Ульпан

Обучение было субсидированным. Кто-то доплачивал - не то муниципалитет, не то Министерство абсорбции - сумма получалась плевая и грех было не воспользоваться возможностью "подтянуть" иврит. Я был горд собой - подумать только: ульпан-"гимел" и я сижу на первой парте и даже на слух понимаю объяснение.

В киббуце, среди годившейся мне в дети молодежи, у меня была репутация тупицы. Эти беззаботные мальчики и девочки, сданные на полгода в киббуц обосновавшимися в соседнем городе родителями, усваивали иврит, что называется, "из воздуха". Не помню никого из них, корпящего над домашним заданием. Проблем, кроме любовных, у них, кажется не было. В перемену они бежали в лавку за сладостями, по вечерам пили пиво, по ночам "отрывались" на дискотеке. В ходу было выражение "леасот хаим" ("делать жизнь").

Я точно знал, что не могу себе позволить ни пиво, ни сладости. Киббуц давал мне "крышу и стол" - и то, и другое, самого посредственного качества, но выбора не было. Не знаю, заимствовала ли эта система "кубинскую модель" или была оригинальным изобретением, но работая полдня (где укажут), я оплачивал и еду и проживание. За ульпан платило министерство абсорбции. Еще я получал от киббуца за работу "дмей кис" ("карманные деньги") - 60 шекелей в месяц. Товары в киббуцных лавках были дешевле, чем в городе - благодаря оптовой закупке и налоговым льготам, но даже так, для меня они были слишком дороги, кроме разве что, апельсинов в сезон - по десять агорот за килограмм. Покупал только самое необходимое, например, глицерин для рук, все время дорожавший из-за инфляции. Едкая дрянь, которой мыли посуду, разъедала кожу до язв. Резиновые перчатки, выдававшиеся на месяц, рвались за несколько дней острыми краями поддонов из нержавейки, прокалывались столовыми ножами и вилками при чистке огромной, метра три высотой, посудомоечной машины, просто заливались через край, когда я по плечо засовывал руки, вытаскивая поддоны из большого корыта. Те, кто попадал в посудомойку только в "штрафные" наряды, могли, конечно, отделаться бесплатной мазью, которую им выдавали в санчасти, но толку от нее оказалось немного и я решил, что здоровье дороже.

Вероятно, многие считали меня жмотом: первую за год баночку пива "Gold star" за два шекеля я позволил себе только в День Независимости. Все равно, расходы были неизбежны и в киббуцную дотацию не укладывались.

Во-первых, чай-кофе-печенье. Печенье я, сначала, брал самое дешевое - от "Osem", по восемь шекелей за коробку. Но, однажды, придя в лавку, не обнаружил ничего, дешевле одиннадцати шекелей. Поколебавшись - уж очень хотелось чего-нибудь к чаю, взял за одиннадцать. Вкус отличался настолько разительно, что вернуться к печенью за восемь я уже не смог - стал покупать за одиннадцать. Один раз летом, купил в лавке масло в круглой пластиковой баночке - очень дешевое, из излишков собственного молока. Вечером наслаждался печеньем с маслом. Все было замечательно, но уже на следующий день масло покрылось темной плесенью - холодильника у меня не было. Как ни жаль, остатки пришлось выбросить.

Второй неизбежной статьей расходов был проезд. В Реховот я, естественно, ходил только пешком - и в дождь, и в хамсин, экономя три с половиной шекеля в каждую сторону, но любая поездка в Тель-Авив и обратно, отнимала у меня, минимум, одиннадцать шекелей - по Тель-Авиву я тоже старался всюду ходить пешком, и, не зная города, часто подолгу блуждал, "накручивая" лишние километры.

Израильская зима, точнее, сезон дождей, выдалась в тот год особо суровой - какая бывает раз в сто лет. Даже в Эйлате выпал снег и все газеты (киббуц выписывал и русскоязычные для ульпана, из расчета: одна газета на десять человек) обошли фото эфиопских детей, кидающих в друг друга снежками. Временами шел сильный град, как говорится, с голубиное яйцо, и это был единственный за год с лишним случай, когда на длинном взгорке по которому я поздно вечером тащился назад в киббуц, меня подобрала попутка - какой-то сердобольный араб на грузовике. Евреи, как известно, "народ жестоковыйный".

Деньги в киббуцной лавке принимали только собственные киббуцные и металлические. Киббуцники почти все брали без денег - под запись в реестре (вычет из зарплаты), и городские гости не могли, таким образом, "урвать по дешевке" ничего в киббуцных лавках, разве что, собрав "никель" на сигареты или баночку сока.

Свою "зарплату" я тоже получал киббуцными деньгами - прямоугольниками плотной чуть маслянистой на вид бумаги, размером где-то с половину фотокарточки 6х9, с односторонним рисунком, водяными знаками, и типографским факсимиле киббуцного казначея, номиналом в десять новых шекелей. Перед поездкой в город приходилось идти в киббуцный банк и менять эту цветную бумагу на другую - имевшую хождение по всему Израилю. Я никак не мог запомнить нужное слово и всякий раз спрашивал у Рафи - моего шефа на кухне - как будет на иврите "exchange". Однажды он рассмеялся: "exchange money - леахлив кэсеф". С тех пор я запомнил это на всю жизнь, вместе с его улыбкой.

К слову, в отличие от большинства остальных, меня в газетах прежде всего интересовали объявления о работе. В русскоязычных изданиях, высокооплачиваемая работа предлагалась только девушкам - в массажных кабинетах, поэтому я старался заполучить и толстые пятничные номера местных газет. В них уже предлагались девушки - высокоплатежеспособным клиентам. По первости, я старательно вырезал с последних страниц все объявления в черных рамочках с адресами и телефонами, наивно полагая, что это предложения работодателей. Но начав читать на иврите, обнаружил, что это объявления о поминках. Пришлось выкинуть всю тщательно собранную папочку.

Девочки в ульпане наперебой похвалялись "трэмпом" и знакомствами с реховотской профессурой из знаменитого вейцмановского института - многие состоятельные родители предпочитали отдать ребенка в киббуцный детский сад - и деревенский воздух, и маленькие группы сразу с тремя воспитательницами, и куча всяческих, недоступных в городе, развлечений: экскурсии на ферму, конюшню, в собственный зоопарк и просто на природу, громадный игровой комплекс с дорогими куклами, кинотеатром, и надувными аттракционами.

Вдохновленный рассказами о трэмпе - по их словам, все они катались в Тель-Авив бесплатно - "за телефон", я, поначалу, тоже пытался "голосовать". И на двухкилометровом спуске - киббуцной дороге до трассы (там почти все ехали в Реховот, и часто за рулем я видел знакомые лица - киббуцники), и, не дождавшись, уже на трассе - плохо и холодно было стоять под проливным дождем, а хилые зонтики сильные порывы ветра не только выворачивали и ломали "на раз", но даже опасно было стоять с таким у края трассы из-за сильной парусности.

Но никто никогда не останавливался на мои призывные жесты. Убедившись скоро в бесполезности попыток "поймать трэмп" я шел уже сразу на трассу. Странным образом, хотя из Тель-Авива до киббуца можно было доехать двумя экспрессами - ашдодским и ашкелонским, так что на тахане мерказит я редко ждал более получаса, в обратном направлении на трассе в Тель-Авив останавливался только один экспресс - ашкелонский. Обычный интервал у него был сорок пять минут, так что, казалось, я не должен бы был мокнуть дольше.

В реальности, красивый теплый салон "Volvo" часто без остановки проносился мимо меня, накрыв с головой волной поднятой из лужи воды. Причин я не знаю. Не заметить единственного на пустой трассе человека мне кажется невозможным. На скорости восемьдесят, определить, за пеленой дождя, что это именно "оле ми русия" и демонстративно проехать мимо - маловероятно. И автобус точно не бывал переполнен - в проезжавших мимо окнах я видел незанятые кресла. Иногда, также без остановки, проходил и следующий. Однажды, подряд три экспресса прошли мимо, не остановившись. В тот раз я больше двух часов мок под дождем, при том, что все проезжавшие по трассе машины шли хотя бы в Реховот, но я даже не пытался "поймать трэмп" - уж если никто не берет в сухую погоду, то кто захочет, чтобы сейчас я пачкал ему салон?

К слову, летом я вышел раз вечером снять, как солнце садится на западе. Возвращаясь, увидел какого-то бедолагу с заглохшим на взгорке двигателем. Посадив за руль жену, он безуспешно, подобно Сизифу, пытался вкатить свою малолитражку на горку. Расстояние там было небольшое, с полкилометра всего, но подъем. И вот, пока мы толкали, проехало мимо несколько машин - все в киббуц, другого направления не было. Ни одна не притормозила. Никто не предложил ни троса, ни помощи. Мне кажется, ответ: "Это твои проблемы" - универсальный принцип жизни в Израиле.

Итого, в среднем, полтора часа на трассе под проливным дождем. Я ненавидел эти поездки, но других вариантов не было.

В киббуце никто меня не навещал. Знакомых в Израиле, считай, не было, а родственникам почти получасовая поездка на машине, наверняка, представлялась слишком хлопотной и обременительной. Имело это и оборотную сторону. Как и все в стране, многое в киббуце делалось "по блату", "по телефонному звонку", по протекции. Понятно, что работы в киббуце были очень неравноценны и предполагалась ротация. Вечером каждого дня нужно было зайти в холл киббуцной столовой, где висел лист ватмана с росписью работ на следующий день. Против моей фамилии, обычно, стояло "килим"("посуда"), но если, вдруг, находилось что-либо потяжелее (заготовка дерна, прополка, сбор авокадо), то меня в тот день отправляли туда. Случайно - мора организовала экскурсию по киббуцным производствам, узнал, что оказывается, были в киббуце и очень "теплые" места. Но на них попали те, за кого "хорошо попросили". Например, на фабрике сувениров - подносить пару раз в час связку рисовой соломки работавшим там, в охотку, старушкам из дома престарелых - кому позволяло здоровье и скучно было сидеть в четырех стенах. Заодно и поболтать "за жизнь", осваивая иврит. Или, надо было "выгуливать" местного сумасшедшего - совершенно безобидного, но все же, требовавшего присмотра. Опять же, "поболтать" можно было и с ним. В посудомойке из-за шума машины и конвейера, большей частью надо было кричать, чтобы услышали, а разговаривать было и не с кем и некогда - успевай поворачиваться. На конвейер, где стояли двое олим, в шаббат вставало четверо киббуцников - меньше не справлялись.

Посудомоечная машина была смонтирована под заказ и устроена довольно логично. Правда, скорость движения ленты казалась мне завышенной, но если бы к конвейеру вставали не два, а, как рассчитано, четыре человека, вероятно, было бы проще.

Лента конвейера была образована сцепленными пластиковыми решетчатыми корзинками, поделенными на отсеки: в пеналы надо было ставить ножи, вилки и ложки, на сетку класть тарелки и перевернутые чашки - об этом особо напоминали яркие наклейки. Прилавок из нержавейки ритмично прорезали прямоугольные отверстия люков - под них крепились съемные пластиковые мешки для отходов. Предполагалось, что поев, человек подойдет с подносом к конвейеру, сбросит в мешок остатки недоеденной пищи с тарелок, и аккуратно поставит "инструменты" в пенал, посуду на сетку, пустой поднос положит в другую корзину. По крайней мере, в плакатах на стене это изображалось именно так.

Разумеется, к киббуцникам это не относилось. Они врывались в переход так, словно за ними гналась банда гангстеров, одни почти с разбега кидали на ленту посуду с остатками еды, другие просто вываливали в мусорные люки содержимое тарелок вместе с ножами и вилками. Снимая мешки я постоянно резался, и после первых недель перестал ковыряться в мусоре, доставая из них выброшенные ножи, вилки, ложки и ложечки - за очевидной бесполезностью. Расходы киббуца на пополнение столового "инструмента" были, надо полагать, значительны, но, как водится, врага искали вовне. На каждом собрании именно ульпан обвиняли в краже ложечек из столовой. Заглянуть в мусорные мешки никому не приходило в голову.

Грязная посуда накрывалась подносом (бывало и в два - три слоя) и, разумеется, не мылась. Когда, пройдя через машину, лента доходила до меня, стоявшего с другой стороны, приходилось снимать поднос и устраивать его на другой корзине (дожидаясь свободного места), переворачивать тарелки и чашки, отправляя их на второй круг. Все это в дополнение к рутине: снять посуду, подносы, рассортировать ножи, вилки, ложки отдельно, подносы на тумбочку - их заберут дежурные, тяжелые поддоны - в стойку, тарелки, кружки - отдельно в корзинки штативов - их тоже потом увезут дежурные, и все это со скоростью движения ленты. Если отстаешь, посуда начинает накапливаться, на вымытую уже, но идущую на второй круг посуду киббуцники наваливают новую порцию, нагрузка растет, ножи и вилки падают в просветы корзинок конвейера и, в конце концов, попадают в шестерни приводного механизма. Машина встает. Нужно открыть боковую дверцу, влезть чуть не с головой в эту кашу из недоеденной жратвы и моющей эмульсии, отыскать застрявший в шестернях предмет и как можно быстрее запустить машину вновь - пока гора посуды на конвейере не стала критической.

Многие киббуцники подбегали к конвейеру чуть ли не задом - разворачивались еще не поставив посуду на ленту. Кидали не глядя поднос с тарелками на конвейер и убегали. Особенно этим отличались школьники. Некоторые из них, вообще, не убирали за собой, оставляя подносы на столе, но это уже не моя забота - есть дежурные.

Самый тяжелый день - йом-ришон, когда после ванны в соляной кислоте потоком идут поддоны для пиццы. Они тяжелые, громоздкие, занимают сразу две корзинки конвейера и киббуцники в три слоя валят в оставшиеся свободными ячейки грязную посуду, которую, сняв поддоны, приходится распределять по освободившимся ячейкам и отправлять на второй круг.

Хуже всего, если напарником оказывался кто-либо из иностранцев-волонтеров, во множестве приезжавших в киббуц: одни хотели осмотреться на предмет возможного переезда, другие - "улучшить иврит", третьи на летнюю подработку, были еще любители лошадей (неужели в их собственных странах не нашлось ничего годного?), еще для кого-то это был просто секс-туризм... Америка, Франция, Англия, Голландия... для меня все они были на одно лицо: по российским меркам, очень хорошо обеспеченные, избалованные вниманием, необязательные и непривычные к работе.

Одной девушке все время шли переводы через местное почтовое отделение, другому парню долларовая "наличка" приходила прямо в плотных конвертах Federal Express - очевидно, таможня в них не рылась, третьи тащили с почты огромные - в рост - посылки... Не могу даже представить, что можно посылать в таких больших ящиках. Ни у кого из них не было проблем ни с пивом, ни с развлечениями. В любой момент они могли бросить конвейер и смыться "по-английски", оставив меня наедине с посудой.

Громадная столовая на полторы тысячи человек (заводские питались отдельно) вплотную примыкала к стенке кинозала и детского городка, так что образовывала целый "пентагон" на вершине одного из холмов. К трассе Тель-Авив - Ашкелон от нее сбегала очень живописная по весне дорога, с обоих сторон окруженная апельсиновыми пардесами. Сама столовая состояла, по сути, из двух обеденных залов, соединенных узким коридором - тройником-переходником. Больший зал был общим, в нем ели киббуцники, ульпан и рабочие тех мелких производств, где не было собственных столовых. Меньший зал был детским, там питались школьники и ходячие из дома престарелых, в него шел усиленный паек: кола, соки, колбасы, нарезка сыра, сладости и прочее, чего никогда не было в общем зале. В холле, правда, были краны из которых в сезон тек апельсиновый джюс - что-то типа хорошо разведеного сока. Труба шла прямо от завода "Римон" - больше половины всего бутилированного сока в Израиле выпускалось там. Не раз я наблюдал, как киббуцники держали открытым кран, сливая джюс в канализацию, ожидая когда струя станет достаточно охлажденной, чтобы набрать себе порцию. Мне это казалось диким, пока по наряду не попал на сам завод. В конце смены - сотни литров свежего апельсинового сока еще оставались в танке - рабочие просто открыли кран и слили его в канализацию: танки нужно мыть, конвейер с бутылками останавливается по гудку, задерживаться никто не будет.

Выносить с завода ничего не разрешалось, охрана следила строго, а в лавке литровая бутылка сока, который так безжалостно сливался в канализацию, стоила два шекеля. Один раз я его, все же, купил - простыл, болел, хотелось чем-то себя побаловать. Зато, на территории завода можно было снять с конвейера любую бутылку и пить сколько влезет. Влезало, к сожалению, гораздо меньше, чем хотелось бы. Один только раз проходивший мимо рабочий (все почти были из Средней Азии) отнял у меня необычную маленькую темную бутылочку в полпинты. Я возмутился. На странной смеси скверного русского и скверного иврита (приехав лет пятнадцать назад они встали к конвейеру - другой работы для них не было - и так все эти годы ничего иного не видели) он объяснил мне, что в бутылке концентрированный лимонный сок - пить его неразведенным нельзя - как и уксусную эссенцию. Только теперь я понял, почему бутылочка имела такой необычный цвет и форму. Возможно, на этикетках к ней и рисовали что-либо предупреждающее, но я снял ее с конвейера еще до автомата, клеящего этикетки, польстившись именно на экзотику.

Фактически, мясо появлялось в меню только в обед в пятницу - к субботнему ужину, а так - шведский стол: творог, иногда с чесноком, утром вареные вкрутую яйца, в обед - похлебка из бульонных кубиков и каша "не пойми с чем" на второе. В песах - неограниченно, маца вместо хлеба. Выйдя в город я собрался как-то купить пачку к празднику и был поражен ее стоимостью. Так что, "тертые" олим перед песахом закупались хлебом заранее и хранили его в холодильнике. Альтернативой (не везде, конечно) были арабские питы. В любом случае, ульпан к раздаче мяса не допускали - только киббуцники.

Как-то пришлось наблюдать в буквальном смысле драку баб из банка с нашими кухонными - "банковские" попытались украсть сосиски. Сосиски были в меню редкостью и выдавались со склада в плоских картонных ящиках, весом около пуда. Чтобы разбить этот заиндевевший смерзшийся ком, я несколько раз поднимал ящик над головой и бросал его с размаху вниз, на цементный пол. Пластиковые ленты бандеролей не давали ему рассыпаться, но по углам картон расходился, что-то выпадало наружу. В тот раз, пока я ходил к лифту за вторым ящиком, пришедшие за каким-то делом на кухню "банковские" и попытались оторвать от связки такую выпавшую гирлянду, но "не обломилось". Меня это порадовало, "банковских" бездельников я особенно не любил. Как-то утром, выкатив тележку с отходами на эстакаду, я увидел двух из этих офисных работниц "зацепившихся языками". И когда часа через полтора я привез новую порцию отходов, они все еще стояли на том же месте, оживленно беседуя. - Вот для того я так и кручусь, чтобы они могли здесь стоять, - подумалось мне.

На всех почти производствах киббуцники были только надсмотрщиками: где-то работал ульпан (всего, порядка ста человек), на заводах, в основном, были наемные рабочие на минимальной ставке, на полях, часто, арабы. Одному лодырю, Моше, со склеротическим носом запойного пьяницы, мне приходилось иногда помогать с тяжестями. - Михаэль, кемах - орал он каждый йом-ришон, - и я спускался с ним в подвал, грузить в лифт мешки с мукой. Однажды, я спросил у Рафи значение выражения "ло ихпат ли". Пояснение он закончил наглядным примером: - Вот, Моше - ацлан (лентяй), но ло ихпат ли.

Пайки в дом престарелых готовили на кухне и их забирала тамошняя сестра-хозяйка, томная девица, приезжавшая за ними на электрокаре с тележкой. Третьим залом был кухонный комплекс: посудомойка, сама кухня - с многочисленными миксерами, кастрюлями, мармитами, жарочными шкафами, фритюром, разделочные цехи - для овощей и для мяса. Кашрут, разумеется, соблюдался, но не так строго, как в религиозных киббуцах: мясное и молочное подавалось в одной и той же посуде, не было отдельных ножей и вилок для мясного и для молочного и прочих бытовых сложностей. В отдельном помещении располагалась камера с ванной с соляной кислотой для поддонов от пятничной пиццы, склад был в подвале - груз поднимался лифтом. Отдельный вход вел в огромную холодильную камеру, забитую, главным образом, замороженной птицей, на эстакаде стояла очень большая ванна с едкой щелочью для передвижных, на колесиках, штативов от жарочных шкафов - с помощью лебедки стойки из нержавейки погружались в нее целиком. Вонь от этой ванны стояла нестерпимая: едкая щелочь и разлагающаяся органика. Я спросил как-то Рафи, как часто меняют каустик в этой ванне. - А, зачем? - удивился он.

Однажды, соорудив державку из проволоки, я набрал в этой ванне несколько "полторашек" из-под колы, в надежде прочистить безнадежно забитую раковину. В полуразрушенном доме под снос, в одной из комнат которого я жил на втором этаже, была подведена холодная вода и имелась раковина, но пользоваться ей было невозможно, только набрать воду в чайник. Разумеется, в киббуце был собственный инсталлятор и я сделал заявку. Пришел огромный бугай, с руками толщиной в мою ногу, осмотрел критически колено под раковиной, потянул ее немного вверх и сказал: - Слушай, если я ее сейчас дерну, все развалится. Лучше не трогать. Я согласился. Каустик, к сожалению, тоже не помог - раковина громко шипела, как издыхающий дракон, что-то булькало, вонь стояла ужасная, но проходить лучше она не стала, максимум, можно было почистить над ней утром зубы - к обеду вся вода уходила.

Все прочие "удобства" находились отдельно. Туалет - метров за пятьдесят от дома - я делил с арабскими рабочими с соседней стройки. Резиновые сапоги оказались весьма кстати - без них было бы и не войти. Бегать туда ночью и в дождь было особенно неприятно. Душ был только в общежитии для холостяков, из которого я и сбежал после первого месяца в этот разрушенный дом - кроме меня, в нем жил еще один человек - готовившийся к экзамену на врача, "румын". Общага была типичным "бидонвилем" из железной рамы и пластика в два этажа. Комнаты были на четырех человек. Кроме платяного шкафа и кроватей, в них помещалось еще пара тумбочек, задававших ширину прохода. Звукоизоляция была никакая. Если на первом этаже занимались сексом, на втором можно было оценить все тонкости этого процесса.

"Румын" был парень серьезный, кроме единственного земляка, с которым они пили пиво, никто к нему не приходил и за стенкой, большей частью, было тихо. Изредка он бормотал что-то медицинское - видно, заучивал особенно сложные тексты. Раз он купил кожаные туфли и попросил меня отснять их. Я удивился - почти все интересовались только собственными фотографиями, и уж точно, не фотками своей обуви. Туфли были новые, но ничего особенного, на мой взгляд, не представляли. Не помню, что там был за бренд, я их в любом случае, почти не знал и не различал.

Я очень жалел, когда он сдал экзамен и исчез из киббуца. Новым моим соседом сначала стал бывший преподаватель русского языка и литературы, много пивший и водивший девок. Здесь он учился где-то в городе на курсах сварщиков, оплачивая киббуцу питание и жилье и отрабатывая по шаббатам наряды на кухне. Работать он должен был в какой-то конторе по лифтам и, честно говоря, я бы опасался в них ездить. Меня он тоже заманивал выгодой этой профессии, но я надеялся найти работу по специальности. Собеседники меня высмеивали. Одни предлагали пойти на стройку, другие - электриком. В киббуце, где на такциве платили тысячу сто шекелей в месяц, зарплаты городских программистов казались заоблачными. Желание быть программистом, а не убирать навоз в коровнике, тем более, парню без протекции, выглядело здесь не столько дерзким, сколько нелепым - вроде попытки достать Луну с неба, лишним поводом для насмешек.

Потом, ненадолго, появился какой-то американец, отслуживший здесь в ЦАХАЛ'е и расслаблявшийся в киббуце после "дембеля". Лампочку над лестницей он демонстративно выкрасил в красный цвет - я не мог понять чем - краска не горела, несмотря на нагрев, а девок таскал сразу по двое. Когда его выгнали за дебош, я вздохнул с облегчением.

Еще одной неприятностью были балконы дома престарелых, выходившие на мою сторону. Старики меня не беспокоили, но в шаббат к ним наезжала городская родня, нестерпимо визгливая и невоспитанная.

Заметив, что кто-то живет в этом разрушенном доме, они скапливались на балконе, разглядывая сцены чужой жизни, орали: "- Тире, hиней!", махали руками и тыкали в мою сторону пальцами, словно я был обезьяной в зоопарке, выставленной здесь для их развлечения.

Под эстакадой из нержавейки стояли баки для отходов: еды и мусора, привлекавшие множество голодных кошек - утром, уже после завтрака, приезжали арабы, забирали полные баки, ставили пустые. Однажды, выйдя на эстакаду я услышал слабое мяуканье - котенок свалился в мусорный бак, оказавшийся почти пустым и, разумеется, не мог выбраться. Я спустился с эстакады, влез в полутораметровый высоты бак и вытащил мокрого, почти утонувшего в вонючей жиже, котенка. Хорошо, что успел до приезда арабов. Котенка я отнес к себе. Пришлось дважды вымыть его с мылом, но шерсть продолжала стойко хранить помоечный запах, что роковым образом отразилось на его дальнейшей судьбе.

Питерский знакомый Захара, однокурсник по японскому языку и сын довольно известного автора книг для электриков, был на редкость удачно устроен, сделался религиозен, надел вязаную кипу и стал просто лубочным примером успешной абсорбции. Помню забавный эпизод: Захар угощает его конфетой. Тот протягивает руку за леденцом - и, внезапно, ее отдергивает. - А, она кошерная? - с подозрением спрашивает он. Захар успокаивает: конфета из известного магазина, традицию там соблюдают, а сертификат о кошерности висит на стенке прямо напротив входа.

Случилось так, что этот парень был не против взять в дом котенка и я уже порадовался за найденыша. Но подержав его на руках, он стал, вдруг, принюхиваться. - Что-то от него плохо пахнет... Я объяснил ситуацию, заметив, что нельзя слишком часто мыть кошек, но естественная линька и, может быть, пара ванн с шампунем вскоре ликвидируют запах. - Нет, не возьму, - отказался он.

На киббуцном собрании было как-то принято решение о том, что семьи возьмут под опеку ульпан - можно будет приходить в гости, общаться, знакомиться с местными порядками... Желающие должны были записаться. Я, разумеется, такое желание изъявил. Иностранцев, особенно англоязычных, "разобрали" очень быстро - все хотели улучшить свой английский. Из "русских" приглашения получили, кажется, только несколько девочек. На остальных никто не польстился. За год с лишним я только раза два заходил, по делам, к Рафи и если бы не Клара (благословенна память праведницы), для меня не было бы в киббуце ни одного человека, к которому я мог бы обратиться за советом и помощью.

Любое письмо домой стоило не меньше шекеля, а с вложенными фотографиями, обычно, дороже - за перевес. Я отсылал в Россию множество фото - собственный быт, экскурсии, экзотические для меня цветы, бутылочные деревья, трехэтажной высоты фикусы, просто пейзажи, закаты над морем и, разумеется, пальмы...

Яркие бело-розовые цветы бутылочного дерева очень привлекали пчел. Не знаю, было ли оно медоносным, но вокруг цветущей Сейбы великолепной их всегда роилось множество, так что у меня не было проблем снять пчелу в цветке, пока она своим хоботком исследовала его тычинки. Поразило, что дерево относится к семейству мальвовых. Для меня, мальва - это было что-то растущее под окном на газоне. Впрочем, и фикус казался мне раньше чахлым растением в кадке, а здесь был могучим как дуб, в три обхвата деревом.

Клара со смехом поведала как-то, что эти дуры на почте считали меня шпионом. - Я сказала им, что они упали на голову, - хохотала она.

Пожалуй, пленка и проявка (печать пробных фото входила в стоимость) были в то время заметной частью расходов, но фотография была единственным, в чем я находил отдушину и не мог себе отказать. И еще, когда полгода спустя, удалось - по ночам, вместо сна - получить доступ к компьютеру, пришлось иногда тратить по пять шекелей на дискеты - хранить написанные мной программы, собирать какие-то утилиты в надежде - в перспективе - на собственный компьютер. И еще, одно время я мечтал, что может быть смогу пробиться, как фотограф: звонил в фотоклубы, искал контакты, но в стране, где у каждого мальчишки был "Nikon", я со своим старым "Зенитом" не имел шансов.

К слову, как я быстро убедился, "туземцев", в отличие от "приезжих", совершенно не интересовали так любимые мной цветы и пейзажи и, тем более, камни, закаты и руины. Они быстро и безразлично перелистывали мои альбомы (со временем их накопилось несколько ящиков), задерживая взгляд только на фотографиях красивых девушек. Я же снимать людей не любил и делал это редко.

Денег, иногда приличных, стоило все: ивритские словари, таблицы глаголов, заверенный перевод документов. Ксерокопии мне удавалось делать бесплатно, но рассылка резюме (по глупости, я отсылал вместе с резюме целую пачку квалификационных документов), обходилась достаточно дорого. Нестерпимо дороги были и телефонные звонки: Израиль так удачно был поделен телефонной компанией Bezeq, что куда бы я не звонил, это, непременно, оказывалась другая тарифная зона. А звонки в Россию были и вовсе разорительны.

Я с ужасом думал о том, как кончатся выплаты из "корзины абсорбции" - кроме киббуцных "карманных денег", у меня не было ни заработка, ни надежд на работу.

Но финансовый крах настиг меня гораздо раньше, чем я мог предположить. Как любил говорить наш ротный: "Рвется не там, где тонко - а там, где меньше всего ожидаешь".

Вот уже почти месяц мучила меня зубная боль. Казалось - десна. Трудно было не только есть - уснуть. Стоматология в киббуце была, но только "для своих". О том, что придется лечиться платно где-то в городе, я боялся и думать. Боль не оставляла днем и ночью. Одна девочка из ульпана, оказавшаяся в прошлой жизни врачом-фармацевтом, выдала мне из привезенных запасов большую таблетку прессованного шалфея. Я поделил ее на части и заваривал в кружке. Помогало слабо. Да, собственно, и не могло помочь: как выяснилось позднее, сломавшийся протез резал десну. Рана воспалялась. Но то, что причиной был развалившийся мостик, я понял, только когда он сломался окончательно.

Причем, до отъезда еще - за считанные дни, билет уже был у меня - я почувствовал, вдруг, с ужасом, что, вроде как, что-то там шатается. Помчался в платную клинику. До сих пор помню ухмылку женщины-врача, стучавшей шпателем по моим зубам: "Вот когда слетит, тогда и приходите".

Стоматолога пришлось искать в Реховоте. Оказалось, что зуб под коронкой пропал - только удалять. И другой тоже. И что-то еще - лечить. Я спросил о ценах на протезирование. И ахнул. Из киббуца уже, позвонил в несколько клиник, в том числе, в Тель-Авив. Где-то со мной, вообще, не стали разговаривать - не знаю, из-за вопросов или акцента. В одной из тель-авивских клиник, голос сразу перешел на русский, и с сильным грузинским акцентом ответил: - Приезжай, дорогой. На месте посмотрим - скажем. Как я могу тебя лечить по телефону? - Стало понятно, что выбора нет, и вряд ли "столичные" цены ниже местных. Лечить надо где ближе.

Нэта читала нам заметку из старой газеты. Отец ее был репортером, а описанный там случай ("Казанова" на сцене суда) был действительно забавным.

Дело происходило в религиозном квартале. Дождавшись, когда муж ушел на утреннюю молитву, сосед по дому залез в постель к его жене. Спросонья, та не ощутила подмены, решив, как она потом объясняла в суде, что мужу настолько "приспичило", что он вернулся, не совершив молитвы. Затея, возможно, и удалась бы, не вздумай негодник лезть с поцелуями. Ощутив вместо привычной бороды мужа небритую щеку соседа, женщина проснулась окончательно и закричала...

Большей частью, мы, однако, разбирали очередную статью из свежего пятничного номера "Едиот Ахронот" (Нэта была восторженной поклонницей Севера Плоцкера), изредка из "Маарив" или "Ха-Арец" (в ней язык был особенно тяжелым), или обсуждали какие-то идиотские кейсы из адаптированной для олим газетенки, названия которой уже не и вспомню. Например, в семье с одним телевизором муж и жена желают смотреть разные передачи. Конфликт, проблема...

У меня, например, не было ни телевизора, ни желания смотреть его. Присылаемые черт знает почему ежегодно квитанции на уплату налога за телевещание я сладострастно рвал и выбрасывал - за неуплату угрожали конфискацией. Хай придут и конфискуют...

Сама эта "олимовская" газетенка и истории, которые в ней выдавались за реальные, казалась мне бесконечно далекой от настоящих проблем. Впрочем, может быть, у кого-то и в самом деле, не было забот больших, чем эта.

Вот также, в попытках приобщиться, подписался я на сайте "Virtual Jerusalem" на рассылку "Aliyah". Участниками ее оказались, в основном, выходцы их Южной Африки и иммигранты из Северной Америки. Обсуждали где и как лучше переоформлять водительские права, стоит ли везти из Америки большой ковер - от стены до стены - или дешевле будет купить на месте и другие, столь же актуальные для меня вопросы. Через неделю я отписался...

На одном из уроков Нэта устроила обсуждение, задавая каждому вопрос - что из одежды или обуви он купил себе за год. Дошла очередь и до меня. В киббуце, я естественно, не покупал ничего: просторное синее х/б и обувь выдавали казенные, ходил в них. Как "кухонный мужик", дополнительно получил еще и литые резиновые сапоги, великоватые мне на пару размеров. Впрочем, это оказалось кстати, когда уронив на ногу стопку поддонов (что-то лопнуло в стойке), я не мог надеть ничего другого на вздувшуюся огромным панарицием ногу. Подошвы сапог торчали из-под парты прямо в проход и наша мора (учительница) брезгливо косилась на них, наверняка, полагая меня дикарем, не знающим, что такое обувь. Помнится, на экскурсии в киббуцном зоопарке я приотстал, желая заснять обезьян. - Мале куфим бэ кита (Полно обезьян в классе), - обронила она.

В город одевал то, в чем приехал - черные брюки, темно-синий свитер, кожаные туфли. Девчонки из ульпана, увидев меня как-то в "парадном прикиде" ахнули: "- Ты теряешь жизнь!", но мне было не до тусовок в нарядных шмотках.

В городе, однако, без покупок не обойтись. Еще за несколько дней до отъезда из киббуца, купил в тамошнем "секонд-хэнд" два красивых пушистых акриловых одеяла. К несчастью, плохо понимая "в тряпках", я постирал их в хозяйской стиральной машине при неподходящей температуре. Оба превратились в серо-бурые шматы, сильно ужавшись в размере, потеряв вид и цвет.

Другие мои покупки были более удачны. С первой получки, купил себе комплект постельного белья (хлопок с синтетикой) - до этого приходилось спать на хозяйских тряпках. Со второй получки - еще один. Теперь я мог их менять.

Посуда вся была "хозяйская", но на "олимовском" складе я по дешевке взял большой кухонный шкаф, в который загрузил все свои вещи и книги - и это была моя "собственность".

И да, значительную часть получки я тратил на книги. Во-первых, по программированию - на английском. Стоили они непомерно дорого и больше одной покупки в месяц я себе не позволял. Хотя, будь у меня деньги - скупал бы их сразу целыми полками. В книжном я ощущал себя наркоманом на конопляном поле - хотелось унести сразу все. После многих лет почти полного отсутствия нужных книг и документации, смотреть на забитые книгами полки было непереносимо. Я не представлял, как можно чего-то не знать, имея доступ ко всему этому невероятному богатству.

Справочная литература по ЕС ЭВМ стала появляться уже только когда я пересел на СМ-4. Лекции на краткосрочных курсах нам читали по РАФОС, и конспекты оказались не особенно полезны. RSX-11M была где-то украдена, и первый отдел тщательно следил, чтобы это название не упоминалось нигде в публикациях. В описаниях, на нее ссылались как на ОСРВ СМ ЭВМ. Как и другие, я в очередь брал на ночь на ВЦ очередной том документации (до восьми утра надо было вернуть) и конспектировал по ночам в общую тетрадь описания основных команд и важные замечания по архитектуре. Еще в читальном зале можно было взять "Программирование на ФОРТРАНе" Дробушевича, кажется, для "Минск-22" и некоторые идеи, например, "вечный календарь" я позаимствовал оттуда.

Другой статьей расхода была фантастика. Книги на русском стоили, в то время, на порядок дешевле, и я жалею сейчас, что равнодушно проходил мимо полок с неизвестным мне Стивеном Кингом. При всех недостатках, они не были, как мне тогда казалось "макулатурой". Азимов, Брэдбери, Гаррисон, Кларк, Саймак, Шекли - я скупал все сборники и никак не мог насытиться и утолить многолетний книжный голод.

Обычно поздно, часам к одиннадцати вечера, вернувшись с работы - домой приходил, практически, только ночевать, после ужина я садился читать техническую литературу на английском - сколько хватало сил, а заканчивал день уже в постели, засыпая с недочитанным фантастическим сюжетом в руках.

Но вот, ни одежды, ни обуви среди моих покупок не было. Я не задумывался даже, что где-то есть такие магазины, где торгуют вещами - кроме книг, покупал только еду и дискеты.

Оглядев еще раз себя, я ответил, что нет - ни одежды, ни обуви за последний год не покупал. - А, ну да, - заметила Нэта - вы же все привезли с собой. И перешла к следующему.