Крылья

                Альтовский проснулся. Видимо, уже днём. Прошедший вечер забылся напрочь. Кажется, пришлось бежать за водкой в магазин за четверть часа до закрытия. Но вместо того, чтобы вспоминать подробности, Альтовский только пытался понять, сколько сейчас времени. Неизвестность докучала, как назойливая муха, мешала повернуться на другой бок и блаженно заснуть снова. Гудели отчего-то окоченевшие ноги. Тут же вспомнилось, как неряшливый продавец из мясного в магазинчике, где Альтовский был товароведом, грозно и беспомощно ревел на покупателей: «Две-е-ерь затворяйте! Не май же ме-е-есяц!» Впрочем, месяц был действительно не май. Альтовскому подумалось, что он оставил открытой форточку. И чтоб узнать наверняка, он открыл глаза.
                Увиденное поразило его — и, несмотря на похмелье, он резко уселся на диване, явно ему не принадлежавшем, как и всё остальное в комнате. Он оказался в коммуналке, разделённой пополам платяным шкафом и старой занавеской. На столе у окна обнаружился стакан с чем-то бесцветным, полупустая бутылка «Столичной» и пепельница, набитая до отказа. «Всё ясно… вспоминать больше нечего. Я с кем-то закорешился по пьяни и пробухал до утра. Заснул, видать, в какой-то грязи, и принесли меня сюда на ночь. Однако, добрые люди…»
                Возле двери на балкон нашлись грязные сапоги, левее — чьё-то пальто. «Странные тут порядки. Мне бы было не очень удобно вешать свои вещи в комнате… Да. Побухали знатно». Эту мысль подтвердил нестройный ряд пивных бутылок вдоль двери, две пустых из-под портвейна «Анапа», початая «Столичная», мандариновая кожура на столе и под ним.
                Альтовский подошёл к столу, взял стакан с невыносимо тёплой водкой. Превозмогая отвращение и тошноту, выпил всё. Откинулся на диван. Полегчало.
                В квартире неразборчиво бубнило радио, шумела вода в ванной, затем шум стих; послышались неторопливые шаги по коридору, кухонные звуки жарки. Запахло чем-то съедобным. Альтовский осознал, что голоден. Встал, сделал несколько неуверенных шагов, открыл дверь и выглянул из комнатки.
                В узкой длинной прихожей, пустынной, уходящей во тьму, не было ни вешалок, ни калошницы, но нашлись два огромных холодильника, угрюмо занявших угол. Это больше напомнило коридор какой-то конторы. Альтовский уже хотел было пройти на кухню, к радио и яичнице, но тут пришла грустная мысль: вчера он ночевал с этими людьми, бухал за их счёт, а сегодня ещё за их счёт ещё хочет и позавтракать?.. «Нет. Что это я. Пора и честь знать. Сейчас найду шмотки, оденусь, обуюсь, извинюсь и потопаю домой». И он вернулся в комнату, чтоб отыскать ботинки и плащ.
                За окном стелился туман. Скорее всего, квартира находилась на третьем этаже: как раз были видны сараи за ветхим кирпичным заборчиком с колючей проволокой, местами оборванной. Внизу развернулась помойка, правее потонула в серой дымке аллея. Этого хватило, чтобы понять, что рядом Фортунатовская улица, неподалёку — винный магазин «Двадцать три», а хозпостройки и забор — это завод игрушек «Малыш»[1]. «Дом совсем рядом. Хорошо, что меня никогда не заносит на другой конец города. Ну, всё. Пора собираться. Неловко вышло…» Альтовский стал искать одежду, но в комнате её не оказалось. Он несмело прошёл на кухню.
                Кухня, большая и светлая, удивила почти полным отсутствием мебели. В правом углу стояла грязная плита, рядом — раковина, полная немытой посуды; раззявленная тумба, на ней — маленький заварочный чайник, солонка и спички. Слева у двери — стол и пара стульев, в углу у окна — ещё один холодильник. Старый плакат-календарь на стене, даты в котором шли будто по спирали, удивил не меньше[2]. На столе стояли сковородка с яичницей, пара стаканов и пепельница. Рядом — пачка «Явы». «Дукатовская», — подумал Альтовский. Хозяина квартиры на кухне не наблюдалось.
                В прихожей заскрипели половицы. И кто-то произнёс: «Проснулся, наконец. Я уже заждался…» Этот странный, словно старческий голос, принадлежал незнакомцу, которому на вид оказалось не больше пятидесяти. Хотя на помятом лице читалось, что гражданин будто причастен ко вчерашнему вечеру.
                — Что встал? Садись, еда стынет, — продолжил он.
                — Спасибо, но я, наверно, не буду. Я, наверно, домой пойду. Вот только плащик не могу найти. И ботинки. Вы не знаете, где они? Не могу…
                — Да нет их здесь! Оставь это. Пойдём. Сейчас я чего-нибудь соображу, а то так тяжко… и тебе тоже не легче.
                — Простите, как нет? — трезвел Альтовский. — А в чём же я…
                — Да ни в чём! Ну проходи же ты.
                Альтовский сел на край табурета, а незнакомец вынул из холодильника «Столичную», тоже сел и разлил содержимое запотевшей бутылки по стаканам. Затем стал раскладывать яичницу по надтреснутым тарелкам.
                — Извините, но… как же я пойду по улице без…
                — Да никак! — снова рявкнул незнакомый гражданин. — Что же ты как маленький. Выпьем? Я Рафик.
                — Саша, — ответил Альтовский с набитым ртом. — Я совсем не помню вчерашнего и как к вам попал. Вы не напомните? Простите… — и он попытался приветливо улыбнуться, но свело скулы.
                — Ты спешил через Окружной проезд. Не помнишь? Мы там встретились. Ты был пьян в дугу, дружище. Через железную дорогу полез…
                Альтовскому стало стыдно. Представилось: как школьник, он лезет через насыпь. Пугая шофёров, переходит проезд. Успел ли в винный?..
                — Да ты не это, не… — смутился Рафик, — ну, с кем не бывает. Ничего страшного. Давай мы с тобой ещё… Как говорится, между первой и второй промежутка нет вообще, да?
                — Да… Спасибо. А дальше что было?
                — Вот и нашли разговор!.. А дальше… что дальше. Выпили чуток, ты заснул. Ну и всё. Не было ничего.
                — А я не… Только вы не говорите никому, пожалуйста… — и Альтовский понял, что сморозил глупость. Да кому и что мог рассказать незнакомец?..
                — Да кому я что расскажу? — вторя мыслям Саши, рассмеялся тот. — Может, Коле, соседу моему, да Господу Богу, но он и сам всё знает. Давай лучше ещё выпьем. А живёшь-то ты где?
                — На Щербаковской, в пятьдесят восьмом. Тут близко.
                — Да, недалеко… Ну, что, за искусство? — и Рафик поднял свой стакан.
                Продолжение вечера достигло всех мыслимых и немыслимых пределов, когда в дверях кухни появился заспанный и очень удивлённый человек. Человек неопрятный: в посеревшей растянутой майке, с болтающимся не застёгнутым ремнём на поясе. Видимо, это и был упомянутый Рафиком сосед. Опершись на грязный косяк двери и с упрёком взглянув на него, тот рявкнул:
                — Что, ты опять??
                — Коль… ты чего. Давай сегодня хоть без нервов, а? Выходной же…
                — Без нервов! Это я — без нервов! — сосед свирепел. — А кому разбираться теперь? Мне снова всё делать? Ты обо мне подумал, когда его сюда привёл?
                — А что мне, кинуть его, что ли? Да и тебя за ним позвали… Вот я это всё и сочиняю для его башки…
                — Но ведь всем ты не поможешь!.. Где он вообще нашёлся, на какой он стадии? Он вообще заслужил?
                — Я там того… простите… — пьянея, бормотал Альтовский. — Я сейчас ботинки возьму…
                — Ну, возле насыпи нашёлся. Он за водкой бегал — и под грузовик. Клиническая, — в этот момент Альтовский поразился, отчего Рафик совсем не пьян и говорит так внятно.
                — И где он щ-щ-щас? — сквозь зубы процедил сосед.
                — В тридцать шестой. В реанимации. Коль, да будь поспокойнее. Теперь точно всё сделать нужно.
                — Я тебе и так добра немало сделал!.. Ну ладно. С этим — в последний раз. И не проси меня больше. Всё должно идти, как им предписано. А мы вмешиваемся.
                — Коля, ты же знаешь. Это не я тебя о таком прошу. Это за него умоляют…
                — Ботинки… плащ… — не унимался Альтовский.
                — Да сиди ты уже! — взревел Николай, подавая ему стакан в руки, прямо как продавец из мясного. — На! Пей!
                И Альтовский послушно выпил.
                Совсем уже пьяного, его выволокли с прокуренной кухни обратно в спальню. Пыхтя от усилия, посадили на кровать, облокотив на стену. Напоили снова — уже согревшейся водкой.
                — Ты уж прости, слышишь. Так надо. Но ведь славно мы побухали? Правда?
                — Славно… но как же… я…
                — Да сиди уже! Дай дух перевести. Ещё будешь?
                — Б-б-буду.
                Рафик влил в раскрытый рот Альтовского рюмку кислого пойла.
                — Чё стоишь, потащили! — вмешался Коля. — Вечереет уже.
                — Ага, вот день преклонился к вечеру — ночуйте, пожалуйте… Ну что, пока тебе, дружище, всего хорошего, что ли. Надеюсь, к нам не попадёшь больше, — и Рафик пожал руку пьяному, но озадаченному Альтовскому.
                Его снова подняли, за руки и за ноги отнесли на балкон. Альтовский различал лишь замызганную майку и ремень, оказавшийся где-то возле его уха. Затем эти два предмета одежды слились в единую фигуру, подняли Альтовского за шиворот и понесли в воздух — прямо над серым заводом «Малыш». Казалось, чуть ниже — и ноги заденут колючку. Альтовский поднял взгляд — и увидел позади майки пару ослепительно блистающих крыл, настоящих, словно отличных от прежней картинки наличного мира. В подпитом мозгу они заслонили все прочие мысли, и разум померк.
                Очнулся Альтовский в палате интенсивной терапии.
______________________________________________________
Сноски:
[1] Описан старый облик Измайлово (Москва).
[2] Римский календарь конца I века до н.э.
______________________________________________________
Автор идеи: И. Никитин, 2013.
Написано, обработано, отредактировано Д. Фроловой: 2013-2021