Два дивана

     На краю мира стояли два дивана. Немолодые. Всегда немолодые. Всегда диваны. Всегда вдвоём. Между небом и морем, на краю почти отвесного утёса. Может где-то есть новые, скрипучие, блестящие и модные. Но не в этом измерении. И таким не место на берегу.
     По ночам они были само счастье. С теми, кто, сидя на них пел песни, пил вино, целовался, крича во весь голос о том, что он молод, любим, желаннен. И в эти ночи диваны узнавали огромное количество тайн. Слова, слова, слова. Много слов. Но на самом деле, сидящим на них было достаточно одного. Самого главного. Самого ожидаемого. Самого трепетного. Того слова, ради которого этот мир бьётся о утёс волнами ветра и волнами моря. И когда это слово звучало. О, когда оно звучало.
     По ночам они были само молчание. С тем, кто тяжело опускался на них. И также молча пил. Смотрел на море. Один. На два дивана. У него не было слов. Вернее: слова, слова, слова, много слов внутри  него самого. Рвущихся на кусочки. Проливающихся чернилами. И он пил: и ночь, и тишину, и ждал рассвета. И сомневался в правильности ожидания. И диваны знали, что его жгучим желанием было сделать несколько шагов вперёд, туда к морю, туда за край утёса. Потому, что молчащим в это время даются крылья. Даже если их никто не видит, кроме них же самих, желающих именно в эту ночь взлететь. Но диваны держали таких как он крепко, заставляя пить и хмелеть, противясь тому, чтобы ему удалось расправить плечи к полёту. Потому, что утёс был высок и крут. Потому, что утёс не давал второго шанса. А диваны знали кое-что о жизни. И пока что вот этому гостю время не вышло. Не сейчас. Не в эту ночь. И наступит та минута, когда он сумеет стать героем верхнего абзаца.
     По ночам они обращались в слух. И слышали сны. Сны, спящих на них птицах, были о далёком далеко. О тех берегах, куда стремится птичья душа. Душа, кем были и те, кто так много говорил о любви и те, кто там много же о ней молчал. Но они не завидовали этим снам. Они были на своём месте. К ним приходили. Как к старым знакомым. Без них этот утёс не был бы "тем" утёсом. "Давай сходим на тот берег. Ну помнишь, где мы в первый раз". Помнит ли он, бывший самим счастьем и ставший самим молчанием?   
      По ночам они, сроднившись с камнями, почти что одно целое, укрывались небом, разорванным звёздами. И тени тех, кто давно и совсем недавно был, дышал, шёл, сидели, болтая ногами, становились реальны и почти осязаемы. И вездесущие  саламандры давали теням гладить себя. Теням, подобным языкам пламени. Раздвоенным, как язык саламандр. 
     А дней у них не было. Днём берег был пуст. Днём не пишут стихов. День проходит насквозь. Навылет.  И диваны ждут ночь. А ночь ждёт их. Место встречи - планета Земля. Первый поворот налево.   

Тель Авив.
Март семнадцатого.