Свято место. Глава 26

Семён с удовольствием умылся, с не меньшим удовольствием поглотил парящий заботливо приготовленный мамой завтрак и, взвалив на плечи, с вечера приготовленный, терпеливо ожидавший в прихожей, рюкзак, бодро вышел на полутемную лестничную площадку.

Выйдя из подъезда, он вдруг оказался в самой настоящей снежной туче. Снег сыпал плотно, нагло попирая все прогнозы и всезнающий интернет.
Было не холодно, вслед за верчением снежных хлопьев, казалось, и кровь начинает циркулировать быстрее, закипая в капиллярах и разогревая кожу.

Он всё шёл и шёл в снежной кутерьме, намеренно не вызывая такси, времени, как будто было предостаточно, казалось оно вообще остановилось…

Анино окно уже светилось. Семён поднялся, и прежде чем позвонить в дверь позвонил по телефону.
– Ну, наконец-то ты! – услышал он в трубке.
– Открывай Сова, Медведь пришёл, – произнес он их шутливый пароль.
– Ой, а ты весь в снегу. Что снег идет, что ли? – впустив его, удивилась Аня.
– Опять техника подвела. Вчера, как от тебя пришёл, ещё раз посмотрел в интернете, где найдется всё. Никакого снега не обещали…
– Может, позавтракаешь. Время ещё, кажется есть?
– Нет, Анька, спасибо. Позавтракал уже… Пошли...

Пешком добрались до вокзала. Покупать билеты в кассе, уже было поздно, и они сразу устремились на заснеженную посадочную платформу. Показалось, что автобус ждёт именно их, так удачно отворилась, осветив теплым огоньком сугроб, его складная дверь. Сразу откуда-то возникли и другие пассажиры, судя по основательной походке и осанке заранее обелеченные, а потому имеющие на место в этом автобусе гораздо больше законных прав. Но отсутствие билета никоим образом не могло сейчас остановить Семёна. Он бесстрашно ворвался в салон.

Автобус и водитель в этот раз были другими. После коротких препирательств водитель продал Семёну два билета, долго выкраивая их с помощью металлической линейки.

Отъезжая водитель болезненно щурился, с каким-то раздражением глядя на дорогу, машины, светофоры. И ещё он, не стесняясь пассажиров, курил, обновляя пропитавший всё стойкий мужской дух. Просить напомнить о Сарайкино Семён не решился.

Автобус быстро наполнялся, останавливаясь на городских остановках. Несколько подростков с шумом ввалились и заняли заднее сидение, с сопением взобралась старушка, вошли ещё несколько человек ничем не привлекших взгляда.

Снежная метель за окном, казалось, надувала и в пассажиров какую-то необъяснимую весёлость, заряжая вроде бы неоправданным жизнелюбием. Автобус слегка сворачивал у деревенских остановок, будто выплевывал кого-то, и тяжело цепляясь колёсами за дорогу, уползал дальше, постепенно набирая скорость. Уже несколько раз Семён почувствовал небольшой занос, но водитель быстро подправлял движение автобуса, и всё прекращалось. Пару раз взвизгнула какая-то пассажирка, наконец, почувствовала и Аня.
– Сёма, нас что заносит? – испуганно спросила она, после очередного рывка.
– Да, Анька. Снег, видать, уже плотный… – почему-то стал оправдываться Семён.

От следующей остановки отъезжали долго. Мотор рычал, водитель матерился. Подростки громко комментировали. Набрав достаточную скорость, автобус покатил по-прямой.
– Похоже, до Сарайкино и не доедем… – пророчествовала Аня.
– А нам уже, кажется, не далеко, – Семён пытался вглядеться в морок за окном, – ничего не разобрать.
Автобус остановился у ещё какой-то деревни, шумные подростки вышли в мглистые белые сумерки. Водитель выглянул в салон.
– Так, сколько вас тут? Четверо. Кому куда?
– Нам, на следующей… – ответила бабушка, сидящая с внуком позади Семёна и Ани.
– Нам в Сарайкино… – ответил Семён.
– Не-е, в Сарайкино не поеду. На следующей развернусь и всё. Если хочите, можете проехать до вокзала, вам деньги вернут, – заявил водитель, затягиваясь новой сигаретой и прячась за перегородку.

Автобус пробуксовывая отполз от вздыбленной почти нетоптаным сугробом железобетонной плиты обозначавшей остановку, и медленно ускоряясь, поехал «до-следующей».

– Ну и что будем делать? – с досадой выдохнул Семён, – так всё хорошо начина-лось, и вот: «На, тебе…»
– А сколько километров останется? – тоже забеспокоилась Аня.
– Сколько километров останется до Сарайкино? – Семён заглянул за перегородку водителя.
– Примерно двенадцать… Что пешком решили? Оно можно, конечно, только смокните все, – водитель сосредоточенно смотрел в освещённый фарами поток крупных снежных хлопьев.
– Я думал мы ближе…
– Видишь скорость какая, а быстрее нельзя, – тоже будто оправдывался водитель.
– Двенадцать километров пройти, конечно, можно. А обратно как? – вслух размышлял Семён, вернувшись к Ане.
– Давай все-таки пойдём, – решительно предложила Аня, – мы в свою деревню тоже часто пешком ходили пока дорогу не построили. А сейчас опять почти каждую зиму заносит, пока разгребут…
– Ну, значит, идём?
– Конечно.

Автобус остановился. Бабушка с внуком поднялись первыми.
– Дай тебе Бог здоровья, – благодарила бабушка водителя, – да табачишшо-то бросай, не молоденькой-ить уж, – не упустила она возможности понаставлять.
– Ладно, бабуля, не переживай, вот сщас докурю и сразу брошу, – хохотнув, пообещал водитель.
– И мы тоже пойдем, – объявил Семён.
– К завтему точно перестанет и разгребут. Может, завтра и приехали бы?
– Завтра мы уже обратно поедем. Спасибо, – сказал Семён, выходя в снежный круговорот.

Сквозь снежную завесу стали проглядывать очертания приземистых домов, светящиеся окна слева и справа от дороги. Снег, подгоняемый ветром, хлёстко сек по одежде. Местами, где ветер закручивал его, снег сбивался в тяжелые сугробы.
– Ну что, экстремалка, пошли, – и Семён первым направился по дороге прочь от разворачивающегося, с натугой рычащего, автобуса.
– Давай рядом пойдем, я боюсь отстать, – Аня, догнав, взяла его за руку.

За деревней всё было так же. Снег, снег и ветер. Они шли, испытывая какое-то странное возбуждение. Шутили и смеялись, совершенно, казалось бы, без причины...
– Сёмка, хорошо-то как! – кричала Аня сквозь шум ветра и щелчки снежных хлопьев о капюшон.
– Здорово, – соглашался Семён.

Примерно через полчаса снег стал пролетать реже, и летел уже не хлопьями, падал маленькими недоделанными снежинками, вскоре и совсем прекратился. Приоткрылось чистое голубеющее в утренних лучах не видимого пока Солнца небо. Серая громада тучи, оставляя рваные лохмотья, улетала. Постепенно и ветер утих. Освеженный успокоившийся мир ослепительно сиял белизной настолько безграничной, что и горизонт был неразличим.

Они шли, оставляя неровные цепочки следов. Дорога выделялась из общей белой поверхности их мира высокими сухими стеблями сорняков на обочинах. То тут – то там, пейзаж разнообразили серо-зеленые осиновые или буроватые березовые колки. Поле справа от дороги обозначало присутствие человека большими соломенными стогами, прикрытыми сверху снежными шапками. Ну и, конечно, общее впечатление напрочь портила линия электропередачи на поле слева, отмеряющая дорогу своими шажищами.

Стало холоднее, а мокрая от недавнего снега одежда начала подло пропускать мороз к телу.
– Сёма, пошли быстрее, холодно, – призналась Аня.
– Вот так, подруга. Похоже, зря мы поперлись-то.
– А нам сейчас, только одна дорога, вперёд, – философски заметила Аня.
– У тебя из одежды, больше ничего нет?
– Есть, только как переодеться-то?

Впереди показалась деревня, вынырнула из-за березового леска.
– Вот и деревня, только бы Сарайкино… – Семён, ставя руку козырьком, вглядывался в проступавшие за берёзами незнакомые очертания деревни.

Надежду добил дорожный указатель с надписью «Беломошное».
– Ты, как? Может попроситься к кому-нибудь, отогреться, переодеться? – спросил Семён, когда вошли в деревню.
– Лучше, давай узнаем, далеко ли Сарайкино, – предложила Аня и сама подошла к идущей по противоположной стороне улицы пожилой женщине.
– Сарайкина-та, недалёко, прямо пойдете и доберётеся, – ободрила прохожая.
– Всё, пошли. Дойдем, а там будь – что будет, – Аня первой двинулась по улице к окраине села.

Заснеженная деревня топила печи, над домами вились дымы. У высоких оград разгребали снег разновозрастные мужики. Кое-где снег был уже убран. Идти по протоптанным тропам было легче, и они быстро вышли на край деревни. Дорога проходила недалеко от склона речной долины, справа было большое плоское поле, а слева открывалась заснеженная речная пойма. Они шагали опять в полном уединении. Вышло, наконец, и Солнце, ветер утих, как будто его кто-то выключил...

– Вот и тепло опять, – Аня слегка запыхалась.
– Постой, – попросил Семён догоняя.
– Что?..
Не отвечая, он приблизил её лицо, и надолго припал к губам, она с готовностью ответила.
– Ну что, растаяла, снегурка. Пошли…

Сарайкино угадывалось по высоким тополям впереди. До них оставалось совсем не много. Сзади послышался механический гул. В снежном фонтане приближалась дорожная машина. Они отошли в сторону и оранжевый КАМАЗ, с широким косо прилаженным грейдерным ковшом промчался, осыпав их снежной пылью. По расчищенной стороне дороги вскоре дошли и до Сарайкино. Тропы от остановки не было, пришлось опять ступать по снежной целине, угадывая дорогу.

На сарайкинских улицах тоже лежал снег, из труб так же валил дым, а у некоторых оград работали мужики со снежными лопатами. Семён и Аня пробирались переулком спускаясь вниз, туда где жили Сабановы.

Сабановская ограда, у которой снег был уже убран, опять оказалась заперта. Долго стучали в ворота, вызывая обреченное возмущение лохматого Валетки. В доме их заметили, колыхнулась занавеска в окне. Сабанов появился в расстегнутом полу-шубке и валенках.

– Здравствуйте, Василий Григорьевич, – Семён протянул ему руку.
– Прибыли всё-таки? На чём вы? Я уж и не ждал в такую-то погоду. Автобус, поди, опять не пошёл? – Сабанов не скрывал радости.
– Доехали до какой-то деревни, ну перед Беломошным, там всех высадили, а дальше пешком, – ответил Семён.
– Это, что же, километров пятнадцать отмахали. Ну-ка быстро в дом.
– Ой, и смокли-то все и замёрзли, наверно, – заохала, когда они вошли Клавдия Михайловна.
– Да нет, быстро шли, вот и не замёрзли, – отозвалась Аня.
– Пойду баню затоплю, – Василий Григорьевич вышел.
– Сейчас я найду что-нибудь, переоденетесь, а свое всё на печь, сушить, – суетилась Клавдия Михайловна.
– У нас есть с собой, мы же привычные, в экспедициях ещё и не такое бывает, – Семён уже вынимал из рюкзака пакеты с запасной одеждой, то же делала и Аня.
– И ботинки свои давайте, на печке к утру просохнут, – Клавдия Михайловна придирчиво оглядывала переодетых гостей, – а сейчас, живо за стол, – командовала она.
– Ну, как всегда, – тихонько прокомментировал Семён.
– А ты как думал? Это же традиция, гостя с дороги накормить, – тоже тихонько отозвалась Аня.
– Вот выпейте как лекарство, – на столе появились две стопки с водкой.
– Что это, водка? – испугалась Аня.
– Нет, девонька, не водка, а лекарство. Прими как микстуру, а уж потом, и завтракать будете, – настаивала Клавдия Михайловна.

Семён привычно замахнул свои пятьдесят грамм.
– Ну, вот так же, залпом, – подбодрила хозяйка.
– Страшно… – Аня затравленно озиралась.
– Надо, милая, – Клавдия Михайловна грозно, по-учительски, нависла над ней.
– Ты выдохни, – посоветовал Семён.
– Ну… – от наблюдения процедуры лицо Семёна перекосило так же, как и Анино.
– Ух, – шумно выдохнула Аня, и без остановки вылила содержимое стопки в рот.
– Ну вот, молодец, – подбодрила Клавдия Михайловна, – на-ка запей, – и она поднесла кружку с квасом, которую Аня и опорожнила в несколько крупных глотков.

За обедом путники всё чаще позёвывали и хозяйка, опять своим командирским тоном отправила их отдохнуть, разложив диван и выдав подушки и одеяло.
– Поспите, пока. С-ветру, с обеда, да ещё и водки приняли, самое полезное дело поспать-то, – и она закрыла дверь, выходя из светлой горницы, оставив гостей засыпать.

…Было лето, ясный такой, солнечный день. Семён шёл куда-то, было легко и радостно идти вот так без цели. Но постепенно цель как-то сама собой и обозначилась, он увидел круглое озеро с необыкновенно чистой и прозрачной водой, далеко посреди озера виделся небольшой тоже круглый остров, утопающий в ивняках и берёзах. Почему-то, он знал, что нужно к нему плыть, а лодки нет… Семён ищет её, идет по берегу, и оттого, что он всё ещё не плывет, становится тревожно. Почему-то надо скорей попасть туда и каждая секунда проведённая на пустом берегу будто песок из песочных часов, уносит что-то важное безвозвратно, навсегда… Песчинки утекают и Семён, понимая, что если не поплывет на остров вот прямо сейчас, будет непоправимо поздно и он заходит в воду не чувствуя её… И слышит, что зовут его, по имени-отчеству. Зовет Сабанов. Вот он уже пытается удержать его от дальнейшего движения, но Семён упрямый, его так просто не остановишь, он вырывается. Сабанов не отстаёт… И тут Семён понимает, что это сон, и что его действительно трясут за плечо, и что, в самом деле, Сабанов зовет его…

– Семён Александрович, пора нам… – когда Семён, наконец, открыл глаза, сказал громким шёпотом Сабанов.
– Сейчас, – не своим голосом произнёс Семён, говорить было трудно, язык не подчинялся ещё не вполне проснувшемуся сознанию. Семён сел, разминая скулы и растирая оживающее лицо, – ничего себе, я так вообще не спал никогда, – наконец, овладел он мимической мускулатурой.
– Это потому, что тихо тут. Ни за стеной, ни с улицы, никакого шума. А ночью в мороз, зимой-то, только провода гудят, да стены потрескивают, – объясняла из другой комнаты Клавдия Михайловна.
– Девушку-то сам разбуди, – тихо попросил Сабанов и вышел из горницы.

Будил Семён по-своему, конечно поцелуями, на которые Аня постепенно отозвалась, приходя в себя.
– … Ну, всё… поспала и хватит… Василий Григорьевич зовет куда-то… – наговаривал Семён.

– А куда мы пойдем-то? – спросил Семён, выходя вместе с Аней.
– Сами увидите, нате вот валенки, тюфайки. Шапка, шаль теплая. Одевайтесь, – Клавдия Михайловна выдавала непривычную одежду.
– Теперь нас за своих примут, – развеселилась Аня.
– Ну да… – неуверенно проговорил Семён.

Шли вдоль улицы, звонко хрустящей свежим снегом. Окрепший мороз окончательно приводил в чувства, пощипывая щеки. Солнце сияло, снега искрились, пар от дыхания оседал куржаком на воротниках, мехе шапок и Аниной шали. Семён, с удивлением осматривал нарядную от выпавшего снега деревенскую улицу, освещённую в новом ракурсе.

Сабанов всё вёл их, вначале прямо по улице, потом повернул направо в засне-женный переулок, вывел на ещё одну улицу, пошёл по ней, опять свернул. Казалось, дальше и домов-то нет. Но одна избушка там все-таки обнаружилась… на остатке какой-то древней террасы выше реки, но ниже всей деревни. Из трубы валил дым, его первым и увидели. К ещё крепкой ограде вел одинокий след, по нему и пошли.

– Семён Александрович, убрал бы снежок-то, – попросил Сабанов, когда вошли в ограду, – а мы с Аней, пока в дом пойдем…

За высоким крыльцом Семён нашел маленькую снеговую лопату-пехло, стал расчищать дорожки, скидывая снег в кучи. Закончив в ограде, разгреб дорожку наверх.

Из ограды вышел Сабанов.
– Ну как, получается?
– Да, чему тут получаться-то? А Аня где?
– Аня там, в избе. Беседуют. Мне велели выйти, и тебя пока пускать не велено.
– А что, вообще, происходит? – спросил Семён, закончив работу.
– Скоро сам всё и узнаешь… Да не пугайся, ничего такого страшного с ней не случится. Так, поговорят «по-женски». Надо так…
– А кому надо-то? – Семён забеспокоился.
– Вас с Аней она выбрала, давно искала, и меня совсем замаяла.
– Кто она? Почему нас?..
– Да, баба Фрося, Офросинья Онисимовна, – Сабанов показал на избушку.
– А куда выбрала? – не понимал Семён.
– Передаст вам свою заботу, ну как бы службу, что ли, а то уж скоро девяносто ей, а покою нет, передать некому, было… – загадочно говорил Сабанов.
– Какую заботу, Василий Григорьевич, что-то я не понимаю ничего…
– Скоро тебя позовут, сам всё и узнаешь.

Семён поставил лопату, подёргал входную дверь. Конечно, было заперто. Сабанов ходил по очищенной от снега ограде, меряя её шагами по диагонали. Вспотев за работой, Семён стал немного мёрзнуть и тоже, как Сабанов начал совершать вроде бы бессмысленные перемещения, он ходил кругами.

– Что-то холодно, – наконец, признался Сабанов, – когда уж откроют-то?
Мёрзли ещё с четверть часа. Дверь открыла Аня.
– Сёма, заходи.
– А я-то, что? – в надежде спросил Сабанов.
– И Вы тоже, наверно?

Входя, пришлось низко поклониться, дверь в избушке была уж совсем маленькая. Пахло мёдом или воском, и опять какими-то травами. Внутри оказалось очень чисто и светло, чего Семён, на самом деле, и не ожидал.

– Здравствуйте… – неуверенно поздоровался Семён.
– Здравствуйте, – из-за печи показалась маленькая чисто одетая старушка.
– Вот он какой, Семён-от Александрович, – старушка вышла и как-то слишком пристально и внимательно стала его разглядывать, – ну проходите, мужики, – обратилась она и к Сабанову тоже.
– Вот, мы вас сейчас угощать станем. Давай-ка Анна, выставляй, что там у нас…
– Так вы, что тут готовили, что ли? – Семён с укоризной глянул на Аню.
– Сам сейчас всё узнаешь, – тихонько сказала Аня, отходя вслед за хозяйкой к зеву печи.

На небольшом столе появилось блюдо с маленькими пирожками, затем Аня выставила четыре разномастных бокала и стала что-то разливать из кирпичного цвета корчаги.
Семён кинулся помочь…

– Сиди, – Сабанов, довольно жёстко усадил его обратно на скамью.

Потом Офросинья Онисимовна молилась у божницы, куда приладила тонкую восковую свечку. Только висевшие в простенке старые ходики создавали фон непонятному шёпоту старушки. Наконец, она повернулась к остальным, сидящим в молчании.
– Вот и приступим благословяся.
– Крест-от есть? – строго спросила она у Семёна.
– Есть, – Семён достал за цепочку.
– На цепе. Золотой, поди? – Офросинья Онисимовна щурилась разглядывая.
– Да золотой, – подтвердил Семён.
– Сыми, да спрятай и не надевай боле, – потребовала она.

Семён покорно подчинился, собрал цепочку в горсть и убрал в карман рубашки.
– Ну вот, а я думаю, чо тут у его загораживат? – проговорила Офросинья Они-симовна.
– А чичас, Анна, вставай рядом, – потребовала она уже от Ани.
– И ты Семён поднимайся, – вновь обратилась она к Семёну.
– Ну, посмотри ты, Василей Григорьевич, – хозяйка беззубо улыбнулась, – ох-хо-хо, стары, старятся… Нам, старухам, некогда жись-то отодвигать, это вам молодым ишо можно, а нам уж скорей надо… – посерьёзнела она.
– Нате-ко вот, – в её руках оказалась небольшая икона, которой она перекрести-ла сначала Аню, а потом и Семёна. Перекрестив, передала Ане.
– Икону эту берегите, и она вас берегчи будет, – торжественно говорила хозяйка.
– Это, что венчание, что ли?.. – тихо спросил Аню Семён, в тишине паузы вопрос прозвучал как гром.
– Отныне и довеку быть вам охранителями Святого места, – Офросинья Онисимовна перекрестила каждого ещё раз, теперь уже двумя перстами.

По избе поплыл душистый дым, Сабанов принес от печи закопченное жестяное кадило, передал хозяйке, и та трижды взмахнула им, вначале около Ани, затем возле Семёна.
– Раба Божия Анна, отныне и довеку ты охранительница, узнаешь всё добро Святого места, храни его, пока другая не придёт. Раб Божий Семён, отныне и довеку тебе написано пособлять охранительнице Анне, даже и живота своего не шшадя… – она покачивалась, вещала не своим голосом и смотрела куда-то за их спины, оглянуться и проследить за её взглядом Семён не решился.
– Нуко, наденьте, – Офросинья Онисимовна достала откуда-то, Семён отвлеченный её словами и не заметил, где она их прятала, два бронзовых, слегка позеленевших от времени, на, особым образом, скрученном шнурке, креста, один побольше, другой поменьше. Маленький она передала Ане, дождалась пока та его наденет, протянула большой Семёну.
Семён взвесил на ладони крест, был он совсем не стерт, новый, тяжелый, никто его до того не носил, видать лежал где-то может быть специально для такого случая.
– Вот и несите теперь крест свой, да на другой не меняйте, этот вас охранит, худо отведёт, а добро умножит. Вот, чичас и Семёна вижу. Сомнения в тебе чернеют, гони их. Не всё сразу открывается разумению человечьему, жди да верь. И Анну свою береги. Не смотри, что на ей крест маленькой, он потяжеле твоёго-то будет. Ты вот про венчание спросил, а так и есть, быть вам вместе чичас, пока смёртонька не придет. Вижу веку у вас много, и робят ваших вижу. Много будет у вас счастья и горя много, только в сторону не глядите, держитесь друг за дружку. Далёко вас видно будет, от то-го и искушать вас будут и деньгами и блудом, не поддавайтесь бесам-то, в малом поддадитесь и в большом не устоите. На Бога, да друг на дружку надейтеся, ангелы-то вас тоже чичас лучше видят, оборонять будут.

Офросинья Онисимовна опустилась на лавку.
– Ох, умаялася я. Да ничо, скоро на вовсе отдохну… Чичас нету на мне заботы-то, – она счастливо улыбалась, – ну вот и отпаужнать можно, а Василей вам всё растолкует, он умет.

Семён сел на стул совершенно ошарашенный. Аня подвинула ему кружку, он отпил, там, конечно, был квас…

Как добрались обратно до дома Сабановых, Семён даже и не заметил. Шел, будто разглядывая сам себя, изучая свои ощущения и реакции на мир, пытаясь определить, что же изменилось. Никаких особых внутренних перемен он не находил, так обычные всякие желания…


– Добро выстоялась. Ну, Семён Александрович, айда теперь париться, – бодро предложил Сабанов, входя в дом после инспектирования протопленной бани.

Клавдия Михайловна выдала полотенце и шлепанцы и Семён, отдав снятый с шеи свой новый крест Ане, вслед за Сабановым, вышел во двор.

Василий Григорьевич, как только Семён устроился на полке, поддал жару… Вот тут Семён и почувствовал все особенности деревенской бани. Показалось, вся старая кожа сползла, как с тритона при линьке. Семён мигом очутился на полу, там был спасительный холод. Сабанов покрякивал, обхаживая себя двумя вениками.

– Что, не ожидал? Ну-ка лезь обратно, спал жар-от маленько, – командовал Василий Григорьевич.
Семён стал медленно распрямляться, привыкая. Опять взобрался на полог.

– Ну что, повторим? – Сабанов, на этот раз поддал не столь резко.
Вода на чугуне наклада тут же вскипела. Сабанов плеснул ещё. Пар вырывался порциями, постепенно добавляя ощущение жары…

Потом сидели исходя паром в просторном и чистом предбаннике. На пол струйками стекали вода и пот. Семён наблюдал, как лужицы растекаются и схватываются ледком по краям.
– Василий Григорьевич, а что это такое сотворила эта Офросинья Онисимовна? – наконец решился спросить он.
– А ты не понял ещё?
– Нет, не понял.
– Теперь вы с Аней охранители Святого места. Сейчас всю жизнь вашу эти слова организуют. Сам не поймёшь, как всё получаться будет.
– Загадками вы всё говорите…
– Да вот объяснить-то не получается. Я ведь тоже этой Офросиньей был охранителем назван. Думал это так, бабья блажь, потому, что помогаю ей, там с дровами, с сеном, когда корову держала, она же родственница моей Клавдии-то. А потом оказалось, нет. Будто привязался к Святому-то месту. Это уж после Бутаковского было. Наказала она меня. Три года нормально спать не мог. Такое снилось! Боялся ночи-то. Всё огонь с неба падал и лес горел и звери в огне корчились, и сам я вроде как там был и всё убежать пытался, а не мог… Потом, простила, стал спать спокойно... А как вас с Аней увидал, так и отозвалось сердце-то. Ей рассказал, она и велела вас привести. В Ане она большую силу рассмотрела. Говорит: «не у неё, не до неё такой не было». Вот как!.. И ты тоже не прост. Только всё-то не открылось не тебе, не Ане. Говорит, надо чаще вас в Свято место водить, тогда быстрее откроется. И к ней надо ещё походить, она силу-то направит куда надо, чтобы не навредили вы себе и друг другу.

– Ну, айда ещё пар погоняем, и отдыхать, надо и женщинам жару оставить, – Василий Григорьевич захрустел суставами вставая.