Елена Лаврова. Террористка баба Нина

ЕЛЕНА ЛАВРОВА

ТЕРРОРИСТКА БАБА НИНА

Баба Нина открыла глаза и прислушалась. Был предрассветный час - ещё темно и тихо. Она не понимала, что её разбудило. Наверное, тишина и разбудила, подумала она. Весь вечер и всю ночь над селом, где она жила, с украинской стороны, свистя, неслись снаряды, падая на близлежащий город, и на северо-западе гремела канонада. Иногда снаряды падали и на село, и тогда, если на месте падения снаряда, оказывался дом, то он рушился и занимался пожар. Тихо бывало только по утрам, когда украинские артиллеристы отдыхали после ночных «трудов». А где-то с 12.00, выспавшись и наевшись каши с тушёнкой, они принимались за своё чёрное дело.
Жители села за полтора года войны отвыкли от тишины. Она привыкли засыпать в сырых подвалах своих домов под грохот танковых, гаубичных и «Градовых» выстрелов, доносившихся с улиц. Тишина казалась им неестественной и подозрительной. В тишине зрела будущая канонада. Тишина была чревата ужасом и смертью. А канонада стала привычной и будничной. Под неё занимались днём хозяйственными и прочими делами, и привычно, на слух, определяли, где упало, далеко или близко. Если близко, то на всякий случай прятались в подвалы, пока снова не начинало падать далеко. Баба Нина тоже не доверяла тишине. В тишине она спала чутко , и всегда была настороже, часто просыпаясь и прислушиваясь. В подвал своего дома старушка никогда не спускалась; он и оборудован-то для житья не был. Впрочем, у кого был? До войны никому бы и в голову не пришло оборудовать подвал своего дома в подобие жилого помещения. В подвалах хранили банки с закрутками. Банки с закрутками отлично себя чувствовали в темноте и прохладе. Спускали в подвалы всяческий хлам: старую сломанную мебель, например. Выбросить жалко, починить руки не доходят, и пусть лежит, а вдруг, когда-нибудь дойдут руки-то. А вот пришло лихое время, и пришлось людям спускаться в свои подвалы, проводить в них электричество, а и то зря старались, потому что украинская артиллерия специально била по подстанциям, чтобы лишить жителей городов и сёл освещения, отопления и информации. Ставшее бесполезными электрические лампочки впоследствии пришлось заменять старомодными, но надёжными керосиновыми лампами, а у кого керосиновых ламп не было, то допотопными свечами, спасавшими человечество от тьмы на протяжении тысячелетий. Пришлось спускать в подвалы раскладушки и кухонные столы, мастерить топчаны или нары, прибивать дополнительные полки для всякой всячины, необходимой в хозяйстве: кастрюль, сковородок, посуды, одежды, детских игрушек и книг.
Да, в подвал баба Нина не спускалась, хотя подвал в её доме был. Она боялась не столько подвала, сколько крутой деревянной лестницы, по которой нужно было туда спускаться. Ступенек было девять, они полусгнили, заменить их было некому, и, подломись одна из них, можно было сломать себе не только ногу, но и шею. Поэтому подвал, как средство защиты и спасения от обстрелов, баба Нина отвергла раз и навсегда, и спала в доме. Или в летней кухне, если позволял сезон и погода. Теперь, правда, у неё не было ни дома, ни подвала. Его завалило кирпичами и досками.
Баба Нина опустила голову на старые тряпки, свёрнутые валиком, заменявшие ей подушку. Но тотчас услышала то, что её разбудило: писк! Не мышиный писк и не крысиный! Это был плач новорождённого котёнка. Крысы и мыши давно не досаждали бабе Нине. Никакая уважающая себя крыса или мышь не пойдет туда, где нечем поживиться. А поживиться у старушки было нечем. Баба Нина осторожно опустила ноги в шерстяных носках на пол, и сразу попала в старые калоши, заменявшие ей домашние тапочки. Она встала, вздула свечу и осмотрела углы жилища, в котором обитала последнюю неделю. Свет свечи выхватывал то выбеленную известью печурку, на плите которой стояли две помятые кастрюли, окошко, заколоченное изнутри досками, то угол, заваленный тряпьём, то ложе, на котором спала старушка – древнюю раскладушку, застеленную не менее древним ватным матрацем и красным ватным одеялом. Баба Нина сделала шаг к тряпью, сваленному в углу. Да, так и есть! Это была соседская кошка Машка, пробравшаяся в её лачугу, улегшаяся на тряпьё и теперь занимавшаяся трудным и ответственным делом – она рожала. Один котёнок уже ползал возле брюха матери, тыкался в него носиком, но вскоре зачмокал и заработал лапками. Баба Нина стояла и умилялась, глядя на роженицу. Что ж, думала она, значит, Бог послал! Будем жить вместе.
Баба Нина вернулась на своё ложе и прилегла, ожидая рассвет. Кошка пришла к ней в её бедную лачугу, потому что ей некуда было больше идти. Дом, по соседству, в котором обитала Машка с хозяевами, был разрушен двумя снарядами, влетевшими в крышу. Два других снаряда влетели в крышу дома бабы Нины. Хозяева соседского дома во время обстрела, сгубившего их дом, сидели в подвале и едва успели выскочить, когда занялся пожар. Когда дом сгорел, они собрали, что уцелело в летней кухне, а уцелело немногое, и уехали. А о Машке забыли. Или не забыли. Им было не до Машки.
А баба Нина во время обстрелов спала в летней кухне. Кухня тоже пострадала. С неё взрывной волной сорвало шиферную крышу. А баба Нина, когда начался обстрел, постелила матрац и одеяло на полу возле раскладушки и лежала, молясь Господу о спасении. Господь сохранил ей жизнь, но отнял дом. Зачем он сохранил ей жизнь и это убогое жилище? Зачем? Должно же этому быть какое-то объяснение?
Баба Нина уснула. А когда проснулась, её семья пополнилась. Теперь у неё была кошка и четверо котят. Баба Нина встала и начала хлопотать по хозяйству. Хозяйство было более чем скромное. Она сварила себе манную кашу на воде. Молоко надо было теперь беречь для кошки. Она покормила кошку, полюбовалась на котят. Трое были рыжими, а один бело-рыжий. В папашку, подумала баба Нина. Машка-то была обычной серой полосатой кошкой. Старушка взяла палку, ведёрко, и отправилась к колонке за водой.
Колонка была в дальнем конце улицы. Баба Нина шла и отмечала, какие изменения на улице произвела ночь. Три дома были разрушены. Возле дымящихся развалин хлопотали растерянные хозяева. Им помогали соседи, собирая в кучи во дворе то, что не успело сгореть: остатки мебели, посуды, полуобгоревшие ковры. Возле  двух домов стояли автомобили с поднятыми крышками багажников. Люди собирались уехать как можно дальше от родных разорённых гнёзд. Те, чьему сердцу ближе была Россия, устремлялись туда. Те, чьему сердцу была ближе Украина, искали там убежища. Их не смущало, что именно украинская армия разбила их дома, и чуть было не убила их самих. Они оправдывали свою армию тем, что во всём виноват Путин и Россия. Соседи бабы Нины, хозяева Машки, после разрушения их дома звали её уехать, готовы были взять её с собой. Они уезжали в Днепропетровск. Но баба Нина ехать с ними  отказалась. Куда и зачем ей было ехать! Здесь прошла вся её жизнь. Здесь похоронены её родители, муж и двое сыновей. Здесь она и умрёт. Она не хотела на старости лет скитаться по казённым или чужим домам и людям, тем более, на Украине, лишившей её покоя, пенсии и дома. Да, она умрёт здесь и только здесь!
Где-то впереди слышались рыдания женщин. Там был ещё один разрушенный дом. Лишь бы никто не погиб, думала баба Нина, ковыляя, по обочине дороги. Бог с ним, с имуществом! Имущество – дело наживное. А вот, жизнь человеческую не восстановишь. Возле разрушенного дома она остановилась. Здесь никто не хлопотал. Во дворе стояли и плакали женщины. А на траве лежали два тела, покрытые простынями. Возле тел сидел на пожухлой траве Трофимыч, пенсионер, и покачивался из стороны в сторону. Баба Нина перекрестилась.
- Неужели жена и дочь? – спросила она у женщины, стоявшей у изгороди.
- Да, отвечала женщина. – Были в гостях, не успели добежать до дому. Тела – в клочья!
Баба Нина заплакала. Жена Трофимыча, Зина, работала когда-то с ней на одном заводе. И вот, Зины больше не было. И дочери её и Трофимыча, учительницы Маши, больше не было. Так, плача, баба Нина побрела дальше. У колонки никого не было. Старушка нажала рычаг. Вода не шла. Баба Нина постояла, попробовала ещё раз, но безуспешно. Она побрела назад. Проходя мимо дома Трофимыча, она увидела санитарный фургон. Санитары клали тела погибших женщин, или, точнее, то, что осталось от тел, на носилки. Трофимыч всё так же сидел на земле и, молча, покачивался из стороны в сторону.
- Похоже, рехнулся Трофимыч, - сказала женщина, всё ещё стоявшая у изгороди. – «Скорую» бы ему!
Баба Нина побрела домой. Трофимычу она ничем помочь не могла. И никто ему теперь помочь не мог. Дома нет, семьи нет. Всё оборвалось в одну секунду. Чья же злая воля лишает нас всего, что нам дорого, думала баба Нина? И за что? За то, что мы – русские? За то, что мы не согласны жить так, как хочет жить Киев?
Но задумываться над всеми этими вопросами было некогда. Надо было где-то добывать воду.
Чтобы  добыть воду, надо было идти к роднику на противоположной окраине села, а она уже устала. Дойдя до дома, баба Нина присела отдохнуть на лавочке у ворот и задумалась.

Село на сегодняшний день было под ополчением. А месяц назад здесь были каратели, всушники. После жестокого боя, когда над селом в течение шести часов гремела канонада, всё внезапно стихло. А ещё через час вошли во двор шестеро в камуфляже с автоматами на груди, весёлые, мордатые, довольные. Баба Нина только что помыла посуду после скудного обеда и присела отдохнуть на чисто вымытом крылечке, а потом она собиралась пойти в огород – прополоть и проредить морковь.  Каратели искали дома для постоя. У бабы Нины был кирпичный, просторный дом о четырёх комнатах, обставленных ещё советской крепкой мебелью. На стенах комнат висели фотографии родственников бабы Нины. Мужчины в военной форме времён Отечественной. Женщины, прочёсанные по моде 30-х и 40-х годов. За каждой фотографией были заложены букетики скромных цветов, которые баба Нина сама собирала в степи и меняла, как только они засохнут. На фотографиях открытые, приятные лица. Никого из них давно уже не было в живых. На полированных поверхностях двух столов лежали полотняные белые скатерти с вышивкой и мережкой. Кровати застелены  лоскутными покрывалами, сшитыми руками хозяйки. На полу разноцветные половички, связанные её же руками. Чисто и уютно было в доме бабы Нины.
Навстречу вошедшим чужакам бросился Шарик и остервенело залаял. Шарик был небольшим псом, но хорошим сторожем. Ни слова не говоря, один из карателей вскинул автомат и дал короткую очередь. Баба Нина остолбенела.
- Эй, бабка, - крикнул один из карателей, - твой дом?
Баба Нина медленно поднялась:
- Ты зачем пса убил? – крикнула она. – Ну, давай, теперь в меня стреляй! Вы же любите стрелять в беззащитных!
- Заткнись, - посоветовал ей тот, кто стрелял в пса. – Надо будет, и тебя пристрелю, если будешь возникать. Отвечай, твой дом?
- Мой дом! – крикнула слабым голосом баба Нина, глядя на мёртвого Шарика. – И я вас сюда не приглашала!
- Был – твой, теперь – наш! – подвёл итог тот, кто стоял впереди других. – А ты выметайся! Вон, в сарайке можешь пока пожить. Из милости! – и говоривший это вояка, засмеялся. Засмеялись и другие, по-хозяйски, входя в чужой дом. Они шли один за другим мимо бабы Нины, пахнущие потом и табаком, а один даже толкнул её плечом, так, что она чуть было, не слетела с крыльца. От гнева и бессилия она чуть было не зарыдала, но сдержалась, медленно спустилась с крыльца и побрела к Шарику, чтобы его похоронить в огороде.
Вторую половину дня она копала могилу для любимого пса. Копала медленно, часто отдыхая, а могила всё казалась ей мелкой. И отдохнув, она снова принималась копать, углубляя её и выравнивая стенки. И, пока она копала, она слышала, как в её доме хозяйничали чужие люди. Они что-то выкрикивали, смеялись, слышалась грубая брань, звон разбитой посуды, треск и хруст стекла под берцами, топот. Она слышала, что через двор к её постояльцам приходили в гости другие каратели, послышалась разухабистая музыка, и баба Нина поняла, что вся эта компания выпивает, а напившись, она принялись выкрикивать хором славу Украине и героям, и, в конце концов, затянули гимн, ще не вмерла …
Потом началось шествие через весь огород в деревянный маленький скворечник в дальнем конце огорода. Сначала пришёл разведчик. Полупьяный, расхристанный, он подошёл, пошатываясь, к бабе Нине и таинственным шёпотом, подмигивая, спросил, где у неё сортир. Баба Нина концом черенка лопаты указала ему, где. Оккупант буркнул, что далеко тащиться и стал расстёгивать штаны, чтобы помочиться прямо в могилу пса. Но храбрая и маленькая старушка встала между могилой и карателем, держа лопату наперевес, и сказала, что, если он посмеет это сделать, то она отрубит этой самой лопатой все его причиндалы и в этой могиле их закопает. Солдат понял, что она не шутит и сделает, что обещала. Обозвав её старой ведьмой, он отправился в сортир, по дороге топча грядки. После разведчика потянулось паломничество в то место, куда баба Нина поклялась больше никогда не заглядывать. А потом веселье оккупантов возобновилось с новой силой.  Хоть бы наши сюда мины заслали, думала баба Нина, роняя слёзы в могилу, которую всё копала и копала и вспоминала, что давным-давно она всё это уже слышала, только на другом языке.

Осенью 1941 года Ниночке Шевелёвой исполнилось 8 лет. И этой же осенью в Сталино, Макеевку и Горловку вошли фрицы. Отец Ниночки ещё летом был призван в Красную армию и воевал. Село, где жила Ниночка с матерью было неподалёку от Горловки. В нём тоже был расквартирован дивизион. Во дворах сельчан и за околицей стояли вражеские орудия.
Мать Ниночки, как пришли гитлеровцы, переоделась в старое матушкино выцветшее платье и низко повязывала платок, чтобы не так бросалась врагам в глаза её молодость и красота. К ним в дом тоже пришли четверо фашистов. Весёлые, мордатые, довольные, они первым делом, выселили женщину с ребёнком в летнюю кухню, а сами заняли комнаты, приказав приносить им хворост из посадок, чтобы топить две печи в доме. Наводя свои порядки, они сорвали со стен фотопортреты родственников и выбросили их в огород. Мать Ниночки, собрав портреты, принесла их в летнюю кухню и спрятала в углу, забросав тряпками, заметив, спасибо, что не сожгли. Началась трудная трудовая жизнь ребёнка. Дневальные, дежурившие у орудий за околицей, привыкли, что мимо них несколько раз в день туда и обратно проходит Ниночка. Туда с пустыми руками, а обратно с вязанкой хвороста. Мать Ниночки старалась без особой надобности не выходить со двора. Работала на огороде, готовя землю к весенним  посадкам. Земля были их главной кормилицей. Кроме того, фрицы приказали ей каждый день мыть полы в комнатах.
Однажды, собирая в посадке хворост, Ниночка услышала тихий свист. Она оглянулась по сторонам и никого не заметила. Через некоторое время свист повторился и её позвал женский голос. Ниночка доверчиво пошла на этот голос. В густых зарослях стояла незнакомая женщина средних лет и улыбалась.
- Как тебя зовут? – спросила женщина.
Ниночка ответила.
- Я давно за тобой наблюдаю, - сказала женщина. - Ты здесь каждый день собираешь хворост. Ты – Танина дочка, верно? Можешь мне помочь?
- А кто Вы? – спросила Ниночка.
- Я – советский человек, - отвечала женщина. – И я хочу, чтобы фашисты убрались с нашей земли. А ты этого хочешь?
- Хочу! – отвечал ребёнок. - Они наш дом отняли. А я мы с мамой живём в летней кухне. Там тесно. И работать заставляют. Мама полы в доме моет каждый день, а они нарочно сапогами грязными его топчут.
- Так можешь мне помочь? – снова спросила женщина. – Зови меня тётя Люба.
- Могу! – отвечал ребёнок.
- Тогда вот, что. У вас по соседству живет дядя Миша, знаешь его?
Конечно, Ниночка знала дядю Мишу, мужчину лет шестидесяти. И жену его знала, тётю Лизу.
- Передай это дяде Мише, но так, чтобы никто не видел и не знал. Сможешь? – и женщина протянула Ниночке свёрнутую вчетверо бумажку. – И мама твоя тоже не должна ничего знать. Поняла?
Ниночка отлично поняла. Она преисполнилась чувством ответственности. Она сняла правый ботинок и спрятала бумажку в носок. Потом обулась и ждала дальнейших распоряжений.
- Дядя Миша тоже с тобой передаст записку. Завтра я буду тебя ждать здесь. Запомни, никто не должен знать!
- Вы партизанка? – спросила Ниночка.
Женщина улыбнулась. - Это военная тайна, понимаешь? И запомни, если у тебя найдут эту записку, скажешь, что нашла в леске. Поняла? Иди!
Женщина помогла Ниночке взвалить вязанку хвороста на плечи и исчезла. Как сквозь землю провалилась.
Ниночка отправилась домой.
Вечером, как стемнело, огородами она прокралась е дяде Мише. У них в доме тоже жили фрицы, а он с женой ютился в летней кухне, как и Ниночка с матерью. Войдя, Ниночка поздоровалась и спросила, нет ли у соседей свечки. Пока тётя Лиза рылась в ящике, отыскивая свечку, Ниночка шепнула дяде Мише, чтобы он проводил её. Когда они вышли из кухни, Ниночка сунула ему в руку свечку, сказав, что это ей не надо, и записку. Крайне удивлённый, дядя Миша спрятал записку в карман, даже не спросив, от кого она, а Ниночка побежала домой. Рано утром, когда ещё только начинался рассвет, в дверь летней кухни, где спали мать с дочерью, тихо постучали. Ниночка проснулась и сразу поняла, что это дядя Миша. Она выскочила за дверь, стараясь не разбудить мать. Дядя Миша передал ей записку для тёти Любы. Так Ниночка стала связной между партизанским отрядом и подпольщиками в селе. Что было в этих записках, она не знала и никогда в них не заглядывала. Но она знала, что в этих записках содержится важная информация, которая приблизит победу над гитлеровцами.
Ниночка с матерью пережили страшную зиму, питаясь, раз в день мёрзлой картошкой, морковью и свёклой. У них не было ни хлеба, ни круп, ни керосина для лампы. Выпал снег и начались лёгкие морозы. Закутавшись во всё, что было тёплого, Ниночка по-прежнему ходила в лесок за хворостом, который нужно было теперь выкапывать из-под снега. Фрицам, живущим в их доме, привезли уголь для печей. Иногда матери Ниночки, топившей две печи в доме и выгребавшей золу, офицеры-фашисты позволяли взять немного угля. Но этого не хватало, чтобы печь в летней кухне всегда была тёплой. Уголь, прикапливая его, мать Ниночки берегла для сильных морозов, а топили по вечерам вязанкой хвороста, добываемого ребёнком в лесу.  Ниночка исправно передавала записки то дяде  Мише, то тёте Любе. Тётя Люба иногда приносила ей не только записки для дяди Миши, но немного хлеба, который Ниночка прятала за пазухой.
Наступила весна. Жители села радовались, что пережили зиму. Радовалась и Ниночка с матерью.  Но радовались они рано. Однажды, когда Ниночка принесла дяде Мише очередную записку от тёти Любы, он поздним вечером поскрёбся в дверь их убого жилища, вошёл и сказал:
-  Немедленно собирайтесь и уходите степью. Дорогами не идите. Утром деревню оцепят, и будут угонять сельчан в Германию.
- Откуда Вы знаете? – испугалась Татьяна.
– Знаю! – сказал дядя Миша и посмотрел на Ниночку. – Уходите немедленно!
- А другие, - сказала Татьяна. – Их же надо предупредить.
- Кого смогу, предупрежу. По селу патрули шастают. И полицаи не дремлют.
- А Вы? А Ваша жена?
- Нас не тронут. Мы старые. Какие из нас работники! Собирайтесь! Да много с собой не берите!
Они взяли с собой только фотографии родственников. И в эту же ночь пробрались степью к тому самому леску, где Ниночка встречалась с тётей Любой. Пока её дожидались, Ниночка всё рассказала матери. Должна же она была объяснить, кто за ними придёт. И за ними пришли!

Потом была жизнь в партизанском отряде. А потом пришла Победа! И они вернулись домой. И Татьяна отмывала комнаты, осквернённые фашистами, и позвала священника заново освятить их. Вернулся отец. И началась новая, трудная, но счастливая жизнь. Ниночка окончила школу, поступила в Донецкий индустриальный институт на углехимический факультет и стала, в конце концов, инженером на Горловском химическом заводе. Она вышла замуж за хорошего человека, работавшим на этом же заводе, родила двух сыновей. В девяностые умерли родители. Умер от рака муж. А потом один за другим умерли её сыновья. Старший, Алексей, был пожарным и одним из первых поехал ликвидировать последствия Чернобыльской аварии. Он получил огромную дозу облучения, и вскоре после возвращения из Чернобыля, умер. Младший сын, Александр,  погиб под завалом в шахте. Оба сына не успели жениться, и внуков у бабы Нины не было. Выйдя на пенсию, Нина Васильевна стала для всех бабой Ниной и жила себе потихоньку, и не думала она, не гадала, что на старости лет придётся пережить почти, то же самое, что пережила она в детстве. Снова пришла война. Но на этот раз война была не с фашистской Германией. На донецкую землю пришла украинская армия воевать с ополченцами, не признающими новых правителей, воспользовавшихся бегством законного Президента и хаосом майдана, который они сами же и создали.
Но украинская армия воевала не только с ополченцами. Она пришла уничтожить как можно больше жилых домов, школ, детских садов, больниц, магазинов, электрических подстанций, котельных, водопроводов, газовых труб – уничтожить всё то, что называется инфраструктурой, уничтожить всё то, без чего современный цивилизованный человек не может прожить. Украинская армия пришла запугать и деморализовать, подавить и покорить своей воле население Донбасса. Она пришла убить как можно больше людей, не покорившихся новой власти. Разрушить, убить и завладеть землей и сокровищами земли. Люди для новой власти не были сокровищем. Они были обузой и расходным материалом. Людей надо было пустить в утиль.

Отдохнув, баба Нина побрела в свою лачугу. У неё был небольшой запас воды на непредвиденный случай. Завтра, решила она, пойду на родник. Кошка встретила её радостным мяуканьем. Баба Нина налила ей молока в блюдечко и смотрела, как кошка лакала. Котята спали, сбившись в кучку, и лапки их подрагивали. Им что-то снится, думала баба Нина, укладываясь на свою раскладушку. Ей тоже захотелось подремать. И погружаясь в дрёму, она вспоминала своё последнее столкновение с украинскими офицерами, оккупировавшими её дом.
У бабы Нины, кроме Шарика, были две курицы и петух. Курицы несли яйца, и это разнообразило скромное меню старушки. Однажды утром она услышала во дворе куриный переполох. Затем он затих. В дверях её жилища появился вояка, победивший двух куриц и петуха. Он держал их за шеи, которые минуту назад свернул. Победитель кур бросил птиц на стол и приказал:
- Бабка, слышь, ощипай курей да пожарь! Тушонка надоела!
Баба Нина, молча, смотрела в голубые глаза атошника. В ней закипал гнев. Она выпрямилась во весь рост и заговорила:
- Во-первых, я тебе не бабка! Меня зовут Нина Васильевна Шевелёва. Во-вторых, кто тебе позволил трогать моих кур? Ты кто, офицер или вор? В-третьих, я тебе не кухарка! А теперь – вон отсюда!
На последней фразе она крепко ударила своей палкой в пол.
- Ты шо, бабка, сдурела? – заорал каратель. – Смотри ты, какая храбрая! Совести у тебя нет! Мы вас освобождаем, а вы нас за врагов держите!
- От кого вы нас освобождаете?
- От русских!
- Ах, от русских! Я и есть – русская! Это вы от меня Донбасс освобождаете? А нас тут, донбасских русских – миллионы! Крематории будете строить?!
- От армии русской освобождаем, дура старая!
- Ах, от русской армии! Где ты здесь увидел русскую армию?! – кричала баба Нина.  - Да мы были бы счастливы, если бы на Донбасс вошла русская армия! Слышишь, ты! Сопляк! Если бы русская армия здесь была, то вас бы тут давным-давно не было! Удобрением бы стала твоя армия!
Атошник пятился к двери.
- Да ты, ведьма старая, настоящая сепаратистка! И террористка! Может, у тебя и внуки в бандах сепаров!
- Это вы – банда! Ведёте себя, как гитлеровцы! Хуже гитлеровцев! Потому что вы – тоже русские! Ты, вот, со мной на русском языке разговариваешь, а считаешь себя украинцем. Болван! А внуки мои, да! Все ополченцы – мои внуки! Все! Понял?! Пшёл вон!
И баба Нина замахнулась на оккупанта палкой.
Тот выскочил наружу, матерясь. Но через секунду заскочил обратно, схватил тушки куриц и исчез. Баба Нина села, тяжело дыша, на раскладушку. Ах, если бы не возраст! Если бы не возраст, она давно была бы у ополченцев. Стала бы снайпером. Или, санитаркой. Или чистила бы на кухне картошку.
Над головой загремело. Сейчас расстреливать не придут, подумала баба Нина. Сейчас им не до меня. Ишь, как ухает!
Атошникам действительно было не до старухи.
Через два дня ополченцы выбили их из села.
А ещё через два дня в крышу дома бабы Нины влетел вражеский снаряд, полностью разрушив его. Второй снаряд разорвался во дворе, оставив большую воронку. И почему-то бабе Нине казалось, что сделали это украинские артиллеристы по наводке того самого парня, с которым у неё вышла жаркая дискуссия. Старушка была просто уверена в этом. Она сама от обстрела не пострадала. Правда, с её летней кухни сорвало крышу. Но односельчане собрали шифер там, где он валялся и перекрыли крышу заново, а окошко летней кухни забили досками, потому, что вылетели стёкла. В летней кухне стало темно, Кто-то из соседей принёс керосин для лампы, пережившей прошлую войну.  Кто-то принёс свечи. Подмазали печурку, утеплили дверь. Проверили, нет ли щелей в стенах. И жизнь потекла своим чередом. Можно было зимовать.

Баба Нина спала. Спала кошка, обняв лапками спящих котят. Они нипочём бы не заснули, если бы над  крышей не гремела очередная канонада. Канонада убаюкала их. Тишине они не доверяли. Канонада говорила бабе Нине о том, что ничто не окончено, ничто не потеряно, что ополченцы сражаются, а, раз они сражаются, они непременно победят!

20 декабря 2016
Горловка