Под нашими ногами Глава 6

Спустя неделю я благодарила небеса за то, что она наконец закончилась. Мы с Робертом виделись всего пару раз, после чего я заметила, что, находясь рядом с ним, словно забывала обо всех проблемах, что окружали меня. Мне не стоило говорить ему об этом, ведь, что бы мы ни делали, я чувствовала, что ему было так же комфортно со мной, как и мне с ним.
Выходные были единственной возможностью снова увидеться, чем мы, конечно, и воспользовались. Во второй раз оказавшись у Роберта дома, я смогла рассмотреть чуть больше деталей, – например, проходя по коридору мимо спальни его матери, я увидела красивое ружье, висевшее на стене. Но ни ружье, ни что либо еще не волновало меня, ведь папка с рисунками все так же лежала на столе, словно маня меня снова заглянуть в нее. Я спрашивала себя, почему Роберт не показывает мне ее содержимое, почему? Я ненавидела себя за то, что открыла ее в тот день, обрекая себя на все то, что творилось внутри меня, стоило папке вновь попасться глаза, словно дразня мое воображение. Однако мне снова и снова приходилось забывать о ней, хороня этот секрет где-то внутри себя.

В тот день я сидела в школе, то и дело поглядывая на часы и чувствуя дикое разочарование оттого, что стрелки категорически отказывались двигаться.
Я чувствовала себя так, словно ничто не держало меня там – в этом классе. Мне казалось, что я была готова уйти оттуда под любым предлогом – мне нужен был лишь знак, либо чуть больше уверенности. Однако я продолжала сидеть за партой, не понимая, почему. «Тебя ничего не держит», – говорила я себе. «Встань и уйди». Теперь я чувствовала себя неуютно; вновь подняв взгляд на настенные часы, висевшие над доской, я с разочарованием отметила, что до конца урока еще 25 минут. Никогда еще задача пережить следующие 25 минут не казалась мне настолько невыполнимой и тоскливой; будто ища утешение в теплых, но не жарких лучах редкого осеннего солнца, я посмотрела за окно, заметив среди пустующего школьного двора лишь одну фигуру, внимательно вглядывающуюся в окна.
Это сработало сильнее, чем любой энергетик – сомнительное чувство свободы словно стало еще ближе, поэтому, взяв рюкзак, я отпросилась выйти и покинула класс, проигнорировав недоумевающие взгляды из-за того, что взяла с собой рюкзак. Идя по коридору, я не чувствовала тревоги, переживаний – в конце концов, отсутствие одной слабо преуспевающей ученицы вряд ли отразится на школе, верно?
Выйдя на улицу, я сразу увидела Роберта, стоявшего в центре двора в джинсах и расстегнутой рубашке поверх зеленой футболки. Засунув руки в карманы джинс, он смотрел на меня, выглядя, как всегда, непринужденно и просто.
– Кажется, я не слышал звонка, – заметил он.
– Ты толкаешь меня на ужасные вещи, – улыбнулась я.
– Верно. Еще чуть-чуть, и твое имя навсегда вычеркнут из Библии.
Я проигнорировала его слова, посмотрев по сторонам. Легкий, теплый ветерок и ясное солнце говорили сами за себя – погода была прекрасной. Все ученики были на уроках, поэтому большая спортивная площадка, находившаяся недалеко от школы, пустовала; мы могли пойти куда угодно, поэтому мне было интересно, что выберет Роберт прямо сейчас. Я посмотрела на него.
– Чем займемся?
Прищурив правый глаз из-за яркого солнца, он пожал плечами.
– У нас много вариантов?
– Похоже, что нет, – ответила я.
– Тогда пойдем.
– Куда?
Достав левую руку из кармана, Роберт взъерошил волосы, после чего слегка улыбнулся.
– Какая разница? – Спросил он, все еще улыбаясь, и я поняла – действительно никакой.
Собираясь уходить, Роберт бросил взгляд на школу, и я, последовав его примеру, заметила, что моя одноклассница по имени София наблюдала за нами из окна аудитории, которую мне посчастливилось покинуть несколько минут назад. Роберт показал ей средний палец, после чего мы ушли.

Дорога, не имевшая точного маршрута или цели, привела нас прямиком к моему дому.
Бросив рюкзак на пол своей комнаты, я открыла окно, и, остановившись у него, закрыла глаза, наслаждаясь свежим воздухом. Я слышала, как Роберт передвигается за моей спиной, поэтому открыла глаза и повернулась к нему, оставив окно открытым. Он смотрел на стены, увешанные плакатами, многие из которых перестали радовать меня еще десять лет назад, но я была слишком ленива, чтобы снять их.
Оторвав взгляд от стен, он смотрел на большую полку с моими любимыми книгами, стоящими в определенном порядке, что было весьма нехарактерно для такого несобранного человека, как я. Какое-то время Роберт молча листал мои книги, словно забыв, что я с ним; он вел себя тихо и спокойно, безэмоционально – я и раньше замечала за ним эти черты, однако сейчас он вел себя чуть иначе, чем мне приходилось видеть раньше.
Единственным местом в моей комнате, вырвавшим его из ступора, была вертикальная полка с дисками, которых, кстати, у меня было не так много, как у Роберта. Я сказала ему об этом, но он лишь улыбнулся, вытянув один из дисков. 
– Я никогда не слышал этот альбом, – признался он, впервые подав голос за последние полчаса.
– Один из лучших. – Ответила я. – В нем есть классная песня, я часто слушаю ее по вечерам.
– Мне было бы интересно услышать ее, – заметил он. – Но я не буду настаивать, если ты не хочешь.
Я задумалась, продолжая смотреть на него. В моей голове было много мыслей, которые мне пришлось проигнорировать. Стоит ли?
И тогда я решила открыть ему свою музыку.
Жалкие слова никогда не смогут передать всю отчаянность и смелость этого решения – как много это значило для меня. Если что-то увлекало меня в этой жизни, например, литература, я полностью погружалась в книги, искренне радуясь тому, что могу прожить эти несколько часов совсем по-другому, по-новому. Конечно, это было и есть неотъемлемой частью моей жизни, но есть еще одна вещь, которая стала не просто неотъемлемой ее частью, но и целой жизнью в общем. 
Музыка.
Нет смысла пытаться выразить словами мою любовь к музыке, которой я полностью отдавала душу, не желая ничего взамен, кроме, разве что, нескольких песен. Я любила уходить в комнату, и, включив в наушниках или колонках любимые альбомы моих немногочисленных, но однозначно самых любимых групп, лежать в кровати, закрыв глаза. Это то, что могло разорвать мою душу на части, то, что могло собрать ее даже после самых неприятных чувств, испытываемых мной; то, что могло вызывать настоящую зависимость – куда бы ты не пошел, она преследует тебя, играя где-то внутри твоего мозга; ты ходишь весь день, думая только об одном – прийти домой и снова услышать ее. Прослушать два, три, десять раз – снова и снова, каждый раз достигая высшей точки музыкального экстаза.
От любимой музыки не так-то просто избавиться, и это то, что делает ее совершенно особенной.
Это, наверное, главная причина, по которой ни одна живая душа (кроме, пожалуй, моей мамы) не слышала мою музыку, не слышала лучшие ее ноты, лучшие ее фразы, лучшие ее звучания. Это нечто прекрасное – отдаваться ей, отдаваться полностью, требуя еще и еще, лежа в своей кровати и не зная, плакать или улыбаться. Не знаю, что побудило меня на это, но Роберт был единственным человеком на всей планете, с которым мне хотелось отдаться любимой музыке вместе; хотя меня глубоко ранило осознание того, что сам Роберт, вероятно, не понимает, на что я иду, давая ему всего лишь послушать несколько песен. Это одна из самых грустных вещей – что бы ты ни чувствовал, ни делал, – пускай даже самую важную или интимную для тебя и твоей души вещь, – никто и никогда в полной мере не осознает всю важность и интимность этого момента.
Музыка была для меня вещью не просто личной, не просто особенной, – это было что-то настолько глубокое и интимное, спрятанное где-то глубоко в душе, что сама идея того, чтобы разделить это с кем-либо, внушала некое отвращение. Меня вполне можно назвать эгоисткой, но разве кто-то думает о манерах, когда речь идет о самых глубоких и искренних чувствах?
Когда я включила ее в своих колонках, что-то внутри меня протестовало, но было поздно; я уже пустила его слишком далеко в свой мир.
Откинувшись на спинку кровати, я закрыла глаза, вновь отдавшись лучшей музыке на планете. Я снова и снова чувствовала это – песня сменялась песней, слова сменялись словами, полными сотнею чувств и эмоций.
Не знаю, как много времени мы провели в таком состоянии, но в тот момент для меня не существовало времени. Я даже забыла о том, что Роберт был рядом, ведь он молчал; последняя песня, прозвучавшая в этом плейлисте, в какой-то степени вывела меня из себя. Она несла в себе слишком интимный характер, слишком личный, слишком прекрасный…
Мне не было стыдно признаться в том, что под прослушиванием этой песни я неоднократно плакала, хотя она и не грустная. Сложно сказать, почему – в ней не было душераздирающей мелодии на фортепиано или типа того; наверное, все дело в словах, которые трогали мою душу каждый чертов раз, когда я слышала ее, пускай я даже слышала ее внутри себя – в голове или сердце.
«Что, если мы слышим музыку, играющую в сердце, а не внутри нашей головы?»
В этот раз я не стала плакать, зато чувство невероятного счастья переполняло меня изнутри, будто я слышала ее впервые в жизни. Мне хотелось снова услышать ее впервые. Жаль, что это было невозможно.
Когда до конца песни оставалось около 10 секунд, не больше, я решила открыть глаза и посмотреть на Роберта, со страхом ожидая увидеть его безразличное, скучающее лицо; но, стоило мне взглянуть на него, я удивленно отметила, что подобное удовольствие впервые царило на его лице. Его глаза были закрыты, как будто он спал, видя спокойные и даже приятные сны. Роберт выглядел так, как будто он не нуждался ни в чем на планете в эту секунду, чтобы быть счастливым.   
Я была уверена, что он забыл о моем существовании, но это ничуть не огорчало меня, как бы странно это и не звучало. Все последние секунды песни я смотрела на него, и, хотя мне не хватало безумного взгляда его глаз, мне так не хотелось, чтобы он нарушал эту гармонию в своем лице.
Однако стоило последней ноте оборваться, в комнате воцарилась тишина; и вот тогда Роберт открыл глаза – свои невероятные, большие, ледяные глаза. 
Он смотрел на меня с восхищением, а я лишь завидовала ему – ведь он услышал все эти песни впервые. Мне вдруг страшно захотелось оказаться на его месте, почувствовать, что происходит в его душе, в его сердце; впервые в его глазах было столько тепла и восхищения – но он молчал. Я понимала его, ведь это так сложно – найти слова, когда чувства и эмоции превозмогают над разумом. Мне хотелось надеяться, что он чувствовал именно это.
И тогда он сказал всего одну фразу – такую странную, такую неоднозначную, но такую искреннюю и восторженную.
– Я умираю.
Он не добавил «от удовольствия», либо «от счастья», либо «от боли». Он не добавил больше ничего, но я понимала его. Я чувствовала то же самое уже множество раз.
И именно тогда, глядя на него, я поняла это. Это чувство пришло мгновенно, моментально – в такие моменты думаешь о том, что через мгновение оно просто растает, словно дым. Вот только оно не растаяло; ни через мгновение, ни через минуту, ни даже через целые сутки.
Я полюбила его. И я не знала, что делать с этим, совершенно не знала.
Но тогда я не хотела думать об этом – это все так неважно, когда ты влюблен. Все вокруг абсолютно неважно, когда ты влюблен.

И тогда мне снова захотелось всего на секунду побыть на его месте – только теперь для того, чтобы понять, чувствовал ли он то же, что и я.