На охоте

 Однажды вечером отец заявил: "В ближайшую субботу мы всей семьей отправляемся на охоту". Не сказать, что данное известие меня – домашнюю девочку обрадовало, но  и особых протестов не вызвало. Тем более, когда выяснилось, что ехать мы должны были на вездеходах.
    В моем сознании быстро изобразилось, как мы на военных самоходках, которые показывали в передаче "Служу Советскому Союзу", разрезаем поля и болота, смешивая клюкву с грязью, в погоне за обезумевшим от страха зайцем. На Урале, правда, нет обширных болот, а  клюкву можно найти только на прилавках Центрального рынка, но откуда это могло быть известно одиннадцатилетнему ребенку, практически не выезжавшему за пределы города?
Итак, начались сборы. Мама копошилась на кухне, а мы с сестрой, не зная, как еще можно готовиться, предались мечтам
- Ты думаешь, стрелять нам придется?
- Разумеется, нет, что за глупые вопросы?- ответила сестра с высоты своего пятилетнего старшинства, - Раньше совершеннолетия это не положено, да  к тому же, нужно иметь права на охоту, вроде водительских, они называются лицензией.
    Я немного засомневалась в таком известии, но с облегчением приняла, что охотиться меня не заставят. 
- Пап, а мы с Людой тоже будем стрелять? – приставала на следующий день к отцу, чтобы прогнать самые последние сомнения.
- Обязательно! Дадим тебе ружье, и будешь ждать лося в засаде.
- Я ведь не умею пользоваться ружьем!- переполошилась я, и здание моей уверенности, с таким трудом возводимое во вчерашних ночных разговорах с сестрой, тут же заколебалось
- Научим – это недолго, - в глазах папы засияла лукавинка.
- А почему тогда у тебя глаза стали узкие? – не унималась я.
- Смотрю на тебя, вот и узкие…
- Ма-а-ам, мне ведь нельзя брать в руки ружье, я ведь ребенок.
- Да успокойся ты, никто не заставит тебя это делать.
- А папа говорит, что меня в засаду поставят.
- Конечно, поставят, и ружье дадут, - подхватывал вошедший на кухню отец, и все начиналось по второму кругу.
    В общем, переживаний хватало, а окружающие только посмеивалась над моими страхами и переговорами.
    Утром все было готово: два рюкзака набитые непонятно чем и мы с сестрой навьюченные как на Северный полюс в зимние пальто и в три кофты. Родители одевались на ходу.
Когда к условленному месту подъехал всего один вездеход, то разочарованию не было предела. Явилась не военная колона самоходок, а обыкновенный фургон с высокими колесами, какой обычно собирает рабочих на вахту. Отец разговаривал со своими сослуживцами, о чем-то шутил и не мог представить, что в детской душе, сперва робко, а потом все более настойчиво зрел отчаянный вопль: "Не видать мне подавленной брусники, глядя в щель обзора как в танке!"
-Что насупилась? Болит что-нибудь?
    Ах, как хотелось мне тогда сказать что-то противное. Нет, лучше жалостливое, чтобы вокруг меня все закопошились, забегали, стали причитать. Да хоть бы и соврать, что болит. Да! вот именно болит нога или лучше – живот. Только ни в коем случае нельзя говорить настоящей причины своего уныния, потому как-то стыдно признаться, о чем я размечталась. И эти взрослые только смеяться будут, и еще, чего доброго, дразнить. Но вслух я только и произнесла
- Ничего не болит, – на том внимание к моей персоне закончилось.
После того, как фургон проколесил час по городу, собирая охотников с их семействами, внутри него стало тесно и оставалось благодарить небеса, что это не тесная самоходка.
- А кто убьет лося, тому достанутся его рога. Да? – обратилась ко мне тетя Люся – замечательная стряпуха и жена папиного начальника.
От этих слов все мои прежние страхи возобновились, поэтому не нашла ничего лучшего, как поглубже спрятать голову в накрученный шарфом воротник и ничего не ответить.
Тем временем компания шумно обменивалась впечатлениями от предыдущей охоты.
 - Славка у нас пить мастак! Последнюю бутылку мы спрятали в дупло, а ему не сказали куда, чтобы было чем угощаться на посошок. Приходим через три часа: бутылки на месте нет, а Славик назюзюканный. Вот человек, нутром чует пол литра.
- За это дело нужно выпить! – вставил дядя Слава свое веское слово.
Взрослые засмеялись, зашевелились. Откуда-то возникли металлические чарки и кружки, какие-то бутерброды. Дали и детям по пирожку. Оказывается, никто не собирался нас морить голодом до тех пор, пока не завалят лося и не сварят из него шулюм. Настроение медленно, но неуклонно стало подниматься.
    "Ти ж мене пидманула, ти ж мене пидвела…", - затянула хохлушка тетя Люся свою любимую песню. Тут же ее подхватили остальные. Было видно, что наша компания не только "спитая", но и "спетая". После затянули "Эх, дороги", и, наконец, вспомнив, что среди них есть и дети, запели "Пусть бегут неуклюже". Я эту песню не любила. Сами посудите, в ней повествовалось, что прилетит волшебник в голубом вертолете и, наверное, в подарок оставит "пизод из кимо". Знаете что это такое? Я тоже была в полном недоумении и думала, что поют неправильно, так как волшебник, скорее всего оставит "эпизод из кино", но так как себя к киноманам не относила, то мне было непонятно почему такой странный подарок может быть столь желанен. Слова песен я всегда плохо разбирала. А потому не могла догадаться, что на самом деле поется о пяти сотнях эскимо. И что такое эскимо? Родители рассказывали, что мороженное на палочке, покрытое шоколадом. У нас в Уфе такого не продавали, поэтому приходилось верить на слово.
    Так за песнями, за шутками с пирожками, чаем и чем покрепче мы добрались до охотничьего хозяйства. Сестра как взрослая самостоятельно спустилась по ступенькам вездехода. Меня же передали из рук в руки и поставили на утоптанный исключительной белизны снег. В городе под тысячью ногами снеговые массы не только прессуются, но и, смешиваясь с песком, пылью и выхлопными газами, приобретают сперва грязновато-серый, а потом землянисто-коричневый оттенок. Но здесь снег удивлял своей пронзительной чистотой.
    Таких моментов в жизни бывает не так много, когда острота восприятия становится необычайно высокой, а окружающая обстановка чувствуется какой-то своей внутренней сущностью. Часто эти мгновения запоминаются надолго или навсегда. И даже на смертном одре, в поражённом склерозом мозгу, забывшем события своей многотрудной жизни, они остаются. Не всегда это что-то знаменательное вроде «первый раз в первый класс», первые шаги или слова. Что Вы помните из своего детства? Какие-то незначительные, с точки зрения взрослого человека, события в песочнице, когда кормили или лечили куклу, когда вас поставили в угол и долго оттуда не звали.
    Моё первое воспоминание из детства относится к двухлетнему возрасту: мы с подружкой бежали в угловой на нашей улице дом, где были качели. Это казалось невероятным богатством, когда во дворе частного дома в личной, можно сказать, собственности находится такое сокровище. Следующее воспоминание: как меня на коляске спускают с крылечка многоэтажного дома, в котором наша семья жила следующие десять лет. Когда я выросла, поинтересовалась у мамы - как могло случиться, что пока мы снимали дом в частном секторе, то я ходила, даже бегала, а пол года спустя почему-то ездила на коляске? Оказывается, меня по причине поноса прямо из яслей отправили в инфекционку, там же заразили дизентерией, и я разучилась ходить. Кстати, больничные передряги начисто выветрилась из моей памяти и даже в пятилетнем возрасте об этом уже ничего не помнила. А вот события зимнего утра, когда мы подъехали к охотничьему хозяйству, до сих пор стоят перед моими глазами. Морозный воздух, казалось, звенел своей хрустальностью. Заиндевелые березы едва колыхали пушистыми ветками. Низкое зимнее солнце освещало окружающий лес и охотничье хозяйство, представлявшее собой нечто вроде крохотной деревеньки в три – четыре двора, огороженную со всех сторон высоким забором, куда можно было проникнуть только через еще более высокие ворота с калиткой, и через которые наш вездеход не стал проезжать, а, высадив всех любителей свежей лосятины, замер в ожидании скорой охоты.
    Шумной толпой, навьюченной ружьями, рюкзаками и сумками мы ввалились в большую холодную избу, изнутри похожую скорее на барак, чем на деревенский дом. В огромной комнате помещалось около двадцати кроватей с матрасами и одеялами, но без подушек и постельного белья. Рядом с кроватями стоял протяжённый стол со скамейками. Чуть поодаль располагалась русская печь, с ещё одним, обыкновенного размера столом. Несмотря на внушительный вид печи, рождалось сомнение – удастся ли ей прогреть всё это помещение? Впрочем, никакие подобные вопросы не волновали мою детскую душу, кроме, разве, не до конца изжитых страхов относительно предстоящей ружейной стрельбы.
    Кто-то из взрослых таскал воду и дрова, кто-то разжигал печь, заваривал чай. Я же, выложив пищу из наших рюкзаков на стол, больше болталась под ногами, а потому была выслана поискать развлечений на улицу. До сих пор удивляюсь, почему только наши родители взяли своих детей на охоту? В любом случае, в тот день, мне пришлось занимать саму себя. Правда, я видела сына лесника, как раз моего возраста, но с мальчишками я сроду не водилась, и поэтому, сделав вид, что его не замечаю, с важным видом, заложив руки за спину, стала обходить нашу избу. Бревенчатый не обшитый досками и неокрашенный дом, снаружи не казался таким огромным. Со всех его сторон снег был кем-то расчищен, может к нашему приезду, а может по аккуратности хозяев. В общем, дом как дом, хотя и большой. Но когда его обходила второй раз, обнаружила одно замечательное свойство. Между задней стеной избы и внешним забором было несколько метров пустого пространства, и при этом ни одно окно на эту сторону не выходило. Проскользнув в дом, я убедилась, что по-прежнему всем нет до меня дела, а потому взять со стола один из нескольких ножей стало не проблематично.
    Вернувшись к задней стене, я зачем-то решила потренироваться бросать ножик, чтобы он втыкался в деревянную стену. Немного мне приходилось смотреть вестернов, но кой-какой визуальный опыт, почерпнутый с телеэкрана, всё-таки был. А потому, взяв в варежку за рукоятку нож, я лихо бросила его, как забрасывали фашистов гранатами. Нож очень нехудожественно плюхнулся в снег, не долетев до стены. Порадовавшись, что никто не видел моего позорища, стала продолжать киношные трюки. Но нож или не долетал, или, ударяясь в стенку рукояткой, отскакивал. Вот уж и варежки сняты, и я пробую кидать его снизу вверх, держась при этом за лезвие. Поначалу это не дало результата, но вдруг… ах! Нож торчит лезвием в бревне, продолжая вибрировать рукояткой,… кровь капнула на белый снег. Высасывая её из случайной раны, я победоносно огляделась. Два чувства смешались во мне: с одной стороны, хотелось, чтобы хоть кто-то стал свидетелем славной победы (конечно, лучше, если это будет сын лесника), с другой – опасалась родительской взбучки, что взяла нож без спроса и, тем более что поранилась.
    - Тебя везде ищут, - кинула мне сестра и опять углубилась в свой фотоаппарат, поясняя сыну лесника что-то в устройстве хитро-мудрой оптики. В отличие от меня, она всегда предводительствовала мальчишескими ватагами и даже без закидонов с «холодным оружием», запросто находила о чём с ними можно подолгу говорить.
    Проскользнув в избу и незаметно положив нож на стол, я показалась маме на глаза, объяснив своё исчезновение игрой за домом. Мы ещё немного пособирали расползшихся по хозяйственным делам охотников и, наконец, приступили ни то к обеду, ни то к третьему завтраку.
    - Да уж, это вам не Мишкинский Новый год! – констатировал дядя Слава изобилие, ломившее длинный стол. Все рассмеялись, в том числе дядя Валера с тётей Диной Мишкины. Я засмеялась тоже, так как была на упомянутом празднике и понимала чем вызвано общее веселье.
    Обычно Новый год наша семья справляла дома, но в тот раз тридцать первого декабря родители сообщили, что мы идём к Мишкиным. Только для сестры было сделано исключение, так как она отправлялась праздновать не с нами, а к подружке. Ходить по гостям я любила. Особенно мне нравился торт, неизменно появлявшийся в конце любого праздника.
    - Как ты думаешь, - спросила мама папу,  - нужно печь торт или Мишкины его купят?
    - Конечно, купят, больно не убивайся на кухне.
    - Сейчас только сделаю цыплёнка табака, свекольный салат и, наверное, холодец. Чашки три холодца хватит?
    - Холодца вообще не нужно. Валера сказал, что жена его купила свиные ножки, значит, они сами приготовят холодец.
    - Может, взять банку солёных помидор? – не унималась мама в извечной заботе всех накормить, - у меня они не всегда получаются, но под водку хорошо пойдут любые.
    - Нет, давай не будем рисковать. К тому же, наверняка огурцы и помидоры принесут Ерёмины. Лучше сделай пирожки с картошкой. Иришка их любит, а у Мишкиных стряпни я никогда не видел.
    - Слишком много не наедайтесь, - заметила мама ближе к ночи, когда увидела, с какой скоростью исчезают пирожки с блюда, - в гостях будет скучно, если придёте слишком сытые. Подождите три часа, поедите вместе со всеми.
    Пришлось умерить свои аппетиты и заняться приготовлением праздничного гардероба, ибо, что это за Новый год, если на одежде не блестит мишура?
    И вот мы втроём нагруженные провизией, с достаточной степенью голода, входим к радушным Мишкиным.
    - О-о-о! А-а-а! Какие вы молодцы! Как здорово! А это Ирочка? У-у-у, как выросла! Тонечка, пальто можно положить в соседнюю комнату.
    Вскоре пришли дядя Слава с женой, Ерёмины и ещё кто-то.
    Моё внимание сразу приковал электрический камин. Даже сейчас далеко не у каждой семьи он в доме есть, в советские же времена подобные вещи воспринимались даже не как экзотика, а как чудо – юдо какое-то.
    - Это нам из Африки родители привезли, - заметив мой интерес, проворковала тётя Дина. И чтобы окончательно покорить ребячье сердце, дала музыкальный альбом с фотографиями её родителей, каким-то образом год работавших в условиях ни то загнивающего капитализма, ни то зарождающегося социализма. Я была сражена сразу, окончательно и бесповоротно, и почти весь тот вечер провела у камина, слушая музыку с альбома и разглядывая незнакомых людей, то сидящих на гигантской черепахе, то стоящих под южными деревьями, то плавающих в бирюзовых бескрайних водах.
    Тем временем, хозяйки копошились на кухне.
    - Ой, как много всего, - радостно восклицала тётя Дина, - а это что? Селёдка? Ну, Тоня, раз ты её принесла, то сама и чисть, а я пока распоряжусь по хозяйству.
    И тётя Дина, легким движением руки, сунув приготовленного мамой цыплёнка табака в холодильник, принялась разрезать пирожки с картошкой на несколько частей, чтобы всем хватило.
    В гостях было интересно. Как ни поглощали моё внимание камин и музыкальный альбом, до сознания всё же долетали рассказы об общих знакомых, и я с удовольствием вплетала их в диковинные виды на фотографиях. Вот дядя Слава везёт опытные агрегаты на огромной черепахе и дарит снабженцам ананас (или это коробка конфет?), чтобы не задерживали отгрузку комплектующих. Вон его жена маринует огурцы,  их подают… в ресторане, где пожилой мужчина в шортах вытаскивает их из раковины… (фу! Что за мерзость едят эти африканцы?!). В общем, к столу нас пригласили, когда я уже запуталась, где кончается Африка и начинается жизнь в СССР с её производственными вопросами, прополкой лука и собиранием колорадского жука с заветных четырёх соток.
    Праздничный стол меня удивил своей изобретательностью и небольшим количеством угощения. Посреди стола на широкой тарелке, как и предупреждал папа, стоял разрезанный холодец. Но если у нас дома его просто нарезали и оставляли в той же посуде, где он заливался, то здесь между кусочками было не менее сантиметра, и стояли они как бы в  решётке начерченной на тарелке горчицей. Вокруг холодца ромашковыми лепестками располагались три тарелки с маминой селёдкой, щедро прикрытой кружками репчатого лука. На краю каждой из этих тарелок лежали маленькие кусочки наших пирожков с картошкой. Ещё были в достаточном количестве квашеная капуста, маринованные огурцы, помидоры и хлеб. А, чуть не забыла! Была тарелка зимнего салата, или как его по иностранному назвала тётя Дина – «Оливье». Неудобно было набрасываться на еду, демонстрируя своё трёхчасовое «проголодалась», а потому после того, как салат и холодец распределились по желудкам и, вопреки ожиданиям, ёмкости, содержащие их, не наполнились новой партией, народ стал налегать на солёности в ожидании обещанных тётей Диной пельменей.
    Я даже научилась делать вид полной сытости, дабы не ставить хозяев в неудобное положение пустотой своей тарелки. Впрочем, похоже, никто не испытывал дискомфорта, и было достаточно весело, вопреки словам мамы, что веселье прямо пропорционально количеству еды. Тётя Дина как опытный капитан спокойно и уверенно вела корабль праздника. Такого массовика – затейника нужно было ещё поискать. Шутки, песни, прибаутки сыпались из неё как из рога изобилия. Даже простую житейскую ситуацию она превращала во всеобщий покатистый смех. Видя, что с закуской становится не густо, а пельмени только поставили варить, она произнесла тост о терпении, а едва гости поставили чарки и потянулись за капустой, запела
    - Что стоишь, качаясь…
    - …Тонкая рябина, - подхватила наша компания, не успев донести до рта закуску.
    Блюдо с пельменями мы встретили бурной овацией. Тётя Дина, чтобы никому не было обидно, сама раскладывала горячее. Ровно по пять пельменей! Обычная моя детская порция дома состояла из десяти штук. Тоскливо взглянув в тарелку, и понимая, что добавки ждать не придётся, я стала «лениво» отщипывать от пельмешек мелкие кусочки и медленно пережевывать, стараясь между «отправками» в рот делать длинные паузы. Их с успехом заполнили Ерёмины.
    - Самая лучшая приправа к пельменям – это хреновина, - громогласно возгласил дядя Коля Ерёмин, густо приправляя своё горячее пахучей помидорной жижей, из-под которой пельмешки в его тарелке выглядели редкими болотными кочками.
    - Вы умеете готовить хреновину? Нет? А! Тоже когда-то делали? – продолжал он лекцию по кулинарному искусству, - Не знаю как остальные присутствующие, а я изучил технологию её приготовления в деталях. Для начала, нужно завязать мясорубку полиэтиленовым мешком. Ну, чтоб глаза не разъело от хрена. Да не с той стороны, где обычно суют мясо. Что вы меня всё время путаете?! А со стороны, где выходит готовый продукт. Потом прокручивают хрен, завязывают в мешок и убирают в сторону. И только после пропускают помидоры, добавляют перчику, чесночку, посолить не забыть…
    Когда мы узнали про хреновину всё вдоль и поперёк, я (о, чудо!) ощутила в желудке приятную сытость. Мама же не любила пельмени (как она сказала) и свою порцию отдала отцу. А я размышляла, когда же на столе, наконец, появится принесённый нами цыплёнок табака с его поджаренной на сливочном масле корочкой, которую я очень любила. Однако сон меня сморил гораздо раньше и взрослые, отослав меня спать в соседнюю комнату, продолжали пировать.
    Спала я тревожно. Крики, смех и музыка не давали расслабиться. А когда я проснулась, было уже раннее утро. Все собирались по домам.
    - А торт? – дёрнула я маму за платье.
    Почему-то, услышав мой вопрос, папа нахмурился, и очень грубо, почти закричал.
    - Одевайтесь скорее, сколько вас можно ждать?
    Глотая внезапно накатившие слёзы обиды, я натягивала пальто, не попадая в предательские рукава, пока мама не пришла на помощь. Вытерев с моих заспанных щек слёзы, она раскрыла свою ладошку. На ней в свёрнутой бумажной салфетке лежали две конфеты ассорти. Я успокоилась, засунула конфеты в рот, не понимая, что торта не было вообще, и что поглощаю не только свою, но и мамину порцию сладостей.
    Когда мы шли домой, мама тихонько спросила папу
    - А что же принесли Ерёмины?
    - Разве ты не слышала? Хреновину. Он только об этом весь вечер и говорил, - уже спокойным голосом ответил папа.
    Первого января отсутствие торта на празднике, мы компенсировали его покупкой…
    - …но хотя это не Мишкинский Новый год, - продолжал дядя Слава начатую похвалу охотничьему застолью, - но одного здесь точно не достаёт. Знаете чего? Цыплёнка табака! Да! Когда мы на второй день пришли к Мишкиным, они нас потчевали таким изумительным цыплёнком, что ничего подобного раньше не приходилось есть ни у вас (он показал на Ерёминых), ни у вас (кивок в нашу сторону), ни где-то ещё.
    Мы с мамой понимающе переглянулись и едва сдержали смех, готовый выскочить удивлённым прыском. Наконец то мы узнали, кто съел нашего табака. Вот уж воистину нет ничего тайного, что не сделалось бы явным.
    Приятно ощущать себя сытым и довольным настолько, что по организму расходятся волны ласковой лени и дремоты. Для взбадривания мы с сестрой вышли на мороз, опять обошли крохотную деревеньку, а когда вернулись в избу – барак, то мужчин не застали. Только женщины копошились с мукой, как потом выяснилось – готовили домашнюю лапшу.
    - А где все? – не переставали мы удивлённо озираться.
    - Вестимо, на охоте! – беря скалку в руки, сообщила тётя Люся.
    Чтобы эта скалка – скакалка нашла применение в производстве лапши, а не в роли дубинки, мы быстренько пристроились мыть и убирать посуду со стола. Надо ли пояснять моё ликование, что эпопея со стрельбой благополучно миновала?
    Охотники появились через два часа также внезапно, как и исчезли. Вдруг двор наполнился весёлыми, шумными мужчинами, оживлённо обсуждающими с лесником недавно пережитые подробности. Мне жутко хотелось посмотреть на подстреленное животное и узнать, кто в этот раз повезёт домой лосиную голову с рогами. Но охотники отшучивались, что никого не встретили и жадно курили, восполняя вынужденное никотиновое голодание в засаде из-за чувствительности лосей к запаху табака.
    Я уже привыкла, что меня всерьёз не воспринимают. Но, заметив детскую заинтересованность, отец взял мою руку в свою, и вместе с лесником мы вошли в одну из маленьких избёнок без сеней и всяких там прихожих. Прямо на полу под окном на боку лежал лось с застывшим взглядом, без рогов. Казалось, что ему сделали усыпляющий укол, и скоро он очнётся, соскочит и медленно потрусит в сторону леса.
    Мы смотрели недолго и молча. Потом папа кинул леснику отрывистое: «Понятно», - и все вышли во двор.
    - А почему у лося нет рогов? – поинтересовалась я, когда лесник удалился.
    - Потому что это - корова.
    - Как корова? Это же лось.
    - Самок лосей именуют коровами, а самцов – быками, мясо же их – говядиной.
    - Вы её сейчас убили? – вспомнила я шутки мужчин, будто охота прошла неудачно.
    - Нет, сегодня вышла промашка. А эта туша здесь лежит ещё с прошлого раза. Видишь, какой холод? Мясо в этой избе как в морозилке. За две недели ничего с ним не случилось, поэтому будет из чего варить шулюм. Лесник дал «добро», не из тушёнки же готовить охотничий ужин.
    Кто и как свежевал тушу, я не знаю, потому что сестра предложила пройтись по лесу на охотничьих лыжах. Надо сказать, что всё связанное с лыжами я не любила. Даже в школе всегда заменяла лыжные кроссы катанием на коньках, благо – это нам разрешалось. Впрочем, «катанием» подобное действо сложно было назвать. Скорее оно походило на ползанье по бортику вдоль периметра катка. Но для учителей физкультуры такие подробности не имели значения, главное – ученики не отсиживались в раздевалке, и точка.
    - У нас же нет лыжных ботинок, - пыталась я отпихнуться от неприятной идеи.
    - А ты глянь-ка на них,  - и сестра подвела меня к лыжам, воткнутым в снег.
    Перед нами предстали несколько широких и коротких досок, загнутых на концах. Вместо обычного лыжного крепления в середине досок размещался хлястик, наподобие как в детских «коротышках», который можно было укрепить хоть на ботинках, хоть на валенках. Надев лыжи и слегка оттолкнувшись, я впервые в жизни почувствовала, что значит кататься. Здесь ноги не подворачивались как на коньках, и одна лыжа не цеплялась за другую, как это бывало обычно. Казалось, приспособление пытается угадать все мои желания и с точностью исполнить. Немного освоившись во дворе охотничьего хозяйства и испросив у взрослых разрешения сходить в лес, мы с сестрой отправились открывать близлежащие окрестности.
    Едва мы оказались за воротами, вновь вернулось ощущение нереальной красоты и чистоты, испытанное при высадке с вездехода. Только время от времени звенящую тишину прерывал скрип раскачивающихся деревьев или треск лопающейся от мороза коры.
    Тем временем, сестра, давно адаптировавшись к обстановке, успевала не только скользить впереди, но и находить различные ракурсы для фотографий: засохший куст чертополоха в инее, заячьи следы, вон «цепочка» оставленная лисицей, а там вдалеке кто наследил? Одновременно у неё и у меня  холодным лезвием по сознанию резануло: «Волки!» В городе мы привыкли к безопасности и, уходя на прогулку, не представляли, что придётся опасаться за свою жизнь. Правда, следы – это ещё не сами волки, да и мало ли когда они здесь пробегали. Но беспечность нашу как рукой сняло. Немного отдышавшись и придя в себя от потрясения, мы решили возвращаться обратно. Несмотря на беспокойство, я всё же краем сознания не переставала удивляться, что деревья отбрасывают не чёрные, а розовые тени, под цвет заходящего солнца. И чем ниже оно садилось, тем явственнее розовые тени становились, сперва голубыми, а потом – темно-синими. Гораздо позже я узнала, что впервые для широкой общественности открытие, что тени вовсе не чёрные, и цвет их зависит от освещения, сделали импрессионисты. И, наверное, не случайно в то время страсть фотографа перевесила в сестре инстинкт самосохранения, и она предложила ненадолго отклониться от лыжни и пофотографироваться у стога, стоящего в двадцати метрах справа от нас. До охотничьего хозяйства оставалось недалеко, и я согласилась.
    Если вы бывали на фотовыставках, то, возможно, видели серию фотографий «Покорение стога сена». Там на снимках была я. С трудом вскарабкавшись на стог, изрядно потоптав при этом плечи сестры, я подтянула наверх лыжи, одела их, подняла победоносно руку и… «щёлк!» - первое фото. Затем, села на край стога, лыжи одела на руки и зажмурилась перед прыжком в притворном страхе. Это второе фото. И вот я лечу со стога, кричу с самым натуральным ужасом на лице – фото номер три. Заканчивалась серия большой фотографией, где я лежу на животе, довольная удачным приземлением, надо мной скрещиваются лыжи, а в углу изображения – подошва стога, с которого я только что плюхнулась. И вот, в конце фотосессии, когда уже засобирались домой, мы увидели его… волка. Он стоял на самой лыжне, отрезая нам возвращение к помощи, цивилизации, дальнейшим планам на жизнь. С минуту мы молча смотрели друг на друга: два человека и один хищник. Мне казалось, побеги он в нашу сторону, мы обе без посредников оказались бы на вершине стога вместе со всеми  своими лыжами.
    - Если что – у меня есть спички. Подожжём стог, - едва слышно процедила сестра сквозь зубы, первая найдя решение нашей проблемы.
    Но внезапно «волк» завилял хвостом и посмотрел в сторону охотничьего хозяйства. Мгновение спустя, показался лесник и наш папа, вышедший на поиски запропастившихся дочерей.
    - Волков в наших краях отродясь не бывало, - комментировал лесник наши страхи, - а следы, виденные вами – это наши собаки нагуляли. Всё живое, всё любит двигаться.
    Мы весело скользили в сторону «деревеньки», а сопровождающий нас Барбос, как только увидел знакомые избы, ускорил бег и с повизгиванием радостно бросился на встречу стоящей у забора собаки. Обнюхавшись, они вместе скрылись за воротами.
    Главная приправа к еде – это голод, но в нашем случае и сам ужин был отменным. Большие куски свежей лосятины, и домашняя лапша плавали в горячем бульоне, а нашинкованный репчатый лук придавал блюду остроту и законченность. За едой говорили о сегодняшней охоте, но как-то вскользь. Видно, она совсем не задалась. До сих пор не знаю: лося ли не встретили или кто-то дал маху. Вспоминали о наших с сестрой страхах, о других событиях, участниками которых мы не были, кого-то обсуждали, над кем-то шутили. Короче, обычный взрослый застольный разговор. Вскоре почти все разошлись по кроватям. Я заснула одна из первых. И только дядя Слава с кем-то всё постукивал рюмками.
    Утром, после завтрака мы уехали домой. Лес уже не казался таким сказочным, сын лесника – желанным собеседником, а волки – реальностью.