Пока кукует над Рессой кукушка... Часть третья, гл

 

                Часть третья.

                Радость и печаль всегда ходят в обнимку.

                Глава первая.

                Засветилось солнышко в окошке.

   Тётка Степанида вначале не поняла, с чем пришла к ней сноха Герасима. Та, смахивая слёзы, пожаловалась на женскую долю, на боль свою душевную, терзающую нутро. Опять она в тягости и боится и на этот раз потерять дитя.

   -- Сказывали, тётка Степанида, что вы у бога выпросили доченьку себе. Помогите  и мне познать счастье  материнское. Двоих уж схоронила. Не хочу, чтобы и  третий, который во мне живёт, ушёл, радости и горести жизни не познав…

   --  Ну, у бога не у бога… --  хмыкнула себе под нос старуха, потом добавила, -- эх, девка, горемыка горемычная. Да нам, бабам на веку написано производить потомство, а вот выживет ли кто из них, это боги ведают. Было время, и я рожала, да умирали младенчики. Только Настя и осталась нам на радость с отцом.  Ладно, откроюсь тебе, хоть и грех это. Не каждый осмелится душу свою светлую христианскую нечистью осквернить. Ведь не божий это промысел. Тут просить придётся древние божества, которые на этой земле в старину почитались и с которыми батюшка наш раньше  в церкви боролся, стращал нас карами небесными. Не испугаешься? Не отвернёшься ли?

   -- Ради жизни деток своих на всё пойду. Вы ведь не испугались, -- судорожно вздохнув, ответила Ольга.

   -- Ну, тебе с этим жить, тебе и ответ перед Иисусом Христом держать. Так вот. Как лихо мне стало, обратилась я за помощью к ворожее. Тогда мамка моя меня надоумила, когда поняли с Семушкой, что деток у бога нашего не допросимся. К ворожее-то жёнки непутёвые испокон века бегали, чтобы плод греха вытравить. Ну, а кто и детёнка выпросить…

    -- А есть ли ещё эта ворожея? Жива ли?

    -- Да что ей сдеится? Народ-то открыто с ней общаться остерегается, а ночной-то порой всё одно бегают. В Гороховке она живёт. Жива ещё. Свожу тебя к ней, а уж поможет, нет ли, сказать не могу. Ввечеру зайди за мной, как скот уберёшь…
Поздней порой, когда звёзды уже показались на небосводе,  а в ракитнике вдоль реки устроили соревнования соловьи, Ольга накинула на голову темный платок, взяла узелок с гостинцами и вызвала Степаниду.

    В Гороховку добрались уже затемно. Степанида давно уже растеряла свою стать, отяжелела, ноги болели, отекали, но отказывать в такой просьбе Герасимовой снохе не стала. Саня произвести деток не в силах, так там Андрей хворый, а Николай здоров, да дети мрут. Что-то нехорошее в избе у Герасима.

    Когда-то давно, уж почитай три десятка лет тому, водила её мать к тётке Пелагее. Тогда Стеша  замуж вышла за Семёна Наумкина, что вернулся с армейской службы. Видный был парень, справный, очень на душу запал. Потом узнала, что любила его одна девица по соседству, сколь лет ждала, другим отказывала в сватовстве. А он на неё и не глянул. Женился на той, кого ему отец присватал. Так девица с горя в омуте утопилась, а перед тем, сказывали  Стеше, прокляла Семёна и всех его потомков. Это потом она узнала. А вначале-то не успевала родить, как ребятёнок помирал. Мать, видя страдания дочери, повела её к ворожее. И родилась Настя, последыш. Больше деток уже не было.

    …Ворожея жила на отшибе, в небольшой, но ладной избёнке. На стук проворно открыла дверь, не спрашивая, впустила пришедших. В избе было тепло, пахло травами и воском. Хозяйка, согбенная летами, но бойкая и крепкая, указала пришедшим на лавку, сама села против.

    -- С чем пришли? – осведомилась первым делом. Увидев в руках у младшей узелок, нахмурилась. Последнее время к ней захаживали в основном те, кто хотел тишком избавиться от результатов необдуманных любовных утех, или те, кто не рассчитывал на производство лишних ртов. Время трудное, прокормить всех деток, что посылают боги, нет сил, вот и идут на смертоубийство. Таких Пелагея не любила. Но помогала. Потому что, если уж задумали избавиться от дитя, ни перед чем не остановятся. А если она не поможет, то себя загубят, детей сиротами оставят.

   Но вошедшие были не из таких. По всему видно. И узелок явно не с одёжей. Да и младшая знакома. Как-то в работницах была в деревне, потом сказывали, замуж вышла.
 
    -- Мы, Пелагея Ильинишна,  за помощью к вам, -- начала старшая. Пелагея вдруг вспомнила как давным-давно вот так же пришли к ней ночной порой старшая и младшая. Просили помочь с ребёночком. Давненько таких просителей не было у неё.
Хозяйка избы выслушала вначале старшую, потом младшую. Задала несколько вопросов, задумалась над услышанным. Потом сказала:

    -- Слишком любила покойница Катерина своего мужа, слишком ревнива была и жадна до жизни. Планы строила, надеялась прожить долгие годы,  родить хотела много деток от мужа своего. Видно, о том и ему говорила в свой последний час. Вот и не отпускает его от себя, забрала и своего сынка, и тех, кого ты вместо неё родила от мужа.  И забирать будет всех, кого ни родишь.  Прервать эту связь надобно. Помогу вам. Это благое дело -- на свет божий деток производить.
 
    Пелагея приняла принесённый Ольгой гостинец.

  -– Давно у меня таких просьб не было. Всё больше норовят от деток избавиться. Выдь, дочь, за дверь, мне надобно с твоей спутницей переговорить…

   О чём был разговор у ворожеи с тёткой Степанидой, та так и не сказала, пообещала только, что на этот раз всё будет хорошо.



   Лето пролетело незаметно. Ольга успокоилась и опять отдалась во власть сладостного ожидания. Она строго соблюдала все запреты, испокон веку бытующие в народе для беременных. Да и домашние её во всём оберегали. Тяжести носить не дозволяли, на уборочной страде разве что еду работникам принести, а боле ни-ни. И Саня, и Андрей следили, чтобы не перетруждала себя. Про Николая и говорить нечего.

   Урожай собрали хороший, запасли овощей на зиму. С артелью гончарной дела обстояли неплохо, так что в зиму входили с достатком. Зима тот год припозднилась. Морозы, вроде бы наступившие в конце октября, вновь сменились оттепелью. Погода стояла слякотная, сырая, промозглая. Совсем не радовала душу.

    И на сердце у Ольги было неспокойно. Не за горами родины. Они и страшили, и вселяли надежду. Тревога жены передалась и Николаю. Он всеми силами стремился заглушить её, находя себе работу и в доме, и на дворе.

    Роды начались, как обычно, неожиданно. С утра всё было благополучно, Ольга повеселела, что бывало последнее время очень редко, занялась стряпнёй. И вдруг охнула от прострелившей поясницу боли.

    Саня тут же подскочила к невестке, подхватила её под руку, повела в горницу. Потом призвала тётку Степаниду. Та пришла с дочерью Настей. Началась обычная подготовка к родам, на деревне привычная и рутинная. Потому что каждая крестьянка знала, входя в возраст, как принять младенца, как обиходить роженицу, чтобы не схватила ту лихоманка, чтоб оклемалась поскорее, да была с молоком для новорожденного.

    Мучилась Ольга, почитай весь день, дотемна. Малец был крупный, а роженица худая, быстро силы растеряла. Степанида мужиков выгнала баню топить, чтобы под ногами не путались. Дело такое, не терпящее посторонних глаз.

    Уже в потёмках младенчик наконец явился миру. Настасья мигом выскочила из избы, призвала Саню, заранее подготовившую чурочку, укутанную в свивальник. Та заскочила в горницу, передала чурочку Степаниде, перехватила куль из старых вещей, в котором ещё только попискивал новорожденный, и, подбежав к заранее приоткрытому окну, сунула куль в руки поджидавшей её Насти.

    Тут же заголосила Степанида:

    -- Ах-ти, беда-то какая! Младенчик-то неживой! Несчастная долюшка у родителей. Преставился младенчик наш.

    При этом  она раскачивала в руках завёрнутую в свивальник чурочку. На крики прибежали мужики, пережидавшие время не в бане, а в мастерской.

    Тут в дверь входную кто-то громко забарабанил. Николай недовольно пошёл открывать, но его  опередила невестка Саня. Она опрометью выскочила на крыльцо и увидела в корзине свёрток из вещей, который тоненько попискивал.

    -- Господи, радость-то какая! – запричитала сразу, схватив свёрток и сунув его в руки Николаю. – Младенчика нам подкинули. Не печалься, Николка, вырастишь его как своего…

   Тут до мужиков стал доходить смысл  всего действа, и они как могли, старались его поддерживать.

   -- А кто же это? – сипло от вдруг перехватившего горло спазма спросил Николай, прижимая к груди свёрток.
 
   -- Вот сейчас и поглядим, иди в избу, заморозишь находку, -- поторопил сына Герасим.

  В избе Степанида отобрала младенца, оповестив, что подбросили мальца и назвать его надо Иваном.

   Утром чурочку в свивальнике уложили в ящик, и Герасим с Николаем отвезли на погост и, как сказала Степанида, похоронили рядом с могилками двоих умерших раньше детей.

   Младенчик был крупным, ненасытным и крикливым. Так что в избе его вскоре все стали кликать Пискуном.
 
   Ольга в полузабытьи слышала плач женщин об умершем младенце, но была в таком состоянии, что ничего особо не поняла. Впрочем, как и дальнейшие разъяснения, что свой у неё преставился, а к порогу кто-то подбросил младенца. Для неё было главным то, что ребёнка подложили к груди, и он, прихватив беззубыми дёснами сосок, больно и сильно потянул молозиво.

   Пискун оказался на редкость похожим на Ольгу, а руки и ноги смахивали на Николаевы.

   Первое время все боялись проявить открыто свою радость по поводу новорожденного. Но тут пришло письмо от Ариши. Она уведомляла родных, что в скором времени разрешится от бремени. Не так давно она с Максимом расписалась, как и положено, и стала мужней женой. И тут уж радость просто прорвалась наружу.
Герасим сходил на погост к могилке Лизаветы, рассказал ей последние новости. Потом наведался на Селибы, поблагодарил богов, позволивших его роду  продолжиться, за оказанную милость.

   Уже в следующем письме Ариша сообщила, что у неё родилась девочка, нарекли которую Клавдией.

   Теперь у всех детей Герасима были наследники, кроме страдальца Андрейки. Ариша порадовала отца внучкой, у Николки появился сынок, у Дуняши подрастала дочка, у Маняши, которая вместе с мужем уехала в отход на Украину, намечался второй младенец. Жизнь прожита не зря. Все дети пристроены, при деле. Дождался Герасим и внуков, значит, выполнил своё обещание, данное когда-то Лизавете.

   Последнее время Герасим стал ощущать какую-то усталость. Уже не так проворно крутился его гончарный круг. Меньше стал делать посуды, всё больше горшки да горлачи. Не радовало его более такое привычное дело, продолжение мастерства предков.

    А вот  Николка неожиданно вновь принялся за фигурки разные. Как изготовит положенное число рукомоев, тут же садится у колыбельки сына и, покачивая её ногой, творит из комка глины забавных зверушек, а то и сценки из деревенской жизни изобразит. Давно Николка этим не баловался, почитай с довоенной поры, как со службы вернулся. Тогда после армейской муштры много таких фигурок налепил в память о службе. А уж после войны, да смерти жены и сына руки не поднимались до лепки безделиц. И вот теперь от души отлегло, успокоилась она, ощутила счастье  простое, человеческое. Потому и руки сами собой потянулись к творчеству.



   Потеряв детей, Душка не особо расстроилась. С одной стороны, была ещё молода и непонятлива, с другой -- её больше волновал муж, который уже третий месяц не подавал о себе вестей. Душка была неграмотна, потому что не было возможности в своё время учиться, пришлось идти в люди, а вот Иван, закончивший пять классов школы, одно время каждую неделю оповещал её о своей службе. Она же отвечала ему с помощью грамотной золовки Наташки. И когда письма вдруг прекратились, заподозрила, что та что-то про Душку написала нехорошее.

   Беспокоиться ей было отчего. Не пришлась она ко двору в новой семье. Чувствовала, что не такую родители хотели сыну жену. Да и не могла Душка вписаться, как обычно бывает, в домашний уклад семьи мужа. Слишком быстро он был призван на службу.

   А у Душки никак не складывались отношения со свекрами. Она мечтала о самостоятельности, о том, что будет сама хозяйкой избы, другими командовать, потому как в батрачестве уже через край хлебнула понуканий от хозяев. Думала, что, выйдя замуж, освободится от зависимости. А оказалось, что опять в неволю угодила. Так же приходится работать с темна до темна, только теперь не вырвешься из этой круговерти на посиделки к подружкам. Иной раз разве что к сестре Дуне в Харенки, где лавка потребобщества расположена. Оттого и настроение у Душки меняется: то плакать хочется, то веселье сквозь слёзы одолевает. Свёкор на неё почти и не смотрит, свекровь делает вид, что заботится, да такая забота Душке кажется хуже ненависти...

   Истеричность и нерадивость невестки Марью беспокоили и расстраивали. Она довольно быстро смирилась с выбором сына, понимая, что изменить в сложившейся ситуации ничего не может. И если бы остались живы дети, отношения с невесткой стали бы более близкими. А так приходилось терпеть перепады настроения невестки, закрывать глаза на её неумение вести хозяйство, явное нежелание наводить чистоту в избе, исподволь перекладывать свои обязанности на   золовок.

   Марья и Виктора настраивала на то, чтобы смирился с выбором сына. Но муж откровенно сказал, что в одной маленькой избе всем не ужиться и придётся прирубать ещё одну избёнку для молодых, так как в такой толчее порядка не будет.
У всех на памяти был уже случай, когда свёкор выговорил снохе за что-то, а та, схватив в сенях вожжи, побежала на скотный двор вешаться. Марья еле отговорила её.

   С тех пор Виктор в сторону снохи старался не смотреть, предоставляя все виды общения Марье, а сам занялся подготовкой сруба. Дело двигалось медленно, потому как инвалиду с топором нелегко управиться. Благо помогал брат Василий. У того у самого детей что ни год прибавлялось, приходилось когда и помощь старшего брата принимать. Да зять Артём, хоть уже и в годах, всегда приходил на помощь.

   Только сделали сруб, нежданно заявился из армии Иван. Оказалось, комиссован подчистую: в детстве надорвался по неопытности, а в ходе армейской службы это на здоровье и аукнулось. Провалялся в госпитале какое-то время, пока врачи не вынесли вердикт свой, что к строевой службе не пригоден.


   За лето прирубили к старой избёнке пятистенку, через тёплые сени оборудовали  комнату с печкой-голандкой,  туда и перебрались молодые. И то сказать, с возвращением Ивана Душка как-то поостыла, стала послушнее, меньше взбрыкивала. Вскоре все заметили, что стала Иванова жена округляться, а в следующем году осчастливила мужа и родных девочкой. Нарекли новорожденную Нюрочкой.

    Постепенно наладились отношения у Душки и с родителями мужа. С рождением дочери она уже более благожелательно принимала помощь свекрови, более откровенно разговаривала с нею, наконец поняв, что все эти, окружавшие её, люди являются теперь её близкой роднёй, с которой ей придётся жить до скончания времён.


    Изредка  наведывалась к Душке Ефросинья. Её радовало, что средняя дочь пристроена, что нашла общий язык с роднёй мужа. Сложились отношения и со сватьей Марией.

   Было время, когда забеспокоилась Ефросинья о судьбе старшей дочери Дуни. Больно та была скромна и неприметна. Но вот в очередной раз вернулся в Харенки из отхода Захар Ивушкин и вдруг оценил тихоню Дуню. Был он, правда, вдовый, но где на всех неженатых молодцов набраться.

   Раньше Захар встречал Дуню  на деревенской улице, но ничем она не выделялась среди других жителей. Может, так и прошёл бы по жизни мимо. Но случилось тут по нужде наняться на работу к забогатевшим хозяевам, где уже не один год батрачила Дуня. В близком общении и раскрылась её душевная красота, умение сопереживать, поддержать в трудную минуту. Не заметил, как и притянулся сердцем к этой девице.
Однажды, когда присели передохнуть на дальнем покосе, Захар неожиданно предложил Дуне стать его женой. Та вскинула на мужика удивлённые глаза. Как-то никогда и не задумывалась о том, что может кому-то понравиться. Испугалась от неожиданности: а ну как решил напарник пошутить? Ну, кому нужна в жёны беднячка-подёнщица из другой деревни, за душой у которой ни кола ни двора?

   Но взглянула в глаза мужику и поняла: не шутит он. Только и спросила: а много ли придётся работать в замужестве, ведь на подёнщине трудиться приходится с утра до ночи. "Я разделю с тобой всю работу пополам", -- тут же пообещал Захар. И Дуня согласилась. Расписались в сельсовете, приискали себе в Харенках съёмную избёнку и стали жить семейно. Захар сдержал обещание: в работе во всём помогал молодой жене. А вскоре у них родилась девочка, нарекли которую по святцам Ниной.



    Однажды, качая на руках новорожденного Серёжку, назвать так сына уговорили свёкры в честь святого, Душка спросила у Марьи, почто Ивана на деревне все кличут Зазаном. Почему-то вопрос у неё занозой сидел в голове. А ну как непотребное что свершил когда, а людская молва и припечатала. У самого спросила, да Иван отмахнулся: ну, кличут и кличут.

    Марья откровенно рассмеялась.

    -- Это по малолетству к нему прозвище прилепилось. Говорил ещё плохо, а уже бегал по своему краю Коритовки. Чтобы далеко не убегал, стращали его, что придут в деревню цыгане и заберут его. Малой-малой, а в голову взял упреждение. Тут как-то и пришла в Савинки цыганка. Иван услыхал об этом от взрослых и с криком "зазанка, зазанка", слово цыганка-то выговорить не мог ещё, опрометью бросился в избу прятаться. Еле разобрались в чём дело, когда нашли. С тех пор и прилипло к нему прозвище Зазан.



   Семья Виктора увеличивалась. Радовали подросшие  дети и  появившиеся внуки. Уже пыталась что-то говорить Нюрочка, в зыбке кряхтел, тужась выпутаться из свивальника сосунок Серёжка -- главная отрада и гордость деда. Он, если уж был дома, усаживался мастерить  рядом с зыбкой.

   Вместе с Марьей и детьми он наладил хозяйство, по сезону ходил с Иваном да младшим Шуркой на охоту, держал пчёл -- словом делал всё для блага семьи.
Однако исподволь чувствовал, что власть не одобряет тех хозяев, которые живут на отшибе у общества. Виктор и сам не поддерживал тех, кого в народе вначале за глаза, а потом уже и вслух называли мироедами. Были на деревне и такие. Забогатели на людском горе, нанимали батраков в хозяйства. Виктор этого чурался. Нельзя построить свой мир на чужом горе. Пришлось повидать тех, кто в тяжёлую годину шёл по миру. Сам вспоминал, как шёл из германского плена домой, через какие мытарства пришлось пройти, потому никому не отказывал в куске хлеба. Просящих мог одарить и мёдом, коли время сбора было.
 
   Но в образовывавшиеся коллективные хозяйства, что по указке сверху стали расти как грибы после дождя, вступать не стремился. Была пока работа по охране леса, была пасека, свой надел, да Иван сапожничал. На прожитьё хватало. Одно  страшило -- всё возрастающие налоги. Единоличнику полагалось сдавать государству сколько-то мяса, яиц, молока,  шкуры забитого скота, да ещё деньгами... К тому же ежедневно надо было готовить отчёт о том, какие работы выполнены в единоличном хозяйстве за день, и относить его в сельсовет в Карпово. А это не ближний свет: четыре версты, и всё лесом. Готовила отчёт и относила Наталья. Впрочем, пока со всем этим семья справлялась.

   Только вот повзрослевшие дочери начинали роптать. Однажды Наташка, которая была поязыкастее и побойчее сестры, подошла к отцу.

   -- Папаш, давайте и мы в колхоз вступим. Поглядите, мы с утра до поздней ночи в поле горбатимся, да ещё скотину надо обиходить, когда же погулять-то? А подружки в колхозе, гляньте, работу сделали и побежали за околицу на круг...

    Виктор вначале разогнал девок, посрамил, что труда боятся, а потом и задумался. Непосильна становилась ноша единоличника. После уплаты всех налогов, почитай, ничего в семье не оставалось, а работать приходилось чуть ли не целые сутки.

   Обсудив всё совместно с Марьей и детьми, приняли решение о вступлении молодых в колхоз. Сам-то Виктор пока работал в лесной охране, а остальные стали колхозниками. И сразу ощутили значительное послабление в каждодневном своём труде, хотя приходилось работать и в поле, и в животноводческой бригаде.

   Когда прошла волна раскулачиваний, то крепкие хозяйства кулаков перешли во владение колхоза. Потому и скотные дворы были разбросаны по всей деревне, и амбары находились в разных концах Савинок, и земельные наделы были не одним единым клином. Каждый день колхозники поутру  получали наряды на работу в зависимости от потребности и отправлялись в разные концы деревни.

   При вступлении в колхоз Сударьковы свели на общий скотный двор и корову, и овечек. А жеребца Мальчика Виктор использовал по своей основной работе в лесной охране.
 
   Селяне уже привыкали к новому укладу жизни, когда не надо было самому думать о хозяйственных заботах. Всё решал председатель. А вот тяга к своему скоту, отправленному в общее стадо, всё равно не отпускала сердце. Потому нередко можно было увидеть такие сценки: от скотного двора к работавшей на полевом стане соседке бежала раздражённая доярка с криком: "Полина, иди, уйми свово идола. Все, нет мочи с ней бороться. Не даёт молока, ором орёт, а не подпускает..." 
 
   Тут же из круга женщин, занятых провеиванием зерна, выскакивала Полина и неслась в сторону скотного двора, на ходу отчитывая доярку:

   -- Не умеешь ты со скотиной обращаться. С моей Зорькой надо ласково, говорила же тебе. Сунь ей корочку хлеба, она тебе всё молоко и отдаст.

   -- У меня в группе два десятка коров, на всех корок не напасёшься...

   А мужики старались при нужде заскочить в конюшню и потрепать по холке своего коня, побаловать его молодой морковкой, выдранной по ходу в соседском овощнике. И если уж намечались работы по перевозке дров, зерна, вывозу навоза на поля, ревниво следили, чтобы телегу своей лошади не нагружали сверх меры.

   Так и молодые Сударьковы,  сведя на общий двор Рыжуху и овечек, старались улучить минутку и заскочить на скотный двор, чтобы сунуть любимице какое-нибудь подношение.



   Поздним вечером в оконце квартиры, которую снимала в Мосальске Серафима Алексеевна Груздева, негромко постучали. Недоумевая, кто это может быть в столь неурочный час, Серафима Алексеевна на всякий случай убрала в шкапчик сладости, которыми баловала себя за вечерним чаем.

   Неприятностей ниоткуда не ждала. В период суровых революционных событий вовремя подсуетилась, сочеталась браком с разухабистым и настырным Васькой Груздевым, не столько проникшимся революционными идеями, сколько любившим побузить и нагреть руки там, где что-то плохо лежало. Проживи он чуть дольше, может быть и не сносил бы головы за свои художества от новой власти. Но в своём азарте всё ломать и крушить он был убит в ходе стычек с белыми и  признан погибшим за правое дело, а Серафима очень удачно использовала его смерть для создания удобств в своей дальнейшей жизни. Заручилась соответствующим документом от командира отряда, где воевал муж, и не мудрствуя лукаво отбыла в глубинку, на родину, где в то время было проще прокормиться, чем в раздираемой постреволюционными склоками столице.

   В Мосальске её ждало печальное известие, что и отец, и её крестный, служивший в Гороховском храме, расстреляны, а мать, не выдержав свалившегося на неё горя, спустя некоторое время преставилась. Впрочем, всё это было только на руку Серафиме. Как жена героически погибшего большевика (хотя назвать так Ваську она могла только с большой натяжкой, так как была посвящена во все его художества), Серафима удачно устроилась в контору потребобщества. Работа была непыльная и хлебная.

   Негромкий стук в оконце повторился. Ну совсем не хотелось хозяйке уютненькой комнатёнки, где всё так располагало к покою и неге, выходить на мороз. Но и заставлять ждать настырного посетителя было опасно. Время было такое, что не знаешь, чего опасаться. И бандитов страшно, и милиции, коли что заподозрят из-за задержки с выходом. Хотя в этих случаях стучали совсем по-другому.

  Глубоко вздохнув, чтобы унять внезапно заколотившееся сердце, Серафима Алексеевна подошла к входной двери:

   -- Кто там? Что нужно в такой поздний час? -- дрогнувшим голосом произнесла она. Хотела спросить уверенно, строго, да не удалось.

   -- Симочка, что за суровый тон? Неужели  не рады встрече со старым другом?

   И тон говорившего, и слова мгновенно выхватили из памяти аристократичесие черты  лица друга юности Георгия Белогорского. Но откуда он здесь, в захолустье? Серафима знала, что его мать и отец успели выехать за пределы страны в самый сложный период гражданской войны. А Георгий оставался в это время в армии.

   -- Георгий, это вы? -- спросила она, всё ешё не решаясь открыть дверь.

   -- Я, я. Симочка, не заставляйте меня умереть от холода на пороге вашего дома. Впустите же, -- уже более настойчиво попросил нежданный гость.

    А в голове Серафимы Алексеевны тут же заработали жернова рассудка. Что может принести в её размеренную жизнь этот неожиданный визит из прошлого?  Вот уже почти десять лет она живёт в относительном спокойствии и достатке. И ей совсем не хочется лишаться всего нажитого за это время даже ради любви юности. Но решаться на что-то надо. Вскоре может проснуться живущий по соседству участковый и поинтересоваться, что за ночной гость явился к одинокой вдове павшего героя революции.
 
   -- Тише, Георгий, сейчас открою. -- Серафима Алексеевна отодвинула засов входной двери, впустила гостя и указала на дверь своей комнаты. Уже там она внимательно оглядела вошедшего, пока тот раздевался у входа. Время его основательно потрепало. Залегли жёсткие складки у рта, нос стал острее и даже загнулся как у хищной птицы. Только брови, как и в юности, были чёрные и тонко очерченные. Одет гость был в дорогое пальто и меховую шапку-пирожок ещё дореволюционного фасона. Да и костюм на нём был явно столичного пошива.

   -- Ну, что смотрите, Симочка? Не узнаёте меня? -- чуть насмешливо, как и в былые годы, спросил пришедший, отогревая замёрзшие руки у белёного бока печки.

   -- Поверить не могу, что это вы, Георгий Ильич, -- помолчав немного, призналась Серафима Алексеевна. -- Доходили слухи, что вы подались к родителям в Чехию. Вроде бы там у них было имение...

   -- Вот именно, что было. Маман и  Папа  надеялись там обустроиться. Но война... она везде война. Денег не было. Папа устроился швейцаром в гостиницу. И это он, потомственный дворянин, военный. Эх, да что там. В Париже высшие офицеры в такси работают. Нет, не по мне эта жизнь там. Нас не только за ровню не держат все эти нувориши, наварившие себе милионные барыши на войне, нас даже за людей не считают. Мы для той зажравшейся буржуазии нужны только в качестве рабов. Я к себе такого отношения не приемлю. Я потомственный дворянин и хочу вернуть себе всё то, что у меня незаконно отобрала взбунтовавшаяся чернь во время переворота... -- в ходе этого монолога Георгий Ильич нервно потирал свои  изящные с тонкими пальцами руки. На его бледных щеках выступил румянец.

   -- Вы понимаете, Симочка, что не каждому я могу об этом сказать. Но мы с вами давние друзья, если не сказать больше. Я навёл о вас справки. Вы умны и дальновидны. Хорошо сделали, что окрутили шалопая Груздева. Я ещё в довоенные времена чувствовал, вернее предвидел, что у него этим всё и закончится.

   Серафима Алексеевна молча выставила на стол убранные было сласти, сняла с печки пышущий паром чайник и разлила чай. Она всё никак не могла для себя определить, как  относиться в неожиданному визиту друга юности. Ей совсем не хотелось из-за сентиментальных воспоминаний вдруг лишиться привычного устроенного и спокойного бытия. А судя по рассказу гостя, у того вполне могли быть неприятности с нынешней властью.

   Заметив встревоженность хозяйки, гость усмехнулся и успокоил:

   -- Будь я в чём-то замешан, не появился бы у вас, Симочка. Я чист перед новыми властями. Имею заключение врачей о невозможности продолжения военной службы и совет пожить некоторое время в сельской местности. Потому и наведался к вам.
Уже позже Серафима Алексеевна узнала от Белогорского, что в бурные революционные времена ему пришлось послужить и у белых, и у красных. Ходил с Тухачевским в Польшу, где потерпели поражение от противника. Был в плену, оказался в Чехии у родителей, потом в Париже. Понял, что там жить не сможет, и вернулся в Москву. Среди военспецов в столице были давние  знакомые, замолвили словцо перед кем надо. А теперь вот по состоянию здоровья решил наведаться в родные места. Убедился, что родительское поместье разорено, а потом на перекладных добрался до Серафимы Алексеевны.

   Вскоре Белогорский устроился работать в заготконтору и стал жить с Серафимой Алексеевной в качестве мужа. Запрос, посланный местными   органами ГПУ по прежнему месту службы, дал положительные характеристики и рекомендации от столичной парторганизации, где тот работал не один год. Через некоторое время Белогорский прочно вписался в ряды местного партийного актива.

г.Юхнов, апрель 2016г.