Лоскутки продолжение

22.10.03
     Признаться, я не очень любила свою родную бабушку, папину маму, которая в нашей семье называлась "московская бабушка". Хотя, вообще-то, она была уроженкой Киева. Говорят, в молодости бабушка была очень красива; но я не уверена, что она понравилась бы мне, если бы я её видела в молодости. Ведь вот, её родная сестра, тётя Соня, считалась некрасивой, а на мой взгляд, была просто красавицей. Так что не знаю...
     Характер у бабушки был тяжёлый, очень капризный. Всё дело, я думаю, в избалованности. И не "жизнь её избаловала" - жизнь у неё сложилась, как раз, очень трудно и печально; а избаловала её преданная, жертвенная любовь её сестёр, тёти Сони и тёти Баси. Она помыкала ими, как хотела, а они всю жизнь служили ей и её семье.
     Тётя Бася была калека. В детстве она перенесла какую-то страшную болезнь из тех, которыми болеют дети бедняков, и эта болезнь изувечила её на всю жизнь. Она не выросла, осталась маленькой, как девятилетний ребёнок. У неё был горб, и одна нога меньше другой, так что она всегда носила особую обувь, ортопедическую.
     Говорят, что калеки злы; к тёте Басе это не относится. Более доброго человека найти невозможно. Она не сердилась никогда, даже, когда её обижали; а если сильно обидят, - тихо, по-детски горько плакала. Глаза же у неё были просто прекрасные - большие, ярко-карие, с богатыми ресницами, и очень ласковые.
     И она, и тётя Соня воспитывались за счёт еврейской общины в каком-то благотворительном заведении и работать начали ещё маленькими девочками, лет с одиннадцати: шили бельё на заказ; а деньги их шли на воспитание младшего брата Моисея и племянников, то есть, бабушкиных детей - тёти Брони, моего папы и дяди Вали. Обе прекрасно готовили, хотя считалось, что хорошо готовит только тётя Бася, а тётя Соня - так себе.
     Тётя Соня считалась строгой, суровой. Она и правда разговаривала строго; но кто её знал, тот нисколько не боялся. У неё были серые глаза, замечательно пышные длинные волосы и очень привлекательная улыбка. Свои красивые зубы она сохранила лет до шестидесяти.
     Во время войны, в эвакуации на Урале, обе они - тётя Соня и тётя Бася - работали на военном заводе, а потом тётя Соня перешла на работу в военный госпиталь... Интересно, как тётя Бася могла работать на заводе - с её-то детским ростом и её ужасной хромотой?..
    А тётя Соня так и осталась на всю жизнь хирургической сестрой. На работе её очень ценили. Ей, по-моему, очень шла эта специальность; она же была всегда такая собранная, решительная... Всю жизнь, до самой смерти, эта моя бабушка возилась с чужими детьми. И сколько же детей прошли через её руки!.. Я помню, совсем уже больная и старая, потерявшая память, тётя Соня оставалась всё так же заботлива к детям - которых, между прочим, уже и не было рядом. Большая сластёна, она практически никогда не ела сладкого, всё отдавала кому-то. Бывало, принесу я ей - а она уже лежала, не вставала, умирала понемножку - принесу ей пирожное её любимое или ещё более любимое мороженое, а она отказывается: "Зачем же это мне? Это надо деткам!" -   "Тётя Соня, нету уже деток, детки-то все выросли!" Она посмотрит на меня мудро и скажет: "Так не бывает, чтобы не было совсем никаких деток. Значит, есть какие-то другие детки..." - "Ладно, - говорю, - давай так: вот этот кусочек тебе, а остальное деткам... И вот этот ещё кусочек..." Так я ей, бывало, лакомство и скармливала. А иначе она не брала: "Зачем же мне? Это надо деткам"...
     Я особенно люблю вспоминать её, как она, седая уже совсем - не просто седая, а "украшенная сединой", - сидит в кресле со строгим лицом и печальной улыбкой в мудрых серых глазах; и кресло кажется не обычным мягким креслом, какие были чуть не в каждой московской квартире, а кажется оно старинным стулом с высокой спинкой, из дуба или ореха. И всё вокруг неё кажется таким особенным, древним-древним... А на самом деле всё совсем обыкновенное. И кресло тоже...
     Я была до крайности поражена, когда она сказала как-то, что всю жизнь мечтала стать... шофёром! Шофёром она мечтала стать, шофёром на дальних маршрутах, крутить баранку и гнать машину далеко-далеко, к горизонту. Не знаю, куда...