Миррино счастье

- Мир-ра! Мир-ра!
Каждый вечер, как только светлые июньские сумерки переходили в густой лиловый вечер, все многочисленное население родильного дома прилипало к окнам, пытаясь высмотреть того, кто, прячась в тени старых кленов, звал маленькую горбунью из пятой палаты.
- Мир-ра, покажи дочку. Мир-ра-а!

Звякали брошенные медсестрами шприцы на стекле тумбочек, толстые няни, отставив швабры и ведра, расплескивая воду, торопились к наблюдательным пунктам, и даже молодые мамаши, прилежно готовящиеся к кормлению первенцев, оставляли свое занятие и с любопытством выглядывали в ночь из-за плеч товарок, уже оккупировавших удобные места.
- Мир-ра, покажи дочку, - требовательно и в то же время как-то мягко уговаривал невидимый мужчина. Он приходил всегда в одно и то же время - перед последним кормлением малышей, и по нему можно было сверять часы: через пять минут сестры разнесут по палатам новорожденных.

Но ни в первый, ни в последующие вечера Мирра так и не подошла к распахнутому в душную ночную темень окну и не показала дочку - прекрасного, крупного, с курчавыми волосенками младенца, а все временные и постоянные обитатели двухэтажного роддома так никогда и не узнали, кто же был ее отцом.
Мирра знала, что вызывает любопытство у окружающих и своим уродством, но больше всего тем, что родила, как все женщины и, как у всех женщин, у нее есть мужчина, отец ее девочки, который приходит в темноте к роддому и пытается докричаться до ее сердца.

Мирра познакомилась с ним случайно, у подруги на дне рождения. Он ухаживал за ней за столом и шутил, она была смешлива и весела, потому что собрались все старые знакомые, кроме этого человека. А в кругу привычных ей людей Мирра забывала, что горбата. Мужчина был не молод и не стар. Миррино уродство не замечал, пока не пошли танцевать, а когда он пригласил и протянул руку, Мирра была вынуждена встать со своего стула, и тут только он заметил, какая она. Растерянность мелькнула в его глазах и нерешительность. Она явственно уловила это замешательство. Мирра усмехнулась, готовая пошутить, что, да, мол, природа на ней отыгралась за неведомые грехи прабабок, и тем самым избавить его от неловкости, такое нередко уже случалось, но в следующую секунду он, как ни в чем не бывало, вывел ее танцевать. А потом провожал Мирру, потому что подруга попросила. Сама подруга с мужем провожали другую пару.
Идти пришлось в холодную осеннюю ночь через весь город, он, к тому же, промочил ноги, и Мирра пригласила к себе, если хочет: погреться, горячего чайку напиться. Он поднялся с ней в однокомнатную квартиру и больше в ту ночь не ушел. А назавтра было воскресенье. В понедельник рано утром Мирра разбудила мужчину и велела собираться. Когда захлопнулась за ним дверь, она уничтожила все следы его пребывания в своем доме, потому что знала, что мужчина больше не придет. Но он пришел к ней 7 ноября - поздравить с праздником, как объяснил изумленной Мирре. И пробыл с ней два дня, успев за это время починить розетку, прочистить трубы в ванной и перевесить ковер на другую стенку: красивому, в бордовых тонах, ковру не хватало освещения.

И еще несколько раз заходил к Мирре, все больше по праздникам. Ей хорошо было с ним и уютно, но однажды, поняв, что носит под сердцем ребенка, Мирра запретила ему приходить. О ребенке она, конечно, промолчала. Он обиделся - это ясно читалось на его лице, - и ушел.
Никто об их отношениях не знал, даже подруга, у которой они познакомились. На все расспросы об отце ребенка Мирра отмалчивалась, да никто особенно и не приставал, щадя, как они считали, ее самолюбие и гордость. Она потихоньку собирала приданое для малыша и была счастлива тем счастьем, которое переживает каждая женщина, готовящаяся стать матерью. Мирра знала, что ее сил и здоровья на ребенка хватит, а без денег они сидеть не будут. Мирра умела и любила шить и вязать, а это товар, на который всегда спрос.
Вот только теперь она не знала, как быть с отцом ее малышки. Он по-прежнему приходил по вечерам к роддому и присылал передачи: лимонад и торт, котлеты из буфета, пряники. Мирра все отдавала нянечкам, и те с аппетитом садились за клеенчатый стол после вечерней уборки палат. Перед выпиской выяснилось, что мужчина оставил медсестрам шампанское, а для ребенка пакет: одеяльца, простынки и кружевной уголок.

... - Мира-ра, выгляни, Мирра!
И Мирра торопливо поднялась с постели под удивленные взгляды женщин, набросила драный больничный халат на горб и плечи и на цыпочках привстала над подоконником. Она скорее угадала, чем увидела, знакомый силуэт под деревьями и бросила записку, написанную еще днем, когда палата уходила обедать. В записке было две коротких фразы: "Ребенок не твой. Уходи". У нее дрогнули губы, когда мужчина внизу подобрал записку, она хотела что-то крикнуть, но резко повернулась и вышла в коридор.

Утром их выписали. Мать передала в вестибюле платье, теплую кофту и ласково-виновато погладила по плечу: "Не переживай, дочка. Вырастим". Сослуживицы, любившие Мирру за спокойствие и несуетный нрав, прикатили ярко-желтую коляску.
Когда молоденькая медсестра из детской спросила Мирру, а что же делать с тем пакетом, оставленным мужчиной (она помялась и сказала: "Вашим мужем"), Мирра засмеялась: "Так заверните девочку в это белье. Не пропадать же добру".