Ловушка

от автора: я не говорю, что здесь есть смысл. не говорю, что в этом есть логика. и я даже не скажу, что этот текст можно понять правильно. это всего лишь немного философии и мыслей. даже я иногда на них способна.



Она посмотрела на меня таким взглядом, что я с трудом сдержался, чтобы не отпрянуть от нее, не выдать своих истинных чувств, не дать ей такого счастья – наблюдать, как очень медленно меня не станет. Не станет, как всех прочих, кто встречался с ней, кто смотрел в ее лицо, слышал ее дыхание, как дыхание гнилой смерти, опаляющие до кончиков ногтей и сжигающее саму душу дотла. Наверное, только так и могут выглядеть убийцы. Нет, наверное, так должны выглядеть убийцы, чтобы мы бежали от них, не разбирая дороги – лишь бы убежать. Подальше. Спрятаться. Укрыться.
Я поверить не мог, что еще час назад, она выглядела совершенно иначе. Ее серо-синие глаза излучали приветливое тепло, а улыбка освещала лицо этакой жизнерадостностью, присущей только очень юным и _наивным_ созданиям.
Куда делось это все? Куда делась _она_.
Передо мной сейчас сидела настоящая убийца и я совсем не чувствовал себя победителем в этой схватке, хотя на руках ее поблескивала серебристая сталь наручников, ключ от которых был надежно спрятан в заднем кармане моих джинсов. Мы ждали подкрепления. Вернее, я ждал, а она говорила. Самое страшное было в том, что я не пытался ее заткнуть. Я мог бы. Я чувствовал, что если я ее просто _попрошу_ об этом молчании, она тут же замолчит и нависшая вокруг пелена смерти, разложения и мрака рассеется. Но я _не просил_. Она была той, кто осмелился бросить вызов всему обществу. И она не убивала просто так. Хотя другие не видели в этом логики, другие не нашли связи между убийствами ею совершенными, я знал, что логика была. Она была не из такого теста, чтобы убивать всех подряд. Несмотря на количество трупов, что шлейфом лежали за ней, несмотря на то количество крови, которой были перепачканы ее руки и так одурманяще пахли железом и ржавчиной, что я чувствовал этот запах даже сейчас, когда с них стерли любые остатки преступления.
- Мне кажется, я где-то вас видел.– Проговорил я, пытаясь отогнать от себя этот навязчивый запах разлагающейся плоти и хлещущей во все стороны крови. Запах, который висел вокруг нее – ее _аурой_.
- Вот опять. Вы отвлекаетесь. Вы пытаетесь найти в моем прошлом то, что поможет победить меня теперь. Вы ошибаетесь. Нужно искать в настоящем, в будущем. Вы все пытаетесь напрячь память и вспомнить, где вы могли меня видеть, как будто в этом есть отгадка. Как будто в этом есть _смысл_.
- Победить? – я выдавил из себя ухмылку. На смех не хватило сил. Меня всего сковало страхом, который я никогда не чувствовал прежде. И хотя она уже была _побеждена_ и побеждена мною, я не чувствовал себя в безопасности. Ровно наоборот. Ее оружие – против меня – не клинок и не пистолет. Ее оружие слово. И она будет бить. И я буду слушать. И пытаться – только пытаться – ей противостоять.
С наслаждением мученика, принимающего кончину за Того в которого верил, я принимал свою смерть от ее убеждений. Я _не пытался_ убежать. Я _не хотел_ бежать.
И все же мне было страшно.
- Победить? Я уже победил вас. Меньше через четверть часа сюда приедет полиция. Вас арестуют. Будет суд. И вас казнят. Вы ведь знаете, что пять лет назад отменили мораторий на смертную казнь.
- Сколько с тех пор было казнено невинных? Вы не ведете такую статистику? Я пыталась. Но у меня на руках только десять пальцев. А их было больше…
- Невинных? Вы настолько не верите в систему правосудия? Вы считаете, что все казненные _не были_ виноваты в том, в чем их обвиняют?
Пять лет. Я не сказал ей, но я вел статистику. Не невинно осужденных и казненных, а просто тех, кого казнили. За пять лет их было тринадцать человек. Такую меру наказания по-прежнему назначали крайне редко. 
Она улыбнулась холодной улыбкой победительницы и ничего не ответила.
- Все еще пытаетесь вспомнить, где меня видели? – спросила она спустя какое-то время.
Я действительно пытался это вспомнить. В голове навязчиво звенели звуки то ли Лунной то ли Патетической сонаты и отчего-то пахло корицей. Но я не сказал ей об этом. Я отрицательно покачал головой, лишь удивившись, что она так легко угадала меня.
- Беда этого мира, вы все _пытаетесь_ думать. Вы думаете слишком много, а, в сущности, ни думаете ни о чем. Если бы ваша жизнь зависела от того, сможете ли вы в ту же секунду сказать, в чем ее смысл, вы бы сказали?
- Да, наверное.
- Скажите сейчас! Представьте, что ваша жизнь на волоске и волосок этот смысл вашего бытия. И если только вы его не назовете…
- Мне незачем называть его вам.
- И все же. Я хочу, чтобы вы сказали это.
- Какое мне до этого дело? Почему я должен…
- Вы не должны. Но вы скажите. Вы ведь так хотите вспомнить, где меня видели.
- Если я скажу смысл, я вспомню?
- Нет. Но вы потешите самолюбие той, которую вот-вот приговорят к смертной казне.
- Мой смысл – моя жена, моя дочка…
Она фыркнула с явным отвращением.
- Я думала, вы особенный. А вы все о той же слезливой драме – «Без них я никто. Без них меня нет!» А кто они без вас?
Я молчал.
- Люди. Сейчас для них смысл жизни в людях, а через несколько мгновений они продадут и предадут их за тридцать сребреников.
- Это не так.
- Бросьте. Давайте здесь и сейчас друг другу не лгать. Дома престарелых переполнены, открываются все новые и новые детские дома. Откуда взялись ненужные? Неужели у всех них погибли родные, что они должны быть выкинуты на обочину жизни?
Я молчал.
- Девяносто пять процентов стариков, оказавшихся в домах престарелых имеют детей и внуков. Семьдесят процентов детей в детских домах имеют родителей. Ужасает, не правда ли?
Я тихо кивнул.
- И вы решили, что можете их убить?
- Тех стариков, что я отравила в доме престарелых, убила не я. Их убили их же дети. Видели бы вы, в каких условиях они живут, знали бы вы как к ним относятся! Почему вы пишите об убийствах, о насилиях и войнах и ни словечка не написали про них! Не отвечайте! Я скажу это за вас. Люди не хотят читать про свои грехи. Войны развязывают политики, убийства совершают маньяки,– она мрачно улыбнулась,– а вот это – это их грехи! Их проданные родители и преданные дети.
Я ничего ей не сказал. Давным-давно, только на заре моей профессиональной карьеры я пытался пронести материал об одном детском доме. Его так и не опубликовали.
- Сначала я хотела дать вам шанс. Последнюю возможность искупить свою вину и написать что-нибудь…
- Дать мне шанс? – воскликнул я. Из ее уст это прозвучало слишком зловеще. Она словно не слышала меня, или не хотела ответить на мой вопрос. Вместо этого она продолжила.
- А потом я подумала, какой в этом смысл. Вас все равно не будут читать, несмотря на вашу популярность и количество подписчиков в вашем блоге. Об этом не прочтут. А если и прочтут, то сделают вид, что забыли. Совесть… в людях не осталось совести.
- И за это их следует убить?
- И за это тоже.– Отстраненно отозвалась она. А потом посмотрела на меня и взгляд ее переменился. В нем по-прежнему был холод и то, что вызывало во мне почти звериный, неконтролируемый страх, но теперь в них загорелся огонек. Меня пригвоздило на месте от ее взгляда.
Мне захотелось убежать.
И я мог бы. Она не уйдет далеко. Скоро здесь будет полиция и все будет кончено. Я могу уйти. Но я остался сидеть.
- Представьте другое,– заговорила она спустя несколько минут молчания, словно чувствуя мои мысли и мое желание убежать и давая мне возможность это сделать.– Представьте что для счастливого будущего всего человечества вам нужно убить человека. Одного человека, и весь мир будет счастлив и спасен. Вы бы убили?
- Кого?
- Любого человека. Совершенно любого. Вы даже можете сами выбрать. Врага из дальнего прошлого. Соседа, что не дает спать по утрам. Бабушку из дома напротив, которая отчего-то считает своим долгом обсуждать вас при всех, только потому, что следит за вами из своего окна. Смогли бы вы убить ее, если бы от этого зависело счастье всего человечества?
- Боюсь, что вы перечитали Ницше. Теория о «сверхчеловеке» давно уже потерпела крах.
- Так уж и потерпела?..- коротко засмеялась она.– Что вам Ницше. Он убивал себя, чтобы воскреснуть. Снова и снова. Пока однажды не умер совсем и бесповоротно. Любая его теория – бред и пыль. Если уж пишешь теорию – так докажи ее. Своей жизнью. Хотя бы смертью. Умри сверхчеловеком, сверхгероем. А не сумасшедшим психом. Доведи жизнь до конца! А он что… право имеем… или не имеем. Вот как, по-вашему, я имела право убивать?
- Нет.
- Как поспешно вы это сказали, словно не верите сами себе. А себе надо верить. Если себе не верить, то кому вообще верить?
От неожиданных поворотов ее речи у меня кружилась голова. Она перескакивала с одного предмета на другой и говорила такие глупости, рядом с чем-то очень важным. Но я отчего-то не мог понять смысл этого важного. И я все еще пытался вспомнить, где ее видел.
- Никто не имеет право убивать.
- Фу! Как это банально. Ну, так вот предположите, что вам дали право. Законом утвердили, общество согласилось. Вы имеете право убить одного человека. Любого. Для достижения мира и порядка во всем мире. Вы бы убили?
Я молчал.
- Любой человек способен на убийство, если предоставить ему необходимый мотив.
- Не все. Есть, например, мученики, которые за веру и Бога…
- Они святые. Что вы, в самом деле, святых за людей считать. Люди-то, конечно, они люди. Но фанатики. Они не в счет, они никогда не считались. Ради дочери и жены, ради смысла своей жизни – убили бы?
- Убил бы. Вы знаете ведь. Я был на войне. Я могу убить.
- Правда?- мне показалось, что она даже расстроилась моему ответу.– Я не сомневаюсь, что вы сможете, но я думала, что вы догадаетесь раньше, что это неправильный ответ.
- Вы ведь сами сказали…
- Да, сказала, для достижения мира во всем мире. Дать право человеку – убить.
- Но ведь так никого не останется.– От неожиданно пришедшей догадки меня даже затошнило. Я с трудом справился с приступом. Но она видела, как я побледнел и до боли сжал руки в кулаки. Она посмотрела на мои руки, а потом посмотрела прямо мне в глаза – сквозь них, в самую душу. И от ее взгляда пахнуло холодом.
Мне снова стало страшно.
- Вот! Вы начинали понимать! – воскликнула она с внезапным азартом.– А ну как все получат это право.– Она коротко засмеялась.– И все начнут убивать. И вот тогда… когда никого не останется, последний выживший получит свое право на счастье. И вот он – мир во всем мире. Благоденствие и порядок.
- А святые? – ухмыльнулся я. Мне нужно было сказать ей хоть что-то, чтобы прервать ее безупречную логику. И эти святые так удачно подвернулись мне на ум. Я даже ухмыльнулся вполне естественно.
- А они тоже будут счастливы. Одни в мире без зла. В этаком рае на земле.
- И что же вы хотите в одиночку такой мир сотворить, и остаться одной. Царицей, императрицей мира без людей.
- На самом деле, если бы я хотела власти, я бы ее взяла себе. Я знаю людей, знаю, какие страсти движут ими, знаю, что им нужно. Им нужна иллюзия свободы и право кричать во весь голос, что они свободны. Но они должны быть рабами. Дайте людям религию, и заставьте их поверить, что вы посланник бога. И тогда вы будете править ими безраздельно.
- А почему же не заделаться сразу богом?
- Это пошло. И глупо. И винить во всем будут вас.  А потом казнят – распнут на кресте за свои собственные грехи. А какой спрос с посланника? Он лишь вестник божьей воли. Случилось плохое – значит, вы недостаточно молились и просите о хорошей жизни. Случилось хорошее – значит, вот вам награда за что-то. Толковать и истолковывать. Вот и вся миссия.
- Но мы не в древнем мире. На такое никто не поведется сейчас.
- Вы бы повелись. Вам ведь так хочется знать, где вы меня видели. Это видно невооруженным глазом. Как вы всматриваетесь в мое лицо, как пытаетесь понять, услышать… что вы слышите? Звуки пианино? Может, какие-то запахи? Если я дам вам это знание, вы пойдете за мной?- Она снова усмехнулась. В желудке противно зашевелилась боль. Нужно было поесть, прежде чем бросаться на ее поиски. И вот теперь, гастрит дает о себе знать. Она смотрела, как я едва заметно морщусь от этой боли, и в глазах ее что-то менялось. Прежде жестокие, они вдруг смотрели на меня как-то ласково и нежно. Я отвел взгляд. А когда снова посмотрел на нее, она уже по-прежнему смотрела на меня холодно и отчужденно.
-  Впрочем, бред это все, и про рай на земле, и про правителя – посланника. Есть только эта жизнь и за нее стоит бороться. Я дала вам смысл жизни. Иной смысл. И на ближайшее время только он и имеет смысл. Простите за тавтологию. Но она здесь уместна.
- Это какой же смысл?
- Понять, кто я. И где вы меня уже, наконец, видели.
- А когда пойму?
- Тогда и умереть будет не страшно.
- Вы верите в Бога?
- Мы приходится верить.
- Это как?
- Если не верить, то какой во мне смысл? Кто я? Точка, которую кто-то вдруг оборачивает запятой. И она есть, но перестает существовать. Как поэтично. Даже не думала, что способна на подобную метафору. Но довольно и об этом. Время для развязки.
Я положил руку на живот, пытаясь унять боль. Надо наведаться к врачу. Непременно. Вот сдам ее в руки полиции и тут же рвану к знакомому приятелю врачу. Надо уже начинать лечить свой гастрит, пока не остался без желудка.
- Не победивший, а проигравший. Самоуверенный и надменный. Вы думаете, что вы особенный, раз смогли меня найти. Смогли надеть на меня эти наручники. Не верите в сверхчеловека, но мните себя сверх людей. Вы все пытаетесь вспомнить, где видели меня, а может подумать нужно о другом?
- О чем же?
- Думайте. Вы же умный. По крайней мере, пытаетесь считать себя умным. Разве же я скрывалась столько времени, чтобы так просто пойматься на удочку какого-то журналиста? Разве я настолько сумасшедшая?
- Отнюдь. Вы совсем не сумасшедшая…- я помолчал, хотя вопрос был очевиден. _Теперь_ даже слишком очевиден. Я не хотел говорить его вслух. И все же сказал.– Что _я_ делаю здесь?
- Неожиданно, хоть и с подсказкой, вы нашли нужный вопрос. Вы признаетесь в убийстве тех пожилых людей. И еще кучи мелких и бесполезных людишек.
- Что?
Мне показалось, что я ослышался. Показалось, что она пытается шутить со мной. Мне _хотелось_, чтобы мне показалось это. Но не показалось. Голос ее был ледяной и спокойный. Даже презрения в нем не было, только высокомерное снисхождение. К тому, кем я был.
У меня кружилась голова. Я схватился за виски, пытаясь удержать равновесие.
- Быстрее же. Думайте. У вас не так много времени. Под скамьей лист бумаги. Прочитайте, если хотите подсказки. Но я хотела бы, чтобы вы поняли раньше.
Я наклонился и действительно нащупал под ножкой скамьи свернутый вчетверо лист бумаги. Он хрустнул у меня в руке. Я знал этот лист. Я _видел_ его раньше.
Я его писал.
«Я не могу так больше. Это я виноват во всем…»
Откуда он взялся у нее? Лист из какой-то давней, прошлой жизни. На спектакль для дочери. Предсмертная записка какого-то графа. Он был виноват в смерти своей жены…
Я же… я не был ни в чем виновен.
Я хотел сказать ей это, но внезапно горизонт накренился передо мной. Я стремительно полетел на землю. Боль в желудке просто взорвалась новой силой и новым проклятьем.
- Да, господин Троицкий. Да.– Сказала она, с самым невинным выражением лица, склоняясь в каком-то пугливом, почтительном поклоне.– Все в лучшем виде сделано. Пистолеты, трупы… все тут. И вы, не вынесший своих убийств. Как это печально. Такая нелепая смерть такого великого убийцы…

И вдруг я понял. Я вспомнил ее. Она и не изменилась сильно. Я просто не мог представить, что она может быть так рядом. Все это время. У меня под носом.
Утро. Я убегаю на встречу с ней. В дверях меня провожает жена.
- Поел бы.
- Некогда. Все потом. Нужно срочно проверить одну вещь!
- Дороти сделала кофе. Выпьешь?
- Я, кажется, близок к разгадке! Я… если только я смогу ее поймать теперь, это будет – сенсация. Я смогу первый спросить ее о том, почему она стала такой!
- Послушай, но ты ведь журналист, а не полицейский!- и в голосе жены сквозит страх за меня.– В конце концов, это может быть опасно!
- Я _военный_ журналист. Ничего со мной не случится. Это не опаснее, чем выпить этот кофе.
И я залпом выпиваю бокал кофе. Он чуть горчит и от него пахнет корицей…
В соседней комнате дочка все пытается освоить ноты Патетической сонаты.
Значит все же Патетическая.

Дороти сделала кофе.
Дороти. Кофе.
_Яд_


Она.
Она медленно поднялась со скамьи и подошла ко мне. Режущая боль в желудке настолько сильная, что казалось, она разъедала меня изнутри. Я не мог ни мыслить, ни шевелиться. И она беспрепятственно достала ключ от наручников из заднего кармана моих джинсов.
- Ты сказала, что ответ не в прошлом.
- Не всегда нужно верить женщине.– Пожала плечами она.
- И какой в этом смысл? Что ты сделала с моей женой и дочерью?
- Не одного ребенка я не тронула. И ни одного не оставила без матери. Так что – ты можешь умирать со спокойным сердцем.
- За что?
- За то, что поймал меня и оказался умнее… Как  ты сказал – Царица, Императрица своего собственного мира без людей. Ты нарушил мой мир.
Она поставила на скамейку, где я прежде сидел термос и открутив крышку плеснула в нее немного кофе. Снова запахло корицы. Тот самый кофе. Здесь. На месте последнего преступления.
- Прощай, романтик.
Это было последнее, что я слышал. И последним, что я увидел, была ее фигура, медленно удаляющаяся в сторону леса. Она шла по дороге, и черный плащ не нужных смертей тянулся за ней по пятам.
Возможно, она возомнила себя богом. Но кем уж она точно не была – тем простым убийцей и маньяком, труп которого найдут прибывшие через четверть часа полицейские…