Алжирский пленник - часть 40

Воспользовавшись замешательством Зино, я быстро зашагал по песку, заваленному всяким мусором, к домикам, которые, как думал, скрывают проход к более романтическому виду.
В самом деле, за стеной дома был сырой арочный проход, из которого вышел местный мужчина, скорее всего рыбак. Я кивнул ему: «Салам аллейкам» и пока Зино не успел меня окрикнуть, исчез в этом проеме. За ним я увидел двух рыбаков, только что причаливших к небольшой бетонированной площадке, о которую разбивались зеленые волны. Со второго этажа на веревке им спустили крючок, и один рыбак нацепил на него садок с небольшим уловом красноперых рыб. Повсюду было сыро от морских волн и сырого ветра, идущего с моря.  Пройти дальше было уже нельзя. Я пометался и тут меня настиг Зино и его друг. Они стали эмоционально мне объяснять, что мы сейчас поедем назад, туда, где были в первый раз. «Нет!» - достаточно резко сказал я. «Хватит уже ездить!» и я стал показывать, что скоро пойдет дождь, время идет, а мы все ездим и ездим. Тут подошел второй его друг и Зино показывая на него сказал, что я веду себя некрасиво, что он меня возит целый день, хотя мог сидеть дома. На что я ему возразил, что и я мог бы сидеть в Сибири, если мне нет возможности работать. Какой смысл в этой поездке, если я ничего не напишу, мы что, поесть в местном кафе мы сюда приехали!?  Положение становилось критическим. Тогда я обнял и того и другого и уже примирительно закончил, что я очень благодарен им, но нужно и меня понять! Я не мальчик, я взрослый человек, сказал я, обращаясь к Зино. Почему меня никто не спрашивает, что я хочу, а посадили в машину и возят как ребенка! (Надо сказать, что все это я произнес на английском языке, сам поражаясь, откуда все это знаю). Мои слова произвели на друзей впечатление, они вопросительно посмотрели в его сторону.
Мы стояли среди высоких старинных колонн, поддерживающих над нами то ли дом, то ли террасу, около плещущегося почти у самых ног моря. Здесь, в этом древнем, красивом месте на фоне лодки качающейся на волнах, на глазах у двух простых рыбаков разыгрывалась, вполне в духе этих мест, древнегреческая трагедия. Северный гость показал свой характер - южный характер вскипел, но был остужен холодным взглядом светло-серых глаз, в которых, наверное, отражалось зелено-голубое море…
Мы молча вернулись в машину. По дороге я подобрал небольшую бамбуковую палочку из двух колец. Сев в машину тихим голосом сказал: «Сделаю из этого бамбука дудочку и буду играть грустную песню». Мне кажется, они меня поняли.
Обратно, к тому месту, откуда мы недавно уехали, несмотря на мои просьбы, ехали молча, с тяжелым сердцем. Я сжал зубы и губы, чтобы скрыть накатившуюся боль и досаду!
Когда уже подъезжали, попросил свернуть в сторону, где раскрывался простор. Мои спутники на перебой начали показывать мне, что мы были в другом месте. Но я настоял на своем. Побеждать, так побеждать – решил я!
С высокой плоской горы раскрывался фантастический по своему напряжению и драматизму вид. Синее небо почти сливалось с морем, но где-то вдали в нем светился луч спрятавшегося за тучами солнца. Я перепрыгнул через парапет и, уже почти отвоевав свободу, смело пошел куда хотел.
Под ногами обрывались скалы, внизу подо мной разбивались о черно-бурые камни зеленые волны, превращаясь в светло-синий бисер брызг. Эта скала, отломанная  неровными краями, как обломок африканского континента, символизировала для меня рубеж, где кончалась несвобода и начинался вольный простор.
На горизонте темной полосой синели зубья гор, а за ними желто-оранжевой полоской светился свободный от туч участок неба, где должно было садиться солнце. Я отошел от края, было видно, что скальные породы пластами висят над пропастью. Эти старые скалы легко могут подломиться под ногами. Здесь я написал свой первый и последний за сегодня этюд. Ушел на это всего час. Сколько можно было бы сделать, если бы не эти разъезды.
На обратном пути, друг Зино повел машину по совсем другой дороге. И, как будто в подтверждение моим словам, здесь было множество замечательных мест, просто потрясающих! «Взять бы в Оране жратвы, да на целый день сюда» - сказал я им. Но они меня уже не понимали.
Всю свою жизнь, я беззвучно, безмолвно и смиренно воюю: «Дайте работать! Дайте мне возможность нарисовать этот мир, его красоту, которую я очень остро чувствую!» Но никто не слышит, не понимает и не хочет этого замечать! И мой голос гаснет, как в Сахаре без эха и отклика. Мне остается только смиренно терпеть и ждать малейшей возможности спеть свою песню о том, чем я восхищаюсь и что люблю.
Мы приехали в Оран. Проехали мимо проулка, в котором был растянут от одного дома  к противоположному флаг Алжира в честь футбольной сборной. Я очень хорошо запомнил эту улицу и этот проулок, мы по нему уже много раз ездили. И хотя все улицы в чем-то похожи, но разница конечно есть. Здесь вдобавок к флагу были привязаны бутылки с водой, чтобы он не парусил. Мои друзья весело о чем-то переговаривались между собой, а мне оставалось глазеть по сторонам.
Вот по краям дороги выстроилась молодежь, держа в руках длинный, свернутый вдоль улицы флаг. Мы ехали сквозь них долго, их было человек 200, наверное. Они что-то бурно обсуждали, но каждый держал свой участок, чтобы сложенная продольно ткань не волочилась по асфальту. Я терялся в догадках, что это: демонстрация, перекрытие дороги или что-то еще? Наконец все прояснилось.  Высокий столб окружило человек тридцать. Все они наперебой что-то говорили и делились между собой впечатлениями, резко размахивая руками. К столбу была приставлена длинная металлическая лестница, на самом верху один паренек держал веревку, к которой был привязан флаг. Это они собираются поднять флаг над улицей, догадался я. Какая организованность, сплоченность и единство во всем!
Мы долго-долго ехали в сторону противоположную дома Санджа, потом минут десять сидели в машине, меня начали одолевать сомнения, что они собираются делать? Прямо передо мной высится минарет мечети, но они ведь только час назад заезжали в деревню и ходили молиться. Не может быть, чтобы опять?! Недалеко от нас толпились мужики, покупали продолговатые булки хлеба. Может хлеб хотят купить. Вчера мы за ним тоже пол города исколесили, думал я. А может, ждут кого-то? Меня-то они в свои планы не посвящают. Я у них вместо китайского болванчика сижу и по сторонам киваю головой. Но вот, наконец, прояснилось. Прозвучал голос муллы в громкоговоритель, и мои спутники пошли опять в мечеть, попросив меня подождать.
Ну, не знаю? Это уже дурная привычка какая-то?! Они часа не могут, чтобы не помолиться. Да так все это дружно и весело!  У нас мужики так дружно и весело только в ларек за пивом ходят. Сейчас придут и, как ни в чем не бывало, начнут весело галдеть. Может они грехи свои передо мной пошли замаливать? Раньше я удивлялся, почему, когда по телевизору показывают возмущенных мусульман, они такие единодушные и дружные?! Мне это как-то не нравилось. Казалось, что они тупые и убогие фанатики какие-то. Ан, нет! Мои друзья образованные, интеллигентные люди. Я бы даже сказал, что в чем-то интеллигентнее меня. Зино постоянно брызгает на себя дезодорант, купил мне майку, просит, чтобы я в трусах на балкон не выходил. Боится, что подумают его друзья, если я буду в их присутствии выпивать. Поэтому-то он и не дал мне купить водку для профилактических целей. Один из его друзей хирург, другие тоже все сплошь интеллигенция. Так почему же они так дружно и беззаветно верят и с каким-то непонятным мне рвением, и, как первоклассники в школу, бегут в мечеть молиться?
А дома? Сидят спокойно беседуют и вдруг - прозвенит у кого-то будильничек в сотовом телефоне голосом муллы и они уходят, и все вместе молятся.
Вчера они даже никуда не уходили, а при мне встали и начали молиться. Один становится за старшего, другие сзади. Причем каждый раз по-разному. Молитва у них не такая, как у христиан, более молчаливая.  Скажут: «Алла!» и молчат. Прочтут несколько слов поклонятся и стоят согнувшись. Потом на колени встанут, упадут ниц. Раза три или четыре этот ритуал повторяется.
По всей стране, везде есть мечети. Их много. Они строятся. В Игли, несмотря на небольшое население, есть несколько мечетей, и новую строят. Зачем? Во что они верят? Кому и почему молятся? Я не понимаю!
Но ясно одно, это не показное, не потому что модно или все так делают. Это глубоко и искренне, с элементами самоотречения и самоотверженности. Как у меня. Я люблю писать пейзаж с натуры, и, увидев красивое состояние, интересный мотив или необычную конфигурацию деревьев, силуэт – мне хочется рисовать. Я таскаюсь с тяжелым этюдником, сношу насмешки и косые взгляды. Готов жить впроголодь, стоять на морозе и ветру, лезть в гору и посвятить свою жизнь этому. Тоже ведь непонятно, зачем и почему?