Жертва сталинизма

Я потомственный железнодорожник.  Мой дед работал на железной дороге еще до революции, потом мой отец и вот я. Но если дед был стрелочником, отец машинистом паровоза, то я начальник станции Зилово. Раньше была забайкальская железная дорога, а теперь Восточно-Сибирская зовется.  Случай, о котором пойдет речь, случился в  начале 80-х годов.  При советской власти еще, как вы понимаете. Поезда тогда ходили строго по расписанию,  подвижной состав ремонтировался вовремя,  билеты были недорогие. Так что народ ездил в гости друг к другу на поездах охотно.  И порядок в вагонах поддерживался хорошо.  Нас,  железнодорожников, рядовых и не очень, типа меня, в командировки отправляли только по железной дороге. Это начальники на самолетах летали.   А нам выпишут проездные документы, и поезжай. В тот раз я ехал с курсов повышения квалификации в Москве.  Месяц прослушал лекции, нам показывали новую технику да говорили про новую организацию работы. Было мне в ту пору около 40 лет.  И вот что со мной приключилось.  Да скорее и не приключилось, это я так просто сказал, но вот с интересным человеком в пути повстречался.

Захожу я, значит, в вагон. Как положено,  в купейный, и место у меня внизу.  Как объявили посадку, так  я и пошел.  За мной в мое купе молодой старлей заглядывает, пехотинец, по погонам вижу. Посмотрел на номера мест и забросил на верхнюю полку как раз надо мной свой небольшой чемоданчик. Спросил: «Вы будете в купе? Я  хочу выйти покурить, а то давно не курил».  Отвечаю ему:  «Иди, я за твоими вещичками присмотрю». Он ушел.

Заглядывает еще один, совсем молоденький, студент вроде. Тоже определил, где его место, и спортивную сумку на вторую верхнюю полку забросил. А сам вышел в коридор, но от дверей далеко не отходит.  И тут появляется последний пассажир в нашем купе. Крепенький такой мужик с окладистой бородой, лет 60 будет.  Поздоровался со мной и, подняв нижнюю полку, поставил туда объемистый чемодан и небольшую авоську, из которой торчал батон колбасы, бутылка молока и еще что-то, завернутое в бумагу.  Опустил полку и сел. Спросил: «Далече  едешь?».  «Да, - говорю – далеко, аж за Байкал».  Он отвечает:  «Проезжал я Байкал, когда туда и обратно ехал. На Сахалин, значит. Но давно это было, около 20 лет назад. А я до Казани еду». И, протянув руку, представился: «Павел Филиппович я».  Пожал я его крепкую мозолистую руку и отвечаю: «Михаил». «А по батюшке как, ты, небось не мальчишка, да и начальник, видимо?» - говорит Павел Филиппович.  Отвечаю: «Николаевич. Да начальник я небольшой, всего железнодорожной станции начальник».   Он мне: «Ну,  если в подчинении есть десяток людей, то уже начальник настоящий».  Помолчали.

Тут в купе зашли и этот студент,  и старлей, да и поезд скоро тронулся. «Пока, Москва», - подумал я и предложил молодым людям присаживаться на наши полки.  Скоро и проводник в купе зашла, средних лет женщина, аккуратненькая такая. Я еще при посадке её приметил, как она мой билет рассматривала внимательно.  Взяла она у нас билеты и спросила, кто куда. Старлей ехал до Омска, а вот студент  до Новосибирска.  Так что мы с ним будет дольше всего ехать. Когда проводница ушла, я представился: «Михаил Николаевич». Сосед по полке снизу тоже представился.  Старший лейтенант  оказался Петром, а студент Игорем.

Поезд набрал ход. За окном мелькали новые микрорайоны  Москвы, застроенные 9-этажными домами. Помолчали, потом студент полез на свою полку, сказав, что не выспался прошлой ночью, хочет подремать.  Я спросил старлея, зачем он путь держит до Омска. Он ответил, что едет в отпуск, служит в Подмосковье, хочет навестить родителей и свою девушку повидать. Где служит в Подмосковье, не сказал. Оно и понятно – военная тайна.

В купе заглянула проводница и спросила, не хотят ли они выпить чаю.  Павел Филиппович оживился и охотно согласился, мол, давно во рту воды не было.  Не отказались и мы со старлеем, а вот студент промолчал. Видимо, задремал.

Чтобы каждый раз не называть длинное имя отчества Павла Филипповича, я буду звать его «Борода». Не возражаете? Ну и ладненько.  Так вот, Борода попросил старлея привстать, поднял свою полку и достал оттуда авоську.  Мол, надо посмотреть, что дочка в дорогу ему собрала.  Про батон колбасы я уже говорил, бутылку молока тоже. А я в бумаге оказались помидоры, хлеб, нарезанный на ломтики,  и два пузырька от лекарств.  «Соль, наверно», - подумал я. Оказались там и три булочки, скорее всего домашней выпечки.  «Дочка у меня  хорошо стряпает, с детства мать её научила», - сказал Борода.  Он предложил нам взять по булочке, когда проводница принесет чай.  Старлей стал отказываться, но Борода был настойчив и пошутил,  что Игорю булочка не достанется, потому что он спит. «А ты, Петр, должен блюсти воинский закон, где там подальше от начальства и поближе к кухне говорится», - сказал Борода. На что Петр ответил, что это актуально для рядового состава и бездельников, а он офицер и ему негоже  отлынивать от службы.  Борода с улыбкой согласился.

Принесли чай. Мы выпили по стаканчику. Люблю я пить чай в поездах. Обычно свежезаваренный,   в стакане с подстаканником,  где чайная ложечка постукивает в такт  стыкам рельсов.  А тут еще вкусная булочка от дочери Бороды. Мы с аппетитом поели, потом  Петр пошел покурить в тамбур. Придя, он снял сапоги и забрался на вторую полку надо мной.  А мы с Бородой стали мирно беседовать. Я уже давно заметил, что такие вот случайные попутчики часто бывают очень откровенны друг с другом.  Случайно повстречались, потом разойдутся, и ищи ветра в поле.  Я спросил Павла Филипповича, почему у него такая борода. «Не служитель ли церкви?» - спросил я.  Он засмеялся и ответил: «Да нет, убежденный атеист и бывший коммунист со стажем». «Почему бывший?» - спросил я.  Он ответил: «Долгая история».  «А нам куда торопиться, до Казани еще ехать и ехать», - сказал я.  «Ну слушай, коль хочешь», - ответил Борода и поведал такую историю.

«Родился я в Чечено-Ингушетии. Мой отец перебрался туда, когда мой дед занемог, и некому было ухаживать за садом и домом, где родились все их предки. А до этого отец несколько лет работал в Баку на нефтепромыслах. Заработки там хорошие, он не пил, не курил и сколотил немного денег.  И тут такая неприятность.  Надо ехать помогать матери ухаживать за домом и большим садом.  Отец присмотрел себе гарную дивчину из приехавших с Украины и женился на ней. Вот поэтому у меня иногда и проскакивают украинские слова, это от матери.  Жили мы неплохо, все работали, родители матери тоже хорошо помогали по хозяйству. Я закончил школу и уже было собрался по примеру отца податься в Баку нефтяником, но тут началась война.  Стал работать в мастерских, где ремонтировали оборудование для нефтепромыслов Грозного.  Уже  более-менее хорошо разбирался во всем оборудовании, старшие товарищи подсказывали и помогали.  В 42-м году, когда немцы стали приближаться к нашим краям, меня вызвали в военкомат и забрали в армию.  И я три года воевал.  Было два ранения, но не очень серьезных, все время возвращался в строй.

После войны вернулся домой. Было уже лето 45-го года.  Мои отец с матерью всю оккупацию жили в своем доме. Дед  еще до войны помер, а вот бабушка жива была, только дряхлая очень.  А отец с матерью уже в годах были, немцы их не тронули. Да в нашей станице их не так много и было. Но вот в доме кое-то пограбили, и в саду не все ладно было. Так что какое-то время мне пришлось восстанавливать то, что было. Одновременно стал ходить на курсы при мастерских по ремонту нефтяного оборудования.

Женился на местной девушке, с которой всю войну переписывался, ждала она меня.  Дочка родилась,  я сдал успешно экзамены на бурового мастера и стал работать в Грозном.  Жена с дочкой жили в станице у моих родителей, а уезжал на неделю и на воскресенье приезжал.  И тут появился один мужик, который стал блатовать  на новое месторождение за Волгой, в Куйбышевской области.  Сулил хорошие заработки, служебную квартиру. Мол, месторождение новое,  нефть бьет фонтаном и добыча очень высокая, а значит, и премии будут хорошие.  У меня к тому времени родился еще сын. Захотелось самостоятельно пожить, а не в родительском доме.  Вот и подписал я договор и поехал в Куйбышевскую область, в поселок  Стрежевое. Мужик тот не обманул, и заработки были хорошие, и квартиру дали, и подъемные. Так что перевез я свою семью,  и стали мы жить хорошо. У меня на работе спорилось, все время был в передовиках.  Еще в армии меня приняли в партию,  а в 1955 году наградили орденом Ленина.  В 1956 году на областной партконференции избрали меня делегатом ХХ съезда партии.

Поехал я в Москву такой окрыленный, а там такое. Слушал я на том закрытом заседании доклад  Хрущева о «культе личности Сталина»  и  исходил от  злости.  Ах ты, думаю, Хрущ, какие вещи на нашего вождя товарища Сталина говоришь. Видимо, мстишь за то, что он твоего сына-предателя от расстрела не спас.  Ты ведь Сталина на коленях умолял пощадить.  А Сталин тебе что ответил? Что трибунал приговорил, и он не имеет права вмешиваться. А ведь сына своего Сталин на фельдмаршала Паулюса не обменял, так и погиб его сын  в плену.  Я вспомнил, когда слушал этот доклад, как  еще в 53 году  показалось, что не все в партии чисто. Почему обвинили Берия, что он враг народа и расстреляли? А ведь это Берия предложил добывать нефть на шельфе в Баку, будучи первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б), это потом уже Багиров его указания выполнял.  Мне об этом друзья отца из Баку рассказывали. А теперь и Берия, и Багиров враги народа. Нет, не все хорошо в нашей партии, если все сидят и не возмущаются, как поносит нашего любимого вождя этот толстяк.

И про выселение чеченцев зря приплел. Знаю я их народ.  Не любят трудиться ихние мужики, на бабах там все держится. А им был пограбить да заложников захватить, чтобы работали на них. Особенно в их горах, где в их тейпах старики всем и управляют. Там советской власти отродясь не было.  Как в Красную Армию идти, так они в горы убежали, а потом немцам служить стали.  Не все, конечно, но очень много. И мне, три года  воевавшему с фашистами, это переселение справедливым еще тогда, в 44 году,  показалось.

Шли мы в гостиницу с того заседания и молчали, лишь то один, то другой вздыхали.  Даже по 100 грамм за окончание съезда не выпили.  Наутро разъехались по  своим городам.  Мне не хотелось ни с кем делиться, что я слышал на съезде, хотя меня парторг и просил. А когда вышли газеты и там написали, что коммунисты единогласно поддержали выступление Хрущева с критикой «культа  личности Сталина», хотя на самом деле  голосования  не было, я не выдержал и отнес в партком свой партбилет».
Тут я поднял голову и увидел, что Игорь лежит на правом боку и внимательно слушает рассказ Бороды. А  над моей головой  раздался голос Петра: «А что дальше было?».  И у меня такой же вопрос сам собой вырвался.
 
«Что дальше, спрашиваете? А ничего. Написал я заявление о выходе из партии, на партсобрание не ходил и свой партбилет никому не сдавал. Со мной он  сейчас. И здесь тоже. Я с этим партбилетом в разведку ходил, кровь проливал с именем Сталина на устах, а тут такое.  Отношение ко мне после этого у начальства поменялось, но простые работяги и коммунисты меня поддержали.  Стали меня потихоньку зажимать. То с доски почета не слезал, а тут при прежних результатах перестал вдруг быть передовиком.  Обидно мне стало.  Помучался так  полтора года. А тут пришла разнарядка. Мол, запасы нефти в этом месторождении истощились, надо искать новые.  Ну,  я же бурильщик от Бога. Пришел в управление и говорю, отпустите, хочу найти свою нефть.

И поехал с семьей на Сахалин.  На севере Сахалина нефть  нашли уже давно, решили на юге поискать.  Попал в город Невельск. Небольшой город на побережье Татарского пролива, известный тем, что на волноломе там собираются сивучи.  Рядом с буровой стол наш домик, где жила моя семья.  К этому времени у меня еще одна дочка родилась.  Но не нашел я  своей нефти.  А когда понял, что нет там нефти, ошиблись геологи, перебрался в Тюменскую область, в город Нефтеюганск. Но когда  мы приехали туда, это был вахтовый поселок, а не город. Одни балки стоял среди тайги и болот. Вот тогда я и стал бороду отращивать. Летом хоть гнус не кусает, а зимой не так холодно лицу.  Потом город стал расти, большая нефть нашлась.  Не Самотлор, конечно, но и нам хватало. Вот так и проработал до пенсии. А вот теперь есть возможность в гости ездить.  Был у дочери в Москве, а теперь вот в Казань к другу еду. Мы с ним в Куйбышевской области работали вместе,  он потом в Казань перебрался».

Наступила тишина.  Никто не задавал вопросов, и без них было понятно, что обидела мужика эта партноменклатура, плюнула в душу, и не ему одному, свалив на Сталина все грехи, и свои в том числе.   Потом Игорь предложил: «А что, мужики, может в картишки сыграем?»  И тут раздался очень четкий и громкий голос Бороды: «Я в карты не играю, зарок дал».  И на вопрос всех, что за зарок, рассказал еще одну историю из своей жизни.

«На войне я служил в разных частях в пехоте-матушке. К концу войны определили меня в разведгруппу полка.  Уже весной 45-го я  служил на 1-м Белорусском  фронте, и накануне решающего наступления на Берлин дали нам передышку. Отправили в тыл, на границу Польши и Германии. Нашу часть разбросали по хуторам в лесах.  После войны там не сладко  было. И немцы при отступлении продукты реквизировали, и наши войска тоже поживились. В общем, непонятно было, кто кого кормит. Мы местное население или оно нас.  Нас из разведгруппы, человек 6-7, поселили в домишке на окраине. Тишина вокруг, в лесу птички поют.  Весна, одним словом.  Днем и ночью мы отсыпаемся на сеновале, но блох там хватало везде. Полы-то в хате  земляные. Мы все неделю в сапогах  так и проходили.

И вот как-то днем сели наши разведчики в подкидного сыграть. Я не играл, сидел на подоконнике, свесив ноги в хату.  И вдруг открывается дверь и входят несколько человек с автоматами.  Я увидел на некоторых конфедератки и понял – аковцы.  Спиной вывалился из окна и затих.  Изба невысокая, и окно низко, да и под окном  клумба. Не ударился, в общем. Ну, думаю, сейчас из автоматов всех постреляют. А я что смогу, не автомата, ни гранаты, всё в хате.   Слышу голоса,  потом вроде как тихо стало. Заглядываю в окно и вижу – сидят мои боевые товарищи бледные и вспотевшие, но живые.  Спрашиваю: «Где аковцы?»  Отвечают: «Ушли. Забрали наше оружие, автоматы, гранаты, ножи и ушли».

И тут раздался голос Игоря: «А кто такие аковцы, почему вы так их испугались?»  Борода неспешно ответил:  «Армия Крайова, польская, против  Красной Армии воевали.  Почему не стреляли? Видимо, боялись шум поднять, они явно от кого-то убегали, все по лесах шастали, нападая на отдельные наши гарнизоны.  Почему незаметно подошли? Да лес вокруг, шум листвы заглушает шаги. Да и мы охранение не выставили, считали, тыл. Вот чуть и не поплатились».

И тогда Петр спросил: «А что за зарок?». И борода ответил: «Мы после всего этого дали зарок.  Сели в карты играть и не выставили охранение, и чуть нас не убили. Если живы остались, то теперь никто из нас карты в руки не возьмет».

Опять в купе наступила тишина. Каждый думал о своем. Игорь убрал карты в карман и пошел спросить у проводницы чая.  Мы попросили его заказать чай и для нас.  Потом каждый достал свои запасы в дорогу, расстелили газету на столике, все туда сложили, и  после того как принесли чай, приступили к ужину. Позднему ужину,  ведь часы показывали уже 22 часа по московскому времени.

Постепенно в вагоне затихло. Перестали шастать туда-сюда пассажиры, смолкли голоса в коридоре. Разобрали и мы свои постели и приготовились спать. Петр опять пошел в тамбур подымить, Игорь взял полотенце и мыло, пошел умываться.  Я спросил Бороду: «Как же ты всю эту несправедливость пережил? Ведь хороший работник, орден Ленина в те годы не зря давали». Он, подумав, ответил: « Обидно было. Не за себя, за Сталина. Столько он для страны сделал. Гражданская война страшная, разруха. Но при нем же СССР из руин, можно сказать, поднялся. И Отечественную выиграл, и потом все народное хозяйство снова при нем поднималось. Ну а что репрессии были, так и его понять можно.  Может, лично он и  приложил руку к репрессиям против некоторых из троцкистов, но в основном те, кто на местах руководил, сводили счеты друг с другом, как пауки в банке перегрызлись.  Ведь та «ленинская» гвардия  из войны вышла,  привыкла человеческую жизнь не жалеть,  да и не работать, а болтать могла,  и зажирела на хлебных местах. А Сталину новые кадры нужны были, чтобы вперед двигаться.  Поэтому он и не останавливал Ежова, а потом направил Берию в НКВД остановить эти репрессии».

Мы замолчали. Я не стал спорить с Бородой, в душе был согласен с ним, хотя и родился уже после войны и маленький был, когда Сталина и хвалили, и потом стали ругать за «культ личности».  Да  потом не думал обо всем этом.   И хотя официальная пропаганда ни Сталина, ни Берию не жаловала, но вот узнав мнение человека непростого,  и фронтовика, и нефтяника, и орденоносца мне было интересно и полезно.  Я  потом стал много задумываться о судьбе этих исторических личностей – Сталина и Берии.

Легли спать, и я долго слышал, как Павел Филиппович ворочался на своей полке. Видимо, не спалось, а, может, и пожалел, что уж очень раскрылся перед незнакомыми людьми. Но слово не воробей, не поймаешь.  Постепенно и он затих, а я еще долго лежал и думал. О своей жизни, о жизни нашей великой Родины, и о том, как иногда неожиданная встреча может перевернуть  жизнь человека.  Ведь уже таким, как я был раньше, уже не буду.
Вот такая встреча произошла в одной из моих поездок в поезде.