Успенье

Так уж было положено по каким- то церковным канонам , чтобы в каждой деревне отмечали свой престольный праздник. В одной- это день Святой Идигитрии, в другой – иконы Казанской Божьей Матери, в третьей – Покрова Святой Богородицы и так далее. Вся разбросанная родня собиралась в определённый день в определённой деревне, и гулянка шла с полным присущим русской душе размахом. И так по очереди в течение всего года. За деревней Просвещение,где жила у дедушки с бабушкой двенадцатилетняя Нюрка, был «закреплён» праздник Успения Святой Богородицы, или попросту – Успенье, 28 августа. Нюрка не была сиротой, родители жили в соседней большой деревне, но она здесь родилась, воспитывалась у деда с бабкой до школы и здесь же пропадала почти все каникулы.
     Готовиться к празднику, как всегда, начали недели за три.  Хозяйки «затирали» брагу на самогон, на вечерних посиделках у   
вдовой старухи Людмины ( именно так её звали) озабоченно обсуждали, как  брага «ходит», хорошо ли набирает крепость. Дома Нюрка с интересом наблюдала, как бабушка, откинув ряднину, покрывавшую  кадку с брагой, зачёрпывала стаканом мутную жидкость, пробовала на вкус и удовлетворённо выносила приговор:»Должна хорошая быть». Иногда давала пригубить и Нюрке, спрашивая:
     - Ну, как, сладкая?
Нюрка утвердительно кивала головой, но бабушка, отбирая стакан, поясняла:
     - Нельзя много, а то голова будет болеть, даже отравиться можешь.
     Где – то через неделю в хату к  бабе Любе ( так звала Нюрка Людмину), где уже, управившись вечером со скотиной, собрались соседки, с громким рёвом влетела ещё молодая высокая, сухопарая Шура Кудинова и буквально рухнула на лавку у окна. Бабы обступили её, стали наперебой расспрашивать, что случилось, а та только выла и мотала головой. Наконец, клацая зубами, отпила из ковшика, поданного Людминой, квасу и , немного успокоившись, заговорила, поминутно всхлипывая:
- Не, ну надо же! Я ж всё по – людски хотела сделать, затёрла, как положено. И брага хорошо взялась, послушаю – пыхтит, работает. Говорю своему ироду:» Коль, не открывай, пары не выпускай, пусть хоть дней десять отходит. Да где ж ему терпения хватит! Сейчас вот убралась, дай, думаю, послушаю, не стихает ли, а её и совсем не слышно. Я крышку в бидоне откидываю – а там браги уже меньше половины. Выпил гад! И когда только успел? Вроде ж с глаз не спускала. То – то, я гляжу, хозяйственный больно стал, всё по хлевам да сараюшкам шастает. Брехала, брехала на заразу да в сердцах схватила бидон и на задворках все остатки так и выплеснула. Ой, лишенько!- Шура снова заголосила, продолжая выхлипывать:
         - Вылить – то вылила, а как праздник встречать буду? С  чем? Родные придут – какими глазами смотреть буду?
        Бабы стали обсуждать создавшуюся проблему. Наконец Настаса, которой, как бывшему бригадиру, всегда уступали право голоса, положила тяжёлую руку на вздрагивающие шурины плечи и  твёрдо подытожила:
        - Ну, хватит реветь! Ещё не всё потеряно, время есть. Сейчас соберём  у кого что осталось, снова затрёшь и тут вот , у Людмины, поставишь. Сюда не сунется. А выгонит уже под твоим контролем в последний вечер, так что выпить всё не успеет. Иди, неси бидон.
      Успокоенная Шура метнулась за бидоном, а бабы пошли собирать необходимое для новой « затирки».
       Нюркин дед, в отличие от Николая Кудинова, колхозного тракториста, был мужик степенный и «продукт» без толку не портил. В середине последней предпраздничной недели, когда сумерки уже окутали деревню  и туман запеленал лощину за скотным двором, он  подогнал к хате телегу, запряжённую рыжим быком по кличке Прокурор, и вместе с бабушкой установил на неё кадку с брагой,  бочки, какую-то железную загогулину, большое долблёное корыто, разную посуду. Нюрка, стоявшая поодаль, чтобы не путаться под ногами, робко попросила строгого деда:
  -      Дедушка, а мне с тобой можно? Тебе ж веселее будет. А то как ты там один в лесу? Стра- а- шно!
      Дед молча проверил, хорошо ли закреплены верёвки, закрутил и сунул в рот цигарку, чиркнул спичкой и тогда уж сказал:
      -Ладно, лезь на телегу. Только оденься потеплее, осень на носу.
Пусть бабушка шубу с собой даст.
       Нюрка быстро пристроила шубу между бочками, уселась сверху, просунув ноги между перекладинами лестницы, и телега тронулась, заскрипела, тяжело переваливаясь на кочках и выбоинах полевой дороги.
       Ехать нужно было километра полтора через поле и луг в небольшой лесок на берегу болотистой речки Невестницы, так поэтично воспетой писателем Соколовым – Микитовым. Гнать самогонку закон запрещал, поэтому «курили» не дома, а в определённых местах в лесу, о которых участковый милиционер был  прекрасно осведомлён.  Нередко он наведывался туда в самый разгар «производственного процесса», даже поздно вечером, можно сказать, ночью, но протоколов не составлял, понимал, что нельзя рушить налаженный ритм жизни и портить людям праздник. Обычно, вынырнув из кустов, как чёрт из табакерки, говорил напускным строгим голосом:
        -  Что, закон нарушаем? –Но, зная, как напуганы люди словом «закон», тут же миролюбиво добавлял:
       -Ладно, ладно, дядька Степан, не трусись. Мне по работе положено всё знать и видеть. Домой приедешь – спрячь «продукт» подальше: на днях рейд должны проводить. У кого найдут – выльют, да ещё штраф наложат.
      -Ой, Ляксеич, напугал- то как! Вот садись к огоньку, угостись свеженькой,- суетился хозяин «завода», услужливо подвигая к гостю обрезок бревна, служившего стулом и находящегося здесь на постоянной основе. И вот уже перед непрошенным гостем на разостланной ряднине дядька Степан ставит стакан с первачом, выкладывает хлеб и солёные огурцы, режет сало.
       - Попробую из уважения, но много нельзя, мне ещё в пару мест зайти надо проверить масштабы. А то некоторые на продажу гонят, я этого не люблю и спуску не даю.
      -И правильно, Ляксеич, правильно, порядок во всём должен быть, -угодливо соглашается собеседник и ,затыкая тряпочной пробкой бутылку с самогоном, протягивает участковому, - На-ка, Ляксеич, возьми, не побрезгуй. Праздник у нас скоро, так я от чистого сердца…

- Да не надо, что ты, дядька Степан, - отнекивался блюститель закона, но все-таки совал бутылку в кожаную официальную сумку и растворялся во мраке.

Нюрка уже не первый раз была на «заводе». Небольшая полянка выглядела по-своему обжитой: под елочкой лежала аккуратная поленица дров, вокруг кострища возвышались три приличных валуна, на которые устанавливали бочку с брагой; рядом – козлы из березовых жердей для корыта. От кострища за ивовый куст убегала тропинка – там была вырыта ямка, которая наполнялась водой из болота. Из этой ямки брали воду для охлаждения змеевика( так называлась железная загогулина).

Пока дед налаживал процесс, Нюрка несколько раз сбегала к ямке с ведром, стараясь оказать помощь, налила корыто доверху. Затем она наломала еловых лапок, накрыла их одной полой шубы и прилегла, укрывшись другой. Комаров уже не было. В небольшое окошко между вершинами деревьев заглядывали голубые и оранжевые звезды. От костра тянуло теплым дымком и сладковатым запахом браги. Нюрка не заметила, как уснула. Разбудил ее бодрый и непривычно веселый голос деда:

- Что, помощница, сомлела? А ты встань-ка, на, попробуй. Пошла, родимая, - он протянул Нюрке стакан, на треть заполненный прозрачным, как слеза, первачом. Нюрка поняла, что дед-то сам уже попробовал, судя по его редкому добродушию, и теперь ему нужна была оценка со стороны. С трудом проглотив жидкий огненный шарик, Нюрка поперхнулась и, протягивая назад деду стакан, внушительно, со знанием дела, похвалила:

- Ух, хороша, зараза!

Дед допил остатки, довольно крякнул, сказал заботливо:

- Ложись, спи дальше, егоза, я потом разбужу, как закончу.

Домой возвращались уже заполночь. Нюрка всю дорогу клевала носом и, увидев, наконец, очертания родной хаты, соскользнула с телеги и через минуту уже натягивала на себя пестрое лоскутное одеяло, ощущая полное и безоговорочное счастье от самого факта её, нюркиного, пребывания на земле.

Утром, убедившись, что дед по-прежнему настроен благодушно, она решила приступить к осуществлению своей давнишней мечты.

- Дедушка,  - спросила она, - а в магазин не надо сбегать?(магазин был в соседней деревне в паре километров). Может, к празднику что купить, консервов каких?

Дед, подумав, протянул:

- Да-а, на-а-до бы пару баночек печёнки рыбной. Мягкая и вкусная консерва, да и недорогая. Ну, сбегай, если хочешь. На деньги. – Дед полез под матрац за бумажником, а Нюрка, замирая от волнения, как бы между прочим, проронила:

- А можно, я еще чулки капроновые себе куплю?

- Что еще за чулки? У тебя что, чулок нет?

- Есть, но не такие.  А эти прозрачные, тоненькие. У всех девчонок уже есть, у одной меня нету. – Нюрка знала, на какие струнки дедова сурового характера следует надавить.

- Сколько ж они стоят?

- Два рубля, пятьдесят копеек.

Если учесть, что пенсия у деда была двадцать семь рублей, то сумма, конечно, внушительная, но Нюрка уже чувствовала, что она победила.

- Ладно, купи свои чулки, еще конфет каких-нибудь на сдачу.

Схватив протянутую дедом купюру, Нюрка уже за дверью выкрикнула:

- Спасибо, дедушка, я быстро! – и понеслась по тесовой дороге, выстроенной под руководством немцев местными жителями во время войны. Через час она уже натягивала на свою тонкую ногу вожделенный чулок и никак не могла налюбоваться.

- Бабушка, посмотри, правда же красиво?

Та, глядя на счастливое лицо внучки, согласилась:

- Ну, да, хорошо блестят.

А дед, тоже не оставив без внимания редкую покупку, презрительно сплюнул:

- И за что только деньги берут!

Праздничный день выдался ясным, теплым. В деревню с обоих её концов стали подтягиваться гости. К соседям уже пришли родственники из Кислова, куда Нюрка ходила в школу. Среди них оказалась и её одноклассница Надька Хлыстова, в новом цветастом платье, тоже в капроновых чулках, но главное – на ногах настоящие туфли, хоть и на низком каблуке. Нюрке и её сестрам всегда покупали только ботинки, и теперь, с ненавистью глядя на свою новую, рыжую, купленную навырост обувку, она чувствовала зависть к Надьке и обиду на родителей. Но радость праздника скоро вытеснила все остальные чувства, и Нюрка с нетерпением вертела головой то в одну, то в другую сторону улицы, ожидая, когда появятся «наши».
    Первым пришёл отец с гармошкой, которую растянул ещё с околицы. Затем под вётлами крайнего дома замаячила круглая соломенная шляпа, принадлежащая только одному человеку в округе – другому её деду по материнской линии. Нюрка понеслась навстречу, ухватила деда за руку, проводила до хаты. А тут и дядя Андрей на велосипеде подъехал.
      - Дядя Андрей, а на велосипеде потом можно будет покататься?
     -Катайся, катайся, -благодушно заулыбался тот и поспешил к двери на  радостный зов хозяев. 
     Вскоре из раскрытых окон то там, то тут стали выплёскиваться на улицу громкий говор, смех,обрывки песен, как обычно бывает в компании редко встречающихся людей. Деду застолье уже показалось малым, и он послал хозяйку за соседями с той и другой стороны.
       Нюрка  давно наелась праздничных угощений, тем более что были они у всех одинаковые, и теперь, забравшись на печку, с любопытством наблюдала за весельем. Отец заиграл « Страдания» , но охотников петь частушки не нашлось, и мелодия свернулась сама собой.
      - Хозяйка, а давай – ка ты затягивай,- предлагает дед. Все знают, что бабушка – первая песенница в округе, и разговоры тут же умолкают. А бабушка, как – то вся подобравшись, запевает высоким чистым голосом:
             _Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья.-И всё застолье дружно и стройно подхватывает:
            -А завтра рано, чуть светочек, заплачет вся моя родня.
     Нюрка слушает песню про печальную судьбу рекрута, и у неё даже глаза щиплет от жалости к герою. Но вот дед, уже не в силах сдержать избытка чувств, выходит из- за стола  и, замахнувшись, резко бросает руку вниз, отчаянно выкрикивает:
         - Как любила меня мать, уважала,
           Что я была ненаглядная дочь.
И хор вслед за бабушкой плавно выстраивает песню:
        - А дочка с милым убежала
          В ненастную тёмную ночь.
Нагулявшись в одной хате, все перекочёвывают в соседнюю, где «программа» продолжается в том же порядке. Нюрке стало скучно,и она решила покататься на велосипеде. Выкатив его на дорогу, просунула правую ногу под раму, нажала на педаль и покатила вдоль деревни, вихляясь тощим задом и гордо посматривая по сторонам. Доехав до конца улицы, она  стала разворачиваться, но колесо попало на  кучу намытого недавним дождём песка, и Нюрка не удержала руль, свалилась набок. Воровато оглядевшись кругом ( не видел ли кто её позора), быстро подняла велосипед и ,задирая снова ногу под раму, ужаснулась: капроновый чулок был разорван от колена до лодыжки. У девчонки перехватило дыхание, слёзы хлынули потоком. В  ярости несколько раз тряхнув руль злополучного велосипеда, всё- таки подлезла под раму и покатила домой. Отплакавшись во дворе на куче соломы, Нюрка сняла чулки и затолкала их в кротовую норку как можно глубже, даже палкой утрамбовала для верности.
        А гулянка, между  тем, была в самом разгаре. Наскучившись теснотой хат, она выплеснулась на улицу. Возле дома Кудиновых Нюрка услышала знакомый голос отцовской гармошки и пошла на её зов. Под плавные переливы  вальса топтали траву несколько пар « дама с дамой». Порядком пьяненькие мужики толпились кучками, курили, а чём- то рьяно спорили, размахивая руками. Между ними, спотыкаясь, бродил Николай в новой клетчатой рубахе навыпуск.  На одной из пуговиц болталась несрезанная  магазинная этикетка. Вальс сменил «Краковяк»,потом «Семёновна». Уже и некоторые мужики встали в пары и неловко кружили своих дам, оттаптывая им ноги. Над деревней ввысь летели звонкие частушки, сменяя одна другую, отмечая этапы прожитой жизни, тоски одиночества и , несмотря ни на что, надежды на счастье.
        - Эх, Семёновна, юбка в клеточку,
           Получила ты десятилеточку.

        - Эх, Семёновна, губки бантиком,
          Не ходи гулять да с лейтенантиком.
 
    Солнце уже повисло на макушках дальнего леса, когда гости разошлись, разъехались, деревня опустела и затихла в привычном ожидании повседневной трудовой, напряжённой жизни. Уставшая от всего пережитого Нюрка помогла бабушке убрать со стола посуду, наносила дров к печке и, улёгшись в кровать, почти сразу уснула, успев напоследок твёрдо решить для себя:
          -Ни за что не буду носить эти проклятые ботинки, пусть хоть в землю зароют.