о загадочных штанах «джинсах», которые стоят несколько зарплат. В общежитии, где они разместились, он видел как молодые парни, чуть старше его, запросто носили их. А кожаные куртки небрежно бросали на траву и садились на такую роскошь. В голове Антохи крутились мысли, что вдруг и он сможет поймать  эту жар-птицу если не за хвост, то хотя бы ухватить перо,  и ему удастся заработать этот сказочный  «длинный рубль».
- Да оне, эти северяне, зарплату чемоданами получают... ей-ей. Своими глазами видел... право слово – бубнил перебравший лишку по случаю приезда соседа его дальний родственник. Ты, Антоха, тово, не теряйся там, на Севере. Греби деньгу под себя... я их знаю, севе... - засыпал за столом сосед.
- Ну чего, сморился? -  бодро произнес вернувшися  «дя Коля».  -Счас еще по одной махнем и пойдем делами заниматься. К моему удовольствию он сел против меня,  и я мог наблюдать его,  не выкручивая шею.
- Так ты про полярки спрашивал? – произнес он, окуная скобку усов, подстриженных по тогдшней моде «А ля Мулявин», руководителя ВИА «Песняры». –Это, брат, целая наука. Ее знать нужно, уж коли на Север заработывать приехал.
Ох уж эти районный коэффициент и полярки! О них складывались легенды и они были основой баек, что в Заполярье деньги гребут лопатой. Причем этот миф не давал покоя не только обывателям средней полосы России. Даже «Великий кремлевский мечтатель» Н.С.Хрущев, приехав в Мурманск в 1964 году,  назвал мурманчан «Дважды дорогими мурманчанами» и обрезал полярки на треть. Не знаю, как просвещал дядюшка своего наивного родича, но я хорошо видел, как стекленели от мыслительного напряжения его голубые пуговицы и рот как приоткрылся, так и остался на подобии варежки.
- ...Вот я тебе и говорю, нужно пожить здесь, походить в море, после чего денежки и потекут.А по началу не надейся. Ничего не будет.- Дядюшка закончил вещать и хлебнул пива.
- Деньги почувствуешь, когда проживешь здесь пять лет. Когда выработаешь все восемьдесят процентов полярок, да попадешь на хороший траулер. Сейчас, брат, корабли пошли не те, с которых я начинал...-  здесь вновь последовал емкий глоток пива и многозначительная пауза. Дескать,  походи с мое...
Антоху речуга «дя Коли» доканала. Он смотрел на дядю влюбленными глазами и видел в небо в алмазах.
- дя Коль, а голландец? Как он?-  не выдержал племяш.
- А что голландец? –  снова опустил усы в пивную пену дядя. - Пришло время, и его контракт истек. Продливать его никто не стал, так как он выработал полярки и стал слишком «дорогим» для флота. Да, он, похоже, и не возражал. Упахался все-таки за пять лет.
- И куда он делся? –  Не отставал Антоха, увлеченный историей.
- Да никуда. Пришел в Мурманск вместе со всеми. Ну, народ, конечно, начищенный побритый на берег рвался. При деньгах как-никак. В те времена управление тралового флота, заботясь о экипажах, возвращающихся с промысла, высылало катер с кассиром навстречу траулеру и выдавало зарплату на борту. Так что на берег рыбаки сходили  при полном расчете. А он закрылся в каюте и затих. Да, честно говоря, никто о нем и не вспомнил. –  буднично ответил дя Коля. Его история мало затронула или он привык к ней. Но для «племяша решил дорассказать.
- Вечером, когда вся суета утихла и на борту осталась только вахта, на причал сошел «Летучий голландец». Все в той же примелькавшейся спецовке и неизменных кирзовых сапогах. В руках он держал, ставший его символом, фибровый чемодан. Он прошел через проходную, сдал пропуск и вышел из порта. На площади, обычно шумной, никого не было. Заполошное заполярное солнце светило как в полдень. «Голландец» повернулся к порту, встал, поставил чемодан, снял кепку. Ветер с залива заиграл слежавшимися волосами. Но он не замечал ничего. Стоял и смотрел. Смотрел на покачивающиеся мачты, на чаек с рвущими душу криками. Видел проржавевшие, исхлестанные морскими волнами,  борта рыбацких траулеров, на которых он вычеркнул из жизни пять лет. Что пролетело у него в голове,  пока он смотрел на такой привычный, но уже такой чужой пейзаж, никто не знает. Только старик-вахтер рассказывал, что он постоял, глубоко натянул  кепку, взял чемодан и быстро пошел по дороге, ведущей на железнодорожный вокзал. Он торопился к отходу пассажирского поезда «Мурманск – Москва».
- Вот такая история, племяш  – глубоко выдохнув, закончил рассказчик. Он явно устал и собирался допить пиво, как оцепеневший Антоха, вышедший из транса под впечатлением такого детектива,  вдруг спросил:
- Дя Коль, а чего он с чемоданом таскался, если даже не переодевался. Родственник ошалело  - недоуменно посмотрел на племянника. Весь его вид кричал: - Во, тупость!
- Ты чего, Антоха, совсем с головой не дружишь? Да в нем он денньги возил, дура.
В этом случае «дя Коля» был прав. Действительно, рыбаки после расчета за промысел получали много, а так как события с «летучим голландцем» связываются с концом сороковых – началом пятидесятых годов, то деньги реформы 1947 года были большими по формату и занимали много места. Их даже в кармане было неудобно хранить. И рыбаки клали полученные деньги в небольшие фибровые чемоданчики под названием «баретка». Вот  отсюда легенда о том, что они «деньги чемоданами получают». А помня, что «летучий голландец» проработал на промысле пять лет, то нетрудно представить, сколько у него накопилось денежной массы. Это вполне могло быть, так как в то время сберегательные кассы особенно сокращением наличных денег в обращении не заморачивались, а положить деньги на вклад «голландец» просто не мог, так как не сходил на берег, или, скорее всего, не захотел. «Все свое ношу с собой». Отсюда и чемодан.
 Родственники допили пиво, встали и пошли к выходу, а их места быстро заняла группа молодых людей. Они  пришли из управления кадров и были возбужденно веселыми. Быстро рассевшись, они, перебивая друг друга, что-то еще договаривали. Ясно, что их приняли на работу и отправили на учебу в учебный комбинат, потомок знаменитых «Шмонек». Их ждали рыбацкие суда, негнущиеся комбинезоны – роконы и просоленые зюйдвески. И, как знать, может среди них сидел  новый летучий голландец, который приехал «зарабатывать гроши».

Мамай
Это был месячный щенок кавказской овчарки,  приобретенный моим знакомым Николаем для охранных целей у элитных заводчиков. Предыстория покупки проста.
Николай купил на севере Новгородской области заброшенную свиноферму и решил заняться выращиванием свиней. Сказано-сделано. Отремонтировал здание, завез корма, купил молодняк и встал перед задачей: все это нужно было охранять. Удивительно, но охотников сторожить имущество новоявленного фермера  среди местных жителей не нашлось. Мало того, что не нашлось. Тароватые мужички сами были не прочь запустить руку в карман собственника. Свинарник, построенный еще в советские времена, стоял на отшибе деревни и представлял легкую добычу для любителей чужого.
Первое время Николай сторожил сам, но быстро понял неэффективность этого дела. Если с двуногими охотниками за чужой собственностью он справлялся, то  с четвероногими  возникла  большая проблема. Волки. Их развелось в округе великое множество. Охотников нет, места глухие. Оставшиеся в памяти жители говорили Николаю, что зимой они одолеют.
-Нужны собаки-понял Николай. Собак он не держал, но консультации с друзьями и  профессиональными охотниками подсказали ему: нужны волкодавы. Только они смогут обуздать серых агрессоров. Легко сказать, а где их взять волкодавов. Да, была в России уникальная порода русских волкодавов.  На весь мир гремела. Да мало ли чего было на матушке Руси.
-Ты бы еще меделянов вспомнил - горестно посетовал специалист-кинолог. Ничего нет, весь породистый генофонд пропили за время перестройки. А что не пропили, так за границу увезли.
Николай призадумался. Вроде бы простое дело: выбрать сторожевых собак,  а поди ж ты. Советников в этом деле всегда много. Кого только не предлагали сотоварищи: немецких овчарок, среднеазиатских алабаев. Дошли до экзотики: мастифы, бордоские доги. Мой знакомый уже понаторел в этом деле и понял, что нужно что-то мощное, морозоустойчивое и неприхотливое.
Случай помог: гуляя по областному центру, он увидел обьявление: продаются щенки кавказской овчарки. Дальше краткая характеристика и реквизиты. Заинтересовался и поехал.  Дело было зимой. Морозы стояли нешуточные. То, что он увидел, его поразило. В углу вольеры, стоящей на улице, он увидел уникальную картину: сука-мама спокойно лежала на снегу и кормила щенят - сосунков. В соседней вольере лежал кобель, красавец пес.  Когда пес, увидев незнакомца,  встал, внимательно изучая незваного гостя, то Николая поразил его рост и стать. Он был выше и мощнее волка. Голова была с котел, круглая, что придавало сходство с медведем. Позже до моего знакомого дошло, что уши были обрезаны. Купированы, если правильно.
Заводчики оказались людьми приветливыми, завели гостя в дом, напоили чаем, все рассказали и показали. Николай решил довериться людям и в свою очередь поведал о своих проблемах. Нужно ли говорить, что он прикипел  к этой породе и уезжал с твердой уверенностью приобрести их. Приехал к обозначенному сроку и купил. Вроде бы все: счастливый конец рассказа. Но то-то и оно, что все только начинается.
Он приобрел двух элитных щенков, а третьего ему подарили.
-Как это подарили - воскликнет читатель, да еще знакомый с ценами.
-Да вы знаете, сколько щенок элитной породы стоит! Николай знал, так как выложил круглую сумму. Но дело было в том, что он купил выводок. А он был маленький, так как мама-сука была еще молодая и не разродилась большим потомством. И у одного щенка обнаружился изьян: рахит задних конечностей. Проще говоря, рахит задних ног. Внешне он заметен не был, но щенок часто приседал, а то и западал на бок. Отчего и выглядел хилее и несчастнее. Что делать? Заводчики люди серьезные, ведут нещадную выбраковку, и щенка ждало усыпление. А тут хороший человек, серьезный. Живет в деревне. Посмотрели они на Николая, который уже сроднился  покупкой, да и решили ущербного щенка ему предложить. Николай в начале не понял, что они предлагают и развел руками, посетовав, что нет денег на третьего. И долго не понимал, что хозяева просто дарят заморыша. Человек он сельский, ему с ним на выставки не ходить, а бог даст, выправится щенок на деревенских харчах. Николай онемел от такого подарка, а заводчики рады разрешению проблемы:  платить за усыпление не нужно и божью тварь пристроили. Николай обещал расплатиться свининой, когда будет первый забой. Как водится в России, обмыли покупку и расстались друзьями.
Щенка звали Мамай. Почему Мамай? Да потому, что этот выводок у заводчиков регистрировался на букву «М».  Другие собратья  были Мамлюк и Мухтар. А этот - Мамай.
К тому времени семья Николая  переехала в деревню и главу семейства ждали в тепло натопленной избе. Когда хозяин вывалил из коробки три мохнатых круглых шара, то восторгу домашних не было предела. Это были настоящие плюшевые медвежата. Не верилось, что через год это будут великолепные псы, способные противостоять волку. А пока они смешно бродили по половику, тыкались головами в ножки стульев и попискивали. Дочка Николая была больше всех рада. Шутка ли три живых игрушки. Щенков оставили ночевать в сенях: холодоустойчивость формируют с детства.
Мамай вскоре стал любимцем семьи. То ли физическая ущербность сделала его изощреннее в выживании, то ли от природы сообразительностью выделялся. Только он был умнее и хитрее остальных. Он безошибочно шел на кухню, находил хозяйку дома и старательно вылизывал ей ступни. Если она сидела, то смешно подтягивался, стараясь забраться на колени. Ну а что они выделывали с дочкой хозяина, то без смеха смотреть было нельзя.
Тем временем потеплело, и щенят выпроводили на двор. Загородку, куда их определили, назвали «Площадкой молодняка». В эту кучу-малу выпустили несколько поросят, чтобы щенки понимали, что это не добыча. Затем добавились подросшие котята, которых мама-кошка предусмотрительно выращивала в сарае и вывела на люди  только когда те встали на ноги.
Одно только омрачало безоблачное детство Мамая. Это соседский пинчер. Противнейшая вечно дрожащая собачонка. Она изводила Мамая, пребольно кусая его за ноги. Другие щенки были больше и агрессивнее и смогли быстро поставить нахала на место, а Мамай пасовал перед обидчиком. А тот и рад нападать на слабого. Гоняли нахала,  гоняли, но он находил лазейку и не упускал случая поизмываться над малышом.
Что удивительно: то ли деревенское питание, то ли тщательный уход, но Мамай на радость всем стал все меньше припадать на ноги, а заваливаться на бок и вовсе перестал. Потом мать призналась Николаю, что втихаря давала приглянувшемуся щенку сырое яичко и поила молоком с растолченной  скорлупой. В ообшем наш пострел везде поспел. Итогом всеобщей любви и заботы было то, что Мамай догнал в росте своих братьев и в резвости ничем не отличался. Щенки подросли и были готовы к началу  несения караульной службы.
Их перевели на свинарник  и посадили на цепь с трех сторон. Естественно, щенки скулили и не хотели сидеть на привязи. Снова наш фермер засел за книжки и стал изучать особенности этой породы. Нашел! Кавказцы, псы охраняющие отару, и сидеть на привязи они не могут.  Было над чем задуматься. Это кавказцам хорошо: они - в горах, где людей нет. А здесь проселочная дорога проходит. У собак свой глазомер на этот счет имеется. Им лучше знать, на сколько метров можно подходить к охраняемому обьекту. Пока Николай думал, собаки сбили местного мотоциклиста, который слишком близко подьехал к ферме. С трудом уладил дело. Слава богу, парня не покусали, но когда две мощные торпеды сбивают тебя с мотоцикла, то удовольствия мало.
Нашел выход: сделал двойную ограду из сетки рабицы с лазами. Лазы решил открывать зимой для борьбы с волками. Вроде дело пошло: собаки бегали вокруг фермы и опасности не представляли.
Мамай, как я уже говорил, догнал в росте своих сверстников и ничем от них не отличался. Но почему-то был более мягким, если это можно сказать о собаке. Чаще других ластился к хозяину, подставляя огромную голову.
По Мамаю скучала дочка Николая. Она неоднократно просила папу привести собаку домой. Пришлось уступить. Как-то взяв собаку в короткий повод, Николай повел огромного пса в гости. Радости старых друзей не было предела. Мамай забыл, что он весит больше шестидесяти килограммов и резвился как щенок. Наконец устав играть, оба уселись в тени куста передохнуть.
Вдруг раздался визгливый  лай соседского пинчера, старого недруга Мамая. Но, он, кажется, уехал с хозяевами в город. Визг повторился. Сомнений не было, даже Николай узнал противный лай нахального соседа. Неожиданно Мамай поднял голову, прислушался. Затем издал низкое утробное рычание, и не успел Николай сообразить в чем дело, как огромная собака без труда перемахнула через калитку и исчезла. Все оцепенели от неожиданности. Вдруг раздался рык,  верещание собачонки и испуганные крики людей. Затем все стихло. Снова появился Мамай. Словно ничего не произошло, он улегся у ног Николая. Очень скоро раздался стук в калитку. Это пришли разгневанные соседи. Выяснилось, что Мамай ворвался к ним во двор и загрыз пинчера. Затем быстро исчез.
-Отомстил-только и подумал Николай. Он посмотрел на собаку. Мамай лучился от удовольствия: жмурил глаза, а пасть расплывалась в широкой улыбке.
Соседи ушли неудовлетворенные пояснением Николая и извинений не приняли. Не взяли и деньги за ущерб. Вскоре появился участковый и стал составлять протокол. Когда Николай обьяснил в чем дело, тот по началу не поверил. Как-то не по- собачьи получалось. Месть, что ли. Но это же собака! Составление протокола затянулось.
Чем закончилось, спрашиваете? Да вообщем-то ничем особенным: распили бутылку водки под картошечку и малосольные огурчики, и участковый ушел с твердым желанием завести кавказскую овчарку.
А Мамай занял свое рабочее место на свиноферме и в деревню больше не ходил.

Новогодняя песенка
К моей родственнице Вале, работавшей в   БРИЗе и НОТ, что означало  бюро рационализаторства и изобретений и научной организации труда Мурманского морского торгового порта. (Во времена социализма такие отделы были почти на каждом предприятии) забежала  сестра Галя. Она очень торопилась, и, как выяснилось, не зря. БМРТ (большой морозильный рыбопромысловый траулер) на котором промышлял треску ее муж Серега шел « По зеленой»  выгружаться в ближайший рыбный порт. Есть  такой термин у рыбаков: когда они с полными трюмами  идут в порт на выгрузку. Все это, конечно, замечательно: выполнение плана, премии…  Но. Все «Но» состояло в том, что шла последняя декада декабря и рыбаки Мурмана, к классу  которых принадлежал Серега, ходивший в море рефрижераторным механиком, не чаяли под новый год придти в родной порт и встретить праздники дома. Но ушлая «Севрыбпромразведка» усмотрела косяки трески в Западной Атлантике и дала указание БМРТ быстро выгрузиться в Калининграде и бегом -  к треске. Что делать, рыбаки. Нельзя ждать пока треска подкормится и уйдет. Но встреча Нового года в кругу семьи  для экипажа БМРТ накрывалась медным тазом.
К чести руководства «Мурманрыбпрома» была организована поездка, вернее полет, жен рыбаков в Калининград. Такие мероприятия практиковались в рыбных организациях, ибо, когда теперь БМРТ придет в порт приписки - богу весть.
Улетать нужно было сегодня. Посему Галина из отдела кадров, где ей подписали заявление на несколько дней в счет отпуска, примчалась к сестре, чтобы отдать ключи от квартиры и проинструктировать Валю по части детей. Их было двое: Оля и Настя. Если с Олей проблем не было, так как она училась в школе, то с Настей забот было больше: она ходила в детский сад. Валя даже не удивилась ситуации. Она родилась в Мурманске. Ей ли не знать проблем рыбацких семей. Торопливо поцеловав сестрицу, Галя убежала собираться, а Валя спокойно продолжала способствовать развитию научной организации труда в Мурманском морском торговом порту.
Мурманск начинал готовиться к встрече Нового года. Бегали профсоюзные лидеры, выбивая фонды на детские  подарки, доставлялись елки в школы, детские сады. Администрация Мурманского кукольного театра сходила с ума, чтобы укомплектовать новогодние представления. Желающих сделать детям праздник и показать кукольный спектакль, было много. Но расторопные дамы из профсоюза порта смогли найти общий язык с дирекцией театра и им выделили время. Порт - организация большая солидная, для нее предусмотрели аренду всего зала. Валя получила четыре билета: два для своих девиц Кати и Нины, и Оле и Насте в придачу. Организационная часть была выполнена, теперь оставалось только навести антураж подрастающих красоток. Школьницы Катя и Оля занимались собой сами, Нине тоже выдали новую плиссированную юбку, а с Настей возникла проблема. То ли Валя не смогла найти у Гали в гардеробе  Настины выходные ансамбли, то ли Галя не успела обновить видовой ряд Настены, которую за лето, проведенное в деревне, как за уши дернули,  и она вымахала на полголовы. Не знаю. Но  факт тот, что одеть Настю было не во что. Валя вышла из положения. Все же две старшие сестрицы рядом и вещей для выхода, хоть и поношенных, было хоть отбавляй. Настю одели. Это ничего, что Катины туфли были великоваты и носы ехидно изогнулись вверх, а Олино платье как -  то обвисло на Настиных плечиках. Но все было в меру и все было красиво. При таком прикиде  весь девичий косяк во главе с Валей двинулся в театр кукол. Настроение у девиц было праздничным.
Детей и родителей было много. Гардеробщицы расторопно  обслужили Валин контингент, девицы сбегали в туалет, и были готовы наслаждаться зрелищем. Они пошли в зал, нашли свои места, сели. После чего Валя перевела дух.
Сцена оживала. Раздался мелодичный звон колокола, означающий начало спектакля. Свет в зале погас, и зрители погрузились в сказку. Представление прошло на одном дыхании, и после непродолжительного перерыва с приятностями в буфете началась вторая, развлекательная часть.
На сцену вышла распорядительная тетя и хорошо поставленным учительским голосом предложила детям выступить со сцены, а дедушка Мороз подарит им подарки. Зал заволновался. Мамы стали подталкивать своих чад ухватить счастье из мешка деда Мороза, дети робели. Вообщем, привычная ситуация в таких случаях.
Не успела Валя поговорить со своими барышнями, как раздался звонкий голос Насти: - Можно я! - Настя протянула руку и встала.
-Конечно, девочка, проходи на сцену - заблажила учительская тетя. Настя, отдавливая ноги сидящим в креслах, пробиралась по ряду к выходу. Неизвестно почему, но Вале стало как-то тоскливо. Вроде ничего не произошло, Настя вышла на центральный  проход и уверенно шла к сцене. Валя, когда одевала Настю,  не рассчитывала на публичность и теперь издержки сборной солянки бросались в глаза. Туфли к тому же стали  гнусно поскрипывать. А их красный цвет не гармонировал с зеленым колером  видавшего виды Олиного платья. Но Настина уверенность перекрывала все. У Вали возникло   смутное предчувствие,  от которого   похолодело внутри и отчаянно захотелось покурить.
-Проходи девочка - тетя распорядительница помогла Насте взобраться на сцену и подвела ее к микрофону. Настя предстала залу.
-Как тебя звать, девочка - тетя излишне заботливо спросила Настену.
-Настя – коротко, четко ответила Настя.
-А фамилия - не отставала распорядительница.
-Садыкова - так же по-военному отчеканила Валина племянница.
- Внимание, дети. Сейчас Настя Садыкова исполнит… А что ты будешь исполнять, Настя?- снова обратилась тетя к Насте.
-Песню - Настя была немногословна. Валя  почувствовала, что сознание у нее из сплошного стало проблесковым, и в глазах поплыла  сцена. Дело в том, что Настя за весь, еще очень короткий, жизненный путь не была замечена ни в одном исполнении песенок. Ни дома, ни  в детском саду.
-А как называется песенка, которую ты хочешь спеть? - не унималась тетя. –Наверное, про елочку?
-Да, про елочку. - Настя была сдержанна и говорила мало..
-Дети, сейчас Настя споет песенку,  про елочку. Послушаем Настю - торжественно провозгласила тетя. Не успела аккомпаниатор ударить по клавишам, как Настя распрямилась и чисто руслановским жестом широко развела руки. Затем, не обращая внимания на мелодию, Настя громко и расковано запела:
-Ах, барсук, барсук, барсук! Повесил яица на сук,
девки думали малина,  откусили половину!
Пианино как-то спотыкнулось и затихло. Пианистка сидела, оставив пальцы там, где ее охватил ступор. Распорядительница обвисла на собственном скелете. Зал ошеломленно молчал. Затем, а виной всему были взрослые, оглушительно захохотал. Раздались даже аплодисменты. Конечно, хлопали не дети. Настя все это восприняла на свой счет и театрально поклонилась. Раздался второй всплеск веселящихся взрослых. Вале захотелось умереть. Для начала они стала тихонько сползать с кресла.
Распорядительница калач тертый, быстро пришла в себя. Она схватила у безмолвно стоявшего деда Мороза, который тоже как-то оцепенел, большого плюшевого мишку, всучила его Насте  в руки и, уже без праздничной торжественности, стала подталкивать ее к ступенькам со сцены, приговаривая скороговоркой:
-Спасибо девочка, иди, иди…
Настя наслаждалась реакцией зала и не думала уходить. Дети не все поняли содержание песенки. Младшие спрашивали мам, а где же песенка про елочку. Постарше выясняли у краснеющих родителей детали и содержание столь нестандартного произведения.
Настя все поняла по-своему. А чего?  Зал неиствует, шум, аплодисменты! Вот только тетя чего-то сердится. Настя решила продлить минуты славы, да и подарков у деда Мороза еще много.
-А я еще песенку знаю - обратилась Настена к тете, которая безуспешно пыталась сдвинуть ее к лестнице.
-Нет! Все, девочка, спасибо!- Истерически взвизгнула распорядительница. Она обратилась к залу с возгласом: - Родители, чей это ребенок! Заберите его. Иди, девочка, иди!   Зал взорвался хохотом в очередной раз. Это были работники порта и оператора по апатитовому комплексу   Садыкову Галину народ, естественно, знал. Да и Валя не осталась незамеченной. Так что глаза присутствующих были повернуты в ее сторону. Валя представила,   как выступление Насти  завтра будет обсуждаться в порту и упорно сьезжала все ниже с кресла. Что она имеет отношение к Насте,  Вале решила не сознаваться.  Настя, тем временем, в обнимку с плюшевым мишкой  прошла по проходу и двинулась по своему ряду.
-Ну как, тетя Валя, тебе понравилось?- спросила Настена, глядя на Валю своими ясными голубыми пуговицами, удобнее устраиваясь в кресле.

«Бусы» (Золотая цепь)
Прически аэродром, золотые цепи… Как это было недавно и как это было давно. Но память, ее уникальное свойство ничего не забывать, а только складывать все что накопил в отдаленный запасник сделала очередной фортель. Не успел я проводить этот возвышающийся над людской толпой аэродром, как проявилось очередное видение. Вероятно, сел на волну.
Снова девяностые. Калининская губерния. Деревня Завидово, что расположилась на берегу рукотворного, так называемого « моря». На краю деревни, когда то кто-то выкопал котлован, да тем дело и закончилось. Талые воды сделали свое дело: стены котлована оползли, и котлован из куба превратился в чашу. Грунтовые воды заполнили его, а берега быстро обросли ивняком. Получился пруд. Самый настоящий пруд, которые так любили писать русские художники, отдыхая в деревнях. Пруд этот так удачно вписался, что жители стали забывать, что когда-то он был фундаментом и считали, что  его вечной неотъемлемой частью деревни. В нем завелись караси и еще какая-то рыбная мелюзга, облюбовали утки. По тихой безмятежной глади поплыли листья кувшинок. Нужно ли говорить, что пруд был любимым местом для времяпровождения деревенских ребятишек и данников, сваливающихся в деревню на летний заслуженный отдых.
Наш племянник Леша относился ко второй категории. Его, даже не дожидаясь окончания года, отправляли в деревню для вольного выпаса. Оно и понятно: жил Леша в Мурманске. С учебой он не утруждался, да и чего вы хотите от вьюноша лет этак шести , семи и закончившего первый класс. Наш Леша по примеру деревенских ребят обзавелся удочкой и прикипел к рыбалке.
Леша сегодняшний день решил посвятить рыбалке и пообещал бабушке улов, которого по его разумению должно было хватить на ужин. Подготовился он серьезно: рядом стояла банка из-под кофе со свежее выкопанными червями, Уток он отогнал на другой край пруда. Бросок, крючок с великолепным червяком улетел туда, куда желал распорядитель рыбалки. Поплавок, бултыхнувшись, лег на бок и задремал. Все, можно ожидать поклевки. И рыбак погрузился в созерцание.
Но наслаждался свои м одиночеством он недолго. К пруду со стороны соседних домов подходил молодой человек крепкого сложения. Голову его венчал модный в те времена прическа «Аэродром». На человеке были шорты и футболка. На ногах шлепанцы. Он явно собирался освежиться. Леша посмотрел в его сторону, посопел, но промолчал. Молодой человек скинул шлепанцы, стянул футболку и изьявил готовность идти в воду. Леша, поняв, что его рыбалка накрылась медным тазов поднял сердитые глаза на непрощенного пришельца и увидел на груди оного крупную золотую цепь.
Устами младенца глаголет истина»-так гласит народная мудрость. Леша внимательно посмотрел на ювелирное украшение и произнес:
-Дядя, бусы-то сними, утонешь.
…Начало лета. Жара. Деревенский пруд. На нем плавают утки, стелются листья кувшинок…


Рыбалка
Напрашивается еще одно название:  «Секретарь». Именно так, так как рассказ пойдет о секретаре облисполкома. (были такие структуры в советский период). Назову подробнее: Областной исполнительный комитет. Структура эта была очень серьезная, так как руководила областью. Почему и называлась исполнительным комитетом. В структуре этого комитета была должность: секретарь. Сразу оговорюсь, ибо ничего общего с секретарями, сидящими в приемных, она ничего не имела, да и по значимости эта должность стояла в ранге заместителей председателя исполкома. Ну, может, чуть-чуть пониже. Эта фигура контролировала бумагооборот в исполкоме, и ни один документ  не мог выйти из стен этого учреждения, без просмотра этим человеком.
Человек этот был достаточно авторитетен. Вел замкнутый образ жизни. Но одна страсть у него была: зимняя рыбалка, точнее подледная. А так как речь пойдет о Заполярье, то лед устанавливался  на озерах очень рано (мог встать даже в сентябре), то каждую субботу аппарат облисполкома заказывал автобус и ехал на рыбалку. Сподвижников  было хоть отбавляй. И их действительно отбавляли, так как порыбачить  в обществе секретаря желающих было много.  Но секретарь человек был ушлый и лично просматривал списки претендентов на поездку.  « Никаких попутчиков» – кратко подводил итог просмотру руководитель поездки, ставя разрешительную резолюцию. Посему ехали надежные  бойцы рыболовного фронта, проверенные в различных ситуациях. Конечно, шел естественный процесс обновления: приходили и оставались новые члены рыболовного братства.  Нужно было отметить, что серетарь был человек строгих правил и спуску коллегам – рыбакам он не давал. Так что рыбалка была строго по назначению и излишеств, хотя бы в присутствии  секретаря, не допускалось.
Чувствую, что читатель вот – вот- вот задаст вопрос: - Ну и что? Действительно, мало ли существовало структур, которые во главе с руководителем были помешаны на рыбалке. Но здесь случай особый. Можно сказать: уникальный. Секретарь облисполкома был ...да, женщиной. И дело не в уникальности того, что она занимала столь высокий пост. Нет. Вся острота момента была в том, что она была заядлым рыбаком.
Рыбаки подледного лова, да и вообще, кто связан с этим видом охоты, народ, помешанный на своем увлечении  и могут ехать в любое время года, суток куда угодно. У кого была возможность, добирались до известных только им озер на машинах, кто-то – на электричке. По прибытии на  транспорте к предварительной точке, те и другие вставали на лыжи и шли к только им известным местам. А до них нудно было еще дойти.  Это могли быть значительные расстояния. От однообразия зимнего пейзажа быстро теряешь ориентиры и видишь только спину впереди идущего. Если не особенно подготовлен физически, а не забывайте, что экипировка, снаряжение  имеют вес, то нет большего желания остановиться, передохнуть. Но не тут-то было. Коллеги-ветераны суровы: ответ  как правило един: - напросился – иди. И ты идешь, проклиная всю эту затею. Мысли лезут,  что остался бы дома, выспался и сейчас бы на лыжах со свистом! По сопкам!...Эх!…Но нужно идти. Иначе позор и полное забвение тебе будут обеспечены и никто не примет во внимание, что ты лыжник-марафонец и неоднократный участник праздников Севера, когда бежишь пятидесятикилометровый марафон. Наоборот! – Какой же ты марафонец, если пятнадцать километров с рыбацкой выкладкой пройти не смог.-   таков будет безжалостный вердикт ценителей рыболовного подледного лова. Ты понуро идешь, не чая, когда будет хотя бы привал. Забудьте. Не будет привалов. Будет только краткий передых после внезапного останова старшого, который оглядит безбрежную белесую муть ледяного пространства и скажет: - кажись, пришли. Если вы подумаете, что народ повалится безжизненно на сугроб и затихнет в забвении, то ошибаетесь. Единственное на что можно решиться, это сделать из термоса глоток горячего чая. После чего рыбаки расходились по только им известным местам, и начинали сверлить лунки. Вот вам и секрет их отличной физической формы. Сверлят не одну и не две лунки. Их несколько и рыбак будет блуждать от одной к другой, выясняя, по только ему известным признакам, есть ли в данном месте рыба. Если нет, то рыбак не поленится, махнет рукой на готовые лунки и пойдет искать счастья дальше. Снова остановка. Снова ледорез. Давно уже сброшена теплая куртка, от спины валит пар, а рыбак ничего не замечает. Он одержим только одной мыслью: поймать рыбу. И не только коту, но, чтобы придя домой, сидеть на кухне, смотреть, как супруга чистит рыбу и слушать ее добродушное ворчание, вроде:- мелочи то сколько! Вот такие они, рыбаки подледного лова.
Секретарь облисполкома была поражена такой вот болезнью. Конечно, оговорюсь сразу, что женщина она была  запенсионного возраста и совершать описанные мною марш-броски, не могла. Как было уже сказано, что заказывался автобус, который максимально близко подъезжал к озеру. Открою секрет, что часто это была приграничная территория, и на въезд требовался специальный пропуск. Но что не сделаешь для советской власти. Вся облисполкомовская братия выгружалась на кромку озера и, обговорив время возврата, разбредалась в разные стороны. Скажу, что, несмотря на поблажки в пограничном режиме, пограничники вели постоянный контроль за рыбаками. Не то, чтобы они боялись за работников облисполкома, что кто-то уйдет за кордон ( куда уйдешь, это был только первый рубеж приграничный полосы. Впереди -  еще одна зона, а потом  -настоящая пограничная полоса). Да  никому  в голову такое придти не могло. Просто впереди огромное озеро. Температура  минусовая, …да и мало ли что…Лучше перебдеть. Посему мимо группок рыбаков иногда проносились мотонарты, проверяя энтузиастов. Кто замерз, не возбранялось возвратиться назад.
Но для женщины секретаря делалось исключение: никаких сопровождающих, никаких раздражителей. Тяжелой, совершенно не женской походкой, она шла одна, таща по насту ящик рыбака, на котором будет сидеть. На плече  несла ледорез. Черный дубленый тулуп был длинным и прикрывал даже огромные серые валенки, обтянутые  галошами. На голову натянута старая, облезлая заячья мужская шапка. Козырек был полуоторван и нависал над лицом. Чтобы лучше рассмотреть белый свет, она приподнимала его. Вообщем это были самые настоящие рыболовные латы. Так она и уходила, тая в морозной изморози. Как она сверлила лунки, как рыбачила, богу весть. Только приходила всегда ко времени, неуклюже забиралась в автобус. Там снимала легендарную шапку, расстегивала тулуп и с наслаждение пила чай из термоса. На вопрос новичков  много ли наловила, отмахивалась: - да так, коту на раз. Ветераны даже вопросов не задавали: знали, что все одно не скажет. Но по лицу было видно, каковы результаты.
Оглядевшись в автобусе, спрашивала все ли и давала команду трогать. Горе было тем, кто опаздывал. На первый раз прощала, на второй - можно было не собираться в следующий раз. Командир заставы или лицо его замещающее, вытирал пот со лба и удовлетворенный шел вершить свои дела. Слава богу, все обошлось, секретарь, вроде как довольна. Он давно знал, что приглашать эту даму перекусить со всеми вытекающими последствиями, дело бездарное. Только на неприятности нарвешься. Загодя наловленную рыбу она тоже не возьмет. Осталась довольная рыбалкой и хорошо.
Таков был приблизительный сценарий каждой поездки. Так и в этот раз. Время было весеннее. Заполярное солнце,  вырвавшееся из оков полярной ночи, резвилось на небосклоне. Лед на озере просел, но был достаточно крепок. Все же еще только апрель. Секретарь  традиционно взяла в сторону и дематерилизовалась. Остальные  –разбрелись кто -куда. День, несмотря на солнце, был морозен.
В то время не было понятия «Государственная служба», не было и не особенно любимого народом слова «чиновник». Было понятие «Советской власти» и «работников исполнительных органов». Но это нисколько не умаляло их ответственности, а уж секретаря облисполкома тем пачее. Она всегда была на работе, и найти ее могли всюду и в любое время. Так и в этот день. Что-то произошло в отлаженной системе областного исполнительного комитета, неизвестно,  но секретарь потребовался. Конечно, он потребовался лицу, явно облаченному властью первого лица области. Иначе вряд ли бы кто решился искать секретаря на озерах Кольского Заполярья. Связь была не мобильная, но надежная. «Вертушка», так ее называли. Стояла она у дежурного по облисполкому, и дозвониться было до адресата несложно. Посему в кабинете начальника погранзаставы  раздалась трель, услышав которую, бросались все дела и хватались за трубку, невольно распрямляясь  во весь рост. Текст был прост: - срочно отыскать секретаря облисполкома и доставить к телефону. Полковник-пограничник был человек бывалый, ему  повторять и разьяснять ситуацию не нужно. Он вызвал запмолита ( кто не помнит, это заместитель командира по политической части) и приказал срочно найти и доставить секретаря облисполкома. Приказ есть приказ. Замполит, преисполненный значимости за порученное дело, пулей улетел выполнять задание. Взревели мотонарты, и только снежный вихрь показал направление, куда помчался замполит. Полковник на то он и полковник, что отдал приказ и сел ждать, когда он будет выполнен, то есть привезут секретаря.  Но только в пылу служебного рвения, он забыл сказать замполиту, как выглядит секретарь и вообще, что она женщина. А тот  пришел на заставу буквально пару недель назад.
Замполит мчался по твердому насту выполнять задание. На душе у него было легко и хотелось петь. Он был преисполнен, что сможет представиться такому значимому человеку, как секретарь. Впереди он увидел группку рыбаков. На вопрос, где найти секретаря, ему махнули рукой куда-то в сторону. Замполит лихо повернул своего стального коня в указанное направление и добавил газу. Снова – группа, но секретаря в ней не оказалось и снова кивок в сторону. Ехать пришлось долго. Замполит даже стал подумывать: не сбился ли он с направления. Ориентиров никаких. Озеро большое. Солнце бродит по небосводу как придется.  Вдруг впереди что-то зачернело. Подьехал ближе и увидел, что кто-то сидит в огромном черном тулупе, воротник поднят, козырек треуха нависает над лицом. Сидит этаким конусом и на лунку смотрит.
- Эй, мужик, здесь где-то секретарь облисполкома рыбачит.-  прокричал замполит,  не глуша двигатель. Мужик молчал, даже не повернулся в его сторону.
- Ты чего! Не слышишь! – снова крикнул пограничник. В ответ –  тишина. Мужик даже не повернулся.
- Ну, зарыбачился, ничего не слышит - подумал замполит. Он хотел двинуться на поиски дальше, но опомнился. Куда ехать? Но этот как-то дошел. Значит, поблизости,  должны быть его подельники по увлечению. Придется спрашивать. Замполит выключил двигатель и,  дергая ногами, чтобы размяться, пошел к рыбаку.
- Ну чего, мужик, клюет? – громко крикнул замполит. Рыбак по-прежнему смотрел в лунку и молчал.
- Ну дела - растерянно подумал замполит –  может, глухой?  Но тут его организм напомнил о том, что он собирался сделать еще в штабе, да командир перебил его намерение. В горячке поисков он забыл о своей потребности, но сейчас организм  настойчиво требовал свое.  Терпеть. Куда уж терпеть. И замполит, не дойдя до рыбака пары шагов,  решил опорожнить мочевой пузырь. Сказано – сделано. Увлеченный подготовкой  к действу, состоящей из  расстегивания заполярного комплекта, он не заметил как «конус» ожил и искоса посмотрел на него. Но замполит, наслаждаясь наступающим облегчением, ничего не замечал. Он блаженствовал. А чтобы выразить чувства, нахлынувшие на него, замполит выписывал на снегу замысловатые вензеля.
 Закончив вернисаж,  замполит  со словами: Ой, бля…хорошо - то как! - облегченно выдохнул и стал приводить себя в порядок. Затем, приняв деловой вид, он снова обратился к рыбачившему: - Слышь, мужик, здесь где-то секретарь облисполкома рыбачит. Его срочно по «вертушке» вызывают».  Услышав заветное слово, рыбак отогнул воротник, снял замурзанную шапку, тряхнул головой, чтобы распрямить слежавшиеся волосы, и, глянув на остолбеневшего замполита, сказал будничным голосом: - Я секретарь – и, усмехнувшись, добавил: - Чего стоишь? Бери ящик, поехали.
P.S.  Как эта история получила огласку, остается тайной. Секретарь, думаю, не афишировала «случай на рыбалке». Замполит? Навряд ли. Он, наверняка, еще долго подергивался и потряхивался. Тайна, тайной, но хохотал не только облисполком. Заливалось смехом  все здание на проспекте Ленина, в котором помимо областного исполнительного комитета размещался обком партии и городские партийные и советские структуры. Немного позже, (пока дошло сарафанное радио) ржало все Арктическое пограничное управление.
Немного истории и литературоведения
Со Снегурочкой по жизни
               
                190 – летию со дня рождения А.Н.Островского
                посвящается.
                В память о Кадочникове П.П., царе сказочных
                берендеев (25 лет со дня смерти)
«Снегурочка»-сказка, мечта, национальное предание, написанное, рассказанное в великолепных звучных стихах Островского
       К.С.Станиславский, Моя жизнь в искусстве
2013 год богат на юбилейные  даты. Одна из них, 190 лет со дня рождения русского драматурга Александра Николаевича Островского. Для меня его имя многое значит. С ним связана моя малая родина. 
Его усадьба Щелыково находится недалеко от города Кинешма, что раскинулся  на правом берегу Волги. На волжской круче высится белая масса Успенского собора. От него отходят краснокирпичные торговые ряды. Как форштевень корабля стоит этот собор на мысу, образованным Волгой и впадающей в нее Кинешемкой. Все прочно незыблимо. Такой видел Волгу и А.Н.Островский.
«Мы стоим на крутейшей горе, под ногами у нас Волга и по ней взад и вперед идут суда, то на парусах, то бурлаками, и одна очаровательная песня преследует нас неотвратимо. И так нет конца этой песне. А люди — это мои земляки возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо».
Александр Николаевич  любил Кинешму. Это о ней он сказал «Некрасивых городов на Волге не бывает, а какие там люди».
Своими произведениями Островский  обязан усадьбе Щелыково, в которой прожил большую часть  жизни. Сюда до конца дней своих, с надеждой и верой в целительное и вдохновляющее влияние "милого Щелыкова" стремился А.Н.Островский. По рождению москвич, он черпал вдохновение от неяркой красоты  заволжских  мест. Это был край древней народности меря. Русь пришла сюда позже. Глухой, в те времена край, поздно принял православие, а если и принял, то долго оставался старообрядческим. Все это будоражило воображение драматурга, побуждало запечатлеть  первобытную кондовую красоту. В Щелыково он много работал, словно боялся не успеть записать все, что он видел вокруг, услышал от  крестьян. Он приходил в восторг от солидной речи жителей тамошних мест с их густым раскатистым «О». Здесь им написано девятнадцать из сорока восьми оригинальных пьес, среди которых "Лес", "Волки и овцы", "Бесприданница", "Поздняя любовь".
« С Переяславля начинается Меря — земля, обильная горами и водами, и народ и рослый, и красивый, и умный, и откровенный, и обязательный, и вольный ум, и душа нараспашку». Так писал о людях этого края великий драматург.
Города Кострома и Кинешма ревниво относятся к творчеству великого земляка. Краеведы кропотливо отыскивают те или иные факты, свидетельствующие о упоминании своего города в произведениях писателя. Своим творчеством, Островский, как невидимыми нитями связал два старинных города.   Спорят города до сих пор. Так на 190 - летие великого драматурга, Кострома откликнулась литературными чтениями.  Кинешма подготовила новые спектакли на темы пьес драматурга.  А он сидит в кресле в своем имении Щелыково и немного утомленно смотрит на земную суету. Спорят, значит, не забыт он на заволжской земле.
Провинциальные города, они как теплинки, брошенные мальчишками на меже. Тлеют угли, покрываясь сизым пеплом. Но как подует освежающий ветер, глядишь, снова заалеют угли внутренним неярким светом.
Сто сорок лет назад щелыковская природа вдохновила драматурга на написание весенней сказки "Снегурочка". С тех пор «Снегурочка» живет. Живет в спектаклях, книгах, фильмах. С ней живет память о великом русском драматурге А.Н.Островском.
  Так случилось, да и не могло быть иначе, что сорок пять лет назад  известный советский режиссер Кадочников П.П. решил снимать фильм «Снегурочка» именно в  Щелыковских  местах.
Мне  повезло. Я участвовал  в массовых сьемках и видел Кадочникова П.П.  Да что там увидел! Был его «Хвостиком» все время сьемок.  Для меня фильм «Снегурочка» имя собирательное. Это усадьба-музей Щелыково, где жил и работал А.Н. Островский, мой город Кинешма, отец и друзья.
Имеючи не ценим, потерявши - плачем.  Пролетели годы. На календаре 1988 год.  По Всесоюзному радио  шел час Костромы. Выступал  Кадочников П.П. Он рассказывал о фильме «Снегурочка»,  которому исполнилось в то время двадцать лет. Кадочников обращался к тем, кто участвовал в сьемках фильма. Просил откликнуться. Да где там!  Молодость, столько дел!
В этом же году  не стало  царя Берендея-Кадочникова Павла Петровича. Потом исчезла и страна, в которой мы жили. Наступило иное время, и не стало памяти у новой страны.  Да что там памяти! Страны, в которой снимался фильм, нет. На место нашей привычной Родины появилась молодая энергичная мачеха. А мачеха она и есть мачеха. Немало русских сказок на эту тему сложено. Я не помню в народном эпосе доброй мачехи. Так и сейчас. У нынешней мачехи есть свои любимые дети, но их так мало. Им все лучшее. Всех остальных - на мороз, в ночной заснеженный лес. Словно в насмешку по  средствам массовой информации раздается: «Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красная…».
Светлое имя «Снегурочка», сказочная страна берендеев, стала брендом. В усадьбу-музей Щелыково частенько заваливалась кавалькада наглых джипов с подгулявшими современными купчиками, которые: «Желают выйти тутова, рубите дверь по мне…».
Мне 60 лет. Время собирать камни. Я страдаю от беспамятства, от цинизма мачехи. Где, в какой сказке вы сможете найти глумление над стариками, насилие над детьми. Поэтому и обращаюсь к памяти Островского, его солнечной страны берендеев, чтобы напомнить о добре, о вечных ценностях.
  « Для чего это нужно?»-спросите.  Отвечу: « Нужно и именно сейчас». Пока живы воспоминания, таких, как я.
Нужна память. Большая человеческая память. Все, что связано с именем Островского А.Н, Снегурочки, твоей малой родины. Только сейчас, когда немолод, и живешь в большом городе понимаешь как важна она, малая родина. Для кого- то, это околица с незатейливыми березами, что шепчутся поодаль. Для кого- то, это двор, в котором ты рос. Старый парк над Волгой. Дедовская усадьба с ее тайнами. И, конечно же, усадьба Щелыково со  «Снегурочкой».
Память охотно подсовывает эпизоды далекого времени. Для массовых сьемок фильма была привлечена школа ФЗО кинешемской прядильно-ткацкой фабрики, в которой работал завучем мой отец. Не удивительно, что на другой день  отец, я и мой приятель бодро двигались на волжскую переправу.
Вот и берег небольшой лесной речки Куекша. Мы подошли и замерли в немом восхищении. На противоположном пологом берегу речки раскинулась деревушка. Вот она, сказочная Берендеевка. Избы были разбросаны по всему берегу. Затейливо украшенные резьбой оконца со ставнями были приветливо раскрыты. Коньки изб изгибались сказочными головами. На окраине, возле начинающегося ельника, стояло языческое капище. На нашем берегу стоял дворец царя Берендеев.
Мы не успели толком рассмотреть все это великолепие, как увидели стремительно идущего к нам худощавого человека в затемненных очках. Это был Кадочников. Мы вздрогнули и во все глаза стали его рассматривать. Кто из пацанов пятидесятых годов рождения не смотрел "Подвиг разведчика", и не восхищался майором Федотовым. А Алексей Мересьев в "Повести о настоящем человеке"! И вот он, стоит рядом с нами.
Кадочников поздоровался с отцом за руку и сказал, слава богу, что приехали. Он уже начинал волноваться. День сегодня обещал быть сьемочным. Затем Кадочников П.П.громко поздоровался со всеми, что-то сказал смешное. Все расхохотались.
Он потом много с нами шутил и постоянно рассказывал что-то веселое. Нужно ли говорить, что очень скоро все были влюблены в этого человека. Подошел его ассистент  и обьяснил  наши задачи. Первым делом отправил всех в гримерные, которые были в избушках, переодеваться и гримироваться. Я и Саша остались стоять и  разглядывали легендарного режиссера. Наконец, отец о нас вспомнил. Он что-то сказал Кадочникову. Павел Петрович с интересом посмотрел на нас. Непонятно почему, но мы смутились.
-Так что сниматься хотите? - весело спросил нас Павел Петрович. Мы дружно тряхнули головами.
-Нет проблем, идите в гримерную - только и сказал он. Второй раз нам повторять было не нужно. 
Я и Саша без устали осматривали сьемочную площадку. Неприлично долго рассматривали актрис. Все как одна красивые, холодные, неприступные. Мы, подростки, которым было всего 16 лет, краснели и смущались перед ними. Актриса Евгения Филонова. Ей не нужно было играть, она была Снегурочкой: красивая, холодная, замкнутая. Она мне улыбнулась, нескладному белобрысому мальчишке, и я  был счастлив весь день.
Павел Петрович успевал везде. Только в одном месте его видели разговаривающим с рабочими-декораторами, как  в другом - слышался смех девчонок. Он что-то им  нашутил. Вскоре раздалось здоровое ржание парней. Он и там успел.
-Ну как? Впечатляет? - это он уже к нам. Вскоре мы сделались его хвостиками и старались успеть с ним везде
  Никогда не выходящий из ровного настроения,  Кадочников не упускал случая посидеть с нами и что-то рассказать. Творчество А.Н. захватило его, переполняло. Как-то раз, закончив свои дела раньше, мы предавались  чтению сказки «Снегурочка».  Павел Петрович подошел, взял у чтеца книжку, полистал страницы и начал  читать. Потом увлекся, отложил книжку и стал рассказывать по памяти.  Кадочников был великолепный рассказчик. Слушая его, мы   почувствовали берендеево царство, царство любви, добра. Слышали безмятежные песни веселого пастуха Леля. Нам стала понятна надменная красавица Купава и безнадежно влюбившийся в Снегурочку Мизгирь. Одно дело слышать слова А.Н.Островского в классе, в театре, другое дело на реке Куекше, где тихо стучался о пристань корабль храбрых ушкуйников. Свистел ветер в дырявой крыше бобыля. На высоком берегу сиял своей золотой крышей дворец Берендея.
Веселы грады в стране берендеев,
Радостны песни по рощам и долам.
Миром красна Берендея держава.
Павел Петрович увлекся. Он стоял, слегка откинув голову. Читал стихи, которые мы никогда бы сами не прочитали.  А здесь стихи читал сам Кадочников.  Нам, шестнадцатилетним мальчишкам и девчонкам.  Мы впивались слухом в непривычный для нас речетатив русских языческих былин. «Тоскуя от одиночества, желая быть счастливой, как все берендеи, Снегурочка выпрашивает у своей матери девичью любовь. Загоревшись восторгом кипучих страстей, Снегурочка, как и предсказывал ее отец, гибнет «от сладких чувств любви». Павел Петрович закончил читать и вздохнул, переведя дух. Мы потрясенные молчали. Потом захлопали. Восторженно, громко. Чудно было. Сидят на бревнах славяне: молодые русоволосые парни, степенные бородатые мужики, дородные бабы в платках и кокошниках и хлопают. Улыбаются и хлопают. Пробил, стало быть, Кадочников наши заскорузлые души, если мы так самозабвенно слушали эту языческую сказку. Почувствовали мы, что живем в древнем краю, самобытном, кондовом. Что Снегурочка, языческий по происхождению и по духу персонаж, близок нам, что все мы Ярилины дети. Мы, потомки древней мери, угро-финских язычников. Это они жили по берегам рек Куекши, Меры, Кистеги, Сендеги. Вот откуда непонятность наших названий. Русь пришла сюда позже.
Павел Петрович, как талантливый человек, тонко чувствовал натуру. Он понял, что творилось в наших душах. Одно дело видеть языческую сказку на помостках театра, а другое - прочувствовать прелесть языческого духа здесь в Ярилиной долине, где бьет Голубой ключик-усыпальница Снегурочки.
-Спасибо, друзья, спасибо - повторял Павел Петрович. Крепко ошарашил нас Кадочников своим выступлением. Так задеть ПТУшников шестидесятых. Это нужно было уметь, и Кадочников сумел.
На следующий день было решено идти на экскурсию в усадьбу-музей Щелыково. Наш путь пролегал по теперь уже известным нам местам: по Ярилиной долине к  «Голубому ключу». Мы вышли на край леса: перед нами раскинулась широкая, залитая солнцем долина. Вот он «Голубой ключик». Здесь, согласно, сказке растаяла Снегурочка. Но осталось ее сердце, горячее любящее. Это оно пульсирует внизу колодца. Там, в синей глубине. И не песок приподнимается в глубине родника, это бьется сердце Снегурочки. Вдруг закуковала кукушка. Словно сама мать-природа поняла наше настроение и запустила этот метроном, чтобы сказать: «Живите долго».
Притихшие, мы проходили, ступая по прохладным половицам музея, по комнатам дома великого писателя. Обычно шумные, шли молча, внимательно слушая экскурсовода.
Небольшая остановка возле портрета. В 1871 году Перов В. создает один из великолепных своих портретов "А. Н. Островский". Прославленный драматург изображен в домашнем виде. Островский сидит в теплом халате, отороченном беличьим мехом. Внимательно, испытующе смотрит он на зрителя.
  После посещения усадьбы мы, пошли в село Николо-Бережки, что рядом с Щелыковым. Там, на местном погосте у Храма во имя Святителя Николая Чудотворца,  похоронен великий драматург.   За железной оградой, в тени кленов, черный мраморный памятник с лаконичной надписью: «Александр Николаевич Островский родился 31 марта 1823 года, скончался 2 июня 1886 года. Наша, обычно шумная братия, затихла. Немного поодаль стояли преподаватели ФЗО. Каждый задумался о своем. Это были не актеры и не литераторы. Это стояли  будущие прядильщицы, ткачихи. Но и они стояли молча, задумавшись. Слова здесь были не нужны.  Мы были потомки людей Северной Руси, мы узнали свои корни.  И узнали  об этом  на сьемках фильма, благодаря Кадочникову П.П., и его «Снегурочке». Это он преподнес нам записанное и обработанное  Островским А.Н.  поэтическое народное предание о берендеевом царстве, бытовавшее среди жителей Верхневолжского края. «Снегурочка» была только повод для понимания своей истории, своей малой родины.
Вечером нам обьявили, что сьемки закончены. Я и Саша решили забраться во дворец царя берендеев и еще раз полюбоваться на картину сказочного царства. Каково было наше удивление, когда мы увидели там Павла Петровича. Он сидел на балкончике дворца, свесив ноги через балясины. Кадочников явно отдыхал от всех. Мы не хотели мешать ему и решили уходить. Но он нас окликнул. Мы сели рядом, спустили ноги за балкон. Завязался разговор. Не воспроизвести все, но помню, как Павел Петрович интересовался нашим будущим. Его особенно всколыхнуло мое желание поступить в мореходку.
«Романтика, романтика…». Он повторил это слово несколько раз. Потом поболтал ногами в пустоте и, помолчав, добавил:
«Романтиками, ребята, нужно оставаться всю свою жизнь». Неплохое напутствие для шестнадцатилетних мальчишек.
Вечернюю тишину разрезал пронзительный автобусный гудок. Прощай «Снегурочка»
P.S. Декорации к сьемкам фильма «Снегурочка» в скором времени разобрали и увезли в городской парк в Кострому. Сделают это вопреки призывам кинешемцев оставить их на месте на берегу реки Куекши с включением в комплекс усадьбы - музей Щелыково.

                Волшебными тропами перевода
      Брауде Людмиле Юльевне посвящается

Я не согласна, что переводчик остается в   тени. Переводчик  - соавтор, создатель адекватного произведения на родном языке.
                Людмила Брауде
                Доктор филологии, переводчик

В октябре 2011 года не стало Людмилы Юльевны Брауде, ученого-филолога, переводчика скандинавских языков.  Казалось, совсем недавно ее чествовали с юбилеем, награждали международным дипломом Ханса Кристиана  Андерсена.  С интересом читались ее последние работы, и вдруг…ее нет. Грустно.
Л.Ю. Брауде  родилась в Ленинграде в 1927 году. Закончила Ленинградский государственный университет. Преподавала немецкий язык в школе рабочей молодежи, медицинском институте, институте культуры.  С 1960-х годов посвятила себя исследованию и переводу скандинавской литературной сказки, но не ограничивалась этим жанром.  Людмила Юльевна перевела на русский язык более 200 произведений разных авторов, которые выдержали множество переизданий. Выходили отдельными книгами и в составе различных сборников в различных издательствах. А в начале 1950-х годов была кандидатская диссертация об Андерсене. В процессе работы обнаружились несколько неизвестных в СССР произведений автора. Брауде  перевела и их. Так начался ее путь в качестве переводчика скандинавской литературы.
Несмотря на  свою известность как переводчик Брауде постоянно удивлялась, что ее считают переводчиком и только переводчиком.  Людмила Юльевна вела  огромную литературоведческую и педагогическую работу. Но большинству из нас, читавших в свое время  про Пеппи,  про Карлсона, и про Муми-троллей,  про Нильса Хольгерсона, Людмила Юльевна действительно известна, прежде всего, как  переводчик. Переводчик  Ханса Кристиана Андерсена, Сельмы Лагерлеф,  Астрид Линдгрен и Туве Янссон. И свои международные премии, такие как обладатель Почётного диплома Международного жюри Премии имени Ханса Кристиана Андерсена, лауреат Международной Премии Астрид Линдгрен  она получала за переводы.  Как человек, познакомивший советских, а позже и российских детей с миром скандинавской литературной сказки.
Помимо сказок, литературному миру она известна как крупнейший ученый филолог- скандинавист. В своей научной деятельности она сосредоточилась на изучении мира сказок. Сказок милой ее сердцу Скандинавии. Окунувшись в страну сказок, она не выходила из нее до последних своих дней. Очень символично было, что первая ее книга называлась «Не хочу быть взрослой».  Переводя сказки для детей, она протоптала тропинки и к сердцам взрослых, о чем свидетельствуют многочисленные письма.
  Последняя работа «По волшебным тропам Андерсена»  была написана к  юбилею Ханса Кристиана Андерсена. Эта развернутая монография, посвященная 200-летию великого сказочник, меньше всего напоминает скучный ученый труд, одолеть который под силу только коллегам-профессионалам.  Брауде очень ревностно относилась к памяти сказочника и старательно оберегала его имя от нападок «желтых» писателей и ретивых киношников, потчующих обывателя «клубничкой». Больше того, она вернула сказочнику его настоящее имя: Ханс Кристиан Андерсен. Впервые в нашей стране издалась книга, где в соответствии с творческой волей Андерсена рассказывается не об отдельных сказках, а о его удивительной жизни. Разноплановом и разножанровом творчестве, сборниках сказок и историй, его знаменитых путешествиях по всей Европе, путевых заметках о увиденном. Нужно ли говорить, что она очень быстро пропала с прилавков магазинов, что нетипично в наше время.
В книге содержатся исследования работ и воспоминания о крупнейших андерсеноведах, в основном Дании и России.  Личные впечатления автора о праздновании 200-летнего юбилея со дня рождения великого сказочника. Все это должно было развеять представление об Андерсене, как о  писателе только для детей. Это неоднократно подчеркивали и другие переводчики, изложившие в обращении к читателям свою точку зрения на творчество Андерсена: «Считать сказки и рассказы исключительно детским чтением — крайне ошибочно. Они тем именно и замечательны, что дают пищу уму, сердцу и воображению читателей всех возрастов. Большинство с виду незатейливых сказок и рассказов Андерсена, изложенных то игриво-остроумным, то детски наивным тоном и всегда чрезвычайно образным и в то же время необыкновенно простым, близким к разговорной речи языком, - являются гениальными сатирами, в которых Андерсен четко и остроумно осмеивает разные человеческие слабости».
Я не литературовед. Человек далекий от исследований в области филологии.  В то же время влюблен в сказку, особенно в скандинавскую,  и эту любовь привила мне Л.Ю. Брауде. Ее переводы таких великих сказочников как Ханс Кристиан Андерсен, Сельма Лагерлеф, Туве Янссон уводили меня в сказочный мир.
Первое мое знакомство  со странами Скандинавии прошло не на уроке географии, а через небольшую, очень потрепанную книжку. Произошло это в глубоком детстве, в начальной школе. Называлась она «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями». Конечно, я не прочитал выходные данные этой книги, и не посмотрел кто перевел ее,  а по мальчишески, увлеченно, окунулся в мир сказки.
Только много лет спустя, найдя эту уникальную книгу на питерских книжных развалах, я понял, почему меня охватило  стремление к путешествиям. Стремление к далекой Лапландии.  Конечно, эта книжка  была по смыслу далеко не оригинал. От оригинала обработка отличалась сильно сокращённой сюжетной линией и упрощением исторических и биологических деталей. По сути, это был не учебник шведской географии в виде сказки, как это было задумано автором Сельмой Лагерлеф, а просто сказка. Больше того, это был даже не перевод, а пересказ. Полноценный перевод книги со шведского был выполнен Людмилой Брауде в 1975 году. В таком виде он сохранился до наших дней с полным названием «Удивительное путешествие Нильса Хольгерсона с дикими гусями по Швеции». Сейчас, с позиции умудренного жизнью человека,  я задумываюсь,  что, может, с зачитанной до дыр библиотечной книги  и пошла невидимая связь моей души с той таинственной Лапландией, которую так влюбленно описала Сельма Лагерлеф. Благодаря этой тяге, я по распределению уехал   на крайний север  и прожил там большую часть жизни.
  Лапландия – край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край лохматых ельников и морошковых болот. Это край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня. Нужно очень любить эту землю, чтобы так талантливо не  только перевести, но и передать ту любовь к родному краю, которой проникнуто это учебное пособие по географии. Именно так планировалось написать книгу, которая оставила заметный след не только в странах Скандинавии, но и России.
Это было возможно сделать только при условии выполнения трех вещей, которые не уставала повторять Людмила Брауде. Первое.  Нужно знать язык, с которого ты переводишь.  Второе – язык, на который ты переводишь и третье- знать предмет о котором идет речь. Что же, неплохое завещание для плеяды переводчиков.
Я часто посещал страны Скандинавии. Меня очаровывали эти страны. Их не любить нельзя. То полоснут тебя холодными синими глазищами фьордов из-под зеленых ресниц лесов, то мурлыкнут незатейливой песенкой бесчисленных родников. Могут обдать тебя холодом ледников, ползущих со скалистых вершин и уходящих в глубины фьордовских омутов. А могут и обогреть теплым течением Гольфстрима. Попробуйте на вкус, покатайте на языке эти дивные, непривычно звучащие слова: фьорд... тролль...
В небе я видел стаи перелетных птиц, и мне казалось, что одну из них ведет старая утка  Акка Кебекайзе, а на спине белого гуся спрятался Нильс Хольгерсон. Когда я рассказал о своем видении  знакомому шведскому бизнесмену, то он нисколько не удивился. Хлопнул меня по плечу  и сказал, что я похож на скандинава. Позже мне обьяснили, что мой компаньон хотел сказать: скандинавы очень любят сказки. Они с ними не расстаются всю жизнь.  Сказки отвечают им тем же. Сказки любят взрослые и дети, поэтому в каждом доме стоят томики любимых сказок. Сказки разные: народные и литературные,  есть сказки писателей прошлого, современные сказки. Все они уживаются на одной полке. Не зря кто-то из скандинавов сказал, что сказка это душа народа, самовыражение народа, его помыслы. Сказки и легенды, предания, обрядовые стихи и песни передавались из уст в уста, из поколения в поколение. Что и говорить, мне было приятно.
Было бы несправедливо, если бы я умолчал о уникальном персонаже современной сказки. Конечно же, это Карлссон, знакомый каждому человеку, родившемуся в Советском союзе. И имя  Астрид Линдгред многое говорит россиянам. Но не все знают, что в Швеции Людмилу Брауде  зовут русской мамой «самого мужчины в расцвете сил». Первый русский перевод, ставший «классическим», выполнен Лилианной Лунгиной. Позже появился перевод Людмилы Брауде (имя героя с двумя «с» — «Карлссон»), по оценкам критики, более близкий к оригиналу, но менее поэтичный. Брауде взялась за перевод Астрид Лингред после того как она прочитала «Мио, мой Мио». 
«Это мой писатель»-сказала она. Ее переводы вызвали интерес самой Астрид. Лингред спрашивала Брауде о необходимости делать второй перевод. Но Брауде ответила, что каждый переводчик имеет право на свое видение произведения. Лингред тогда не знала, что первый перевод «Карлсона»подвергся  резкой критике в самой Швеции. Известный славист написал статью, в которой перечислял массу недостатков перевода. Заканчивалась статья примерно так: «Карлсон» пользуется огромной популярностью в Советском Союзе, но представляете, что было бы, если б его еще хорошо перевели. Итогом их литературной работы была большая личная дружба. И среди наград Брауде есть международная премия Астрид Линдгрен.
Затем была Туве Янссон, финка,  пишущая на шведском языке. Прочитав ее книги, Брауде, так же, как и в случае с Линдгрен,  сказала: «Это моя писательница».  Прошло много времени, прежде чем в России начали издавать Туве Янссон. Только в начале 1990-х годов свет увидели  произведения автора. Тогда Брауде сказала ей: «Ты знаешь, у нас в стране, настоящий Янссон-бум». А она ответила: «Это не Янссон-бум. Это Муми-бум».
Сказки Туве Янссон сравнивают со сказками самого Андерсена и с произведениями Астрид Линдгрен. Она написала и нарисовала целое царство маленьких сказочных существ: Муми-троллей, Снусмумриков, Хемулей.  И все они живут в сказках по высоким нравственным законам. Один из критиков писал: "У сказочных крошечных муми-троллей жизнь совсем, как у людей, только куда человечней".
Дети  любят  Линдгрен и Туве Янссон, возможно, за то, что в их произведениях совсем нет назидательности. Людмила Брауде считает, что это традиция  идет в значительной степени от Андерсена. Она в свое время написала книжку о сказочниках Скандинавии  и выстроила такой ряд: Андерсен - Лагерлеф - Линдгрен - Янссон.  Детей особенно привлекает в их книгах   доброта писательниц. Людмила Брауде это чувствует по письмам, которые получала от детей и родителей.
  По удивительной случайности, я, как и Людмила Брауде, познакомился с творчеством Туве Янссон через одну и ту же книгу» «Волшебная зима». Отсюда запали в душу милые зверюшки: Муми-тролли с их непонятными и забавными названиями. Наше семейство стало их даже заучивать. Память подсовывает одну историю.
Мы находимся в туристическом центре финской Лапландии:  в городе Рованниеми в резиденции Санта-Клауса. За окном неповторимая красота полярной ночи или как ее называет лопари-саами: синий день. Предновогодняя  суета и разноязычный говор. Многочисленные сувенирные киоски выстроились в ряд и увлекают детей и взрослых своей яркостью. Я терпеливо дожидаюсь, когда дочь Даша разберется во всем этом предновогоднем великолепии. Слышу русскую речь и, как локатор, поворачиваю в ту сторону голову. Маленькая девочка дергает за руку маму, которая ворошит горы свитеров, лежащих на прилавке. Маме не хочется отвлекаться от своего занятия, и она  раздраженно одергивает руку с резким:
  -Чего тебе?
-Мама, давай купим.- Девочка держит в руках мягкого муми-тролля.
-Зачем тебе этот бегемот. Тебе что, дома игрушек мало? - среагировала мам на выбор дочери.
Пока я осмысливал  ситуацию, почувствовал, что меня тоже тянут за рукав. Даша, которая видела эту сцену, потянулась ко мне и шепотом спросила:
-Папа, а эта тетя, наверное, про мумии-троллей не читала? Какой же это бегемот! Я вздохнул и согласился. Да, скорее всего эта дамочка не читала  Туве Янссон с ее мумии -троллями. Не читала ни Андерсена, ни Сельму Лагерлеф  да и других детских писателей, которые своим творчеством сеют добро на земле.
Потом эта мамочка задергает учителей в школе с вопросами, почему ее ребенок растет неразговорчивым и угрюмым. Ей невдомек, что вместе со сказкой из дома уходит доброта, а остается одиночество и заброшенность. Такие дети создают себе в воображении друга. Этой девочке очень хотелось иметь друга, вроде  Карлссона, а маме свитер оказался важнее.
Для ребенка доброта очень важна. Людмила Брауде это понимала и в переводы вкладывала свое чувство, тем более, что скандинавские сказки нацелены именно на доброту в семье. И неспроста известный сказочник Якоб Гримм  сказал, что лучшая сказка на свете-это норвежская сказка (читай скандинавская). Поэтому сказки Скандинавии живут, несмотря, что двадцать первый век на дворе.  Давно  они стали литературными, но от этого ничего не потеряли. Сказочные персонажи перебрались из хлевов и пастбищ в благоустроенные дома и квартиры, но они по-прежнему желанны и любимы. Без всякого спросу перебираясь из одного царства-государства в другое, из одной культуры в другую. Они меняют лишь имена да одежды своих героев, все прочее оставляя неизменным: добро, конечно же, побеждает зло, правда - кривду, а любовь - зависть и ненависть. Всегда. Из века в век.
И если бы не знание традиций Скандинавии, необыкновенное трудолюбие Л.Ю.Брауде навряд ли бы мы смогли наслаждаться этим народным творчеством. Сказки — это одновременно и детство народа, и его зрелость. Именно поэтому их наивность философична, а мудрость свободна от зауми, не тяжела и не громоздка. В сказках зашифрован генокод нации, в них спрятано "устройство" ее души. И Л. Ю. Брауде умело и талантливо передавала его нам
Известный шведский писатель Свен Дельбланк сказал, что Швеции суждено было подарить миру Сельму Лагерлеф,  художественность произведений которой до сих пор актуальна для современного читателя. России же суждено было дать миру литературы Л.Ю. Брауде, благодаря которой мы в полной мере можем ощущать историю стран  Скандинавии, их фольклор, психологию людей соседних стран, их непреходящие чувства.
Норвегия Паустовского
К Паустовскому я пришел издалека. Можно сказать до обидного издалека. Увлекшись скандинавскими сказками я прочитал монографию  Брауде Ю о великом сказочнике Хансе Кристиане Андерсене. И долго не мог понять почему всемирная паутина мне упорно выдает под штампом «Великий сказочник» К.Г Паустовского. Не морщись,  читатель, и не ехидничай над моей литературной безграмотностью. Вспомни, когда ты сам изучал творчество Паустовского К.Г.  Думаю, что с детьми в серии «Книги нашего детства», ты прочитал его знаменитые рассказы о животных, природе.
  -А еще что и когда?- Задавал я вопрос своим коллегам. Наиболее продвинутые вспоминали что-то из серии его литературных портретов, чаще всего Грина.
- Правильно вспоминали,-  подбадривал я доморощенных литературоведов. Но главное произведение Паустовского, которое благодаря методистам из министерства образования почему – то определили в пятый класс, никто не назвал. И не удивительно. Ну кому в пятом классе нужны жизненные переживания норвежской девочки Дагни Педерсон, которая в детском возрасте в лесу встретила взрослого чудаковатого дядю, помогшего ей донести до дома корзину с еловыми шишками и пообещавшего в будущем подарок. Вас это в пятом классе зацепило? То –то и оно. Меня тоже -  никоим образом.  Не случайно рассказ «Корзина с еловыми шишками» взрослыми забывается начисто. А зря. Возьми, читатель, сборник рассказов К.Г. Паустовского и не торопясь (именно не торопясь!) прочитай его. По проговаривай слова, которые как капли дождя, как утренняя роса на лугу светятся чистотой и искрятся спрятанным внутри солнцем, ты поймешь мастерстовписателя. Да что там мастерство! Гениальность творчества. Послушайте: «Стояла осень. Если бы можно было собрать все золото и медь, какие есть на земле, и выковать из них тысячи тысяч тоненьких листьев, то они составили бы ничтожную часть того осеннего наряда, что лежал в горах. К тому же, кованые листья показались бы грубыми в сравнении с настоящими, особенно с листьями осины. Всем известно, что осиновые листья дрожат даже от птичьего свиста». Напомню, что Паустовский описывает осень не в средней полосе России. Он описывает норвежскую оснь, хотя не был в Норвегии. Это долго для меня оставалось загадкой. Он по рождению был с юга, но нашел себя в  – Тарусе, уездном городке  в средней полосе России.  Именно здесь, на Оке, написал Паустовский исповедальные слова: «Родина – это все. Нет! Человеку никак нельзя жить без Родины, как нельзя жить без сердца». «Я, - признается писатель, — навсегда полюбил Среднюю полосу России, с ее низкими к сиротливыми, но милыми небесами, с молочным дымком деревень, ленивым колокольным звоном, поземкамии скрипом розвальней»...На рязанской земле К. Паустовским создано большинство его самых проникновенных и искренних произведений, навеянных русской природой в дни долгих скитаний по лесу, в предрассветные часы над рекой.Может быть, шум сосен над Окой, пересвист лесных птиц и гулкое эхо подсказали писателю  одну из замечательных новелл «Корзину с еловыми шишками» . А начале моего чтения меня захватил только один вопрос.
-Как? Каким чутьем схватил автор красоту именно норвежских лесов с их необыкновенной красотой благодаря цветистой гамме дубов, вязов, ясеней. Там осина не частая гостья. Она стыдливо уступает дорогу красавцу клену, который величаво расстается со своей буйной шевелюрой, нехотя роняя багряные листья. Там даже березы, выросшие на просторе скалистых берегов фьордов, и те отличаются статью от товарок средней полосы России. «Паустовский был романтиком. Он не заботился о достоверности. Если он писал, что от далекого ледника смутно тянуло горными фиалками, то это еще не значит, что запах фиалок действительно был слышен на много километров. Но он умел-таки заставить читателя почувствовать и нежность ярких цветочков, и суровую холодность льда».- так отозвался о нем один из коллен по писательскому цеху. После чего мне стало ясно, что Паустовскому не нужно было гулять по холмам Хольменколлена, чтобы передать прелесть золотой осени Норвегии. Это он с успехом делал и в мещерских лесах.
Читая новеллу сейчас, я понимаю, что корзина с еловыми шишками, описание осени в норвежских лесах, да и девочка Дагни, это вообщем-то прелюдия к основному: это подготовка к написанию «литературного портрета» норвежского композитора Эдварда Грига. Это любимый  жанр Паустовского, в котором он создал удивительно точные и поэтичные образы сказочника Андерсена, писателя – романтика  Александра Грина. 
О внешности композитора писатель почти не говорит. Но по тому, как герой новеллы прислушивается к голосу леса, как он добрыми смеющимися глазами присматривается к жизни земли, мы узнаем в нем великого норвежского композитора.
Вот он, невысокий, седоволосый, идет по осеннему лесу, наполненному солнцем и терпким запахом смолы... Беззвучно покачиваются ветви, тихо опадают желтые листы. Вокруг густая таинственная тишина. Но для Грига даже тишина была полна неповторимых мелодий и звуков. Для него весь мир — это величественная и прекрасная симфония, в которую вплетают свои голоса и золотисто-зеленые сосны, и сумрачные громады скал, и зыбкий воздух над фьордами, и даже корзина, наполненная смолистыми шишками. Да, мир прекрасен, и его красота особенно чувствуется на закате жизни. Дочь лесника восьмилетняя Дагни Педерсен, беззаботно собирающая шишки, даже не подозревает до чего красива земля: горы, море, люди, как красива она сама... Одна только фраза из портрета девочки лесника: «...зрачки у нее зеленоватые, и в них поблескивает огоньками листва», говорит о многом, в первую очередь  о органической связи  с лесом и с осенью.
Старый композитор, встретивший её в лесу, задумывает сделать Дагни подарок.
Это будет не тряпичная кукла и не безделушка, решает Григ, он напишет для нее музыкальную пьесу — о тишине весенних рассветов, о рокоте моря, бьющегося у норвежских берегов, о синеве неба и золотой осени. Это будет его подарок ко дню совершеннолетия Дагни, чтобы она, вступая в жизнь, шла рука об руку с прекрасным, а, главное, чтобы помнила, что человек счастлив и красив только тогда, когда отдает людям всю свою жизнь, работу, талант. Собственно, эта встреча и пробуждает укомпозитора желание именно ей подарить музыку. Он понимает , что они могут больше не встретиться с девочкой, но верит, что она обязательно встретится с Музыкой.
После лесной сцены автор переносит нас в Тролльхауген в  дом Грига, что под Бергеном. Друзья говорили, что дом композитора похож на жилище дровосека. Его украшал только рояль. Если человек был наделен воображением, то он мог услышать среди этих белых стен волшебные вещи – от рокота северного океана, что катил волны из мглы и ветра, что высвистывал над ними свою дикую сагу, до песни девочки, баюкающей тряпичную куклу.
Григ писал музыку для Дагни Педерсен больше месяца. Паустовский углубляется в мир музыки, вернее во внутренний мир композитора, который пишет музыку для Дагни. Раскрытию души композитора способствует многое. Это и начавшаяся зима, когда «Пошел снег. Григ видел из своего окна, как он косо летел, цепляясь за верхушки деревьев. Туман закутал город по горло». Его вдохновлял вид залива, где «Заржавленные пароходы приходили из разных стран и дремали у деревянных пристаней, тихонько посапывая паром.
Григ писал о глубочайшей прелести девичества и счастья. Он писал и видел, как навстречу ему бежит, задыхаясь от радости, девушка с зелеными сияющими глазами. Она обнимает его за шею и прижимается горячей щекой к его седой небритой щеке. «Спасибо!» – говорит она, сама еще не зная, за что она благодарит его».
Дагни выросла и Паустовский переносит нас в мир театра. Это волшебный мир, в который Дагни верила так, что ее тетушка Марта пугалась и наставляла девушку, что «нельзя слепо верить тому, что происходит на сцене». Для разнообразия и чтобы отвлечь впечатлительную девушку от сцены, тетушка решила посетить концерт. Это было воспринято положительно, особенно дядюшкой Дагни, Нильсеном, который любил выражаться, по словам Паустовского «возвышенно и туманно». ««Музыка, – сказал он, – это зеркало гения». Дагни впервые слушала симфоническую музыку. Она произвела на нее странное действие. Все переливы и громы оркестра вызывали у Дагни множество картин, похожих на сны. И вдруг конферансье обьявил, что звучит музыка, которую великий маэстро написал для  девочки Дагни, дочери лесника. Очарованная музыкой Дагни не услышала слов, но была удивлена почему ее родственники с изумлением смотрят на нее. В это время она услышала голос  ведущего концерта: – Слушатели из последних рядов просят меня повторить. Итак, сейчас будет исполнена знаменитая музыкальная пьеса Эдварда Грига, посвященная дочери лесника Хагерупа Педерсена Дагни Педерсен по случаю того, что ей исполнилось восемнадцать лет».
 Раздалась музыка:Мелодия росла, подымалась, бушевала, как ветер, неслась по вершинам деревьев, срывала листья, качала траву, била в лицо прохладными брызгами. Дагни почувствовала порыв воздуха, исходивший от музыки, и заставила себя успокоиться. Да! Это был ее лес, ее родина! Ее горы, песни рожков, шум ее моря!
Стеклянные корабли пенили воду. Ветер трубил в их снастях. Этот звук незаметно переходил в перезвон лесных колокольчиков, в свист птиц, кувыркавшихся в воздухе, в ауканье детей, в песню о девушке – в ее окно любимый бросил на рассвете горсть песку. Дагни слышала эту песню у себя в горах.
Дагни вспомнила все. Вспомнила того небольшого человека, который помог ей донести до дома корзину с еловыми шишками и пообещал сделать подарок. И этот подарок нашел ее через много лет. Было от чего дать волю слезам. Григ правильно угадал, что можно подарить на восемнадцатилетие маленькой Дагни, простой крестьянской девочке. Она стала той, кому маэстро  подарил встречу с прекрасным. Имя ему Эдвард Григ, волшебник и великий музыкант!
Дагни сжала руки и застонала от неясного еще ей самой, но охватившего все ее существо чувства красоты этого мира. «Слушай, жизнь, – тихо сказала Дагни, – я люблю тебя».
Вот такой смысл жизни откроется вам, если вы,прочитаетеt, и может не один раз, эту новеллу. Почему эта новелла  рекомендована к изучению  в программе пятого класса, я не знаю. Мне, кажется, что она достойна, чтобы ее читали более старшие классы.


История старого учебника
Эта история с учебником  не увидела бы свет, если бы не ремонт. Да, самый банальный ремонт, про который говорят,  что он (ремонт) это состояние души. Если нет состояния, лучше не браться, ремонт  будет обречен. Сразу же оговорюсь,  что для меня ремонт вовсе не образ жизни, а катастрофа почти вселенского масштаба. Катастрофа - катастрофой, но иногда что-то в квартире сделать нужно. Так и в этот раз. Я облачился в чудом сохранившееся линялое, вытянувшееся трико, затрапезную майку и водрузил на голову газетную треуголку.
 Я решил  покрасить антресоли.  Придвинув стремянку к вышеупомянутым шедеврам еще советского домостроительства, открыл их. Тут же резко  закрыл, ибо на меня посыпалось все, что туда  заталкивалось и забывалось.  Меня ждал этап разбора барахла, который неминуемо накапливается на любом пространстве квартиры. Стеная и, чего греха таить, матерясь, я вытаскиваю на свет божий емкую коробку. Рискуя растянуть спину, спускаю ее вместе с собой по лестнице.
- Ну и тяга - подумал я, вытирая пол со лба, - чего это там навалено? Рассматривая коробку, увидел наспех написанные каракули: «Преп». Ясно, все просто как кусок хозяйственного мыла. Это мой архив, который я благополучно забыл, когда расстался с преподавательской и научной деятельностью.
Скажите мне, кто откажется заглянуть в собственное прошлое! Вот и я, забыв про предстоящий ремонт, с увлечением вытаскиваю лежащие сверху папки с газетными вырезками. Они разные, эти вырезки:  о тебе и твои. Это все в прошлом. Откладываю в сторону. Затем идут журналы, в которых  я размещал  статьи.  Тоже – к газетным вырезкам. Что там дальше?  Методики, методички, твои и не твои,  Учебные пособия с дарственными надписями коллег. Немые свидетели твоих амбиций, желания, что-то сделать в процессе преподавания. Но время с ними, как и с остальным наследием,  сыграло в забвение.   Выглянула коленкоровая папка. Диссертация. Очень хорошо. Пусть лежит дальше. В этой синенькой изящной папочке покоится монография на докторскую. Не дошла до финишной черты, не дошла.  Ее - туда же к остальным «нетленным шедеврам».  А это еще что? Вынимаю серую невзрачную папку -  скоросшиватель советских времен. Металлический зажим даже ржавчиной подернулся. Наклеенный титульный лист пожелтел и выцвел. Читаю:  Дипломная работа студента пятого курса…и т.д.  Это же мой диплом: «Организация управления транспортного узла на базе Мурманского морского торгового порта». Это уже интересно посмотреть. По выработанной привычке преподавателя вуза ищу библиографию. Это, если можно так выразиться, зеркало дипломной работы.
Сейчас, когда миром овладел интернет, подбор литературы упростился до примитивизма. В мои семидесятые годы библиографию нужно было собрать в библиотеках, покопаться на производстве, где проходишь практику. Ознакомиться в отделах НОТ (научной организации труда) с новыми течениями. Уходило много времени на это хлопотное занятие.
Вот она, визитная карточка студента. Молодец, столько накопал. Все честь по чести:  в первую очередь  четким строем идут  классики марксизма-ленинизма.  Без них в советское время никуда.  Затем - тоже  классики, но уже немарксизма-неленинизма. Это весомый косяк   теоретиков от науки. Они, в основном, советского разлива:   академики, член - корреспонденты. Пошел раздел учебников.  В списке преобладали:  учебники по экономике и организация планирования морского и железнодорожного транспорта. То есть на чем стоит транспортный узел.
А это что?  Я даже присвистнул. « Экономика, организация и планирование работы флота»: (Учебник для речных училищ и техникумов)  328 cтраниц , . иллюстраций 22, 2-е издание., переработанное . и дополненное. М. Транспорт 1978  год.  И авторы Константин Степанович Ляхов , Николай Кузьмич Медведев. Вот она, встреча с прошлым. А время…даже страшно произнести: с 1968 по 1972 год.  В эту бытность Медведев Николай Кузьмич был заместителем  начальника училища по учебной части. Что я знал о нем? Ровным счетом ничего. Он преподавал экономику у судоводителей и к нашему отделению ВПС отношения не имел.  Но слава о нем, как о человеке творческом, шла. Курсанты  судоводительского отделения высоко отзывались о его семинарах. А еще, знали мы, он писал учебник. Мы были курсантами  среднего специального учебного заведения и нам, в отличии от студентов высших учебных заведений,  вкуса к науке не прививали. Нас готовили как профессионалов среднего звена и училище со своей задачей  справлялось. Поэтому написание методик и, тем более учебников, воспринималось нами как нечто запредельное и мы с нескрываемым восхищением смотрели на творцов.
Учебник  Медведева Н.К., правда, в соавторстве  с главным диспетчером  ВОРПа  Ляховым К.С. выйдет в 1973 году и будет отмечен медалью ВДНХ. Это я узнаю от своего коллеги, заканчивающего училище на год позже.
 Будет несправедливо, если я умолчу о талантливом управленце. Я бы, выражаясь современным языком, назвал его менеджером. Именно таким был Ляхов К.С.  Он разработал график движения флота, прибегнув к помощи теории вероятности и методу линейного программирования. По этой теме талантливый специалист защитил кандидатскую диссертацию,  Ляхова же пригласили в Министерство речного флота. Впоследствии его наработки были взяты за основу при создании Вычислительного центра пароходств Центрального бассейна.
- Как же попал учебник для средних специальных учебных заведений в библиографию диплома  выпускника МГУ  имени Ломоносова,-  задумался я. Вспомнил. Практику я проходил в ММТП, собирал материалы и параллельно писал диплом. Возник перекос в литературе: было много методик, расчетов, рекомендаций, а вот литературы для обозначения широты твоего кругозора явно не хватало. Кто-то  посоветовал сходить в библиотеку  МВИМУ имени Ленинского комсомола (Мурманское высшее инженерное морское училище) и посмотреть, что подойдет для тематики моего диплома. В библиотеке меня встретили приветливо и, узнав задачу, пропустили к стеллажам экономических дисциплин. Скоро я, окруженный кипами книг, составлял библиографию.  Мне в руки и попал этот учебник, из которого  я взял раздел: « общие вопросы экономики речного транспорта, важнейшие направления снижения себестоимости перевозок и методы повышения рентабельности работы флота, основы планирования перевозок, работы флота, портов и промышленных предприятий, применения экономико-математических методов и вычислительной техники в планировании и управлении производством».  Конечно, меня привлекла фраза «применения экономико-математических методов и вычислительной техники в планировании и управлении производством».
 Ремонт был забыт, а я, перелистывая  пожелтевшие страницы, «уплыл» в далекие времена курсантской юности.
Начальником училища в то время был Павлов Владимир Николаевич.  Его наверняка помнят курсанты моего поколения. Высокий. Скажу больше:  величественный, представительный с красивым зачесом пышных седых волос.  Спокойный, никогда не повышающий голоса он был одинаково ровен как с командиром роты, так и с курсантом. Жестким был только с нарушителями дисциплины. Мог отчислить, и отчислял, даже с четвертого курса. Я помню, как столкнулся в дверях с судоводителем четвертого курса, которого за драку  отчислили весной.  Весной! Выпуск не за горами.  Ничего не помогло. Парень плакал. Но уважение от этого к начальнику только росло.
Выпускал нас Никитин В.М. Простите, но я не запомнил этого человека. Помню, что он  пришел из управления ВОРПа. Оно и понятно: четвертый курс, окончание,  распределение. «Ты уедешь к северным оленям, в знойный Казахстан уеду я» - так распевали выпускники учебных заведений, выходя из дверей комиссии по распределению. «К северным оленям» я уеду через восемь лет, а пока  взял свободное распределение и самостоятельно устроился в Кинешемский речной порт. Нонсенс, да! Выпускник отделения ВПС и эксплуатация речного транспорта.  Я и сейчас вижу вытянувшиеся физиономии друзей-судоводителей, которых  встречал как сменный начальник грузо пассажирского района и оформлял с ними грузовую документацию. Но это было недолго и осенью 1972 года до меня дотянулись вездесущие лапы военкомата. Вот здесь меня порт просто «прохлопал», ибо вышел совместный приказ Минобороны и речного транспорта о внедрении военных сборов сроком на сорок пять суток для выпускников речных училищ. Но о нем я узнаю…в Кронштадте.
Прости читатель, я увлекся расписыванием своей судьбы, но это нужно, чтобы вывести тебя на мою встречу в 1974 году…да, с Медведевым Н.К.  В училище я ни разу с ним не пересекался. Действительно, какие могут быть пересечения у заместителя начальника  училища, который преподавал экономику водного транспорта у судоводителей с  курсантом отделения ВПС. Но жизнь меня  сводила  именно с ним, Медведевым Николаем Кузьмичем. 
Первая встреча произошла  в Московском речном техникуме. Что там делал Медведев,   не знаю, а я  шел в библиотеку выпросить учебник  «Судовые дизеля» Гогина. В училище по нему мы  изучали эксплуатацию судовых дизелей.  Он мне был нужен для сдачи классности. Кто был на флоте, тот знает, что в те времена существовала классность специалистов. Третий - самый низший. Второй так- сяк – но за него уже платили три рубля. Молодежь не поймет, а старослуж…,тьфу ты, сел на конька…, а читатели почтенного возраста вспомнят, что три рубля это были деньги. После него открывались дали получения первого класса, и пять рублей доплаты.   
Предвижу вопрос: а как я попал в МРТ? Отвечу: очень просто. Наша судовая единица «ПСК» - (посыльно - служебный катер, изготовленный на базе банального «Москвича») стоял в  районе Нагатино на Московском судоремонтном заводе и я был при нем вроде военного представителя. То есть следил за ходом ремонта.
Тут мы и сошлись. У меня  сидела обида на училище, что оно так бездарно «сдало» выпуск 1972 года. Когда я буду в Кронштадте, затем  на крейсере «Киров», то встречу много парней, как со своей специальности, так и с других.  Не мудрено, что я, увидев представителя администрации ГРУ имени Кулибина, поздоровался с ним. Он, конечно, меня знать не мог и несколько удивленно ответил на приветствие военного моряка. Я  представился, что бывший курсант ГРУ выпуска 1972 года. Николай Кузьмич оживленно стал расспрашивать меня о моих делах. Вот тут-то меня и понесло: «вашими молитвами» - это было самое мягкое, что я наговорил. Выплеснул на него всю свою боль вынужденного время провождения в ВМФ.
 Хорошее настроение Медведева как ветром сдуло, он насупился и довольно резко ответил мне, что нечего было свободные дипломы брать. Ехал бы углублять Беломоро-Балтийский канал,  и не было бы проблем. Я тоже в карман за словом не полез,  и…  мы расстались каждый с отвратительным настроением. Сейчас с высоты прошедших лет хочется сказать, что простите, Николай Кузьмич,  зарвавшегося нахала, но, поймите сами: каково служить три года вместо положенных сорока пяти суток.
Но дело сделано. Нахамил заместителю  начальника училища и пошел  в библиотеку. Книжку мне, конечно, дали, хотя и боялись, что не верну. Я вернул с коробкой конфет и стал другом  библиотекарей. Больше того. Мне «Судовые дизеля» Гогина подарили. Списанную, правда,  без верхних корочек. Я по ней сдавал на первый класс, а увольняясь в запас, оставил парням, пришедшим мне на смену. Казалось бы и сказке конец. Нет, уважаемые читатели. Жизнь мне приподнесла еще один сюрприз.
Время шло.  На службе  всего хватало:  хорошего и плохого, но все заканчивается. И я был не исключением.   Для меня раздался марш «Прощание славянки», когда я шел по пирсу от стоянки катеров в сторону выхода. Бушлат и бескозырка заняли почетное место в шкафу. Я с новыми друзьями обмываю студенческий билет  студента  МГУ имени Ломоносова.  Началась другая жизнь, студенческая.
 Проходя по первому этажу здания экономического факультета  мимо актового зала,  я прочитал на двери  обьявление, что в этом зале состоится заседание начальников речных училищ и коллегии министерства речного флота РСФСР.  Это что! Встреча с прошлым!  Каким боком во  флагмане науки, МГУ имени Ломоносова,  состоится  заседание  минречфлота.  У них что, своего зала нет! Изумление сменилось любопытством,  и я приоткрыл дверь. В  зале было пусто. Только сидела дамочка  и перебирала бумажки на столе. Дамочка  посмотрела на  меня и поинтересовалась, что мне нужно.  Узнав причину моего вторжения, она  доходчиво обьяснила,  что  совещание  начальников речных училищ проходит здесь по причине ремонта актового зала в министерстве. На мой вопрос:  кто присутствует  от ГРУ имени Кулибина, дамочка, полистав свои листочки, обьявила: начальник училища - Медведев Николай Кузьмич.  На мой второй вопрос, где я могу его встретить, она кокетливо махнула ручкой в сторону выхода,  сказав, что слушатели  ушли обедать. И если я хочу его увидеть, то мне нужно поспешить в профессорский зал. Назад они не вернутся, ибо уезжают куда-то на производство. На какое-то время я застыл. «Оно мне надо? » - подумал я. У меня сейчас совершенно другая жизнь и что мне даст встреча,   пусть даже  с начальником училища. Тем более, что мы расстались очень невесело. «Да и он захочет ли  с тобой общаться?» - зародилось сомнение. Но что-то толкнуло меня и я, поблагодарив  даму, помчался по направлению к столовой. Догнал мужчину в  флотском форменном пальто.  Поравнявшись с ним,  скосил глаза и…,  не поверите. Я узнал …начальника организационно-строевого отдела Ленинградского речного училища, который мне собственноручно сломал козырек курсантской фуражки, обрезанный по  моде «А ля нахимовский шик».
Ох уж эти курсантские моды. Не жилось спокойно. Мы постоянно что-то портили из одежды. Знали, что попадет, но.  То обрезали шинели до неприличия, то, наоборот, просили на складе шинель подлиннее, чтобы выглядеть вроде формы «гвоздь». Эту моду диктовали уволенные в запас из ВМФ. Я ее застал на службе. Кто помнит форму № 5? Это бескозырка и шинель, вообщем – то не особенно любимая в ВМФ.
Издевательство над брюками не имело предела.  Вставить «торпеды» в штанины ( куски сукна) для получения шикарных морских клешей «А ля Шура Балаганов», это было  делом чести чуть ли не  каждого курсанта. Это ничего, что в кармане у модника было всегда две булавки.  Понимаете, что такой «шедевр» не мог остаться без внимания училищной администрации и командир роты с удовольствием, бритвой, разрезал штанину аккуратно посередине вышеупомянутой торпеды». Вот булавка и находила себе применение.  Козырьки у фуражек не оставались без внимания:  то удлинялись  и уходили к краям фуражки типа « а ля Лойд», то делались короткие по образцу головного убора  флотоводца Нахимова. Я пострадал на последнем веянии.  Да и не только я. Считай,  вся наша 14 рота пала жертвой новоявленной моды. Но это было лучше, что испытали судоводители, ибо   каждый  курсант ставил ножку и ему лично! (Вот в чем шик!)  начальник ОРСО ЛГУ ( это тот, кого я встретил) разрезал «торпеду». Экзекуции проводились в присутствии нашего начальника ОРСО Канивца П.Ф.  В каком направлении моды  пострадали другие специальности, не помню.
Так что не узнать эту личность я не мог и бросился к нему как к родному, чему он был немало изумлен. На ходу я все  обьяснил, . Представитель ЛРУ  все понял, и мы бодро пошли в направлении столовой. Он меня расспрашивал,  как я оказался в университете. Узнав в чем причина, он погрустнел и сказал, наш выпуск 1972 года в этом плане оказался не одиноким.  Пострадали  и выпускники ЛРУ.
 Призыв на службу молодых специалистов всегда был пагубен для речного флота: много выпускников не возвращалось работать на реку. Дефицит кадров был постоянный.  Потом все наладилось: ввели стажировку. Речной флот страны вздохнул спокойно. Впервые, за много лет, на транспорте были укомплектованы командные кадры не только на старших группах судов. Были «подвинуты» даже вторые помощники на судах первой и второй группы судов. Их укомплектовывали, как правило, выпускники учебных комбинатов без среднего специального образования. Но это было потом. Я повеселил ленинградца (он был уже заместителем начальника ЛРУ), что на службе соответствовал капитану судовой единицы первой группы судов проекта «Костромич». Он назывался довольно грозно «БУК»! Так, веселясь, мы дошли до столовой и оказались возле профессорского зала.
 Медведева Н.К. я увидел издалека. Он беседовал с каким-то  представительным чиновником. Что это была весьма значительная птица, говорили нашивки по локоть и расшитые лацканы клифта. Я решил подождать окончания разговора, но мой спутник с порога  закричал Николаю Кузьмичу,  кого он ему привел.  Не знаю, обрадовался Медведев моему появлению или нет, но то, что он с удовольствием освободился от разговора с «важной птицей», это точно. Удивительно, но он меня узнал. Николай Кузьмич , конечно,  вспомнил  мой выпад несколько лет назад  в МРТ. Но, как говорится,… кто старое помянет.  Он даже представил меня стоящим рядом коллегам. Все выразили изумление, что выпускник ГРУ оказался в непрофильном вузе. Николай Кузьмич  заинтересовано расспрашивал меня о специальности, на которую я пошел (это была «экономическая кибернетика», которая настойчиво  внедрялась в управление не только производством, но и транспортом.). Он быстро «вьехал» в основу моей будущей профессии  и настойчиво советовал мне не бросать экономику транспорта. Сейчас, сказал он,  идут крупные наработки по вопросам создания транспортных узлов  на базе портов, и я очень  пригожусь в этом направлении.
Время шло,  коллеги дергали его за рукав, что пора обедать. С неохотой мы расставались. На прощание Медведев Н.К. взял с меня слово, что если я буду в Горьком, то  обязательно зайду в училище и мы продолжим наш профессиональный разговор. Затем со сдержанной улыбкой посоветовал не роптать на неоперативность действий училищной администрации по сборам в 1972 году. «На обиженных…» начал он, «…воду возят» - подхватил я. Мы расстались. Расстались навсегда.
В Горький я  и не попал. Мои  курсовые  работы были посвящены управлению общественным производством,  и материала в Москве с его многочисленными НИИ (научно исследовательский  институт) хватало в избытке. Потом -  Мурманск. Работа и преподавание в высшей школе было не связано с транспортом и, не удивительно, что я забыл о своей дипломной работе.
Затем – перестройка.  Переход России на рыночную экономику вогнал в штопор науку не только водного транспорта, но и науку вообще. «Новаторы от науки» поспешили обьявить  учебники плановой экономики неактуальными.  Я, как преподаватель в высшей мореходке,  на своей шкуре прочувствовал пагубность переходного периода. И было приятно, что преподаватели ГРУ имени И.П.Кулибина оказались на высоте: они вышли из этого тупика. Медведев Н.К. с группой коллег    написал учебные пособия по всем разделам предмета и создал более 100 плакатов, тем самым дал возможность курсантам быстрее адаптироваться в сложностях перехода от плановой экономики к рыночной.
За длительную и плодотворную работу Н.К.Медведеву было присвоено звание «Заслуженный учитель школы РСФСР», он награжден правительственными наградами, медалью ВДНХ, значком «Почетный работник речного флота». Светлая ему память.

Отец Иоанн или история одного журнала
Просматривая каталоги букинистических магазинов, я наткнулся на запись: «Продается журнал «Из жизни на дальнем русском севере». Магазин из Таллинна любезно прислал  сканированную обложку, на которой изображен монтаж из двух карандашных рисунков. На одном – монах рубящий дерево. Это был  Преподобный Трифон Печенгский,  на другом  - монах,  читающий проповедь лопарям. На рисунки наложена надпись:« Из жизни на дальнем русском севере». Сомнений не было, речь шла о Трифоновпеченгском монастыре, что был построен в далеком шестнадцатом веке на границе России с Датско-норвежским королевством. Он неоднократно разрушался, но снова восстанавливался.
Посылка из Таллинна пришла быстро. Я еще на почте вскрыл бандероль и с трепетом взял в руки  серый, потертый временем, затасканный многочисленными руками  журнал.  Листаю страницу, на раскрытом листе - четкая надпись: «Трифоно-Печенгский монастырь, основанный преподобным Трифоном, просветителем лопарей, его разорение и возобновление»  автор Н.Ф.Корольков.  Вниз: С-Петербург 1908 год. На левой стороне разворота изображение преподобного  Трифона Печенгского Чудотворца, Просветителя лопарей. На правой стороне - надпись, написанная четким округлым почерком. Так написать можно только используя старое, давно забытое стальное перо и чернила.
  «На молитвенную память Владимиру Кузнецову от схиигумена Иоанна».  Дата: 1939 год девятое  апреля. – гласила надпись.
Я перечитал надпись. Сомнений не было:  журнал подписал схиигумен Иоанн. Старец Валаамского монастыря, которому выпало тяжкое послушание десять лет быть настоятелем Трифонов Печенгского монастыря. И в какое время! С  1921 по 1931 год он являлся настоятелем обители на Печенге.
Эта бесценная находка    вернула меня к событиям восьмидесятого года прошлого столетия.  Я, молодой специалист, был направлен в Печенгский район Мурманской области.  Проезжая поселок Печенга, мой попутчик  кивнул в сторону  мрачного деревянного сруба армейской КЭЧ: « Это  Трифонов Печенгский монастырь. Вернее то, что от него осталось:  старая церковь рождества Христова». - Место это намоленное, добавил. Таким сохранился до наших дней Трифонов Печенгский монастырь, основанный преподобным Трифоном в 1533году как форпост земли русской в Лапландии. Через пятьдесят семь лет финские шведы разорили его, злодейски погубив 116 монахов и послушников, останки которых нашли  при ремонте фундамента.
  Шел 1982 год. О интернете мы  не слышали. Не мудрено, что информации о Трифонов печенгском монастыре я не нашел. Помог случай. Печенгский райком партии  готовился к торжественной дате освобождения Печенгской земли от немецко-фашистских захватчиков. Нужна была история района. Обойти такую реликвию как монастырь не могли. Работник газеты «Советская Печенга» дал мне почитать на одну ночь (материалы извлекли из секретной части) потрепанную книгу без обложек с вырванными страницами репринтного изготовления. Прочитав ее, я узнал, кто возглавил Печенгскую обитель после 1920 года, когда монастырь, разоренный большевиками, оказался на территории лютеранской Финляндии.
Помог ей выжить отец Иакинф. Валаамский монастырь направил его настоятелем в сиротствующую обитель.  Через много лет я пойму, что   прочитал   за одну ночь  книгу «Валаамские старцы»  Янсона М.А., изданную в Берлине в 1938 году.
Иван Алексеев поступил в Валаамский монастырь шестнадцатилетним мальчиком в 1889 году.  Его отправили в один из многочисленных скитов Валаама – скит преподобного Германа Валаамского. Окончательно он прибыл на Валаам 28 мая 1901 года и позже, в своих воспоминаниях, писал: «Вот и живу с тех пор в монастыре, и мысли никогда не было, чтобы вернуться в мир». 21 декабря 1906 года Иван был зачислен в послушники Валаамского монастыря, а 22 мая 1910 года был пострижен в монашество с именем Иакинф и поселен в Ильинский скит.
19 октября 1921 года состоялось  назначение – настоятелем далекого северного монастыря - Трифоно-Печенгской обители. 13 ноября отец  Иакинф был рукоположен в иеродиаконы, 15 ноября во иеромонаха, а 11 ноября возведен в сан игумена. Для самого отца Иакинфа это было большой неожиданностью. Прямо из простых монахов его посвятили в сан игумена с возложением наперсного креста.
Отец Иакинф  сам удивлялся этому, так как, по его же собственным словам, он был человеком от природы робким. Но теперь, после назначения в настоятели, с отцом Иакинфом произошло нечто прямо противоположное: вместо страха появились слезы.
О состоянии души отца Иакинфа тепло и искренне рассказывает монах Иувиан в своем письме  к игумену Коневского монастыря отцу Амфилохию: «…  сообщаю, что утром 9 декабря отец Иакинф с отцом Азарием и отцом Аввакумом  покинули родной Валаам, направив стопы свои в «страну забвенную и полуночную».  Отплыли они на почтовой лодке, а проводить их к Никольскому скиту собралось пять человек братии. Отъезжающие держались бодро и старались не обнаруживать своего волнения… Долго мы стояли на берегу, пока лодка не стала затушевываться вдали. Не знаю, что испытывали в это время печенгские отцы, но наши чувства были грустные! Помоги им Господь Бог в их новом, трудном послушании, в чужой обители! Все время отец Иакинф держался удивительно спокойно, в глубочайшей преданности Промыслу Божию».
Чем дальше я вчитывался в старые страницы, тем острее понимал духовный подвиг этих людей, которых не только церковь, народная молва нарекла подвижниками. Они разные, эти люди. Одни выбирали пещеры, затвор, как это было в южных районах России. Их задачей было скрыться от мира. Северные подвижники овеяны  особенной теплотой, они близки народному пониманию святости.
Первые годы управления были тяжелы для нового игумена. «Буду трудиться во благо святой обители и прошу вас, святые отцы помогайте мне в трудах, так и в советах» - обращался новый настоятель к печенгской братии.
 Разница в устройстве иноческой жизни в Печенгском монастыре по сравнению с Валаамом давала себя знать. «…не откажите извещать нам о Валааме, моей духовной родине». – обращался он в письмах. Тоска по родной обители, да и внутренние разногласия в монастыре, однажды заставили отца Иакинфа заявить братии, что он хочет уехать обратно на Валаам. Но уехать не удалось. Братия упросила его остаться. Так и пришлось отцу Иакинфу еще восемь лет нести тяжелый крест настоятельства. Скорбя о нерадении братии, игумен Иакинф пытался воспитывать печенгских монахов различными способами.
 Вот одно из них: «… окончанием летних трудов, теперь прошу вас, ходите в церковь почаще; очень редко ходите, точно миряне: ходите только по воскресным дням, надобно ходить и на буднях». 
Другое: «Святые отцы! Скорблю и скорблю о том, что вижу среди братии упадок духовной жизни…»
«…так поступать нехорошо: вы позабыли, что я игумен и с властью, и всякая власть от Бога: кто противится власти, тот противится Богу. Виноват игумен, ибо я слабо управляю вами. Св. отцы, я сознаю себя, что я не на своем месте нахожусь и затрудняюсь настоятельствовать...». Отец Иакинф пробыл в « Богоспасаемом Трифоновпеченгском монастыре», как он называл печенгскую обитель, еще восемь лет.
В  октябре 1931 года по своему желанию, предписанием архиепископа Германа, он был освобожден от должности настоятеля, но остался  духовником Печенгской обители до 24 мая 1932 года. Затем по своему прошению, отец Иакинф был освобожден от должности духовника и переведен в число братии Валаамского монастыря.
14 июня 1932 года он выехал в родную Валаамскую обитель. По прибытии,  находился в Предтеченском скиту и состоял его смотрителем. Скит Иоанна Предтечи предназначался для тех, кто избрал для себя более суровый образ подвижничества. 8 мая 1933 года о. Иакинф был пострижен в наивысшую степень монашества – великую схиму с именем Иоанн. Он стал монахом-пустынником, главное послушание которого – непрестанная молитва о спасении своей души и о душах всех скорбящих. Летом 1937 года о. Иоанн перешел из скита в монастырь, где нес послушание в должности главного духовника.
…Я снова вернулся к журналу. Было  ясно, что некий Владимир Кузнецов получил от старца столь необычный подарок. Журнал о печенгской пустыни явно хранился у схиигумена  Иоанна как память о тех  годах, когда он нес тяжкое послушание в заполярном монастыре. Думаю,  что он чем-то выделил этого паломника из всех жаждущих общаться с ним.  Ответа не дал даже интернет.  Я решил: нужно плыть на Валаам. 
…Острова встретили меня серым туманом,  облаками, летящими так низко, что казалось,  цепляются за вековые ели. Теплоходы тревожно гудели, чтобы не задеть друг друга. Наступил момент высадки. Обгоняя стайки шустрых паломниц и группы неторопливых туристов, щелкающих фотоаппаратами я вышел к скиту Иоанна Предтечи, где нес послушание великий старец. Я напрасно терзал путеводитель. В нем, только упоминалось, что духовным преемником схимонаха Исайи был схиигумен Иоанн (Алексеев), также валаамский постриженик, бывший настоятель Трифоново- Печенгского монастыря, живший с тремя схимниками на Предтеченском острове в 1930 годы. И все. Мне оставалось только сесть у скита на лавочку и задуматься.
А что если Владимир  Кузнецов приехал из Таллинна! Журнал я купил в одном из букинистических магазинов столицы Эстонии. В Таллинне в это время жил Янсон М.А. известный  историк, автор «Валаамских старцев». Он неоднократно бывал на Валааме, готовя свои статьи по монастырю. Не мог ли Владимир Кузнецов отправиться на Валаам после блестящих лекций историка Янсона и при встрече подарить схиигумену Иоанну новую, только что изданную книгу, а старец в ответ благословил его своим подарком?  И как знать, не вдохновил ли подарок схиигумена, который Владимир Кузнецов передал Янсону М.А., на написание новой книги «Валаамский старец». «Очень даже может быть» -бормотал я, вышагивая возле скита.
Умер отец Иоанн легко. Утром 24 мая (6 июня) 1958 года в Новом Валааме, монастыре, который ему пришлось создавать вместе с насельниками, ушедшими из Валаамского монастыря от военных невзгод. Позже к ним придут  печенгские монахи. Они сохраняли любовь к своему игумену. Когда в годы Великой Отечественной войны   настали трудные времена, и пришлось оставлять обитель преподобного Трифона, они попросились в Финляндию, в Новый Валаам, к своему почитаемому бывшему  настоятелю.
Также, как и в последние годы в Валаамском монастыре, на Новом Валааме схиигумен Иоанн нес послушание духовника, и в то же время был настоящим духовным старцем, который сердцем понимал ближнего, любил его, соболезновал в скорбях. У себя в келье он принимал паломников на исповедь, внимательно выслушивал их, давал правильные советы. Также старец отвечал на многочисленные письма.   
Переписка с его духовными чадами стала главным занятием отца Иоанна в свободное от монастырских послушаний время, которым он посылал весточки почти до самой своей кончины. В 1956 году, еще при жизни старца, был издан сборник его писем - «Письма Валаамского старца».
В полном уединении отец Иоанн отдал свою душу Господу. «Похороны были тихия, простыя, скромные – все было так, как он любил и каким он был сам всю свою жизнь»- ( из письма Х). Похоронили схиигумена Иоанна на кладбище Нового Валаама.
Сегодня, спустя 55 лет после кончины валаамского старца, схиигумена Иоанна почитают как в России, так и в Финляндии.  Новые и новые поколения обращаются к его письмам, черпая в них духовное вразумление и утешение. А многочисленные паломники не дают зарасти тропе к его могиле в Ново-Валаамском монастыре…
…Тишину Валаамской обители разорвал теплоходный гудок. Пора. Я пошел к пристани. Прощай Валаам. Впрочем, почему прощай?  До свидания.
Немного о книге
Как стальная пружина раскручиваются годы двадцать первого века. Растут внуки. Они, в основном, сидят у телевизора и смотрят   мультфильмы-с ДVD. Все вроде бы неплохо. Свое время, свои источники. Но одно плохо:  пропадает книга. Та добрая детская книга, за которой ты ходил в поселковую библиотеку нещадно меся грязь осенью и весной, утопая в сугробах зимой, и поднимая пыль летом.
Детские годы - они похожи на бусы, собранные из прекрасных воспоминаний. А счастливые минуты, они запоминаются, но не повторяются. И запомнить счастливые мгновения помогает  книга.  Книга больше чем источник знаний. Это память эпохи, соответствующего времени. Воспоминания заставляют встать с кресла и подойти к книжному  шкафу, в котором есть заветная полка. Потрепаные книги. Стертые названия корешков. Это книги моего детства,  Те, которые я скупаю на многочисленных развалах. Их развелось немеряно в городах и весях послеперестроечной России. Что за поганая метла подняла в воздух все дикое и гнусное, что детские книги о добре и зле стали невостребованными и не принимаются даже  комиссионными магазинами. Совсем плохо становится, когда я  вижу на книгах подписи: «В день рождения...», или « Участнику олимпиады, ученику такого-то класса...», « За участие в КВН в пионерлагере...». Неужели так пропал интерес поколений, которые сдали за бесценок эти книги, книги, которые читали и, главное, которыми гордились, как наградами.
Я стою перед своей полкой и думаю: - Ладно, «Тимур и его команда», «Кортик», рассказы Гайдара, пионеры-герои в Великую Отечественную войну перестали быть востребованными, так как воспитывать нынешнее поколение  на старых идеалах, это подкладывать бомбу под нынешнюю власть, под их сомнительное богатство. Ничего не хочу говорить на эту тему. Пусть поколения рассудят сами произшедшую катастрофу и решать как жить.
Но почему у нас не в почете сказка.  Да, обычная народная, даже не литературная, а та сказка, когда  бабушка или мама рассказывали тебе на ночь. Ты, сжавшись в комочек, прижав коленки к подбородку, слушал про серого волка, жар-птицу, Иван-царевича. Все это бударажило твое сознание. Напротив синело окно в ледных узорах, в которых мелькали тени качающегося уличного фонаря. Кажется, что это ожила сказка и ты у нее в плену. Ты засыпаешь. В сне  чувствуешь губы матери на лбу, как с боков подтыкают одеяло. Чувствуешь себя счастливейшим человеком. Ушло время, нет старого дома. В мире ином твои родители, дедушка с бабушкой. А книга под названием «Русские народные сказки» вот здесь на книжной полке. Она пережила поколение родителей, прожила мое. Я читал ее дочери,  наступила очередь внуков.
На мой вопрос почему ушло такое направление как сказки, мне умные дяди и тети сказали, что все, фенита ля комедия, народность у нас ушла. На смену пришли «Каникулы в Простоквашино». Серия про «Незнайку».  Я  не против их, добрых героев старых мультфильмов. Я против выдавленных через силу последних творений Успенского, где все старые герои уходят в бизнес. Г-н Успенский, опомнитесь. Неужели у вас так плохо с деньгами, что вы стали писать об этом, а издательство под бренд вашей фамилии печатают это.
Не хочу кивать на другие страны, в которых сказка во всех поколениях в почете. И неважно какая она, сказка,  народная, литературная.  Филологи давно обратили внимание на то, что у разных народов есть сказки-братья, сказки-бродяги, сказки-странницы. Без всякого спросу перебираясь из одного царства-государства в другое, из одной культуры в другую, они меняют лишь имена да одежды своих героев, все прочее оставляя неизменным: добро, конечно же, побеждает зло, правда - кривду, а любовь - зависть и ненависть. Всегда. Из века в век.
Андерсен в свое время  обратился к народным сказкам не для того, чтобы зазвучал во всеуслышание голос его народа, а для того, чтобы восстановить в памяти и оживить собственное детство. Сказки датского писателя переполняет целая гамма человеческих чувств и настроений: доброты, милосердия, восхищения, жалости, иронии, сострадания. И самое главное — любви. Вспомним: когда в поисках Кая Герда верхом на олене приближается ко двору Снежной Королевы, олень просит мудрую финскую женщину наделить девочку небывалой силой — иначе ей не вернуть Кая.
X. К. Андерсен, писатель, утверждавший, что сказки — «блестящее, лучшее в мире золото, то золото, что блестит огоньком в детских глазках, звенит смехом из детских уст и уст родителей».  Писатель с волшебным зрением, под взглядом которого самые прозаические вещи превращаются в сказку: оловянный солдатик, осколок бутылки, обломок штопальной иглы, воротничок, серебряная монетка, мяч, ножницы и многое-многое другое. Каждый цветок, каждый уличный фонарь рассказывали сказочнику свою историю, а он передавал ее детям: о том, как гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя, а молодая девушка стала «принцессой на горошине»; о том, как король вышел на прогулку без платья и маленький мальчик громогласно заявил: «А ведь король-то голый!».  О том, как Снежная Королева пыталась превратить в кусок льда сердце маленького Кая. И о том, почему серенький житель лесов — соловей поет во сто крат пленительнее драгоценной искусственной птицы. Простые домашние вещи: кухонная утварь, детские игрушки, предметы одежды, растения и цветы, которые можно встретить в поле, в огороде, в садике возде дома; совсем обыкновенные, окружающие нас домашние животные и домашняя птица: собаки, кошки, куры, утки, индюки; обитающие в саду певчие птахи — все это излюбленные сказочные персонажи Андерсена, каждый со своей историей, характером, манерой поведения и речи, своим юмором, капризами и причудами.
Вспомните его сказки, умные дяди и тети из органов просвещения  и подумайте.  Ну кому это может помешать. Разве маленький человечек изменился? Изменилась его среда обитания. Не у всех есть бабушки и дедушки, которые от городского шума и суеты уехали в загородный дом. Нет деревни куда ездили к бабушке и где отец или мать рассказывали о своих военных или послевоенных похождениях. Исчезла среда романтического обитания и сказочности жизни. Удел ребенка: малогабаритная квартира, многоэтажка,  где нет двора, если есть то это огромная автостоянка Нет чердака, и пусть как угодно старается Астрид Лидгред, нет там Карлсона, в этих угрюмых бетонных саркофагах. Нет камина, откуда ночами выбираеются ниссены, гномы. Ребенок никогда не слышал скрипа половиц ночью, завывания ветра в печной трубе. Современная среда обитания ребенка не способствует ни воображению, ни развитию остросюжетности. А это его восприятие. Помочь маленькому человечку может только сказка. Ее нужно читать, а фантазия у ребенка огромная. Он сам все додумает.
Пролетели годы. Я, молодой папа, читаю своей дочери книжку. Это уже другие сказки: «Волшебник изумрудного города»,  Про Незнайку ( нет не «Незнайку на луне»!),    смотрим диафильмы русских народных сказок,, «Спокойной ночи, малыши» с добрыми героями. И пусть меня дочка спрашивала, что такое кушак, русская печка,  сказка не теряла у нее  своей актуальности. И все повторялось: дочь уютно закутавшись в одеяло, полусонно слушает и изредка просит повторить наиболе интересные места. Сейчас я дед, и читаю сказки на сон грядущий своим внукам. Я специально отвлекаю их от телевизора: пусть немного, но им нужно коснуться старого доброго мира сказок.
Ребенок становится старше и на смене Герде и Каю приходят добрые товарищи, «живущие в соседнем дворе». Где ты, «Дикая собака Динго», «Тимур и его команда». Отдыхает  библиотека. Кризис у нас нынче. И не просто кризис, а кризис в головах, как бы сказал профессор Преображенский, если его немного переиначить.
В литературе, как в церкви, должна быть намоленность. Любой писатель - проповедник. И я проповедник, все свое проповедую — дружбу, товарищество, верность… Но я еще проповедую, что надо быть нестандартным. люблю биографичность, или  авто биографичность. Через них, через биографии, ты прислоняешься ко времени, чувствуешь дух ушедшей эпохи со своим сюжетом  и характерами героя.
Писать  сложно. Если можешь не пиши - так шутил один мой знакомый редактор. Чем дольше я занимаюсь писательским трудом, тем больше понимаю, что это подчас не талант, а работа. Трудная кропотливая работа.Что может быть уделом каждого, или почти каждого, так это дневник. В нем ты набиваешь руку, проявляется интерес к стилистике, построению фразы. Ты с удивлением узнаешь, что  оказывается, написал очерк. Или того хлеще: новеллу. Нужно лезть в словарь и выяснять, что такое «очерк» попутно-  «новелла». Посему я и говорю, что писатель это профессия.
Не люблю слово «графоман». Это слово родилось от озлобленных «мастеров пера», которые рассчитывали, что вот уж при отсутствии цензуры они заживут…Деньги – рекой. А как по другому! Их же произведения гениальны! А может не нужно гениальности? Тем более она, гениальность, существует в их воспаленных головах. В дореволюционной России было такое понятие, как тихая русская проза. Она существовала наряду с такими глыбами как Л.Н, Толстой,  Ф.Н.Достоевский. « Писемский мне интереснее, чем Толстой. У того битвы, какие-то великие события, а этот спокойно рассказывает — и ты сострадаешь тем людям, о которых он пишет, живешь вместе с ними. В предисловии к книге Кущевского написано: наши русские читатели любят вершину — Толстой, Достоевский, Тургенев, а вот немцы больше ценят своих средних писателей. Почему? Большой писатель — он по верхам, по громким событиям. А всегда же интересует и быт, и вроде бы незначительные происшествия — житейское, обыденное поведение человека. Вот это обычно хорошо описывают средние писатели. Нет натяжек, притянутых за уши мотиваций. Ты понимаешь, что только так и мог поступить герой. Мне ужасно нравится, когда не пахнет автором, когда герой сам живет, а не под управлением» -это слова одного из серьезных писателей нашего времени. Ему вторит К.Паустовский. Послушайте: «Недавно я перелистывал собрание сочинений Томаса Манна и в одной из его статей о писательском труде прочел такие слова: "Нам кажется, что мы выражаем только себя, говорим только о себе, и вот оказывается, что из глубокой связи, из инстинктивной общности с окружающим, мы создали нечто сверхличное... Вот это сверхличное и есть лучшее, что содержится в нашем творчестве".  Эти слова следовало бы поставить эпиграфом к большинству автобиографических книг.  Писатель, выражая себя, тем самым выражает и свою эпоху. Это - простой и неопровержимый закон.  Для всех книг, в особенности для книг автобиографических, есть одно святое правило - их следует писать только до тех пор, пока автор может говорить правду».
Для меня слова Паустовского как бальзам на душу. Я тяготею к биографии. Именно к своей биографии, которая, кажется, не представляет ничего интересного. « И не нужно ничего интересного», - говорю я. Я пишу биографию на фоне событий, которые случились при моей жизни. Детская память, она, как промакашка, впитывает все, что попадается на пути. Я родился во второй половине прошлого века. Специально не пишу дату рождения. Дата  это цифра, которая не несет никакой нагрузки, кроме статистической. А вот «Родился во второй половине прошлого века», это уже что-то значит. Вспомните как вы благоговейно читали в учебнике литературы или истории про даты ушедших людей. Трепет брал. «Были же люди»- вздыхали мы. Вот и сейчас, когда  на вопрос внука, когда я  родился , отвечаю, так, как написал, то вижу как напрягается умственно маленький человечек. Он думает, потом говорит: «Деда, так ведь это было так давно! Ты такой старый». То есть он эмоционально прочувствовал фактор времени. А назови цифру, он и значения ей не придаст. И  где как ни в биографии ты систематизируешь события, которые произошли на отрезке твоей жизни. Помните Карибский кризис! Его мало кто помнит. Да и я бы особенно ничего о нем не говорил, если бы не слышал поздно ночью как подьезжал мотоцикл, как раздавались шаги по лестнице и стук в дверь. Слышался разговор, слова «распишитесь» и отец уходил. Мать долго стояла у окна, думая о чем-то.  А ты лежал, прижав коленки к подбородку и думал. Думал, что может быть война и отца забрали в армию. Об этом говорили вечером наши соседи, сидя на лавочке. Я и сейчас помню  соседей по нашему старому деревянному  дому. Они, сидя на лавочке после тяжелого трудового дня, смолили вонючие папиросы «Север», «Прибой» и обсуждали последние известия, которые доносились из радиоприемника. «Ну что же, надо так надо. Пойдем, повоююм» - говорил волжский грузчик дядя Коля или помощник мастера прядильной фабрики дядя Ваня. И никто не думал, что эти дяди коли и дяди вани отрубили по четыре года Великой отечественной. Они готовы были тянуть солдатскую лямку еще, если потребуется. Вот вам и биография. Да разве мало таких событий, которые ты привязываешь ко времени «В каком классе учился»
Особенно сложно писать для детей. Писать для детей это социальная ответственность, так как ты не имеешь права обманывать маленького человечка. Я всегда подергиваюсь от вопроса подрастающего внука: - Дед, а ты был маленьким? Этот вопрос простой, второй последует сложнее: - А как вы жили? Как рассказать пытливому ребенку, что жили мы бедно, но счастливо. С гордостью становились октябрятами, пионерами. Гордились, что живем в стране под названием СССР. Я умело отвожу внимание ребенка на разные сказки вроде:- давным, давно, когда не было ни компьютеров, ни программистов,  и телевизор был далеко не в каждом доме…  Поход на мультики, будь-то в кинотеатр или в сельский клуб, был большим праздником. Тем самым ты вызывашь непонимание у ребенка. Он широко раскрывает глаза и спрашивает: « Как это, без телевизора». Ты терпеливо обьясняшь, что да, было время, когда телевизор еще не придумали. « А мультики вы как смотрели?» - не успокаивается маленький человечек. Ты обьясняешь, в квартирах было радио и  можно было послушать   детский спектакль. «Только послушать? –снова вопрос. – «А посмотреть». И ты пускаешься в обьяснение, что если  кому-нибудь из пацанов крупно повезло, он становился счастливым обладателем фильмоскопа (железки, которая показывала волшебные картинки из сказок на стенке или на простыне) и десятка - другого коробочек с пленками. Тогда все его знакомые мальчишки и девчонки,  собирались у него дома для просмотра диафильмов. Не то, чтобы это заменяло мультфильмы. Это было отдельное волшебное действо, которое захватывало зрителей не меньше, чем мультики в кино. Здесь на помощь приходит дочь и обьясняет пытливому сыну, что даже она застала эти диапроекторы и с нетерпением ждала папу из командировки, зная, что он обязательно привезет новые диафильмы. Ребенок слушает и в его сознании отражается, что было  время, когда не было привычного телевизора. И было это не так давно, так как мама смотрела диафильмы. Но время идет, и вот уже телевизор с мультиками в каждом доме, и вместо радиоточки проигрыватель с пластинками-сказками, и просмотры диафильмов собирают все меньше зрителей, превращаясь в семейные просмотры. Время идет, а волшебство сказки остается.
Давным-давно, продолжаю я блажить, когда компьютеры были большими, а программисты — маленькими, по воскресеньям телевизоры показывали передачу «В гостях у сказки». Целый час мультфильмов — иногда весёлых, иногда грустных, но всегда добрых. Компьютеры уменьшились в размерах и заменили проигрыватели, диапроекторы, а часто и телевизор. Дети повзрослели. Но любовь к сказкам и ожидание чуда осталось.
Сказки — это одновременно и детство народа и его зрелость. Именно поэтому их наивность философична, а мудрость свободна от зауми, не тяжела и не громоздка. В сказках зашифрован генокод нации, в них спрятано "устройство" ее души. Народный дух жив, пока мы помним свои сказки и узнаем в них себя. И не удивительно, что собиратели "преданий старины глубокой" становились народными любимцами. Так случилось с русскими фольклористами Далем и Афанасьевым, так произошло и с их норвежскими коллегами - Асбьернсеном и Му.
Вот как о литературе говорит Иван Денисенко : «Книги не исчезнут – по той простой причине, что их роль не сводится к хранению информации. Книга – это атмосфера в доме, тактильный контакт и терапия, живое свидетельство чувства вкуса, домашнее чтение вслух. Иногда одна книга проходит через несколько поколений и становится живым свидетелем семейной истории. Ни одно электронное устройство не даст столько тепла и красоты, сколько могут дать книжные полки. Гюго ошибся: человек не убил Бога, книга не убила церковь. А интернет не убьёт книгу». Поэтому нам, писателям, так важно держаться  вместе,  встречаться, поддерживать друг друга, мечтать!


Кто вы, подполковник Галямин
Предисловие
С  незапамятных времен Российская империя прирастала землями. Причем часто государственная власть не ведала, что делают ее поданные. Русская земля всегда славилась  пассионариями. Так историк Лев Гумилев охарактеризовал беспокойных людей, которым тошно было сидеть на одном месте.  Это были не обязательно «государевы» люди. Неугомонные казаки, сбившись в ватаги, шли покорять Сибирь или,  подобно соратникам Семена Дежнева, садились на кочи и плыли в надежде на лучший исход. Военный корпус не отставал от  буйных артелей: открывал и присоединял Дальний Восток, Сахалин, а некоторые доходили  до Аляски. Государство только признавало «Де факто» свершившемуся.
Но так было не всегда. Случалось, что государство бездарно теряли присоединенные земли, тем самым ослабляя границы российские. Так случилось в 1826 году на «Ничейных землях» Кольского полуострова, когда по прихоти геодезиста, сдвинувшего слегка нитку теодолита, Российское государство потеряло около ста километров  побережья Баренцева моря и три тысячи гектар оленьих пастбищ. На этих землях шумели семужьи реки, а в бухты,  по-поморски «Губы», - заплывали киты и тюлени.  Это была не только экономические убытки. Трудно оценить потери стратегического плана, когда незамерзающее побережье отошло другому государству.
«Ничейные земли» или «дистрикт», так называли эту территорию сопредельные государства: Россия и Датско-норвежское, а позже Шведско-новежское королевства. В месте соприкосновения Норвегии и России  раскинулась никому не ведомая страна. Страна холода и мрака. Имя ей - Лапландия.
 «Лапландия - это край мрачных скал, омываемых ледяным морем, с крикливыми базарами чаек и гаг, край поседевших, лохматых ельников и морошковых болот… - пишет в книге «Жизнь, обычаи и мифы Кольских саамов в прошлом и настоящем» Надежда Большакова. - Здесь камни цветут мхом и кустарниками ягод, а на спинах великанов-валунов стоят причудливые, корявые сосны, расходятся в «танце» низкорослые березки, и поднимается настроение, глядя на это чудо природы, а карликовый мелколистник так заплетет по тундре редкие тропы, что пробираешься по ним с трудом».
Лапландия - край суровый и нежный, край черной полярной ночи и белого летнего дня… Дантовым адом воспринимали ее люди пришлые, но для коренных жителей - это колыбель, мать, отчий дом. А сколько осенних красок в природе Лапландии! Она, словно вобрав в себя все цвета радуги, выплескивает их на людей. Здесь осень звенит в лимонно-оранжевые колокола. Рыжие, бурые, золотые листья берез и рябин на фоне черных гор, зеленых сосен и елей завораживают. Вечерами очертания сопок оживают, затевая немыслимые игры света и тени, пробуждая воображение, создавая сказочные образы.
Магические слова для многих народностей: Гиперборея, Ребра Северовы, Заполярье.  Эти слова, как заклинание, гнали к полярной звезде неугомонных землян. Причем  пассионарии одинаковы по существу. Здесь не играет роли язык, национальность. Они разные эти люди, но они одинаковы. В чем сходство между людьми так непохожими друг на друга в быту, в вере? Только в одном: упертости в достижении цели. Как наши мужики шли пешком со средней полосы России на Кольский полуостров, так и норвежцы - с плодородного юга к  негостеприимным местам Финмарка, самой северной оконечности Норвегии.
Спала огромная страна за Полярным кругом. Шумели политические грозы, но шумели они где-то там, внизу, под семидесятыми параллелями. Канула в прошлое новгородская вольница, притихли воинственные корелы. Спал огромный норманский край, нарушаемый разве что миграцией саамских оленьих стад, которым без разницы, где пастись.
Неспешно текло время по своему великому руслу. Полярные ночи сменялись полярными днями. Только северное сияние оживляло мертвое пространство.  По небу от края до края блуждает клубок удивительного разноцветья, недостижимого ни одному художнику. Он разный этот клубок. Может быть молочно-белый, словно сконцентрированный снежный вихрь, который в миг распустится и белым шлейфом накроет тундру. И под этим фантастичным зрелищем лежал огромный дистрикт, по которому,  подчиняясь законам миграции, передвигаются оленьи стада от одного лопарского становища до другого. И освещало северное сияние им путь от одной стороны границы до другой.
Идут маленькие люди по тундре, им торопиться некуда. Все с ними рядом: и еда, и дом. Были бы живы олешки. Удивительно миролюбивые люди, эти лопари. Нет у них воинственности. Все их обирают: будь то скандинавы или воинственные новгородцы. «Стало, идет, стало» - в ужасе кричат саами и лезут в свои тупы, в надежде отсидеться. А кто будет их грабить – им без разницы, лишь бы не били. Границы не было. Были ориентиры.
Для убедительности своей правоты на норвежской границе стояла часовня Оскара второго. Стояла сурово, как шведский ландскнехт исподлобья поглядывая на русскую территорию. За спиной рыцаря плескалось неприветливое Баренцево море. На русской территории смотрелась в прозрачные воды реки Паз русская лубочная красавица: церковь Бориса и Глеба. Без рыцарских доспехов, как и положено страдальцам-князьям, но непоколебимая в своем убеждении.
Норвежцы дорожили каждым метром своей земли. И не упускали случая присовокупить еще. Даже если это тундра.  Россию больше интересовали личности, с которой можно было взять налог. Вот и гонялись две страны за плательщиками, забывая о границах. Увлекшись, норвежцы доходили до русского города Колы, что на юге Кольского полуострова. Русские не оставались в долгу. В запале доходили до города Тромсе, что гораздо южнее сопредельных территорий.
 Но всему приходит конец. Наступило время размежевать границы  на ничейных землях. Восемнадцатый век вообще славен тем, что определялись границы, формировались нации.
Сейчас, читатель, я назову фамилию человека, по воле которого ушлые норвежцы «увели» у Российской империи три тысячи гектаров тундры. Это подполковник топографической службы Галямин. Запомните его имя: Валерий Емельянович.  Это имя на Крайнем Севере стало нарицательным, как Иуда. То, что он натворил, почти двести лет назад  и сейчас  отдается в сердцах коренных северян, будоражит умы ученых. Для многих непонятен шаг, который совершил подполковник Галямин. Мнения разделились по правомерности его действий. Кто-то не находит в них  состава преступления, Кто-то, особенно его современники, более категоричны. Но обо всем по порядку.
Галямин В.Е. родился в 1794 году в бедной дворянской семье в городе Гродно.
 В семнад¬цать лет он посту¬пил в Институт Корпуса инженеров путей сообщения, который закончил  в 1814 году.  После чего служил в чине поручика – инженера третьего класса в Корпусе инженеров путей сообщения. Затем последовал стремительный  рывок в карьере безродного офицера. В июле 1816 года он был переведен в Свиту Его Императорского Величества по квартирмейстерской части. В 1817 году - он уже штабс-капитан. За усердное исполнение поручений в 1819 году пoлучает от Александра первого «Высочайшую» награду — бриллиантовый перстень. Успешно продвигается по служебной лестнице: капитан  в 1819 году, подполковник в 1822 году.
Нужно отдать  должное: профессионал он был великолепный. В библиотеке ПГУПС сохранилась карта Санкт-Петербурга и окрестностей, выполненная Валерианом Галяминым. Кроме этого  преподавал в Корпусе топографов. Отличная биография инженера-геодезиста. Так, наверное, он бы и остался в учебниках по  геодезии, картографии как профессиональный геодезист, если бы не одно «но».
Как опытный топограф, он был откомандирован на работы по рекогносцировке границы между российской Финляндией и  шведской Норвегией. Справился он с заданием  на удивление быстро. В сентябре 1826 года он прибыл в Петербург с норвежскими чиновниками для отчета Коллегии иностранных дел «Об установлении границы с лопарями»  и за отличное исполнение этого поручения получил 2 тысячи рублей, орден Меча и бриллиантовую табакерку от короля Швеции и Норвегии. Заметим: не от правительства Российской империи,  от короля Швеции и Норвегии. Далее, он по – прежнему служит интересам России, за что был награжден российскими орденами и почетным оружием.
Можно по-разному относиться сегодня к восстанию декабристов, но нельзя отрицать того, что их лозунги и дерзкий, смелый вызов самодержавию оказали огромное влияние на умонастроения не только современников, но и нескольких последующих поколений.  После подавления восстания началось активное преследование его участников и сочувствующих. В. Е. Галямин, как установило следствие, не был членом тайных декабристских обществ, но он тоже был наказан — за то, что сжег, а не передал Следственной комиссии, письмо родным декабриста А. О. Корниловича, преподавателя географии в Училище топографов. За что и пострадал.  В. Е. Галямин был освобожден от всех должностей, исключен из Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части и переведен в Петровский пехотный полк.  Галямин попал в число «карбонариев».
Так бы и вошел он в скрижали достойных  людей России, но история с границей не давала покоя не только лопарям, коренным жителям Лапландии, но и прогрессивной части общества. Беспокоиться было о чем патриотам России:  граница была сдвинута на восемьдесят верст восточнее. Россия, благодаря манипуляциям профессионала-геодезиста потеряла больше трех тысяч гектаров земли и лишилась выхода в стратегический Варангер-фьорд.
 «По совершенно необъяснимым условиям проведения… границы с Норвегией, - писал в 1897 году известный исследователь Севера контр-адмирал Сиденснер, - мы отдали норвежцам несомненно нам  принадлежащий берег Мурмана от Ворьемы до устья Паза, вследствие чего все русские, посещающие эту местность, подвергаются каждый раз осмотру до нелепости исполнительных по службе норвежских таможенных чиновников».
Так бы и затихла эта история под спудом времени, став достоянием кабинетных ученых, если бы не одно «но». Имя этому «но»  - книга Бориса Полякова «Кола», изданная Мурманским издательством в 1983 году. Эта книга вколыхнула жителей Заполярья. Ее ценность усиливалась тем, что писатель сохранил реальные действующие лица того времени и ни на шаг не отходил от исторической канвы.  Реальность событий и, главное, ситуацию с разделением границы, подтвердил профессор-историк Киселев А.А., заведующий кафедрой истории Мурманского государственного педагогического института.  Не верить ему мы не могли, так как  труды профессора Киселева А.А. по краеведению Кольского полуострова вышли за пределы Российской Федерации и получили заслуженное признание у скандинавских соседей. Да, утверждает маститый ученый, на лицо вердикт продажи государственных интересов России. Итак, читайте:
Кто вы, подполковник Галямин.
              Размашистыми шагами по стране шел1983 год. Первый год  после смерти генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева Л.И. Державу  тряхнуло, и она  вздрогнула. Казалось, что страна после такого потрясения не  сделает ни шагу. Но обошлось. Потоптались и снова пошли. На пост  первого коммуниста был избран Ю.А.Андропов. Ну и что скажите вы. Да вообщем-то ничего, если бы не одно событие. Событие простое: - конференция  партийной организации Печенгского района. С нее все и началось.
В то время, время повального дефицита, дефицитом было все. Но самым главным, так сказать основным дефицитом была...была...не трудитесь угадывать, молодое поколение. Лучше спросите у родителей, и то с условием, что им за сорок. Они не задумываясь ответят: книга. Да. Художественные книги, которые сейчас  лежат на прилавках оптом и в розницу. Лежат разные : похабные детективы, скаберезные истории. Рядом с ними сиротливо ютится классика, хотя не читают уже ни тех, ни других.
В те далекие  восьмидесятые книга являлась огромным дефицитом, а советский народ (была такая общность, не удивляйтесь)  признан самым читающим народом в мире.  Народ стоял ночами за подпиской, обменивался книгами, зачитывал  до дыр интересные произведения.  Все было. Но это уже было.
На таких мероприятиях, как партийная конференция, у коммунистов была возможность купить дефицитную книгу. Отдел пропаганды и агитации райкома партии правдами и не правдами  выбивал дефицитные фонды. Для облкниготорга такие мероприятия были выгодные. Под  шумок он сбывал несметное колличество издательской продукции под видом нагрузки. В основном это были страдальцы по теме: «Политиздат». Так и получалось: одна книга - дефицит, две других-…да, именно из вышеобозначенной тематики.
При регистрации на конференцию я получил блокнотик красного цвета с текстом интернационала на обложке. Текст был необходим для пения.  С текстом  у всех была проблема. Он не запоминался.  К блокнотику прилагался  беленький листок  с печатью общего отдела райкома. Его нужно было  обменять на пакет с книгами, что было и сделано.  Двух название не помню, а третья - «Кола», прочитал  на красивой обложке. Борис Поляков - автор. Нужно сказать, что никто не знал, что это за книга. Не знали и автора. Скорее догадались, что она дефицит. Дело нехитрое: сравнили с двумя другими - и вывод.
В зале, пока шли процедуры организационного порядка, стоял шелест. Но вопреки всему листали не партийные документы, разложенные для ознакомления. Листали «Колу». Потом шелест прекратился и в зале возникло подозрительное молчание. Все же конференция: событие районного масштаба. Народ встречается, общается. А тут тишина. Первый секретарь райкома Н.М. Волосников приподнялся со стула и вгляделся в зал. Он понял все. Улыбнулся и пошел к микрофону. Очень корректно напомнил присутствующим о своем предназначении сегодня, о партийной дисциплине вообще. А книгу «Кола» (народ вздрогнул и оторвал глаза от страницы этой книги) можно будет почитать дома.
- Кстати, - произнес он неформально: - Уникальная книга о наших краях. Написал ее непрофессионал, наш земляк, Борис Поляков.
Это была первая, как бы сейчас сказали, презентация новой книги.  И какой! «Колу» я запомнил на всю жизнь. Она и сейчас стоит у меня на полке с книгами о Севере.
С первых страниц окунаешься в нехитрый быт северян середины XIX века. Любовь к своему суровому краю. Любовь человеческая.  И защита родной земли. В 1854 году английский корвет вошел в Кольский залив и сжег Колу.   Коляне, почти безоружные, защитили свой город, отстояли его, не пустили захватчиков.
Меня поразили и интересуют до сих пор  люди, герои книги. Это городничий города Колы Шешелов, благочинный, священник Воскресенского собора,  купец рыбопромышленник Герасимов.  Они пытались дознаться правду о границе между Норвегией и Россией, проходящей в сорока километрах от поселка Никель, на месте которого был Печенгский саамский погост.
Так, благодаря партийной конференции, жители Печенгского района смогли практически первыми в Мурманской области познакомиться с «Колой». Нужно ли говорить, что эта книга переходила из рук в руки любознательных посельчан.  Люди читали, обменивались мнениями. А если учитывать, что при магазине «Книга» было общество книголюбов, то нужно ли говорить какие там разгорались споры. Мы были причастны к границе. Жившие на самом крайнем северо-западе СССР, в пограничном закрытом районе,  мы физически ощущали  пограничье.
   Разговоры разговорами, а правду о границе знать хотелось. А тут такая смута: граница проведена неправильно. Без учета российских интересов. Самые умные  бросились искать источники в районной библиотеке, но там было пусто. Будучи в Мурманске я нашел в букинистическом магазине книгу Г. Метельского  «По кромке двух океанов», в которой упоминается поселок Никель. Но летоисчисление в ней велось с 1944 года, когда советские войска вошли в тогда еще финский поселок Колосйоки. И все. Никакой перспективы приоткрыть тайну.
Но народ любознателен. По крохам выяснялось, что границу провели совсем недавно по историческому измерению: в 1826 году. И, что самое главное, провели без учета национальных ориентиров. А ориентиров оказалось много: это часовня святого Георгия, что до сих пор стоит на реке Нейден в Норвегии, церковь Бориса и Глеба на реке Паз. Ее можно  увидеть с реки, если пробраться в пограничную зону.
-Да и вообще, это русская земля - в сердцах бросил один старожил, охотник и рыболов. Потом хлопнул полстакана водки, закусил, чем бог послал  (нужно ли говорить, что беседа с такими атрибутами шла на привале) и продолжил:
-Сам не знаю, но люди сказывали. Хотите, верьте, хотите нет - снова пауза. Кто-то из нетерпеливых бросил:
-Семеныч, ну не томи, рассказывай! Семеныч, а это и был старожил Печенгского района, насладился вниманием. Потянул время, закурив вонючую папиросу. Не торопясь, затянулся, пустил кольца и только тогда продолжил:
-Да что тут скажешь. Продали нашу землицу - не спеша начал он. Соратники по охоте, зная нрав старого Семеныча, терпеливо дожидались продолжения вещания.
-Давно это было. В прошлом веке - повторил он задумчиво.
-Вообще - то здесь одни лопари жили. Русские только на промысел приходили из-под Колы - снова заговорил он.
-А этот народ границ не признает, кочевники. Куда олени, туда и они. Мы с ними после войны намаялись - Семеныч замолчал.
Нужно сказать, что Семеныч был местный Дерсу Узала. Он знал весь район, и даже пограничную Норвегию. Причина проста: до войны был призван в погранвойска в Заполярье и охранял границу от финнов. В зимнюю (так звали на севере финскую войну) - гнал финнов на запад. В Великую Отечественную войну - противостоял немецким егерям на хребтах Муста-Тунтури, что на полуострове Рыбачьем.  А в 1944году сам бог велел перейти границу и освобождать Северную Норвегию. Если его раскрутить на воспоминания, что мы  и делали, он мог много рассказать. Мы даже прощали ему легкое привиранье при повествовании, и выставление собственной персоны на передний план.
-Вот ты мне, Виктор Алексеевич ( это я), книжечку дал почитать. «Кола» называется. Я ее от корки до корки  прочитал, да еще старухе своей вслух читаю. Так что я тебе ее скоро не верну - покосился на меня Семеныч. Его ремарки были пропущены мимо ушей. Народ жаждал информации.
-Так вот автор, как его... фамилию запамятовал... - заерзал Семеныч.
-Поляков - подсказал кто-то.
-Вот- вот, он самый, Поляков - оживился Семеныч.
-Кстати, он наш, Мурманский, в Коле живет. Да  его многие знают, шоферит он. Простой мужик, а, глянь, такую книгу написал - Семеныч задумался.
-Дал же Бог способность: книги писать - продолжал он.
-Я вон сколько событий в памяти храню, сколько пережито. Ан нет у меня способностей, - задумчиво произнес наш старый приятель.
Здесь я отвлекусь. Сколько раз  корил себя, что не записывал байки и рассказы этого человека  - легенды. Несмотря на возраст, он обладал великолепной памятью и помнил труднопроизносимые названия населенных пунктов, рек, озер. Помнил все горные вершины. Все помнил.  Слушаем Семеныча дальше.
-Я как-то с пограничниками сидел  - вновь ожил Семеныч. Здесь мы промолчали, так как Семеныч мог оказаться где угодно. Даже в пограничной зоне, куда смертным путь заказан.
-Сидим, рыбу ловим. Зимой дело было  - пояснил Семеныч, словно это имело к рассказу отношение.
-Холодно, ветерок по льду гуляет. Водочку для сугрева потребляем - продолжал старый. Мы терпеливо сносили все это вступление. Иначе нельзя: обидится.
Так вот - словно не замечая нашего нетерпения дойти до сути -вещал Семеныч -смотрим, бежит солдатик. Явно - к нам. Ну, бутылки снежком припорошили и начальник их, стало быть, приосанился. Он не ошибся. Солдатик его искал. Вообщем, возникла проблема с проездом кого-то из священников  в Борисоглебскую церковь. Начальник проблему разрешил - снова пошел в повествование Семеныч - и…покосился на пустой стакан. Кто-то из аудитории  срочно исправил ситуацию.
-Семеныч, что с границей!- не выдержал один из сидящих. И тут же был уничтожен пронзительным уничтожающим взглядом Семеныча:
-А ты куда-то торопишься? - Окрестные сопки содрогнулись от хохота.
Стояла удивительная ранняя осень Заполярья. Мы уютно расположились на берегу безымянного ручья, несущего свои воды в озеро Сальмиярви. Прозрачная, искрящаяся вода, весело перепрыгивала с камня на камень, напевая о чем-то своем. Семеныч внимательно всмотрелся в воду, цокнул языком и сказал:
-Семужний ручеек - то. Затем распрямился, облокотился о валун, вытянул ноги. Сел удобнее.
-С границей говоришь - он помолчал.
- Так пропили границу – закончил Семеныч неожиданно. Мы недоуменно уставились на него. Ну, загибает, старый!
-Пропили границу за три бутылки норвежского рома, - повторил он упрямо.
- Чего смотрите? Все просто. Кто там страной правил, не знаю, врать не стану. То ли Алексашка, то ли Николашка. Только он поручил кому-то определиться с границей между Норвегией и Россией. И вот этот хрен с бугра... - все, простите, читатель. Воспроизвести вольное повествование исторических событий я не могу. Смешал старый воин всех царей и их посланников в кучу вместе с определенной субстанцией. Но поздние источники подтвердили справедливость и реализм вольной трактовки Семеныча.
В результате демаркации границы  у Норвегии оказалась три тысячи квадратных гектаров земли ничейного дистрикта (нейтрального района) и около ста километров незамерзающего побережья и реки Якоб-эльва. Границу провели  по середине реки Паз с одним исключением. Норвежцы согласились обозначить русское присутствие  в виде церкви Бориса и Глеба площадью полтора квадратных километра. Так приблизительно рассказал нам Семеныч перепитии с границей.
Семеныч замолчал, переведя дух. Мы ошарашено молчали. Наполненные стаканы сиротливо перемигивались гранеными боками. О них забыли! Такая история. Детектив! Компания у нас была вполне грамотная: молодые специалисты, приехавшие из столичных вузов. Мы увлекались историей Печенгского района.  Исходили район. Находили массу интересных вещей, создавали музей.  Вообщем, народ был тертый. Но здесь притихли.  Такое  слышали впервые.
-Семеныч - не выдержал кто-то. - А ты про выпивку  к чему рассказал?
-Думаешь, вру - развеселился Семеныч - не веришь?- Да погранец сказал, а он - политработник. Чего ему врать!
-Так и сказал? За три бутылки норвежского рома? - переспросил кто-то из недоверчивых.
-Ну не верят! Какой мне смысл врать  - возмутился Семеныч. - За что купил, за то и продаю - обиделся он.
-Да, чуть не забыл. Еще орденом его норвежским наградили и табакеркой. Вот так! - хлопнул себя по коленям Семеныч.
Народ потрясенный молчал. Было что-то символичное в этом молчании под небом Заполярья в сорока километрах от этой самой границы. Действительно, что мы знали о нашем Пограничье. Ровным счетом ничего и информацию нашего ветерана оспорить никто не мог. Да и не стал бы. А то, что такие сведения могли вырваться только у пограничного офицера, охотно верю. Кто в то время мог изучать такие предметы как теория и история границ.
-Семеныч? А какая фамилия была у офицера, который демаркацию проводил - снова задали вопрос Семенычу.
-Да, понимаешь… Как-то растерялся и не спросил - нехотя ответил Семеныч. Что здесь скажешь.  К нашему всеобщему недовольству фамилию Семеныч действительно не знал. Нечто он бы умолчал. Фамилия офицера осталась неизвестной. Тем и закончился исторический диспут на охоте.
Мы продолжали жить в Никеле, и Норвегия будоражила нас. Она была совсем рядом. Хотелось знать больше о этой стране.
Норвежцы. Что мы слышали о них?  Чтобы совсем себя не уличить в невежестве скажем, что о Норвегии знали, как о стране фиордов, которая омывается Гольфстримом.  Что там все взрослые катаются на лыжах, дети рождаются  с лыжами на ногах. В Осло проходила зимняя Олимпиада в 1952 году. Наиболее продвинутые вспомнят имена Фритьофа Нансена, Раула Амундсена. Грина спутают с Григом большинство. О художнике Мунке и слыхом не слыхивали. И ничего удивительного. Своих не помним.
А если сказать, что Григ переписывался с Чайковским, то глаза слушающих округлятся. Хотя ничего не округлятся: «Ну и что скажут. Подумаешь, мало ли кто с кем переписывался и переписывается».
Но с Чайковским - случай особый. Он в своем дневнике записал, что в музыке его норвежского друга для каждого русского есть что-то: «Близкое, родное, немедленно находящее в нашем сердце горячий сочувственный отклик». А рязанские любители музыки Грига ему памятный адрес к шестидесятилетию прислали. Это было в начале прошлого века. Он и сейчас хранится в музее Грига в Бергене.
  Фритьоф Нансен чуть не женился на Софье Ковалевской (да-да на первой женщине-математике), которая в то время заведовала кафедрой математики в Стокгольмском университете. Его, Нансена, познакомил с этой ученой дамой Норденшельд, тоже известный полярник. Они встретились на катке… «Увы, такова жизнь» - иронизировала над собой Ковалевская. Нансен выбрал Еву Сарс, известную певицу и спортсменку, дочь ученого-океанографа, основателя Бергенского музея
Чехов очень хотел приехать в Норвегию. У человека все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли - это была его жизненная позиция. Все эти качества Чехов увидел в Фритьофе Нансене. Чехов даже хотел написать пьесу, посвященную великому полярнику, отправившемуся на Северный полюс. Для восприятия Чехов даже собрался в Тромсе, но он был уже болен…
  Выпускники филфака, может быть, Гамсуна вспомнят. Но это только выпускники филфака, имеющие скандинавскую ориентацию. Почему? Да потому, что Гамсун призывал к сотрудничеству с Гитлером, когда фашисты оккупировали Норвегию. Поэтому мы его не знаем. Но норвежцы хоть и не могут простить ему этой выходки, но все одно помнят его, даже печатают и читают его произведения. Хотя для национального престижа обьявили Гамсуна в тот период слабоумным. Он даже в их «Желтом доме» посидел. Но умер вполне благопристойно, в собственном доме  в возрасте девяносто трех лет.
Хорошо сказал один его современник: «Если архитектор, построивший прекрасное здание, совершит потом преступление - его следует наказать. Но вряд ли нужно при этом наглухо забивать досками окна и двери построенного им дома». Хотя это помогло очень слабо. Разгневанные норвежцы не ленились приехать к Гамсуновскому загородному дому, чтобы бросить через садовый забор его, гамсуновские, книги. Грузовики увозили книги тоннами.
Норвегия- родина сырорезки и скрепки–это заслуга клуба кинопутешественников.
Что еще? Нефть, конечно. Их рачительное распоряжение внезапно свалившимся богатством у нас в печенках сидит. Дескать, вот они, а мы… ну и так далее. Не удивительно, что съездить туда очень хотелось. Одним глазком посмотреть, что это за страна фьордов.  Были счастливчики. Ездили в Киркенес, центр фюльке ( провинция) Финмарк по культурному обмену. Возвращались таинственные, задумчивые. Ну а мы довольствовались информацией из газет, книг и…из рассказов тех, кто там побывал.
  Прошли  годы. Многим историческим небылицам время  дало свои оценки. И что вы думаете? Прав был наш Семеныч, краевед и историк по призванию, хотя сам этого не ведал. Прорвались сведения. Император Николай I доверил ведение пограничных переговоров с шведским дипломатом бароном Нильсом Фредериком Пальмшерной  подполковнику В.Е.Галямину и отрядил его для демаркации границы.
Вот и зазвучала эта фамилия! Это уже вам не «хрен с бугра» восьмидесятых! Запомните эту фамилию: Галямин Валериан Емельянович. Перед офицером инженерных войск стояла задача - выяснить рубеж исконно русских земель и провести границу в соответствии с ним. Но петербургский посланник с непостижимым равнодушием отнесся к государственным интересам империи. Напрасно лопари указывали ему на целую приходскую зону, сложившуюся вокруг церкви Бориса и Глеба, на древние поморские становища - он с легким сердцем согласился отступить на реку Паз, как на том настаивали шведско-норвежские делегаты. Они-то, в отличие от Галямина, прекрасно ориентировались в местной топографии. Сговорчивый подполковник, не производя рекогносцировки (!) государственной границы, подписал официальную карту, подготовленную предусмотрительными шведами. Галямин  получил за это шведский орден Меча плюс золотую табакерку с бриллиантами и личной монограммой короля Карла XIV Юхана. И, как добавляют источники, еще и три бутылки рома.
Вот откуда расхожий термин: «Пропили границу»! Но, когда мы  сидели на берегу гостеприимного ручья, знать этого  не могли. У нас была только одна книга «Кола» и народный источник информации - Семеныч. Мы верили и не верили Семенычу. С чего бы ему врать, хоть мы и были на охоте. Опять же книга «Кола» засела в головах, что с границей дело нечистое. Мы были крепко ошарашены: на дворе стояли восьмидесятые годы и такого разгула взяток, как сейчас, представить себе не могли. Тем более на государственном уровне.  Хотя чего здесь такого:  взятка в России дело обычное.
Мы еще   не могли знать, что в стране произойдут такие перемены, что коллизии с границей померкнут. Граница с Норвегией откроется, но поедем мы туда из другой страны. Нашей страны не стало. Страны, к которой мы привыкли, которой  гордились. Из всех последствий начавшейся перестройки  виделось положительное только одно: это открытие границ.  Открылся и наш Борисо - Глебский пропускной пункт, через который  советский народ, который сам себя уничижительно прозвал «Совок», хлынул в соседнюю страну. Кто из-за любопытства, кто зарабатывать всеми способами, на которые способен человек.
Когда речь идет о границе, об ее истории то нужно понимать, что речь пойдет не о геодезическом факторе, застывшей нитью в прицеле теодолита, не  о физической демаркационной линии.  Нужны символические аспекты.  Социальное содержание границ, как правило, обходят стороной писатели. Да что там писатели! Ученые избегают заниматься этим. А зря. Это богатейший материал для изучения роли границ в формировании национального и этнического самосознания.
Помню,  я пересекал границу с Норвегией, когда над пограничным пунктом еще сияли буквы «Союз Советских Социалистических республик», а на красно-зеленом столбе  размещался герб СССР. Это вызывало гордость. Затем недальновидные политики пустили ветры перемен, и результатом стал транспарант с буквами «Российская Федерация». А на пограничном столбе, как на насесте, сел двуглавый орел, вытащенный из прошлого. Ему не по себе, этому орлу. Он  не на месте. Его водружатели явно не в ладах ни с историей, ни с литературой.
-Прервалась цепь времен - не нами написано, не нам отменять. Вот и смотрит косенький орел в разные стороны рассеянным взором, тянет свои худенькие лапки, ища точку опоры. А на него снисходительно смотрит добротный норвежский лев. Они старые знакомые, орел и лев. Только лев все это время набирал силу, а  византийский орел деградировал в «ножки буша».
Приоткрылись архивы и скудно, неохотно стали поступать сведения о границе, пожалуй, самой маленькой, но самой стабильной.
Рушилась огромная страна. Словно куски подмытого берега отваливались союзные государства. Появились новые границы.  А граница с Норвегией стоит незыблимой с 1826 года. Сколько ни было попыток со стороны царизма, потом советских деятелей изменить границу, но,  как ни странно, все оставалось на своих местах.
Но вернемся во времена,  которые будоражили умы героев  «Колы». На пороге стоял 1823 год, не за горами - восстание декабристов. Не известный еще Галямин В.Е, закончил Институт корпуса инженеров путей сообщения и занимался съемками окрестностей Санкт-Петербурга. Никому не было дела до «Ребер Северовых», как называли тогда Заполярье. А оно жило. Далеко за полярным кругом столетиями шел прямой контакт двух народностей: славянской и германской. 
Холодные воды омывали  неприветливые берега, аскетизмом веяло от черных подчас аспидных скал, но шли в этих водах поморские шняки и кочи. Навстречу им  попадались норвежские иолы, которые в свою очередь искали птицу счастья в заполярных краях. Поморы, эти российские мужики, частенько под покровом ночи, а ночь полярная длилась не один месяц, приходили в «Норвегу». Норвежцы тоже не были благообразными дядями с чисто выбритыми подбородками и трубками – носогрейками. Они зарабатывали неплохие деньги на контрабандном роме, спаивая немногочисленное население российского Кольского края.
- До бога высоко   до царя далеко - говаривал бородатый помор, перекрестившись на Николу. Ни в чем не уступал ему и гладколицый норвежец, покосившись на портрет короля Карла IV. Оба шли в рискованное плавание. Для пущей безопасности не ленились и пушечку на борт закатить. В море всякое бывает.
 Поморы в старину были людьми ушлыми, тороватыми, искусством купить подешевле - продать подороже владели изрядно и копейку считать умели. Да и купец того времени - это не толстый дядька, что сидит в лавке и лузгает семечки. Тогдашние купцы (особенно морские) торговать ездили не только с иконами. Пищали, сабли – этого добра было в достатке на борту,  мол, чтобы от лихих людей при случае отбиться. А случаи бывали разные. Порой «мирные купцы», засунув совесть и Библию подальше, превращались в... пиратов. Грабили коллег по бизнесу из тех, что слабее и беспечнее. В море было не до романтики.
Так и существовали два народа: русский и норвежский. Огромная неподьемная Россия, надеющаяся на Бога и на «Авось» и маленькая, но подвижная пассионарная Норвегия. Что, впрочем, не мешало им общаться, и даже изобрести свой отдельный? ни на кого не похожий язык? «Рюске-ножке».
Но ничейный дистрикт не волновал русское чиновничество. «Охвостье»- так острили столичные умники. Министр иностранных  дел России граф Нессельроде называл Заполярье  «Землей лопарей».
Отношения между странами отличались мирным характером. Русско-норвежская граница всегда была  стабильной. Да и протяженность ее была скромной – не более 200км.  Царские власти никогда не считали эту границу важным объектом. Как отметил Ерик Егеберг, норвежский историк, Россия и Норвегия были «Cвязаны здесь хвостами». «Голова» России находилась в Санкт-Петербурге, и ее внимание было обращено туда,  где другие великие державы угрожали русской гегемонии, – на Балтику, Черное море, Дарданеллы и Дальний Восток. А здесь, так называемый дистрикт, нейтральная зона. 
«Норвежцы и русские соседствуют тысячу лет, и между этими народами и их странами не было серьезных конфликтов» – так начинает свой труд по истории российско-норвежских   отношений норвежский ученый К. Селнес.
Казалось бы, что делить. Желто-бурый «лишайник», выползающий и карабкающийся на вершины огромных камней.  Множество низин, большинство из которых хранили воду, образовывая линзы маленьких озерков. Вокруг, насколько хватает глаз каменное плато. Кое-где топорщатся березки высотою не более пяти метров. Поверхность камней покрывает, местами разрываясь, ковер из лишайника и ягеля. И сопки. Насколько хватает глаз, волнуются они гребнями, словно стиральная доска, чтобы дойдя до края земли взбугриться мощными скалами и, сойдя с ума, оборваться вниз.
Нашим поморам повезло больше: Кольский полуостров обширнее. К северу вел не узкий ручеек вдоль холодного северного моря, а перед ним, русским мужиком, расстилались необьятные, несоизмеримые с Норвегией просторы тайги, тундры. Норвежцы оказались  упорнее: они дошли и обжили места  более северные, за семидесятой  широтой.
«Наш пустынный Мурманский берег спал еще девственным сном, когда в Финмаркене уже зарождались признаки широкой культуры, возникали города и крупные поселки, а на острове Вардэ стояла крепость с постоянным гарнизоном и замок, где жил губернатор. Образовав в 1814 году самостоятельное государство, норвежцы проникались сознанием своей народности и дорожили каждым клочком своего отечества. Их лопское население стало подвигаться под напором европейцев на Восток и широко разлилось по нашим пределам. Наши русские лопари — Нявдемские, Пазрецкие и Печенгские, забили тревогу, так как их выгоды  были нарушены…». Так пишет русский чиновник, секретарь Архангельской Казенной Палаты  Чулков Николай Осиевич. Свою статью «К истории разграничения России с Норвегией» он  посвятил истории подготовки демаркации границ Норвегии и России 1826 года и подробному изложению экспедиции В.Е. Галямина  по установке пограничных столбов на Паз-реке и прилегающих территориях. Было это в 1901 году. Пожалуй, это одна из интереснейших статей, в которой раскрывается неповоротливость Русской империи, и ее безразличие к национальным окраинам. Его рассуждения удивительным образом перекликаются с беседами героев «Колы», когда они бесконечными зимними вечерами рассуждали о привратностях судьбы границы.
Шло время, и отсутствие границы стало причиной постоянных трений между Россией и Норвегией или, вернее, между Россией и Швецией в XIX веке. Север, а точнее Заполярье, обживалось.  Уже не только лопари гоняли свои стада с востока на запад и обратно, не считаясь с государственными условностями. Солдаты гарнизонов Варде и Вадсе занимались рубкой леса, сбором ягеля. Не брезговали умыкнуть десяток - другой оленей у печенгских и пазрецких лопарей. Требовалась государственная защита. Но кто мог помочь русским поданным лопарям? Только  исправник, да и тот находился в Коле.
История донесла предложения архангельского губернатора: «…все эти места принадлежат России, а берега те заняли в разные годы самовольно норвежские лопари…». Затем идет пояснение, что норвежцы манкируют сложными для русского языка и уха лопарскими названиями рек. То есть подменяют названия рек, отсюда и расхождение в 80 верст.
Важным критерием, послужившим, по мнению архангельских чиновников причиной несогласия с норвежским проектом проведения границы по Пазреке, было наличие церковных строений на территории погостов. Согласно показаниям кольского мещанина Шабунина,  на берегу Пазреки находилась церковь Святых Бориса и Глеба, построенная  в 1566 году. Показания Шабунина подтвердил архангельский мещанин Гаврила Плотников, имевший на территории нявдемского погоста промыслы. В дополнение к показаниям кольского мещанина, в губернской канцелярии была отыскана жалованная грамота Ивана Грозного, по которой монастырю преподобного Трифона в 1556 году были дарованы  земли всех трех оспариваемых погостов. Эта информация беспокоила наших героев, и они не могли понять позиции правительства
 Ответ из Санкт-Петербурга пришел на удивление быстро. Уже 29 апреля 1825 года Архангельск получил ответ от управляющего делами Министерства иностранных дел Павла Дивова. Формулировка была краткая: «Необходимо прекратить следствия по жалобам лопарей, по причине передачи дела на усмотрение пограничной комиссии, куда от российской стороны командировался подполковник В.Е.Галямин и прапорщик Вейкарт».
На историческом небосклоне взошла новая, никому не ведомая, звезда. События, до этого тянувшиеся годами, разворачивались с поразительной для того времени скоростью. Уже в июне 1825 года Галямин с  норвежскими комиссарами отправились на берег Пазреки для проведения разграничения. Галямин не подчинялся архангельской администрации и те даже не получили отчета о работе. Далее все уже известно
Практически весь «общий район» в том виде, как его представляли себе норвежцы, отошел к Шведско-норвежской унии. Была попытка пересмотра Конвенции, предпринятой  российской стороной в 1830-е годы. Это была просьба Великого Княжества Финляндского допустить «их» саамов к побережью Северного Ледовитого океана. Но просьба успехом не увенчалась. Конец этим попыткам положила Крымская война 1853-56 годов. При подписании в ноябре 1855 г. договора между Англией, Францией и Швецией,  последняя ставила своей целью не только возвращение Финляндии в результате благоприятного завершения этой войны, но и сохранение границ на Севере в соответствии с положениями Конвенции 1826 года. Какие уж там требования пересмотра, когда Россия, потерпев поражение,  не имела права держать флот в Черном море.  Более позорной войны крымской, была только японская.
Российско-норвежская сухопутная граница была установлена впервые как граница между российскими и шведскими владениями  в соответствии с Петербургской конвенцией от 2 (14) мая 1826 года о разграничении в «Лапландских погостах»  и  существует практически в неизменном виде.
 По роду деятельности я часто был в Норвегии. Побывал на всех «знаковых» местах русского присутствия. Грустно было. Столько потерять земли. Причем земли стратегически важной, в первую очередь, для обороноспособности страны.
Меня интересовал подполковник Галямин. Кто он? Обычный мздоимец, коими всегда славилась Россия, или верный служака, которому наплевать было на интересы России, лишь бы выполнить приказ. Дошли слухи, что сам министр иностранных дел граф Карл Нессельроде напутствовал подполковника: «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет». И он отдал!  А шведы знали, что  просят! Получив все, что было задумано, несмотря на скандинавскую сдержанность, они щедро отблагодарили подполковника. 
Одним из первых, кто пролил свет на личность подполковника, был Санкт-Петербургский государственный университет путей сообщения, больше известный как Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. Мало пролил. Еще и выбил золотыми буквами как славного сына отчества. Судя по обильной, покрытой елеем, информации СПГУПС,  Галямин был действительно: « Слуга царю…». Но, как ни странно,  засветился в деле о декабристах и даже пострадал.  За ним тянулся  след участника по делу декабристов. Это  смущало городничего Шешелова, одного из героев “Колы», реально жившего в то время человека, который тоже был привлечен по делу о декабристах и в результате оказался сосланным из Санкт-Петербурга в далекую Колу. Для него  было непонятно, что  человек, сочувствующий декабристам, мог так поступиться государственными интересами.
Известный путешественник В.И.Немирович – Данченко в своей книге «Страна холода» изданной в 1877 году, Галямина награждает нелестными эпитетами: «Недобросовестности некоего чиновника – Галямина», «Взяточник Галямин». Затем четко: по военному, он добивает подполковника Галямина: « К сожалению, у Галямина не нашлось ни чести, ни преданности отечеству, а судя по преданию, известному всему северу, была только непомерная жадность». Галямин не смог ознакомиться с книгой. Он умер в 1855 году.
По мнению министра иностранных дел России  графа Нессельроде, Галямин  исполнил поручение «С отличным благоразумием». Он был обласкан с обеих сторон: его вернули в свиту государя, а шведский король облагодетельствовал подарками, составной частью которых были три бутылки норвежского рома.
Нужно отметить, что шведские комиссары не были даже упомянуты в документах и поощерениях. Да и чего поощерять. Они просто добросовестно исполнили свою работу. Запомните эти фамилии: полковник  Шперк, майор Мейлендер и  инженерный офицер Павлодан. Норвежцы их помнят, в отличие от подполковника Галямина в России.
Не мудрено, что  действия Галямина вызвали недоумение не только у героев «Колы».   Ряд российских чиновников и общественных деятелей подвергли подполковника жесткой критике за проявленную им уступчивость на переговорах о границе, называя ее «замысловатою» и «странною».
Ходили слухи о якобы полученной  взятке от шведско-норвежских комиссаров за уступку русской территории и о том, что Галямин в ходе переговоров в Лапландии был «в невменяемом состоянии».
Это подтверждает Чулков Н.О. Он пишет, что «слуга царю» подполковник Галямин,  « не обратил на сие никакого внимания» на  лопарей, которые  «старались показать ему старую границу и просили рассмотреть оную подробно». Но « …Он, Галямин, до постановления пограничных теми же комиссарами  (норвежскими, прим автора) знаков, все время находили[сь] в местечке Васин норвежского владения». Вот это геодезист! А если добавить, что он был в «невменяемом» состоянии!
Это все  цитаты,  ничего не придумано. Особенно впечатляет «Невменяемое состояние». Может,  как раз и были использованы три бутылки рома? Снова всплыл лик старожила Печенгского района Семеныча с его исторической фразой «Пропили границу». 
Но совесть  Галямина мучила: «Осенью 1826 года подполковник Валериан Галямин, осуществлявший российско-норвежское разграничение, а потом проводивший демаркацию новой границы, составил записку «о возможном сокращении границы со Швециею и Норвегиею». Финляндии, входившей к тому времени уже в состав Российской империи, предлагалось обменять внутреннюю территорию, вдающуюся в глубь Норвегии, на пространство, находящееся «между рекою Пазрекою, границею Великого Княжества Финляндского и рекою Таною». Этими данными   поделилась известный краевед Печенгского района, директор местного музея В.А.Мацак, составитель уникальной энциклопедии «Печенга», лауреат премии Д.С.Лихачева.
То есть не успели еще, образно выражаясь, высохнуть чернила на Петербургской конвенции, разделившей в мае того же 1826 года российские и норвежские пределы, а границу уже пытались пересмотреть. Этот пересмотр, совершись он, позволял сократить рубежную линию более чем вдвое и давал финнам тот самый выход к Ледовитому океану, который они позже обрели в районе Печенги. Но Шведско-норвежская уния набирала силу. Россия же на их фоне выглядела не столь привлекательно как после победы над Наполеоном. Ей можно было и отказать.
Вплоть до начала ХХ века русские и саамы, живущие на Кольском полуострове, особенно на северной его окраине, говоря об осуществившемся разграничении, обязательно поминали недобрым словом подполковника Галямина, с которым и связывали тогда установление границы в конкретных ее очертаниях. Причем имя его порой употреблялось даже с добавление слова «Иуда». Считалось, что именно Галямин за мешок червонцев, а по другой версии - за связку мехов, продался норвежцам и провел рубежную черту в ущерб России.
Дальше больше: 17 (30) октября 1905 года Российская империя признала независимое Норвежское государство, разорвавшее унию со Швецией, «во всей его территориальной целостности», т. е. официально подтвердила правомочность российско-норвежской границы, установленной в 1826 году. Такие вот последствия от 1826 года и действий человека, имя которого теперь неотрывно связано с норвежско-российской границей. Таких последствий, конечно, не ожидали наши герои: городничий Шешелов, благочинный, купец Герасимов. Они не могли слышать эту историческую фразу, произнесенную министром иностранных дел графом Карлрм Нессельроде:  «Отдайте им, что попросят. Наших интересов там нет».
Может корень зла был в этой фразе?  О равнодушии графа к интересам России ходили легенды. Прославился он многочисленными интригами против национально ориентированных русских государственных деятелей, литераторов, военных. Протестант, до конца жизни не научившийся правильно говорить по-русски. «Смеясь, он дерзко презирал страны чужой язык и нравы…». Как это знакомо!   Как знать, заступи бы пораньше на его должность князь Горчаков, может, и граница с Норвегией осталась бы там, где ей и положено было бы быть: на 80 верст западнее.
Специалисты, тот же Сиденснер, тщательно исследовавшие вопрос размежевания границы  никакого предательства в действиях Галямина В.Е. не обнаружили. В этом и состоит парадокс: явного, очевидного предательства не было, но сама Конвенция была такой, что жители российского приграничья посчитали ее предательской. Отсюда и возникла история о Галямине. Пожалуй, такая  народная  оценка разграничения 1826 года ярче всего свидетельствует о том, насколько «выгодным» оно было для нашего Отечества.
Обидно.  Но, может,  Бог и наказал Галямина. В 1855 году он умер и почетно похоронен на кладбище в Санкт-Петербурге в некрополе Воскресенского Новодевичьего монастыря. Но проверка временем - самая лучшая проверка. Несмотря на сироп, разлитый вокруг фамилии Галямина В.Е. Санкт-Петербургским университетом путей сообщения, имя его неизвестно,  могила утрачена, потомков  нет. Реабилитировать его, похоже, никто не собирается.
А что же «Кола?»- спросите вы.  «Кола» жива. В этом году ей исполнится тридцать лет. В 2010 году книга была награждена  Библиотечной премией “Открытая книга”. Премия присуждается один раз в три года автору самой читаемой краеведческой книги, получившей высокий общественный рейтинг среди населения Мурманской области
По ней поставлен спектакль Мурманским областным драматическим театром. Жизнь героев Бориса Полякова продолжается.

Любовь математика.
Что мы знаем о Софье Ковалевской. Ровным счетом ничего. Мы помним ее портрет, который  есть в каждой школе. Ее позиционируют с математикой и только математикой. Даже на уроках литературы умалчивают ее литературном таланте. Ее очерки, остроумные и увлеченные, публиковались в разных журналах. В литературу России вошел ее очерк «М.Е. Салтыков-Щедрин». О революционерах-народниках рассказывает ее повесть "Нигилистка", повесть "Нигилист" - о Чернышевском. Особое место в литературном творчестве Ковалевской занимают стихи. Страстно любя поэзию с детства, стихи она стала сочинять с пятилетнего возраста. Писала их не для печати, для себя.
Но в историю она вошла только как математик. Обидно, когда исследователи оставляют «за бортом» своих изысканий личные отношения великих людей. А  они любили, ссорились, рожали детей. И уходили в мир иной под сенью венков, как великие люди, но в тоже время такие же земные, как и все лежащие на погосте.
Нужно сказать, что Ковалевская долго сопротивлялась чувствам. Вернее будет сказать, что их и не было в ту пору. В ту пору юная Соня была влюблена…да, в математику. И о девичьих забавах того времени даже не помышляла. А альбом для стихов ей успешно заменяли учебники по математике. И тайные свидания в аллеях парка она охотно заменяла беседами с математиками. Конечно, ее сердце стучало чаще обычного, когда она встречала красивого, уверенного в себе человека. ….Но он шел не к ней , а к ее сестре. Она уходила к себе, погружалась в мир интегрального дифференциального исчисления и все проходило. Это была ее  «Любовь-мечта»  Федор Михайлович Достоевский. Софья питала самые горячие чувства, но безответно. Федор Михайлович относился к юной Софье не более чем как к милому ребенку, не заглядывая в глубины ее души, которая страдала от любви к нему.
Брак с Ковалевским Владимиром был заключен с целью приобретения статуса «замужней дамы», чтобы выехать из России, в которой талантливой Софье не было места.Но и в Скандинавии, куда она приехала, тоже оказалось не просто. Женщина? Математик. Это было слишком даже для более раскованных шведов. Но она смогла убедить викингов, да так, что была принята на кафедру. А жизнь шла своим чередом. Постепенно «фиктивный» браг плавно перетек в реальный и как следствие родилась дочка.  Сказать, что Софья превратилась в клокчущую возле своего цыпленка маму, будет неверно. Брак не разбудил женщину в Ковалевской.
На свою беду ее избранником  станет очень сложный человек.  Это был Фитьоф Нансен. Он, красавец-викинг, был влюблен только в льды и лыжи, что, впрочем, не мешало ему пользоваться у спехом у слабого пола. Но только успех. Последствий, идущих прямой дорогой к протестанской церкви для узаконивания отношений он не допускал. И тут Софья! Она ответила взаимностью этому белокурому символу Норвегии. Да, Ковалевская синий чулок, бесстрастный сухарь влюбилась. Да так, что была забыта математика. Софья познакомилась с Фритьофом Нансеном, когда она приезжал в Стокгольм,  В их встрече был «повинен» профессор Миттаг-Леффлер, пригласивший Ковалевскую в Стокгольм.  По некоторым сведениям именно он познакомил Ковалевскую с Нансеном.   Они встретились еще раз и были так потрясены, что поняли: между ними не может ничего быть потому лишь, что сильная симпатия может превратиться в угрожающую их жизни страсть. Ковалевская писала подруге: «Нансен так увлечен своим путешествием в Гренландию, что никакая возлюбленная не может с этой поездкой конкурировать. И ничто не сможет заставить его отказаться от поездки к духам мертвых великанов, которые, по лапландским сагам, спят на ледяных просторах Гренландии».  Пройдет еще много времени, прежде чем она скажет заветное слово.
Нансен, похоже, влюбился. По крайней мере, так пишут его очевидцы. Ковалевская ответила ему взаимностью. Но у Нансена еще была любовь, которой он отдавал себя без остатка. Это была Арктика.
…Часы пробили пять. Софья Васильевна сервировала стол к ужину. Она перекладывала с места на место ножи и вилки, а в ушах раздавалось: "Софья, где ты, любимая?" Кажется, совсем недавно в ее гостиной появлялся большой, словно сказочный исполин, человек и немедленно заполнял собой все пространство. Фритьоф Нансен, известный всему миру полярник, добродушный светловолосый великан, подхватывал ее на руки и носил по дому, словно она была не взрослой тридцатипятилетней женщиной, а маленькой девочкой. Дочка при виде гостя тоже приходила в неописуемый восторг: Фритьоф был неистощим на выдумки. Софье Васильевне было хорошо с Нансеном. На десять лет моложе ее, он наполнял жизнь Ковалевской молодым задором, энергией и радостью. Объятия Фритьофа были так надежны, что иногда Софье Васильевне казалось, что в них она может спрятаться от всех невзгод... Он умел угадывать ее желания. Появлялся, когда она чувствовала себя одиноко, исчезал, если ей хотелось поработать. Главное, что он всегда был неподалеку.
Она вспомнила, как Нансен стоял на пороге ее дома с огромным букетом белых лилий (он говорил, что эти цветы похожи на нее - такие же царственные и нежные). Он начал объясняться ей в любви так пылко, так страстно, то Софья изумилась. В этом было что-то странное. Непохожее на него! Ей бы радоваться, а она вдруг заплакала. Ну да, сердце вещало горе. Фритьоф пришел попрощаться. Если он не уйдет сейчас, то их связь уже невозможно будет разорвать. А он помолвлен и обязан сдержать слово, данное много лет назад, иначе обесчестит свое славное имя.  назад. Ковалевская отпустила его молча. У нее не было сил, чтобы говорить или плакать. На сей раз Софья столкнулась не со своим, а с мужским честолюбием.   Потеря была почти невыносима.  Она опять осталась одна. И тогда Ковалевская целиком ушла в работу и довела себя до изнеможения.  Она в закончила свой главный труд «О движении твердого тела», над идеей которого математики всего мира бились столетиями.
Ковалевская была скрытным человеком. Она не вела дневников. Единственным правдивым источником были мемуары Анны Шарлотты Леффлер,  близкой подруги великого математика.  Вот, что подруга доверяет бумаге.
«Я уехала в январе 1888 года, и мы увиделись с Соней лишь в сентябре 1889. Прошло не более двух лет, но каждая из нас пережила за это короткое время душевный кризис, и мы встретились уже, став совершенно другими людьми.
Вскоре после моего отъезда она познакомилась с человеком, который, по ее словам, был самым талантливым из всех знакомых ей людей. С первой их встречи она испытала к нему сильнейшую симпатию и восхищение, которые постепенно перешли в страстную любовь. Он, со своей стороны, тоже воспылал к ней чувством и даже предложил стать его женой. Но Софья считала, что его влечет к ней не столько любовь, сколько восхищение, и поэтому, по вполне понятным причинам, она отказалась выходить за него замуж, и вместо этого попыталась со всей присущей ей душевной энергией пробудить в нем такие же сильные чувства, какие он возбуждал в ней. Эта борьба и стала смыслом ее жизни на протяжении нашей двухлетней разлуки. Она мучила его и себя своими требованиями, устраивала ему безобразные сцены ревности, они много раз расходились в полном гневе. Соня чувствовала себя совершенно потерянной, но потом они вновь сходились, мирились и вновь резко рвали отношения. Ее письма ко мне в то время почти не содержат сведений о ее внутренней жизни. По своей натуре она была замкнутым человеком».
Но в письмах к подруге Ковалевскую прорывало. В январе 1888 года она пишет:
«Спасибо за письмо из Дрездена! Я всегда бесконечно радуюсь, получая от тебя хотя бы несколько строчек, но это письмо навеяло на меня грусть. Ну, что же делать! Такова жизнь, человек никогда не получает то, что хочет, и то, что, как он полагает, заслуживает. Все что угодно, только не это. Кто-то другой испытает то счастье, о котором я мечтала и о котом он никогда не думал. Должно быть, блюда le grand festin de la vie  сервируются не должным образом, потому что у гостей как будто запорошены глаза и они едят яства, предназначенные для других. Но  в любом случае, как я считаю, получил именно то блюдо, о котором мечтал. Он так увлечен своим путешествием в Гренландию, что никакая возлюбленная не может с этой поездкой конкурировать. Так что тебе стоит отказаться от великодушного предложения написать ему, потому что, я боюсь, уже ничто не сможет заставить его отказаться от поездки к духам мертвых великанов , которые, по лапландским сагам, спят на ледяных просторах Гренландии.
Я же много работаю, насколько позволяют силы, (над сочинением на премию ), но без особой радости или энтузиазма».
В следующем письме все в том же январе 1888 года она пишет о нем:
«В настоящий момент я очень опечалена своей в высшей степени неудачной лекцией, какую я когда-либо читала. А всё потому, что я сегодня получила от Н. небольшое письмо о его планируемом путешествии в Гренландию. Я очень расстроилась, когда прочитала его. Датский торговец Гамель дал ему 5 000 крон на эту поездку, и теперь уж никакая сила на земле не сможет удержать его от этого приключения. Он описывает все так невероятно увлекательно и так хорошо, что я с радостью послала бы тебе это письмо, если бы знала твой нынешний адрес, но с условием, что ты вернешь мне его обратно. Если только ты прочитаешь этот небольшой пассаж, то сразу сможешь составить полное представление о человеке, его написавшем. Сегодня я говорила о нем с Б.  Б. утверждает, что он поистине гениален и слишком хорош, чтобы рисковать своей жизнью в Гренландии».
В следующем письме Сони уже заметны намеки на наступивший в ее жизни кризис. Письмо не датировано, но, вероятно, написано в марте того же года. Она уже поняла, что этот человек окажет влияние на всю ее жизнь. Она пишет:
«Я боюсь строить на будущее какие бы то ни было планы. Скорее всего, как и все последние 20 лет, я проведу два с половиной бесконечных месяца в полном одиночестве в Стокгольме. Но, быть может, это и хорошо для моей работы, ибо я сама осознаю свое одиночество».
Анна Шарлотта рассказала ей, что, находясь в Риме, слышала от скандинавов, что Нансен вот уже несколько лет помолвлен, и получила в ответ такое вот насмешливое письмо:
«Дорогая Анна Шарлотта. Souvent femme varie, Bien fol est qui s’y fie!
Если бы я получила твое письмо с такими разоблачениями пару недель назад, то мое сердце было бы разбито. Но теперь, к своему собственному стыду, должна признать, что, когда читала твои строки, то чуть не умерла от смеха».
Причина изменения в поведении Ковалевской была стара, как мир, - встреченная новая любовь. Это был однофамилец Максим Ковалевский. Но это уже совсем другая история…
Косвенные свидетельства о романе Нансена и Ковалевской есть и в шведской прессе. Так, академик П.Я. Кочина, биограф великого математика, приводит в своей книге следующий отрывок из газеты «Свенска Дагбладет», которая была выпущена 8 января 1950 года к 100-летию Ковалеской:
«Чужеземная птичка была встречена с большим энтузиазмом стокгольмцами 1880-х годов, особенно в кругах, близких к Высшей школе, которых она победила своим очарованием, интеллигентностью и остроумием. Она была так популярна, что на одном приглашении на званый вечер к профессору Ретциусу с супругой было специально обозначено на обратной стороне пригласительной карточки: «Профессор Ковалевская и Фритиоф Нансен обещали приехать».  Позволим себе предположить, что упоминание «Ковалевская и Нансен обещали приехать» равнозначно формуле «супруг с супругой».
Они расстанутся, но  Ковалевскую Нансен помнил до конца жизни. Когда он много десятилетий спустя приехал в СССР и совершал путешествие по Армении, он как-то разоткровенничался на эту тему с журналистом и писателем Н.К. Вержбицким. В своей мемуарной книге «Встречи» последний пишет:
«Мне больших усилий потребовалось для того, чтобы решиться спросить Нансена относительно его знакомства с Софьей Ковалевской. Конечно. Это было не совсем деликатно с моей стороны. Но во мне жил газетчик».
  - Ковалевская?.. Это был человек редкой духовной и физической красоты, самая обаятельная и умная женщина в Европе того времени, - после довольно продолжительного молчания сказал Нансен. – Да, безусловно, у меня было к ней сердечное влечение, и я догадывался о взаимности. Но мне нельзя было нарушить свой долг, я и вернулся к той, которой уже было дано обещание…  Теперь я об этом не жалею!»
Нансен в данном случае слегка покривил душой, поскольку никакими обязательствами по отношению к Еве, о которой он говорит, связан не был. Зимой 1888 года Нансен случайно встречает в горах свою будущую жену Еву Сарс, но из той встречи в то время «не возгорелось пламя». Зато он, вне всякого сомнения, испытывал искренние чувства к Софье.
Фритьоф Нансен далеко не всегда был седовласым старцем, немощным и дряхлым! Хотя именно так его воспринимает большая часть наших современников. А ведь  до самых последних дней жизни он был настоящим героем-любовником! Необыкновенный темперамент, невероятная сила воли, уверенность в своих силах и «упертость», желание жить полной жизнью – вот что всегда было присуще великому путешественнику и общественному деятелю. Нансен был красив и привлекателен даже в старости. И еще он всегда любил женщин – и никогда не скрывал этого. Он был бы очень удивлен и разочарован, узнав, что потомки воспринимают его как музейный экспонат. Бунтарь и ниспровергатель законов, он был известен современникам великим количеством романов.
Когда Нансен отправился в Гренландию, перед этим он написал прощальные письма пятерым женщинам: Юханне Силов, Марионн Шарп, Кленодии, Еве Сарс и ... Софье Ковалевской.
В личной жизни Софья Ковалевская всегда оставалась одинокой. Идеальные отношения Софья представляла себе  в виде совместной увлекательной работе плюс любовь. Однако такая гармония была труднодостижима. Ковалевская бесконечно мучилась от сознания, что ее работа стоит стеной между ней и тем человеком, которому должно принадлежать ее сердце. Честолюбие мешало ей быть просто любящей женщиной.
Ковалевская всегда слышала за спиной легкое перешептывание, что эта русская весьма недурна собой для ученого сухаря! Софья Васильевна старалась не замечать эти колкости. К тому же стоило ей выйти на середину танцевальной залы, как все вокруг замирали. От нее невозможно было отвести взгляд - в танцах Ковалевской не было равных, точно так же, как и в математике. Шведский король Оскар, пригласив Софью на вальс, искренне восхищался своей дамой: легкая, грациозная, с сияющими глазами. На секунду забыв об этикете, он наклонился к ее уху и тихо произнес: «Дорогая, в вашем обществе каждый мужчина почувствует себя истинным королем...»
А не хватало... любви. Причем всегда.

Вещные сказки
Вещные сказки
 «Он находит поэзию там, где другие едва осмеливаются
                искать ее, в предметах, которые считают некрасивыми, на
                чердаке, где ель лежит в обществе крыс и мышей, в
                мусорном ведре, куда служанка выбросила пару старых
                воротничков и т.д.» Гольшмидт критик Дании.
                О известном сказочнике Хансе  Кристиане    Андерсене.
Да читатель, ты правильно сделал, что остановился и задумался. Есть над чем. Да, это действительно «вещные сказки», но не от слова «вещать», а от  слова-вещи.
Действительно, название идет от слова вещь, так как в сказках  живут вещи. Вещи разные, старые и молодые. Дорогие и не очень. Самодельные, и сделанные машиной. Одни стоят на полках  и на них любуются. Каким-то повезло меньше: они прожили свою короткую жизнь и стала мусором.  Но не спешите выбрасывать их. Вспомните Андерсена. Он умел в тусклой обыденности окружающих  предметов домашнего обихода открыть чудесное, извлечь поэтический смысл из какой-нибудь штопальной иглы или старого крахмального воротничка.
 «Он находит поэзию там, где другие едва осмеливаются искать ее, в предметах, которые считают некрасивыми, на чердаке, где ель лежит в обществе крыс и мышей, в мусорном ведре, куда служанка выбросила пару старых воротничков и т.д.». Так сказал о великом сказочнике Гольдшмидт, датский критик и знаток произведений Андерсена.
Великий сказочник был уверен, что пока для людей существуют сказки, они остаются детьми. Человек – большой ребенок, живущий в мире собственных сказок, даже если он не отдает себе в этом отчет, говорил он
С ним согласны и великие норвежские сказочники «Норвежские братья Гримм». Народная мечта о рае «Вороны Ут-Реста» в пересказе Асбъёрнсена напоминает о том, что сказки учат не только мечтать, но и жить. Как часто кажется, что человеческая жизнь проплывает мимо «чудесных островов». Как часто кажется, что где-то солнце светит ярче, чем всюду, луга зеленее, поля плодороднее…Там - счастье, спасение от всех бед.
В основе сказок - мечты бедных о богатстве, слабых об обретении силы, неудачников о везении, несчастливых о счастье. Это также необъяснимо, как присутствие в мире сказочности или волшебства. Художник и есть волшебник. Ему дано украсить мир посредством привнесения в него ярких, оптимистичных красок и динамичных, лаконичных, обаятельных образов, и еще чего-то такого, о чем знают волшебники.
За жизнь, как днище корабля ракушками, обрастаешь вещами и вещичками. Они прочно прикрепились к твоей жизни — не отдерешь! Собственно, они и есть вехи твоей жизни, фиксация того, что с тобой случалось. С каждой связано какое-то воспоминание, соображение, чувство. Мне хотелось бы написать роман, где действующими лицами были бы вещи. Они хорошие, яркие персонажи, им есть, что рассказать. Их истории, переплетения их судеб, их рождения и смерти — чем не тема для романа? И та любовь, которая вызвала их к жизни... Вообще, чем они хуже людей?
Как вы думаете, как живут вещи, которые перестали быть нужными своим хозяевам? Которые убрали «до поры до времени» в кладовку и там благополучно забыли? – они тихонько шепчутся, вспоминая о пережитом, и, конечно же, мечтают о том, что когда-нибудь они снова станут нужны людям. Прислушайтесь к их голосам. И вы сможете стать автором необычных «Сказок старого буфета».
С потерей старой вещи уходит безвозвратно часть твоего прошлого. Прошлое. Прошлого не вернешь, будущего не существует, остается только настоящее, в нем и живи. А о прошлом тебе напомнит вещь. Она давно не употребляется, вышло из обихода, но выбросить ее рука не поднимается. Хотя по фэн-шую вещь должна упокоиться на свалке.
Кто-то увязывает свое прошлое со старым домом, городом, в котором прошло детство. Кто-то тоскует по старым вещам. Не зря в возникших галереях прошлого всегда много народа. Значит память прошлого через вещи присуща человеку.
Такая мысль мне приходит в голову, когда я в очередной раз захожу в лавку к старьевщику или посещаю «блошиный рынок». Толкучки  России я не люблю. Это не храм старых вещей, где каждая имеет место и о которой продавец может рассказать многое. В России все в куче. Продавец тебя не видит. Ему ты не интересен. Продать бы подороже- с тоскливой надеждой смотрит он на тебя, старательно копающегося в, казалось, бы самой неперспективной куче. Копание затягивается. Продавец раздражается и смотрит на тебя … Ну как может смотреть на тебя продавец, если он раздражен! А уж если ты уходишь, ничего не купив, в спину тебе вонзится острый кинжал ненависти. Не люблю толкучки России.
Ходите по рынкам и барахолкам, смотрите на старые, казалось, еще совсем недавно бывшими такими нужными вещами. Посмотрите по тексту ниже, и вы наткнетесь на рассказ «Линейка». Линейка непростая, линейка логарифмическая. Что вы думаете? Я ее купил на блошином рынке. Кому бы в свое время пришло в голову выбросить или сдать старьевщику такой необходимый инструмент. Это был символ  инженера.
Сейчас при посредстве интернета возникло много сайтов, в том числе и исторических. Их много и смотреть все совершенно необязательно. Но есть, те которые призывают к обьективной истории . Их я смотрю. Мне попалось очень хорошее сравнение: история, это чулан забитый рухлядью. Исторические эссе этот чулан расчищает. И здесь возникает опасение, как- бы увлекшись одной идеей не выбросить что-то важное.
А важное, на самом деле, может выглядеть очень неважно: запись сделанная на обрывке газеты того времени…Счета на коммунальные услуги. Так называемые жировки.
Это великолепное свидетельство того времени, которое подкормленные идеологи пытаются всячески извратить для оправдания событий происшедших двадцать лет назад.
Но вот это не извратишь. Это немые свидетели нашего счастливого детства. Посмотрите: красный флажок на деревянной палочке, с которым ты ходил с родителями на демонстрацию. Счастливый, оттого, что ты маленький и вся еще жизнь впереди. А пока тебя защищают от всех невзгод папа и мама.  Разве пройдешь мимо и не посмотришь  на разновидности пионерских значков. Да вот и сам галстук. Планшетка с комсомольскими значками. Это летопись советской молодежи. Каких только нет. И отличник социалистического соревнования, и ленинский зачет. А вот  мой: Почетная грамота ЦК ВЛКСМ. Довольно идеологии. Очередной столик со слониками, что стояли у нас на комоде. Мы подхихикивали над ними, а мать бережно протирала их и ставила на место в горку. Наверное, хватит бродить по развалу. Но мимо такого не пройти. Я таких коллекций не видел. Это елочные игрушки из папье-маше. Кто-то тщательно собрал эти послевоенные игрушки. У меня перехватило дыхание. Я рос ними и тщательно убирал их, разрядив елку. Вот застыла в прыжке балерина в марлевом платье с блесками. Рядом разместилась корова из папье-маше, а вот ванька- встанька. Эта игрушка даже не из папье-маше. Это бумажная форма, набитая ватой, смазанная клеем для прочности и разукрашена. Жаль, не узнать какой артели пришло в голову изготовить такое.  Он, пожалуй, самый старый, где-то 1946 года рождения. Спрашиваю продавца о возрасте игрушки. Что вы думаете? Он не знает. И вообще игрушки не его. Жаль, не поговорить о таких раритетах. Ухожу с чувством неудовлетворения: нужно бы купить и сохранить эту коллекция. Она достойна памяти.  А представляете, как бы ожили эти игрушки на новогодней елке. Как бы почувствовали себя нужными рыбки и кораблики из картонных половинок, как бы лукаво смотрелись вишенки из-под картонных листьев.
  «Без ненужных вещей, как это ни странно звучит, жизнь бесцветна, в ней нет тепла, обаяния и характера», — утверждает Любовь Шакс, хозяйка арт-галереи «Роза Азора». Галерея известная в Москве никогда не бывает пустой. И дело не в продаже, хотя это тоже важно, предприятие коммерческое, но все же важно другое: память. Мы как-то быстро растеряли свои вещи, немых свидетелей прошлого. Напрягитесь и вспомните, где ваш портфель с которым вы пошли в первый класс. Куда подевался ваш пенал и я уж не говорю про чернильницу – непроливашку. Мы стали перекати поле. Меняем квартиры. Стесненные жилищные условия заставляют не задумываясь выбрасывать ваших спутников. Да что там пенал! Посмотрите, нередко в мусорных контейнерах скорбно смотрят на вас черно-белые фотографии.
Когда-то Ирина Павловна Уварова, известный искусствовед, в своей статье назвала галерею «Роза Азора» «Факультетом ненужных вещей» (помните, был такой роман у Юрия Домбровского?). Этот ярлычок очень точно отражает ассортимент подобных лавок.
Люди устали от чернухи, хочется красивой доброй сказки.  Люди разобщены, живут за закрытыми дверями, не любят разрешать чужих проблем Сказки показывает доброту, красоту, свет, учат чему- то подсказывают. Вот здесь и пригождаются старые вещи, которые гасят агрессивность нашего времени.
Кому мешают сказки о добре и зле? Я не призываю к «плюшкинизму», чтобы трястись над каждой вещью. Но, может быть, когда ты купишь за копейки плюшевого мишку, лежащего среди редиски и петрушки, у бабушки на железнодорожной станции, ты станешь чуточку добрее. А если подаришь его соседской первокласснице, то она, глядишь, пройдет  и не остановится у витрины, где на тебя смотрит красотка Барби, а рядом с ней- бой френд.
У меня солидная «вещная» коллекция. Они стоят  в шкафу. Это безмолвные спутники моей жизни. Одни старые, другие не очень. Это мои друзья. Они помогают мне работать. Я подолгу стою перед ними, и думаю. Вспоминаю где и при каких обстоятельствах они приобретены. В какой стране. Какой символ они для страны.  Большинство из них куплены, да простит меня читатель за надоедливость, на блошиных рынках. Но я этого не стесняюсь, так как только там я видел настоящих охотников за древностями. Они есть везде, начиная от Портабелло в Лондоне и заканчивая примитивными дакпойнтами на Кипре.  Спросите, почему я ничего не рассказываю про антикварные магазины.  Я захожу в них, конечно, задаю умные вопросы, но ничего не покупаю. Почему? Да просто они мне не по карману. А потом это коллекционные варианты, предметы роскоши. Меня больше интересует быт человека.
Затем каждая вещь, это носитель  своей истории. Если ты ее не увидел сразу, то не нужно волноваться. Она придет. Вы ее услышите, только нужно постараться.
Старое зеркало
В простенке  висело старое зеркало. Оно было не только старое, оно было  мудрое. Казалось, его не брало время. Прочная рама из орехового дерева надежно охраняла зеркало от случайностей. Хотя стекло покрылось сеточкой морщин от времени, оно как лицо старого человека, не потеряло своей привлекательности.
Зеркало помнило, как в него торопливо заглядывали дети, показывали сами себе язык и убегали. Затем они стали задерживаться и прихорашиваться. Молодые люди, хмурясь,  придирчиво рассматривали свой торс, терли ладонями поросший порослью подбородок, барышни вертелись в надежде увидеть в себе что-то лучшее.
Шло время. В квартире менялись поколения, зеркало неоднократно занавешивалось черным платков и в квартире говорили шепотом. Затем все стихло и в квартире никто не жил. Свет не включался. Только вечерами последние лучи солнца заглядывали в коридор, чтобы отразившись от зеркальной поверхности, вылететь из затхлой коридорной темноты.

Чистый лист
Он был ослепительной белизны как  свежевыпавший снег. Лист был до обидного не индивидуален. Размер стандартен. Чист. Он был начисто лишен индивидуальности, как и тысячи его собратьев на бумажной фабрике. Это был стандартный унифицированный лист. На нем не было даже водяных знаков, чтобы хоть как-то причислить себя к отмеченным особам.
Но лист был амбициозен. Почему, откуда амбиции он не мог этого сказать. Но он желал быть первым. Он рвался быть первым листом в рукописи. Чтобы с него начинался роман или повесть. Он даже не хотел думать о том, что может попасть в офис, где на нем напечатают бизнес-план. Нет, только первый лист в рукописи. И то, что на нем будут писать старомодной ручкой «Вечное перо» он даже не сомневался. Откуда в нем было это заложено, я не знаю.
Он плыл на конвейере среди таких же безликих собратьев. Их было очень много, чистых безразличных к своей участи. Но лист торопился жить, и так случилось, что свалился с конвейера. Может он слетел сам или в цехе прошел сквозняк. Не знаю.  Только он взлетел и приземлился недалеко от конвейера. Он тихо лежал на полу и не мог даже подумать, что на его сейчас наступят и он закончит свой путь в контейнере для брака даже не начав жить.
-Подберите лист. Аккуратнее с продукцией - прозвучал строгий голос и тут же чьи-то руки подобрали его и положили на конвейер. Лист снова оказался среди себе подобных. Но пока он летал, затем лежал ожидая своей участи, его партия ушла, а новая только подходила и лист оказался первым в новой партии. Он очень обрадовался такому стечению обстоятельств и даже забоялся как бы не слететь снова. Но все обошлось. Он был уверен, что уж сейчас-то он будет первым и непременно попадет к писателю. Но лист не знал особенностей работы упаковочной машины, которая собирала листы так, что первый оказывался на дне пачки. Так случилось, что наш лист был довольно бесцеремонно положен на дно коробки, а на него уложили девяносто девять собратьев. «Сто»-засветилось на табло и коробку заклеили. Лист оказался не только внизу коробки, но его еще и заклеили, иолировав от внешнего мира. Лист был в отчаянии.
Но судьба благоволила ему. Коробку быстро подхватили и увезли в магазин, а там она была куплена. Лист, конечно, не знал о такой удаче. Его только осветил яркий свет и он понял, что лежит на столе поверх всех. Снова первый! Человек, купивший пачку бумаги, по рассеянности вскрыл дно коробки, и наш лист оказался наверху. Он был вне себя от радости. То, что он попал к писателю, он даже не сомневался. Он был в кабинете, стены которого были заставлены шкафами, из - стекол которых виднелись корешки книг. На  большом столе  стояла печатная машинка, а под столом, о ужас, размещалась большая корзина для бумаги. Хозяин кабинета, большой сутулый человек стоял возле окна и мял свою бороду. Он что-то бормотал. Затем подбежал  к столу и набросал несколько строк на лежавшем листе. Затем поднес лист к глазам и со словами: -Не то! Не то!-  скомкал лист и бросил его в корзину. Большой человек нервно заходил по комнате, а лист, побелел от страха: он был первым в пачке.  Ему предстояло запечатлеть для вечности то, что напишет писатель.  Лист продолжал наблюдать за писателем, который роняя стулья, метался по комнате. Затем он сел за стол, снова набросал несколько строк и застыл. Он долго сидел неподвижно. потом  словно полотенцем вытер руками лицо.  Он взял лист и несколько раз прочитал написанное. Лист сжался от страха: сейчас его скомкают и бросят в мусорную корзину. Но произошло чудо. Человек   стал делать из листа журавлика. Да, настоящего  бумажного журавлика. Затем он забрался на подоконник, открыл форточку и с силой бросил журавлика в воздух.
-Лети, идея, лети мысль. Я не смог воплотить тебя в жизнь! Лети на свободу – затем очень довольный слез и стал одеваться. Замотав шею длинным шарфом, нахлобучив берет, он, замурлыкав незатейливую мелодию, хлопнул дверью и побежал по ступенькам вниз.
Банка
На этажерке жила банка. Пустая стеклянная банка. Она была уже не молода, о чем говорила ее пробка, она была не стеклянная, а пробковая. Бока ее были не совсем прозрачные, а слегка мутные и в них «плавали» воздушные пузырики. Эти дефекты наводили на мысль, что банка была выпущена не с заводского конвейера, а изготовлена кустарным способом, то есть в ручную. К тому же она была кособокая, и ее дно было неровное. Соседки по стеллажу смотрели на нее свысока, и искоса.
Банка  чувствовала отчуждение своих высокопродных товарок  и только вздыхала. Ей и самой не нравился стеллаж, на котором его разместили хозяева, принеся с рынка. Да, она была куплена на одном из развалов  блошиного рынка. Жизнь преподносит неожиданные сюрпризы не только людям. Вещи тоже попадают в передряги, да еще какие. Наша банка по рождению была банкой трудягой. Когда ее изготовили в мастерской….ее ждали, так как она была нужна. Таких банок было много, и их всех разом купил рыбак. Банке он сразу понравился.  Это был рабочий человек, у него были сильные руки. Он не бросал банки, а аккуратно уложил их в ящик, предварительно переложив соломой. Она поняла, что попала в руки рыбаку, так как мастер, изготовивший  партию, пожелал на прощание покупатель отличного улова.
Логарифмическая линейка
Она лежала среди барахла. Рядом валялась потрепанная колода карт. Громоздилась куча потрескавшегося домино.  Коробка с пуговицами и булавками не в счет. Они таращились на умную соседку круглыми испуганными глазами. Карты как разухабистый жиган поглядывали на нее искоса. Домино напоминало добродушного увальня, для которого общение с такой соседкой было запредельным для его обывательского сознания.
Она лежала, стараясь не обращать внимания на косые взгляды недоброжелателей, и тяжело вздыхала. Никогда не думала, что  у нее будет такая незавидная судьба. С ее умом и интеллектом оказаться на прилавке барахольного ларька.
Было время, она была востребована. Много работала чувствовала себя нужной. Да что там нужной! Просто необходимой. Ее хозяин был инженер и не представлял свою работу без нее.
Но наступило время, когда хозяин перестал ходить на работу. Он сидел дома в тапочках и днями смотрел телевизор. Она лежала на полке в шкафу и скучала. Линейка тоже оказалась на пенсии. Хозяину было тяжело и непривычно  сидеть без дела. Иногда он подходил шкафу, брал ее с полки, двигал стекло, рейку. Она тогда оживала и светилась теплым мягким блеском. Но хозяин вздыхал и клал ее обратно. Закрывал шкаф, подолгу стоял возле ее старинных  приятелей «Кульман» и «Ватман». Брал линейку и что-то механически рисовал. Затем вздыхал и снова садился на диван, нажимал на кнопку пульта и смотрел в глаза опостылевшему телевизору.
Однажды раздался резкий женский голос, что комната завалена ненужными вещами. Можно навести там порядок. Зачем все вещи, которые стоят и пылятся. Кульман инстинктивно сьежился, он стоял возле окна и мешал подходить и открывать форточку. раздался тихий шелест, это ватман, открепившись от кнопки уныло шевелил краем. Да, они были первыми претендентами на очищение. Линейка тоже  напряглась. Кому интересно покидать належанные места!
Хозяин не спорил. Он принес коробки и стал складывать нужные когда то вещи, ставшие ненужными. Он брал толстые справочники, каждый из них напоминал что-то из старой жизни, будь то запущенный проект или сложный расчет сданный во-время. Вздыхал, подолгу держа тот или другой том и, вздохнув, клал на дно коробки. Книг было много, а хозяину хотелось с каждой попрощаться,  сказать спасибо и только потом отправить в ящик.
Зашла хозяйка с перекинутым через плечо полотенцем. Она долго смотрела на страдания  пенсионера и сказала, чтобы не церемонился, так как никому сейчас его богатство не нужно. Она была права, в комнате сына на столике стоял новенький компьютер.
После того как были уложены книги хозяин подошел к шкафу. Раскрыл дверцы и молча встал перед полками. Он любил этот шкаф. Еще будучи молодым инженером, ютясь в маленькой комнатке, он притащил его из подвалов института, где работал. Не ленясь, тщательно очистил его стены, отшлифовал шкуркой и покрыл морилкой. Рядом возилась она… Хозяин тоскливо посмотрел на кухонную дверь. Оттуда доносился грохот посуды.
Шкаф заиграл отмытыми стеклами. Он тоже был рад служить людям дальше. И он служил. Наряду со справочниками там лежали пеленки, убогая косметика тех времен, и она, нужная востребованная вещь.
А теперь очередь дошла и до нее. Хозяин долго стоял, держа ее в руках. Ему было больно. Только что он положил в коробку вечное перо, как назывались чернильные автоматические ручки. Он даже помнил, когда ему его подарили. Он не любил шариковых ручек  и пользовался авто ручками, вызывая беззлобный смех коллег. Туда же ушел дырокол, столько лет прослуживший верой и правдой. И вот теперь она.
Мимо ларька ходили люди. Они ничего не покупали, просто ходили и глядели. Смотрели на все эти вещи, из которых состоял их служебный и рабочий мир. А сейчас они  лежали на обочины цивилизации никому не нужные. Хозяин ларька понимал ситуацию, но изменить их жизнь он тоже не мог.
-Пап, смотри логарифмическая линейка- раздался молодой женский голос.
-Где ты видишь -мужской голос в ответ.
-Вон, возле карт, да левее за кучей из домино.
-И правда. Как она сюда попала!
Линейка, а это была именно она, вздрогнула, когда ее вытащили из пыльной витрины и стали рассматривать.
-Вот дожили - тихо  произнес мужской голос –логарифмические линейки на барахолке валяются. Было время, когда на них в школах учебные часы отводили. Я в училище зачет по ней сдавал.
-Папи, я помню. В школе мы ее проходили, я еще к тете Вале на консультацию бегала -проговорила молодая особа с интересом рассматривая линейку.
Мужчина стоял задумавшись. Вроде ничего не произошло, но находка пробудила сумятицу чувств, воспоминаний.  Счеты, арифмометр, логарифмическая линейка, таблица Брадиса…Бог мой! Как это давно было и ушло далеко-далеко.
-Папи, ты чего задумался? Посмотри, домино. Может купить, с  внуком будешь вечерами костяшками стучать.
-Можно - сказал отрешенно дед, держа линейку в руках. Класть ее на витрину ларька ему не хотелось. Это отдавало предательством  того старого ушедшего, но бесконечно доброго.
Продавец, тем временем нашел коробочку для домино и укладывал темные костяшки.
-Может взять?- неуверенно произнес мужской голос.
-Зачем она тебе?- раздалось в ответ.
-И то правда. Он положил линейку на место.
Линейка обмерла. Для нее поник белый свет.  «Все» - подумала она. «Это конец».
Вспыхнувшая надежда как лучик блеснула и погасла. Никому она не нужна. Даже вот этому, который сдавал по ней зачеты.
Они отходили от лавки и, странное дело, он почувствовал себя виноватым. Только в чем, спрашивал он себя.
А сам уже знал. Он помнил как преподаватель геодезии и гидравлики, старый и вредный,слегка гнусавым голосом распекал его, застывшего у доски, что он чего- то неправильно рассчитал.
- Наврали вы, сударь, наврали.- словно радуясь его ошибке в нос напевал преподаватель. Возьмите линеечку да проверьте расчетик, может, и ошибочка найдется. Хе-хе. Краснея от стыда, он брал именно такую линейку и с ужасом видел, что посмотрел не туда. ОН даже помнил, когда это было:  друзья заглянули в комнату и позвали пить пиво…
-Может, на арифмометре попробуете - издевался преподаватель.
-Пап, ты куда?- дочь недоуменно смотрела на него, решительно повернувшегося назад.
-Он только махнул рукой, сказав, что быстро. Дочь все поняла и улыбалась в след.
-Я знал, что вы вернетесь - сказал продавец. Хмурое лицо его расправилось и помолодело от улыбки. - Я был уверен в этом- добавил он.
На немой вопрос он ответил просто - Вы с ней разговаривали. От денег он отказался.
- Рад, что попала в хорошие руки-  ответил продавец.
Придя домой,  он долго смотрел на покупку, вспоминал шкалы, двигал бегунок. Затем совершил несколько примитивных итераций и все. Дело дальше не шло. И тут он    понял: он разучился  на ней считать

Путевые заметки

Вена
                Есть города, облик которых вызывает в   
                воображении понятие “империя”. Париж, 
                Петербург… Вена уверенно войдет в призовую
                тройку.  Петр Вайль. Гений места
Столица столиц, так бы я назвал этот город. Это не город в общем понимании привычного смысла. Это город Вавилон, ибо такого потока людей, такого смешения национальностей не берусь сказать, где встретить еще. В глазах мелькают лица разных рас, лиц человеческого Вавилона.
Буддийский монах в кроссовках…
Ортодоксальный еврей в круглой шляпе поверх головы и при длиннющих пейсах. Рядом- детеныш в кипе.
Неспешно идет бритоголовый турок. Недавно побрил голову. Она отливает синеватой  сталистой окалиной. Лицо четкое рельефное, с профиля хоть слепок для монеты чекань. Неожиданно широко улыбается. Ярко ослепительно сверкнули не знающие кабинета дантиста зубы. Так, наверное, выглядел его предок янычар, когда держал в зубах кинжал.
И, конечно, японцы. Есть поверье, что японцев в плохих городах не увидишь. В парах, взявшись за руки, они бодро прошагали мимо, непрерывно щелкая фотоаппаратами и весело чирикая.
Но есть  еще лица, которые выделяются из толпы. Это лица австрийских пожилых людей. Их ни с кем не спутаешь. Породистые лица,  сухие, обтянутые пергаментной кожей. Правильные носы. Под ними аккуратно подстриженные щеточки седых усов. На головах ежики. И глаза. Серые холодные.  Желтые веки обтянули глазные яблоки, нет привычных для такого возраста мешков под глазами. Их глазницы идеально приспособлены для моноклей, которые были неотьемлимой частью антуража австрийского, прусского, и, вообще, германского самодостаточного мужчины. На нем бы смотрелся мундир офицера австро-венгерской империи. Но и в породистом пиджаке из вечно модного твида австриец смотрится очень даже неплохо.
Сажусь на лавочку, убираю фотоаппарат и затихаю. Делаюсь незаметным. Остальное сделают глаза и память. Очень скоро ты не в состоянии ухватывать и разглядывать отдельные лица. Перед тобой движется  огромное, многоликое человеческое столпотворение. Ты не осознаешь отдельного человеческого индивидуума. Вспоминаю математический термин: «множество». Ты не воспринимаешь взлетающую в воздух птичью стаю как огромное количество самостоятельных птиц, а воспринимаешь ее как одно целое, как единый организм, так и здесь, движется человеческое множество. Оно заполняет широкие улицы Вены, бурлит на площадях , подпитывается из улочек и переулков. Одним словом Вавилон.
Встаю и спасаюсь от людского потока в маленьких улочках, уютных переулках. Они покрыты брусчаткой, помнящей грохочущие экипажы, которые, если встретятся, то не разьедутся. Вспоминается легкомысленная песенка: «Ночью в узких улочках Риги, слышу поступь гулких  столетий…». Нечто такое видится в узких улочках Вены.
Смеркается. Где-то, недалеко, огни и шум столичного города, а передо мной удивительный тупичок. В тупике - дом. Он смотрел своими подслеповатыми окнами на улицу и думал, как скоротечна жизнь. Давно ли брусчатая мостовая гремела от колес экипажей запряженных шестеркой лошадей, а сейчас на улице тихо. Разве что проскользнут авто шурша шинами по асфальту. Он стар этот дом. Многое видел, многое помнил. Его черепичная крыша выгорела, мох бриллиантовой зеленью разлился по крутым скатам. Фронтальное окно близоруко сощурилось, но с радостью жизни смотрело на улицу, на которой стояли такие же ветераны. Дом с пометкой 1904 год почтенно кланялся им, старцам,  фронтоны, которых гордо несли числа, начинающиеся с 17.., 18..годов
Раздается цокот копыт. Совсем рядом кланяется морда лошади, закрытая глазными шорами и с чехлами на ушах.  Поспешно отхожу в сторону. Возница благодарно кивает головой. Именно возница, а не кучер и не ямщик. В нем много достоинства и на голове обязателен котелок. Они разные по возрасту эти водители гужевого транспорта, но котелок и накидка обязательны. Лошади, приветливо кивая, тянут коляску, в которой сидят туристы с невысказанным блаженством на лицах.
Стучат копытами свидетели ушедшей эпохи. Глядя на их неторопливую иноходь, забываешь о стремительном веке сегодняшнем. Но время неумолимо, и зкипаж подгоняет, сверкая хрустальными фарами, роскошное авто.
Но, если ничего не сказать о венских кафе, то значит ничего не сказать о австрийской столице. Они везде: на площадях, улицах, переулках. И повсюду несут свое очарование. Они и чопорны, и домашние, респектабельные и одновременно демократичные. Одним словом, это венские кафе.  Своего кофе в Вене, естественно, нет. Его принесли с собой турки, когда  осаждали Вену, стараясь включить красавицу в Османскую империю. Взять они город не смогли, но привычку пить кофе жителям Вены привили. Это очевидный исторический факт. Об этом еще говорил в своей книге «Гений места» Петр Вайль. Кто не помнит, скажу. Это был известный искусствовед, рассказывающий о столицах мира так, что приехав в одну их них,  казалось, что  ты уже здесь был. А если вы закажете еще и яблочный штрудель, щедро политый ванильным соусом…, то можете никуда не спешить. Ваша жизнь состоялась. Прохладно? Закутайтесь в предложенный вам клетчатый плед и затихните. Понаслаждайтесь жизнью, это не часто случается.
Говорить о Вене можно много, можно много читать, но охватить все ее очарование невозможно, ибо своим величием он затрагивает все струны своей души.

Германия глазами русского
Широкий автобан. Три полосы в одну сторону, три –в другую. Посередине разделитель. Мало рекламных щитов, отвлекающих водителей. Все как в путеводителе. По сторонам ровными квадратами и прямоугольниками раскинулись обработанные поля. Мало обработанные, они убраны, вычищены так, что не видно камушков. Запоздалый урожай аккуратно разложен на брезенте. Капуста зеленела на одном краю, тыквы вольготно расположились по середине, морковь аккуратно просыхала на другом. Германия . Олицетворение чистоты и порядка. Поля чередуются с лесными массивами. Именно массивами, так как лесом назвать это парковое хозяйство язык не поворачивается. Если вспоминать лес, то…да, вспомнится лес средней полосы России. Но не будем о грустном.  Автобус уверенно идет со скоростью сто километров в час. Водитель поставил диск с немецкими маршами и вдохновенно подпевает австрийским стрелкам.
«…Все выше, выше и выше…-улавливает слух бравурный марш советских тридцатых годов. Сплошной плагиат. Мелькают городки. Все как один чистые, ухоженные, с подрезанными зелеными изгородями и аккуратно обрезанными деревьями. Окна с приветливо распахнутыми ставнями. На подоконниках - герань. Вспоминается Салтыков-Щедрин, описывая порядок домов немцев Поволжья. Там всегда цветет герань как символ чистоты. Германия.
Утро. Мы в Германии. Раздался заунывный звон колокола местечковой кирхи. Да вон и она виднеется, вернее ее островерхий купол. Рядом курятся дымком каминные трубы. Свежо. Зеленая туя, купаясь в утренней росе, сверкала увешанная бриллиантами. Глаза привычно вырывали из осеннего фона  порыжевшие березы, багряные клены.
Звуки марша
Звуки марша. Когда играет оркестр марши равнодушным не остается ни один немец. Марш для немца, особенно пожилого- все.  Марши – это образ жизни. Заслышав призывные звуки пожилые немцы даже пиво перестают пить. Сидят и стучат кружками в такт. «…И кружкой в такт стучит, на нас не ворчит…». Правда, это Штраус, но похоже.
Записки в аэропорту
Аэропорт Штутгард. Накопитель или по немецки…Ожидание рейса на Вену. Тихо. Нарушителем спокойствия является только покореженный динамиком голос диспетчера. Немецкий язык бьет по ушам четкой дикцией, в остальном полный ноль. Языка мы не знаем посему и информацией не владеем. Ан нет. Через табло поняли, что рейс откладывается, но ненадолго. Немцы на это сообщение не реагируют. Просто никак. Ни ухом, ни бровью. Как сидели, так и сидят. Отдельные индивидуумы встали и пошли к барной стойке. Верулись с очередным бокалом пива. Ждем.
Напротив нас сидит немец. Немец как немец. Плотный, крепкий, рыжеватый. Работает на компьютере. Рядом стоит недопитый бокал с пивом. Долго работает, можно сказать увлеченно, изредка прихлебывая пиво.
Затем заворочался, разминая занемевшие мышцы. Долго ворочался, наверняка засиделся. Yаклонился набок, - на другой, один раз, другой. Затем снова дал крен на сторону, освободил половину седалища и громко пукнул. Пук получился ядреный и оглушительный. По звуку напоминал треск добротного брезента. Брезент рвался долго. Я онемел, так как такую вольность в отправлении своих физиологических потребностей могли позволить только американцы. Но факт есть факт. Пук состоялся. Я застрелял глазами, снимая реакцию сидящих вокруг. Она, реакция, могла быть самая разная: от громкого ржания  до полной тишины. Победило второе. Зал никак не отреагировал на нарушителя спокойствия. Не буду прогнозировать, как бы отреагировал зал с русскоговорящими пассажирами. А здесь тишина. Хоть бы кто хохотнул. Нет. Немцы меланхолично жевали бутерброды, уткнувшись в газеты и компьютеры. А диктор снова монотонно забубнил в репродуктор.

Дунай
Я стою на мосту,  под которым протекает Дунай. Пусть простит меня читатель, но в глазах у меня отражается не река, как это подобает  при нормальных ассоциациях. Я вижу далекое босоногое детство и непрезентабельный ларек с косо прибитой фанерной вывеской «Пиво». Ларек был выкрашен в голубой цвет и предназначался для удовлетворения  потребностей ивановского пролетариата, продающего свою рабочую силу на прядильно –текстильных фабриках. И назывался он весьма лирично: «Голубой Дунай». Вот откуда тянется мое знакомство с великой рекой Европы. Прошло время. Дунай течет у моих ног, а я – про пивной ларек!
Дунай не велик, но самодостаточен. Течение реки быстрое в обрамлении каменистых берегов. Европейцы тщательно оберегают реку: берега убраны в камень, мусора на отмелях не замечено. Голубой Дунай, правда, в этот день  был серый. Но местные патриоты в один голос заявляли, что он действительно голубой, но сегодня подвела погода. По реке старательно плывут теплоходы, баржи. Плывут аккуратно с австрийско-прусско-немецкой педантичностью. Низкобортные, с приземистыми надстройками, они скользят по водной глади и такое впечатление, что у них просто не может быть аварий.
«Дунай, Дунай, а ну узнай, где чей подарок»-  со старательным акцентом выводила Эдита Пьеха незамысловатый шлягер пятидесятых. Очень странно слышался он в старом парке, раскинувшемся над Волгой.
«Вышла мадьярка на берег Дуная, бросила в воду цветок…»-напоминает память. А ведь мадьярка, это венгерка. А вдруг это она сидит с бумажным стаканчиком на улицах Вены и просит подаяние?  Жизнь как течение реки, непредсказуема. Каких-то двадцать лет назад страны социалистического лагеря, казалось, водой не разольешь…  А сейчас мы в гостях у новой, обьединенной Европы, но нам там места нет.
А пластинка с песнями знаменитого советского певца Георга Отса! Его очень любил мой папа, великий охотник до комиссионных магазинов. Так помимо «подприлавочного дефицита» продавалась всякая дребедень. В частности пластинки по копейке за штуку. Еще не виниловые. Черные, жесткие  Апрелевского завода. На проигрывателе нужно было использовать патефонную иглу. Папа  купил с полсотни этих пластинок с песнями популярных певцов. Их кто-то сдал, так как в обиход пришли виниловые диски. Услышав характерное шипение, я знал, что раздастся:
«…Дунай голубой…А мы его красным знали с тобой»-грустно выводил знаменитый певец шестидесятых.
«Дунайские волны, речной пароход весёлых туристов на Запад везёт...-мурлыкал мой папа, не имевший ни слуха, ни голоса. Папа знал что пел. Он всю войну прошел и цену словам:  «И бой тяжелый как во сне и бескозырке на волне… знал.
А я стоял на мосту и смотрел, как к мосту подходит  теплоход со словацким флагом и как вахтенный помощник капитана старательно проводит судно между мостовых опор. Сейчас Дунай  обьединяет, а не разьединяет страны. 
«Лучше пассажирские теплоходы, чем военные катера Дунайской флотилии»-пришли на ум оригинальные мысли и  я, довольный собой, поспешил в город.

Диалог
Семейная пара на скамейке. Она уткнулась в компьютер. Он, скучая, скользил глазами по сверкающим витринам дьюти фри.
-Пойду, посмотрю - бросил он в пустоту. В ответ тишина.
Возвратился.
-«Аквавит» продается .- сказал он не обращаясь ни к кому. Она увлечена ПК, не реагирует.
-Не дорого, всего двадцать пять евро. - тихо.
-Традиционный норвежский  напиток. Для подарка лучше не придумать. - Нет ответа.
-Да и себе в бар можно поставить. – Молчок.
Он откинулся на спинку кресла, заложил руки за спину, потянулся и произнес:
-О чем же с тобой поговорить!

В аэропорту
-Ребята, вы не на Ижевск летите- немолодой человек, по внешнему виду водитель, с пакетом в руках обращается к пассажирам, собравшимся у ворот выхода.
Кто-то покачал головой, кто-то не ответил.
-А вы не летите в Ижевск -проявлял настойчивость «водитель»
-А вы? А вы?-в ответ тишина или отрицательное качание головой.
-Во бля! Хоть бы одна падла в Ижевск летела - бросил в раздражении «водитель», удаляясь.

Кладбище
-Здравствуйте, можно?- спросил я, заходя в теплушку. За пустым дощатым столом сидел мужик, неопределенных лет, и скучал.
-Заходи. Ты откуда?- мужик с мутным взглядом глаз цвета свиного студня равнодушно посмотрел на меня.
-Из магазина.- Здесь я был честен. Да и бутылка коньяка рельефно выпирала из дешевенького пакета. Мужик алчно дернул кадыком.
-Ну что- спросил мужик, стараясь не смотреть на пакет.
-Мне бы посмотреть- промямлил я.
-Чего тебе здесь смотреть.- Мужик мотнул подбородком в сторону окна. -Вон они все лежат.
-Тарковского, могилу.- произнес я застенчиво.
-Чево!- дядька даже привстал. -Какую могилу!- повысил рон голос. Да здесь только стела!
-Как стела?- не сдавался я. – А где могила?
-Во дает. Да кто это тебе сказал, ч о здесь могила!
-Мужик в будке - оправдывал я свою серость.
-Из какой еще будки!- дядька расшумелся не на шутку.- Из Переделкина что-ли.
-Ага! из него - соврал я.
-Так ты писатель что ли?!
-Вроде того - признался я
-Во бля! А с виду нормальный мужик!
Мужик понял, что я не заказчик и с бутылкой у него облом. А писатель он что. Вроде блаженного.
-Ты вот что. -начал он по деловому. Видишь тропинку, вот по ней и иди до развилки. Там свернешь налево и увидишь стелу. Там, кстати,  и могила Борькина.
-Какого Борьки?- насторожился я.
-Какого, какого! Да Пастернака. Не знаешь, что ли?- Я вздрогнул Сказано было так, что похоронен слесарь ЖЭКа, которого я пришел помянуть.
-Понял как идти? - прикрикнул  мужик. Разговор со мной явно его утомил. Я ничего не понял но кивнул головой.
-Ну и иди-дядька махнул рукой и уставился в окно, двая понять, что говорить со мной не о чем.
Я вышел из теплушки и пошел в обозначенном направлении. Ни стелу, ни могилу я не нашел/
               
Магазин
Под серой бетонной стеной, которой тщательно оградились жители Переделкина от окружающего мира, стоял невзрачный балок. Ну не очень чтобы невзрачный, все же обитый белым сайтингом. Его прибеленный вид  выгодно отличал его от строительных собратьев. Над дверью висела вывеска «Продукты.». Вероятно он сохранился с кооперативных времен, когда торговые точки росли как грибы после дождя и по мере повышения благосостояния хозяев, прихорашивались.
-Наверное-, он и есть - подумал я, отправленный волей большинства в поиски торговой точки.
В магазине ( будем так называть балок) сидела тетя. Тетя сидела на табурете и от нечего делать пускала кольца дыма в потолок. Нужно признать, что делала она это очень даже искусно.
-Здравствуйте -сказал я, грузно топая ногами стараясь сбить грязный слежавшийся снег прилипший к подошвам.
-Здрастьте, здрасьте - произнесла тетя не отрываясь от пускания колец в потолок. Лицо ее с остатками пережитой жизни, которая явно была не из легких, оставалась нейтральным к диалогу.
-Нет ли у вас что-нибудь выпить - застенчиво спросил я
-Выбирай - тетя большим пальцем, не оглядываясь, ткнула в витрину с разноцветными бутылками
-Так там только пиво - удивился я
-А другого и нет- равнодушно произнесла тетя.
-Как нет- воскликнул я. Подумать только, в Подмосковье, под боком у писательской братии, нет крепких напитков. А где же они вдохновение черпают?
-Так нет - хладнокровно парировала тетя.
-По просьбам трудящихся запретили- добавила она.
-Каких еще трудящихся- не понял я.
-Да таких. Мать  их…Переделкинских.
-Писателей что ли? - включилось мое сознание.
-Да их!  Будут они не ладны. - досадливо воскликнула тетя.
-А писатели, что не пьют?- Это уже воскликнул я, в полном недоумении.
-Они-то! И милай… Пьют, конечно. Да только деньги-то у них откудова.
-С чего они обеднели? Вон какие хоромы отгрохали- это опять я.
-А это  не писатели- хладнокровно парировала тетя, затирая окурок в консервную банку вместо пепельницы.
Да ну?- не поверил я. Это же Переделкино!
-Ну и что, что Переделкино! Да писателей тут днем с огнем не сыщешь. Кончились писатели-то.
Тетя откинулась на спинку стула, сложила руки на груди и как-то по-женски критически осмотрела меня по всей длине. Мне отчаянно потянуло посмотреть застегнута ли у меня ширинка.
- Ты-то  сам откуда?
-Да командировочный - соврал я. –столовой в Доме творчества нет, а ужинать надо, да и с товарищами посидеть нужно.
-Ну это святое дело - проявила недюжинное понимание ситуации тетя. Выпить с корешами, это, конечно, нужно.
-Чего же мне делать?- вернулся я к своей проблеме.
-А вот что, Беги - ка ты на станцию, милок. Там магазин есть.
-Далеко до станции? – проявил я готовность стартовать.
-До станции-то?- Тетка посмотрела на меня оценивающе. - С твоими ногами, так за десять минут управишься.
-Подожди-ка. -  тетка повернулась  к коридору прокричала в него:
-Кольк,  а Кольк! Ты когда на станцию поедешь.
-В ответ чего- то, вероятно, невидимый Колька, буркнуло. Нечленораздельно буркнуло.
-Не едет - перевела тетка.- Так что милок, дуй вдоль забора до кладбища… Не боишься кладбища? -  я отрицательно покачал головой.
-И правильно, чего их бояться. Лежат никого не трогают. Живых нужно бояться.- Вон ведь, как бирюки живут - мотнула она в сторону построек.
-Ну да это я так, к слову. –  тетка махнула рукой.- Так вот. Мимо кладбища пойдешь и в аккурат к станции и придешь. А там магазин спросишь.
-Я попрощался с гостеприимной хозяйкой и вышел. Вслед раздалось:
-Ты там, на тропинке, по аккуратней, скользко. Ноги береги.

Диалог в кафе
-Ну ты же знаешь, я уже два раза была замужем.
-Как ты снова развелась?
-Почти, да не в этом дело. Ну помнишь моего первого. Козел, работяга. Чего я с ним имела!
-А с этим у тебя что произошло?
-Да фуфло он. Я то думала…а он…козел! Никаких бабок. Один базар.
-Так ты с ним развелась?
-Еще чего. Я же алименты с него не получу. Пусть сучок помнит, что у него семья.
-Постой, так ты что от него родила.
-Еще чего! Чтобы я от этого козла рожала!
-Так какие алименты! У тебя же дочь от первого брака.
-Ну и что. Я его достала, и он ее удочерил.
-Ну ты даешь!
-А то!

   «А-ля аэродром»
Над толпой возвышалась голова. Большая голова, емкая. Ну и что? слышу вопрос. Голова как голова. Крупный человек шагает в толпе, идущей на посадку. Так-то оно так, конечно, ничего особенного.  Но от этой головы веяло холодом. Голова была подстрижена под прическу «А ля аэродром». Кто помнит лихие девяностые годы, тот помнит популярнейшую в те времена прическу. Ее носили парни, причастные к преступному миру. Кто не знает или забыл, напоминаю: волосы с боков и затылка забраны как бы под машинку, а на верху головы ровный, абсолютно плоский ежик.
-Интересно, а золотая цепь  у него есть?- подумалось мне. Действительно, золотая цепь тоже была неотьемлимой частью антуража «братков».
-Брось, какая цепь? Какой антураж! На дворе второй десяток двухтысячных-увещевал я себя.  А сам, незаметно, работал локтями пробираясь вперед.  Уж очень хотелось поглядеть: есть цепь или нет. Но голова была быстрее. Ровно и сильно, словно форпост она уверенно плыла к цели и отдалялась от меня в аэропортовский «Хобот», ведущий к самолету,  унося с собой сонм кошмарных воспоминаний.
   
  Английский в туалете
Есть у меня такая странность. Мне на вокзале всегда в туалет нужно. Рига не исключение. Иду по вокзалу по стрелке к желаемым силуэтам. Нашел. Но не тут-то было Дорогу прегородила стеклянная будка с теткой в окошке.
-Простите. Я пройду.-это я- в окошко.
-не видишь, платить нужно - тычет тетка в скромную надпись ниже окошка.
-А можно я схожу, а потом деньги принесу - проблеял я просительно.
-Нельзя – отрезала тетка.
-Да у меня деньги только российские - давил я на жалость.
-Обменяй деньги, потом приходи - резала тетка.
Обменять деньги было нетрудно и недолго. Специально для тетки разменял лат. Зажав мелочь в ладошке, поспешил к заветному окошку.
-Обменял?- тетка сурово посмотрела на меня из-за стеклянного бруствера.
-Принес -  подтвердил я застенчиво.
-Ну и иди - разрешила тетка и прокричала вдогонку:  Бумагу-то не забудь. Она у нас здесь висит. Действительно рядом со стеклянным ящиком, висела туалетная бумага.
Завершив свои дела, я подошел к тетке, сделал умильное лицо и спросил:
-Может мне с вами по-английски разговаривать? Вы тогда, любезнее будете - пропел я, в теткину будку.
-Лицо тетки расплылось в широчайшей улыбке:- Что ты? Милок! Да здесь по английски никто не петрит.
-Это все ихнее правительство придумывает.-  Говори по-русски. На том и расстались.

Шамони
«Уходит год.  Ты с надеждой смотришь на часы и умоляешь их отсчитывать медленнее уходящие минуты.  Уходящий год. В нем было все, как и в остальных.  Много  было событий  хороших и плохих. Хочется о них вспомнить. Перебрать как старые письма и открытки.  За хорошие моменты низкий поклон году, а плохие попросить остаться в уходящем году. Вспомнить и поблагодарить  хороших людей, которые нам встретились и помогли в этом году.  С новым годом вас, дружище. Счастья удачи в этой подчас забубенной житухе. Больше добрых друзей с которыми можно сесть у огонька и выпить добрую стопку водки ха уходящий и наступающий.
Поздравляю вас с наступающим новым годом, предстоящим рождеством. Желаю успехов удачи во всех начинаниях, пусть удача чаще заглядывает вам в окна. Пусть в новогодний вечер вас окружат верные товарищи, которые не обманут и не предадут. Теплоты и добра вашему дому и конечно же здоровья
Европа залилась дождями. И это несмотря на приближающееся рождество, которое проходило всегда под теплый камин, курящиеся над крышами картофельные дымки. Дымки были, но они безжалостно забивались дождем, причем не мелким осенним, а добросовестным  полновесным ливнем. Отчего камины капризничали, дымили и не желали разгораться.
Подернулись изумрудной дымкой газоны, позеленели ветки на деревьях и набухли почки. Выставленные на продажу  рождественские елки плакали от обиды, и кристально-чистые слезы крупными каплями висели на ветках, словно на ресницах.
Рождество. Оно неумолимо приближалось, несмотря на катаклизмы природы. Елки, принесенные в дом, обсыхали, расправляли хвою на ветвях и смущенно улыбались: «Извините, дескать, за минутную слабость». А под ними росли горы коробок с гостинцами. Дети, принаряженные по такому случаю то и дело ныряли под еловые ветки, дабы убедиться в  целостности подарков.
Накрывались столы, зажигались свечи. Маслянистые отблески пламени свечей отражались в окнах. В ярко-освещенные окна стучались крупные капли дождя и сползали прозрачными гусеницами вниз. Наступающая темнота  прижималась своим плоским лицом к стеклу и с любопытством рассматривала действо внутри.
Рождество идет! С Рождеством вас, люди!
Но так уж устроен европеец, что ему в такие даты как рождество Новый год, нужен снег. Пусть не  морозы и сугробы Скандинавии, но падающий снег не помешал бы ни в Австрии, но в Франции. Но серые рысаки дождливых туч плотно обложили небеса старушки-Европы и, несмотря на географическое расположение, обильно проливали дожди.
И если Рождество как семейный праздник обязывал народ находиться дома, то уж встретить Новый год для европейца непринципиально. Посему были распроданы остатки трансфертов на горнолыжные курорты и самые непоседливые, словно перелетные птицы, полетели искать снег.
…На табло вспыхнула красным цветом  надпись: «Застегнуть ремни». Публика, уютно дремавшая под гул турбин, зашевелилась, защелкала пряжками. Лайнер наклонился и окунулся в серое марево облаков. Некоторое время в иллюминаторах  клубилась сизая дымка, затем, словно на экране телевизора резко выступила карта земли. Под нами Франция и…ни намека на снег. Размокшие пашни, мутные, переливающиеся через берега пруды, неестественно зеленые луга - все это открылось взору авиапассажира. Народ вздохнул, но не то что очень горестно: впереди у большинства были Альпы: французские, австрийские, итальянские.
Самолет не затягивал время, а угрожающе заныв турбинами, пошел на посадку. Вскоре он стукнулся шасси, взревел напоследок и затих под аплодисменты сидящих в салоне.
На наш вопрос о дождях, таксист - элегантная француженка - сочувственно покачала головой и сказала: «о- ля -ля!». Одним словом спросите что-нибудь полегче.
Четырехполосная трасса была плотно заполнена. До пробок дело не доходило, но принцип «Зубной пасты» выдерживался неукоснительно: встал в колею и езжай, глядя на бампер впереди едущего. Машины были плотно загружены лыжным инвентарем, детьми и собаками. Некоторые отчаянные сзади прикрепили велосипеды. Они нам уверенности в снежной авантюре не прибавили.
Наш путь лежал в верх, к подножиям Альп, которые одинаково гостеприимно расстелились на территориях трех стран. Постепенно поток стал редеть, это кто-то отвернул на Италию. Ну дай-то бог, чтобы им повезло. Нас ждал горнолыжный курорт Шамони, что во Франции. Авто добавило скорости. Мы же блистали эрудицией, кто что знает об этом чуде света, на котором, несмотря на происки погоды, лежал снег.
Дорога достаточно круто пошла вверх. Замелькали мосты, тоннели. Явно пошла горная местность. Нам надлежит подняться для начала на тысячу метров, а там…а там как карты лягут. Замелькали приземистые шале. Это традиционные жилища альпийских народов. Они напоминают присевшую на землю раскрывшую крылья птицу, так широки у нее скаты крыши. Одни были каменные, другие деревянные. Серая муть, разливающаяся за стеклом автомашины, мешала рассматривать окрестности, но то, что появившиеся ели были в снегу, это радовало.
Вот и городок. Он вытянулся вдоль долины сжатой крутыми склонами скал. Это были не горы, это стояли утесы, угрожающе уставив вершины в серое небо. Некоторые были укутаны клубящимися облаками. Машина аккуратно ехала по узкой улице, чтобы не забрызгать снежной пастой многочисленных пешеходов. То, что это были любители горных лыж, можно было и не гадать: многие несли горнолыжное оборудование.
Дома стояли тесно, словно сомкнувшись локтями, между ними с трудом пробирались многочисленные такси. Наш поворот - и мы у деревянного шале, обрамленного еловой изгородью. Приехали!
Шале всем своим видом напоминало радушного хозяина, ждущего гостей.  Огромные окна второго этажа излучали каскады электрического света. Первый этаж не уступал в гостеприимстве.
Отличительной особенностью домов в Альпах является открытость солнцу, воздуху. Кажется, что на толстых деревянных балках держится только крыша, все остальное - воздух. Мы зашли в просторный дом, и нас охватило тепло деревянного дома, а через рамы застывшими картинами смотрелись горы.
Не сказать пары слов о шале, это значит что ты не все сказал о Альпах, умолчал. Изначально, слово «шале» означало «хижина пастуха». Помимо этого, шале — в романтических парках XVIII в. — садовый павильон в виде сельского домика, который вносил в пейзаж оттенок умиротворения и безмятежности. Возникновение шале датируется XVI-XVII веком. Австрийские крестьяне того времени были чрезвычайно патриархальными. Семья, которой они жили, насчитывала зачастую, от 15 до 30 человек. Рядом жили 3-4 поколения одной семьи. А так как как горная специфика местности подразумевала строительство загородного дома крепкого и надежного, то и селились все зачастую под одной крышей. Тут же в нижнем этаже содержался скот и хранилась утварь. Этакая миникрепость для большой семьи. В традициях страны возможны выбеленные стены с «обшарпанной» мебелью и глиняными кувшинами и плошками, старинными кружевами и вышивками.  Или совсем другой вариант - охотничьи трофеи, кожаная мебель, клетчатые пледы, шкуры, старые лыжи и коньки и прочий выживший «мусор».
В современных условиях дома в стиле Шале превратились в нечто намного большее, чем «хижина пастуха». Это комфортабельные коттеджи, выполненные с применением традиционных для шале и современных строительных материалов, с изысканным интерьером, большими окнами и светлыми просторными помещениями. Объединяет такую архитектуру с «домиком для пастухов»  лишь массивные покатые крыши, глубоко "нахлобученные " на стены и далеко выступающие для защиты от дождя, да обязательный балкон опоясывающий дом по всей ширине и цветы - море цветов на окнах, балконах, в палисадниках. В такой дом мы и приехали. Быстро стемнело, усталость взяла свое. Мы легли спать.
Утром мы были вознаграждены. За ночь подморозило и выпал снег. Не много, но достаточно, чтобы скрыть изуродованные наледью дороги и тропинки. Побелели ели, упрямо ползущие вверх по склонам. Можно было с уверенностью сказать, что наступила зима. Альпийская зима.
Взошло солнце. По - хозяйски раскинуло лучи по ущельям и вершинам. Засверкали ледники. Оглядевшись, мы начали понимать, что Монблан это не просто горная вершина высотой под пять тысяч метров. Это огромный,  разнообразный в своей красоте, горный массив длиной, как пишут ушлые путеводители, 50 километров, шириной 15 километров. Над массивом высятся несколько остроконечных пиков, один из них, самый высокий, Монблан.  «Монбланский» массив окружен долинами, которые сплелись в тесный хоровод. Одна из них долина Шамони.  Кто придумал это название? Может, этот звук вырывается из-под горных лыж, режущих плотную корку наста? Может быть. Спросите у безмолвных великанов-вершин - молчат вершины, прикрывшись  покрывалами облаков. Спросите у ветра, пересыпающего снежную пыль на склонах: «Шша-мо-ни» прошипит ветер и уползет в ущелье. Нет ответа. А что такое космос? Что такое вечность? Это и есть долина Шамони.
Альпы, как вещают справочники, горы молодые. У них нет пологих осыпающихся склонов, это молодые исполины, надменно смотрящие на Европу. Глядя на горное великолепие со смотровой площадки представляешь себе как в далекие времена,  по земле бродили гиганты – ютуллы. Это были существа, быстро приходящие в ярость. Тогда мощными секирами они начинали рубиться между собой или набрасываться на горные вершины. Долина Шамони напоминает глубокую рану, которую нанес горе гигант - ютулл. Секира глубоко вошла в землю, но  ютулл, хотя и с трудом, но выдернул ее. Рана получилась глубокой и гладкой по краям. Но чудовищу этого показалось мало. Войдя в раж, он нанес несколько ударов поперек раны. Образовались ущелья, сползающие в долину.  После чего тролль пришел в себя и ушел, тяжело шагая ногами и таща за собой секиру. А местность стала жить. Дожди и снега заполнили выемки в горах и скалах, возникли ледники, которые словно бриллианты в оправе скал, сверкают под солнцем. Излишки воды, очертя голову, бросались вниз  многометровыми водопадами и, осыпая вокруг мириадами искрящихся звезд, вливались в реку Арни, прорезавшую долину.
Горы. Они разные и к ним сложное ощущение. Их можно любить, можно не любить. Предпочитать что-то другое, море, например. Но равнодушным оставаться при виде горных утесов, круто уходящих вверх и переходящих в острые пики с нанизанными на них облаками, оставаться нельзя.
Марина Цветаева, родилась на море, но не любила его так, как горы: « -На горе я не хуже горца, на море я – даже не пассажир: дачник…».
Горный пейзаж – не сравним ни с каким  пейзажем. Да и с чем его можно сравнить? Разве что с собственным состоянием души. Это смешение всех эмоциональных состояний – восторг и покой, тревога и эйфория, невесомость полета и тяготение падения, отрешенность созерцателя. Все это проносится в голове, когда ты возносишься с помощью фуникулера на высоту 3800 метров и застываешь перед горным великолепием. Как здесь не вспомнить Иосифа Бродского,   русского поэта - экстремала:… «Дождливые и ветреные дни таращатся с Олимпа на четверг. Но сердце, как инструктор в Шамони, усиленно карабкается вверх».
Монблан притягивает людей, словно магнит – железные опилки. За два столетия он превратил Шамони из медвежьего угла Верхней Савойи в центр мира и сам стал чем-то вроде  мировой оси, намотавшей на себя нити человеческих судеб.
Достижение вершин – это всегда экспансия. Европа не была бы Европой, если бы не экспансивность ее культуры. Но одно дело экспансия, допустим, полководцев, всегда и везде что-то завоевывающих, а другое дело – когда в экспансии как в расширении самой своей сущности, в преодолении, в выходе за пределы законов природы начинают нуждаться обыватели. В XVIII веке в Европе, в том числе и в России, возникает личность нового типа – человек путешествующий. И что эта личность первым делом делает? Правильно! Приезжает в Шамони и лезет на Монблан. Не от того ли сюда, который век стремятся художники, поэты, музыканты, стремящиеся здесь «навеки поселиться». Что бы видеть здесь перед собой воплощенный принцип «Excelsior!» (выше и выше), воплощенный в скалах, в снегах, в светотенях, в людях.
Шамони  уникальный город, это город Вавилон, смешение народов. Днем в городе малолюдно, все на трассе, а  с наступлением сумерек лавина людей заполняет улицы городка. Они разные эти люди, но их роднит в этот момент в Шамони выражение лица: одухотворенно-мечтательное. Они еще там, эти люди, на покорении трасс. У каждого из них  своя трасса. Неважно какая, но это его трасса.   Сегодняшний «чайник»,  пропахавший носом не один километр всего лишь красной трассы, заслужил право стоять рядом с загорелым, с лицом иссеченным морщинами,  грациозным «снежным барсом». Ты в Шамони, приятель, здесь не место бездельникам и если ты приехал сюда и встал на лыжи, то можешь с гордостью постоять у памятника Паккару и Бальма. Ты один их них.
В Шамони самая знаменитая улица, это улица Паккара. Она здесь вроде старого Арбата в Москве. Мишель Паккард (или Паккар) (1757-1827 гг.) — один из первых альпинистов, швейцарец. Родился и вырос в городе Шамони в семье нотариуса.  Выучился на врача в Турине и Париже. С раннего возраста ходил в горы. Долго искал подступы к "проклятой горе" и в конце концов покорил Монблан вместе с другим швейцарцем Жаком Бальма, который охотился на серн, собирал горный хрусталь.  В будущем стал мировым судьёй и мэром Шамони.  Памятник двум первовосходителям установлен в Шамони, а дата их восхождения празднуется многими альпинистами как день рождения этого вида спорта.
Есть еще одна примечательность в этом городе. В отличие от памятников, они живые и находятся среди людей, заполнивших улицы в это сумеречное время. Это гиды. Так звучат в Шамони проводники в горы. Гиды – красивые люди. Красивы они не голливудской красотой вечной молодости. Другой, особенной… Да, молодые гиды грациозны, как барсы. Но все же истинная красота гида – это время, помноженное на стихию. Их лица пропитаны солнцем и ветром и с возрастом становятся лишь красивее. К семидесяти они все как старцы Рембрандта, только лучше.  Рембрандтовские старцы явно не бегали по горам, как гиды Шамони. Они стройны и подтянуты и редкая женщина не посмотрит  им в след.  И каждый из них – большой философ. Другого и быть не может. Они все время один на один с горами.
А вокруг города плотным хороводом толпятся горы. Я бы их назвал скалами, настолько они высоки. Их крутые склоны, густо поросшие еловой щетиной, рассечены трассами, словно шрамами. Завтра они снова будут покоряться вчерашними «чайниками», которые, превозмогая боль во всех конечностях,  как «крабы в разведку» будут добираться до трассы и спускаться, спускаться… 
Это завтра. А пока город погрузился в приятный полумрак, подсвеченный невызывающей, уютной рекламой. Туристами  народ  сидящий в кафе, назвать не повернется язык.  Они сидят в уютных кафе с фужерами пива, горячего глинтвейна и смотрят…, нет не улицы с гуляющими себе подобными. Они смотрят на темные контуры гор, нависшие над городом и чувствовать, что  оставляют здесь частичку себя.
Гуляя по узким самобытным улицам, ты по началу  инстинктивно вздрагиваешь от знакомой русской речи. Но здесь ты не услышишь лексикон «своих пацанов», которые «конкретно колбасятся в натуре». Здесь другой контингент, «брателлам» здесь делать нечего. Свежие обветренные физиономии соотечественников  в доброте и открытости не отличаются от «разных прочих шведов». Да и ты со своим английским ни у кого не вызываешь оторопи, и  расторопный француз-официант  быстро говорит тебе   «давай-давай», провожая к свободному месту. Ты в Шамони, этим все сказано. Похоже, что Миша Прохоров со своими «ледями» канул в вечность. И слава Богу.
Кстати, о русских связях с Шамони.  Они старые и прочные, эти связи.
Марина Цветаева здесь была еще подростком. Спустя много лет она будет писать Пастернаку, который тоже бывал в Шамони, в своих письмах об Альпах. «Океан – как монарх, как алмаз, слушает лишь того, кто его не поет. А горы – благодарны, божественны…» «Ущемленная гордость, Борис. На горе я не хуже горца, на море я – даже не пассажир: дачник. Дачник, любящий океан... Плюнуть!» Здесь нет места политике и экономическим проблемам. Сюда из Женевы  приезжал Ленин  по революционным  делам. Ну приезжал и приезжал. Никому до этого дела нет. Здесь был и Пастернак. Тоже ничего.
Следы истории, это как следы на снегу.  Сегодня они четкие вызывающие. Но завтра ветер залижет эти язвы и все, перед тобой целина нетронутого снега. Пиши  историю снова.   И снег падает за окном символом безвременья.
Я стою перед широченным окном шале. Передо мной мир, мир Альп. Начинаешь понимать, что горы  все разные, они как люди. Одни тебя принимают, другие отвергнут. И как бы ты не пробивался, никогда тебе не быть с ними.
Уезжая у тебя нет ощущения, что ты покидаешь этот край. Ты расстаешься с ним, но не надолго.  Ты уверен, что обязательно вернешься и вновь оставишь свой автограф на снежной целине.

Свальбард (Шпицбергеновский цикл)
Снова шум самолетных двигателей. Мы только что прошли дополнительную регистрацию в аэропорту города Тромсе и получили добро на полет в Свальбард. "Холодный Край" (так переводится норвежское “Svalbard”. Мы же знаем Свальбард больше как Шпицберген. "SpitsBergen" слово не норвежское, а голландское. Дано оно было архипелагу его первооткрывателем - Вильямом Баренцем, и означает "Край Острых Гор». О том, что есть еще название у Шпицбергена, это -Грумант, норвежцы стараются не упоминать.
Несмотря на сыпающийся из небесных хлябей снег, мы взлетели. Такова особенность норвежской заполярной авиации. Они быстро взлетают, быстро приземляются, быстро выгружаются. Не исключение и сейчас. Самолет ввинтился в снеговые облака и словно замер. Темнота, тишина. Только ноют моторы. Любопытная полярная ночь прижала свою плоскую физиономию к иллюминатору и беззастенчиво нас разглядывает. Синий день, так саами назвали эту часть года, закрытую полярной ночью. Когда солнце не встает над горизонтом, а лишь жиденькие лучи подобно яичному желтку заливают кромку горизонта. Это не только время года, это состояние души.
Можно откинуться на спинку кресла и закрыть глаза. Но сон не идет. Мы летим на Свальбард, Шпицберген, как хотите, называйте, но мы летим. Время, конечно, не туристическое: полярная ночь плотно запахнула свое покрывало над архипелагом островов. И не два месяца как в Заполярье будет тянуться это кромешная мгла, а целых четыре.
Ох уж эта цивилизация. Летим самолетом туда, куда люди шли только морем. Это были не только русские мужики,  которые на своих кочах доплывали до Груманта. Добирались до негостеприимных берегов и суровые норвежцы, предприимчивые голландцы. Уж очень лакомый  был этот кусочек на 78 градусе северной широты. А посему, вопреки далеко некомфортной погоде, пришельцы упрямо селились.
По берегам фьордов располагались временные старательские поселки углекопов и китобоев. Наличие богатых месторождений угля на долгие годы определило развитие архипелага. Шахты вырабатывались и бросались. Шахтёры перебирались к новой залежи,  основывали новый посёлок, а старое обжитое место поглощала тундра.  Но суровый климат не способствовал обживанию островов и посему он долго был ничейным. Только к 1920 году назрела необходимость о статусе архипелага и Парижское соглашение признало суверенитет Норвегии при доступе всех стран –подписантов. Среди них России не было. Почему? Да не до острова было Советской России: гражданская война. Только через пятнадцать лет подпишется Россия под соглашением. Ее никто ни в чем не ограничивал, но прав у нее было над архипелагом не меньше чем у Норвегии. Об этом молчаливо свидетельствуют на побережье суровые поморские кресты, которые бережно охраняются норвежцами как памятники покорителей  архипелага.
В настоящее время, на Свальбарде кроме норвежского поселка (норвежцы его упорно называют  городом) Longyearbyen,  живут шахтеры в посёлке Свеагрува, ученые в крупном научном центре Ню-Олесунн, что на севере острова. Есть  несколько научных станций, в том числе – польская. Живут,  вернее, доживают бывшие шахтеры  российского поселка Баренцбург.  Всего на Шпицбергене проживает постоянно около 1800 человек.
Вот ты какой, город Лонгйир
Быстро пролетело время. Прозвучало обьявление: мы подлетаем к столице архипелага городу Лонгйир.  Он же  Лонгербин, Лонгербен. Это современный городок, приспособленный к жизни на вечной мерзлоте и в условиях крайнего севера. Здесь же расположен аэропорт, принимающий большие самолёты из Осло и Тромсё.
Самолёт отчаянно поднырнул под плотную пелену облаков и приземлился.  Выходим из самолёта и бодрым шагом идем к зданию аэропорта. Идем и чувствуем, что все это мы уже видели.  Низкое небо. По небу шатались темные мрачные тучи, готовые сыпануть из своих недр что угодно, по настроению. Это может быть снег, может и дождь. Да,  несмотря на январь, Арктика может  порадовать дождем. Если бы не яркий свет аэропорта, нас бы поглотила полярная ночь. Конечно, такие заполярные города как Киркенес, Альта - южнее, но дух  и колорит тот же. Вспомнился  родной Мурманск. Тоже родственник Лонгийру, хотя находится на 69 паралели.
В небольшом уютом здании  аэропорта пассажиров уже поджидали  чемоданы. Никто не обременял нас  таможенными  досмотрами,   Все это было сделано уже во время краткой остановки в Тромсе.   Пограничников здесь нет. Их вообще на границах нет. Это только мы, представители постсоветской России, не дремлем с Трезорками на границах Заполярья и вызываем справедливое недоумение у скандинавов.
Добро пожаловать на заполярный архипелаг Свальбард –так приблизительно вещает незатейливый транспарантик на стене.  Время было  послепраздничное, свальбардцы  возвращались домой после холидэя. Еще в самолете я обратил внимание, что было много молодых людей. Причина тоже вполне обьяснимая: закончились каникулы и студиозы Свальбарского университета возвращались в свою альма матер. 
В зале ожидания много встречающих.  Все как у людей. Ну и что, что Свальбард на краю земли. Для кого-то это дом и кого – то встречают, обнимают, сажают в машины и везут домой. Среди встречающих много собак. Они возбуждены и натягивают поводки, когда видят среди выходящих из зала прилета, своих хозяев.  Хозяева обнимаются с ними очень сердечно, собаки им отвечают тем же.  Вскоре жители Свальбарда разьехались. В зале остались одни туристы. Воссоединившись со своими вещами, мы выходим на улицу, где нас ждет комфортабельный  автобус. Водитель внимательно просмотрел загрузку в салоне,  сходил в зал прилета и убедился, что пассажиров не осталось.  Только после этого поехал. Аэропорт  после нас закрывается и откроется только на другой день, когда будет вылет. Дорога была недлинной. Мы прилипли к окнам в надежде разглядеть местность. Как мы не вглядывались в окна, ничего увидеть не смогли. Полярная ночь, несмотря на обеденное время, плотно залепила окна.
Ехали минут пять –семь, автобус остановился и нас пригласили к выходу. Мы приехали к нашему отелю. BASECAMP -  прочитали  над входом. 
Заходим в отель, и нас  охватывает тепло того неповторимого уюта, который есть только в гостиницах за Полярным кругом. Обьяснить это состояние сложно, это нужно чувствовать. А чтобы мы еще острее прочувствовали самобытность бытия Свальбарда, типично скандинавская распорядительница в шерстяных носках и норвежском свитере обьяснила , что по отелю ходят без обуви. Таков обычай. Мы очень скоро поняли причину это столь необычной традиции. Но никто не возражал и мы с удовольствием оставили свою обувь под специальными лавками. Поднимаясь на свой этаж, оживленно крутили головами, чтобы зафиксировать в памяти колорит отеля.  Уверен, что  Джек Лондон жил в таких гостиницах на канадском севере. Это строение из досок, обитое рубероидом. Но на этом сходство со строительным балком  заканчивается. Комфортность отеля высочайшая. Наряду с этим простота обстановки обескураживает. Стены внутри обиты старыми мешками из-под кофе и горбылем. Горбыль слегка обтесан. На стенах многочисленные фотографии покорителей Севера. На тебя смотрят Амундсен, Нансен, Нобиле и много неизвестных лиц, занимающихся разработкой угольных копий. Чаще всего встречается фото  господина в котелке. Это американский инженер-предприниматель Джон Манро Лонгйир, заложивший здесь угольный рудник.  До него пытались добывать уголь, но безуспешно: уголь был нерентабелен. Но этот человек смог наладить угледобычу и отправку на материк, чтобы получать прибыль. Это было в 1906 году. В 1916 году поселение было продано норвежской компании Store Norske. Такой акции потребовали политические мотивы. Необходимо было присутствие государства. С началом  Второй мировой войны и оккупацией Норвегии в 1940 году,  все 765 жителей Лонгйира были эвакуированы в Великобританию. Сам город и многие из шахт были уничтожены. Это произошло в 1943 году. Поселок обстрелял  немецкий линкор Шарнхорст и два эсминца. В память о этом лихолетье поставлена стела возле бывшего шахтоуправления. На стеле выбит барельеф управляющего рудником, погибшим во время артобстрела.
В   отеле размещена масса советского реквизита, перевезенная, вероятно, с Баренцбурга или Пирамиды. Я с грустью рассматриваю кипрегель советского производства, геодезический инструмент, без которого не обходится ни один геодезист или маркшейдер. Лежит сиротливо гирокомпас, явно утащенный с судна. На стенах многочисленные таблички обьявлений на русском языке с типично русским содержанием.
Наш номер уникален: небольшой, с кроватью- настилом под скатом крыши. Для желающих есть полати, но забираться нужно по столбу, поставленному слегка наклонно, с затесями по бокам. Желающих лезть за экстримом не было.
Дух Джека Лондона не покидал нас. Мы почувствовали себя теми первооткрывателями, которые смело высаживались на этих безлюдных, совершенно неприспособленных для жития  берегах и жили, работали. И дело было не в национальностях. Дело было в пассинаризме, в духе неугомонности. Мы побродили по гостинице, рассматривая наследие прошлого. Я посидел даже в деревянном туалете, который заботливо  перенесли с улицы и сохранили. Чтобы все было по настоящему, даже газеты были с соответствующими датами тех дней, когда удобства были на улице.  Захотелось есть.
Ресторан был за углом.  Ресторан построен тоже в традиции рестораций начала прошлого века.  Основным материалом было дерево, рубероид, мешки из-под кофе. Впечатление портил только бюст Ленина стоящий в баре среди разноцветных бутылок. Честно говоря, меня это покоробило. Ладно, сменился строй, но зачем же глумиться над памятью человека. Что-то не верится, что в Германии кто-то бы разместил в баре бюст Карла Маркса. Но на этот конфуз для русского человека никто не обращает внимания. Посетители жмутся ближе к камину и смакуют еду. Еда специфическая: оленина, рыба. Но без экзотики вроде китового мяса или медвежатины. Много зелени, вкусная картошка. Я старательно крутил головой, чтобы среди посетителей встретить типаж присущий местному колондайку. Увы. Сплошные европейские интеллигентные лица. Поразило даже то, что рядом с нами сидели молодые парни с кокой-колой. Можете себе представить: на 78 градусе северной широты на Свальбарде сидят парни с кокой-колой и о чем-то миролюбиво разговаривают. Я- нет. Но так было на самом деле. Правда, позднее, я узнаю, что свальбарцы могут и умеют употреблять спиртные напитки, причем, чем крепче, тем лучше. Говорят, что они даже не пьянеют благодаря воздуху. Ну и дай-то бог, порадуемся их здоровью. После еды стало веселее и появилось желание исследовать город.
Выходим на улицу. Перед нами раскинулся Лонгйир. Административный центр Свальбарда. Город с физиономией продубленной ветрами и покорябаной морозами. Город без возраста. Все постройки выглядят одинаково нестарыми. Все разные по архитектуре и унылости не создают. Все есть как в любом современном городе. Он не молод, этот город, основанный в 1906 году и сожженный в 1943году. Восстановлен только в семидесятых годах -такова не длинная хронология жизни этого города. А потом новые напасти: прекратилась добыча каменного угля. Лонгйир переквалифицировался в туристический центр и не унывает. Чего не скажешь о соседе, некогда советском поселке Баренцбурге. Тот попал под политический молох, и этот молох раскатал его. Но это другая тема.
Улица  залита светом полыхающей разноцветьем рекламы. В отличие он наших весей Шпицбергена Лонгйир после  прекращения добычи угля, не сдался. Он развил сферу туризма. Она фантастична, эта сфера. Можно долго стоять и смотреть на маслянисто сверкающую  разноцветную рекламу, сосредоточенную в кольце гор, которые мрачно нависают над этим оазисом цивилизации.
  Немногочисленные в это время туристы перебегают с одного края улицы на другой. Путь прост: бар, отель, магазин, почта.  Весной этот одержимый турист полезет в горы, буде лазать по ледникам (глетчерам), носиться на снегоходах и отчаянно балансировать на собачьих нартах. А пока на острове  мертвый сезон. Посему и народа сейчас не больше тысячи. И стоят вдоль дороги, ведущей в старый поселок, законсервированные сборные щитовые дома. Они дожидаются своих арендаторов с начала туристического сезона. Я не зря сказал про старый поселок. Точнее, это старый город, который уцелел после бомбежки 1943 года и отстроенный заново в семидесятых. Там – то и жили шахтеры. Над ним светятся пятна. Мы узнаем, что это горят лампы на вьезде вагонеток в штрек.  Почему горят?  Так, для памяти. Он не для туриста, этот старый поселок. Два ряда деревянных домов и все. Он как бы в тени своего роскошного младшего брата, купающегося в рекламе неоновых огней. То, что сейчас зовется Лонгйиром, это  более поздние постройки.
  Уникальной особенностью Свальбарда является крайне низкое содержание микробов, пыли и паразитов в воздухе и почве. Низкая биологическая активность среды обеспечивает высокую сохранность как органики, так и искусственных объектов и сооружений. Даже будучи брошенными десятки лет назад, некоторые здания на Свальбарде могут выглядеть так, как будто люди оставили их только вчера. По этой же причине здесь в настоящее время нет кладбища, и не проводятся захоронения. Для среднестатистического жителя Европы, Азии или Африки, к Свальбарду  трудно привыкнуть. Это иной иного биологический ритм, практически полное отсутствие зелени и привычного животного мира.
На Свальбарде не любят бедных, старых и больных. Здесь не принято умирать. Есть отдаленное кладбище для внезапно умерших - жертв природных катаклизмов, отчаянных авантюристов или просто неудачников. Те, кто планирует достойную старость и респектабельную смерть, отправляются загодя на материк. Болезни здесь кажутся почти непристойными. Есть, конечно, больница, где вам вырвут больной зуб или удалят аппендикс, но в серьезном случае спровадят на Большую землю. На Свальбарде нет даже аптеки (таблетки от головной боли покупают в супермаркете). Впрочем, зимой вирусы и микробы, вызывающие гнилостные и воспалительные процессы, вымерзают в сухом, разреженном воздухе, пока летом их снова не завозят корабли.
Нужно отметить, что здесь ведутся не прекращающиеся месячники за чистоту. На улицах, да что там на улицах, за городом вы не увидите мусора. Никакого. Во-первых, это обязательное требование администрации, так как запах может привлечь животных. Это может быть и песец, но может не удержаться и нанести визит и белый медведь. А это животное-символ Свальбарда. О нем жители могут говорить долго и много. И ужасов наговорят немало. Второе-это достаточное  наличие контейнеров с раздельными блоками и иллюминаторами для разного мусора. Контейнерами пользуются, и они тщательно закрываются.
Обеденное время перетекло в вечер, но об этом знают только часы. Темно, даже нет просвета. Это в Тромсе или в Мурманске  днем на небе проявляются ультрамариновые краски,  В Заполярье хоть  к обеду слабые чахоточные лучи солнца пытаются осветить линию горизонта желтушным светом. На Свальбарде нет ничего подобного. Полярная ночь, плотная как одеяло, на четыре месяца накрыла остров. Нам, прожившим на Севере четверть века, хорошо знакома старуха -полярная ночь, которая с визгом и улюлюканием беснуется на своей тройке - вьюге  в тундре. 
Месяцами тут царит нескончаемый мрак, угнетающая ночь, Только солнце Свальбарда, звезда Вега, заливает мертвое снежное пространство холодным люминесцентным светом. Нам не повезло.  Полярного сияния не было по причине отсутствия морозов. Правда, мы были подняты по тревоге в первом часу ночи заботливой норвежкой-дежурной. Ее уведомили, что за городом появилась лента северного сияния.  Мы быстро, поддавшись общему настроению (а то мы северного сияния на Кольском полуострове не видели!), сели в машину и ринулись за город. Нужно сказать, что эти десять минут очаровали нас: полная глубокая полярная ночь, поднявшийся ветер закрутил поземку на дороге. Вокруг громоздились угрюмые скалы, подсвеченные заполярным солнцем Вегой. Сюрреалистическая картина. Вышедший из машины народ растерянно крутил головой. Какой-то турист спешно устанавливал треногу, чтобы вести фотосьемку.  но…увы. Отсутствие морозов  сыграло с туристами злую шутку. Какая-то тщедушная зеленая ленточка попыталась появиться на горизонте, но погасла, не набравшись сил.  Нас, жителей Заполярья голыми руками не возьмешь, но ставя себя на место обывателя Европы легко представить, как они расстроились. Они же ехали за развернутым полотном северного сияния! Когда по всему горизонту колышется, словно заполярный стяг шлейф, сотканный из миллиардов разноцветных иголок. Причем он не постоянен этот чарующий калейдоскоп. Цвета иголок меняются ежесекундно, и ты забываешь о времени, месте, где ты находишься, наблюдая  в этот чарующий мир. Да что там чарующий! Фантастический,  словно ты находишься на другой планете.  Но не судьба была увидеть это, виденное столько раз мною, зрелище нашим собратьям по экскурсии. Разочарованно вздохнув, они сели в машину и мы поехали досыпать.
Изредка во мгле полярной ночи мы видели световые пятна у подошв скал. Словно глаза неведомых чудовищ, они мерцали желтым цветом. Кто – то из любопытных поинтересовался о них у водителя, который всю обратную дорогу виновато молчал, словно о был причиной отсутствию сияния. Он охотно рассказал нам, что это  охотничьи домики. Народ недоуменно спросил, какая сейчас охота и на кого, когда сам смотри, чтобы не стать добычей загулявшего белого медведя. Водитель обьяснил, что  название охотничьих домиков не всегда соответствует сути. Скорее это дачные домики. Народ возбужденно загомонил. Дачи! На Свальбарде! Водитель был доволен произведенным эффектом. Он даже притормозил, чтобы мы могли поближе рассмотреть творение рук человеческих в горной тундре. Действительно, это была небольшая избушка с ярко горящими окнами. Вокруг него в беспорядке были брошены: мотонарты, собачьи сани. Темнела поленница дров. На недоуменный вопрос кого-то, что делают там люди, водитель довольно усмехнулся и сказал, что это любители тишины и одиночества. Скорее всего, сидит перед камином бородатый свальбардец, наслаждаясь теплом и попивает  крепкие напитки для настроения. А вокруг никого. Народ подавленно замолчал, не в силах переварить информацию. Чтобы на Свальбарде находились любители тишины и одиночества! Им, что мало Лонгйира, где стоит звенящая тишина?  Разве что снегоходы промчатся.  Это было неподвластно сознанию европейца. Я же вспоминал поселок Никель, самый северо-западный населенный пункт некогда Советского союза, находящийся в сорока километрах он норвежской границы. Там тоже находились  любители, которые забирались в тундру и наслаждались одиночеством,  и очень себя неуютно чувствовали, когда их покой и уединение нарушал кто-то. Мир велик и един. Остаток ночи мы провели в крепком безмятежном сне.
Утром нас ждал завтрак. Спустившись в столовую, мы могли лицезреть все немногочисленное население нашей гостиницы. Это были наши коллеги по ночному блужданию в поисках северного сияния и несколько молодых людей, которые судя по всему, не слышали всеобщего ночного подьема.  Ночные «блудники» радостно поздоровались друг с другом, словно знакомы много лет. Столовая была великолепная. На стенах были развешаны шкуры не только белого медведя, поражающие своими размерами, но и песцов, волков. Красивые оттиски старинных гравюр с изображением охоты на медведей, моржей привлекали внимание. С многочисленных фотографий позапрошлого века на нас смотрели многочисленные семьи аборигенов здешних мест. Это были солидные дяди с окладистыми бородами и чисто выбритыми лицами. Ясно, что это не русские поморы. Рядом стояли и сидели пуритански строгие женщины с поджатыми губами. А вокруг них разместилось десятка полтора детей, самого разного возраста. Вот они, жители этого, казалось бы, неуютного острова. Они ходили на медведя, били моржа. Уходили в забой с щемящим чувством вернутся ли…
-Хай-раздалось над моей головой, пока я сидел в оцепенении рассматривая старинные фото и пребывая в полной прострации времени. «Хай» прозвучал высоко. Я приподнял голову и увидел стоявшего рядом немца Яна. Это был уникальный человек. Он в автобусе вогнал всех в ступор, так как сидел в рубашке. Да, в рубашке с короткими рукавами.  И не в какой-нибудь шерстяной, а в самой что ни на есть хлопчатобумажной. Он и в самолете в ней же сидел. Но самолет другое дело. Но в автобусе…извините. Он нас добил тем, что и на ночную вылазку  не одел даже куртку. Просто вырядился в пиджак. Это при том, что был мороз, пусть не сильный, но мороз. По крайней мере, теплые куртки, шарфы и шапки никому лишними не были. Кроме Яна. Мы прозвали его между собой «Железный дровосек».  Мы радушно с ним поздоровались и выяснили. что сегодня у первой группы выезд на собачьих упряжках. У представителей второй группы, в которую помимо нас входили австралиец и шведка, был свободный день. Ну и ладно, решили мы, нам без разницы. Ян, несмотря на то, что он был высокий крепкий человек, с трудом пододвинул кресло, сделанное из цельного куска древесины. Просто ствол, подпиленный до середины и расколотый до среза. Все, стул готов. Конечно зачищенный, чтобы уютнее себя чувствовать. Глядя на такие стулья, я вспомнил сказку про Машу и медведей. Аналогичен был и стол, сколоченный из обработанных досок, неплотно пригнанных друг к другу. На особом месте висели ружья. Они не просто висели на ремне стволом вверх или вниз. Это была специальная вешалка, закрепляющая оружие в горизонтальном положении и фиксирующая особым устройством курок, исключающим как снятие ружья, так и выстрел. Очень продуманный механизм, особенно для публичных мест,  вроде пабов, когда все охотники и шахтеры были вооружены. Кстати,  в магазинах есть особые сейфы для хранения оружия. Сдавай свою винтовку и ходи спокойно по залу. Почта и банк  пишут на стекле, что все медведи, которых вы видите  в офисе, чучела. Они  давно убиты, посему просят оставить оружие в машинах.
Сидели мы долго, наслаждаясь вкусным завтраком и кофе. Торопиться некуда, впереди день. Те, кому сегодня работать с собаками, были вызваны консьержкой Мартой, которая по совместительству была еще и инструктором-каюром, на инструктаж. Нам она посоветовала не унывать и погулять по городу, благо погода сегодня замечательная. Что мы и сделали.
Город окружен, словно подковой, горами. Даже не горами и не сопками, а скалами. Черными, нелюдимыми, с резкими, круто выпирающими боками. Склоны  крутые, обрывистые. Ветры сбивают с них снег, и  через остатки снега они угрюмо выставили свои клыки, угрожая всему свету. И по этим, казалось, непроходимым недоступным склонам, упрямо лезут вверх  голенастые деревянные вышки, по тросам которых совсем недавно  ползли вагонетки с углем.  Какими нечеловеческими усилиями были затащены материалы для этих вышек  на склоны, чтобы собрать их и укрепить  на вечной  мерзлоте и заставить принимать тяжеленные вагонетки с углем. Сейчас это молчаливая память. Память тем упрямцам, которые упорно осваивали угледобычу в этих краях.
Все это в прошлом. Но люди, живущие здесь, сейчас, увековечили эту опору в  гербе своего города. Это ли не дань уважения к нелегкому труду шахтеров! Свальбардский уголь. Он достоин поэм и песен. Недалеко от  мэрии стоит памятник из дерева шахтеру, который свернулся ничком в узкой, не больше полуметра щели, и работает отбойным пневмомолотом. Это свальбарский шахтер. «Шахтер как вельможа работает лежа»-вспоминаются слова итальянского поэта Джованни Родари. На главной улице есть еще один памятник, восхваляющий труд горняка. Словно навстречу, после смены,   идет человек  в комбинезоне горняка с киркой.
Сейчас не слышно визжания блоков, гудения тросов и шелеста ссыпаемого угля. Его нет больше. Осталась только шахта № 7, работающая на основные нужды города. Но и прогнозы для нее невеселые: двадцать лет работы и она уйдет в тираж. Но это через двадцать лет.  А пока из нее упрямо ползут вагонетки с углем. Есть уголь, есть жизнь у города. В противном случае…но об этом думать не хочется, так как на некогда советской стороне стоят законсервированный поселок Пирамида, влачит жалкое существование Баренцбург. Там не смогли или не захотели собственники треста «Арктик-уголь» вытащить эти поселки  из финансового кризиса, порожденного сменой формаций.
Я за долгие годы перестройки, перехода из плановой экономики в рыночную, нагляделся и наслушался многого. Но здесь на Шпицбергене, на Свальбарде, как хотите называйте этот арихипелаг,  столкнулись интересы государств. Государств двух противоборствующих систем. И не важно социализм, или капитализм на дворе. Дело в территориях. Кто живет на данной территории, тот и хозяин положения. Видно постсоветской России глубоко начхать, что через какое-то время Норвегия и иже с нею, кто в 1920 году создавал Парижский трактат, перестанут считать Россию обязанной этому архипелагу. Нет производства - нечего делать, господа хорошие. Такие невеселые мысли обуревали нас, когда мы шли по сияющей главной улице городка. Название улицы, спрашиваете? Мы и не знаем. Там нет названий. Только номера домов. Но почта есть и работала. Солидный дядя в белой рубашке проштамповал нам памятную открытку, зафиксировав наше пребывание в этом городе. Напротив, правда, не работая по случаю субботы, разместился офис Спаренбанкена.  Все как в любом цивилизованном городе.  Цивилизация давила нас по всем направлениям. Чтобы не пропустить чего то, чего мы еще сами не знаем, мы шли из одного магазина в другой. Это были, в основном, сувенирные, изобилующие меховыми изделиями (нужно ли говорить, что сейчас дома телевизионную тумбочку покрывает шкура нерпы.) и спортивные, предлагающие вам все, что необходимо для экстремального туризма. Улица закончилась  быстро. Оно не удивительно, город не велик. Но к нашим услугам были другие улицы, параллельные и пересекающие главную  и мы с удовольствием «тралили» город.
Вот и он,  комплекс  одноэтажных домов, известным всем, кто хотя бы раз листал альбом по Свальбарду. Это ряд домов, покрашенных в самые разные цвета, стоят одинаковые как братья – близнецы, соединенные деревянными переходами, исключающими выход на улицу. То есть передвижение происхоит  по деревянному тоннелю. Мудро и просто. Эти дома передо мной. Как символ живого Свальбарда, о котором я так много думал и мечтал. Долго стоим, чтобы впитать увиденное.
На Адвентфьорде
Мутная пелена дождя накрыла Лонгйиербюен. Без того город, высвечиваемый рекламой,  выглядит как фантом в царстве полярной ночи, так еще дождь размыл  контуры и сделал видение еще более фантастичным. На Свальбарде - дождь. Невероятно, но факт. Мелкий, словно тысячи сапожных гвоздей, сыпался дождь из небесных хлябей, которые и рассмотреть нельзя по причине полярной ночи, плотно накинувшей свой плащ на Свальбард. Мы не встретили тех легендарных буранов, которые засыпают поселки по крыши, заметают трассы. Старожилы сказали, что все будет, но позже. А пока идет дождь и это никого не удивляет. Это нормально.
Я стою на самом краю земли, на берегу фьорда Адвент и всматриваюсь в неподвижную темную воду. Вода не шевелится и даже не вспыхивает оспинами при падении капель дождя. Соленая вода слишком тяжелая, чтобы заигрывать с пресноводными капельками.  Водная гладь лениво шевелится,  соприкасаясь со снежным припоем у берега, и уходит вдаль, сливаясь с дымчатым клубящимся горизонтом. Пусто, нелюдимо, гнетуще. Кто помнит фильм «Другие», то ощущение тоже.
Каким же нужно было быть пассионарием, чтобы повернуться к земле задом, пусть даже негостеприимной, но все же земле, и вступить на палубу судна, чтобы уйти куда-то! Куда? В страну сури-мури? Гипреборею? Ребра Северовы? Да как угодно называйте это уходящее в даль пространство, особенно когда  знаешь, что это дорога в океан.
Но люди уходили. Свальбард помнит имена Нансена, Амундсена, Нобиле. А скольких  не помнит. Они зафиксированы  только в виде старых поморских крестов и развалившихся становищ. Русские мужики поморы не гнались за славой первооткрывателей, а промышляли на Груманте  зверя, рыбу. Даст бог - вернутся. Не даст…вот и память в виде крестов.
Представьте себе, как были изумлены европейцы, отправившиеся на завоевание этих страшных, непреодолимых льдов, когда их экспедиции обнаружили людей, живущих в этих льдах Мало живущих, даже не бедствующих. Уже тысячи лет они населяют его в полной гармонии со средой, которую можно смело назвать «Белым адом». А имя этому «Белому аду»-Арктика. Пусть в тундре проносятся аэросани, в воздухе стрекочут вертолеты. Но все это становится бессильным, когда нескончаемые свирепые ветры следуют один за другим, порождая пургу – вихрь поднятых в воздух кристаллов снега и льда, от которого и животные, и люди в страхе зарываются в снег.
Все это пронеслось у меня в голове, пока я стоял на берегу Адвентфьорда, подставляя лицо непрекращающемуся дождю. Хорошо, что ветра нет, думаю я, натягивая капюшон. Пора уходить, но  какая-то невидимая непреодолимая сила тянет тебя туда, в этот клубящийся мрак. Ты понимаешь, что нет там тебе места, нет! Но бацилла севера коварна.  Она будет тянуть тебя в мрак, холод. Так уж устроен человек, что когда он там, в условиях крайнего севера, когда остервеневший ветер бьет тебя по физиономии кирзовым сапогом, когда с домов летят сорванные зарывавшимся ветром листы шифера, и проникновенный голос диктора по радио заботливо вещает о штормовом предупреждении и ему вторит завывающий ветер на улице, то человек клянет все на свете: и полярки, и коэффициенты, и длинный отпуск; все, все… Но стоит только уехать куда-то южнее полярного круга как  становишься сам не свой.  Север, как говорил Руал Амундсен, из себя вынуть невозможно.
С сожалением, что больше я не буду стоять на краю земли,  поворачиваюсь  и, осыпая сланец, выбираюсь на дорогу идущую к городу. Дорога,  прорежет  центр Лонгйира  и уйдет в старый город, а там… А там последний электрический фонарь и дорога в никуда. Там царство пьхелы, старухи тундры, которая мечется над этим краем, нагоняя тоску на все живое.
Дорога, обычно утрамбованная машинами, сейчас блестит как зеркало и подобна конькобежной дорожке. Таких дорог несколько, одна из них идет вдоль реки. Да, как ни странно реки Лонгйиерэльва. Зимой она пересыхает и только дельта реки напоминает, что здесь была и будет вода. У реки есть еще одно название по имени фьорда, в который она вытекает: Адвентэльва. Рек на Свальбарде много, но сейчас они пересохли,  и напоминают о себе только долинами, да и те скоро занесут бураны. О реке будут напоминать только мосты, да и то перилами, так как дорога она и на мосту дорога. Через речку, словно  цапли, шагают опоры, символ города.  На другой стороне реки, которую мы  назвали  Заречьем стоит церковь. Говорят, что это самая северная церковь. Точнее это не церковь, а кирха. Кирха Свальбарда (Svalbard kirke норв.), построенная в 1921. Во время артобстрела в 1943 году, она  сгорела  и была восстановлена 1958 году. Мы не отказали себе в удовольствии пересечь речку по мосту, взобраться по пологому склону и оказаться напротив основной части города. Панорама была впечатляющей.  Он напоминает букву «Т», верхней перекладиной улегшуюся на берегу фьорда. Палочка подлиннее, тянется в глубь острова, параллельно долине реки, которая сейчас уютно спит под снежным покрывалом. Город лежал перед нами и сверкал огнями как рождественский пирог свечками. Вокруг города, словно ожерелье, шли освещенные лыжные и скутерные трассы.  А над нами, словно призраки, сгрудились  горы, которые, нахмурясь, явно с осуждением, смотрят на этот островок цивилизации. Но человек, несмотря на слабость физическую не угомонен, и узенькие световые пунктиры упрямо лезут в горы.
Протестантская церковь меньше всего напоминала культовое здание. Разве что купол с крестом напоминал о принадлежности к религии. Церковь была открыта, несмотря на отсутствие народа. Широкие окна ярко освещены и заставлены живыми цветами в горшках. Судя по цветению, растения чувствовали себя неплохо. Зайдя в церковь, мы очутились в уютном фойе с начинающими быть привычными вешалками и лавочками для  обуви. Из фойе вверх вела винтовая лестница.  Поднявшись, мы очутились в большом кафе с камином, затем шел просторный зал с уютными креслами и только в самом конце помещения находился крохотный практичный алтарь. Все. Больше ничего не напоминало о религии. Все настраивало на великолепное место для время провождения. Шкафы с книгами, отнюдь не религиозного содержания. Множество картин на стенах. Фотографии. Уходить не хотелось, и мы с удовольствием посидели. Наверное, мы зашли слишком рано, так как людей еще не было. Но что здание не пустует, я уверен. На боковом столе стоял кофейник и сухие кексы. Пожалуйста, угощайся, но не забудь заплатить, о чем напоминала аккуратная записочка. Это особенность протестантской церкви: сочетать светскость и духовность. Контраст между скупостью в убранстве церкви и богатством частной жизни как нельзя лучше характеризует прагматичных, не сентиментальных протестантов. Позднее мы узнаем, что в лихие времена перестройки именно церковь организовала сбор средств для детей Баренцбурга. От стыда у нас горели уши. Да уж, действительно: «Ты могучая и обильная, ты убогая и бессильная, матушка Русь.
Прохожу мимо огромного пункта Ямахи. Десятки снегоходов стоят и ждут своего часа, чтобы рвануться по заснеженной скалистой тундре, на которой не встретится ни одного деревца. Только камни, слегка занесенные снегом, терпеливо поджидают бесшабашного ездока. По статистике снегоходов больше чем населения. Они везде, эти машины: у домов, у гостиниц. Даже в чистом поле стоят. Н волнуйтесь: ни одного винтика не пропадет с этих дорогих машин. Воровства здесь просто не существует. Как нет бомжей, бичей и просто аморальных элементов. Чистоту населения здесь берегут тщательно.
Снег смылся с труб, которые идут вдоль реки, неся блага цивилизации городу. Обнажился серый сланец, пластинками хрустящий под ногами.  Представилось лето с этой далеко не идеальной породой, от которой много пыли. Но сланец верный спутник угля. Становится понятной привычка снимать обувь при входе в присутственные места, разве что кроме магазинов и почты. Много грязи  от сланца. Но представьте себе еще и угольную пыль, некогда  клубящуюся над городом, и поймете необходимость этого требования. Но, честное слово, это приносит уют и своеобразный колорит, когда  заходишь в музей или университет и разгуливаешь в носочках.
«Барнехаге»-прочитал я на стене прямоугольного сооружения на сваях. Детский сад на Свальбарде. Прекрасно. Пока есть дети, город не умрет. Несмотря на поздний час и ненастье слышится детский смех, и дети в светоотражающих жилетах катаются на санках с размокшей горки. Нужно отметить, что садик не один в городе.
Передо мной выросло странное здание на сваях,  напоминающее изгибы молнии и формами похожей на летающую тарелку. Это местный университет. В нем учится около 350 студентов. В основном в нем доучиваются и специализируются по специальностям, связанным с вечной мерзлотой и Арктикой. Огромные окна ярко освещены, видны просторные аудитории, в них - люди. Идет жизнь, свойственная каждому университету. Университет еще уникален тем, что здесь преподают спец. курс, пожалуй, единственный в мире. Это обращение с огнестрельным оружием. И сдается зачет. Причина одна - белые медведи. О них напоминает все. В магазинах, почте, в отделении банка, всюду вас встречают оскаленные медвежьи морды. Не жалейте несчастных белых мишек. Возле каждого чучела размещена записка, где подробно расписано, что послужило причиной применить оружие на поражение. Чаще всего это самооборона. Но и этот случай будет тщательно рассматриваться: может, можно было не доходить до рокового выстрела, а обойтись ракетницей. Все это изучают на спецкурсе. Но медведи, несмотря на встречающиеся несчастные случаи, остаются колоритом для Свальбарда. Не пытайтесь взять самостоятельно лыжи и уйти на прогулку в одиночку. Вам не дадут лыжи и повернут обратно. Нельзя!
День закончился. Закрылись магазины, поубавилось людей на улице. Туристы  осели в пабах, ресторанах. Время ужина. Вечер мы скоротали  в сауне.
Собачьи упряжки
Девять часов утра. Мы садимся  в мощный тяжелый джип  и выезжаем за пределы города. Как только миновали последний фонарь уличного освещения авто охватила темнота. Маслянистые мерцающие огни города остались позади, а фары выхватывали только блестящую ото льда дорогу. Притормозили возле уникального знака: синий треугольник с контуром белого медведя, обрамленный красной полосой. Надпись гласит, чтобы остерегались белых медведей, которые могут зайти в город. Редко, но могут. Мы уважительно скосили глаза на винтовку барышни-инструктора.
  Наш путь лежит на собачью ферму, где проживают около восьмидесяти гренландских лаек. Эти псы обучены бегать в собачьих упряжках, и составляют одну из экзотических программ Свальбарда. Мы едем по насыпной дороге, отделяющей фьорд от тундры, которая постепенно повышается и  формирует горный массив. Горы  теснят ровную поверхность и, кажется, что эти великаны упрямо движутся к фьорду. Внезапно дорога поворачивается, и джип мчится в глубину острова. Горы неохотно раздвигаются, словно рассеченные ножом света фар. Останавливаемся возле нескольких избушек. Бросается в глаза большая тренога из бревен с  подвешенными замерзшими тюленьими тушками. Это корм для медведей. Легче подкормить косолапых, чем приехать утром и застать развороченные жилища и перепуганных собак.
Рядом площадка, обнесенная сеткой рабица. В несколько рядов стоят собачьи будки. Когда мы выходим из машины, то тонем в собачьем гомоне. Собаки рвутся на привязи и заходятся в лае. Но у них нет намерения разорвать нас на части. Просто они рады  видеть людей.  Жизнь у них собачья, в основном на привязи и в безлюдье. И для них нет большей радости пробежаться в упряжке.  Они очень социальны, эти гренладские лайки. Нам не советуют в нашей одежде сразу идти к собакам.  Собаки очень дружелюбны и непременно проявит свою любовь к человеку: замусоленность и слюни вам гарантированы. После небольшого инструктажа мы переодеваемся в теплые арктические комбинезоны, удобные сапоги и рукавицы. После чего идем на псарню. Собаки заходятся о т радости. Они встают на задние лапы и с радостью нас обнимают. Собаки довольно крупные, посему прячем лица, чтобы не быть расцелованы псами.
Инструктор на примере показывает, как запрячь сани. Я умышленно не называю их нартами, так как они действительно сани: железные, глубокие, предназначенные на двоих человек или поклажу и человека на запятках. Первым делом привязывается вожак. Он не обязательно должен быть сильным и агрессивным. Он должен быть умным, а агрессивность исключается в щенячьем возрасте. Его прикрепляют к месту специальным якорем, чтобы он не прыгал и не мешал формировать упряжку. Затем  крепится следующая пара и так далее. Главное,  правильно надеть шлейку, чтобы собаке было удобно. Запрягаем долго, но делаем все правильно. Инструктор внимательно следит за нашими действиями и сразу же исправляет неточность. В итоге сани запряжены. Можно трогаться в путь.
Словно камни из пращи вылетели  псы в кромешную темень и мы, в миг, обожжены ветром.  Благодарим всевышнего, что сегодня плюс два градуса. Понятно, что с низкой температурой нас бы не выпустили. Но воображением играет. Мы ныряем в фиолетовую глубину полярной ночи. Остаются сзади огни собачьего приюта. Все, попрощались со светом, даже полудня ждать нечего. Не надейтесь. Солнце? Да какое там солнце! Лучи не появятся раньше весны. С небосвода, удивительно чистого сегодня, равнодушно смотрит на нас Вега, поляроне солнце, одна из почитаемых звезд Арктики. Ковш Большой Медведицы завис над головой. Полярная звезда как всегда на своем месте и тихо мерцает, словно фитилек для путника: «Я здесь, я здесь». Но сейчас для нас путеводной звездой служит фонарь на шапке инструктора и светящаяся полоса погонщика саней, едущих впереди.
Собаки бежали с такой радостью, что словно не было на санях почти ста килограммов веса, то бишь меня. Инструкторы-каюры, не зря говорили,  что собаки испытывают потребность в беге, их жалеть не нужно. На ходу овладеваем искусством управления.  Упряжка дружно  несет нас в кромешной мгле по тундре.  Скалы, словно тролли, смотрят на нас угрюмо и недоброжелательно, словно спрашивая: « Кто ты, человек! Кто ты такой, чтобы нарушать безмолвие нашего царства. Ты дерзок, человек! Ты поплатишься за это!»
Нас бог миловал, но нередки обвалы породы. Горы только с виду прочные. На самом деле они сформированы из сланца. А это очень неустойчивый материал. Да и уголь Свальбарда не находится на глубине. Подчас он лежит, вернее, лежал на поверхности. Поэтому ветру ничего не стоит сдвинуть подмытый пласт сланца, а там смотри и бойся, лавина вам гарантирована.
Сейчас главная задача не завалить сани набок. Вроде как управляешь упряжкой, но собаки делают свое дело: тащат сани как им удобнее. Так передние сани, управляемые парнем из Австралии почему-то бежали не так резво, и мне приходилось тормозить, чтобы осаживать собак. Уже вожак не раз поворачивал голову и с укоризной смотрел на меня: «Дескать, ты чего это вредительствуешь?» Инструктор быстро поменяла неинициативного вожака на пса из своей упряжки, после чего упряжка помчалась удивительно быстро. Австралиец тоже погнал свою упряжку. Мы, уже на полной скорости, - за ними.
   Начинается подьем, собаки сбавляют ход, и ты вынужден бежать, подталкивая сани. Сразу вспоминаются слова старого чукчи из рассказа Юрия Рытхэу, который журит молодого внука, приехавшего на стойбище на каникулы: «Какой же ты чукча, если не можешь день бежать рядом с собачьей упряжкой». Старый чукча был прав. Дело собак тащить сани с поклажей. А ты, человек, будь добр беги, держась за дугу саней сзади, что я и делаю. Собаки почувствовали легкость в поклаже и прибавили хода. Вожак даже глаза скосил, посмотреть действительно ли я бегу. Я бежал, держась за дугу саней и не чувствовал усталости, так как ноги в теплых легких сапогах не проваливались в снег, а бежали по твердому насту. Было ощущение, что бежишь по беговой дорожке в тренажерном зале.
Собаки уверенно бежали по твердому насту. Мои отчаянные попытки управлять санями,  их нисколько не касались. Да и зачем управлять, псы и  так знали, что от них требуются. Это был прогулочный полигон, но и его для впечатлений хватало. Ветер то и дело срывал со склонов гор пласты снега, подбрасывал их вверх и разметывал в снежную пыль. Чем не царство снежной королевы. Как нигде, чувствуешь себя беспомощным. Вон тот огромный валун, притаившийся у склона, вполне может сойти за белого медведя. Хотя нам и говорили, что слухи о белых медведях только и ждущих момента, чтобы закусить зазевавшимся туристом, явно преувеличены, но все одно, настороженность присутствует. Представьте себе шар, весом килограмм этак под восемьсот летит со склона со скоростью семьдесят километров в час. Это же поезд! Прижмурился и помотал головой. А ну их эти видения.
Кто я в этой ледяной пустыне? Ничтожество, раздавленное окружающим величием. Люди несут с собой зло или радость, но с ними можно договориться. Природа в переговоры не вступает и признает только насилие над собой или безоговорочную капитуляцию противника. Таков Свальбард и с его идеологией необходимо считаться.
«Дайте мне зиму и собачью упряжку, а остальное возьмите себе!».  Сказавший эти слова знаменитый путешественник Кнуд Расмуссен осуществил самое грандиозное в истории человечества путешествие на собаках. Восемнадцать тысяч километров прошел датский этнограф со своими спутниками от Гудзонова залива до Чукотского полуострова. Вспоминая «Великий санный путь», он впоследствии писал: «Меня охватывает горячее чувство благодарности к нашим терпеливым, неприхотливым собакам. Мы трудились, выбивались из сил, заодно с ними, работали дружно - как только могут работать живые существа, помогая друг другу...». 
Собаки!  Что мы, городские люди, знаем о них? Сюсюкаем разных мосек, расчесываем лохматых модниц для удовлетворения амбиций на выставках. Кто - то тешит себя самолюбием, что у него единственный в городе бордосский дог. В наше время разве что охотники еще понимают собачью сущность, ее необходимость быть рядом. Для севера собака все: охранник, средство передвижения, друг. Даже русские старожилы на крайнем севере переняли у коренных народностей технику езды, подготовку собак и управление ими.  Роальд Амундсен, побывав в 1920 г. у русских старожилов Колымы, писал: «...в езде на собаках эти русские и чукчи стоят выше всех, кого мне приходилось видеть». Но сибирские чукотские лайки более жесткие, агрессивные. Там не оставишь две упряжки рядом: свалка будет неимоверная. Да и за упряжкой нужен глаз да глаз: псы могут устроить грызню без всякой видимой на то причины.
Нам повезло: мы работали с гренландскими лайками. Это очень дружелюбные собаки и привязаны к человеку. Взаимоотношения между собаками одной упряжки очень сложные -  это стая, которой хозяин управляет через вожака. Иногда упряжка имеет  двух вожаков, и у каждого свои функции. Один умеет наилучшим образом выбрать дорогу, провести упряжку по тонкому льду, правильно сориентироваться среди торосов или в пургу. Другой вожак организует работу всех собак упряжки, бдительно следит, чтобы они работали в полную силу и подчинялись хозяину. Вожака обучают до двух лет, он - особая ценность для хозяина, посредник между ним и остальными собаками упряжки. Чтобы все собаки работали слаженно, как единое целое, четко выполняли все команды, подаваемые голосом, нужен опытный каюр. На подготовку каюра требуются многие месяцы, а то и годы. Инструктор так увлеченно рассказывала нам про особенности собачьих бегов и самих собаках, что мы осторожно поинтересовались откуда она. Она приехала из Хельсинки! Я  уже приготовился слышать историю о рождении на берегу фьорда в трапперском зимовье  о поезде на собаках в школу…а тут на тебе. Из Хельсинки. Барышня - финка великолепно справлялась со своими питомцами.  Возня с ними  ей была в радость , и она уверенно вела нас дальше вглубь распадка между надвигающимися на нас горами. Было тихо. Но мы не зря прожилибольшую часть жизни на Севере и в отличие от наших восторженных спутников из Австралии понимали всю обманчивость такой тишины. Еще мгновение и на тихой безмятежной тундре могут появиться мелкие завихрения, затем небольшие заструги, а там…а там разворачивайтесь и ускоряйте ход и не останавливайтесь до ближайшего убежища. Я помню, как нечто подобное застало меня в Мурманске на марафонской трассе вдали от города. Все было безобидно: полярная ночь ластилась у ног, словно кошка, где-то там, на востоке, лучи солнца слизывали снег с вершин сопок, пушистый иней уютно разлегся на ветвях берез. Те боялись качнуться, чтобы не потревожить эту красоту. Впереди синела лыжня. Все изменилось за считанные минуты. Ночь, если так можно сказать,  нахмурилась, потемнела. Настроение у заполярной старухи явно испортилось. Она отчаянно засвистела,  и невесть откуда взявшийся ветер сорвал с ветвей берез иней и бросил его в лицо. Это был уже не елочный  конфетти, а злой колючий снег. По лыжне помчались змейки снега.   Ветер, распоясался   и принялся куролесить. Он пригибал сосны.  Березы с страхе прижимались к сугробам и старались закопаться в них. Поземка била  по ногам, завивалась спиралью. На глазах четкая лыжня превратилась в контурную линию, затем исчезла и она. Выход был один: бежать и бежать быстрее.  Я подхватился и побежал. Именно не шел, а бежал, пригнув голову, чтобы спрятать лицо  от впивающихся ледяных гвоздей. 
В воздух, шипя и разрываясь на мелкие искры, взвилась ракета, потом другая. Это на спортивном комплексе спохватились, что  прозевали штормовое предупреждение  и подняли тревогу. Глядя на взлетающие ракеты,   я остановился изумленный: в поземке я успел развернуться и ушел в противоположную сторону. Когда только успел сделать круг! До сих пор ответа не нахожу. Но шел я не в сторону города, а в тундру. И это нормально для тундры. Солнца нет, сопки со всех сторон одинаковые. Не зря опытные лыжники советовали брать с собой компас. «Не утянет, но может пригодиться» - говорили они. Как бы он мне пригодился!  На спорткомплексе дежурили люди бывалые и понимали, что в такой ситуации не я один. Ракеты взлетали вверх методично и часто. Я бежал, только ориентируясь на сияние этих хлопушек. Местность в миг стала угрюмой и незнакомой, видимости почти никакой. Я даже не увидел, как впереди показался снегоход.  Только фары привели меня в чувство. Убедившись, что я на правильном пути, и в помощи не нуждаюсь, парни помчались собирать сбившихся с лыжни. Это север и еще раз север. Он никогда не будет тебе другом. Он сможет тебя только терпеть, если сможешь доказать ему, что в данной ситуации ты сильнее. Но если ситуация изменится, тогда берегись.
Все это у меня крутилось в голове, пока мы мчались по тихой пустынной тундре. Затем собаки, не слушая моих отчаянных понуканий, стали поворачивать. Они знали дорогу, что впереди будет поворот. Там, впереди, заканчивалась долина, дальше начинался ледник. В это время туда хода нет. Сверкающая полоска на куртке инструктора повернулась, и ее заменил светящийся фонарик. Фонарик мчался на нас. Мы остановили свои упряжки и, к великой радости собак, но с сожалением повернули в обратную сторону. Собаки сами ускорили бег. Я запрыгнул на запятки, но псы в предвкушении отдыха и завтрака  самоотверженно выдержали неожиданную  тяжесть.  Вскоре показались огоньки собачьего приюта. Наши действия начинались с точности наоборот: первым делом зацепили якорь, фиксирующий вожака. Поставили тормоз у саней. Все, можно отвязывать собак и разводить их по конурам. Инструктор только успевала показывать нам кого куда вести. Как она всех помнила!
Но все позади. Собаки привязаны, сани убраны. Мы отдышались и пошли на площадку молодняка. В вольере было несколько щенков. Эти плюшевые комочки привели в восторженное состояние наших дам, да и мы тоже не удержались, чтобы не потискать этих медвежат. Мои рукавицы мигом были изжеваны. Гренладские лайки удивительно социальные собаки. Они не дерутся между собой, ласковы к человеку. Они не охотники и не помогут тебе в случае опасности. Они просто убегут. Их так воспитывают. Лайки, которые осаживают медведя, это другая порода. Это охотничьи собаки, которых натаскивают на добычу. Я видел как сибирских и карельских лаек  травили на бурого медведя на полигоне. Жестокая, не для слабонервных, забава. Но выхода нет: охотнику нужно готовить собак. Тогда будьте уверены, собака скорее сдохнет, чем даст медведю напасть на вас. Но здесь были гренландские лайки, их задача возить человека и со своей службой они справляются безотказно.
Наше время вышло. Мы постояли в избушке трапперов, которые придут сюда позже. Вспомнился  Оливер Кервуд со своими  «Бродягами Севера», сели в машину и со вздохом поехали обратно.  Я искренне завидовал инструктору-финке, которая приехала сюда, на Свальбард, из Хельсинки и осталась здесь жить. Уже три года она занимается собаками и ни разу не выезжала на материк!
Пока мы едем обратно, она развлекает нас байками  о подлинном хозяине и короле Свальбарда. О белом медведе на Свальбарде, похоже, начинаются и заканчиваются все разговоры.  Белый медведь  есть коренное население архипелага. Это символ Свальбарда. Это царское животное весом до 800 килограммов не знает себе равных. Его прыжок достигает двенадцати метров. Одним ударом могучей лапы он может снять с человека скальп. Этот опасный, смышленый и необычайно подвижный зверь. Он редко заходит в поселки, но иногда его привлекают мусорные ящики или кладовые с припасами. Но печальные исходы были и их помнят в Лонгйире. Еще десять-пятнадцать лет назад, медведи заходили в черту Лонгйира, чему свидетельство – памятник девушке, погибшей от лап зверя, когда они с подругой в марте 1995 года  пошли навестить друзей в другой части города. Молодой медвежонок весом «всего» 85 кг. Догнал и убил одну из них. Другой трагический случай:  Медведь разорвал и сожрал одного из участников группы, остановившейся на отдых на фьорде. Все это произошло мгновенно на глазах группы. После этого правительство не только разрешило  ношение оружия, но и вменило в обязанность всем, находящимся за пределами безопасных зон, иметь при себе нарезное оружие подходящего калибра (7 мм и более).
Ни один человек не покидает территорию поселков без крупнокалиберной винтовки и сигнального пистолета. Белый медведь атакует быстро, без предупреждения. Но запрет на охоту белого медведя на Свальбарде полный. И правила самообороны жесткие. Убивать его разрешено только при самозащите. Даже в этом случае не избежать серьезного разбирательства. На имя губернатора подается специальный рапорт, к делу подключается полиция. Если не удастся доказать обоснованность применения оружия, убийце медведя грозят крупный штраф и пара лет тюрьмы. Те, кто живет на Свальбарде много лет, знают не наказуемые способы избавления от надоедливых медведей. Местные дачники, которые строят себе домики посреди заснеженной пустыни,   часто страдают от нашествия медведей, которые таскают продукты, ломают изгороди. В этом случае медведя загоняют скутером ближе к воде и подальше от жилища.  Животное  боится рева машины.  Затем  стреляют ему в живот. Медведь бросается в ледяную воду, чтобы облегчить боль, пытается плыть, но постепенно слабеет и тонет. Вот и все, концы в воду.  По официальной статистике, в целях самозащиты в год убивают не более двух-трех медведей. Народная статистика доводит счет жертв до 30 - 40.
Впереди замаячили проблесковые от туманной изморози огни города. Мы подьезжаем к окраине.  Еще раз останавливаемся перед знаком «Осторожно медведи». Пусть мы не увидели их, но уважение и осторожность к этому хозяину Свальбарда, появилось. Вскоре мы выгружались у дверей отеля. Поблагодарили финку и пошли собирать вещи. Сегодня мы улетаем.
Все. Мы упаковали чемоданы и сидим, попивая чай с медом. Я смотрю в окно, выходящее на основную улицу, на это сытое, благополучное место,  и меня мучает черная зависть.   Сделали же люди  конфетку! В России непаханая (в туристическом смысле) целина Крайнего Севера, фантастические дикие места Заполярья, подлинный рай для экстремалов. И все это или забыто, или так уделано военными гарнизонами или предприятиями, что никто не возьмется за рекультивацию. Государство, ау, где ты! Именно, ты неуважаемое нами государство, обязано заняться этими проблемами, проблемами экологии и восстановлением ландшафта земли. Бизнес не будет тащить это бремя, не ждите. И если население поймет, что государство взяло под контроль запущенные территории, и занимается экологическими проблемами, может, и наш инфантильный, безразличный ко всему русский человек вздрогнет и начнет что-то делать. А пока легче всего свернуть производство, закрыть двери и уехать. Так и случилось с некогда процветающими шахтерскими поселками Пирамидой и Баренцбургом. Жаль, не доехали мы до этих заброшенных форпостов. В другой раз, как бы сказал один мой знакомый.
Два мира - Запад и Советский Союз - противостояли друг другу в идеологической и шпионской войне в лице двух поселений: норвежского Лонгиербиена и русского Баренцбурга. Обе стороны добывали дорогостоящий уголь, но шахты, в сущности, были «крышей», прикрытием других, более сложных интересов. Но когда стало ясно, что добыча угля на архипелаге - дело убыточное и малоперспективное, каждое государство поступило в соответствии с национальными интересами.  Один город пал, ввиду полного безразличия к нему и всему Шпицбергену бизнеса и государства, а другое государство, понимая сложные интересы в Арктике, переориентировало свой городок. Развили туризм. И какой туризм. Городок вызывает восхищение и уважение. Дельные, предприимчивые, лишенные предрассудков люди разных кровей и языков построили туристический рай на самом краю света. Свальбард открыл для новых идей и новых людей  новую конфетку: экстремальный туризм. Желающих хоть отбавляй. Попробуйте заказать номер на весенние месяцы, и вас постигнет неудача. Заодно посмотрите цены. Это удовольствие не из дешевых.
Этого норвежцам показалось мало.  На случай атомной войны или какого-нибудь мирового катаклизма в Лонгиербиене  устроили что-то вроде Ноева ковчега – «хранилище Судного дня» в старой заброшенной шахте. Мол, если что случится, мы тут не пропадем. Свальбард – уникальное место на Земле по климатическим условиям. Температурные режим здесь оптимален для максимально долгого хранения семян.  В связи с этим, в 2008 году создано «Всемирное хранилище семян», где  собраны два миллиона семян всех видов растений Земли со всего света.
Когда-то архипелаг Шпицберген называли самым студеным фронтом "холодной войны". Но интерес двух наций не пропадал и не пропадает. Норвежцы повсюду и не без выгоды используют советскую символику, организуют маршруты туда, где совсем недавно работали советские люди. Не «совки», а граждане великой страны.
И Лонгиербиен, и Баренцбург начинали с нуля, с равными шансами на успех. Один выплыл, другой утонул. В этом краю ледников и айсбергов Баренцбург можно назвать нашим "Титаником".
Многие говорят: «А он нам нужен?» Нужен. Возможно, действительно, шпицбергенский уголь мало чего стоит. Возможно, в деятельности СССР на островах было больше политики, чем экономики. Но факт остается фактом:  Заполярная угледобыча Советского Союза процветала. Овеянная традиционной советской арктической романтикой, она представлялась чем-то качественно другим, нежели шахтерский надрыв в донбасских недрах.
  Выражаясь ленинским языком, Баренцбург "далеко, но ведь город-то нашенский". В лице государственного "Арктикугля" Россия владеет территорией в 251 кв. км плюс 270 кв. км аренды. Это наша с вами земля под суверенитетом Норвегии. (Ну как если бы мы купили квартиру в другой стране, где мы обязаны соблюдать законы чужого государства, но квартира-то, как ни крути, наша частная собственность.) Воображение - великая вещь. Именно воображения (и, конечно, денег) так не хватает реальным людям в реальном Баренцбурге.
Существует бацилла Севера, это не проходящий вирус для тех, кто хоть один раз побывал в Арктике. Будьте уверены, вам не нужны будут юга и прочие «теплые» прелести. Я усмехнулся, так как у нас в бумажнике лежали  обратные билеты на Кипр. Но частичку Арктики мы забираем с собой.
Хлопнула дверь, в отель зашел водитель такси. Мы вздохнули и потащили багаж к автобусу. Консьержка и инструктор вышли нас проводить. Мы тепло попрощались. Прощались так, словно не уезжаем навсегда, а обязательно вернемся. Прощ…нет, все-таки до свидания, Арктика. Мы обязательно к тебе вернемся.

Его звали Бьернум. (Сказка о белом медвежонке)
Эта история произошла далеко-далеко на Севере, за Полярным кругом. Там раскинулась огромная ледяная страна под названием Свальдбард. Это несколько островов покрытых вечными льдами, над которыми царствует  Пьехла. Так называют местные жители царицу полярной ночи. Эта старуха с крючковатым носом и всколоченными черными волосами, развевающимися по ветру, носится над горной тундрой и собирает своих верных слуг: бурю, полярную ночь, морозы.  Мороз сковывает скалы, тундру жестким панцирем. Буря засыпает камни, чахлую растительность  снегом, прибивает его поверхность и делает плотный наст. Полярная ночь накидывает свое плотное одеяло на притихшую землю, Все живое затихает вокруг.
Жить в этой стране очень тяжело. Лишь на пять месяцев оттаивают берега, обнажая каменистый черный неприглядный грунт, на котором торопится зацвести нехитрая полярная растительность. Морские птицы тоже спешат: за это время им нужно высидеть птенцов. И лишь одни белые медведи чувствуют себя  уютно в этой холодной, угрюмой стране. Природа их обеспечила  теплой шкурой. Медведям нестрашны самые лютые морозы, достигающие 50 градусов. У них нет врагов, это очень сильные животные. И пищи у них достаточно: в холодных морях водится много  тюленей.
В этом краю в теплой уютной берлоге, выкопанной мамой-медведицей под ледяным застругом (Заструги- это льдины, громоздящиеся друг на друга), родился медвежонок. Мама назвала Бьернум, что означает Мишенька. Это был очень маленький беззащитный дитеныш. Белые медведи хоть и крупные и сильные животные, но детишки у них рождаются маленькими и слабыми. И только через год они вырастают величиной с небольшую собаку, но питаются только молоком мамы и очень боятся выходить из берлоги. Не удивительно, что такого малыша каждый может обидеть. Но наступала весна и мама медведица уходила охотиться к морю. Бьернум с опаской высовывал свой черный нос и следил, как мама спускается к морю. По рассказам мамы Бьернум знал кто такие моржи и тюлени. Но они его пока не интересовали, так как охотиться он начнет только через год.
Мама медведица вернулась очень довольная: охота сложилась удачно и она уютно устроилась в берлоге и сытно накормила Бьернума. Пока он ел, она рассказывала ему о стране Свальбард, в которой они живут. Оказывается, что помимо его собратьев белых медведей, на островах живут странные существа, которые называют себя: «Люди». От них ничего хорошего ждать не приходится. У них есть палки, которые громко шумят, и от которых очень больно. У них есть железные птицы, которые громко тарахтят и очень быстро летают. У таких птиц есть маленькие солнца и когда они начинают светиться, то становится светло как днем и хочется зарыться в снег от страха. У них есть нарты, которые бегают гораздо быстрее собак и легко догоняют самого сильного медведя. Люди живут в одном месте на острове и туда лучше не заходить. Медвежонок слушал маму и счастливо засыпал у нее под боком. Ему нечего было бояться, ведь у него была такая сильная добрая мама.
Шло время. Ушли теплые дни и наступили холода. Их берлогу снова замело снегом.  Вокруг стояла тишина, такая, что чужак был слышен издалека. Мама медведица всегда следила, чтобы встретить пришельца своевременно. Им везло за все это время, пока они жили в берлоге они ни разу не увидели людей. Но мама боялась еще одного: это огромных медведей-самцов, которые зимой бродили злые и голодные. Ведь белые медведи не засыпают на ночь. А зимой замерзает залив, и охотиться становится тяжело. Медведи часто остаются голодные, и встреча с ними не сулит ничего хорошего. И однажды, когда погода расшумелась не на шутку, мама медведица услышала, как кто-то бродит возле берлоги и даже царапает слежавшийся снег. Медведица поняла, что им грозит опасность и выскочила наружу, где нос в нос столкнулась с белым огромным самцом. Бьернуму стало страшно и он выскочил из берлоги. Снежная метель сразу же засыпала его снегом, а свирепый ветер отшвырнул в сторону от дома. Он напугался жуткого рева медведя и побежал. Очнулся когда остался один в тундре и не понимал где он. К этому времени метель стихла, очистилось небо и на него смотрели равнодушные звезды. Особенно ярко светила большая звезда. Бьерн не знал, что эта звезда называется Вега и ее свальдбарцы называют солнцем Свальбарда, так она ярко светит. Но она не греет и ничем помочь медвежонку не могла. А вокруг простирался только снег. Медвежонок не знал, что он убежал далеко от моря. Бьернум шел вдоль высоких гор и плакал. Он звал маму, но никто не откликался. Измученный он забился под горный козырек и, свернувшись калачиком, заснул. Проснулся он от голода. Ветер сменился и принес какие-то вкусные запахи. Это не был запах рыбы или тюленя. Но они были вкусные и раздражали нос Бьерну. Голод не давал спать, и медвежонок решил идти на запах. Вскоре он вышел на странный предмет. Он был больше его, но был деревянный и пах различными запахами. Бьернум никогда не видел жилища людей и не понял, что вышел на охотничью избушку. Их много на Свальбарде. Охотники живут там по нескольку дней и уходят. Уходя, они оставляют немного еды. Это закон севера: на случай того, что зайдут люди, у которых закончилась пища. Изба пахла так соблазнительно, что медвежонок оторвал доски у двери и пробрался внутрь. Там он нашел банки тушенки, шоколада и  какие-то консервы. Он  разорвал упаковку, так он был голоден и все сьел. Потом полазал по избушке, нашел еще что-то и тоже слопал. Его живот стал как барабан. Он привалился к стенке и уснул. Спал он долго, но когда проснулся то к своему огорчению не нашел больше еды. Он понял, что где стоит человеческое жилище там есть много еды.
Так прошло несколько недель. Медвежонок находил избушки, взламывал их и воровал еду. Сам того не зная, он подходил к городу и как-то утром вышел на окраину. Было еще рано, к тому же полярная ночь накрыла город Лонгбийер и медвежонка люди не увидели. Белые медведи вообще любознательные животные, а медвежата любят совать свой нос всюду. Так и наш Бьернум захотел пройтись по городу и посмотреть, нет ли где вкусненького. Он нашел несколько мусорных баков, но они были плотно закрыты.  Голод напоминал о себе и медвежонок, забыв о осторожности, припустился по городу и вышел к школе. Возле нее бегали маленькие люди. У них на спинах были  горбики и от них вкусно пахло. Медвежонок смотрел на детей как на свою добычу: они же были маленькие, и он мог поиграть с ними, а мог легко  схватить любого и сьесть, как тюлененка. Тем более что его возбуждали запахи из горбиков. Но из школы раздался звонок и дети быстро убежали. Бьернум остался один. Позабыв о осторожности, он вышел из тени на ярко освещенную улицу и услышал крик : - Медведь! Бьерн!-  Его увидели люди.
Нужно сказать, на Свальбарде очень много медведей и они часто заходят в город. Поэтому люди знают как вести себя в таких случаях. Многие носят огнестрельное оружие. Поэтому, услышав крики, мужчины стали выбегать из домов с винтовками. Бьерн понял, что ему грозит опасность. Он был хоть и маленький медвежонок, но зверь. Бьернум  закрутил головой и увидел  залив. Медвежонок припустился к нему. В это время он услышал странный звук. Повернувшись, Бьернум увидел те странные нарты, о которых ему говорили мама. Это были снегоходы. Они быстро ехали в его сторону. Бьернум изо всех сил бросился бежать. Залив был совсем недалеко. Медвежонок понял, что он спасен, как его слух уловил странное стрекотание, которое быстро усиливалось. Повернув голову, Бьерн оцепенел от ужаса: в воздухе, прямо на него неслась железная птица. И, о ужас, вспыхнуло солнце, такое яркое, что медвежонку ослепило глаза. Затем над головой медвежонка что-то противно свистнуло. Он не знал, что люди стали стрелять и это свистели пули. Но люди стреляли вверх. На Свальдбарде медведей берегут и стреляют в крайних случаях. Люди видели, что убегает медвежонок, и не старались его убить. Бернум собрал оставшиеся силы и бросился к спасительному морю. Железная птица еще немного пострекотала и улетела. Исчезли и железные нарты с людьми. Медвежонок спустился к морю, нашел в берегу  впадину, свернулся калачиком. Он устал, был голоден и очень хотел к маме. Бьернум был еще маленьким медвежонком. Он даже поплакал маленько и уснул. Пока он спал,  начавшийся ветер пригнал льдины во фьорд, и медвежонок, проснувшись, смело пошел по льдинам на выход из фьорда к морю. Чем дальше он уходил от такого негостеприимного берега, тем легче ему становилось. Появились морские птицы, а рядом в полынье появилась голова моржа. Моржи, это огромные сильные животные. Они не боятся белых медведей и смело вступают с ними в поединок. Этот морж был старый и сильный. Бьернум напугался, увидев огромную клыкастую морду, и с визгом побежал, скользя на слежавшемся снеге. Но напросто. Старый морж понял, что это еще дитеныш, бьернум, что он потерялся и ище мать. Он посмотрел ему вслед и нырнул в воду.
Затем появились между льдинами разводы, в которых плавали тюлени. Медвежонок знал, что если есть тюлени, то рядом находятся белые медведи, Они охотятся на этих животных.  Но он был пуганый и следил, чтобы рядом не оказалось страшилище в виде медведя-самца. Ему повезло. Он увидел медведицу и узнал в ней свою маму. Кубарем и с радостным визгом помчался он к  маме. Она обняла его лапами, и они потерлись носами.
-Как же я тебя долго искала, мой Бьернум -сказала мама, облизывая ему мордочку.
-Куда ты пропал?- добавила она, ласково обнимая медвежонка огромной мохнатой лапой.
-Я так напугался, мама. Медведь был такой большой и страшный- пролепетал Бьернум.
-Ничего, малыш. Ты вырастешь и будешь большим и сильным. Никого не будешь бояться- сказала мама.
-Где же ты был так долго? – спросила мама у медвежонка.
-Я заблудился, мама, и пришел в город. Увидел людей, но они недобрые и очень гремят- сказал Бьернум и рассказал о своих скитаниях в тундре. Мама –медведица очень разволновалась, слушая сына. И немудрено. У малышей всегда в тундре подстерегает много опасностей. Но в тоже время она гордилась своим Бьернумом, что он выжил, несмотря на опасности. Особенно она переживала, когда слушала его похождения в городе.
-Люди боятся нас, а мы боимся их – сказала медведица.- Лучше с ними не встречаться. Сама же подумала о том, что Бьернум разворовал избушки охотников и те рассердились на белых медведей. Нужно на время исчезнуть из этих мест. И она решила уйти в море. Там сейчас пригнало много льда, появились тюлени. А где тюлени там можно жить белым медведям. Бьернум был счастлив, что нашел свою маму, и ему все равно было куда идти, лишь бы она была рядом. Поэтому он бодро пошел с мамой, преодолевая торосы. Медвежонок шел, прижимаясь к боку такой большой и надежной мамы, и больше никого не боялся.  Бьернум был счастлив, что нашел свою маму и решил с ней не расставаться никогда.



?0 лет Победы
А мы выжили, Нинка!
..                у "женской" войны свои краски, свои запахи, свое освещение
                и свое пространство чувств. Свои слова. Там нет героев и
                невероятных подвигов, там есть просто люди, которые заняты
           нечеловеческим человеческим делом.

                Строки из книги Светланы Алексиевич "У войны не женское лицо"

«У войны не женское лицо» –  сказала известная писательница Алексеевич Светлана Александровна в своей книге. И тем более не девичье - горько добавлю. Я, сын фронтовички, которой  4 июля 1943 года исполнилось восемнадцать лет,  и ее призвали от ткацкого станка, за который она встала в 1941 году и отправили на действующий фронт.  До призыва она закончила курсы всеобуча, получила военную специальность связистки и, миновав курсы молодого бойца, оказалась под Курском.
Потом была оборона Москвы, охрана воздушных рубежей столицы,  где моя мама встретила Победу. Затем был парад Победы, где тогда еще Баскакова Нина, в сводном полку ПВО столицы в отдельном батальоне девушек зенитчиц и аэростатчиц прошла мимо мавзолея и удостоилась улыбок и аплодисментов Правительства страны.
Моя дочь с интересом рассматривала  фотографии  военного времени, с которых на нее смотрела симпатичная светловолосая девушка. Это была  ее бабушка, которую она не знала.  Дочь  на компьютере старательно  «вытягивает» пожелтевшее фото. На ней печальная девушка,  одетая  в поношенную, еще старого довоенного образца, гимнастерку. На обратной стороне фото карандашом написано:  1943 год. Это Баскакову Нину только что призвали. Ее ждет телефонная катушка  под Курском.
-Пап, а что была такая необходимость брать девочек? – Спросила меня дочь. Я внутренне сжался. Сколько раз я задавал себе этот вопрос. Не находил ответа, честно скажу. Помните фильм «Зори здесь тихие» старшину Васкова, который кричит в глаза  диверсантам:  « Это же девочки! Им бы еще на танцы бегать!». Так и моя мама обошлась без танцев. Что я мог сказать дочери. Ровным счетом ничего.
Дочь, похоже, и не ждала от меня ответа.  Она вздохнула и  принялась  выравнивать края другой фотографии. Это уже 1944 год, как гласит надпись на обратной стороне. С нее смотрит  красивая блондинка. Тип русской красавицы, хоть боярыню пиши. Но красавица   в белом полушубке  с погонами и шапке-ушанке со звездочкой.
Далекий 1965 год. Страна готовилась отметить двадцатилетие Победы. Впервые  9 мая  был обьявлен выходным днем. Фронтовики воспрянули духом, ибо, чего греха таить, в послевоенных проблемах их подзабыли.  Принятое постановление  1948 года о лишении их денежной компенсации за ордена и медали, негативно сказалось на  настроении.  Это были деньги, на которые не посягала семья. Ветеран мог выпить в кругу своих товарищей  за свою военную службу. Результат был невеселый. Фронтовики не только перестали носить ордена и медали, они отдали их нам, пацанам, которых хлебом не корми, а дай поиграть в войну. Я хорошо себя помню в затасканной ковбойке, а на груди -  медали отца и матери.
И вот подарок Правительства: выходной день.  Дирекция  прядильно-ткацкой фабрики № 2, где трудились родители,  организовала в клубе торжественный вечер ветеранов войны. Не сговариваясь,  фронтовики вышли во двор нашего дома при полном параде. Не у всех хватило медалей и орденов ( мы их быстро растеряли), но орденские планки и нашивки за ранения украшали пиджаки наших ветеранов. Как же мы гордились своими отцами! Я гордился вдвойне: у меня воевали и отец, и мать. Маму, несмотря на сравнительно молодой возраст, на поселке уважительно звали «Георгиевна».
  Я  вспоминаю год  двадцатилетия Победы, когда матушка в качестве поощерения за неплохую учебу взяла меня, двенадцатилетнего мальчишку, с собой в Москву. К этому времени, она, не без помощи всесоюзной передачи Агнии Барто «Найти человека», нашла свою однополчанку Анну Наумову, с которой служила на рубежах обороны Москвы. Осенью 1945 года они расстались.
Восьмого мая мы вышли из поезда «Кинешма-Москва» и вступили на перрон Ярославского вокзала. Матушка  растерянно оглядывалась. Шутка ли: она не была в Москве с 1945 года! И если бы не приглашение Совета ветеранов Рублевской водонасосной станции, навряд ли бы  она  выбралась из нашей глубинки.
 К моему великому удовольствию мы спустились в метро. Станция «Комсомольская» меня очаровала. Матушке пришлось посидеть и подождать меня пока я проедусь несколько раз на эскалаторе. Долго ехали до станции «Молодежная», то ныряя в туннели, то выскакивая на поверхность. Я не отрывался от окна. Москва представала во всем своем величии.  Так же долго добирались на автобусе  до поселка. Поплутав в новеньких пятиэтажках, мы нашли нужный  дом.  Вот она, заветная дверь. Здесь мать шатнуло, она опустилась на ступеньки: - Подожди, Витюшка, что-то сердце захолонуло. – Сказала она, прислонившись плечом к стене.  На звонок никто не ответил. Открылась соседняя дверь и вышедшая  соседка сказала, что Анна помогает свекрови  по хозяйству. Мать  быстро сориентировалась в старой части поселка, обьяснив, что помнит эти старые улицы. Рублево повезло: на водонасосную станцию, которая снабжала водой  Москву, не упала ни одна бомба и поселок сохранился.
Ее подруга возилась в  огороде. Мать решила ее разыграть   и поинтересовалась, нельзя ли снять комнату.  Хозяйка   посмотрела на высокую, светловолосую женщину с мальчиком,  чемоданом,  и растерянно ответила, что комнаты она не сдает. Но что – то у нее «щелкнуло». Она  испытующе смотрела на матушку, потом перевела взгляд на меня, -  снова на мать. Матушка деланно вздохнула и сказала: « Тогда дай ДД». Женщина охнула, схватилась за сердце, и, обхватив мать,  стала трясти ее за плечи, повторяя: « Нинка! Это ты…ты…!
Две женщины плакала в голос. Стояли, обнявшись, и голосили навзрыд. Две русские бабы, которые на своих девичьих плечах тащили и вытащили войну.  Я стоял, оцепенев. Мне было почему-то тревожно.
Убедившись, что все  происходит наяву, женщины вытерли слезы, вздохнули. Мамина подруга присела и внимательно посмотрела на меня. Я, как положено, зарделся и совсем некстати поздоровался.
- Здравствуй, здравствуй…сынок – сказала она, и голос ее дрогнул. – Знаешь, Нин, я тебя через него узнала. – Она кивнула на меня. - Уродится же такая копия.  Тебя как звать? – вот и хорошо, Витя. Меня… - она на минуту задумалась -  зови меня тетя Аня. – Нин, ты не против? – Повернулась она к матушке.
- Что ты, Анна!  Мы же, как сестры. Даже роднее - мать снова всхлипнула. – Только рада буду. Так в мою жизнь вошла мамина боевая подруга Анна Ефремовна Наумова,  оставшаяся для меня  на всю жизнь тетей Аней. Я долго не понимал, да это мне было и не нужно, что они не родные сестры. Позже, когда не стало матери, да и я повзрослел и стал разбираться в генеалогическом  материнском дереве, то понял, что она мне не тетя. Но  это не имело никакого значения.
Стало смеркаться,  Рублево погружалось в сиреневые майские сумерки. Мы медленно брели по улице.  Матушка и тетя Аня поминутно останавливались, вспоминали.   Самое повторяемое слово было: « Помнишь?» 
– Проходите, гости дорогие, - проговорила тетя Аня, пропуская нас в квартиру. Женщины быстро накрыли на стол, накормили меня и отправили спать, а сами остались на кухне. Какой тут сон!  Мать была зенитчицей,  и я ждал, что пойдут воспоминания фронтовых будней:  охрана воздушных рубежей, сбивание немецких самолетов.  Но пошла самая обычная женская беседа:  -  … Замужем? Была, …неудачно… Детей бог не дал…
 - Ты у врача была?  -  сдавленным голосом спросила мать.
- Да была - отмахнулась тетя Аня. – Ты представляешь, Нин, - записалась на прием к профессору. Зашла в кабинет. Сидит представительная дама, на меня не смотрит. Спросила фамилию, достала дело, почитала, потом посмотрела на меня и спрашивает: - А вы никогда не простужались?  - Голос тети Ани прервался. Стукнул стакан, это тетушка выпила воды. - Представляешь, Нин, задать такой вопрос фронтовичке! Я  поинтересовалась, читала ли она мою историю болезни, где пришита справка из госпиталя, в котором я лежала на обследовании. Профессорша покраснела, смутилась, зашуршала страницами. – Ой, простите меня, вы фронтовичка! - Да, милая моя, - отвечаю - с 1942 года по 1945.  – Веришь, Нин, она чуть не расплакалась. Я ее успокаивала, - тетя Аня усмехнулась. – Я все понимаю, кто будет заниматься болячками уборщицы со станции. Затем я у нее прямо спросила: могу ли  родить. Она отрицательно покачала головой. Сказала, что я настолько простужена, что ее задача сейчас меня подлечить, чтобы не было осложнений. А о ребенке не может быть и речи.
Тетя Аня  замолчала. Матушка тоже, чувствуется, сникла.
 – Помнишь, Нин, как мы из землянки осенью воду ведрами вычерпывали. Не войти было. А потом на нары из горбыля без сил валились.-  снова раздался голос тети Ани.
  - Да, - отвечала мать, – сил не было печку затопить.
 -  А чего ее топить, если дрова целый день в воде плавали, - усмехнулась тетя Аня. - Твою шинель расстилали и ложились рядышком, моей - накрывались.
  - Боже мой, Анна, как же было холодно –  сдавленно сказала мать. – Я после войны могла в бане сколько угодно просидеть. Не берет жар и все. Все мама ахала: как же ты намерзлась!
– Знаешь, - продолжала тетя Аня, - я про все это профессорше рассказала. Да еще добавила, что на передовой  в туалет была проблема сходить. Штаны ватные на несколько размеров больше, да кирзачи с ног сваливаются.  Пока со всей этой сбруей разберешься, тебя так просвистит.
- Ой, Анна, я сейчас разревусь – это уже - голос матушки.
 –Так профессорша рыдала в голос!  – Воскликнула тетушка. -  Она все настаивала, что бы я в ее институт приехала. Очень ей хотелось для меня что-то сделать. А чего сделаешь?  Детей не будет, а все остальное…  Я сама осилю.
Разговор оборвался. Я лежал, превратившись в слух, и думал, как же они непохоже рассказывают о войне. К двадцатилетию Победы было выпущено много фильмов, где мелькали красивые девушки в хромовых сапожках, синеньких юбочках. На головках щегольские беретики. А здесь: ватные штаны, кирзачи…
Раздался голос тети Ани: - Бог с ними, профессорами! Давай выпьем за тебя, подруга моя дорогая! Что у тебя все сложилось и получилось. Из письма я поняла, что у тебя двое мальчиков.  А муж как?  Фронтовик? 
-  Фронтовик  – ответила мать. – двадцать второго июня война началась, а двадцать третьего его призвали.  Студентом был, последний курс в Шуйском учительском институте заканчивал.
Раздался звон стопок. Женщины выпили и снова замолчали. Я лежал в полной растерянности. Ну, дела! А как же боевое прошлое! Странные эти женщины. Я еще слышал как матушка рассказывала об отце, что он был контужен, долго лежал в госпитале.
-  Так здоровье- то у него не ахти? - спрашивала тетя Аня. – Совсем не ахти – вздохнув, ответила мать. Так под эти бытовые разговоры я уснул в предвкушении завтрашнего дня. Тетя Аня сказала, что завтра  пойдем на позиции,  где  сохранились остатки землянок.
В шесть часов  бодрым  маршем нас  разбудило радио. – Вот ведь! Забыла радио прикрутить,  – раздался сонный голос тети Ани. – Нинка, ты куда? Давай еще поспим –  это она подскочившей матушке. Мне тоже не спалось. Мы в Москве, а я спать буду!
После завтрака женщины набивали сумку.  – Куда столько накладываем, Анна, - причитала матушка. – Неудобно как-то получается: я ничего не припасла.
- Ты еще посчитайся – весело сказала тетя Аня. – Вспомнила же «Дай ДД»!
- Мам, - вмешался я - что это у вас за пароль такой был?
- Пароль? -  Усмехнулась мать, -  действительно был пароль. 
- Так что это означало?  - Не отставал я.
- Не мучай мальчишку – вмешалась тетя Аня – все одно не разгадает.
- Ты и расскажи –  отмахнулась мать.
 – Чего рассказывать  – сказала тетя  Аня.  Расшифровывается очень просто: «Дай добавку».
- И все! – разочарованно произнес я. Снова облом. Нет никакой ценной для меня информации. Тетя Аня, заметив мое замешательство, рассмеялась.
- Это пароль такой, …на кухне. Я был окончательно сбит с толку.
 -Нин?  – сквозь смех спросила тетя Аня,  – а ты что, не рассказала сыновьям о нашей тайне.
- Да видишь, не удосужилась –  ответила мать.
- Витюш, – взяла инициативу в свои руки тетя Аня – все просто. Я была поварихой…
-  Час от часу не легче!  А я думал…
 - Что не ожидал? -  Расхохоталась тетя Аня, увидев растерянность на моей физиономии. – Да хочешь знать, это самая главная профессия на войне. Солдата накормить нужно было. В первую очередь. А потом воюй дальше. Правда, Нин? 
 - Это точно - отозвалась мать  от раковины, где мыла посуду.  -  Как же хотелось есть! –  воскликнула она.
-Вот видишь, Витюш,  -  кивнула на маму тетя Аня. – Разве я могла оставить голодной подругу! Вот и придумали:  «Дай ДД», чтобы никто не слышал и не видел, как я ей в миску лишний черпак каши положу.
Из радиоточки раздались сигналы точного времени. – Ой, заболтались!  –всполошилась тетя Аня, - пошли,  а то на встречу опоздаем. Наверняка, наши уже ждут.
Как проходила встреча матери с однополчанами пересказать невозможно. Обьятия, слезы…
Затем - путь на зенитную позицию.  Дорога была неблизкая, но за разговорами  время пролетело незаметно. Пока женщины готовились отмечать праздник, матушка и тетя Аня пошли на место, где стояла зенитная батарея, и остановились возле еще заметных ям.
- Вот оно, наше жилье – грустно сказала тетя Аня. Мать стояла, и я видел, как она крепилась и старалась не разрыдаться. Какое – то время ей это удавалось, но  справиться с собой она не смогла. Матушка заплакала. Сначала сдавленно, потом навзрыд.  Без сил она опустилась на колени и уткнулась в пенек. Я сделал движение, но меня удержала тетя Аня, сказав: - Подожди, она встречается с прошлым. Это вход в нашу землянку.
Матушка распрямилась, вздохнула, вытащила платок и вытерла слезы. Тетя Аня подошла к ней, обняла со словами: - Ну что, подруга моя боевая, легче стало. Мать  улыбнулась: -  сколько раз я во сне видела нашу землянку, девчонок. И вот она, наяву.
Тетя Аня грустно спросила: -  А ты помнишь о чем мы мечтали, когда в  сырых шинелях лежали, прижавшись друг к другу?  Мать печально  улыбнулась и сказала: - Помню, Аня, помню. Чтобы ночью в нашу землянку попал снаряд и накрыл бы всех спящих. Всех, разом! И конец мучениям.  Я похолодел. Чтобы так думали восемнадцатилетние девчонки! Да, у войны есть  женское лицо, только со слезами отчаяния на глазах.
Тетя Аня порывисто обняла ее и быстро, через слезы,  заговорила: - А мы выжили, Нинка, выжили! Мерзли, голодали, но выжили!
 Долго сидели подруги у  памяти своей юности. Я и сейчас их вижу: тетя Аня сидит на пеньке, а мама – возле нее, положив голову  с руками ей на колени. Сидели и молчали.
Раздались крики: - Анна, Нина, где вы? Идите, все накрыто!
… Я еще не знал, что несколько лет контузии, болезни, заработанные  на фронте,  отнимут у меня отца, а потом и мать.
  - Вот мы и остались с тобой вдвоем…сынок – скажет мне тетя Аня, когда я сообщу  ей о смерти матери.
А потом уйдет и тетя Аня. Светлая вам память, фронтовые подруги.

Гонка ценою в жизнь
                Мы были высоки, русоволосы
                Вы в книгах прочитаете как миф
                О людях, что ушли не долюбив,
                Не  докурив последней папиросы
                «Мы». Николай Майоров.
Эти простые, но продирающие до озноба, строки касаются и моего отца. Он современник Николая  Майорова. Почти ровесники, оба ивановские. Николай Майоров  рано начал писать стихи и я, думаю, что в студенческой аудитории, к которой принадлежал мой отец, зачитывались молодым поэтом – студентом. Затем их породнила война.
  Эту историю я слышал от отца. Будучи студентом последнего курса Шуйского учительского института ( это были прообразы педагогических институтов), он был призван на другой день после обьявления войны. Начинал служить на Карельском  фронте, потом были - Ленинградский,  Белорусский. Закончил войну старший сержант Гришин Алексей Иванович в Кенигсберге, после чего был демобилизован по указу Сталина как преподаватель. Учителей увольняли в  запас к первому сентября.
В 1965  году зародилась традиция в нашем городе  ходить на кладбище и поминать всех, кто ушел от нас. Девятое мая стал народным праздником, независимо кто кем был: фронтовиком, тружеником тыла, ребенком, стоявшим  за станком на ящике. Этому способствовало постановление правительства обьявить день Победы выходным днем. Наш город война, слава Богу, не достала. Но в нем размещались  госпитали, и умерших от ранений фронтовиков хоронили на старом погосте. Воинское кладбище выглядело очень скромно: земельные холмики, с пирамидками, на которых указывалось, кто захоронен. Монументы, трибуны придут позже.
  Фронтовики не проходили мимо воинского захоронения. Привыкшие больше к спецовкам, они  неловко чувствовали себя в костюмах. На пиджаках - ордена, медали. Им не нужно было речей. Останавливались возле ближайшей к дороге могилы и, не присаживаясь, поминали тех, кто не дожил до Победы.
На обед собирались у моего деда, Гришина Ивана Ивановича, который по возрасту не был призван на фронт, но за ратный труд в тылу  награжден медалью «за доблестный труд».
Я и сейчас вижу их, своих дядьев. Это были «чернорабочие» войны. Рядовые, сержанты, они добросовестно тянули свою солдатскую лямку. Кто с винтовкой, кто с пулеметом, артиллеристы, они были на различных фронтах,  закончив войну, кто в Берлине, кто в Праге, кто в Кенигсберге.
Великая отечественная война. Она на генном уровне впиталась в нас и мы, независимо от возраста, были причастны к ней.  Мы были военными с детских лет. Любимым головным убором у пацанов была солдатская пилотка.  Как нам хотелось послушать наших родственников, которые, выпив за Победу, становились разговорчивее, но бабушка, накормив, выпроваживала нас на улицу.  Мы прильнули к окну, и я услышал голос отца. Это меня очень удивило.  Наши родители не любили рассказывать о войне.  «Нужно было, вот и воевали» - отмахивался от меня отец. Он даже по телевизору фильмы не смотрел. Исключение было сделано для фильма «Живые и мертвые»,  поставленному по трилогии К.Симонова.
-  Карельский фронт открыли в августе 1941 года. – слышал я голос отца.  – Под Ленинградом мы прошли курс молодого бойца и –  на Карельский  перешеек.  Он хоть и открывался, а войска оттуда и не уходили после финской кампании.- Отец помолчал, потом добавил.- Мы и не знали, что против нас стояли финские егеря. Старослужащие рассказывали, что губят солдат не как перестрелки, а финские снайперы. Это бывшие охотники, которыми   богата северная Финляндия.  Эти парни пощады не знали. Били хладнокровно. Причем выбивали старший и младший комсостав. Выйдет командир отделения из землянки по надобности, - щелчок и нет человека. И снова тихо, только сосны шумят.
- Осень наступила рано, в сентябре уже холодно. Зарядили дожди со снегом . -  Продолжал отец. – Промокнем на учениях,  а спрятаться некуда. Температура снижается, и шинели - колом.   На ногах - ботинки с обмотками и в них -  по болотам!  Все простудились.  –  Отец  вздохнул. -  Наше счастье, что активных боевых действий на участке еще не было. А то не знаю, какие мы были бы защитники.
-Вскоре ударили морозы. Они сковали озера. На их поверхности можно было кататься на коньках. В это время стали формировать лыжные истребительные батальоны. Первую роту сформировали  быстро. На  прикидочных гонках было видно, кто спортсмен-лыжник, а кто вытягивал только на природной силе. Шинель и  солдатские ботинки как-то с лыжами не увязывались,  да и вооружение ( винтовка) для лыж было очень неподходящее.
 То, что отец занимался лыжами и имел первый мужской разряд, это я знал. Он был  чемпионом по лыжным гонкам в Шуйском учительском институте. Обычно он мало интересовался, чем занимаются его сыновья, но что касается лыж, то он не был безразличным к нашим успехам.
« Тренируйтесь, мальчишки, бегать на лыжах, в армии пригодится» - говорил он. Так что сообщение отца о лыжном батальоне меня особенно не удивило.
-Стали тренироваться. Много бегали  по пересеченной местности.  Карелия это не средняя полоса России, где приличную горку надумаешься найти. Мы были равнинные спортсмены, и гонять с сопок, да еще маневрировать среди гранитных глыб, было сложно. Когда бегали на ботинках,  было совсем плохо: ремни ногу не держали.  Нельзя было не только лыжами управлять,  устоять невозможно. А тут еще винтовка бьет по ногам. Командование поняло проблемы, и нам выдали кирзовые сапоги.  До стычек с финнами дело не доходило. Они вышли на свои исторические рубежи, заняли Петрозаводск и остановились. Стояли и мы.
Отец замолчал, собираясь с мыслями. Сидевшие за столом тоже молчали.  Чтобы Алексей Иванович разговорился…  Подействовал, наверное, день Победы, который стал нерабочим днем,  вручение  юбилейной медали «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.». Не секрет, что с 1948 года, когда отменили выходной день девятого мая, да плюс указ Президиума Верховного Совета от 1947 года  об отмене  денежных  выплат по орденам и медалям негативно повлиял на настроение бывших фронтовиков.
- Однажды нам выдали белые масхалаты и сухой паек. – Продолжал отец, - Пополнили боекомплект. Все это сложили в армейский вещмешок, почему – то прозванный в армии «Сидор».  Ох уж этот «Сидор»! Более неудобного мешка трудно что – либо найти. С ним ходить – то невозможно, не то, что на лыжах бегать.  Возглавил роту старшина…  - Отец напрягся, - нет, не помню фамилию. Знаю, что он был чемпионом России по лыжным гонкам. Десять километров пробегал за милую душу, словно разминался. Мы,  кто до войны занимался лыжным спортом, пытались от него не отставать, но не удавалась. Уходил. 
Рано утром построили роту. Старшина обьяснил задачу и мы пошли. Поняли, что марш-бросок длительный.   С утра был хороший морозец и лыжи скользили неплохо. Старшина впереди поставил наиболее сильных лыжников, чтобы прокладывали лыжню. Так что я оказался за старшиной.
- Слушай, Алексей, - перебил отца дядя Гена – насколько я помню в финскую войну,  наших немало полегло   из-за отсутствия лыжной подготовки. Я как раз призывался в 1939 году, так не помню, чтобы мы активно бегали.
 – Ты прав, Геннадий. – Ответил отец - если даже и учили, то как-то по -  строевому.  Рисунки разбирали,  как стрелять с лыжных палок, ложиться, не снимая лыж. Этого мало. Бегать нужно уметь, все остальное придет. И вообще, воевать с финнами дело тяжелое. Они же люди лесные.  Мы в лесу, как куропатки, сбиваемся в кучу, а они словно тени между деревьев скользят. Да потом и лыжи у них  особые. Вроде охотничьих, даже шкурами подбиты.
 -Идем мы,  достаточно быстро, подгонять  не нужно. Лес сосновый, строевой, стволами в небо уходит. Тишина, только вершины сосен шумят. Страшно. Чувствуешь, что тебя кто-то ведет на мушке. А что сделаешь: твоя задача от старшины не отстать. А он спуску никому не дает. Успевает задних бойцов  подгонять, и впереди идти. Железный парень, что и говорить.
- Не помню, сколько времени  прошло, но рассвет забрезжил. Заря как желток  разлилась где-то вдалеке. О солнце и говорить нечего, оно из-за сопок так и не появилось. Среди сосен просвет выглянул..   Старшина  остановился, фонариком под полой  карту осветил,  посмотрел и вполголоса сказал, что сейчас будет озеро. Это недалеко от финских позиций. Идти нужно максимально быстро. На льду мы отличная мишень.  Сказал и пошел вперед. Мы - за ним. Хотя мы и лыжная рота, но,  лыжников в нее набрали немного, остальные - просто крепкие ребята. Растянулись по озеру прилично.
Отец снова замолчал. Налил себе воды, выпил. Народ терпеливо ждал. Все понимали, что сейчас будет развязка. О простом переходе отец бы и рассказывать не стал.
- Я иду, чувствую, что  ноги немеют. Темп старшина взял высокий. Да и не в  ботинках лыжных бежим, а в кирзовых сапогах. Подошвы елозят по резиновой накладке, а она старая, стертая. Наледь образуется, а сбивать некогда.   Того гляди сапог сьедет в сторону и в снег закопаешься. Шинель по ногам колотит, идти мешает.
И тихо. Кажется, дыхание последнего слышишь. Вдруг…Я даже не понял, что это. Словно палкой по забору кто-то играется.
- Бойцы, финны! - закричал старшина – Ложись! Занимай оборону. А мы, народ еще необстрелянный, встали и головами крутим. Где они, эти финны? В какую сторону ложиться и оборону занимать. Озеро же, голову некуда спрятать.
-Ложись!-  Кричит старшина -  слева егеря! Передай по шеренге. А сам быстро упал и винтовку -  наизготовку. – Слышите, из пулемета бьют. Воон там, на сопке у них пулеметное «гнездо».
- Мне повезло –  продолжил отец. Я был рядом со старшиной и все делал как он.  Частокол по забору сменился более быстрым тарахтением. Это заработали автоматы,  а егерей не видно.
-Смотрите на сопку! На склон! – надрывался старшина. - Цельтесь и стреляйте по моей команде. Не дайте им спуститься со склона. На озере они нас изрешетят!
- Вот тут-то я их и увидел. Егеря предстали во всей свое красе и подготовке. На  коротких лыжах в ботинках, с  надежно схваченными жесткими креплениями, они виртуозно спускались со склона сопки,  Лыжными палками они не пользовались. Ремни палок висели у них на  руках,  а ладони сжимали  автоматы  Ловко огибая гранитные валуны, финны еще и стреляли. Они били по нам очередями,  Да так, что мы голов не могли поднять.
-Цельтесь! – кричал старшина – Огонь!
- Из нашей цепи раздались одиночные выстрелы. - Что скажешь  – задумчиво сказал отец -  винтовка она и есть винтовка, очередями стрелять не может. Потом мы народ был необстрелянный, торопимся. Да еще сумрачное марево над озером клубится, прицел не видишь. Вскоре у нас в цепи стоны раздались. Винтовки затихать стали. А егеря почти со склона спустились. Некоторые уже у подошвы сопок оказались.  Похоже, на две группы разбиваются. Нас обходить собираются.  Я их наконец-то разглядел. Высокие,  крепкие, в коротких куртках. За спиной прижатые к спинам рюкзаки. Все пригнанное, ничего не болтается. Им даже ветер не мешал: шапки с длинными козырьками укрывали лицо, но стрелять не мешали. И глаза. Мне показалось, что я увидел их глаза. Они сверкали, словно лезвия финских ножей. В них был только холод. В душе у меня зародился страх, что противостоять этой группе мы не сможем. - Я – продолжал отец, -  поставил последнюю обойму и, видя, что старшина стреляет редко, решил не спешить тоже. А на фланге стали затихать выстрелы.
- Все, … - выругался старшина – патроны расстреляли – а финны к нам еще не подошли.
 – Что будем делать, старшина? – Спросил кто-то из бойцов, что лежали рядом с командиром. – Похоже, они нас обходят.
- Не только обходят - зло сплюнул старшина – они нас в плен брать будут. Слышите, не особенно активно стреляют, так, больше для испуга.
Воцарилось молчание. Егеря спустились с сопки и, отталкиваясь палками, стремительно побежали вдоль нашей цепи с явным намерением взять нас в кольцо.
- Так - неожиданно заявил о себе старшина. – Передайте по цепи. По моей команде встать и поворачиваем назад. Раненых спасти не сможем. Погубим и их, и себя. И бежим,  насколько сил хватит. Можете сбросить шинели, но не вздумайте оставить винтовки. Тогда вам конец, даже если  добежите,  ГПУ потери винтовки не простит. А так, может, обойдется. Будете говорить, что выполняли мою команду: «Отступать».  Все, парни, приготовились.
Я по его примеру сбросил шинель, ослабил поясной ремень. Подумал и сбросил этот проклятый «Сидор», который болтался за спиной.
-Приготовились! – закричал старшина. Он преобразился, словно это были лыжные соревнования. -  Вперед!
- Это прозвучало так странно! – Улыбнулся отец - команда «Вперед», а мы отступаем. Но команда была понята  и бойцы, кто поднялся,  неуклюже отталкиваясь палками,  заскользили.
- Быстрее! - снова закричал старшина. – Если они нас окружат, никто не выберется. Затем обернулся к нам, нескольким человекам, которые за весь переход не отстали от него. – Ну что, парни, представьте, что вы на соревнованиях. Настраивайтесь на гонку пятнадцать километров, только наградой будет не кубок, а жизнь. Бегите, не оборачивайтесь! Вы никому не поможете, патронов у нас нет.   Если мы не сдадимся, они нас  перестреляют.
Отец помолчал.  За столом тоже задумались. Все понимали, что лыжная рота отступила с поля боя, это было противно советской науке побеждать. Нужно было погибнуть, ибо сдача в плен –  позор. Да и финны прославились своей жестокостью. Так что старшина все рассудил правильно.
-Ну и как, Иваныч, добежали - нарушил молчание дядя Петя. Это был стреляный волк. Без малого восемь лет провел он в армии. Только было закончил строчную, как добавили младшему ком.составу еще год. Затем - финская компания, а там и отечественная не за горами.
- Добежали – усмехнулся отец. –Старшина  развернул нас  и мы бежали цепью, как на соревнованиях.  Только « болельшиками» были егеря со своими «Шмайсерами». Они  не ожидали такого разворота и поостереглись стрелять, так как вторая группа финнов обогнула нас с другой стороны и оказалась напротив своих же. Это нас и спасло. А так бы всех покосили.  Я бежал, удивительно, без мысли быть убитым. Меня больше пугало, что сейчас кирзач соскользнет с лыжи,  и я закопаюсь в снег. Тогда точно конец.  Когда я буду отходить от этой гонки, то почувствую холод в сапоге. Посмотрев, увижу, что я оторвал подошву пальцами,  впиваясь в нее, чтобы удержаться на лыже.
-О господи! - Воскликнул дед.- За какие же грехи ты нас так наказал – и перекрестился.
- Это был еще не грех, отец,  – усмехнулся отец. – Вот когда мы ушли в лес и перестали слышать выстрелы, старшина дал команду остановиться. Мы оглянулись, а от роты десятка полтора бойцов осталось. Остальных перебили. Вот здесь мы почувствовали свой грех. Отставшие собой отвлекли егерей,  и мы имели возможность уйти.   Эта мысль пронзила всех одновременно.  Мы стояли, уткнувшись  лицами в палки, и не могли говорить. Долго стояли. Думали, что может кто-то еще подбежит. Никого. Мы прекрасно понимали, что сейчас творится на озере: раненые финнам были не нужны.
Старшина не дал нам отдыхать. Только наладилось дыхание, он  дал команду: «Вперед» и мы снова побежали. Придти к своим позициям, был вопрос времени.
Отец закончил рассказывать, налил себе воды, залпом выпил. Я никогда не видел отца таким: у него горели щеки, словно ему было стыдно.
- Так чем дело закончилось? – спросил дядя Гена, кавалер двух орденов «Славы», расписавшийся на рейхстаге.
– Да никак -  ответил отец.-  даже не арестовали за бесславный возврат. Винтовки мы не бросили, бой приняли.  Силы были неравные. Отступили по команде старшины. Только от старшины роты попало. Шинельки – то мы свои потеряли. Но в глаза не могли смотреть друг другу долго.
Неожиданно встал дядя Гена.  Он поднял стопку и сказал, - Ну что, Алексей, ты выиграл гонку со смертью. И никто вас, добежавших до своих, ни в чем не может упрекнуть. Погибнуть было легче всего, но вас, выживших в этом бою,  впереди ждали еще четыре года гонки, цена которой – Победа. Давайте выпьем за нее.  И  опрокинул стопку. Остальные  последовали  его примеру.
…Больше эту историю я от отца никогда не слышал.

Возрожденный праздник

Я и сейчас помню события пятидесятилетней давности. После долгого перерыва  Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 апреля 1965 года  9 мая объявлен праздничным  и не рабочим днем. Событие неординарное. В 1948 году, после трехлетнего отмечания дня Победы,   выходной  день был  признан нецелесообразным,  что  все силы нужно  бросить на восстановление разрушенного войной народного хозяйства. И лишь в 1965 году, уже в эпоху Брежнева, празднику было вновь воздано по заслугам. 9 мая вновь стал выходным. Больше того, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 7 мая 1965 года в ознаменование 20-летия Победы над фашистской Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг учреждена  Юбилейная медаль «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»  То есть восстанавливался статус фронтовика, ветерана. Эти действия правительства были восприняты с огромным удовлетворением.  По такому случаю прядильно-ткацкая фабрика, где работали мои родители и соседи нашего деревянного двухэтажного дома,  обьявила торжественное собрание с концертом.
Непривычно торжественные наши соседи выходили во двор. Они неловко чувствовали себя в выходных костюмах, которые одевали разве что  на демонстрации 7 ноября и 1 мая. Волжский грузчик, дядя Коля, смахивая с обшлага пиджака невидимые пылинки,  ворчал, что вот ведь, отдал после Указа мальчишкам  медали играть, и сейчас награды были бы очень кстати. Он был прав, наш сосед. Указом Президиума  Верховного Совета СССР от 10 сентября 1947 года были отменены денежные выплаты по орденам и медалям. По « многочисленным просьбам» самих фронтовиков, конечно, шутили ветераны.  Эта акция серьезно подорвала престиж участников войны,  и они потеряли интерес к своим наградам. Кто-то их убрал далеко в шкаф,   кто-то, а их было большинство, отдали играть детям. Я  помню наше босоногое воинство, у которого на заношенных ковбойках и рубашках болтались медали отцов. Еще не понимая святости этих наград,  мы обменивались ими, ставили на кон в биту…
Ситуацию выправил Сергей Васильевич,  сосед дяди Коли.  Он вышел,  блистая «иконостасом» орденов и медалей. Среди них выделяются ордена «Славы» второй и третьей степени.  Узнав причину расстройства соседа, он убегает домой и выносит орденские колодки. Эта услуга стала совсем недавно предлагаться в военторгах,  и Сергей Васильевич, будучи в командировке,  сделал  комплект для себя. Но раз такое дело, как не выручить соседа.  Нужно сказать, что разница в орденах и медалях у наших фронтовиков была невелика. Они, сержанты и солдаты Великой отечественной войны,  награждались, в основном, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги».  Орденами «Красной звезды» и «Отечественной войны».  Когда несколько колодок украсила пиджак ветерана, и им гармонировал орден «Красной звезды», чудом не попавший в мальчишеские руки,  дядя Коля воспрянул духом.
Мужики, отчаянно дымя папиросами «Север», «Прибой»,  активно переговаривались.
Слышались отрывки из разговора:
-Смотри, Брежнев то! Мужик оказался! Не побоялся, восстановил выходной!
- А чего ему бояться! Чай генеральный секретарь. Да и фронтовик как-никак! Молодец, ничего не скажешь
-Может еще и надбавки восстановит!
-Ну на это не надейся. Вот медаль новую дадут.
-А на хрена мне эта медаль, коли  денег не платят.  Я свои- пацанам играться отдал.
- Забери обратно, пока не растеряли. Все же память.
Выходили из подьезда другие участники мероприятия. Поскрипывая новыми башмаками, они выдвинулись в сторону своей кормилицы: фабрики. К ним присоединялись другие ветераны поселка. Неожиданно с переливом заиграла гармошка. Весело задорно. Но недолго, смолкла внезапно. Но через какое-то время, словно придя в себя, заиграла. Заиграла широко, привольно : …майскими короткими ночами… Негромко, сдержанно, подхватили фронтовики знакомый мотив. Они шли на праздник, на свой праздник.

Кукушка ( Старый снайпер )
                «Дело прошлое. Что было то
                было. Давайте жить дальше».
                слова старого оленевода-саами.
Эти слова произнес финн, лесоруб из маленького поселка под городом Рованиеми, что на Севере Финляндии. Это было в 1988 году, когда еще  жила  страна СССР, и мы были великим советским народом. Не «совком» как уничижительно назвали сами себя граждане одной шестой части суши.  Мы были граждане СССР.  Именно так нас и встречали в городе Рованиеми в обществе советско-финляндской дружбы.
Принимали нас достойно. Были интересные экскурсии по предприятиям, социальным организациям, банкам.  Мы  могли  посетить дома и посмотреть, как живут финны. Все было хорошо, но была  одна проблема: мы не могли себе позволить посидеть в баре. Нет, никакие представители спецслужб, как бы сказали сейчас, здесь  не причем. Причина была   простая: отсутствие финских марок.  Норма валюты для советского туриста составляла 70 финских марок на человека в день. И все. Учитывая, что хотелось привезти домой подарки,  мы дорожили  каждой финской копейкой. Но в бары  ходили и смотрели, как отдыхают финны.  Мы увидели воочию крепких финских парней в своей родной обстановке.
Мы сидели  в небольшом пабе.  Была суббота, и бары Рованиеми не могли пожаловаться на отсутствие посетителей. Вокруг города много  сельхозкомунн, лесорубов, рыбаков. Да и просто хуторов немало. Вся эта разношерстная публика  отдыхала в выходной день в центре провинции. Было шумно. Это миф, что финны молчаливы. Говорят они, дай бог каждому. В углу, недалеко от сцены, куда периодически выходили певцы, сидели бородатые крепкие парни в рубахах в красно-коричневую клетку. Они пили  пиво, громко разговаривали и  хохотали. Топали в такт певцам  тяжелыми ботинками и усиливали эффект громыханием литровых кружек по столу.
Мы сидели, тихо разговаривая. Официанты к нам не подходили. « Руссо туристо… ». Хотя какое там « Руссо туристо! ». И пива хочется, и домой подарки тоже  привезти хочется.
« Что мы, дома пива не попьем », -  подбадривали мы себя. Тем временем музыканты накачивались,  и музыка становилась неразборчивей. Парни хохотали все громче. Вообщем, пора идти домой. Посидели и хватит.
Но произошло то, чему собственно и посвящен рассказ. Парни стали кивать в нашу сторону, переговариваться и еще громче смеяться. Причем как-то ненатурально, с вызовом.
Это нам  надоело, и мы решили уходить. Чего нарываться. Люди выпили, куражатся. Вдруг один из бородачей зацепил палец за палец, вроде как изобразил автомат. Затем прицелился в нашу сторону и затараторил: « Пу-пу-пу ». Нас расстреливает, поняли мы. Снова  хохот. Нас это заело, и мы попросили  переводчика узнать, в чем дело. Сергей вскоре вернулся. Он обьяснил, что коренастый бородач показывал своим товарищам, как его дед в финскую войну расстреливал наших красноармейцев. Что тут скажешь?  Уходить под дружный смех этих парней нам не хотелось. И меня осенило. Мой отец не воевал в финскую войну, но Отечественную  он  начинал на Карельском фронте и в полной мере хватил лиха с финскими егерями. Отец, обычно немногословный человек,  начинал волноваться, когда вспоминал,  как  их буквально уничтожали финские снайперы. « Кукушки », так их называли красноармейцы.
Я и сейчас помню истории,  которые он нам рассказывал. Заканчивал отец обычно такими словами: « Учитесь, мальчишки, бегать на лыжах. В армии  пригодится ». Позднее, когда я оказался в Заполярье и увидел в каких природных  условиях  шла  зимняя война, то понял, о чем  говорил отец.
- Сережа - сказал я. -  Не поленись. Сходи к этим парням и скажи,  что мой папа  во вторую мировую войну их отцов и дедов тоже « Пу-пу ». Всем идея понравилась,  и Сережа был делегирован в противоположный угол. Оттуда раздался  оглушительный хохот. Так могли смеяться только здоровые, не обремененные проблемами, люди. Бородач протянул в нашу сторону вытянутые руки с двумя оттопыренными большими пальцами. Понравилось, значит. Ну и ладно, теперь можно уходить. Но не тут - то было. Бородач поднялся и, слегка раскачиваясь, пошел к нам.
-Ну, думаю, началось - с тоской подумал я. Драться в наши намерения не входило, но если начнут … Такое же настроение было и у моих коллег. Хорошенькое дельце: завтра местные газеты напечатают о советско - финской драке. Управляющий банком, главный врач больницы, транспортный прокурор. Что и говорить, хорошая компания.
Сергей сделал нам жест, что сваливайте ребята, а я с ним поговорю, но было поздно. Финн подошел к нам и, обращаясь к Сергею, что - то быстро проговорил.
- Он нас приглашает к своему столу - перевел Сергей. Мы растерялись:  денег  у нас нет! Чего делать за чужим столом. Но финн  добавил еще несколько слов.
- Мы его гости - перевел Сергей - он нас угощает.
- Сергей, что делать? - растерялись мы. Сергей был калач тертый, по поездкам набил руку и сказал, что пара кружек пива за чужой счет нам не повредит. И мы под общее одобрение всего паба пошли с пригласившим нас финном  к его компании. Парни  сдвигали столики и кричали что - то бармену. Пока мы рассаживались, принесли пиво. Бородач был очень доволен. Он громче всех шумел и хлопал нас по плечам. Его разгоряченные коллеги искренне радовались нашему появлению.
Расселись. Финны много говорили, нимало не заботясь, что мы их не понимаем. Сергей с трудом успевал переводить. Выяснили, что нас пригласили финские лесорубы, валившие лес где - то неподалеку. В субботу у них выходной и они решили попить пивка. Хорошее дело - кто бы возражал. Мы, в свою очередь, рассказали, что приехали из Мурманска, чем вызвали еще больший шум уже за соседними столами. Оказалось, что рядом сидели водители, которые возили лес из Верхнетуломского леспромхоза Мурманской области.  Финны валили там лес и расплачивались с СССР за него финским сервилатом. Настроение в баре дошло до пиковой отметки. Мы успокоились, что все закончилось  миром. Водители подвинули свои столы к нашим, и  мы оказались в окружении разгоряченных бородатых финских парней, открыто улыбающихся и пробующих на нас свои познания русского языка.
Вдруг наш знакомый бородач спросил что - то у Сергея, кивнув в мою сторону.  Финн спрашивал,  правда ли, что мой отец воевал против финнов. Сергей перевел, что да, мой отец воевал на Карельском фронте. Там против Красной армии стояли финские егеря, как союзники  фашистской Германии. Что тут началось! Шум неимоверный. Финны кричали, что они никогда  не были союзниками Гитлера, а вместе с германской армией возвращали свои территории, отобранные СССР в 1940 году.  Мало этого, когда Финляндия вышла из каолиции с Германией, фашисты, отступая, сожгли Рованиеми. Сказать нам было нечего. Они были правы. Эти парни неплохо знали свою историю. Разговор зашел о родителях, которые воевали.
Мы вспомнили  тех, кто воевал в эту, тогда еще непонятную и малоизвестную, « Зимнюю войну ». Помолчали, как водится.
Неожиданно заговорил бородач.  С несвойственным для него тихим голосом, он стал рассказывать о своем деде. Дед воевал в зимнюю войну. Он сейчас очень старый человек, но хорошо помнит  события тех лет. Народ снова зашумел и мы поняли, что сидящие просят рассказать своего друга о деде. Мы потом не раз удивлялись, что финны умеют слушать и слышать. Вот откуда берут истоки «Калевалы», скандинавских рун и саг!
Оказалось, что его дед, саам по национальности, был снайпером и убил больше ста солдат. Здесь возникла пауза: все поняли, что это были советские солдаты. Я внутренне вздрогнул, так как отец говорил, что красные звездочки на серых шапках красноармейцев были отличной мишенью.
Бородач был великолепный рассказчик, да и Сергей старался с переводом. Вскоре было забыто пиво и все, хозяева и гости, внимательно слушали.
- Мой род идет от саами. Отец был саами, дед был саами. Все мы были саами - неторопливо вещал финн.
- Мы любим свою землю,  не претендуем на ничью другую, но и свою мы не отдадим никогда. Так говорит мой дед. Я с ним тоже согласен. 
- Зимняя война была для нас священной  войной, и все финны встали на защиту своей земли. К нам на помощь пришли даже шведы и норвежцы. -  негромко вещал финн.
Мы напряженно слушали. Шел 1988 год. Год горбачевской оттепели. Приподнялся железный занавес, но знали мы о политике СССР на Севере  очень мало. Позже на прилавках появится литература, не только художественная, но и научная. Горькая правда, проявится на свет, через старательно заретушированный слой идеологии. СССР окажется не таким уж безобидным. Но  тогда …, да что говорить. Мы слушали этого парня. Верили и не верили. Как скажите реагировать, когда парень с горечью говорил, что под Рованиеми стоит памятник погибшим пассажирам автобуса, который подорвали советские партизаны.
- Кому было нужно? – вопрошал финн - убивать мирных жителей, среди которых были дети, ехавшие в школу и пастор. То, что он говорил правду, я узнаю через несколько лет, когда в областной  газете пройдет ряд очерков о реальной зимней войне в Заполярье. Да, так отличился мурманский партизанский отряд « Большевик Заполярья », подорвавший автобус.
Финны слушали и серьезно кивали головами. А бородач вещал дальше о том, что война не обошла и стойбище его деда. Здесь все улыбнулись: очень уж не вязался облик коренастого бородатого лесоруба с хрупкими малорослыми коренными обитателями тундры. Бородач оценил улыбки и пояснил, что его бабушка была шведской финкой и он первый в роду, в ком проявилась стать скандинавских викингов.
- Саами тоже не остались в стороне, и встали на  защиту своей страны. Они формировали оленеводческие батальоны для перевозки грузов в районах Заполярья. Многие, природные охотники, становились снайперами.  Здесь лесоруб на минуту умолк, перевел дух и сделал большой глоток пива. Остальные тоже расслабились и выпили. Рассказчик продолжал:
- Мой дед добровольцем вступил в финскую армию. Он был уже не молод  и не подлежал призыву по возрасту, но он пришел на призывной пункт и настоял на своем.  Он стал снайпером. Дед всю жизнь пас оленей. Он много ходил на лыжах. Мог не уставая идти за оленями во время долгих переходов, и, конечно, метко бил волков, это исчадие тундры. Он не знал промахов. Не один заполярный хищник с предсмертным воем катился по насту тундры, сраженный метким выстрелом. Теперь у деда были другие цели.
Наступила оглушительная тишина в пабе. Все понимали, что сидим  мы, представители другой страны, которая в недавнем прошлом напала на их Родину. Позднее, я понял, что так, наверное, чувствовали себя немцы, когда приезжали в СССР  после войны с визитами дружбы.  Это чувство называется виной и будет сидеть в генах поколений. Мы молчали, и финн продолжил свой рассказ.
- Но дед не был убийцей. Ему не хотелось стрелять русских пришельцев, которые, как  куропатки,  толпились на полянах и просеках. Его поражала бестолковость и полное неумение русских выжить в лесу. Он слышал, что Россия  страна лесов и рек, а русские солдаты совершенно не умели воевать в лесах. Дед останавливал колонны русских солдат, выбивая меткими выстрелами командиров, а расстреливать солдат, не понимающих, откуда щелкают выстрелы, отдавал егерям с их автоматами. Было ли их, испуганных, обмороженных людей, жалко? Да, наверное, было. Но он оправдывал себя тем, что их никто не звал сюда. Что им не хватало у себя дома?  Он не знал России, но его отец в молодости бывал на ее территории  и знал, насколько она велика. Он рассказывал  об этой земле долгими зимними вечерами.
Затем наступил момент, когда у русских появились солдаты, которые умели стрелять. Дед нюхом охотника почувствовал, что это не просто солдаты, это охотники. Окончательно он понял это, когда его выследил русский снайпер и дед, услышав сухой щелчок, инстинктивно сжался в своем укрытии. Пуля впилась в ствол сосны совсем рядом с  головой. Снайпера подвело незнание местности и особенности температуры. Было очень холодно, и нужен был прицел на опережение, чего не сделал неведомый противник. Да и дед, убедившись, что русские не видят его, несколько расслабился в правилах маскировки. Дед сообразил, что нажимал на спусковой крючок не советский стрелок. Еще он понял, что там, на той стороне, откуда раздался выстрел, появился хитрый противник. Выстрел, который мог стать роковым, Напугался ли дед? Нет, конечно. Он был саам, и с молодости умел смотреть смерти в глаза.  Он выслеживал хитрых волчиц, коварных россомах. И этого охотника он поставил в их ряд. Только стал тщательнее прятаться, выбирая позицию.
Дело было в тайболе, то есть в притундровых лесах, и место для поединка людей, решивших убить друг друга, было уникальное. Дед сразу понял, что охотник прекрасно маскируется как в скалистых разломах, так и на деревьях. Он чувствовал противника, но не видел. Тот прекрасно маскировался. Но деда выручала его тундра, его родная стылая земля. Ему помогали особенности солнца, которое после долгой полярной ночи не торопилось покидать небосклон и светило во все стороны. Это явно сбивало с толка неведомого стрелка.
- Ему помогали духи - неожиданно заявил рассказчик. Мы вопросительно подняли на него глаза. Да и другие слушатели выразили недоумение.
- Да, ему помогали духи - повторил упрямо финн. Он был воодушевлен воспоминаниями о деде. Он разогрелся, глаза светились. При ближайшем рассмотрении он оказался не молод, этот парень. Он был нам ровесником, то есть рожденным после войны.
- Дед был лютеранином, но верил и молился духам тундры. И духи помогали ему. -упрямо повторил рассказчик. Дед слился с тундрой. Он зарывался в снег как куропатка, рыскал по тайболе, словно волк. Забивался в валуны сопок. Он вел невидимого противника. Но и сам чувствовал за собой слежку. Умение деда маскироваться  тоже мешало советскому снайперу сделать роковой выстрел.  Дед понимал, что в этом поединке промаха не будет. Противник выслеживает его, как и он, свою жертву. Они друг друга стоили: охотник - саам и неведомый представитель русской земли.
Они настолько изучили друг друга, что каждый мог составить о противнике свое мнение. Так дед понял, что слабое звено у противника, это деревья. Он устраивал на них гнезда, но не понимал особенности тайболы.  Дед понял это и порадовался за себя. Ему нужно было выбрать время дня, когда солнце, заходя за горизонт, не сядет за вершину сопки, а пронзит тайболу своими лучами насквозь. Тогда-то противник будет отличной мишенью. « Это  была не тайга » - подумали мы, поняв,  кто мог стать достойным противником финского деда. Мы чувствовали, что скоро наступит развязка рассказа. Финн еще сделал глоток из кружки и не стал томить нас молчанием.
- Деду повезло. Он  правильно рассчитал свою позицию на склоне сопки, с которой просматривалась вся окрестность. Он видел ели, корявые сосны, густой подлесок. Охотник чувствовал, что противник замаскировался на дереве. Но он был невидим. Пока. Пока солнце, белесое заполярное солнце, вместо того чтобы уйти за горизонт, не появится из-за сопки и осветит лесотундру. Саам рассчитал все верно.
Дед не слышал собственного выстрела. Он не видел, как тело врага упало в пушистый сугроб. Тряхнуло только верхушку ели. И все. Но этого было достаточно. Дед выбрался из своего укрытия, встал на лыжи и пошел к месту падения. Но не напрямую, а в обход: противник мог быть ранен. Принюхиваясь как зверь, дед был почти уверен, что противник мертв.  Он решил убедиться в смерти противника. Дед не любил подранков и переживал, если ранил зверя и не смог добить его. Он не ошибся.
Мы потрясенно молчали. Мы даже не воспринимали перевода Сергея, который применил весь опыт переводчика и дар филолога. Нам казалось, что мы, слушая финна,  понимаем его рассказ, как понимали притихшие его друзья. Мы жили и работали на Севере. Мы не были коренными жителями Заполярья. Не были охотниками. Да и бесполезное это для нас, горожан, дело понимать и чувствовать тундру.   Она могла быть не предсказуемой. Могла помочь, а могла и убить. Мы явно поняли, как суровый заполярный край помог своему сыну выиграть в этом поединке. Поединке, в котором не могло быть подранков. Призом за него могла быть только жизнь. Жизнь одного из них.
  Тело он увидел издалека, хотя снайпер  был в масхалате. Но теперь ему не нужно было прятаться. Он лежал лицом вверх и его глаза были открыты. Дед никогда не видел таких глаз. Это были глаза – щели. Узкие глаза на удивительно бронзовом, круглом лице. Из- под  капюшона торчали черные  короткие волосы.  Они напоминали  волчью шерсть на загривке. Дед стоял перед поверженным противником, как он стоял не раз перед убитым волком, и смотрел на его диковинное лицо. Дед не знал таежных национальностей России и не мог понять, что с ним достойно сражался сын сибирской тайги. Да ему и не нужно было этого. Он же не звал его сюда. И навряд ли бы этот охотник пощадил его, попавшемуся на мушку  его винтовки.
Долго стоял дед перед поверженным противником, пока холод не стал заползать под малицу, сшитую из шкур белого оленя, и делавшей деда невидимым в наступающих сумерках. Он наклонился, снял рукавицу и закрыл удивительные глаза чужеземца, в которых отражалось чужое для него заполярное небо. В нескольких шагах дед увидел след от упавшей винтовки. Он достал ее из снега, вытер полой малицы. Это была старая винтовка с залоснившимся прикладом. На ней, как и на винтовке деда, не было оптического прицела. Этот охотник, как и дед, ходил охотиться на человека, как на зверя.
Дед забросил винтовку за спину и пошел прочь, не оставляя следов лыжами, подбитыми шкурой оленя. Он уходил прочь от убитого. Но он чувствовал себя неуютно. У него не было радости победы,  наоборот, навалилась усталость. Что с ним? Дед остановился, подставил лицо ветру. В его глазах  стояло бронзовое лицо неведомого ему охотника с узкими глазами-щелями. Дед вдруг явно представил, как ночью к нему подберется пугливый песец и вопьется зубами в застывшее лицо, как будет алчно раздирать его. Он повернулся и решительно зашагал в обратную сторону. Убитого  почти занесло поземкой, но дед нашел его. Нашел и лыжи противника. Он даже не удивился, что лыжи были похожи на его снегоступы. Он давно понял, что имел дело с тундровым охотником, только другой страны. Он взвалил тело на лыжи и повез  к подножию сопки. Там долго заваливал его камнями, чтобы ни один мелкий хищник не смог добраться до каменной могилы. После чего повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.
Рассказчик замолчал. Тяжело передохнул, выпил пива. Мы молчали. Было понятно, что дед - саам охотился за представителем тунгусской, корякской или другой национальности советского севера. Молчали и финны, переживая услышанное. А финн вдруг улыбнулся и сказал:
- А дед жив! - и мы все заулыбались, словно досмотрели кинофильм с хорошим исходом.
- Он еще ходит на лыжах, хорошо видит - продолжал внук - и даже выпивает. Правда, один раз в году. Мы поняли, что это за дата.
- Он наливает стопку водки. -  Поднимает ее и говорит, обращаясь к нам:
- Что же, что было, то было. Давайте жить дальше. Мы, не сговариваясь, встали и свели свои кружки в единое целое.
После этого все поняли, что разговор закончен. Мы поблагодарили рассказчика и пошли к выходу.

Память из прошлого
Эту историю я слышал давно, даже очень давно, учитывая, что время спрессовалось и двадцать лет это уже солидный срок. Услышал и, как это часто водится, - забыл. И не удивительно, столько произошло перемен в нашей, некогда стабильной жизни, а тут какая – то история. Речь пойдет о населенном пункте в юго -  западной части Мурманской области. Название этого посления не у всех на слуху. На 67-й параллели, за Полярным кругом, между сопок, лесов, озёр, в излучине горной реки Тунтсайоки расположено селение со странным названием Алакуртти. В нем живет небезразличный человек, активно интересующийся историей своего края Степан Михайлович Оленич. 
По словам Степана Михайловича история Алакуртти интересная и поучительная. Человек он любознательный, собрал обширную картотеку о своих родных весях и охотно делился с теми, кто интересуется историей Кольского полуострова. Я оказался, с его точки зрения, человеком небезразличным и мы, пока ехали от города Кандалаши до села Алакуртти, разговорились. Рассказчик он был отменный, я умел слушать и вскоре мне казалось, что я знаю историю этой местности давно.
История села уходит в глубь веков. В книге финна Тунтсона Коямоты, бывшего жителя одного из хуторов близ Алакуртти, сообщается о старейшей "династии", родословная которой начинается с 1630 года. Но не пытайтесь найти старое село. Его  нет. Село сожгли в 1940 году в ходе «Зимней войны».  Кто? До сих пор спорят краеведы, ученые. Российская печать доказывает, что село сожгли сами финны, уходя на запад после поражения в «Зимней войне». Финны, и не без основания, доказывают, что после того как гражданское население покинуло свои дома и пошло в направлении  финской Саллы, Красная армия спалила их жилища.  Это подтверждали  дети войны, которые уходили с матерями в финскую Саллу. Так что нынешнее село Алакуртти ничего общего со старинным селом,  не имеет.  Да и не только Алакуртти постигло забвение. Та же участь постигла и бывшие хутора,  которых было много вокруг алакурттинского поселения.   Когда видишь остатки прошлой жизни, причем некогда благополучной, неприятно сосет под ложечкой.  Жаль, что многие красоты окрестностей Алакуртти не задевают души местных  властей,  не появилось желания сохранить эту культуру для потомков. Это и есть первейший признак безкультурия нации - неуважение к истории своего края, к его памятникам. За отсутстивие приемственности поколений и уважения к своим корням нас  не любят на западе.
Село  Алакуртти, вернее его остатки, после изестных советско- финских событий оказалось в составе Карело-финской республики. Была такая «буферная» республика в 1946 году. Просуществовала она не долго и село Алакуртти перешло в состав РСФСР, включившись в Мурманскую область.  Здесь Оленич замолчал, словно собирался с мыслями.
Ему было над чем подумать и что рассказать. Родился он в 1946 году, то есть  был ровесником советского периода населенного пункта Алакуртти. Вся его сознательная жизнь была связана с ним. Он был на советской работе и пытался в меру своих скудных возможностей способствовать процветанию  родного края. Но с прцветанием было не ахти, а с перестроечных времен и вовсе дело заглохло. На это «заглохшее дело» и смотрел Степан Михайлович из окна уазика. Когда постсоветская  власть обьявила о том, что у нас нет «потенциальных противников»,  первым делом начали сокращать армию. Правильно или нет – вопросы обороны не мое дело, но уход военных напоминал бегство. После их  остались  порожние  бочки, траки от танков, какие-то фантастические сооружения из бетона. Все это не красило окрестности.  А он был благополучный, этот край озер...когда был финским. Здесь испокон веков жили финны, которые занимались сельским хозяйством, деревообработкой, ловлей рыбы.   Финские крестьяне выращивали неплохие урожаи, полностью обеспечивая окрестные селения сельхозпродуктами. В большинстве своем, население жило отдельными хуторами. Жили зажиточно.   Позже я увижу фотографии тех лет, когда  Алакуртти входило в финскую губернию Лоппи. Правда краеведы предупредили меня , чтобы я не пытался заниматься сравнениями. Ибо современное  село Алакуртти стоит совершенно на другом месте. На месте старого - разбита грандиозная свалка. Вот таковы итоги «востановления исторической справедливости» по включению финской территории в лоно « матери»-России.
 Уазик нещадно мотало из строны в сторону. Мы ехали не по дороге, ее просто не было. Мы ехали в «направлении», так невесело пошутил Оленич. Направление было   в сторону государственной границы, передвинутой по результатам Зимней войны.
-Дальше будет еще хуже – подбодрил меня Степен Михайлович, видя как я потираю ушибленную голову после очередного броска нашего авто. – Скоро приедем к поселку геологов, а там на ГТС пересядем (гусеничное транспортное средство). Я невольно прижмурился. В студенческую бытность я был на Таймыре и достаточно поездил на таких тружениках тундры. «Проходимец», - ласково называли жители норильского края этот вездесущий вид транспорта. В  сравнении с ним наш уазик выглядел образцом  комфорта. 
-Скоро приедем! – прокричал Михалыч, скорее, для собственного успокоения. – Вон там хутора!-  показал он куда –то вперед. Там, куда махнул рукой Оленич, простирались сплошные заросли  иван-чая, да настырные осины лезли на огромные валуны. Между валунов залегли, свернувшись калачиком, небольшие бочажки озер, лукаво поглядывавших на нас голубыми глазами.
Север, Заполярье. Обетованная страна, которая манила  неугомонных землян, независимо от национальности, будь то финн, норвежец или русский мужик. Расшугивая робких жителей тундры, саами, они вгрызались в эту неуютную землю и начинали вести отсчет времени. Так шли годы, превращаясь в столетия. Вырастали поколения на новой,  ставшей им родной, земле.
-Все! Лексеич, приехали – вывел меня из ступора Оленич. Уазик, опасно накренившись, вильнул в сторону и неожиданно выехал на поросшую мелким кустарником  поляну.  Я, вслед за Оленичем,  вывалился из транспорта и увидел торопящего к нам человека.
-Степа, дружище, какими судьбами! – прогорланил он, приближаясь к нам. –Тихо, свои –  скомандовал он двум волкоподобным лайкам, которые с молчаливой подозрительностью потянулись к нашим лодыжкам. - Знакомься –сказал Оленич , показав на меня. –Хороший человек – добавил он, словно это имело при нашей встрече какое –то значение.
  -Николаич- так вот коротко, без церемоний представился  в свою очередь хозяин местного становища. 
Степен Михалыч и Николаич обнялись. –Что-то давно ты не бывал у нас, Михалыч –хлопая по спине Оленича проговорил Николаич. Он выглядел импозантно. Среднего роста, без малейшего намека на живот, подтянут и бодр. Когда я вгляделся в его заросшее бородой лицо, то понял, что этот человек не молод. Выручали глаза: молодые ясные, они пытливо  и быстро осмотрели меня и, видимо, остались довольны результатом.
-А я верю!- воскликнул хозяин поселка.- Плохих ты не привезешь, а, Степа! – засмеялся Николаич и снова хлопнул Михалыча по спине. Судя как повел плечами Оленич, силушки у его друга было немеряно
- Вот кстати, что ты приехал – говорил Николаич, пока мы шли к некоему подобию бревенчатого барака. – Сегодня рыбалка была отменная. Голец так и прет. Потерпите немного, сейчас уху сварганю. – Кстати, ты для друга водочки привез? – неожиданно остановившись, произнес Николаич.
-А как же!-  Бодро воскликнул Оленич. –И водочки, и хлеба, крупы, какой – никакой , достал. Уж не обессудь, со снабжением у нас труба.
-Ну, спасибо дружище, - проникновенно сказал Николаич. – Я тут поиздержался, все времени нет добраться до Алакуртти. Позже я узнаю, что Николаич на своем, нещадно чадящем «Проходимце», ездил в село за продуктами. К слову сказать, что сей транспорт он собрал сам  из брошенных геологами и военными запасных частей и агрегатов.
-Чего стоим - спохватился хозяин.- Проходите к столу, перекусим чем бог послал. Пока еще уха сготовится. Счас. Я мигом!  Он умчался принести, что «бог послал», а мы сели за самодельный массивный стол с добротными лавками. Вся мебель была сделана с любовью и тщательно.
-Михалыч, что за тип? -  осторожно и негромко спросил я Оленича. Тот поморщился: -Да наш он, алакуртинский.  Служил зампотехом в танковом полку(заместитель по технической части). Сколько живу в селе, столько и помню. Жена у него в школе работала. Парней двоих вырастил. Все честь по чести. Семья как семья, дай бог побольше таких. И тут эта перестройка...мать ее... Прости меня господи. Обычно спокойный и даже флегматичный Михалыч в сердцах стукнул солонкой по столу. –Ну не могу я спокойно говорить про этого...меченого. Скажи, Лексеич, что ему нужно было, окаянному. Генеральный секретарь. Такая власть. Ну и руководи страной, преобразуй экономику, ломать то все зачем. Вот  Николаич попал под молох всех этих реформ. Отставка, работы в поселке нет. Началось безденежье, жена в школе месяцами зарплата не получает. Попивать начал. Жена не выдержала и уехала. Что –то с квартирой произошло. Она же служебная была, от воинской части. Вообщем плюнул на все  Николаич и поселился в этом поселке геологов. Они его забросили с начала перестройки.
- ...Чего, Степа, Горбачева клеймишь...-неожиданно раздался голос Николаича. Он подошел сзади нас  с блюдом гольцов.- Плюнь ты на него. Самим нужно выживать. Помощи ждать неоткуда.  Давайте попробуем, свежий посол.  - А чего не наливаете? Негоже так. Лексеич, ты самый молодой, давай - ка пошевелись. Разлей ветеранам. Пока я «шевелился», Николаич быстро распластал гольцов и сделал огромные бутерброды. –Э, Лексеич, ты чего скромно наливаешь. Или не знаешь где у стакана края? –   поправил хозяин.
-Николаич, ты полегче – вступился за меня Оленич –  нам еще до хуторов ехать.
-Нашел проблему – воскликнул Николаич. –Чего тут ехать, с десяток километров. Доставлю в лучшем виде. Вон  Конек-горбунок.  - кивнул он в сторону ГТС – копытами бьет. – Ты долей,  долей до краев- это уже мне.
-Ну, мужики, за встречу- провозгласил алакуртинский Дерсу Узала и влил в себя стакан водки. Лихо влил, ничего не скажешь, даже кадык не шевельнулся. Потом посидел и не спеша выдохнул. Чувствуется, что он по жизни имел дело со спиртом. Пить  мог и умел. –Хорошо идет - только и сказал.
- Ты чего как красно девица?  – Что это за мода пить полстакана! Ну-ко давай добирай. Николаич внимательно проследил как я старательно допил налитое и удовлетворенный вручил мне бутерброд.
-Николаич,- заступился за меня Оленич – ну не напрягай. Чего гонишь? Но Николаича понесло. Забыв, что он поручил мне разливать, лихо разлил вновь. –Между первой и второй промежуток небольшой – ухарски произнес Николаич и не дожидаясь нас опрокинул стакан.
- Все, хватит! – решительно заявил Оленич, вставая из-за стола. - Поехали. Заводи свою шарманку.
-Это я мигом – вьехал в ситуацию Николаич. Вскоре мы немилосердно стучались головами  плечами о жесткие переборки ГТС. Николаич знал свое дело и ухарски вел транспорт. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Николаич повернулся к нам и прокричал: - Шабаш, приехали!  ГТС выбрался из очередной колдобины и, лихо развернувшись, застыл на месте. Потирая ушибленные места,  мы неуклюже выбрались из транспорта.  Огляделись. Недалеко синело озеро, в него, пенясь на валунах, вливалась небольшая шустрая речка.
  - Вот здесь и стоял самый большой хутор –  сказал  Оленич. Я крутил головой и ничего похожего на остатки жилья не увидел.
- И не увидишь – ответил Михалыч, после моего вопроса. - Сожгли все, когда финнов погнала в западную Саллу. Да и времени посчитай сколько прошло. Почти полвека. Пойдем, я тебе покажу остатки фундаментов. Он уверенно двинулся в плотный осинник. – Вон, видишь, впадина. Это и есть дом. Вернее то, что от него осталось. - Эге, копатели и до сюда добрались. Смотри, угол раскопали. Я посмотрел, куда указал Михалыч и увидел следы раскопа.
  –Чего ищут, Михалыч? - спросил я краеведа.
- Да все, что найдут! – в сердцах воскликнул Оленич. На горе людском хотят заработать. Финнов же погнали отсюда в двадцать четыре часа. Вес разрешили  лимитированный.  Что можно было положить на санки?  Дай бог одежду собрать. Март еще был на дворе. Все остальное оставили.
-Подожди, Михалыч – перебил я его. – П официальной печати Алакуртти и хутора сожгли сами финны, чтобы не оставлять Красной армии.
-Ты читай больше – неожиданно вмешался подошедший Николаич. С Алакуртти вроде так:  Спалили они  ее. Старое поселение и не восстанавливали, знаешь, наверное. Я согласно кивнул головой.
-Ну вот,- довольный проявлением своей эрудиции –сказал Николаич. А хутора пожгли наши. Здесь же до границы двадцать километров. –Михалыч? –воскликнул неугомонный Николаич, - ты историю, что финн рассказал, помнишь?
-Да помню, помню - неохотно пробурчал Оленич. Он стоял и задумчиво смотрел на «направление». Было над чем подумать главе сельской администрации, доведенного до ручки перестроечными процессами  села Алакуртти. Не представить, что в совсем рядом живет и процветает финская волость Куусамо с  центром  Салла. Я позже буду проезжать это место и увижу добротные дома, отличную инфраструктуру.
- Что за история?  Степан Михалыч- спросил я Оленича.
 - Да история нехитрая, откликнулся Оленич -  это пару лет назад было. Мы принимали группу финнов, жителей Саллы по пограничной программе. Встретил я их на КПП и поехали мы вот по этой самой дороге. Я смотрел на финнов и видел как они затихают и становятся напряженными.  Они  были детьми, когда  их  с родителями погнали отсюда.
- Ну вот - продолжил Оленич –  едем, дорога, сам видишь, никакая. Народ пожилой, чувствуется -  устали,  и мы решили сделать привал здесь. Тем более, что финны напоминали об этом хуторе.  Хотели бы посмотреть,  что от него осталось. Я  помалкивал, что смотреть там нечего. Народ вышел из автобуса. Остановился в изумлении. Смотреть действительно,  нечего. - Вот здесь мне стало не по себе - задумчиво вещал Оленич: - женщины плакали, мужчины вставали на колени и целовали землю. Чувствовал я себя хуже не придумать -  продолжал Михалыч  – словно  виноват в чем – то.
- Конечно виноват- прервал его молчавший до этого Николаич.- Именно   виноват, потому как ты, дружище, - приобнял он за плечо друга, представитель власти. Сначала советской, а сейчас без поллитра не разберешься, что ты представляешь.
- Николаич, помолчи христа ради - оборвал Николаича глава администрации - без тебя тошно. Как вспомню эту историю...Да ну тебя – в сердцах оборвал Михалыч оратора.
 –Все, Степа, молчу, молчу - сник Николаич, понимая настроение друга.
-Я обратил внимание на одного финна – продолжил Михалыч. – В возрасте, но крепкий, подтянутый. Он все ходил вокруг и приглядывался. С одной стороны -посмотрит на остатки фундаментов, с – другой зайдет... Вытащил из сумки какой-то листок, долго крутил его. Потом пропал в осиннике. Вернулся, попросил у водителя лопату и снова исчез. Долго его не было. Остальные пассажиры успокоились, сходили к озеру,  фотографировались на память. А попутчика все нет. Я  беспокоиться стал. Мало ли чего...человек пожилой. Вдруг расстался крик. - Я аж вздрогнул – усмехнулся Оленич. Но крик был радостный и появился финн. Он почти бежал и в руках держал какой-то предмет. Я присмотрелся и понял, что это чайник. А финн тем временем подбежал к своим и стал им что - то обьяснять, показывая на кусты. Я тихо подошел к гиду и попросил перевести. Гид мне сказал, что он по рисунку определил, где стоял их дом, нашел кухню и решил покопать в надежде,  что может найдет что-то из вещей.
Финн настолько разволновался, что силы покинули его. Он сел на траву, держа чайник в руках и вдруг у него из глаз брызнули слезы. –Я сам готов был слезу пустить - усмехнулся Оленич.  - Оно же понятно, что чувствовал этот старый человек, который встретил память своего детства.
- Мы решили ехать - продолжил Оленич - гид обьявил посадку. Все пошли в автобус, а этот все стоял и смотрел в сторону, где когда-то был его дом. Затем вздохнул и пошел садиться. В руках у него был чайник. В автобусе он стал аккуратно очищать свою находку от земли. Работая, он что-то  рассказывал соседу. Гид тихо сказал мне, что он  говорит, что это их чайник. Он хорошо помнит его.
-Мы приехали в Алакуртти, была обязательная программа по осмотру села, посещению памятников войны  Финны вежливо слушали, но явно было, что в мыслях они далеко. Затем один из них попросил нас показать им старое Алакуртти.  Что все, что они видят, конечно, интересно, но они хотели бы поклониться старым местам, где они жили детьми. Вот здесь мне стало плохо.  Старое Алакуртти не восстанавливали. Село построили на новом месте, а там, где было попелище устроили свалку. Как это было сказать финнам! Выручил гид - продолжил Оленич. Он обьяснил, что сейчас нас ждет обед, а после  мы продолжим осмотр местности и он покажет где было старое поселение. Финны все поняли и безропотно пошли обедать.
 –Мы их отлично накормили. Выпили как водится. Народ пообмяк, стал разговорчивее. А финн все молчал и не расставался с сумкой, в которую он упрятал свою драгоценную находку. Я решился и через гида попросил финна рассказать о себе. Тот  сначала нехотя, потом оживленнее, заговорил: « Когда началась Зимняя война я был уже большой мальчик. Мне было восемь лет. Я рано стал взрослым, так как отец ушел воевать... –  здесь финн сделал паузу, подыскивая подходящее слово. Вообщем он был на фронте и я с матерью кормил  братишку и сестренку. Мы все время жили на этом хуторе. С нами по соседству жило еще несколько семей и мы помогали друг другу и ждали когда кончится война. И она закончилась...».  Он грустно улыбнулся.
-  СССР - огромная страна и Финляндия не могла  долго сопротивляться. Наш маршал Маннергейм обьявил капитуляцию   Финляндии , поблагодарив солдат финской армии за самоотверженную борьбу.  Финляндия вынуждена была отдать территории, которые требовала ваша страна. Я был маленький и ничего не понимал. Но из разговора взрослых  было ясно, что нас ждут нелучшие времена. И они наступили».
  Финн разволновался и замолчал. Сделав глоток чая, он продолжил:  «Я хорошо помню это. Словно все произошло вчера. На хутор пришли советские солдаты. Они собрали жителей и обявили, что мы должны срочно покинуть свои жилища и идти в сторону западной Саллы. Там мы перейдем   новую границу  с Финляндией.  Женщины стали плакать. Я помню окаменевшую мать с прижавшимися к ней маленькими детьми. Солдаты стали торопить нас. Они обьявили, чтобы мы взяли с собой только необходимые вещи. У матери все валилось из рук. Я помог ей собрать поклажу и положить на санки. Я видел как  у соседнего дома солдат сбросил с санок узел, который показался ему лишним. Мать не стала дожидаться, что нас тоже обыщут и сняла часть груза. Потом мы встали у санок и не двигались , словно надеялись, что произойдеи чудо и мы никуда не пойдем. Стало темнеть, ведь еще был март, но солдаты грубо погнали нас. Мать посадила младших детей на санки, я впрягся с ней и мы пошли. Мы пошли в никуда. Сзади оставался наш дом из которого нас выгнали.  Я шел молча, глотая слезы.  Сестренка и братишка смотрели на нас испуганными глазами и молчали. Мы, жители хутора, вытянулись в цепочку и побрели. Вдруг стало светло. Словно вставало солнце. Мы  повернулись и ... встали. Отказали ноги, не было сил идти. Это не вставало солнце, это горели наши дома. Их подожгли солдаты. Наш путь был один – вперед».
Финн замолчал. Молчали и мы.  Когда молчание затянулось и стало невыносимым,  финн продолжил: « В Салле нас никто не ждал. Оно и понятно, мы -беженцы и с нами нужно было делиться всем необходимым. Позднее, когда я буду взрослым, то узнаю, что  Финляндия потеряла одиннадцать процентов земли и приняла  четыреста тридцать тысяч человек, в одночастье лишивших домов, всего самого необходимого. Было очень тяжело. Но местные власти устроили нас и жизнь стала налаживаться. Потом снова началась война, другая. Мы ее называем войной-продолжением.  Мы узнали, что  финская армия вновь заняла нашу землю, но мы уже не решились возвращаться и осталась жить в Западной Салле.  Я преподаю в местной школе и всю жизнь  хотел посмотреть на родные места. Наше средства информации сообщали нам, что на месте наших хуторов ничего нет. Русский сделали там мертвую зону. Мы не понимали это. Зачем? Зачем нужно было выгонять людей на мороз, чтобы сжечь их дома, а потом забросить все. Я всю жизнь собирал материалы о своем крае. Но пресса очень неохотно рассказывала нам о вас. И вот теперь я посмотрел на все своими глазами. Я приеду домой и покажу своим родным  находку. Мои сестра и брат живут рядом и будут рады увидеть этот чайник, единственное, что теперь нас связывает с нашей  родиной.
Оленич закончил рассказывать.  Мы молчали. Действительно, чего здесь скажешь. Шла война, жестокая, на выживание.  Но потом, после войны, что мешало превратить этот  край в развитый сельскохозяйственный район. Нет ведь, нагнали военных и сделали милитаризованную зону. Оленич словно угадал мои мысли.
- А  финны просили эту территорию в аренду.- Сказал он. Об этом Козырев  (в те времена министр иностранных дел России) проговорился.
 –И что? –спросил я.
–Ничего- отрезал Оленич - сработал принцип: Ни себе,  ни людям. Разговор не складывался. Мы действительно не понимали что делается в нашей стране. Перестройки уже нет, а идет...? А что идет, говорить не хотелось.
- Мужики! По машинам! Есть хочется - скомандовал наш танкист и быстро нырнул в люк ГТС. Дорога обратно показалась не такой длинной. Мы молчали, да и Николаич, словно чувствуя наше настроение, не куражился, и машину вел осторожнее.
Совместив обед и ужин, мы сидели за столом и вяло переговаривались. Время было такое, что идти  осматривать окрестности было уже поздно. Спать -  рано. Оленич развел костер,  сел на обрубок дерева, и молчал, вглядываясь в набирающее силу пламя.
-Михалыч, а ты помнишь историю с губной гармошкой?  – вдруг заговорил  Николаич.
- С какой губной гармошкой? –оторвался от созерцания огня Оленич.
- С какой, с какой! Да перводчик, финн, рассказывал, помнишь?  – нетерпеливо настаивал Николаич.
-Ааа,-  протянул Оленич. – Так это давнишняя история и она не здешняя. Это дело было под Выборгом.
- Ну и что, что под Выборгом. Про финнов же. Ты расскажи, видишь Лексеич темой интересуется – не отставал наш гостеприимный хозяин.
- Что за история, Степан Михалович? – вклинился я.
-Что за история, говоришь?  Да ничего хорошего. Прямо скажу, жлобская история. Если бы не переводчик...он, кстати,  карел, не финн. ( Это Оленич – в сторону Николаича. Тот досадливо отмахнулся, дескать, какая разница. Давай, рассказывай) я бы не поверил, что люди так могут поступать. Ну да ладно, расскажу –  сдался Михалыч.
Было это несколько лет назад. Где-то в конце восьмидесятых.  Туристический автобус с финнами прошел границу под Выборгом и поехал по старой финской территории. Финны, которые ехали в автобусе, были уроженцы здешних мест.  Посему и ехали по составленному маршруту, чтобы  посмотреть на свою родину.
 – Я ездил по тем местам – отвлекся Оленич. –  Скажу, там дома стоят не чета нашим: каменные добротные. Финны тогда ушли по коридору и дома эти не сожгли  и не разбомбили. Их в спешном порядке заселили переселенцами  из Псковской и Новгородской областей.
Финны волновались, они смотрели в карты местности, у некоторых были  тетради с записями. Они явно готовились к встрече с малой родиной. Гид только успевал отвечать на вопросы. Автобус проехал какую-то деревню, -не помню название, –как финн, сидящий у окна, вскрикнул и попросил гида, чтобы водитель остановился.  Пассажиры  недоуменно посмотрели на коллегу, а он уже выскочил из автобуса и бежал к дому, едва видневшемуся с дороги.
Финн быстро поднялся на каменное крыльцо добротного, поседевшего от времени дома, и постучал в дверь. На стук вышел хозяин. Финн что –то говорил ему, показывая на крышу. Хозяин, русский мужик, одетый в привычный в те времена  спортивный китайский костюм, развел руками и пожимал плечами : «Дескать, ничего не понимаю». Подошедший переводчик прояснил ситуацию. Оказывается,  финн родился в этом доме, а в 1940 году, когда отодвинулась государственная граница, их выпроводили в Финляндию. Он хотел бы посмотреть дом. Хозяин недовольно пробубнил что-то, но разрешил. Вышедшие из автобуса попутчики с интересом наблюдали за земляком. Финн приставил лестницу к слуховому окну чердака и, неожиданно для его возраста, быстро поднялся к  и нырнул в него.  Какое-то время все, задрав головы, ждали появления. Время шло. Хозяин недовольно что-то сказал переводчику. Вдруг раздался радостный возглас. Из окна появился финн, в руках он держал небольшой деревянный пенал, густо покрытый пылью. Финн спустился, подошел к своим и под любопытствующие вопросы, открыл его. В пенале, заботливо завернутая в синее сукно, лежала губная гармошка. Когда финн развернул ее, она, как новая, сверкнула хромированными боками.  Дыхание времени ее не задело. Народ ахнул, а финн, дрожащими от волнения руками, взял инструмент и подул  в его. Гармошка отозвалась  незатейливыми звуками.Финны восторженно зашумели, а хозяин мрачнел на глазах. Он в раздражении дробил зубами  торчавшую во рту спичку. Финн немного успокоился и рассказал окружившим его попутчикам, что это его гармошка. Отец сделал ему подарок  на семилетие.
«Наша семья была небогатая, скорее среднего достатка - рассказывал финн, заботливо заворачивающий инструмент в сукно.- Считали каждую марку, каждый ерик, но не бедствовали. Я очень хотел иметь такой инструмент и даже научился у своего приятеля играть несколько песенок.  Но отец был строгий человек и просто  купить такую дорогую вещь, он не мог. Но и обижать отказом ему меня не хотелось. Я был единственный сын из трех детей, причем старший. И мы с ним договорились, что я буду выполнять часть работ, которую обычно выполнял работник. На том и порешили. Я ухаживал за скотиной, помогал матери по хозяйству. Вообщем, зарабатывал деньги не раз спращивал отца насколько я наработал». Финн перевел дыхание, народ внимательно слушавший его историю, засмеялся, а переводчик быстро пересказал ее мрачному хозяину.
 « Отец только смеялся над моими вопросами и говорил, что еще немного и заработанной суммы хватит. Наступил день моего рождения и мы поехали с отцом на ярмарку и там, в магазине, я выбрал понравившуюся мне гармошку. Отец, попыхивая трубкой, с улыбкой смотрел, как сияют мои глаза. - Финн помолчал, затем продолжил:
«Но радость была недолгой. СССР обьявил Финляндии войну. Мой отец ушел на фронт, а я, уже не за деньги, а на правах старшего, занялся хозяйством. У меня были две маленькие сестренки и их нужно было кормить».
Финн снова замолк, собираясь с мыслями. Гид  перевел рассказанное русскому хозяину. Он почему – то не реагировал на столь интересную историю, а только яростней жевал спичку. Похоже, что его вся эта шумиха с гармошкой раздражала.
 «Вскоре, вы сами это помните, нас погнали на запад, за Выборг. Разрешено было взять только личные вещи. Мать металась по дому, собирая нехитрые пожитки. Места не хватало. Я был ребенок и не понимал, почему сердитые дядьки в серых шинелях и странных островерхих шлемах, нас погоняют.  Я решил спрятать свою гармошку на чердаке. Подоткнув ее под стропилу,  успокоился, что надежно спрятал и смогу снова ее найти, когда мы возвратимся. - Финн  перевел дыхание.- Мог ли я знать, что мы покидаем свой дом навсегда»- грустно закончил он.
Затем он подошел к переводчику и что-то сказал. Тот, согласно кивнув головой, подошел к хозяину и перевел ему просьбу финна отдать гармошку. Она ему очень дорога. Он хочет показать ее своим детям и внукам. Хозяин раздраженно посмотрел на седого пожилого человека и резко ответил. Это слово и переводить было не нужно. Оно было понятно даже финнам. Убедительности ради он отрицательно покачал головой. Финны взволнованно зашумели и вразнобой стали говорить гиду, что это несправедливо, так как гармошка их спутника. Мужик снова хрипло сказал: «Нет» и протянул руку за инструментом.  Финн испуганно прижал пенал к груди  и  быстро заговорил. На глазах у него показались слезы.  Переводчик  стал убеждать хозяина дома, но тот только криво усмехался и даже что- то высказал. Переводчик не стал переводить сказанное, но его суть состояла в том, что, может, ему и дом  освободить. Финн словно понял, что этот хмурый русский, сказал что-то неприятное. Силы его покинули, он присел на ближайший камень, охватил голову руками и заплакал. Наступила гнетущая тишина. Финны стояли пораженные, они не знали, что делать.
Переводчик, а он действительно был карел из Петрозаводска.  Финкой у него была бабка, которая обучала внука, чтобы он помнил родной язык своих предков.  Это ему очень помогло при изучении карело-финского языка в Петрозаводском государственном университете. Гид первый сообразил, что нужно хозяину: «Давайте , мы ее у вас купим» - обратился он к русскому. Алчный огонь вспыхнул  в тусклых глазах хапуги. Он на мгновение задумался, затем кивнул головой,  назвав сумму. Переводчик охнул. Названной суммы хватило бы не на один музкальный инструмент. На взывание к совести, русский категорически качал головой и сделал еще попытку забрать инструмент. Финн прижал гармошку к груди и не желал с ней расставаться. Переводчик сказал ему, что находку можно купить и назвал цену.  Финны возмущенно зашумели. Сумма действительно была неправдоподобно велика. Нынешний хозяин финского дома стоял, широко расставив ноги в китайском трико с лампасами, и был явно доволен собой. Финн вытащил из кармана бумажник и торопливо пересчитал  купюры. Он отдал  их переводчику, сказав, что до указанной суммы не хватает, но он обязуется по приезду в Финляндию перевести недостающие  деньги. В ответ прозвучало хриплое:  «Нет, базар закончен» и снова рука потянулась за гармошкой.
Михалыч  замолк, вздохнл и отпил глоток чая. – Никогда бы не подумал - сказал Степа, задумчиво глядя в костер, - что русский человек способен на такое. Но факт есть факт.
-И тут произошло такое, что я бы не поверил, если бы рассказывал кто-то другой - продолжил Оленич, - но я знаю этого переводчика и  могу ему верить. Финны сбились в кружок, о чем-то поговорили и  стали доставать бумажники.  Сколько они собрали денег я не знаю - сказал  Степан Михалыч, - да и переводчик не сказал, но то, что кошельки вытрясали до последней марки, он видел. Русский с кривой усмешкой наблюдал за финнами. Организатор мероприятия,  почтенного вида финн, явно старше всех в группе, подошел к переводчику и отдал ему деньги. Тот   передал их хозяину дома. Русский неторопливо пересчитал марки, не погнушался сосчитать и металлические монетки.
Переводчик терпеливо ждал окончания процедуры пересчета. Русский закончил считать и снова, обнажая в кривой усмешке прокуренные желтые зубы, что-то сказал гиду. Тот понял, что мало, не хватает. Это переводить было не нужно. Финны со злобой смотрели на хапугу. Денего больше ни у кого не было.  Тогда переводчик достал свой кошелек и добавил необходимую сумму. Оказывается, не хватало совсем немного. Русский  пробурчал что-то и, не оглядываясь, пошел к дому. А финнов как прорвало. Они стали смеяться, хлопать по плечам еще не пришедшего в себя коллегу, после чего пошли рассаживаться в автобус. Финн еще какое-то время  сидел на камне, словно не верил своему счастью. Он сидел и смотрел на некогда свой дом,  который  был такой близкий и дорогой в его воспоминаниях. Сейчас он был для него чужой. Что думал этот старый человек было понятно каждому. Потом он резко встал и, не оглядываясь, пошел к автобусу. Гармошку он по - прежнему прижимал к груди.
- Народ был оживлен- продолжил Оленич. - Смех стоял в автобусе всю дорогу. Все остались без денег, но никто не унывал.  Не смеялся только финн с гармошкой. Он  смотрел на всех  счастливыми глазами и благодарно улыбался своим попутчикам.
Оленич перевел дыхание. - Я никому не рассказываю эту историю.Разве что Николаичу. - Помолчав, сказал Степан Михайлович.-  Никому. Мне стыдно. Стыдно за свого соотечественника. Русский человек, который в трудную годину делился последней краюхой хлеба превратился в жлоба и хапугу. Почему! В чем причина? часто спрашиваю себя и не нахожу ответа.
- Не мучайся Степа- заговорил Николаич.-  Время такое наступило, каиново, останел человек, оскотинился.
-Да, перестройка натворила чудес – продолжил Оленич, - Я уверен, что в советское время такого бы не произошло. Финнов бы напоили чаем и гармошку подарили, радуясь, что человеку сделали приятное. Почему всплыло в человеке все низменное? 
-Вот здесь я тебе отвечу, Михалыч -  ввернул Николаич – Деньги, наживу поставили во главу углаю А русский человек всегда был богат душой. Вот душу сейчас старательно выхолащивают. . Ты посмотри, какая пена идет с телевидения. Мультфильмы и те - про дядюшку Скруджа. Тьфу! Говорить противно. Все снова замолчали. Костер прогорел.Раскаленные угли покрылись сединой пепла. Лишь изредка через нее прорывался лукавый язычок пламени, чтобы подразниться и исчезнуть. Почувствовалась усталость, все – таки был большой день. Время  Заполярья обманчивое. Несмотря на поздний час еще светло и  не хочется уходить в дом. Солнце бродило по привычному небосклону, не собираясь уходить, хотя в августе начинало смеркаться.  В далеке, на горизонте, появились сиреневые разводы.
-Эге, мужики – заговорил Николаич, -  дело - к дождю. И правда, появился ветер, зашумели тревожно кроны сосен. Уплотнился воздух, вокруг все посерело, стало призрачным.
- Пошли в дом - скомандовал наш хозяин – пора на боковую. Дождь зарядит на все ночь. Мы не споря потянулись за ним. Дождь в Заполярье - обычное дело: начинается когда ему вздумается и закончится, когда заблагорассудится. Посему вопросов и не задавали. Дождь – так дождь,  спать - так спать. Когда  мы зашли в дом, то нас охватил плотный горячий воздух. Словно закрыли в коробке. В  уши полез настырный комариный звон.
 Комары, это исчадие Заполярья. Как здесь спать. Николаич  прочувствовал наше паническое настроение и крикнул из соседней комнаты, где что –то искал: - Счас пологи найду. Так что не бойтесь, не сожрут.  В это время  мелкие капли дождя царапнули не совсем чистые окна.  Дождинки зацепились за пыль и лениво, не спеша, сползали вниз, оставляя за собой гусеничный след. Там, внизу, на подоконнике, они расплывались темным пятнышком. Вскоре дробный стук по крыше заявил, что дождь разыгрался и надолго. Стекла стали ясноглазыми и за оконом проклюнулся пейзаж: серый иллюзорный. Глядя на такие пейзажи  в голову начинает лезть всякая чертовщина.
- Похоже надолго зарядил  – это Николаич принес нам пологи и серые содатские одеяла. –Не обессудьте, что есть. Это он намекнул на отсутствие белья. –Подушки, там, на койках. Спать!- скомандовал он. – Завтра рано разбужу. Ну и ладно. В тишине комнаты раздался разнокалиберный звон и бряцанье пружин. Это взвыли и заиграли пружины старых армейских кроватей.
Быстрее всех заснул Николаич. Его мощный храм волнами шел из соседней комнаты. Так мог спать только человек не обремененный совестью и проблемами. –Позавидуешь, - подумал я – слушая рулады, которые выводил лесной отшельник. Сон ушел. Я лежал с открытыми глазами и прокручивал в памяти события сегодняшнего дня. Заросшие иван-чаем и осинником разрушенные фундаменты домов. Изуродованные танковыми гусеницами, заброшенные поля,   бочки из- под бензина, разбросанные по берегам озер и рек. И рассказы, главное услышанные от неьбезразличного человека.  Рассказы берущие за живое.
 Я  не берусь судить события полувековой давности, когда разразилась война между маленькой Финляндией и навалившимся на нее всей своей мощью СССР. Это уже история. Но история с губной гармошкой это еще не история, чтобы беспристрасно препарировать ее.  Захлестывают эмоции. Почему  появился в нашей, совсем недавно  благополучной стране этот моральный урод? Он родился  после войны. Не голодал, не ходил раздетым  - разутым, учился в советской школе. И вдруг такая черствость. Привычно винить перестройку, которая словно поганой метлой подняла в воздух всю нечисть? Стоит ли. Были годины похуже на нашей земле. Может, что-то низменное таится в нашей душе? А события последних лет взбаламутили слежавшуюся грязь и пошла на поверхность серая ноздрястая пена. Не знаю.А  может от того, что  жил этот юродивый  не на своей земле, не в своем доме? Нет и не было у него корней, прочно державших его на земле. Может от того, что он окупант? Пусть не явный, но не привечает его отобранная у финнов земля. Не греет, она его.  Да и не выкладывается он на этой суровой, не очень плодородной земле. Так, живет случайными заработками. Отсюда и душевная черствость.  А что будет дальше, когда жажда наживы, незаработанных денег овладеют сознанием большинства?  Так, размышляя о бренности бытия, я заснул.
Проснулся от зычного крика хозяина: - Кончай ночевать! Подьем! В окнах плескался серый рассвет.  Было сумрачно. Продолжал моросить дождь. Небо плотно занавесилось тучами и солнце безуспешно пыталось пробиться через них. Север он и есть север, куда без дождя.
После утреннего чаепития  мы быстро собрались, попрощались с гостеприимным хозяином и тронулись в обратную дорогу.

Комментатор своего времени
Я тороплюсь

-И тебе это надо? – так, достаточно бесцеремонно, приструнил меня коллега, известный писатель. Я непонимающе, словно общеизвестное домашнее животное, связанное с воротами, уставился на него.
-Что значит надо? -  переспросил я его.
-Хорошо, давай поставлю вопрос по  другому  - миролюбиво ответил на мой вопрос, товарищ. – Кому это надо?
-Еще не легче. – А тебя не интересует, то, что случилось с нашей страной? – пошел я в наступление.
-Если даже и интересует, то что. Что тебе там неясно? – стал категоричным мой приятель. – Хочешь сказать, что произошел переворот? Что Ельцин преступник? – ну и что? – как-то буднично произнес он. – Давай еще добавь, что СССР разрушили незаконно.
-Время, мой дорогой, ушло время, да и потом всех все устраивает, а кого не устраивает, так их мнение никто не спрашивает – пригвоздил он меня.
Мы, достаточно близкие люди, и у нас общее прошлое: горечь от развала страны под названием СССР, бессилие что - либо исправить. Общий результат: стирание с общественной арены, где нам нет места, как его нет и другим имеющим, собственное мнение. Мы, щадя друг друга, ушли от этой темы, у нас было о чем поговорить. Но, вернувшись домой,  сев возле компьютера, я вновь принялся ворошить то, что не дает мне покоя.
Я тороплюсь. Странное дело, но я тороплюсь, словно  чего-то не доделал. Чего, спрашивается, ты не доделал. Да если  что-то и недоделал, то кому это нужно, что ты не доделал.  Ты пенсионер. Страна рассчиталась с тобой пенсионными выплатами и больше в тебе не нуждается. Не нужен ты ей, здоровый пятидесятипятилетний мужик с ученой степенью и дипломом МГУ имени Ломоносова. Без тебя народа хватает, в той сфере, в которой ты работал. Вот, ежели,  бы ты пошел на производство за копейки вкалывать, тогда, да, пожалуйста. А так своих некуда девать. Потом, вспомни  серенькую папочку с ботиночными шнурочками, которую тебе тайком показал один из кураторов всесильного заведения. «Честен, порядочен, доверчив» - это звучало как приговор. Не нуждается нынешняя  ньюроссия в подобных специалистах.
  - «Ээээ, нет у тебя, понимаешь деловой хватки бизнесмена»- так и слышится мычание первого «всенародно избранного» президента. Меня распяли на этих трех словах,  как когда-то распинали на пунктах анкеты.
-Ты неэффективный управленец - верещал в телефонной трубке голос начальника Главного управления Центробанка по Мурманской области. В результате банкротства банка  тебе в руку всунули  «черную метку»,  как у Стивенсона, что ты не имел права занимать руководящие должности в системе. Так господин Геращенко развлекался. Он же весельчак и шутник. Это все отмечали. Только что его шуточки вызывали слезы, он не замечал.
- Дурак,  вы дурак, Виктор Алексеевич, прости меня,  господи -  заявила мне одна бизнес - вумэн, ставшая одной из влиятельнейших дам новой России. - Когда вы грохнетесь задницей об асфальт со своим банком, никто о вас не вспомнит.
-А как же вкладчики, хозорганы, которые мне поверили - слабо защищался я.
-Чушь все это собачья - отчеканила дама, щелкая зажигалкой, прикуривая сигарету. - Вы никому не будете нужны. Вам дают шанс, больше их не будет. Она была права, эта дама. После падения банка я никому не стал нужен. Прошло двадцать лет с момента разговора. Много воды утекло. Реформаторы, которые предлагали мне сделку с совестью, -  в правительстве РФ. Дама - в Москве, ворочает большими деньгами. А я…а я сижу и пишу книгу, пытаясь разобраться:  прав я был или нет.  А всего - то нужно было обанкротить банк, похоронить его вместе с юридическими лицами и вкладчиками и на обломках построить новое коммерческое учреждение.
Меня мучает совесть. До сих пор она не дает мне покоя, я ворочаюсь ночью, утром пытаюсь что-то записать.  Но что могу написать я, когда написаны тысячи книг о происшедшем.  написаны в разной полярности: от ненависти до восхваления существующего режима.  И я туда же.

Будь счастлив, Человек
(Или ответ на конкурс, организованный Государственный Думой
под одноименным названием)
                Человек, его умение быть счастливым в
                окружающем  мире, умение
                противостоять  судьбе.
                Из материалов творческого конкурса-
                проекта

Это кто здесь человек? Я подошел к зеркалу и посмотрелся в него. Из зеркала глянуло  отражение. Судя по законам физики - мое. Я чуть было не подмигнул ему. Дескать, жив, курилка. Всмотрелся. Да чего, вообщем, смотреть. На тебя тускловатыми, цвета свиного студня, смотрели глазки ( Господи, где вы зеркала души!). Слава богу, нет мешков, все- таки здоровый образ жизни пошел к лицу, вернее, на пользу лицу. Седоватый ежик вместо пшеничного чуба. Это ничего, хорошо лысины нет.  Что вы хотите от особи мужеского полу в возрасте шестидесяти лет. Если верить господину Гундяеву В.Н., ( кто не знает: патриарх всея Руси Кирилл) так каждый день после шестидесяти нужно воспринимать как благодать божью. А он знает, что говорит.
Так что Человек? Можешь отойти от зеркала и задуматься. О чем? Да все о ней, о бренности. Ты прожил жизнь и у тебя есть, что о ней сказать. Как - то по- еврейски получилось: «У меня есть, что сказать». А что у тебя есть сказать? Может быть, даже в тему. Ну-ка я еще разок прочитаю:  «Человек в современном мире - в поисках счастья, вопреки времени, вопреки судьбе, вопреки всему миру». Крепко сказано. Почти по горьковски. «Человек-это звучит гордо». Я уже и забыл когда этак, по фанфарному, звучал хомо сапиенс. А то  десятилетия только и слышал: «Дорохгые россыяны (Прости меня великий и могучий…Это не я так высказался. Я бы просто не смог. Это первый-  «всенародно избранный»). «Контингент» -это я получил в подарок   в бесконечных очередях Пенсионного фонда, «Электорат»-  ну, это без комментариев! Смотрите газеты, читать не обязательно. О «Мущинах» я и не говорю. Хорошо кликуху  «Совок» в последнее время не упоминают. А то хоть за границу не выезжай.
Есть от чего разволноваться и задуматься. Неужели вспомнили о человеке. Не о гегемоне, который «Высокие горы сдвигал и менял течения рек», а о маленьком современном человеке, населяющем современный мир!  Сел за стол, скручиваю лист с текстом в кулек, смотрю на свет. Разворачиваю  и снова читаю: «Под патронажем Государственной Думы».  Бог мой!  Им- то это зачем!
«Мы свой, мы новый мир построим». Это о них любимых. Зачем им мнение «Человеков» о счастье в мире.  О каком мире идет речь?  О их, «Депутатском»,  или о мирке российского обывателя. Это ему, российскому обывателю, предлагается продумать инструмент под наименованием «Вопреки», чтобы выжить. Где он, этот инструмент «Вопреки». Можно договориться до того, что вспомним:  булыжник - оружие пролетариата. А что? Неплохой инструмент, если вспомнить последствия применения.
Нас довольно кормили понятием счастья. Это царство божье у церкви, коммунизм - у большевиков. Только  никак не пойму, чем кормит нас сейчас нью демократия. По-моему,  свободой. Ох уж это сладкая слово «Свобода». Как сейчас помню господ (именно господ!) которые призывали радоваться и пользоваться свободой. Можно подумать, что это туалетная бумага. Клюнули. Клюнули добродушные российские обыватели, устав от бескормицы и шаманских лозунгов КПСС, вроде «Больше товаров хороших и разных». Но то, что отсутствие колбасы и смена формации, совершенно разные категории забыли, несмотря на  изучение политической экономии в каждом вузе.   Ну и радуйтесь  этой самой свободе маленькие люди. Вам платят скудное жалованье, немного отличающееся от  стоимости потребительской корзины. Вы можете купить себе жилье? Можете! Можете поехать за границу? Можете. Вы все можете. Если сможете.
Твое ли это дело пускаться в философию обмана. Тебе мало начала девяностых, когда ты, имея доступ к обсуждению  абсурдных программ вроде «500 дней » на живую нитку, сметанных   явлинскими ,  пытался доказать абсурдность этих начинаний. Да   среди невинных строк Егорушки Гайдара проглядывало мурло капитализма! Он под руководством Джефри Сакса ( кто не знает: советник по переобустройству России, сотрудник Гарвардского университета) уже знал какой современный мир  построит. Жаль дедушка не дожил до светлого денечка, а то бы порадовался за внучка.
А может это твое дело написать о Человеке, о  его умении «Вопреки всему миру быть счастливым в окружающем  мире, умении противостоять  судьбе».  Это же твое. Не для тебя ли жизнь в девяностых разорвалась надвое. Как молния рвет небо, словно автогеном корежа металл  на неравные доли, так и твоя судьба разорвалась надвое. Да что там твоя! Жизнь великого народа разорвалась пополам.  На «До и после».
Пусть яйцеголовые парни с философских факультетов в современных институтах по различным правам и проблемам современного мира ломают головы над прояснением в сознании  освободившегося от социалистических понятий вроде:  «Труд, равенство, братство» человека и закладывании ему в сознании с помощью СМИ демократических ценностей. Это их работа, им за это зарплату платят, весьма неплохую. Идеологическое обеспечение, оно всегда дорого стоило.
О ком же  написать? О каком счастливом человеке? Может о Чубайсе? А что? Ты его неплохо знаешь. Видел, слушал.  Особенно его лозунг: «Торопитесь, на всех не хватит»- чего стоит. Это он о приватизации государственного имущества высказался. Чубайсовскому   умению быть счастливым в мире можно позавидовать.   Его окружающий мир ненавидит, а ему ничего. Может, это и есть   умение противостоять  окружающему  миру? Огородился бетонным забором с себе подобными на Рублевке и противостоит. Да еще легенду о покушении придумал для убедительности что вот, дескать, приходится противостоять.
Я мог бы написать звонкий рассказ о  «Человеках», ухвативших бога за бороду. О том, кто сейчас тачает рукавицы в Магаданском крае или о том, кто вагонами возил девочек в Куршавель. Они прошли передо мной во времена их расцвета и могущества.  О их пишут в детских купленных ими журналах, что они на «Последнем курсе с друзьями купили небольшой коммерческий банк. ( Представляете ларек возле института, где продаются дешевые коммерческие банки. Пару раз не пообедал,  и на тебе - «Банк в кармане»).   Конечно же, по сладким сказкам для детишек, они разбогатели благодаря собственному гениусу. О залоговых аукционах, которые устраивал не выходящий из запоев «всенародный избранный» я умалчиваю.  А как разбогатеть по иному в счастливой стране с равными возможностями, если тебя не приведет к нетрезвому папе любимая дочка и не покажет на застенчивого паренька и не скажет, что именно Рома может стать семейным кассиром.    У них все как по Шолохову: «Вот она наша власть…Любушка».
Нет, нужно написать что-то другое. Хочется услышать что-то о маленьком чеховском человечке, который: « Бац!» и - счастлив в окружающем мире. Только где  «Этот Бац?».  Где панацея счастья? Почему наша страна, как Моисей со своим народом, уже двадцать с лишним лет болтается в его поисках.
Может, написать о молодом человеке, недавнем выпускнике вуза. Начать с того, что он умен, учился на бюджетном отделении, получал стипендии патаниных и прохоровых и его наперебой приглашали в престижные фирмы с третьего курса. Ну, все как положено в счастливой стране. И вот сей молодой человек, окрыленный догматами о свободном капиталистическом обществе, написав  бизнес-план, идет в коммерческий банк ( Тот, самый, который  купил с группой друзей один из счастливых людей нашей страны) и просит там кредит для развития собственного бизнеса. Как сладко кружится голова: «Собственный бизнес»! Чем не счастье для себя и окружающего тебя мира. Но  наш герой забыл, что в банке существуют такие понятия как «Обеспечение кредита» и «Процентные ставки». И все это неподьемно для молодого  выпускника. Словом, после обстоятельного разговора с  клерком банка, счастье для человека становится весьма туманным.
Нет, тоже не пойдет. Очень уж пессимистично. Не видно  начинающего бизнесмена купающегося в лучах предпринимательского счастья.  Смеетесь? Напрасно. Это быль. Где же найти счастье для маленького «чеховского»  человечка. Ему совсем немного нужно, чтобы быть счастливым. Достойная зарплата, а уж будьте уверены, он умеет работать! Достойное жилье. Он его в состоянии купить, только не за бешеные цены и нереальную ипотеку.   Ему не нужно социальное жилье. Оставьте его нуждающимся и не могущим купит другое по социальным причинам.  Разве много человеку нужно для счастья! Господа депутаты, ухватившие жар-птицу при раздербанивании имущества некогда богатейшей страны, ответьте? Молчат господа депутаты.
Снова не то. Снова не так. Я заходил по комнате. О ком, о ком. Где примеры для поколения, входящего в жизнь. Где они, эти счастливцы.
Были у меня клиенты в банке, бывшие криминальные авторитеты. Я их и называть не могу. Они же сейчас в …  Ну, не будем об этом, все таки конкурс под патронажем тех,  где они сейчас. Тоже, я вам скажу, счастливцы! Может о них?
Еще одного забыл. Он сейчас в…. Нет, тоже не назову. Все-таки вторая палата. Так для него не было большего счастья догнать свой личный счет(!!!) до миларда. Это у них, счастливцев, так миллиард  называется.  А у него, бедняги, только восемьсот миллионов на счетах. Представляете! Жизнь не мила. На вопрос, зачем ему все это в виде мерцающих зеленым цветом цифр на табло компьютера или резаной бумаги, он отвечал: «Пусть будет». Вот вам и счастливец в окружающем мире.
Что касается остальных, не богоизбранных, то, наверное, они по-своему счастливы. Кто-то зацепился за работу и сводит концы с концами. По отношению к тем, кто не может найти работу, он счастлив. Кто-то смог организовать свой бизнес и ведет его, работая на износ в вечном ожидании прихода жаждущих «покрышевать» или алчного многочисленного чиновничества. Больших денег у него нет, но не бедствует, зная, что ему и так много удалось. Главное,  найти общий  язык с вышеобозначенными субстанциями. Один такой бизнесмен  в доверительной беседе сказал, что как он был счастлив в своем НИИ. Писал диссертацию, ходил с женой в театр, не боялся за детей. А сейчас… И махнул рукой.
Да что это я все о несчастливых. На них без слез смотреть нельзя: то до «Миларда» не хватает, то номера в Куршавеле с привезенными «ледями» не бронируют.  То «государственного имущества приватизировать не хватает». Это же не жизнь, маята одна.
Снова сижу на диване, кручу в трубочку листочек с условиями конкурса. Внимательно смотрю как в подзорную трубу. А может, действительно написать о себе. Сидишь ты, счастливец в тапочках, на диване «Словно древний грек на травке» и рассуждаешь. То одно тебе  не нравится, то другое не по душе.  Есть же старая поговорка: «Не в деньгах счастье». До полного идиотизма добавлю: « С милым рай в шалаше».
А ты попробуй, может как раз ты и есть эталон счастливого человека, который и есть  тот «Человек в современном мире», который счастлив.  Счастлив, вопреки времени, вопреки судьбе, вопреки всему миру.
Судите сами: в тридцать восемь лет- начальник областного управления Промстрой банка области. Зачислен в резерв заместителей Промстрой банка России. Как кружилась голова, когда шел по Тверскому бульвару, держа папочку с заветным приказом. Счастье? Еще какое.  Выступление на обкоме партии и о тебе заговорили как о молодом и способном.  Один из секретарей, почти  панибратски, хлопнул по плечу и сказал, чтобы готовился стать членом обкома КПСС. А облисполком быстренько выдал удостоверение «Члена облисполкома». Счастье!
Предвижу перекошенные лица: «Да он партаппаратчик, член партхозактива. Ату его!». И меня действительно « Ату» во время ельцинского перев… тьфу ты…извините великодушно. Конечно же, перестройка, извините еще раз. У нас теперь Великая Октябрьская социалистическая революция – переворот. Вот я все время и путаю.
Как сейчас слышу « Господа! ( это мы стало быть, вчерашние товарищи) Вы только посмотрите на этого плачущего большевика! (Плачущий большевик это я, который доказывал абсурдность коммерциализации специализированных банков СССР, совершенно не готовых к этому). Он же не понимает своего счастья!» Добрался-таки до главного. Это я, в глазах известного демократа господина Оболенского ( кто не помнит: он предлагал себя в качестве альтернативы Горбачеву на выборах президента на сьезде), по его демократическому пониманию не видел своего счастья. Обречь на развал банковскую систему, лишить народ сбережений так доверчиво отданных банкам! Это ли «Не счастье» по господину Оболенскому.
И прям-таки как сговорились. Когда на меня завели  уголовное дело по отказу от перехода на коммерческий режим  управления Промстройбанка, то областной прокурор, умудренный жизнью юрист, тяжело вздохнул и со словами: «Не видишь ты своего счастья. Тебе же деньги  сами в руки плывут», подписал мне пропуск на выход из прокуратуры. Снова  я не увидел своего счастья. Правительство Гайдара из штанов выпрыгивают, чтобы людей сделать богатыми, а я…   « Да бог с ним. Чего я к нему придрался. Мертвые сраму не имут.
Я видел счастье, настоящее счастье. Это когда  вышел из СИЗО, куда меня упекли ретивые «менты»  якобы за нарушение очередности выплаты платежей, на самом деле за невыполнение навязываемых условий.
-Вы свободны - бросил мне на пропускном пункте  дежурный.
-Да вы меня еще не сажали- не выдержал я, получая свои вещи.
-Иди отсюда, иди. А то найдем за что - добродушно пошутил страж порядка и выпроводил меня через каскад дверей. Я вышел на крыльцо и вдохнул прохладный сентябрьский воздух. Свобода. Честное слово, стоит иногда посидеть, чтобы ощутить, почувствовать счастье бытия.
  Дома мне на шею бросилась дочь со слезами, проговорив: «Папа, как мы за тебя волновались». Волноваться было за что.  На днях  в СИЗО (самое популярное место тех лет  для банковских работников)  якобы свершилось самоубийство:«Повесился  в камере председатель правления N-кого банка господин…  На собственных шнурках». Этими шнурками была вогнана в шок вся хоть немного соображающая часть города.( В СИЗО-шнурки! Да там штаны локтями поддерживают ибо даже ремни забирают). Тебя ждали, за тебя волновались. Это ли не счастье!
За нежелание «сотрудничать с криминалом меня должны были застрелить, о чем было любезно сообщено в добротном конверте, пришедшем по почте.  В ситуацию вмешалось ФСБ. Дело было серьезное, и мне предложили поучаствовать в этом деле в роли «Живца». Молодцы парни из ФСБ! Дело свое знают великолепно. Все завершилось удачно, я остался жив. На радостях забыл отдать бронежилет, который был под курткой. Представляете, ситуация для супруги. Муж возвращается якобы с работы, а на нем –бронежилет. Увидев меня в таком «прикиде», супруга охнула, сползла по стене и произнесла: «Боже, какое счастье, что ты  не будешь    работаешь в банке». Тоже счастье, причем простое человеческое.
Я поймал себя на мысли, что сижу и смотрю в окно. Компьютер, пользуясь случаем,  сразу же «уснул».  Совсем некстати я стал вспоминать тех, с кем меня свела жизнь, с кем развела. Сухой остаток был не в пользу живых, да и с теми нет  дружеских отношений, которые когда-то были. Им нет места  новом, чужом агрессивном для тебя  мире.   
Вышел ли я счастливым  из борьбы с окружающим миром. По моему вышел с  честью, когда отказался пожать протянутую руку высокопоставленному чиновнику, негодяю и подлецу. Оставив его в полной растерянности, я пошел дальше, почувствовав необыкновенную легкость, покидая этот ужасный мир, в котором  вращался.
Моя семья сейчас не в России. Моя дочь тоже не в этой стране, как и мои внуки. Я  счастлив, но мне грустно. Почему? Обьясняется просто:  то, что делает человека счастливым я не нашел в своей, четверть века назад еще такой родной стране.
Уважаемые коллеги. Прошу простить меня за ерничество. Но честное слово, это крик души, это боль. Я прошел все перестройку, был под следствием, сидел в СИЗО. Работал в коммерческом банке, занимался бизнесом. Потом долго летел в финансовую пропасть. Думал костей не соберу, ан нет, зацепился, выжил, как видите, да еще и пишу. Я самодостаточный человек, но есть у меня один недостаток: я не равнодушный. Если было все «фиолетово, как говорили мои студиозы, я бы вам такое написал… Но не могу. Посему решайте сами, что делать с моим рассказом. С уважением
Картина старого дома
У меня на стене висит картина. На ней старый деревянный двухэтажный дом. Такие проекты строились в пятидесятые годы. Сейчас их называют «домами барачного типа». Они были неблагоустроенными и вокруг стояли в хаотичном беспорядке дровяники, котухи для скотины и птиц. Художница четко и тепло передала прошедшее время. Время. Оно не только прошло, оно улетело, а дом стоит немой свидетель ушедшей эпохи.
Летели годы, складываясь в десятилетия. Они тоже на дворе не задерживались. Пятидесятые, шестидесятые…и, боже мой, наступили семидесятые. И хотя на окраины стройными рядами шли пятиэтажки, наш дом  стойко переносил проблемы бытия. Его, казалось, ни касались постановления партии и правительства: по-прежнему наши мамы ходили за водой на колонки, полоскали белье на Волге, а постаревшие папы мужественно занимались с заготовкой дров. Дом старился вместе с жильцами. Он грузно оседал в землю и, еще недавно высокие окна, засыпал зимой снег, а летом разросшиеся кусты шиповника закрывали их.
Наши родители уходили на пенсию. И хотя по постановлениям различного толка ткачи и прядильщики имели право уйти на пенсию раньше, этого никто не делал. Работали « пока не споткнемся», как говаривали наши мужички. Но пришло время…стали спотыкаться. Забыты социальные статусы, кто кем был. Все они превратились в  пенсионеров. Фабрика проводила их на заслуженный отдых. Действительно заслуженный. Стаж работы некоторых достигал пятидесяти лет! С одной записью в трудовой книжке: принят на работу на прядильно-ткацкую фабрику №2. У большинства был перерыв…призван в ряды Красной армии в 1941 году. И далее:  1945 или 1946- принят на работу…и все. Только вставлялись вкладыши в разделе награды и поощерения. Что  говорить: умели и могли наши родители работать. У меня  хранится родительский архив, состоящий из грамот и благодарственных писем.  И наступило время, когда не стало сил работать. Даже наш папа, который еще вел уроки в своей школе ФЗУ, переименованной в ГПТУ, и тот сдался.
Становилась привычной картина, когда наш папа, рафинированный интеллигент, не допускавший ни с кем панибратства и фамильярности, сидел на лавочке с бывшим волжским грузчиком дядей Колей Нечаевым. Они тихо распивали шкалик, выданный нашей мамой, и закусывали огурчиками, полученными от супруги дяди Коли. И уж совсем  медведь сдох, когда мимо них проходил Сергей Васильевич Соколов и на приглашение дяди Коли посидеть, поднимал голову и кричал в окно своей благоверной:
-Кать, я тут с мужичками посижу!». Я не представляю, чтобы было лет десять назад…
А сейчас из окна миролюбиво раздавалось:
-Посиди, посиди, пока я ужин сготовлю…
Все стало проще, тише. Только зачастили машины  «Скорой помощи» на поселок, да стал появляться еловый лапник, уводивший в последний путь. Может, потому и сплачивались наши родители возле своего старого дома. Становились более внимательными друг к другу, стремились помочь. А виной всему была старость и полная неперспектива переехать в более комфортные дома. И что удивительно: наши родители не роптали, а тихо тянули свой крест. Больше того, они даже радовались тому, что живут на тихом поселке, в деревянных домах. Они как бы сами себя утешали, что нет ничего хорошего в этих сырых пятиэтажках, что те кто переехал не долго наслаждались удобствами…
-Было бы здоровье - говорили мужички и, чокались, выпивая за это самое здоровье. По мере выпитого, разговор оживал и чаще звучало слово: «Помнишь…». Им, нашим папам, было что вспомнить. Дореволюционное детство, работа в страхе в тридцатые годы, войны, послевоенье. Казалось, что такого не может выдержать человек. Не может выдержать такого напряжения сил физических и нравственных. А они нет, сидят, выпивают и Бога не гневят.
Всегда жалею, что тяга к написанию меня тогда миновала, и я не записывал эти родительские  беседы тихим вечером под старыми тополями за чекушкой. Сколько всего можно было услышать, если незаметно присесть рядом.  Я призывался не со своим годом и какое-то время жил дома. И застал старость родителей и соседей.
И когда они, по зову своих благоверных , шли ужинать я смотрел им вслед и сердце сжималось глядя на их опущенные плечи, согбенные спины. Они катастрофически быстро старели. Старели и уходили. Когда я вернулся со службы, дом опустел.
Помню, когда в «матросской форме при погонах» подходил к дому, то на лавочке одиноко сидел дядя Сережа Соколов. Он подслеповато прищурился и, даже признав, для острастки спросил:  -Вить, ты что ли.
-Я, дядя Сережа,  - я подошел к нему и мы обнялись.
- Вымахал не узнать.  Глянь, Георгиевна, каков флотский!  Старик расчувствовался, шмыгнул носом и произнес грустно:
-Вот Алексей Иванович не дожил. Порадовался бы.- Мы помолчали.
-Дома-то, поди, не останешься? -спросил он. Так, больше для поддержания разговору.
-Учиться уеду, дядя Сережа- ответил  я.
-Учиться? –полувопросил сосед. - Хорошее дело, коли охота к этому делу есть. Здесь вмешалась моя мама:
-И пусть учится, Сергей Васильевич. Что дома делать. Смотри, кто не уехал из молодежи, все спиваются.
Вот здесь моя мама попала в самую точку. Сейчас эти времена называют застойными, но они еще были и пьяными. Пили крепко. Посему наши мамы не чаяли выпроводить нас с нашего поселка, да и из города тоже.
-Ну и ладно. Ты заходи по- соседски. Посидим, поговорим- мы пошли домой, а наш сосед остался на лавочке.
«Затем отчего-то начинало стучать сердце. Становилось душно. Так давит воротничок рубашки. Ты хочешь расстегнуть пуговицу, а пальцы не справляются,  и тогда ты рвешь ворот. Пуговицы, подпрыгивая, рассыпаются веселым скоком по полу. Так и мы прощались с родным поселком. Рванул воротник и уехал» -так пишу я о своем решении уехать учиться.
Пошел совсем другой отчет времени. Учеба. Она спрессовывала время, и мы считали время от сессии до сессии. До обидного мало ездил домой.
«Помнишь, старый дом, как от подьезда разбрасывались еловые лапы в никуда. После этого остальные жители становились роднее друг другу». – спрашиваю я картину, на которой нарисован наш дом.Молчит старый дом. Ему нечего сказать.
  Пришло время, когда ездить стало не к кому. Не стало матери, затем - ближайших соседей. Дом словно чувствовал себя виноватым. Он съежился, вдавил фронтоны в крышу и спрятался за переросшие его тополя. Что мог сказать мой старый дом? Время шло. Это уходило его время, а ты рвался вперед,  и некогда было присесть на скамейку и посидеть с оставшимися стариками. Потом не с кем стало и сидеть.
Наступил момент, когда я, приехав в очередной раз, пришел на наш старый поселок, не встретил своих ровесников. Кто-то перебрался к детям, а кто-то…опять этот еловый лапник. Словно неумолимый хронометр, он отщелкивал положенное кому-то время. Сейчас он фиксирует  наше время. Мимо проходили люди, кто-то здоровался, кто-то равнодушно шествовал  не глядя на сидящего на лавочке дядьку. У всех свои дела.
Я сидел, не замечая времени. Все казалось, что сейчас взорвется улица ребячьим гомоном,  выйдут скоротать вечерние часы взрослые.
Но ничего не случилось. Молчал старый дом, тихо было на улице. Даже редкие прохожие шли, по – крысиному, прижимаясь к стенам дома. Они доходили до подьезда и ныряли в него как в нору, где не было электрического света.
Смеркалось. Сумерки обволакивали нехитрые строения вокруг дома, а я сидел на лавочке. Сидел и думал. Мы долго сидели друг против друга: я и мой старый дом. Сидели и молчали. Слова были лишние. Если  заговорить, то основным словом было бы: « Ты помнишь». Я все помню, мой старый дом. Я все помню. Помню когда в твоем дворе шумела галдела малолетняя шантропа, а ребята постарше прятались в поленницах и шхерах сараев, чтобы переброситься в картишки. Я помню, когда мы первоклашки, одетые в серую форму шли в школу с цветами « золотые шары» в руках. А наши матушки провожали нас, прижав кончики платков к губам.  Ты внимательно следил за нами, когда непривычно, разбившись на пары, мы прятались от людских глаз. Заботливо прятал для прощания в подьезде. Приходило время, и мы уходили служить. И вот мы сидим друг против друга и нечего сказать. Остается только молчать.
Я не видел такого печального зрелища, пира нищеты и забвения. Зажигались огоньки в окнах. Засветилась лампочка и в нашей квартире. Но это была уже не наша квартира.  Квартиры, в которых не было жильцов, мрачно смотрели на мир синяками пустых окон. Было грустно и хотелось плакать.
С тяжелым сердцем я покидал  поселок. Было такое ощущение, что навсегда. А старый дом  долго смотрел мне вслед, как старый человек, слеповато щурясь.
Кто-то очень умно сказал, что родись живи умри в все в том же старом доме. Если у кого то была такая судьба родиться и прожить жизнь в одном доме, он безусловно счастливый человек, думал я глядя на картину своего дома, единственного свидетеля моей прошедшей жизни.


Комментатор своего времени
Стремительно летит двадцать первый век.  век информационных технологий, которые сжали наше драгоценное время, отпущенное нам сверху.
Исчезло элементарное общение, его заменили с-эм-ки,  пропал эпистолярный жанр. На смену ему пришел интернет с айфонами. Пропала привычная для транспорта картина; читающие люди. Люди уткнулись в свои «компы», одели наушники и отрешились от мира. Редко можно увидеть читающего человека, а если приглядишься, то он просто просматривают очередную «желтую» газетенку, которыми так засорен транспорт.
Еще реже промелькнет лицо, читающего книгу. Причем книгу? заботливо завернутую в газетную обертку. Остановитесь и посмотрите на этого человека. Пол здесь не имеет значения. Это, как правило, представитель прошлого века. Да, он родился в прошлом веке и скорее всего в середине. На этом моменте меня начинает клинить, так как я самый что ни на есть представитель поколения людей, родившихся в середине прошлого века. Представляете фразу, которую я с удовольствием пишу в автобиографии; «родился в середине прошлого века». Этой фразой я, как щитом закрываюсь от  сумасшедшего времени нынешнего. Времени суетливого, недалекого.  Вспомните, мои ровесники, о ком мы писали в сочинениях! «Родился в середине прошлого века», а это где -то 1840 -1850 годы. По спине всегда пробегала дрожь от прикосновения к этому времени. Времени подернутого дымкой вечности. И вздохнешь: а тут 1952 год рождения и ничего. Никакой дымки таинственности. Хотя многое исчезает из нашей памяти.  Когда я читал лекции студентам и в качестве примера приводил ситуации из действительности семидесятых, то чувствовал легкое недопонимание. Потом до меня дошло, что студиозы родились в конце восьмидесятых и даже в начале девяностых. И для них реформы Косыгина и пятилетние народно хозяйственные планы это те же столыпинские реформы для нас.
И что скажете вы? Что ты хочешь этим сказать. Ничего, отвечу я. Просто нужна память, память дневников очерков по прошлому времени. Почему мы с удовольствием читаем Гиляровского? Да потому, что он был «Комментатором своего времени», как метко заметил Паустовский К. Г.
Есть люди, без которых не представить себе существование общества и литературы. Это своего рода бродильные дрожжи, искристый винный ток. Это снова Паустовский, и сказал он это в 1955 году. Заметьте во второй половине двадцатого века. Но назвал он человека, который родился теперь уже в позапрошлом веке. Стоит над этим задуматься. А скорее всего «виновата» в этом летопись быта. Нужно знать быт прошлого, чтобы понять ситуацию случившегося. Уверен, что пройдет еще не много времени и то, что произошло с некогда великой страной, станет  предметом тщательного изучения. Нет, не думайте, я ни к чему не подстрекаю. Меня вообще навела на эту мысль идея нескольких депутатов Государственной Думы судить Горбачева. Я – «За». Его нужно судить профессионально и квалифицированно,  ибо роль личности в истории отменить нельзя. (Боже мой! Сколько  копий  ломали на семинарах по философии, с этой ролью личности в истории). Он совершил преступление против человечества одной шестой части света и не понес за это никакой ответственности. Больше того, чувствует себя героем! Судить нужно,  и если это уголовное преступление ( а на его руках кровь, тысячи жизней), то дать срок, может, даже и пожизненный. После чего отпустить. В зале суда. И расступиться, дать дорогу, как прокаженному. Отпустить, как это делали с преступниками на Руси. Ибо это самое страшное: носить преступление в себе.  Может он тогда уедет из страны и будет проедать свой фонд где-нибудь,  но только не в России.
Посему нужен свой летописец не только исторического толка (их много), но и летописец быта и уклада. Предвижу возражения: какой летописец уклада и быта! Что ты можешь сказать того, что мы не знаем. Подумаешь пятьдесят лет назад!
Еще раз говорю. Нужно. Ибо летопись быта уклада приближает к нам прошлое. Самое печальное в том, что у нас нет таких писателей. Вернее есть, но их мало. Не покривлю душой и назову Дину Рубину и Михаила Веллера. Почему себя не называю? –стесняюсь, но тешу себя мыслью, что тоже пригожусь. Только это будет не сегодня.

Похмелье
Я разрываюсь между двумя странами.  Люблю Норвегию. Искренней чистой любовью, как любят женщину, которую встретил в зрелом возрасте и она тебе нравится. Нравится со всеми своими недостатками. Ты их видишь, но они не мешают тебе любить ее. Больше того, без них она не была бы той женщиной, которую ты боготворишь.
Я жду встречи с ней. Она бывает разная моя любовь. То полоснет тебя холодными синими глазищами фьордов из-под зеленых ресниц лесов, то мурлыкнет незатейливой песенкой бесчисленных родников. Может обдать тебя холодом ледников, ползущих со скалистых вершин и уходящих в глубины фьордовских омутов. А может и обогреть теплым течением Гольфстрима. Попробуйте на вкус, покатайте на языке эти дивные, непривычно звучащие слова: фьорд... тролль... Сольвейг...
И Россия! Наверняка  понятно, что вторая моя страна- Россия. Кто она тебе?  Конечно, не любимая женщина. Мать, которая воспитала? Родина?  Родина от слова родить и ты ей за это обязан по гроб жизни. Но для этого у тебя есть физическая мать. Твоя теплокровная единокровная мать. А что делать со страной? Если уж так получилось, что Норвегию сравнил с любимой женщиной, то Россия больше подходит под непутевую родственницу. Можно даже сказать беспутную, как бы это не было горько. Ну кто как не беспутная женщина позволит себя обобрать, использовать, да еще при этом хохотать пьяным хохотом. У нее зарвавшиеся тати имущество из дома выносят, а она еще им помогает, получив за это дешевую бутылку портвейна. Высосав ее из горла, тут же падает и спит под забором. Подходите, пользуйтесь. И подходят, и пользуются. Я ее жалею, свою беспутную родственницу. Жалею той безысходной любовью, как жалеет родная мать свою оступившуюся дочь, обхватив ее голову и стеная: «Горе ты мое непутевое!». Но несмотря на свою бестолковость Россия еще что-то из себя представляет, что заставляет на нее посматривать. Но это  не вечно. Скоро очень скоро иссякнет тот живительный родник, которым всегда была сильна страна. И никому Россия не будет нужна. Даже тем, кого облагодетельствовали в начале девяностых. Кого назначили быть миллионерами. Вот здесь и произойдет то, что подумать страшно. Хотя чего страшно. Разве мы сейчас не валяемся.  Ну пусть не под забором, так около. А мимо нас со свистом и улюлюканьем мчатся птицы тройки не нашего разлива. Лихие ямщики еще и норовят ожечь кнутом. Ладно бы они были чужие, варяги. Нет! Больнее жгут свои, доморощенные. Которые совсем недавно гордо именовали себя «советский народ»  и жили на скудном социалистическом пайке. Но им как-то повезло.
Прошло  двадцать лет  с того лихолетья  когда рухнула великая страна, а «великий»  псевдореформатор  изрек: «Торопитесь! На всех не хватит».  Они, проходя мимо оборванной родственницы, презрительно смотрят в ее сторону, как на не умеющую жить. А уж они-то жить умеют. С полным размахом. Ни в одной стране мира элита, как теперь гордо называют себя нувориши, не тратит на себя, любимых, столько как в нашей стране. А чего! Зря что- ли перестройку затеивали! Вот она наша власть-то! Любушка! Прямо по Шолохову.
Затем наступил период, когда годы засвистели и помчались. Как-то по - разбойничьи, со свистом. Начало было в 1985 году. Словно старт. Только кому он был дан, и зачем. Это были уже годы не созидания, не поступи  развития. Словно тебя кто-то поднял в пыльный воздух гигантской метлой и понес как фантик конфетный. И дворник даже через пыль и грязь был виден. Все это назвалось перестройкой.
Хотя какая перестройка! Какая перестройка. Оглянемся назад на сто лет назад. И что. Да ничего. Читаем современников, которые в отличие от официальных идеологов, которые есть при всякой власти, врать не станут. «Дьявольщина, разгул спекуляций, фондовых бирж». Только с одной лишь разницей. То была действительно капиталистическая Россия, развивающаяся согласно законам эволюции. Здесь же было все по другому. В 1985 году безответственные политиканы умудрились вспять повернуть Россию советскую, с опытом социалистического строительства  семьдесят лет. А еще говорят в одну и ту же реку вступить невозможно. Еще, оказывается, очень даже и возможно. И не только вступили, но и реку времени  повернули вспять. Оказывается, не только большевики могли «Менять течения рек и высокие горы сдвигать». Птенцы гнезда ельцинского дальше пошли: они реку времени повернули. Из социализма в капитализм. Здесь они даже Владимира Ильича переплюнули. Тот утверждал, что можно из одной формацию в другую перескочить. Даже больше того, минуя оную. Но ему в голову не приходило, чтобы из капитализма в феодализм. А уж из социализма в капитализм... зажмурьтесь!
Двадцать лет пресловутая демократия идет победоносным шествием по постсоветскому пространству. Сбылась мечта демократов горбачевского разлива. И что же  видим на лицах обывателей. Разочарование.
К чему мы пришли? Благодушествуют несколько сот семей, остальные на грани прожиточного минимума. 85 процентов национального богатства сосредоточилось в руках семи процентов населения. Не многовато ли, даже для таких «реформаторов» как Чубайс. Но наш народ уникален. Он снова смеется. Хохотал, когда Ельцин развалил Советский союз. Обхихикивался, когда обмишурили с приватизационными ваучерами. Просто обхохотался, когда «всенародно избранный» президент, присвоил себе диктаторские полномочия и расстрелял «Белый Дом» с законно избранными депутатами. Веселый у нас народ. Только когда смех без причины…вспоминайте старинную русскую поговорку.
Мы входим в Европу. Входим медленно со скрипом. Скрипим отчаянно, но с каждым годом все настойчивее и отчаяннее в своей настойчивости. Очень хочется нам в Европу. А Европе - нет. Ей, старушке, хватает «новых европейцев» из стран бывшего Варшавского договора. Она с ними уже столько неприятностей огребла, и еще сколько огребет! Так те хоть нужны для обороны от мнимой угрозы, то бишь от нас, азиатов окаянных. А мы - в Европу!
   В  стране нет уже мыслителей масштаба Достоевского и Толстого, нет фигур масштаба Менделеева и Вернадского, нет руководителей, хоть в чем-то сходных с великими деятелями прошлого. Тут уже и памятник Столыпину не поможет. Хорошо хоть ставят его не за деньги федерального бюджета: министры шапку по кругу пустили.
 Нынешнее плачевное состояние хотят законсервировать, превращая страну в сырьевую периферию Запада, население – в рабов, русскую культуру – в бесполезный анахронизм. Пытаются закрепить и другие итоги, награждая высшими государственными наградами чубайсов и горбачевых, устанавливая бюсты и памятники собчакам, гайдарам и ельциным. -Грустно, господа, грустно, -  сказал известный классик. От себя добавлю:
-Не бывает светлого легкого похмелья. Особенно русского человека.

Разговор с редактором
                20- летию расстрела российской демократии
-Не хватай за штанину проходящую власть…так, философски, сказал мне главный редактор журнала, прочитавший мой  рассказ о событиях двадцатилетней давности.
-Да, произошел переворот. Скорее даже не переворот, а триумфальный приход к власти буржуазии со всеми вытекающими последствиями. Почему триумфальный? Да потому, что сытые горожане с радостью выходили смотреть, как танки Ельцина расстреливают российский парламент - в который раз забубнил я.
Редактор протер очки, устало посмотрел на меня:
-Что ты хочешь? Будить сердца людей? Не пройдет. Не у кого будить. И зачем?  Те, у кого ты злобно треплешь брючину получили собственность и никогда ее не отдадут. Ты тут хорошо написал про слова Гайдара. ( Он пошелестел рукописью и нашел нужную страницу).
-Хорошо написал, мне нравится. Но, повторяю, они собственность никогда никому не отдадут. Да и кому? Народу? Не смеши меня. Это что это за общность такая: народ. Это «дорогие россыяне», что ли. Привыкай к другим словам: электорат, контингент и, наконец, толпа.
-Может, сразу «Чернь», и пороть на конюшне - ядовито вклинился я. Не прошло. Редактор вздохнул:
-Все ерничаешь. Напрасно. А разве уже не порют?- Редактор откинулся на кресло. Я промолчал.
-Чай будешь? – неожиданно спросил он. После моего утвердительного кивка, потянулся к подоконнику, включил видавший виды чайник. Тот, с готовностью принести пользу, зашумел. Редактор поправил очки и продолжил.
-Не смеши меня. Ты же сам рассказываешь, как рабочий класс пропивал ваучеры. -Не перебивай - быстро сказал он, заметив мое ерзание.
-Наперед знаю, что ты скажешь. И не упоминай мне о Чубайсе. У меня аллергия на рыжее. Ничего ты мне нового не скажешь. Твоя теория эффективного  собственника  никому не нужна и не интересна. Твоих эффективных собственников измазали красной краской как красных директоров и отправили в небытие.
-И меня в том числе - ввернул я.
-И тебя тоже. Тебе даже больше досталось. Тебя как …ты не любишь слово «банкир»…А вспомнил,…как банковца социалистической ориентации уничтожили, чтобы ты даже не возродился. А то не дай бог зацепишься, прорастешь и возродишься. А с «черной меткой» Геращенко ты никому не нужен. Ты же понимаешь политику режима. Режима власти буржуа. Бур-жу-а! И те, кто ухватил эту власть, будь уверен, никому ее ни когда не отдадут. Их назначили быть миллионерами. Понимаешь. Наз-на-чи-ли! Редактор даже подскочил на стуле, демонстрируя свое возмущение моей тупостью.
-Отчаянно засвистел чайник. Редактор достал коробку, вынул два пакетика чая, положил их в стаканы и залил кипятком. Делал он все это медленно, явно собираясь с мыслями. Он, главный редактор,  призван отделить семена от плевел. Это вроде бы как черное и белое. Проще, конечно, отказать мне под каким-то благовидным предлогом и вытереть пот со лба. Одним писакой - больше, одни меньше. Но он был еще старой закваски, мой главный редактор. Он понимал, что я прав. То, что случилось в стране, нуждается в тщательном пересмотре и в назывании вещей своими именами. Посему выгнать меня с моей рукописью он просто не мог. У него сохранилась совесть.
Мы сидели молча, дуя на обжигающий чай.
-Мне в твоей работе многое понравилось. Категоризма много, но в целом хороший исторический обзор. Но пугает твоя цель: назвать существующий режим преступным. Так?
Я молча кивнул.
-Дать Ельцину оценку? Я снова тряхнул головой.
-И зачем? Кому это нужно. Признано и возведено в государственный фетиш, что расстрел Верховного совета был исторической неизбежностью. Подожди - остановил он рукой мое нетерпеливое движение.
-Что было бы, если бы власть перешла к ГКЧП. Правильно! Военное положение. Я с тобой согласен: никакой гражданской войны бы не было. Но и ничего бы не было. Не было у КПСС программы, как выйти из талонной системы. А мыслить экономически она не могла. Даже человека способного на это не было. - Редактор зябко поежился и посмотрел в окно. За окном набирало силу серое угрюмое, под стать настроению, петербургское утро. Через облака пробивалось чахлое желтушное солнце.
Мы молчали. Я понимал, что пора уходить, но редактор не гнал меня. Всем своим существом он понимал, что я был прав. Хоть и категорически, но прав. Слишком уж хороша была теоретическая база у чубайсистов. И время внедрения программы перевода страны на капиталистические рельсы было выбрано тоже очень удачно. Все предусмотрели  «реформаторы»! Парни из Гарвардского института международного развития честно отрабатывали заработную плату.
После ухода необычного посетителя редактор не успокаивался. Ходил бесцельно по кабинету, все валилось из рук. Он никому не признавался, что был там.  Там, где президент узурпировал власть. Когда 4 октября в 9.00 утра по верхним этажам Дома Советов ударили танковые орудия. Снаряды были кумулятивные. Это значило, что там не останется никого в живых. Уничтожали наверняка. И кого? Народных избранников. Данные до сих пор противоречивые, но известно одно: около 1400 человек. 1400 человек взорвано и расстреляно. По совпадению с ельцинским указом: №1400.
Танковыми выстрелами разбили идеалы народовластия. А они крепко вошли в плоть и кровь  народа, теперь уже не советского. У редактора было много претензий к советской власти и к коммунистам вообще, хотя он и носил в кармане партийный билет. Но разрешать идеологические споры огнем…? Нет. С этим мириться нельзя. Должна быть оценка происшедшему. Должны назваться имена преступников, должно быть соответствующее название этого дня. Годовщина трагедии обязывает к её объективному осмыслению.
Редактор выдвинул ящик. На дне коробочки из-под часов лежала медаль. О ней мало кто знает. Она называлась «Защитнику свободной России». Рядом лежала небольшая  вырезка из газеты. Он развернул начинающий желтеть листок и невесело усмехнулся: - Надо же, сохранил! «Награждение медалью «Защитнику свободной России» производится Президентом Российской Федерации. Медалью «Защитнику свободной России» награждаются граждане Российской Федерации, иностранные граждане и лица без гражданства за мужество, проявленное в защите конституционного строя в период попытки государственного переворота 19–21 августа 1991 года, за заслуги в проведении в жизнь демократических преобразований, экономических и политических реформ, укреплении российской государственности, за вклад в решение национальных проблем».
-Вполголоса прочитал он.  А ведь тогда поверил! Поверил, что что-то произойдет в нашей заскорузлой жизни. А оно вон как обернулось: вначале развал СССР, затем расстрел парламента. И что интересно: никто не вмешался из мирового сообщества.
Похмелье пришло быстро. Он помнил, как сорвалась государственная акция по празднованию 15-летней годовщины демократических преобразований. Он помнил, как стояли штатные крикуны у внезапно возникшей решетчатой стены Белого дома и пытались изобразить радость, а к воротам Белого дома тянулся  ручеек людей. Они наклонялись и клали …свои медали. И так же, молча, уходили. Никто даже не прокомментировал это событие. Это был кризис нынешней власти, это был кризис доверия.
Редактор убрал медаль и листок в коробочку, закрыл ящик. Событиям  1993 года исполнилось двадцать лет. Занятым собственными проблемами российским гражданам сейчас это без разницы. Выжить бы! А идеологи от власти даже название изобрели: одна из первых бескровных цветных революций. Здесь он усмехнулся: придумали же. Хотя чего придумали:  в 1990т году погибли три человека. Всего лишь три. Это не минимум 1400, когда президент распоясался. И результат. Прошло 20 лет, а у нас до сих пор   нет новейшей истории. Достаточно послушать  телеобсуждения в студии Владимира Соловьева, чтобы понять: общество не договорилось о том, что с нами было. Эта история не остыла. Она продолжается. И мы в ней живем.
Редактор вздохнул. Вопрос «Что делать?» придуман не нами, но разрешать его нужно. Слишком велика трагедия  произошла в 1991: большое и цельное, сильное и справедливое государство, требующее реформ, но не развала, исчезло из-за амбиций, жажды личного лидерства и самовластья. И если 1991 год – трагедия, то 1993год-это преступление. Никто не наказан.
А чтобы не забывался наш благодетель -президент (шутка ли число миллиардеров в стране  растет. Прямо-таки сталинский принцип в жизнь: «Жить стало лучше, жить стало веселей».) памятник счастливые потомки решили ему поставить. А тут еще 80-летие со дня рождения Ельцина подвалило.  Как же без памятника.  Да пошире, повыше! Куда уж выше: десятиметровый памятник из белоснежного мрамора. А  то, что этот памятник от людской ненависти почернеет! Ничего страшного. Современные идеологи уже и аналог придумали усопшему. Петра Первого, дескать, тоже ненавидели.  Формируется президентский центр. А как же, а вдруг забудутся. Память людская такая короткая, а так в ней, памяти, хочется остаться, наследить в истории. Конечно  не расстрелом, а вот где других дел набраться...? Вот тут-то президентский центр и потребовался. Это не беда, что стоимость центра венценосному Б.Н.перевалила за три миллиарда рублей. Для себя же, любимых, стараемся. Даже бывшая кремлевская принцесса Таня Ельцина все свои замки побросала и приехала в Россию. Не опоздать бы! Такой пирог!
  В европейских странах существует негласная традиция не описывать в школьных учебниках современников. Не навязывать суждения по только что миновавшему периоду истории, не восхвалять и не принижать недавно ушедших лидеров, пока общественное мнение не уляжется и не придет в равновесие.  Пока сама история не вынесет им свой вердикт. Как просто. Но это не для нас. Мы вообще нация крайне эмоциональных суждений – мы, то поклоняемся, то ненавидим. От обожания государственных деятелей можем перейти к полному их уничижению. Это описано еще в «Характере русского народа» Н. Лосского. Так что ничего нового.
Редактор сел за стол. Достал злосчастную рукопись. Заголовок «Я жил в большой стране»- был написан от руки. «Маялся как назвать»-профессионально подумал редактор.
-Мил человек! Да разве ты один…Крепко же тебя жизнь достала, если ты пишешь так о стране, которая тебя вырастила.- Редактор снова углубился в полюбившийся ему абзац.
«Россия! Кто она тебе. Конечно же не любимая женщина. Мать, которая воспитала? Родина?  Родина от слова родить и ты ей за это обязан по гроб жизни. Но для этого у тебя есть физическая мать. Твоя теплокровная единокровная мать. А что делать со страной? Если  так получилось,  то Россия больше подходит под непутевую родственницу. Можно даже сказать беспутную, как бы это не было горько. Ну кто как не беспутная женщина позволит себя обобрать, использовать, да еще при этом хохотать пьяным хохотом. У нее зарвавшиеся тати имущество из дома выносят, а она еще им помогает, получив за это дешевую бутылку портвейна. Высосав ее из горла, тут же падает и спит под забором. Подходите, пользуйтесь. И подходят, и пользуются.
Я ее жалею, свою беспутную родственницу. Жалею той безысходной любовью, как жалеет родная мать свою оступившуюся дочь, обхватив ее голову и стеная: «горе ты мое непутевое!». Но, несмотря на своею бестолковость, Россия еще что-то из себя представляет, что заставляет на нее посматривать. Но это же не вечно. Скоро очень скоро иссякнет тот живительный родник, которым всегда была сильна страна. И никому Россия не будет нужна. Даже тем, кого облагодетельствовали в начале девяностых.  Вот здесь и произойдет, что подумать страшно. Хотя чего страшного. Разве мы сейчас не валяемся на мировой обочине?  Ну пусть не под забором, так около. А мимо нас со свистом и улюлюканьем мчатся птицы тройки. А лихие ямщики еще и норовят ожечь кнутом. Ладно бы чужие, варяги. Нет! Больнее жгут свои, доморощенные. Они совсем недавно гордо именовали себя «советский народ»  и жили на скудном социалистическом пайке. Но им как-то повезло. Хотя прошло уже двадцать лет и они, проходя мимо оборванной родственницы, презрительно смотрят в ее сторону, как на не умеющую жить. А уж они-то жить умеют. С полным размахом. Ни в одной стране мира элита, как теперь гордо называют себя нувориши, не тратит на себя, любимых, столько как в нашей стране. Почему и нет! Зря что -ли перестройку затеивали! Вот она наша власть-то! Любушка! Прямо по Шолохову.
- «Чай мы теперь хозяева» (ударение на последнем слоге). Это не мои слова. Это слова ткачих с «Красной мануфактуры», когда к ним пришла в гости Н.К.Крупская. Так что подзаборная Россия заплатила за свой угар девяностых непомерную для себя цену за счастье нескольких тысяч семей, которые наслаждаются жизнью, захлебываясь в роскоши. И вы думаете кого-то это раздражает? Да бог с вами. Какие ни какие условия созданы. «Хоть и жидко но сьедобно, хоть мала, но конура»-писал известный бард. Жрите, лакайте, чешитесь и спите. А если оскалитесь? Тут же ожгут хлыстом спецназа по спине! Не верите? Читайте любимца интеллигентов Егорушку Гайдара, ноне почившего в бозе: «Чем больше миллионеров, тем необратимее реформы, так как разбогатевшие будут защищать нажитое с оружием в руках». Достойный внучок у Аркадия Голикова. Жаль дедушка не дожил. Вот бы порадовался!
Нет, ему сегодняшний посетитель явно понравился. Он его и раньше знал, но чтобы так раскрыться… Вспомнить только. Что он сказал: «Своим инстинктом самосохранения нынешняя власть мне нравится. Это вам не КПСС: ограничилась руководящей и направляющей силой общества и все». А сейчас, при президентской власти!  Ей, элите, нужно отдать должное. Она умеет себя защищать. Как в свое время В.И.Ленин заявил на весь зал, что есть такая партия, которая может взять управление страной. Так и нынешние толстосумы обзавелись собственной партией. А уж как они любят партию, и как партия отвечает им тем же! Преступления! Да что вы! Какие преступления! Коррупция. Ату ее... Да мы ее... А до сих пор нет законодательства о конфискации имущества. Та же любимая партия, детище власть держащих, отводит проект закона о налоге на роскошь».
«Все так, все так»- бубнил редактор себе под нос и ероша волосы на голове.
Как же все – таки «лжедемократы» умудрились вспять повернуть Россию советскую с опытом социалистического строительства  семьдесят лет. А еще говорят в одну и ту же реку вступить невозможно. Еще, оказывается, очень даже и возможно. И не только вступили, но и реку времени  повернули вспять. Оказывается, не только большевики могли «Менять течения рек и высокие горы сдвигать». Птенцы гнезда ельцинского дальше пошли: они реку времени повернули. Из социализма в капитализм. Здесь они даже Владимира Ильича переплюнули. Тот утверждал, что можно из одной формацию в другую перескочить. Даже больше того, минуя оную. Но ему в голову не приходило, чтобы из капитализма- в феодализм, а уж из социализма -в капитализм...зажмурьтесь!
Редактор вздохнул, закрыл рукопись. Подержал ее в руке. Словно проверил на вес. Затем как-то очень решительно открыл ящик письменного стола и бросил материал. Пусть полежит.
-«И это пройдет» - подумал он и с грохотом задвинул.

Разговор-биография
Мне шестьдесят лет. Вполне солидная причина, чтобы оглянуться назад и поразмыслить. Тем более, что я человек пишущий. В глубине памяти проносится исчезающее прошлое.  Нет большего желания постараться ухватить его, остановить на мгновение, прежде чем оно исчезнет навсегда.
Иногда это удается, и ты вознагражден теми картинами, которые выплывут из тайников памяти. Тогда родятся рассказы, которые именуются мемуарно-биографическими очерками. Не спеши читатель морщиться, что,  дескать, снова биографии. Не спеши, повторяю. Я же не описываю дотошно, как  работал в речном порту со всеми вытекающими показателями грузооборота. Мне интересно донести до ума современного читателя   поступь времени, в котором жил и работал. Как жила страна в пятидесятые, шестидесятые годы. Это цикл рассказов: «Я родом с Волги» или изданный в Санкт-Петербурге в 2008 году, сборник  рассказов «Детство на окраине». Боюсь, что это направление для современной молодежи будет скучновато, а старшему- в самый раз почитать вечером. Посмеяться, погрустить. Не полениться, слазать на антресоли, достать старые потертые альбомы и посмотреть картинки своего детства.
Есть такие эпизоды в жизни, которые не забываются никогда. И в памяти копаться не нужно. Нужно только сесть и потянуть ниточку воспоминаний. Что касается мужчин, то это, конечно,  служба в армии или на флоте. Сейчас в новой постсоветской России эта тема не актуальна, так как для молодого человека, которому угрожает  перспектива быть призванным в ряды Российской армии, это  страшилка номер раз. Избави Бог, я его не виню. Я, может быть, тоже постарался «откосить» от  злополучного года в этой кошмарной армии. Но тогда в семидесятые годы служба в армии и на флоте была неизбежна, и, простите, молодое поколение, была действительно почетная. Да и кому ты нужен, если не служил. С тобой девчонки  танцевать откажутся. Не верите? Читайте сборник рассказов: «У меня шапке ленты». В нем всего хватает: и юмора, и раздражения.
В итоге наступает момент, когда ты заявляешь, что все, Родина, я отслужил. У меня нет перед тобой долгов. И Родина тебе благодарна за службу срочную и перед тобой открываются двери подготовительных отделений всех вузов страны. Читайте рассказы «Я из МГУ», я там все подробно описываю. Даже ради этого служить стоило. И пусть нарком Луначарский посмеивался над рабфаком (так назывались подготовительные отделения). Он их называл «Пожарными лестницами, поставленными к окнам университета». Шутил, но не зло. А как  можно было поступить в ведущий университет страны, если ты  в средней школе не учился. И не потому, что не хотел, а десятилетки в поселке не было.
А что стоит романтика студенческих лет. Что противники биографического цикла замолчали? То- то и оно. Сами, наверняка, альбомы, студенческие штормовки храните и внукам байки о сессиях, о третьем семестре рассказываете. Вы почитайте с ними мой сборник рассказов «Яростный стройотряд». Почитайте, не бойтесь. В 2008 году этот цикл в конкурсе «Добрая лира» в Санкт-Петербурге занял первое место и рекомендован в качестве внеклассного чтения ученикам средней школы. Оказывается, есть место романтике трудовых семестров даже в стране с капиталистической экономикой.  Да, внуки, была такая уникальная страна СССР. Союз Советских Социалистических республик, кто забыл или не знает. В ней  можно было получить бесплатное образование. Но с одним условием: тебя ждало распределение по окончанию вуза. Правда, бывало такое, что твое желание не совпадало с намерениями выпускной комиссии. Но мне повезло. Я уехал на крайний Север. Мурманская областная контора Госбанка СССР  с радостью приняла меня и отправила еще дальше: в самый северо-западный поселок страны Никель. Это целая эпопея, с которой я, несмотря на давность лет, не могу расстаться. Но для начала можно посмотреть рассказы : «Уедем в дальние края». В них-и романтика Заполярья, и первые встречи со странами Скандинавии. Много чего написано. И так двадцать пять лет. В память служащих банковской системы написал рассказы, обьединенные под названием «Заметки из банка». Этими рассказами я снимал напряженность и однообразие своих лекций в Мурманском государственном техническом университете. Высидеть девяносто минут даже при любви к специальности сложно. Вот я своих студиозов и развлекал байками о особенностях эмиссионно-кассовой работы и инкассации. Высше для меня похвалой было, когда из глубины аудитории раздавался вопрос, где можно купить книги.
  Время шло, и я вырос до начальника областного управления Промстройбанка по Мурманской области. Наряду с производственной карьерой стал инструктором подводного плавания и лыжником-марафонцем на пятьдесят километров. Был уже ветераном марафонских забегов на празднике Севера.  Эта тема ждет своего часа.
Но было и печальное. Исчезла страна под названием СССР. Умерла эта страна некрасивой смертью.  Как утверждает обслуживающая новый класс буржуазии «независимая» пресса, это была историческая неизбежность. Не берусь судить события тех лет, но я, прежде чем делать такие выводы и славить тамошних преобразователей, дождался бы суда истории. А свое слово я сказал. Вдруг и к моему мнению прислушаются. На этот счет есть сборники рассказов: « Философия возраста», «Слайды Питера», «Город детства».  Они жесткие, нелицеприятные. Их избегают печатать. Я и не настаиваю. Но они есть и это моя позиция.
Но чтобы ты, дорогой читатель, не заскучал от творчества отставного кандидата экономических наук, доцента Мурманского государственного технического университета, Международного банковского института, автора с полусотни печатных и научных работ, двух монографий и много чего другого, связанного с научной и производственной деятельностью, я предложу тебе сказки. Да сказки, которые написал сам. Бывает такое. Особенно они хорошо пишутся, когда ты бродишь по историческим местам городов разных стран, копаешься в развалах «Блошиных» рынков. Будьте уверены, что даже человек, никогда не пробовавший себя в эпистолярном жанре может что-то набросать от избытка эмоций. Ну как было не написать сказку-рассказ под названием «Щелкунчик», если я вытащил его из самого глубокого ящика на барахолке под мостом Грюнелюка в Осло. Это был старый-старый механизм для приспособления колки орехов. Он даже на своих собратьев, заполняющих витрины магазинов Европы перед Рождеством,  не был похож. Больше того, он был самодельным. Вот так и родились сказки-рассказы: «Сказки Кампена», «Сказки с блошиного рынка». А если вы бродите по местам, связанным с жизнью знаменитых людей? Неужели вам не захочется поделиться своими впечатлениями, а может даже и догадками. Это же были люди, хоть и знаменитые. Так родился сборник рассказов: «О Норвегии с улыбкой».
Биографию можно писать бесконечно. Это вроде как перебирать свое барахлишко в ящичке, в котором как в пословице: «Много товара всякого у дядюшки Якова».  Не волнуйтесь, там ничего особенного нет. Но скажите, какой мужчина  удержится от соблазна, и прежде чем выбросить старый утюг, не раскрутит все болтики и спрячет их подальше. Потом и сам забудет куда спрятал. Но он твердо знает, что они у него есть, но где- не помнит. Вот нечто подобное случается и с памятью.
Такова человеческая биография,  состоящая из этапов, событий. Но   если она еще попала на смену эпох! Когда  прервалась цепь времен. Куда там Шекспиру. Он и рядом не стоял с птенцами гнезда ельцинского. Тогда держитесь: писать вам и писать. Главное, чтобы это было интересно читателю или хотя бы твоим друзьям и близким.
Поэтому, если я вас заинтересовал, то читайте недавно вышедшую в издательстве « STELLA» книгу-трилогию «Записки неизвестного соотечественника», в которой автор разворачивает свою биографию на фоне событий, которых набралось  немало.
А что дальше? Скажут те, кто хотя бы досмотрит три тома. А дальше, дорогой читатель, наступает  пенсионная пора, когда ты  никому не должен. Это пенсия. Ее большинство людей боится как огня. Напрасно. Главное, чтобы было чем заниматься.
За время, которое по старинке называют «Заслуженным отдыхом» я написал рассказ-повесть « Кто вы, подполковник Галямин» . Этот рассказ стал финалистом в  международном литературном конкурсе «Вслед за путеводной звездой»,
 вошел в лонг-лист Каверинского международного  конкурса, что проходил в городе Полярном  Мурманской области  Написал и получил первое место и денежную премию (!) в конкурсе имени Ю.Рытхэу за рассказы «Люди тундры» и «С  Амундсеном на фюзеляже». За рассказ «Волшебными тропами переводов»  стал дипломантом конкурса «Литературная Вена-2012».  2013 год начал тем, что за рассказ «Рулетка» награжден премией (издание книги) имени О.Бешенковской от Международной гильдии писателей. Ждут своего часа такие рассказы как «Адвентфьорд», «Кукушка(старый снайпер)».
Не буду утомлять вас, читатель. Каждый рассказ или повесть для писателя детище, а про детей говорить можно долго.
У каждого человека, я уверен, есть свои задумки. Вот и дерзайте!  Только не сидите на лавочке, а реализуйте все, о чем вы мечтали на работе за компьютером, за написанием финансового отчета, составлением бухгалтерского баланса. Вы же творец и создатель своей биографии.
Учите историю, господа
Мчится по России двадцать первый век. Мчится размашисто, напористо. Сжимается время, кажется, уплотнились единицы времени. Народ разучивается читать, смотрит комиксы. Слушает бездарных безголосых певцов, переживает за мыльные сериалы. Очередное правительство ведет страну в неведомо куда, отвлекая еще думающих мега проектами, вроде Сочи-14, футбол-18. Иных проблем в стране нет. Наш народ, некогда  могучий, просвещенный, еще читающий, по привычке гордится своей историей. Но какой историей. Новые демократы старательно перекраивают историю, меняют праздники. Тратят бюджетные деньги на шоу,  вроде «Бородинскому сражению-200 лет».
Докатились до того, что попытались любить то, что ранее отрицали. Попытались любить даже царизм, а того, кто с ним боролся, обьявить злыми силами. Экономическая составляющая капиталистического способа производства забыта начисто, а вот идеология… Славься, одним словом. Несмотря на дефициты бюджетов всех уровней, полетели со  стен домов таблички с названиями улиц революционеров и народовольцев. Но что интересно,  никто из живущих, уже или не помнит или еще не знает, что кроется за такими организациями как «Земля и воля». Что интересно только историки могут сказать, что организация эта распалась на две  «Черный передел» и «Народная воля». И «Народная воля» ставила себе цели такие же как и в 1991 году: свобода слова, печати, народное представительство в органах управления, и главное, равенство. И что получилось в том и ином случае. Что стало с царским правительством, мы знаем, а вот что будет с …их правительством под руководством поочередно сменяющихся лидеров, пока нет.
История вообще штука сложная. Это политическое орудие воспитания масс. Это идеология в первую очередь. В наше время с этим туго. Историю то раскрашивают, то разрушают. Но писать правду никто не желает. Ну скажите чем помешала советская история. Но кроме мировой войны ничего не популяризируется, и то уже шоу-фильмами. Понятное дело, что не выгодно. Мало невыгодно: опасно.
Есть такое понятие как историческая память. Так вот новые идеологи в разрушении этой памяти крепко преуспели, что привело к разрушению самоидентификации. Человек перестает понимать кто он такой, откуда у него корни. Какой народ он представляет. «Дорогых россыян?» Перестает гордиться своим народом, своими предками. Мало - гордиться, стесняется принадлежности к своему народу. Сколько раз я ловил себя на том, что стесняюсь быть русским и радуюсь, что скашиваю под немца и поляка. Почему под эти национальности? Да они, так же как и я плохо говорят по-английски. И вообще лучшая часть некогда русского народа (не путать с россыянами!) пытается уехать в какую-нибудь цивилизованную страну, где тебя будут уважать, а не смешивать с общеизвестной субстанцией, о которой вспоминают, когда она прилипает к подошве. Это не шуточки. Длительное вранье, оболванивание народа ведет к самому страшному: гибели государства. Или к распаду, что практически одно и тоже. Встают перед глазами работы Льва Гумилева, который простым доходчивым языком предупреждал о распаде СССР. Не послушались. Что получилось? Чудом, с помощью США, удержали Россию, но надолго ли?
Что думает себе власть, спросите. Власть думает как сохранить свою собственность четверть века назад свалившуюся им на голову или приобретенную путем изощеренных рейдерских захватов. Конечно, власть боится бунтов, терроризма. Да и за себя, любимых, страшно.  Посему мы наблюдаем такие меры охраны, которые не снились в эпоху социализма.
Поэтому возникает ностальгия. Еще живы старшие поколения, помнящие преимущества социализма, перед которыми меркнут такие проблемы как вожделенная докторская колбаса. Колбасу придумали  идеологи, чтобы опорочить социалистический строй. Да, Горбачев завалил продовольственную программу. А этот, первый всенародно избранный, что сделал? Не пожелаю ему царства небесного. Закупил продукты. А кому их жалко. Особено модифированных. Жрите на здоровье! Гмм. Какое уж там здоровье. Так вот около трети населения мечтают о возврате назад. Конечно, утопия, согласен. Треть,- за западную демократию. Я их понимаю, но жалею. Наивные! Кто вам это даст. Они что зря флагами с танков махали, и декреты на коленях подписывали. Ну а   40 процентов возжелали идти своим путем. Ох этот свой путь! Кто его знает! Ау! Может сначала разобраться кто мы?
Молодая демократия? Но наверное хватит бегать в коротких штанишках. ребеночек вырос. По- прежнему тоталитарная республика или просто бандитское формирование? Хотя нет, в нем хоть дисциплина есть, и они друг у друга не воруют.