Собственный Его Императорского Величества

По свидетельству моего деда, ученого-агронома Арсения Николаевича Попова, служившего в Собственном Его Императорского Величества железнодорожном полку, в подразделении расположенном непосредственно в Петрограде, в полковом оркестре, командир полка, полковник Цабель, не будучи кавалеристом, носил шпоры.
В дни февральской революции, на вечернем построении, полковник обратился к солдатам с речью.
Перед тем, как начать говорить,  прохаживаясь вдоль строя, он выдержал паузу. В тишине, долго звучали только его шаги и позвякивание шпор.
Наконец Цабель заговорил: "Ну, что, ребята? Сами видите, что твориться в Петрограде. Революция. С кем вам быть? Присоединитесь к восставшим рабочим, - Царь и правительство вас повесят. Сохраните верность Царю и правительству, - рабочие вас расстреляют. Поэтому, мой вам совет: будьте не за кого".
И полковник Цабель  подал личный пример, ушел из казармы и больше в расположении части не появлялся.
На следующий день всем офицерам, предлагавшим    солдатам себя в качестве командиров, те свистели и орали "Долой"! В соседней роте какой-то солдат даже застрелил офицера в дверях казармы, - не поделили поход.
В конце концов, командиром полка был избран старый долго отказывавшийся и отмахивавшийся фельдфебель. 
Дед несколько раз видел Государя-Императора. В собственный Его Императорского Величества полк , в ту его часть, что стояла в самом Петрограде,   в полковой оркестр, (в лесном училище, - аналог советского техникума, - изучал нотную грамоту), он был определен на службу, когда Первая Мировая война уже шла вовсю.
Четверо его братьев воевали на разных фронтах. Один из них Николай,  служивший в артиллерии, в крепости, на западе Польши, был убит во вторую неделю войны.
Другой – Павел, пулеметчик, был контужен и попал в плен в Восточной Пруссии. 
Арсению Николаевичу повезло.  Служил в столице и играл на кларнете. Надо признать, на позиции, в окопы, он не рвался.
Через месяц  после того, как Арсений Николаевич оказался в части,  за музыкантами прислали грузовые автомобили. В Гатчине проходил смотр гвардии, с показательными выступлениями гвардейцев, показывавших приемы с винтовкой. На смотре ожидалось присутствие Государя.
Дед еще не освоил кларнет, но ему так хотелось посмотреть на Царя, что он без спросу и разрешения запрыгнул в грузовик.  И на плацу, где под аккомпанемент полкового оркестра отлажено и четко выступали тренированные гренадеры, дед затерялся среди музыкантов, и сначала просто стоял и дрожал, а затем по приказу, заметившего его и подивившегося нахальству новобранца капельмейстера стал переворачивать листы нот на пюпитре. 
Свита из генералов в шитых золотом мундирах, в эполетах, с аксельбантами, в плюмажах, была внушительна.
- Ваше высокоблагородие,а где же царь?-  полюбопытствовал дед у   выдерживавшего   паузу капельмейстера.
Тот указал он на одного совершенно невзрачного полковника в скромной полевой форме.
- Это Царь?! – изумился дед. 
В тот день Государь был удручен: пришло известие о взятии немцами Варшавы. 
В другой раз дело было в манеже на Рождество в присутствии всей императорской семьи у елки Солдаты Собственного Его Императорского Величества Железнодорожного полка по одному подходили к Царю и и Царице и громко декламировали поздравление.  Одна из дочерей вручала подарок серебряную ложку с вензелем Николая Второго на погоне.
Дед рассказывал, что когда, чеканя шаг, шел к императору, больше всего боялся «нечаянно зацепить Алёшку», игравшего у ёлки наследника. Ведь ни по сторонам, ни под ноги не взглянуть. Смотришь только вперед на Царя. Как нас учили: «Ешь начальника глазами».

На следующий день после избрания нового командира в казарму пришли революционные агитаторы, двое рабочих, солдат и студент. Студент был перевозбужден, в уголках у рта скопилась пена. Он не переставал приговаривать: «Или сейчас, или никогда! Или сейчас, или никогда!»… 
Железнодорожников долго агитировать не пришлось.  Они объявили себя революционной частью, ввели гостей в казарму, «Да вы – музыканты, товарищи!» - вскричал студент, увидев развешанные на стене инструменты.  Музыкантов  пригласили  в шествие на Финский вокзал, куда прибывал тоже примкнувший к революционерам Ораниенбаумский пулеметный полк.
Вышли на улицу, построились, музыканты грянули марш.  Народ радостно приветствовал революционные войска. Встретили Ораниенбаумских пулеметчиков и вместе   снова двинулись с музыкой по Петербургу.
На Лермонтовском проспекте, у здания Николаевского кавалерийского училища. Колонна приостановилась.  Вдруг прогремел выстрел. Видимо среди  манифестантов кто-то решил, что по ним стреляют юнкера. Пальнули в ответ, другие тоже поддержали огнем, присоединились пулеметчики. Грохот пальбы на проспекте был оглушительный. Здание училища расстреляли беспощадно. Музыканты, вооруженные одними трубами барабанами и тарелками попадали в снег и залегли. Дед локтями с двух сторон ощущал лежащие рядом тела и подумал: «Убитые...».  Но когда, через полминуты поднял голову и огляделся, то увидел, что его товарищи-музыканты расползаются с середины улицы к тротуарам.  На проспекте оставались лежать только дед  и его кларнет.  Еще через пару минут выяснилось,  что в здании Николаевского училища никого нет и не было. Пальбу открыли напрасно. 
Весной, в полк приехал генерал  Лавр Георгиевич Корнилов, и сказал примерно следующее: "Ну что, товарищи, Царь у нас был никакой. Царя мы сбросили. Как боевая единица ваш полк на позициях положение дел не изменит. Но вы - железнодорожники, а на железных дорогах у нас бардак! Необходимо наводить порядок, а людей не достает. Потому у нас возникло предложение, передать ваш полк в распоряжение министерства путей сообщения и распределить личный состав по российским железным дорогам.   Решайте сами: те, кто желает воевать с германцами, строиться на плацу справа. Те, кто согласен, работать на железных дорогах, - перейти на левую сторону плаца.
Желающих воевать оказалось человек восемь, остальные решили восстанавливать железнодорожный транспорт. Солдатский комитет распределял людей по железным дорогам. Арсения Николаевича состоявший в комитете его земляк и приятель, ефрейтор Навродский, записал на Северо-Кавказскую железную дорогу, главное управление которой, как и сегодня, располагалось  в Ростове-на-Дону.