Застолье

Застолье.

В многоэтажном доме на улице Пятой Северной зимним вечером в своей квартире по случаю дня рождения отца семейства за праздничным столом собралась немногочисленная семья Пановых. Глава семейства, виновник нынешнего торжества – Евгений Степанович, которому исполнилось в этот день 77 лет. Его жена – Юлия Александровна, выглядящая лет на двадцать моложе своих лет, чем радовала всех собравшихся. Их дети Ольга и Алексей, три сына Ольги и Владимира – Игорь, Олег и Глеб. Пригласили друзей семейства: Людмилу Фёдоровну и её дочь Веру.
За столом разговаривали о разном: самые старшие традиционно вспоминали молодость, кто по младше – соглашались с ними, ибо слышали эти истории не в первый раз, вставляли что-то своё, ну а совсем молодые больше молчали, внимательно слушая.
Людмила Фёдоровна вспоминала своё трудное послевоенное детство. Воспоминания эти и им подобные многажды раз слышанные, удивляют тем, что на какое бы время оно не выпало, а остаётся в жизни человека самой лучшей порой. Рассказывала об отце и матери.
Евгений Степанович вдруг сказал:
- А у меня было две мамки. Конечно, мамка была одна, но её сестру я тоже называл мамкой. Так это и осталось на всю жизнь.
Участники застолья, кроме самых молодых, прекрасно помнили обеих добрых старушек. Ольга и Алексей их называли бабушками и сохранили о них трогательные воспоминания. Они их помнили как старушек, но ведь когда-то они были молодыми женщинами. Вот о той поре и был краткий рассказ Евгения Степановича, давно уж ставшего дедушкой.
- Все ведь знают, что бабу Мотю (так называли Матрёну Яковлевну, сестру Анны Яковлевны – матери Евгения Степановича) я называл мамкой. А почему я её мамкой называл, не знает никто. Дело в том, что моя настоящая мамка (он всегда её называл мамкой, но в его устах это звучало ласково и нежно) сидела при Сталине.
Лёгкий шумок удивления прокатился за столом. Неужели, их милая, добрейшая бабушка подверглась репрессиям?! Она об этом даже никогда не упоминала.
- Да, - продолжал юбиляр, - мамка работала на хлебозаводе и чего-то оттуда прихватила. Это было в 1941 году. Мне тогда едва два года исполнилось. Но я помню, как за ней пришли две женщины в форме НКВД и забрали её. Как сейчас помню: я играл на диване какой-то игрушкой, приходят эти женщины и уводят мамку. Потом уж я узнал, что это после суда было. То есть, мамку задержали в проходной хлебозавода с похищенным, завели дело. До суда она была на свободе. Приговорили её к двум годам. В эти два года я рос у бабы Моти, которую и стал с тех пор звать мамкой.
Тишина воцарилась за столом.
- И где она сидела? – спросила Вера, потрясённая этим случаем.
- Она в тюрьме и лагере не была, но её отправили куда-то на поселение, - ответил Евгений Степанович. – Я  даже и не помню, где именно это поселение находилось, но где-то не далеко, по-моему, в пределах Горьковской области.
- Вот время какое было! – сокрушалась Вера. – Не дай Бог жить в такое время! Забрали мать у маленького ребёнка! Жестокое время было, ужасное!
- Вера, вспомни-ка, за что её посадили? – спросил Алексей.
- Какая разница! Ведь всех тогда сажали!
- Постой, Вера. Как ты считаешь, должно ли быть наказание за хищение с хлебозавода?
Вера уже немного успокоилась от первых впечатлений, к ней стал возвращаться рассудок. Современная пропаганда  затуманила мозги людям. Они утеряли способность здраво рассуждать и хотя бы отличать уголовные деяния от политических.
- Конечно, должно быть, но не такое!
- А какое? – продолжал настаивать Алексей.
- Ну, можно было более мягкое наказание присудить…
Вера уже неуверенно говорила. Она понимала, что маму Евгения Степановича не за зря посадили. А Алесей продолжал переубеждать её с той целью, чтобы изменить её предвзятое, основанное на современной пропаганде, мнение:
- Ты с позиции нынешнего дня рассуждаешь. Тогда время было другое. Если ты сегодня с завода украдёшь чего-нибудь, то тебя непременно посадят. Но если ты украдёшь миллиарды, то тебе дадут большую должность, может даже министром будешь! Разве не так? Примеров-то тому в современной жизни сколько угодно. Об этом не стесняются говорить в средствах массовой информации.
Вера с этим не могла не согласиться, но где-то в глубине души осталась при своём мнении. Алексей предвидел, что в каком-нибудь разговоре со своими подругами, она обязательно станет приводить в пример этот случай как доказательство варварства сталинской эпохи. А ему этого очень не хотелось допустить.
- Вот послушай. Сейчас идёт подготовка к ненавистному мне чемпионату мира по футболу. Денег на эту дурь потратили столько, что для каждой российской семьи можно построить по отдельному ФОКу, если он вообще нужен. И постоянно нам сообщают о воровстве денег на каждом объекте, строящемся к чемпионату. А хоть кого-нибудь посадили? Нет! А при Сталине все были равны перед законом. Бабушка наша украла буханку хлеба или килограмм муки, кто теперь знает, чего она там похитила, её привлекли за это и в назидание другим. Украл бы министр чего-нибудь по своей части и его бы посадили.
- Голодно тогда было, - тихо и обречённо сказала Вера, сдавая свою последнюю позицию. Понимала, что теперь и её не удержать.
- Почти полгода война шла. Может, потому и наказали так, как ты говоришь, сурово. Иначе нельзя было поступать. Победа складывается не только из геройских поступков.

04.03.2017.

P.S. Друзья, если дочитали до конца, оставьте хоть какой-нибудь комментарий. Ругайте, если вам хочется. Пишите откровенно. Суровая критика всегда полезна автору.