Древняя ирландская порнография

перевод с английского языка из сборника рассказов "Португальские неправильные глаголы" Александра МакКолла Смита

В последние годы докторантуры фон Игельфельд мечтал о приглашении поработать помощником у одного из ведущих мировых специалистов по древнеирландскому языку. Этот язык считался настолько сложным и таинственным, что в научных кругах существовали сомнения, были ли у него вообще носители; тем не менее он привлек внимание немецких ученых во второй половине девятнадцатого века, и с тех пор интерес к нему не угасал. Знаменитый профессор Зигфрид Эренвольт из Берлина, основатель «Обзора кельтской филологии», посвятил реконструкции синтаксических правил ирландского языка всю жизнь. Вслед за ним появились новые имена, последним из этой яркой плеяды считался профессор, трижды доктор, Дитер Фогельсанг. Именно под его руководством мечтал поработать фон Игельфельд и был несказанно рад, когда ему наконец позвонили с предложением.
- Лучшего начала для своей карьеры я и придумать не мог, - взволновано признался он Принцелю. – Фогельсанг знает о древнеирландских глаголах больше других ученых.
- Больше самих ирландцев? – спросил Принцель скептически. – Наверняка в Ирландии есть свои институты по этой проблематике.
Фон Игельфельд категорически покачал головой.
- Никто в Ирландии ничего не знает о древнеирландском языке. Это общеизвестный факт.
Эти слова Принцеля не убедили, но он не желал разубеждать своего друга в том, что тому с первым назначением действительно очень повезло. Своего же приглашения он еще дожидался. Принцель написал в несколько институтов Германии и Швейцарии, и из нескольких получил вполне обнадеживающие ответы. Он, разумеется, мог продолжить обучение и написать еще одну докторскую работу, после той, над которой работал в настоящий момент. Он понимал, что рано или поздно ему для  продолжения академической карьеры тоже придется прибегнуть к посторонней помощи.
Должность помощника профессора Фогельсанга требовала от фон Игельфелда переезда в Мюнхен. Фон Игельфельд поселился в доме фрау Эльвиры Хагендубел, вдовы адвоката, успевшего выйти на пенсию и разводившего такс, Алойса Хагендубеля. Доктор Хагендубел оказался автором книги «Введение в баварское пчеловодство», и фрау Хагендубел считала себя наследницей его интеллектуальных заслуг. Присутствие в доме молодого ученого заставило вдову вспомнить об этом и обеспечило ее новыми, приятными ее заботливому сердцу хлопотами.
Фон Игельфельд привыкал к своей новой жизни недолго. Каждое утро он проходил три мили до института, где преподавал профессор Фогельсанг. Ровно в девять пятнадцать он садился за работу и в шесть вечера ее заканчивал. В рабочее время он выверял для Фогельсанга справочную информацию, разыскивал для него на пыльных полках библиотеки нужные статьи и готовил таблицы прилагательных. В академической иерархии такая работа считалась наименее квалифицированной. Его и без того зависимое положение усугублялось тем, что  профессор Фогельсанг имел обыкновение подписывать своей фамилией работы, основанные практически полностью на исследованиях фон Игельфельда. Но Фогельсанг ни разу не упомянул своего молодого коллегу. В одной случае –  собственно и вызвавшем первый протест со стороны фон Игельфельда – Фогельсанг опубликовал под своим именем работу своего подчиненного, данную профессору на ознакомление и отзыв. Такое бесстыдное поведение побудило фон Игельфельда вызвать светило филологии на нелицеприятный разговор. Фон Игельфельд напомнил своему начальнику, что опубликованная им работа чужая, и что сам автор собирался поместить свою статью в научный журнал.
- Не понимаю причины ваших возражений, - ответил Фогельсанг довольно высокомерно. – Статья получит гораздо более широкий резонанс, если будет подписана моим именем, а не вашим. Разве забота о благе научного сообщества не выше личных амбиций?
Как обычно, Фогельсанг умело подменил основной тезис дискуссии и выставил виноватым самого фон Игельфельда, сделавшего вроде бы вполне резонное замечание. Этот тактикой Фогельсанг пользовался и прежде, но отточил он ее именно в тот год, когда фон Игельфельд работал под его началом. 
Разумеется, фрау Хагендубел, как умела, старалась утешить своего жильца.
- Молодым ученым всегда приходится нелегко, - делилась она вслух своими мыслями. – Правда, герр доктор Хагендубел никогда не относился  к своим молодым ассистентам с пренебрежением. Ничего, кроме вежливости и участия, они от него не получали: он делился с ними книгами и всячески воодушевлял. Он был очень добрым человеком.
И все же в работе с профессором Фогельсангом крылись для фон Игельфельда и свои выгоды. В самом начале их совместной работы Фогельсанг упомянул о научной командировке в Ирландию в неопределенном будущем и высказался о возможном участии в этой поездке и фон Игельфельда. Несколько месяцев к этому разговору не возвращались. И вот настал день, когда Фогельсанг объявил, что через две недели они оба отправляются в поездку, и что фон Игельфельду надо заказать билеты.
Узнав о поездке, фрау Хагендубел настояла на том, что упакует чемодан своего жильца самостоятельно. Она с особой тщательностью накрахмалила его воротнички, аккуратно сложила  пижаму: отутюженную, со стрелками. Целая пачка свежевыстиранных носовых платков заняла свое место в углу чемодана;  кроме этого она вложила в багаж маленькую баночку баварского меда, чтобы ее жильцу было с чем есть свои утренние тосты.
До Сант-Мало ученые доехали на поезде, а оттуда на пароходе, выходившем в ночь, отправились в Корк. Фогельсанга и фон Игельфельда поселили в одной каюте, против чего Фогельсанг сразу громогласно восстал. Сошлись они на том, что фон Игельфельд из каюты удалится и ночь проведет в сидячем положении на палубе.
Неудивительно, что появление на горизонте  ирландских берегов фон Игельфельд приветствовал продолжительными зевками, рассмотреть берег мешали утренний туман и слезящиеся от недосыпа глаза. Фогельсанг, выспавшийся в  удобной кровати, бодро окликнул коллегу и походя даже слегка упрекнул за недостаток энтузиазма при встрече с древней землей Ирландии.
- Смотрите, фон Игельфельд, - сказал он. – Перед нами благословенные ирландские берега. Неужели остров святых не достоин более подходящего приветствия, чем ваш приступ зевоты?!
Корабль причалил,  германские ученые спустились по сходням и угодили в радушные объятия доктора Патрика Фитцкеррона О’Лири, некогда представлявшего цвета лимерикского Высшнго технического колледжа, а ныне преподавателя ирландского языка в Университетском колледже Корка. Они с  Фогельсангом хорошо знали друг друга, и общались между собой с фамильярностью старых друзей. Закончив приветствия, Фогельсанг представил своего помощника.
- Мой ассистент – доктор Мориц-Мария фон Игельфельд.
- Святые небеса, - воскликнул Патрик Фитцкеррон О’Лири, хватая за руку фон Игельфельда. – Как поживаете, старина Мария!
- Фон Игельфельд побелел от удивления. «Мария?! – недоумевал он. – И это после первых минут знакомства! Неужели в Ирландии принято обращаться к едва знакомому человеку по среднему имени? Если такова местная традиция, то как же ему обращаться к О’Лири? Будет ли уместно обращение «доктор О’Лири», вроде бы оно самое подходящее на первый взгляд, учитывая обстоятельства?»
Несколько мгновений фон Игельфельд пребывал в полном замешательстве. Он всегда старался выдерживать тактичность в обращении с людьми, подбирать точные обращения, и его страшила сама мысль, что с первого шага на чужой земли он нарушит правила приличия. Он повернулся за сочувствием к Фогельсангу, но в его ответном взгляде  не разобрал ничего, кроме холодной начальственной любезности. Фогельсанг перевел взгляд на чемоданы, давая понять, что весьма рассчитывает на помощь своего ассистента.
- Очень хорошо, - проговорил фон Игельфельд. И, не умея совладать с собой, зачем-то добавил. – Правда, совсем неплохо.
- Молодчага, - ответил О’Лири. – Так держать!
О’Лири схватил оба чемодана и повел гостей к видавшему виды автомобилю, припаркованному напротив, на краю причала. Фон Игельфельд занял заднее сидение, Фогельсанг устроился рядом с ирландцем, и они, едва заметно петляя, покатили к дому из красного кирпича, где гостям предстояло провести свою первую ночь в Ирландии. Фон Игельфельду, не бывавшему дальше Франции и Италии, все вокруг казалось непривычным. Он искал в представшем его взгляду незнакомом мире продуманный до малейшей детали немецкий порядок, но не находил его.  С другой стороны, он догадывался, что люди, живущие здесь, очень любят устроенный ими пестрый мирок и вероятно потому не спешат чинить то, что обветшало или сломалось, – так им жилось уютнее. Фон Игельфельд с удивлением рассматривал мужчин в кепках и фуражках, праздно стоящих на углах улиц – никуда не спеша. Женщины выставляли  кувшины на пороги домов, по стенам мягко крались оранжевые коты, стены церквей были выкрашены в ярко-красный цвет, белели их мраморные перемычки и статуи святых.
Следующие два дня гости провели в основном в обществе О’Лири. Он показывал  университет, водил на обед в гостиницы города. Их владельцы приветствовали О’Лири по имени и прием везде отличался неизменной сердечностью. После обеда О’Лири с Фогельсангом надолго уходили в библиотеку, и фон Игельфельд оставался один. Он  неспешно гулял по улицам Корка,  поражаясь мягкости света, падающего на стены теплого кирпичного цвета, чихал от густого стоячего воздуха, -  всеми силами он старался распробовать Ирландию на вкус. Несколько раз за ним увязывалась стайка мальчишек; они обращались к нему, высокому немцу, на непонятном языке, который он принимал за местный диалект английского. Раз, на мосту, одна женщина бросила в него камень, после чего истово перекрестилась, но это происшествие нисколько не смутило душевного покоя фон Игельфельда:  камень пролетел мимо и упал в воду с шумным всплеском.
В тот вечер О’Лири оставил компанию Фогельсанга, пожелавшего отправиться на покой пораньше, и повел фон Игельфельда в бар. Питейное заведение представляло  собой великолепно украшенную зеркалами комнату, здесь мужчины в темных бесформенных костюмах, облокотившись на барную стойку, пили темный стаут.
Бармен в белом фартуке  приветствовал О’Лири так же радостно, как это делали чуть раньше владельцы ресторанов.
- Ну, Пэдди, - обратился к нему бармен. – Как дела у тебя и твоего тевтонского друга?
«Пэдди, - подумал фон Игельфельд. – Так вот как зовут его хорошие знакомые!».  И на вопрос О’Лири о том, что будет пить гость, фон Игельфельд ответил:
- Одно пиво, Пэдди, если можно!
Ему налили пиво, и О’Лири подвел его к двум мужчинам в черных костюмах.
- Фиц, мой друг, - сказал один из мужчин и хлопнул О’Лири по спине. – Ты ли это!
«”Фиц”, - подумал фон Игельфельд. – Возможно, это и есть  имя, каким этот человек разрешает называть себя только близким друзьям». В детстве его самого друзья называли Морри, но детство давно закончилось. Если это имя только для закадычных друзей, то ему не стоит им пользоваться, потому что это может быть воспринято как фамильярность, и ирландцы посчитают гостя грубияном. Но не успел он подумать об этом, как другой мужчина дружески обратился к О’Лири:
- Если это не Пэт, то кто же?!
Фон Игельфельд озадаченно нахмурился. Вот еще одно имя – очевидно сокращение от Патрика. Тут все понятно, неясен только критерий выбора обращений. А может его нет вовсе? Неужели Пэт через мгновение становиться Пэдди просто потому, что говорящему вдруг того очень захотелось? Как, например, Фитцкэррон стал Фицом, просто потому что так заблагорассудилось его приятелю? И как быть с фамилией О’Лири – о ней тут хоть кто-то помнит? С высоты своего роста он взглянул сверху на седую голову О’Лири, потом на стакан темного пива, и подумал, что вероятно ему все-таки придется хоть на время забыть о привычных правилах поведения. Он читал где-то, что за  границей путешественник всегда рискует оказаться в новой и чаще всего неудобной для себя ситуации, и эти слова явно были написаны человеком, знакомого с подобными ситуациями.
- Ну, а теперь, Фон, - обратился к нему О’Лири бодро, - расскажи про себя. Ты, я гляжу, парень довольно рослый.
Остальные ирландцы согласно закивали. Они смотрели на фон Игельфельда снизу вверх, и их взгляды выражали почтительную робость и изумление.
- Точно, - сказал один из них серьезно. – Ты совершенно прав, О.
Фон Игельфельд поставил свой стакан на стойку. «О»? Это что, еще одно сокращение?
Странная все-таки страна - Ирландия,  очень уж она беспокойна для иностранца.

Два дня в Корке увенчались поездкой на железнодорожный вокзал в машине О’Лири и прощанием, исполненным самых неожиданных эмоций. На платформе О’Лири несколько раз доверительно шлепнул фон Игельфельда по спине, чем вызвал в последнем приступ острого эмоционального дискомфорта. Фогельсангу же ирландец лишь сухо пожал руку, чем того немало удивил. Поезд тронулся, и перед пассажирами потянулись приятного вида стены красного кирпича, сменившиеся в скором времени зеленью сельской местности. Замелькали поля, огороженные изгородями; низкие изгибы холмов; каменные дома, выбеленные, с красными дверями; улочки, скрывающиеся в тесных долинах; голубой полог неба, внезапно белеющий и сеющий на землю мелким дождем.   Дети, взъерошенные и голоногие, сидели на заборе и махали проезжающему составу, увозящему путешественников в  ирландскую глубинку.
Наконец где-то вдалеке показались холмы. Их мягкие склоны терялись в голубых просторах, там, где землю от небес отделяла широкая полоса облаков. Дома уменьшились в размерах, вместо них  стали появляться группы небольших строений, а за ними выглянуло море, серебристо-голубое, оно вытянулось до самого бледного горизонта, и еще дальше, до Америки.
- Вот где говорят на настоящем ирландском, - торжественно изрекал Фогельсанг. – В этих фермерских домах мы найдем древние глаголы, существительные, всевозможные прилагательные – они все еще бытуют в этих краях.
Фон Игельфельд посмотрел в окно. Капли дождя косо расчертили стекло, и оттого пейзаж за окном дрожал. Молодой ученый думал, как пейзаж влияет на формирование языка, о том, что именно эти холмы за окном  могли произвести  мягкие звуки ирландской речи. Так же  некоторые формы немецкого языка могли появиться лишь на высоких европейских утесах, а  голландский язык, в свою очередь, – только в болотистых, влажных и флегматичных низинах. Как жаль, что этот язык практически утерян, за исключением, может быть,  самых заброшенных отдаленных деревень. И этот процесс происходит повсеместно: современный мир стремится к упрощению, ему не до лингвистической утонченности. Неправильные глаголы становятся правильными, несовершенные формы сослагательного наклонения становятся формой настоящего времени, а чаще всего, просто исчезают. Там, где раньше существовало четыре прилагательных, описывающих любимый холм, или запах свежескошенного сена, или процесс нарезания резьбы на крестьянском веретене, сегодня существует одно слово, и хорошо, если его хоть кто-то помнит. «Теряя старые слова, - думал фон Игельфельд, - мы теряем  связь с прежней жизнью, ее больше нечем описывать».               
 В тот самый момент, когда поезд замедлил ход и остановился на маленькой заброшенной станции, где двум ученым предстояло сойти, фон Игельфельд со всей ясностью понял, чему он хочет посвятить свою жизнь. Он сделает все возможное, чтобы остановить процесс языковой деградации, и мишенью своего академического прицела он выберет неправильный глагол. Вероятно, именно в этот момент решалась судьба его главной работы «Португальские неправильные глаголы».
Старая железнодорожная станция оказалась обитаемой. Из зеленого деревянного домика  возник начальник станции, по виду ее ровесник. Появление пассажиров его очень удивило. Он вызвался проводить гостей в маленький отель, расположенный неподалеку, на берегу озера. Ученые разместились в отеле как его единственные постояльцы. Во время обеда они то и дело ловили на себе взгляды местных жителей. Те с деланным равнодушием на лицах прогуливались перед окнами гостиницы и совершенно невзначай заглядывали в окна, чтобы хорошенько разглядеть двух иностранцев.
Следующий день стал первым рабочим днем их экспедиции. Фогельсанг вызнал о ветхом старике, жившем неподалеку на склоне холма. По словам местных жителей, тот  говорил на архаичном диалекте ирландского. Если остатки древнеирландского языка и дошли до наших дней, то искать их нужно было в речи этого старика.
- Вам лучше всего сходить к старому Шону, - сказал владелец отеля. – Но гарантировать хороший прием не берусь. Он возможно и говорит на интересном ирландском, но сам по себе этот Шон личность малоприятная. И пахнет от него скверно. К нему не ходит даже наш священник, а в наших краях это говорит о многом.
Но несмотря на предостережения, Фогельсанг возглавил экспедицию к дому старого Шона по узкой, мало хоженой тропинке. Наконец ученые достигли его хозяйства, и лавируя между загонами для свиней, достигли двери дома.
Фогельсанг громко постучал и возвестил на древнеирландском:
- Это мы, Шон. Я – профессор Фогельсанг из Германии. А этот молодой человек – мой помощник.
Ему никто не ответил. Фогельсанг постучал сильнее, и в этот раз небезуспешно. В окне появилось хмурое, загрубелое и грязное лицо хозяина. Лицо состроило весьма недружественную гримасу. Фогельсанг нагнулся и приблизился к окну настолько, что его нос почти уткнулся в пыльное стекло.
- Доброе утро, Шон, - сказал Фогельсанг. – Мы пришли поговорить с вами.
Эти невинные слова привели Шона в бешенство. Он что-то прокричал и погрозил гостям кулаком.
- Скорее, - проговорил Фогельсанг, поворачиваясь к фон Игельфельду.  - Транскрибируйте все, что он говорит. Пофонемно.
Пока Шон ярился на Фогельсанга, фон Игельфельд быстро записывал карандашом его грубую ругань. Все это время Фогельсанг понимающе кивал в надежде, что ирландец все-таки впустит их внутрь. Но Шон только больше распалялся. После сорока пяти минут беспрерывного потока проклятий Фогельсанг наконец почувствовал, что им здесь, кажется, не очень рады и визит надо заканчивать. Под неослабевающим шквалом ругани филологи  отправились вниз по холму в сторону отеля.
На следующий день они опять навестили старого Шона, и потом на следующий день, но Шон их упрямо не принимал. Однако им удалось собрать целый том тщательно затранскрибированных ругательств. Их изучению  Фогелсанг с упоением предавался каждый вечер.
- Тут есть очень редкий материал, - говорил он, рассматривая фонетические записи, сделанные фон Игельфельдом. – Смотрите на этот глагол, его используют только, обращаясь к свиньям. Считалось, что он исчез много веков назад.
- И вдруг пригодился для обращения к нам? – спросил фон Игельфельд, криво усмехнувшись.
- Разумеется, - не сдавался Фогельсанг. – Все, что он нам говорил, – это чистой воды обсценная лексика. Записанный вами материал - это самые что ни на есть вульгарные ругательства. Но очень старые! Очень-очень старые!

Последний день ученые провели в отеле. Решено было Шона больше не тревожить, и каждый мог провести свободное время на свое усмотрение. Фон Игельфельд отправился разведать тропинки вокруг озера. С собой он взял сэндвич, приготовленный для него в отеле. Умиротворенно и неспешно он осматривал холмы, следил за полетом водоплавающих птиц, взмывавших из камышей при его приближении. За весь день он не встретил никого, кроме коллеги Фогельсанга, шедшего в противоположном направлении. Начальник выглядел весьма загадочно, так словно его поймали на месте преступления. Он приветствовал фон Игельфельда учтиво и кратко – как можно приветствовать малознакомого человека на улице большого города. Фон Игельфельд принялся рассказывать ему о виденных им недавно диких лебедях.
- Я видел целую стаю, - начал он, но Фогельсанг ничего не ответил, и фон Игельфельд умолк.      
   На следующий день они пришли на станцию и сели на поезд в Корк. Горы  остались позади и постепенно растаяли в голубом тумане. Фон Игельфельд с тоской смотрел назад, предчувствуя, что обратно он уже вряд ли вернется. В Корке перед отплытием парохода оставшиеся несколько часов целиком заполнил собой Патрик Фитцкэронн О’Лири, возникший из станционного бара и тут же устроивший дискуссию с Фогельсангом относительно слов, добытых в экспедиции.
На корабль ученые путники погрузились уже в темноте. После того, как им показали их каюты (к счастью, фон Игельфельду на обратном пути досталась персональная каюта), они стояли возле поручней и глядели на пристань. Шел мелкий теплый дождь, настолько привычный для Ирландии, что им не хотелось надевать шляпы.  О’Лири спрятался под портовым краном и махал оттуда рукой, пока корабль отшвартовывался. Он продолжал махать, когда пароход  выходил из гавани. Потом он вынул из кармана фонарик и продолжал махать им. Это было последнее, что они видели в той стороне, где находилась Ирландия – тонкий, как булавочная иголка, луч света, двигающийся в темноте и мерцающий в их честь.
В Мюнхене фон Игельфельда тепло встретила фрау Хагендубел и проводила в его безукоризненно убранную комнату. После ее ухода он распаковал чемоданы и нашел в нем непочатую баночку меда. Он поставил ее на полку, намереваясь открыть позже. Потом сел за стол и разложил перед собой листы со словами, затранскрибированными во время встреч со старым Шоном. Фогельсанг попросил расположить их в алфавитном порядке и в форме таблицы, чтобы напротив ирландского слова стоял немецкий наиболее близкий эквивалент. Фон Игельфельд принялся за работу. Проработав час, он почувствовал желание пройтись до своего любимого кафе и выпить чашку кофе. Он решил купить по дороге газету, прочитать городские новости и вернуться за стол для продолжения работы. Так он намеревался ознаменовать свое возвращение домой. Ему хотелось как можно скорее распрощаться с Ирландией, куда его все еще влекли сердце и память. Он вышел на улицу и быстро дошел до кафе.
Скоро с наполовину прочитанной газетой под мышкой он вернулся обратно в дом и стал подниматься к себе в комнату. Дверь в его комнату оказалась открытой и фрау Хагендубел стояла в комнате, в фартуке, сжимая в руке щетку для пыли, сделанную из перьев.
- Доктор фон Игельфельд, - сказала она дрожащим от волнения голосом. – Я должна просить вас немедленно покинуть мой дом.
Фон Игельфельд остолбенел.
- Покинуть? – проговорил он невнятно. – То есть съехать?
Фрау Хагендубель кивнула.
- Я никогда не думала, что вы...., - она замолчала, - что вы... развратник.
Фон Игельфельд заметил ее сердитый взгляд, устремленный на стол, и мгновенно понял причину ее гнева.
- А это! – засмеялся он. – Эти слова...
Фрау Хагендубель оборвала его.
- Мне не о чем с вами больше говорить, - сказала она совершенно окрепшим голосом. – Мне не нужны деньги, которые вы мне задолжали за комнату. Но я буду вам признательна, если в течение двух часов вы ее освободите.
Она окинула разочарованным взглядом комнату еще раз, заметила  банку меда, после чего прошла, дрожа от негодования, мимо своего обольщенного стезями порока постояльца, и стала спускаться по лестнице.
Фогельсанг, услышав на следующий день о происшедшем, вмешиваться отказался.
- Что ж, это все очень досадно, - сказал он. – Но я ничего сделать для вас не могу. Вам не следовало оставлять на столе нецензурную лексику.
Фон Игельфельд задумчиво взглянул на Фогельсанга. Он уже понимал, что его увлечение ирландской филологией ничто иное, как фальстарт, и приходит время найти новый объект для исследования. Он найдет себе нового научного руководителя, и его карьера в этот раз задастся.
Он навел справки, разослал письма с запросами и на одно из них получил ответ от профессора Валтера Шаффер-Хеншеля. Он предложил фон Игельфельду должность второго ассистента в университете Висбадена. Именно об этом фон Игельфельд и мечтал. Он с радостью принял это предложение.
Воздух вновь наполнился для него бодрым запахом нехоженых дорог и новых возможностей.