Дон Жуан Ищите женщину? Нет, мужчину!

Материал был написан для Интернет-издания "Театральная критика" и опубликован на его сайте
«Дон Жуан»: Ищите женщину? Нет, мужчину!
Впечатления от оперы Моцарта «Дон Жуан», исполненной 2 марта 2017 года на исторической сцене Мариинского театра, для меня четко делятся на две части. Одна – прекрасная – относится к музыке Моцарта, к исполнителям оперы – певцам, музыкантам, дирижеру. Вторая – не лучезарная – касается постановки, шальной и неинтересной.
Но сначала о хорошем. Рада, что, во-первых, мне удалось услышать в театре одну из лучших опер Моцарта и, во-вторых, в столь удачном исполнении. Какие-то «но» всегда бывают, были они и в этом спектакле, однако на общее впечатление они не повлияли. Моцарт есть Моцарт. Лёгкий, веселый, игривый, даже о страшном и драматичном он умеет рассказывать с шуткой. Большая удача, когда его опера исполняется должным образом! Изящная музыка требует и изящного пения. И далеко не каждый певец с хорошим голосом может мастерски исполнить партию в его операх, особенно в такой сложной, как «Дон Жуан». Самый моцартовский голос тогда был у Людмилы Дудиновой. Мягкий, «округлый» звук, без резких верхних нот, с аккуратными, точно выверенными верхами, четкой фразировки и хорошей дикцией. Такая милая у нее получилась Церлина, лукавая, миролюбивая, изобретательная.
Донна Эльвира Жанны Домбровской – очень решительная особа, все-таки жена великого искателя любовных приключений, а не какая-то там подружка. Красивая, энергичная и деятельная, она и пела соответственно. Голос звучал ярко и выразительно, легко следуя причудливому рисунку музыки, но был слегка резковат на верхних нотах. Тем не менее, смотреть и слушать Жанну Домбровскую, как обычно, было приятно и радостно.
Донна Анна Гульнары Шафигуллиной – совершенно разгневанная женщина. И есть от чего. Нахал, проникший в ее спальню, убил ее отца, когда тот решил в смертельном поединке разобраться с самонадеянным повесой. Сильный и красивый голос певицы звучал решительно и даже сердито, и само по себе пение было хорошим. Но оно было немного не из той эпохи и почти буквально слегка не из той оперы, скорее из Верди. Но это уже из области придирок – ведь нет предела совершенству.
Милая парочка – Дон Жуан (Вадим Кравец) и его послушный слуга Лепорелло (Михаил Петренко), мечтающий о любовных лаврах хозяина, были весьма интересны. Дон Жуан – синьор, состоятельный человек, владелец замка, имеющий массу привилегий, в том числе и право «первой ночи», то есть право первым провести ночь с любой новобрачной-простолюдинкой в своих владениях. В ряде европейских стран этот обычай закреплялся законодательно и сохранялся вплоть до XVII-XVIII веков. Редкий мужчина откажется от таких притягательных возможностей. Но персонаж – Дон Жуан, возникший XIV-XV веках, никогда не стал бы нарицательным, вызывающим скорее интерес и удивление, чем осуждение, если бы не был галантным воплощением эротических фантазий людей, живущих в строгих ограничениях. Ведь Дон Жуан никогда не был насильником, он не принуждал своих обольщаемых женщин к близости, он их очаровывал, хотел их добровольного согласия и взаимности, а опасности в виде грозных мужей, отцов, братьев, только будоражили ему кровь, делали эротическое приключение еще более волнующим, а любовную победу – более весомой. Фактически Дон Жуан как литературный и оперный герой был своеобразным ответом пуританству и ханжеству церкви, которая объявляла греховными все земные проявления любви, не связанные с патримониальными задачами. В опере Моцарта, как и в пьесе Мольера, история о Доне Жуане рассказывается с юмором. Для этого суперлюбовника композитор написал веселые, изящные и виртуозные арии, которые впечатляюще исполнил Вадим Кравец. За ним было интересно наблюдать и приятно слушать. Его неуемный соблазнитель привлекателен, находчив, остроумен и нахален. Он несется по жизни, словно любовное торнадо, вовлекая в этот эмоциональный вихрь всех попадающихся на пути хорошеньких женщин, попутно разоряя их семейные «гнезда», кружа им голову, зля их мужей и отцов.
Лепорелло Михаила Петренко удачно дополнял своего хозяина и вокально, и драматически. Мучаясь некоторыми угрызениями совести, он все время подыгрывал Дону Жуану в его любовных авантюрах и помогал выпутываться из непростых ситуаций. У него тоже есть несколько всем известных интересных арий и дуэтов, исполнение которых радовало слух. И драматически этот слуга-пройдоха был забавен, когда заговаривал зубы жениху Церлины, когда пудрил мозги донне Эльвире, отбивался от преследователей.
Дон Оттавио (Евгений Ахметов), жених донны Анна, почему-то одетый в офицерский мундир британских колониальных войск XIX века, как-то довольно вяло убеждал невесту своим приятным тенором выйти за него замуж и сильно в этом не преуспел. Запомнились ансамблевые фрагменты с его участием – трио и квартет.
Мазетто (Юрий Власов), незадачливый жених Церлины, которая крутит им, как хочет. Он одет в твидовый пиджак и выглядит как британский сельский дворянин, собравшийся то ли на деревенский праздник, то ли на традиционную в Англии охоту на лис. Но в остальном его исполнение партии заслуживает добрых слов, так же как и игра. Простоватый, недоумевающий, справедливо обижающийся на поглядывающую в сторону Дона Жуана невесту, он вносит свою лепту в общую веселую неразбериху моцартовской оперы.
И наконец, глас судьбы – Командор (Геннадий Беззубенков). Перефразируя Маяковского, скажу, что это было весомо, грозно, зримо! Трепет и смятение могли ощутить не только бесшабашный Дон Жуан и Лепорелло, когда статуя кивала, соглашаясь прийти на ужин, когда корила и предлагала своему убийце пожать ей руку и отправится с ней, куда следует, в преисподнюю. Финал оперы всегда впечатляет, несмотря на то, что ее сюжет всем известен с детства. А музыка Моцарта в исполнении оркестра под управлением Павла Смелкова делает весь спектакль легким и незабываемым.
К сожалению, этого нельзя сказать о постановке (режиссер-постановщик Йоханнес Шааф, художник-постановщик Ралф Колтай). Она, скорее озадачивает и раздражает. По стилистике – чисто немецкая, так и хочется сказать, сексистская, с необъяснимыми смешениями эпох и стран, по всему видно, что она давно сделана (1999 год), и все режиссерские приемчики и «примочки» уже давно устарели. Например, лежащая на накрытом к ужину столе, обряженная как для похорон девушка, то ли зажаренная, то ли просто мертвая, то ли все-таки живая, воспринимается как неуместная цитата из рассказа «Настя» Владимира Сорокина, которого издали, фактически создали и взрастили в Германии именно в 1990 годы.
Не менее странно выглядит «взрезанная» скифская баба (ну никак не испанская женщина!) как своеобразный визуальный лейтмотив спектакля. Она словно кричит: «Не виноватый он! Я сама пришла!». Эта огромная фигура постоянно присутствует на сцене. То в виде нарисованного силуэта, то в виде контура-проёма, через который являются к зрителям герои оперы. Разве «Дон Жуан» – это история о женском пороке или вообще о женщине? Мне всегда казалось, что она о веселом мужчине, изобретательном соблазнителе, неутомимом сердцееде и неотразимом любовнике. А тут будто иллюстрация к средневековым документам католической церкви, где женская красота объявлялась грехом, за это могли и ведьмой объявить (как Эсмеральду в «Соборе Парижской богоматери» у Гюго), и на костер отправить. Известны решения Парижского собора, которые запрещали женщинам собраться вместе, петь, танцевать, веселиться. И все почему? Не могли мужчины, глядя на них, совладать со своей земной природой, вот и искали себе оправдание – через женскую красоту действует дьявол. И находили простое решение: объявить ее грехом, убрать с глаз долой, а лучше уничтожить. Моя подруга, с которой мы часто путешествуем по Европе, любит шутить, когда в некоторых странах нас поражает контраст между красивыми мужчинами и страшными, как атомная война, женщинами, особенно средних лет: «Красивых всех сожгли как ведьм! А мужских генов не хватает, чтобы вернуть женщинам красоту». Вот и получается, что режиссер абсолютно не политкорректен, он жуткий сексист и тиражирует ужасные средневековые идеи и мужские штампы: «Все зло в женщине!». И тут у немецких режиссеров есть другая, более подходящая для этого спектакля «домашняя» заготовка. Собираясь в Берлин в командировку пару лет назад, я изучила сайты оперных театров немецкой столицы на предмет поиска, куда бы сходить вечером. Просмотрела несколько трейлеров спектаклей Комише опер. И ошалела: в одной из классических постановок по сцене носились несколько десятков мужчин (слава богу, одетые) с огромными фаллосами наперевес. Последние напоминали метровый отрезок водосточной трубы. Если бы этот спектакль шел в дни моего пребывания, я бы обязательно сходила на него, не каждый день можно увидеть такие откровения в стиле тяжелого немецкого казарменного юмора. А сейчас я подумала, что гораздо уместнее смотрелся бы такой гигантский фавн с не менее гигантскими мужскими достоинствами в декорациях модернового спектакля «Дон Жуан», чем ни в чем не повинная полуголая тетка, да еще с разрезанным животом. Никак не могу понять, почему обнаженная женщина приличнее обнаженного мужчины? Или опять сексизм? Как-то в трамвае я случайно оказалась свидетелем громкого рассказа бесстыжих парней о своих сексуальных подвигах. Их слышали все пассажиры, и никто не велел им замолчать. А я тогда подумала, что если бы женщины в таких же выражениях публично делились бы своими впечатлениями, то мужчины бы сгорели со стыда и потеряли бы все свои мужские способности. Но женщины еще ни разу их так не проучили. А может зря? Иначе бы не совали всюду обнаженных красоток,где надо и не надо!
Но хуже всего, что постановка воспринимается как лоскутное одеяло. Создается впечатление, что каждую сцену делали разные помощники режиссера и художника-постановщика, не утруждая себя знакомством с замыслом друг друга. И получился винегрет, куда покрошили все, что под руку попалось: длинные платья, плащи-накидки времен Мольера, шпаги, кинжалы, охотничьи ружья, пистолеты, бейсболки, костюмы для подводного плавания, фазанов на блюде, мини-юбки, короткие платья в стиле 1980-х годов, танцы, как на дискотеке или советских танцульках. Причем, расфасовали все эти вещи неравномерно, а «слоями». В первом действии бегают в плащах, длинных платьях, убивают шпагами или кинжалами, потом появляются селяне твидовых пиджаках и бриджах, а также селянки в белых коротких платьях и мини-юбках. Возможно, режиссер делал это для «прикола», а на сцене это выглядит глупо и бездарно! Так сейчас массовую литературу переводят. Делят роман на пять-шесть частей, отдают разным переводчикам, чтобы побыстрее перевели. Потом без редактуры «сляпывают» текст на русском языке и печатают. И нестыковки в тексте особенно никого не волнуют.
Глвные элементы декораций – подернутые тленом раздвигающиеся стены-щиты, это тоже не ново. Они в разных вариациях как режиссерские штампы встречаются во многих немецких постановках, например, в «Трубадуре» Берлинской Штаатопер. Бал, ужин, замок, тенистый сад, кладбище – все происходит в этих движущихся стенах и в проеме в форме женской фигуры, с минимальным набором реквизита и иных визуальных средств. В финале возникает необъяснимая мизансцена по типу «Чаепитие в Мытищах» – всем оставшимся в живых после смерти Дона Жуана, выдают чашки с блюдцами, они как-то чопорно к ним прикладываются. Зачем? Пить захотели? Проголодались? Нервы решили успокоить? Может там и не чай, и не кофе, а ирландские горячительные напитки, которые по цвету и запаху – вылитый кофе. Специально и создавались, чтобы предаваться пагубным пристрастиям у всех на виду! «А? Правда, кофе хорош?».
Словом, постановка во многом, соответствует началу любимой фразы советского сатирика: «Не понятно», а концовку надо перефразировать: «но и не впечатляет!». И очень хочется знать, где же находится первоисточник этих неумных режиссерских штампов? Режиссеры же не могут все думать в унисон штампами! Или могут?