6. Воспоминания Нины Малых

Нина Малых начала писать свои воспоминания, но не закончила их. Выдержки из её воспоминаний я и помещаю здесь. Они не должны пропасть.

«Не могу не откликнуться на очень для меня интересные воспоминания об Академгородке Миши Качана и о нашей совместной работе с ним.

В дополнение к воспоминаниям Миши о нашей работе надо сказать, что началась она еще в Гидродинамике, и задача была поставлена в связи с проблемой аварийной разгерметизации систем охлаждения атомных реакторов. В работе по договору с Курчатовским Институтом мы должны были определить время задержки вскипания от момента начала разгерметизации.

Задача оказалась нетривиальной, т.к. это время зависело от свойств жидкости, в частности, ее чистоты, и параметров волны разрежения, – скорости сброса давления.
 
Я тоже давно поняла и знала, что мы первыми в своей установке зафиксировали не только ударную волну разрежения (позднее «открытую» братьями Борисовыми and all), но и распространение за ней фронта вскипания и появление соответствующей ему волны сжатия на профиле волны разрежения. Вот по появлению волны вскипания мы и определяли время задержки.

Позднее, когда я вернулась в теплофизику в 1972 году, я показывала этот фильм в лаборатории Накорякова, где была видна волна вскипания и разрежения, и прокомментировала это. Но, видимо, было рано – никто не обратил на это внимание».

Теперь вторая часть, где Нина Владимировна рассказывает свою одиссею:

«Я все же физик, а не инженер, т.к. закончила в 1961 году физфак МГУ.
Попала я в радиоинженеры случайно. У меня в 1961 году родилась дочь, Елена, поэтому я оказалась у мамы в г. Кирове, и еще в декретном отпуске была приглашена на работу в СКБ вычислительных машин при заводе «Маяк» помогать его директору Магазинеру М. А. для решения математических проблем с его диссертацией. Это была новая организация, куда умный еврейский директор собрал молодых специалистов ведущих вузов страны. Мы делали электронные вычислительные машины для практических задач народного хозяйства.

Вспоминаю я об этом потому, что из воспоминаний Миши я поняла, что он был знаком и общался с Канторовичем, которого я искала в то время в Ленинграде, т. к. случайно натолкнулась в библиотеке г. Кирова на его книжку об оптимальном раскрое материалов 1937 г. издания в г. Ленинграде. Как мне хотелось с ним встретиться!

Мой директор дал мне карт-бланш на все командировки в любую точку страны.

Я тогда своим умом дошла до линейного программирования и решила задачу оптимального изготовления шахтных стоек определенных гостовских размеров из стволов деревьев определенного диаметра у вершины и в основании.

И меня очень похвалил министр лесной промышленности, друг нашего директора.
Я тогда не знала, что к тому времени Канторович уже отсидел в наших лагерях за свою несоциалистическую теорию и теперь работал в Академгородке. А кибернетика, которой мы тогда занимались, как и генетика всё ещё были «продажными девками империализма». Мне и в голову не приходило, что оптимальные методы раскроя материалов также были под запретом как вредные буржуазные теории.

Мне всегда везло на умных еврейских начальников и, вообще, талантливых друзей.
В Кирове в этом СКБ меня встретил Рудик Шварцблат – мой школьный друг, в то время окончивший Ленинградский политехнический, – словами : «И ты здесь -  принцесса»! В дальнейшем, он стал главным инженером этого СКБ (теперь КБ вычислительных машин «Север»). И я всегда заходила к нему, когда приезжала на родину.

Другой наш общий с Рудиком друг, приехавший из Одессы после окончания мехмата Одесского Университета – Яша Клебанер организовал лекции по высшей математике для всех желающих сотрудников СКБ. И мы по собственному желанию, с радостью от общения друг с другом оставались после работы и повторяли математику. Хотя в это же время у меня был грудной ребенок.

А было мне тогда 24 года. Веселая была пора. И мы были работоспособные, серьезные и умные. И если бы я отыскала тогда Канторовича, моя жизнь могла бы повернуться совсем по другому руслу.

Потом, много позднее, Рудик и Яша приезжали в городок к Канторовичу собирать материалы для книги о становлении кибернетики и вычислительной техники в России.

На защите кандидатской меня очень поддержал Михаил Александрович Гольдштик, сказавший, что это не кандидатская, а готовая докторская, и готов был отстаивать это мнение перед Накоряковым, но я затянула время. Гольдштик уехал в Америку. И я осталась без поддержки.

А наша вычислительная машина получила на выставке ВДНХ серебряную медаль и была продана в Японию, т.к. не нашла спроса на наших лесоразработках и лесхозах в Кировской области, где мы пытались её внедрить. Тогда там был рабский труд, ад, как мне показалось. Полуголые рабочие с баграми, в пару варили бревна, приплывающие сплавом по реке Вятке, в бассейнах с какими-то химикатами.

Директор этого лесхоза сказал мне:

«Спуститесь с небес на землю, какая вычислительная машина? У нас нет даже транспортёра, подающего бревна из реки. Работа ручная. Я плачу тёте Маше 70 руб. за подсчёт объема продукции, затем подрастёт ее дочь. А для вашей машины нужен инженер, да и в нашем цехе по обработке древесины такая влажность, что ваша машина выйдет из строя, не успевши начать работу. Зайдите в цех, рабочие сами не захотят ничего менять и погонят вас поганой метлой, т.к. вы отнимете у них работу и возможность приписок для кое-как приличной зарплаты».

И он был прав – так и случилось. И это был мой первый опыт внедрения научных разработок в нашу промышленность. Так я проработала 1,5 года, до февраля 1963 года, когда мой муж, окончивший к этому времени физфак МГУ, по конкурсу получил распределение в Академгородок в Институт математики, заниматься тонкими магнитными пленками как элементами вычислительных машин. И мне пришлось оставить работу в Кирове, хотя директор мне предлагал возглавить математический отдел. Я отказалась от своего распределения в Подмосковье, во ВНИИФТРИ, с предоставлением жилья, возле теперешнего Зеленограда, и отправилась за мужем в Сибирь.

Был февраль 1963 года, когда мы с чемоданом книг высадились из автобуса на Морском проспекте около гостиницы (теперь поликлиника № 1).

Мела пурга. Домов не было видно, мы свернули направо от остановки и попали, как нам показалось, в лес. Пробирались по колено в снегу, и вдруг - мистика – перед нами неоновая надпись: «Москва». Это был кинотеатр.

Мы прожили месяц у нашего знакомого, выпускника мехмата МГУ Льва Баева. Потом нам дали комнату и через полтора года – трехкомнатную квартиру (хрущёвку), уже на четверых человек, где я и живу вот уже 40 лет.

Здесь, в Академгородке, мы встретили и своих бывших шефов по МГУ, преподававших физику в НГУ и физматшколе Юрия Кулакова и его жену Таню Протасевич. Не зря они знакомили нас с живописью, – их дети Иван Кулаков и Ирина стали не только специалистами, но также известными художниками.

С нашего курса в Академгородок приехало не менее десяти человек. Многие, окончившие физфак МГУ, как, теперешний директор Института ядерной физики Скринский, д. ф-м. н. Александр Марченко, Семен Хейфец и другие – стали известными учеными (книга «Выпускники МГУ в Новосибирском научном центре http://www.prometeus.nsc.ru/elibrary/2007mgu/).

«Mais, revenons ; nos moutons» (Вернёмся к нашим баранам), как говорят французы. Я не взяла перераспределения в Академгородок, понадеявшись, что с таким образованием и так найду работу. По совету наших университетских знакомых я обратилась к Г.С. Мигиренко, т.к. диплом у меня был по гидроакустике, и он меня направил к автору эффекта двойного преломления световых лучей от ионосферы, тогда зав. лабораторией радиофизики Кабанову, расположенной в жилом доме в начале Морского проспекта.

Придя туда, я наивно спросила, требуются ли им научные сотрудники и, получивши отрицательный ответ, сказала:

– Ладно, я так и передам Георгию Сергеевичу. – И тут произошла чудесная перемена.
Кому, кому? – переспросил этот человек.

– Мигиренко просил меня сообщить ему результат переговоров с вами, – отвечаю я.

– Так я вас не понял, конечно, есть у меня место. - Но я, уже понявши, что меня посчитали, пришедшей устраиваться по блату, обидевшись, почти выбежала из комнаты, и добежала до института Гидродинамики, слыша за собой слова:

– Остановитесь, куда же вы, вы меня неправильно поняли.

Такими мы были тогда. В институте, не заставши Георгия Сергеевича на месте, я самостоятельно зашла в отдел кадров, и начальник отдела кадров Коробенко направил меня к Николаю Вострикову, делавшему тогда первую в городке вычислительную машину. Он сразу устроил мне экзамен по радиотехнике, развернул передо мной электронную схему машины, и, ткнув пальцем в один из её элементов, спросил, что это за элемент и как он работает.

На свою беду, проработавши 1.5 года рядом с радиоинженерами и, в авральные дни, помогая монтажникам паять схемы, я разбиралась в них и быстро рассказала Вострикову, что это одновибратор и что длительность импульса определяется величиной емкости, чем приятно удивила хмурого Вострикова, которого боялись все его сотрудники, - и тем решила свою судьбу на следующие 1.5 года.  Оказывается, он уже замучил отдел кадров, бракуя всех, кого к нему посылали.

Я хотела заниматься физикой, а не радиотехникой. И вот в 1964 году мне удалось перейти в отдел Жирнова и получить интересную физическую задачу в группе вместе с Борисом Усовым и Мишей Качаном, бывшим к тому времени ещё и председателем Объединенного профсоюзного комитета СО АН».

Я пропускаю эту часть воспоминаний, поскольку уже поместил её ранее. Вот конец этой части.

«У меня до сих пор хранятся пленки скоростной фотографии процесса и записи давления на шлейфовом осциллографе и отчет. И сейчас я поняла, откуда взялись пирексовые трубки, пропускавшие инфракрасное излучение от силитов, нагревающих воду до 1200С перед сбросом давления.

Оказывается, эта работа до сих пор востребована. И я отдала этот отчёт в этом (2011) году Юрию Балаклеевскому, получившему задачу организовать объемное вскипание капель жидкости».

О Вадиме Васильевиче надо рассказать отдельно. Это был очень талантливый человек.

Родители его были учителями средней школы г. Казани. Отец – директор школы и учитель математики и мать - учитель литературы. В их доме было много книг-учебников, по которым самостоятельно Вадим до 13 лет выучил все предметы за полный курс средней школы. Он не учился в старших классах средней школы, а сдал экзамены экстерном.

И ещё, я вспоминаю праздники в лаборатории Мусатова. Всегда было какое-нибудь представление, режиссёрами которого были Вадим Васильевич и Володя Штерн.

Помню, как-то праздновали чей-то юбилей на квартире Мусатова. Мне досталось роль поздравителя от «марсиан-пришельцев». На голову мне натянули противогаз, в рот я додумалась взять свисток, а Володя переводил мою «речь». Меня никто не узнал, и было очень смешно, а Володя похвалил меня за находку со свистком.

И, вообще, жили мы весело. Много было всяких «приколов», так Володя Штерн, Дима Томилин и Таня Иванова объединились под именем Ива Штом и писали юмористические заметки в местную газету и в известные передачи под этим именем и даже сочинили портрет этой Ивы, как Козьмы Пруткова.

Сейчас Дима Томилин с семьей живет в Италии, где встречался с потомками нашего последнего императора, биографией которого он увлекался ещё в Новосибирске.
С работой было хуже. Вадим Васильевич был увлекающимся исследователем непознанного. Решённые проблемы его сразу переставали интересовать. И он считал, что все могут познать всё и быстро. Тогда только-только установили на ВЦ большую вычислительную машину БЭСМ-6, и все увлеклись программированием.

Мне он сказал: «Даю тебе 2 недели (на глупость) на изучение программирования, сам я через неделю уже написал программы». И дал задачу на движение под водой осесимметричного тела переменной массы из-за текущих там конкретных теплофизических реакций. Надо было найти траекторию движения и расстояние выныривания.

Как сейчас помню, у меня получилось и решилось аналитически уравнение Риккати. Но надо было решить его ещё и численно. Через 2 недели, прибегнув к помощи профессионала, Аркадия Атавина, нашего друга по МГУ, выпускника мехмата, освоив программирование для БЭСМ-6, я принесла Мусатову и решение, и все необходимые графики. Получилась красиво решенная, практически полезная задача, вполне пригодная для статьи.

Но Мусатова уже интересовали другие проблемы: как использовать перепад температур в Красном море для строительства теплостанции, или взаимодействие струи воды с электростатическим полем. С утра он, как ребенок, с увлечением подходил к струе воды из крана, расчесывал пластмассовой расческой волосы, подносил её к струе и долго наблюдал за её отклонением. А решенная мной задача так и осталась пылиться в столе невостребованной.

В это время Володя Штерн печально переливал воду каплями из одного сосуда в другой, проверяя очередную идею Мусатова. Слава Богу, он вскоре перешёл в лабораторию вихревых технологий М.А. Гольдштика и там состоялся как ученый, защитивши докторскую диссертацию. (о других членах лаборатории и Богдане Войцеховском дописать).

В 1967 году была конференция по кипению в Ставрополе, на которую Самсон Семенович пригласил поехать вместе с ним меня и Нину Николаевну Мамонтову, – и это была вторая возможность изменить мне свой научный путь и тему диссертации. Но в 1967 году в моей жизни случилось много событий.

Во-первых, у меня родился 2-ой ребенок, сын Владимир, во-вторых, я получила предложение от Миши Качана возглавить гидроакустическую лабораторию в должности и.о. завлаба в ГСКБ «Сосна», (позднее Институте прикладной физики) с окладом в 150 руб., что было для меня немаловажно, т.к. оклад мэнээса, которым я тогда была в Институте теплофизики, был всего 103 рубля.

Алексей Андреевич Жирнов боялся подписывать мое заявление об уходе без разрешения Самсона Семеновича, но всё же подписал его, воспользовавшись его отсутствием. Так я на 5 лет оказалась в Институте прикладной физики. (О Мише Качане добавить)».

Больше Нина Малых в своих воспоминаниях пока ничего не написала.

Сейчас Нина Владимировна Малых в Институте теплофизики уже не работает. Живёт в Англии, где давно уже обитают семьи её детей – дочери и сына. Да и внуки её уже выросли и стали совсем взрослыми».

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2018/07/05/352