Март-Зимобор

Повесть (14+) о сложности любви и опрометчивости поступков...
Упоминаемая в повести Масленица бывает, согласно церковному календарю, и в феврале и в марте, что не отражается на принципе «проводов Зимы».
* * * * *

Пролог.

Чуден месяц март! Ещё не весна, но уже и не зима… День с ночью на сОроки сравняются, и пойдёт «солнце – к лету, зима – на мороз»! Будут ли морозы, одному Богу ведомо, но то, что с каждым днём света станет прибывать – несомненно.
Осядут снега и появятся докучливые лужи; зазвенят ручьи и понесут талую воду в реки; а те разольются полой водой, омоют промёрзшую землю, и расцветёт она благодарным буйным цветом…
А пока ещё – холодно. Хотя небо уже высоко и сине! Словно натаскали его перелётные птицы из южных стран, где людям неведомы невзгоды снежной зимы, но не ведома и широта развесёлой Масленицы!

На «Евдокию-Плющиху», что 14 марта, – первая несмелая капель и первая робкая проталина, от ещё пугливого тепла оседают и «плющатся» снега. Поутру вычисти крышу, а вечером приметь длину сосулек – вот тебе и прогноз погоды! «На Плющиху нет воды – знать в апреле нет травы», «На Плющиху – погоже, всё лето – пригоже»…
Издавна молодёжь с детворой в этот день кликала весну: выходила на пригорок или забиралась на крышу овина, пела «веснянки» и следила, чтоб малышня сосулек не грызла, хотя и нет по весне ничего слаще!..
 
Юная красавица Маша, бойкая девица лет пятнадцати, ловкая и гибкая, глазастая да румяная, забралась на овин вместе с ребятнёй из окрестных домов. Малышня уже скатилась, словно с горки, с заснеженной крыши в огромный сугроб, ломая хрустящую ледяную корку на его макушке!.. И Маша скатилась бы, но неловко перед «ухажёром» – соседским парнем Гошей. Ему уже скоро семнадцать, а он всё ещё – ребёнок, падок на детские шалости и проказы, но сейчас сидит смирно на коньке крыши, рядом с девушкой, и собирается с духом что-то рассказать…

Вчера «брякнул» парень деду, что женился бы на Маше, а тот взъерепенился и раскричался: «На внучке кикиморы? Ты, Егорий, совсем – дурак!»…
Маша рассмеялась на слова о женитьбе, но сразу же надула губки:
– Почему это «на внучке кикиморы»?
– А почему дед Касьян твою бабку зовёт Марой?..
– Мара это Маруся. Я тоже Маруся, раз Мария, – Маша передёрнула плечами.
– Тоже кикимора! – парень, дразня девчонку, показал язык.
– Перестань! – девушка задумалась, – Что-то здесь не так… Есть какая-то тайна!..
– Надо выведать, пока ещё старики живы!
– Только, пожалуйста, без «пока»! – Маша покрутила пальчиком у своего виска.
– Да ладно тебе! Давай ты узнаёшь о моих, а я – о твоих! О себе-то они правды не скажут…
Девушка, кивнув головой, счастливо улыбнулась и запела «веснянку»:
«Солнышко-вёдрышко!
Видишь ли Ягу, ведьму-Зиму?
От Весны ли пятится,
От красавицы бежит,
В мешке стужу несёт,
Холод на землю трясёт?»…

* * * * *

Глава 1-я. Сороки.

Дед Касьян, домосед и ворчун, рождённый в день «Касьяна-Немилостивого», что 13 марта, оправдывал своё имя – «Касьян на что взглянет, всё вянет», но было у него и великое достоинство – домовитость и «правильность»! Гордый собой, смотрел он вокруг строго и требовательно, потому и побаивались его все, кроме внука Егорки…
В жаркой бане, протопленной «по чёрному», дед с внуком замачивают веники: берёзовый – для духа, можжевеловый – для бодрости, эвкалиптовый – для здоровья. Из деревянного ушата поднимается духмяный пар и смешивается с легким осиновым дымком. Ещё немного сквозняка, и можно будет затворить низкую дверь, брызнуть на раскалённые камни хлебным квасом и – на полок!..

– Дедуль, почему сегодня – «сОроки»? Потому, что проталины? Кругом – чёрно-бело, как сорОка?
– Ну не один же день земля – пегая… А ты – молодец! Сам спрашиваешь, сам отвечаешь, – дед беззлобно ухмыльнулся.
– Почему на «сОроки» обязательна баня? – Гоша старается разговорить деда.
– Старый обычай. Кто завёл – уж и неведомо. Если не ошибаюсь, в Армении был отряд из сорока воинов-христиан. Сорок юношей таких, как ты. Язычники взяли их в плен и в лютую стужу загнали в озеро, а на берегу затопили баню. Дескать, кто отступится от друзей и веры отцов – беги в тепло! Один и побежал, но на пороге бани вспыхнул, как свеча, и сгорел дотла... Удивились все, и пленники и охранники. А один из охранявших скинул одежду и встал на место предавшего –  сомкнул строй христиан!.. – дед сдвинул нависшие брови, словно прикрыл ими глаза.
– И что потом?..
– А что потом!.. Ведомо – порубили парней на куски, пожгли да в воду бросили…
– Крокодилам! – зря парень хихикнул…
– Э-э-эх, болобол!.. Тебя бы бросить крокодилам, – дед отвесил внуку подзатыльник и договорил, – В честь них 22 марта и назван «сОроки». А те мученики стали символом мужества, воинского братства и веры...
– Поэтому в прорубь ныряем? – парень почесал ушибленный затылок, – чтобы мужество…
Вошедший отец хлопнул дверью, радостно загоготал и не дал Гоше договорить.

А Маша в сОроки месила сдобное тесто для традиционных «жаворонков», печенья в виде птичек, и «пытала» бабушку Марусю:
– Бабуль, почему – «жаворонки»? Ещё же холодно.
– А ты выйди в поле да прислушайся, может жаворонка и услышишь! На «сОроки» аж сорок птиц прилетают, – и бабуля неожиданно запела тонким голоском:
«Жаворонки, прилетите,
Студёну зиму унесите,
Тёплу вёсну принесите.
Зима нам надоела,
Весь хлеб у нас поела»…
Внучка подхватила старинный напев-заклинание, но заметив, что бабка готовится заложить в печенья монетку, фасолину и перстенёк, замахала руками, подняв облачко душистой муки:
– Ну что ты опять со своими сюрпризами! Ерунда всё это, только зубы ломать…
– Может быть ты и права… – бабушка кивнула и задумалась, словно ушла в себя…
Вспомнила, как лет сто назад выпало ей печенье с колечком внутри – к свадьбе, а её любимому Касьяну – со щепкой,  ко гробу…

* * * * *

Глава 2-я. Мара-Маруся.

Имя «Мара» девочке дали в детском Доме. Своё имя пятилетний черноглазый подкидыш, видимо не понимая по-русски, назвать не смог, прозвище «Кикимора» пристало позже...
В сказках про кикимору сказывают: «Тонёшенька, чернёшенька, голова у неё малым-малёшенька, а туловище не спознать соломиной. Если не взлюбит хозяина, то будет всё швырять, бросать, передвигать и совсем выживет из избы. Прохожим подбрасывает камень под ноги, проезжим – под колёса»… Словно с Мары списано!..
Прошло время, и выросла своенравная девочка в тихую девушку, что ни с кем не спорила, но в упрямстве была крепче осла, того, что упрям – в свою пользу! Всё молчала, да посматривала искоса, и обидчикам от этого взгляда было не по себе.

В детском Доме на сон грядущий ребятня развлекалась сказками и верованиями, что в потёмках спален пересказывал кто-нибудь из местных «талантов».
17 марта, в день «Герасима-Грачевника», непременно вспоминали истории двух Герасимов: вологодского чудотворца преподобного Герасима, что основал недалёкий монастырь, где тайком от начальства крестили детдомовских «нехристей», и святого Герасима, что в «иорданской земле» основал строгую обитель с правилами детдома.
История иорданского Герасима была всеми любима. В ней за вечно голодным святым всюду ходил ручной лев, который после смерти святого умер от тоски и был похоронен рядом. Даже игру детдомовцы придумали «Герасим и лев»: за «хозяином» на четвереньках ходил «лев» и рычал на всех вокруг, получая за это «хозяйское» печенье в полдник. Воспитатели за игру и «хозяина» и «льва» бранили, но искоренить так и не смогли – постоянно находились и «повелитель» и желающий ради печенья ходить на четвереньках…

Вспоминая вологодского чудотворца, который «пришёл из тёплого Киева в дремучий лес за Кайсаровым ручьём, благословил малый посад, и разросся тот в городок Вологду», непременно рассказывали страшилки про лесную нечисть, что изгонял чудотворец: про водяных и русалок, домовых и кикимор...
Рассказчик в темноте спальни махал, словно крыльями, накинутой на плечи простынёй, и, стоя на кровати, таинственным полушёпотом причитал: «Только в день Герасима-Грачевника можно изгнать зловредную кикимору! Что приходит в избу никем не знаючи, поселяется за печку никем не ведаючи, стучит-гремит от утра до вечеру, с вечера до полуночи свистит и шипит по углам, со полуночи до белу свету прядёт кудель конопельную, сучит пряжу пеньковую…» Малышня от страха прятала головы под одеяла!
Мара не пугалась, не визжала и под одеяло не пряталась, хотя были желающие трижды плюнуть через плечо, почему-то в её сторону. Задумчиво, словно ту самую «кудель», плела и расплетала свою тёмную косу и воображала как «кто-то возьмёт её за руку и…». Шли годы – девочка взрослела, но всё продолжала верить, что прилетят грачи, наступит день Герасима-Грачевника, и переменится её судьба!..

И вот в пятнадцатую для Мары весну сорокалетний завхоз, перещупавший всех нянек в детдоме и не раз слышавший смех: «Арбуз большой, а хвостик – маленький!», решил, что изгой среди детей, и неумеха среди взрослых, сможет стать ему покладистой женой. Отвергнутая жестоким детским коллективом, гордая и вечно голодная «черномазая» была покорена неожиданным вниманием и сладкими булочками, но более всего новом именем – Маруся, как ласково величал её «престарелый ухажёр».
Детский дом, расположенный в старом барском имении недалёко от трассы, но далеко от городка, жил по своим неписаным законам. «Влюблённая пара» своих отношений не скрывала, и, глядя на них, взрослые – морщились, мальчишки – грязно обзывались, девчонки – завидовали. А сердобольная кухарка, местная сказительница, неустанно твердила старинный наговор: «Придёт Герасим-грачевник – уведёт Кикимору за собой!»… Каково было несчастной девчушке, никто не задумывался.
По совету «мужа», Мара-Маруся поступила в медицинское училище и уехала в город, но каждые каникулы почему-то возвращалась… Может быть, просто некуда было ей податься! Удивила всех, что и дипломированной медсестрой вернулась работать в «родные пенаты», став Марией Кирилловной – на бумаге, Марусей – для одряхлеющего «мужа», для прочих – Марой в глаза, Кикиморой – за спиной…

Как для каждой Ассоль есть Грей, так для каждой кикиморы есть Герасим. И случилось чудо! Правда, явился «суженый» не в день «Грачевника», но звали его – Герасим, и был у него дрессированный «почти лев» – огромный короткохвостый пес-алабай.
Поселили командировочного, наладчика газового оборудования, в чердачной комнатушке с круглым окошечком на широкий двор и трассу за редким перелеском. В другое время комнатка была пыльной кладовкой, и вела в неё узкая скрипучая лесенка с крошечной площадкой у двери. На этой площадке поселили Муму. Конечно же, пса Герасима звали Муму! Что заставило всех обитателей детдома вспомнить про библиотеку и Тургенева.

Высокий, с «саженью в плечах», золотистым вихром и смеющимися небесной голубизной глазами, парень без труда влюбил в себя женское население Дома, и не только! Мальчишки стали в подражание красавцу расхаживать, заложив левую руку за спину, а малышня бегала стайкой по пятам и заливалась счастливым смехом над проказами добродушного пса.
Герасим виртуозно играл несколько мелодий на маленькой деревянной флейте, что постоянно торчала у него на спине из-за пояса. Чаще это были грустные протяжные мелодии, от которых сердце вздрагивало непролитыми слезами. Сивый пёс садился у ног, запрокидывал короткоухую голову и выл жалобно, безошибочно вторя мелодии. А если Герасим наигрывал «плясовую», пёс бегал кругами, вертелся на одном месте, подвизгивал, как щенок, и тявкал дробно, словно смеясь!..
Лишь Мара посматривала на всеобщих любимцев искоса и держалась в стороне, чем радовала мужа…

«В котельной обварился струёй пара!!!» – известие долетело до медсестры быстрее молнии!..
Мара «взлетела» по шаткой лесенке! Переступила глухо зарычавшего пса. Толкнула дверь в сумрак клетушки… Полумрак и едва уловимый запах мужского одеколона… На косой стене – Любкин коврик с оленями; под ним – пара матрасов, лишней кровати не нашлось, и стёганое лоскутное одеяло Марковны; перед постелью – вязаный половичок Зои Сергеевны; на полу, возле стула с одеждой, – высокая ваза из учительской с веткой рябины, увядшие листья и алые гроздьями ягод. Холодно...
Маруся встала на колени и, вдыхая запах молодого сильного тела, коснулась ошпаренного плеча…
Весь Дом уже угомонился, сонно засопел, захрапел и запричмокивал во сне, а медсестра всё ещё «делала перевязку». Завхоз ходил по коридорам, заглядывая в комнаты, но так и не поднялся наверх… Мягкие шаги его стоптанных валенок затихли лишь под утро…
В предрассветном сумраке, ни с кем не прощаясь и ничего не взяв из вещей, по чистоте первого снега Маруся ушла… Впереди бежал пёс, рядом – тёплое плечо, позади – зависимость и унижения…
 На ледяном ветру вдоль трассы молодую пару с собакой подобрал рейсовый автобус, чихнул вонючей копотью и пополз на крутой взгорок, в сторону чуть зеленеющего неба!..

* * * * *

Глава 3-я. Жаворонки.

…Герасим привёз полу-жену к родительскому новогоднему столу...
После боя курантов и звона хрусталя, балагур и весельчак, скрывая смущение от пристального взгляда родни, рассказал об истории знакомства со своей суженой и, не подумав, о старинном наговоре «Герасим и кикимора», чем «перетащил» ненавистную кличку на новое место жительства. И развернувшееся от счастья первой любви сердечко неуверенной в себе девушки вдруг… захлопнулось!..

Никого не спросясь, молодые поселились в родительском доме, и вскоре стало ясно, что Маруся беременна… И вновь удар! Уже от мягкой и приветливой Евдокии, что была «вроде как свекровь». Посмотрев на Мару исподлобья, та справедливо спросила: «Чей ребёнок?». А Мара и сама не знала…
Гера, как звали домашние Герасима, о женитьбе не заговаривал, Маруся же даже намекнуть не смела. Жила «за печкою», не поднимая глаз, – ни жена, ни невеста, ни дальняя родственница! О чем думалось ей в душные ночи на мягкой перине рядом с тёплым, вдруг опостылевшим, плечом?.. «С нерождённым ребёнком воротиться и услышать тот же вопрос?! А дальше? Казённая жизнь «на ветру» и впроголодь… Нет, обратной дороги – нет!».

А совсем рядом была жизнь другая!..
Двойняшка Геры – Дуня, с такими же смеющимися глазами, статная, чуть полноватая, но стройная, с золотистой косой толщиной в руку вокруг умной головы, совсем недавно вышла замуж за пришлого Касьяна. Молодая семья была тихо счастлива и самостоятельно строила быт, обещавший стать «полной чашей».
Ещё до свадьбы зять наотрез отказался стать «примаком», хотя своего жилья не имел. Старики уступили просьбам дочери, и молодожёны поселились в недостроенном доме, огромном «пятистенке», который был заложен родителями для сына – шалопая Герасима.
Касьян возглавил «шабашников», местных строителей, и держал бригаду «в жёсткой узде». Длинный и прямой, как жердь, худой, но жилистый, сам работал, как чёрт, и другим спуску не давал. Ни о загулах, ни о пьянках среди строителей и помыслить никто не смел. Потому и решили старики, что со временем срубит зять новый дом и для шурина, которому сейчас с родителями жилось куда как легче!..

Дуняша, в больнице – Дарья Ильинична, была доктором даже очень хорошим, потому без особого труда устроила Марусю к себе медсестрой и стала считать её подругой и наперсницей… А та, молча слушала счастливые планы молодухи, и завистливо посматривала на её мужа…
Как-то Дуняша попеняла брату, что живёт он «не по-людски», но тот лишь засмеялся, схватил сестру в охапку, закружил вокруг себя и, поцеловав в щёку, сказал: «Пусть родит». Больше на эту тему в семье не заговаривали.

А что Маруся?
Свёкры верили народным приметам. Желая старикам отплатить за самой же надуманные обиды, 13 марта, обутая и одетая, уселась в сенях – «ждать света»! Дескать, нельзя в день Касьяна-Немилостивого выходить на улицу до восхода солнца – чтобы не случилось какой-нибудь беды. Да ещё, подперев кулачком щёку, запричитала: «У Касьяна взгляд недобрый: если взглянет на скотину – околеет скотина, взглянет на лес – лес погибнет, взглянет на человека – будет тому человеку великое несчастье». Знала, что старики, в противовес сыну-лоботрясу, в зяте души не чают!..
Ну и получила в отместку! Через четыре дня, на Герасима-Грачевника, свекровь стала окуривать дом тлеющей полынью, приговаривая: «Ах ты гой еси, кикимора домовая, уходи поскорее прочь!»…
Конечно, Мара не верила в «эту лабуду», потому без страха на «Сорок Мучеников», что через пять дней, тайком вложила в «жаворонки» щепки, жестоко веселясь про себя: «Пусть порадуются!».

По старинному обычаю «приманивая весну», женская половина семьи пекла печенья в виде птичек не только для себя, но и для угощенья. Аромат ванили, корицы и сладкой патоки смешался с дымком русской печи, заполнил весь дом и, душистыми волнами вытекая в дверь и форточки, смешался во дворе с яблочным запахом оттепели. В дом впустили Муму, и огромный пёс занял полприхожей, всё норовил пробраться в кухню, откуда ему протягивали бракованную, подгоревшую или кривоватую, выпечку.
Отборные, расписанные цветной патокой, «жаворонки» сложили в плетёные корзиночки и поставцы. Свекровь распалила пузатый самовар, а Дуняша в вазочки налила варенье – вишнёвое баз косточек, душистое клубничное, горьковатое брусничное и совсем пресное из морошки. Мужики после бани, весёлые и шумные, как всегда стали клянчить наливочку, а мать на них ворчать и шутливо браниться. Муму вернули в будку, и вся семья, в шесть ртов, уселась за праздничный нарядный стол!..

А Маре – не до веселья: искоса следит она за каждым «жаворонком»… Все старается свёкрам подсунуть «своих» птичек…  Но не судьба!..
Самой же, предсказуемо досталась обсыпанная корицей сладкая «птаха» с проволочным колечком внутри – к свадьбе… Но Гера лишь рассмеялся, поцеловал «невесту» в щёку и промолчал. Мара на него не обиделась, но и колечку – не порадовалась. Надоедливой мухой билось в её сердечке и жужжало в голове: «Где же щепки?!»
После застолья, свекровь вышла на улицу и большую часть печенья раздала встречным-поперечным и соседским детям, что бегали по дворам с песнями-веснянками; часть угощенья Дуня отнесла в больницу, малую толику – себе домой.

Ночью проснулась Мара вдруг!.. Полежала в душной темноте, прислушиваясь к себе: «Может толкнул ребёнок? Нет, ещё рано… Так что же?» Что разбудило Марусю и заставило болезненно сжаться её сердечко?..
Поднялась и потихоньку, чтоб никого не разбудить, прошла на кухню. Налила в чашку холодного кипятка и надкусила печенье. «Печенье! Запах печенья пропитал весь дом, вот оно и снилось… Нет… Было ещё что-то…». Маруся сидит, зябко поёживаясь, не идёт в тёплую постель – старается за «хвостик» распутать свой тревожный сон…

«Глаза! Карие, с поволокой… Глянули в душу и заставили очнуться… Но чьи?» Поджала под себя замёрзшие ноги и стала перебирать всех знакомых, и мужчин и женщин, – у кого «такие» глаза? Совсем замёрзла и вернулась под бочёк мужа.
Угнездилась в тепле пуховой перины, стала задрёмывать и вдруг!.. «Так это же… глаза Касьяна! Ну да, его тёмные, как смоль, волосы над высоким лбом, густые брови вразлёт и внимательный строгий взгляд, словно ведает о тебе то, что и сама не знаешь… Почему такой сон?.. К чему!..». Сердце вновь заныло – вспомнились щепки, что спрятала в печенье, стало стыдно и горько… «Узнал бы Касьян, он бы…» И до утра «проговорила» бедняжка с золовкиным мужем, как со своей совестью.

Дуняша ушла с работы ещё до обеда. «Потерянная» вернулась домой и встретила мужа. Оба удивились друг-другу: у неё – дежурство в больнице, он – никогда не обедал дома, а наскоро перекусывал с рабочими на «объекте». Машинально накрыла на стол, но сама к еде не притронулась.
– У меня умер больной… –  Дуня грустно смотрела, как муж сгорбился над тарелкой.
– …? – Касьян перестал жевать и вопросительно посмотрел на жену, заметил опущенные плечи.
– Вчера ему выпало печенье со щепкой, и в ночь – умер…
– Почему ты себя винишь? – отставил тарелку.
– Он съел «моё» печенье, – испуганно добавила – Я щепок не клала!
– Ты же – врач! А не бабка-гадалка… – взялся за подстаканник и надкусил «птаху»…
Из надкусанного печенья торчала… маленькая щепка!!!

Глава 4-я. Встреча.

«Честная, широкая и весёлая, обжорная да пьяная, боярыня-разорительница Масленица!!!
Масленица-блиноеда,
Масленица-жироеда,
Масленица-обируха,
Масленица-обмануха!»
Неделю перед Великим постом и «язычники», и верующие во Христа, и не верующие ни во что,  не соблюдающие посты и живущие «постной» жизнью – стараются провести как можно веселее! Даже если не стараешься – всеобщее веселье подхватит, закружит, зачудит, обкормит! Под ещё робко пригревающим солнышком и под звон несмелой капели люди дурачатся, смеются даже малой шутке и объедаются, словно враги своим животам!.. Всем надоела зима, вот и едят румяные блины, будто лакомятся маленькими солнышками!..
Чтобы не растеряться в кутерьме развлечений и застолий, разбили Масленицу по дням недели. Понедельник именуется «встреча», это – день подготовки к самому гулянью...

Гера с отцом утром пораньше ушли к Касьяну, на поселковую площадь, доделать и опробовать пару новых качелей для детей и взрослых. Там же, на высоком берегу промёрзшей до дна Вилюйки, ещё вчера, перенеся законный выходной, бригада Касьяна возвела роскошную снежную крепость с ледяными зубцами и маленькими бойницами. В ночь пожарной машиной залили пару скатов к реке – получились знатные горки!.. К полудню на площади откроют торговлю балаганы, возле них, на дощатой сцене, всю неделю будут петь и дурачиться местные «артисты», обещан и кукольный спектакль…

А в родительском доме три кухарки – Евдокия, дочка Дуняша и невестка Мара – в муке и передниках «колдовали» на жаркой кухне у русской печи:
«Масленицу-кривошейку,
Встретим хорошенько!
С блинами, с каравайцами,
С сырами да с икоркою!»…

В детдоме на Масленицу детей потчевали оладьями с жиденьким сиропчиком, водили нудным хороводом вокруг большой страшной и чумазой куклы на шесте, которую потом убирали в кладовку до следующей весны, – и всё. В голодные годы учёбы у Мары и того не было…
А здесь…Такого «разгула» она и представить себе не могла!.. Оладьи и оладушки, блины и блинчики – с икрой и селёдочкой, с мёдом и вареньицем, с маслом, со сметанкой да молочком «вприхлёбку»… Пироги во весь противень и маленькие пирожки – с рыбой, с визигой и яйцом, с гречей и луком, с яблоками и ягодой… Чтоб были утром и вечером, на обед и посерёд ночи! Помешательство…

– Первый блин – комом… – Мара соскребла прилипший блин с чугунной сковороды.
– Не комом, а Комам! – у Дуняши блин тоже прилип.
– Какая разница?.. – отёрла Мара вспотевший лоб.
– Комок – бракованный блин, а Ком – тотемное животное, пращур… Сначала надо накормить его! – Евдокия улыбнулась неведению невестки.
– Кого? – Мара покосилась на золовку.
– Ну, у кого – кого! У кого – волка, у кого – медведя, а кому и заяц – родня! – весело рассмеялась, запрокинув голову и махнув русой косой, Дуняша.
– А ты кого кормить будешь? – Маре почему-то стало обидно.
– А я Муму отдам! Пёс не пращур, но почти родня!.. – Дуня совсем развеселилась и запела, – Первый блин – Комам, а второй – знакомым, третий – родне, а четвертый – мне!..
– Девчонки, смотрите за пирогами, болтушки!.. – Евдокия осторожно поправила лямку фартука, что соскользнула с плеча невестки, и, помолчав, добавила, – Первые блины раньше отдавали нищим на помин души усопших… Блины так и звали – «поминальные».
У Дуни веселье словно стёрли с лица. Она вдруг заторопилась и, сославшись на ночное дежурство, вскоре ушла. Касьян, пришедший к тёще за женой, удивился, что её не застал. Не раздеваясь, торопливо сжевал блин прямо в прихожей и, взяв корзинку с приготовленными на завтрашний день пирожками, тоже заспешил домой…
Вечер в семьях прошёл как-то комом – каждая из трёх хозяек думала о чём-то своём невесёлом, все постарались лечь спать пораньше… А Маре вновь приснились те карие глаза, и смотрели они с укоризной…

Глава 5-я. Заигрыши.

Вторник Масленицы – «заигрыши», это день соседей и знакомых. Потому каждый из работников посчитал долгом заглянуть к своему «хозяину».
Касьян, памятуя о недочётах прошлогодних «заигрышей», распалил плиту в промёрзшей летней кухне и по мере прихода гостей бросал на жаровню куски замаринованного мяса, а Евдокия суетилась в доме с непременными блинами. Накормить «домашней едой» более тридцати человек – задача для любой хозяйки не из лёгких!.. Правда и гости приходили не с пустыми руками: квашеная капуста и мочёные яблоки, маринованные овощи и копчёная рыба, пирожки, ватрушки, мёд и пахнущие смородиновым листом солёные грузди были принесены из дома или куплены в балаганчиках на площади и дополняли хозяйское угощение с незатейливой выпивкой...

В поздних сумерках к своякам заглянули и Гера с Марой...
– Полускоромная неделя, а от вас мясом тянет на всю улицу!.. – Гера сжал ладонь зятя и нарочито облизнулся.
– «Трудникам» можно, да и не накормить мужиков блинами, – Касьян, уже под хмельком, несмотря на личный «сухой закон», сдержанно улыбнулся, – Кажись хватит, пошли в дом!..
В просторной горнице, совмещённой с кухней, за парой сдвинутых столов на стульях, табуретах и скамьях расселись довольные захмелевшие мужики из числа «приближённых», праздник предсказуемо уже перетёк в производственное собрание...
Мужики, перебивая друг-друга, вспыхивая и беззлобно бранясь, обсуждали законченные объекты и предстоящие договоры, справедливость оплаты и несправедливость штрафов… Касьян, незаметно пересев на диван, сделал вид что задремал, внимательно слушая и наблюдая за компанией сквозь ресницы: что у трезвого – на уме, то у пьяного – на языке…
Уже никого не интересовало угощение: ни местные караси, запечённые в сметане, ни привозная слабосолёная форель, мочёная брусника и маринованный чеснок заветривались в глиняных мисочках, пирожки и блины подсыхали, а салаты раскисали в подсолнечном масле…

Дуня по-хозяйски осмотрела стол – «у всех ли всё есть?». Не чуя ног от дневной беготни «плита – стол, стол – плита», поманила сиротливо сидевшую за столом золовку в спальню. Как две подружки, забрались они на кровать под колючий плед и, чтобы развлечь, открыла Дуняша «Свадебный альбом»…
– Как ты такого мужика отхватила?.. – Мара, хрустя душистым маринованным яблоком и перелистывая «страницы счастья», готова была расплакаться от  зависти…
– Не без труда!.. – Дуня устроилась поудобнее в подушках, – Век бы не женился, всё некогда! Так и живём под плакатом «Некогда!». Не человек, а ходячее «Дело»…
– Но ведь как-то сладила?
– Он привёз в больницу рабочего с переломом ноги, – Дуня лукаво улыбнулась, вспомнив счастье первых дней знакомства, – ухаживал за ним, как за ребёнком!.. Вот и подумалось: «Мне б такого мужика, отца деткам!» Он – в больницу, я – ему на глаза… «Ненароком» в дом заманила, пригрела-прикормила и не только… А потом объявила о беременности!.. 
– …? – Мара удивлённо покосилась на фигуру золовки.
– Соврала. Знала, что Касьян – мужик порядочный, от дитё не откажется…
– А беременность рассосалась?.. – Мара инстинктивно провела рукой по своему уже округлившемуся животу...
– Уже после свадьбы сказала, что от его прыти – скинула… Мужики – народ глупый, только говорить им об этом не надо! – запрокинула голову и, показав розовое нёбо, залилась пьяным смехом…

И в душе Мары шевельнулась кикимора, шепнув: «А ведь мог быть моим!», мысль «Как бы встретились?» почему-то в голову не пришла. Чтобы скрыть недоброе выражение лица от развеселившейся золовки, отложила на прикроватный столик недогрызанное яблоко, торопливо долистала альбом, не слушая хвастливый рассказ о приданом, и спрыгнула с постели, что стала жечь, словно раскалённая сковорода…
Геру вытащить из-за стола оказалось трудно… Уже захмелевший он шутливо упирался, стучал по столу кулаком, дескать «Знай, жена, своё место!», и лишь слова Касьяна, что «перечить хозяйке – не к добру» и глухой ропот рабочих, которым «чужак» был втягость, заставили балагура, обняв жену, отправиться восвояси.
Дуняша успела задремать и проводить родню не вышла, Касьян распрощался с ними на морозном крыльце и, вернувшись в дом, остановился в дверях душной комнаты... Пьяный разговор за неопрятным столом вяло шёл о нём… И вдруг подумалось: «Поминки… Вот так же будут балаболить… На кого дело оставлю?», всплыло воспоминание о печенье со щепкой и испортило вечер...

Глава 6-я. Лакомка.

В среду Масленицы, что зовётся «лакомка», по обычаю тёща потчует зятя. Вот хозяйка с утра и прибирала без того «начищенный» дом, только сама готовила угощенье, не давая домочадцам даже попробовать, чем смешила мужа и раздражали сына с невесткой…
– К чему так стараться, не голодные придут… – не удержалась Мара.
– Сытого накормить труднее, чем голодного… Ну и пример!.. – Евдокия любовно провела ладонью по накрахмаленной скатерти, уставленной праздничной посудой с разносолами.
– Показуха! Или возмещение обмана?.. – вырвалось нечаянно у Мары глупейшая фраза.
– Ты о чём, голубушка?.. Начала, так говори! – свекровь властно развернула к себе лицом невестку за худенькие плечи и не заметила вошедшего в комнату Касьяна…
– Наврали дураку про беременность!.. Работника в дом заполучили, от Геры-то проку – не много!
Не Мара, а кикимора одним взглядом оценила и округлившиеся глаза ненавистной свекрови, и вытянувшееся лицо Касьяна, и радостную улыбку Дуняши за спиной мужа, она не слышала произнесённых слов и потому приветливо поздоровалась...
Не сговариваясь, все трое – ошарашенная Евдокия, её зять и невестка – сделали вид, что неуместно откровенной тирады не было, лишь изредка, уже за праздничным столом, бросали друг на друга испытующие взгляды, словно стараясь понять – что же теперь!..

Стала ли нечаянно услышанная фраза для Касьяна ударом? Нет.
Как человек Дела, он встречался с корыстью постоянно и считал её – естественной. О другой, может быть и лучшей,  жизни мечтать было некогда!.. Женился бы, не будь обмана? Лишние траты и хлопоты!.. А Дуняша – хороша собой, заботлива, откровенно-нежна и хлопотлива. Правда, раздражали безалаберность и расточительность её родни, но Касьян и сам понимал, что это – лучший противовес его природной педантичности и прижимистости…
И всё же!.. От нечаянно раскрытого обмана что-то хрустнуло в прагматичной душе – идеально-уютный радужный мирок семьи, вдруг!.. Стал зябким и привычно-серым, как всё за пределами дома.
За нарядным хлебосольным столом то и дело повисала неловкая тишина, заставлявшая Геру недоумённо переглядываться с отцом. Каждая из трёх женщин сосредоточенно думала о своём: Евдокия – «Слышал ли зять?..», Мара – «Так им и надо!..», Дуня – «Стоит ли всем рассказать о печеньях со щепкой для умершего пациента и мужа?..». Как всегда молчаливый Касьян окидывал домочадцев строгим взглядом, то и дело ловя себя на нелицеприятном «Пройдохи!». И всем казалось, что ледяной сквозняк выдул из «семейного очага» привычные тепло и радость встречи…

Желая всех растормошить, подвыпивший Гера опрометчиво привёл в дом юлящего от радости пса и стал наигрывать на деревянной флейте «плясовую». Огромной собаке негде было развернуться, да и пахло вокруг пьяняще вкусно! Муму ненароком опрокинул стул!.. Зацепил скатерть!.. Полетела на пол посуда, на радость вечно голодному псу… Женщины вскочили, запричитав хором, а Гера подтолкнул отца под локоть, смеясь: «Ишь, кикиморы заскакали!», а потом Касьяну: «Что такой хмурый? Аль помирать собрался?..».
Касьян сдвинул брови, почему-то ему подумалось: «Умру – всё останется этому оболтусу! Здоровый мужик, а всё сидит на шее родителей… Да ещё с чужой женой и незнамо чьим ребёнком!.. На много ли младше, а всё – дитя!». Резко став из-за стола, молча вышел из комнаты и, набросив куртку, хлопнул входной дверью. Следом Герасим вывел во двор виновато повизгивающего пса и возле конуры надел на него ошейник со звякнувшей цепью.

С высокого крыльца Касьян смотрел на эту пару друзей, что никак не могла расстаться... Но вот Гера поднялся по ступеням и спросил сигарету, зная, что шурин хоть сам и не курит, но носит пачку для «стрелков»…
– Как потеплеет, уеду. Найду работу по специальности, – Гера затянулся поморщившись.
– А Мара? Ребёнок?.. – Касьян встал от дымящего с наветренной стороны.
– Кикимора не пропадёт! Посмотрим, что ещё родится… – пьяно засмеялся.
– Ну ты и… хлюст! – Касьяна накрыла неведомо откуда взявшаяся злость на этого всем довольного бездельника.
– Нет, я – ухарь!
Зная, что «ухарь» – закупщик провизии (уха – любая похлёбка), Касьян не сразу понял, о чём это шурин, а тот, выпятив грудь и раскинув руки, запел:
– Ехал на ярмарку ухарь-купец, ухарь-купец удалой молодец!..
Муму запрыгал возле будки, завилял обрубком хвоста, тявканьем вторя хозяину...
– Клоун! – Касьян плюнул сквозь зубы под ноги шурину, не вспомнив про жену, спустился с крыльца и зашагал прочь со двора…

Глава 7-я. Разгуляй.

Четвёртый день Масленицы – «разгуляй», дополнительный выходной, и весь посёлок, сытый и полупьяный, постепенно выбирается на морозец!..
Жаждущие развлечений жители, нарядно одетые или ряженные в причудливые костюмы и диковинные маски, парами, компаниями и стайками потянулись к площади, где идёт бойкая торговля праздничной мишурой, едой и выпивкой...
Туда же, звеня бубенцами и колокольчиками, несутся лихие тройки и бойкие пары разномастных лошадей, запряжённые в широкие розвальни или нарядные возки, а обожравшиеся ленивые собаки неохотно тявкают или сердито гавкают им в след.
Улицы наполнились смехом, визгом, ржанием и лаем, задорными песнями и, не всегда приличными, частушками...
И вот уже ребятня и взрослые заспорили из-за места на качелях, а у снежной крепости две «армии» визжат от радости и бранятся от боли и холода, забрасывая друг-друга снежками, а то и льдинками!..
Визг и счастливый хохот стоит над рекой – с горок скатываются и стар и млад, кто на самодельных санях или покупных саночках, кто просто на дощечках и картонках!..

На сцене, что построена между торговых расписных балаганов, – обещанный кукольный спектакль то ли для детей, то ли для взрослых: Пертушка-проныра в ярком колпаке и с красным носом ладится о любви с пухлой бабой-Масленицей, а та его дурит и обманывает! Не поддаётся на уговоры сварливая красавица, и «добрый» Петрушка предлагает публике её сжечь, чтоб из пепла родилась на всё согласная Весна-девица! Народ свистит, улюлюкает и хохочет! Кто поддакивает Петрушке, кто бранит его, а герой поёт писклявым голоском:
«Обманула, провела,
До поста довела,
Всю еду взяла,
Дала редьки хвост
На Великий пост!»…
Всем миром договорились, что сожгут Масленицу в воскресенье, если она не одумается и до того времени не одарит ухажёра любовью. Публика довольна представлением, артисты – втрое! Шапки кукловодов наполняются медяками, а корзинки – провизией, купленной благодарными зрителями здесь же на площади.

Лишь убрали кукольный балаганчик, на сцене заныла и заорала череда безголосых певцов, а в заключение концерта – «Буза», старинный русский «боевой пляс»...
Молодые крепкие парни в косоворотках под звуки гармони, широко раскинув руки, пошли по кругу «гоголем», и вдруг!.. Коленца и руками и ногами, вприсядку и вприпрыжку! Кто-то сторонний полез на сцену танцевать «Барыню», но его скинули в снег и… пошло! Вроде бы всё – то же самое, только быстрее и ловчее! И это уже не коленца развесёлого танца, а приёмы рукопашного боя: замелькали спины-плечи, руки-ноги, кто-то ненароком сбил с ног… гармониста! Хохот и оханье! Гармонь – цела, а разгорячённые бузотёры и зрители толпой повалили к реке, миновав снежную крепость с шутейной баталией…

В вытоптанных камышах побросана одежда: вперемежку шапки и дублёнки, шарфы и куртки, рукавицы, перчатки, свитера и тулупы… На льду уже – две «стенки»: десятка три полуголых мужиков и парней выстроены по неизвестно какому принципу, стараются разгорячить себя и товарищей руганью в сторону соперников, в адрес «клятой» родни, надоевшей зимы и ненавистных начальников!.. Никто ни кого не слушает, лишь ждут первого удара, чтобы навалиться гурьбой: замахать кулаками, забодать хмельными головами, сгрести в охапку, надавить плечом… и согнать «неприятеля» к противоположному берегу!..

Напротив друг-друга (случайно ли?) оказались Касьян и Гера…
Чуть полноватый, с бело-розовой кожей, Гера, смеясь, подмигивает шурину и пританцовывает на запорошенном льду, а смуглый и жилистый Касьян спокойно прикидывает – как свалить «эту махину» одним ударом!.. Бить в голову – нельзя, однако…
Удар!!!
Боднув головой в сторону, парень всей тушей падает навзничь!!!
И понеслась «лава»! Сшиблись!.. Кулаки, плечи, локти, спина и грудь, ноги, лоб и затылок – всё защита и оружие!.. Вскрики, всхлипы, стоны!.. Вдох, выдох, мат!.. Бой!!!
А Касьян стоит на коленях над распростёртым телом и пытается понять, что произошло…

Глава 8-я. Тёщины вечёрки.

Пятница Масленицы – «тёщины вечёрки». Касьян вернулся из больницы лишь к вечеру и остановился у калитки, словно впервые увидев свой дом… Над розовым снегом крыши в бездонное небо поднимается золотистый дымок из оранжевого кирпича трубы, лиловые тени от старой липы, словно руки-крюки, охватили двор... Брезгливо вздрагивая мокрыми лапами, через первые проталины перебирается чей-то кот, остановился, прислушался к недалёкому кошачьему призыву и заторопился вновь, перепрыгивая лужицы и проваливаясь по брюхо в подтаявший снег.
«Охота – пуще неволи… Веснааа!.. А у меня – серая муть…» – Касьян с тоской посмотрел на призывный свет кухонного оконца, но не пошёл в дом, скинул на крыльцо куртку и шарф, взялся за лопату – сгрести снег, пока его не подморозило…
«Всего лишь один удар! В висок… – Касьян скрипнул зубами, – На кой чёрт?!»… Сотый раз спрашивал себя: «Зачем?!!», и не мог найти ответа. Гера не один после «разгуляя» в больнице, но в коме – только он…
В накинутом на плечи пушистом платке из дома вышла Дуняша, молча дождалась, пока муж остановится в позе «девушка с веслом», и, глядя в сторону, почти прошептала:
– Надо к маме пойти. И подарок есть…
– Какой подарок! В честь чего?.. – Касьян не смотрел на жену.
– Пусть будет в честь «8 марта»…


Осиротевший ещё в студенческие годы, Касьян справедливо почитал всегда доброжелательную тёщу, как мать, и теперь, подумав о ней, сжал черенок лопаты до боли в пальцах. «Вот тебе и «тёщины вечёрки» – к зятю на блины! Разве подарком возместить!..» – подумал со стыдом, даже пальцы на ногах поджались, но сказал совсем другое:
– Что за праздник «8 марта»?..
– Международный женский день, ты знаешь.
– Между какими народами? Корни «праздника» знаешь?.. – раздражённо воткнул лопату в сугроб.
– Трудящиеся Америки боролись за равноправие женщин… – Дуня уже пожалела о начатом разговоре.
– Ну-ну, – Касьян насмешливо посмотрел на жену, – «трудяги» секс-индустрии боролись за равноправие с клиентами: право самим покупать выпивку и делать ставки в рулетку… Достойно почитания! Американцы тоже празднуют?
– Ну зачем ты так? Это праздник весны!.. – Дуне захотелось заплакать.
– Весной запахло? Праздников и так через край! Хочешь сделать подарок? Не из семейного бюджета, – сам удивился тому, что сказал.
– Я работаю, и у меня свои деньги есть...
– Тогда и у меня – свои! Что дальше?.. – разговор переходил в перебранку.
– 23 февраля всех мужиков поздравляют, кто и не служил… – губы Дуни задрожали.
– Логично, поздравляем всех баб, хоть в «тех» домах и не трудились!
Касьян чувствовал, что его «несёт»! Сам был не рад, но не знал, как остановиться… Увидев, что жена готова расплакаться, осёкся но «поставил точку»:
– Мужики – защитники, не только те, что в армии. Я защищаю бюджет от лишних трат…
 А про себя подумал: «Сволочь я! Давно ли смотрел сверху вниз? А сам то…» И неожиданно обнял жену за плечи и прижал к груди. А она уткнулась носом в потную рубашку и тихо заплакала… О себе… О муже… О брате… О несправедливости жизни…

Глава 9-я. Золовкины посиделки.

В масленичную субботу, в «золовкины посиделки», Дуняша, вернее – Дарья Ильинична, дежурила сутки. После вечернего обхода, вернувшись в свой кабинет, села заполнять «истории болезни» и вдруг!.. Комната поплыла в сторону, норовя свалиться набок!..  Зазвенело в ушах, и облако серых мух застлало свет… Вскочила! Еле успела добежать до туалета и упала на колени перед унитазом, пахнущим хлоркой!.. Казалось – внутренности решили вырваться наружу!.. Поднялась струдом, вытирая холодный пот со лба… И вдруг, приложив ладонь к низу живота, улыбнулась: «Неужели?!». В следующее мгновение страх прошептал: «Душа в мир приходит на замену той, что уходит!», и радость открытия испарилась…

В больничной палате Мара, сидя рядом с постелью мужа, смотрела на его отёкшее лицо и в каком-то полузабытьи думала: «Как странно, пугала гробом других, впору – саван шить самой… Пошутила с бедой и накликала её на себя…» Острое чувство жалости, то ли к себе то ли к этому, ещё вчера сильному глупому мужчине, заставило подняться и выйти в пахнущий карболкой больничный коридор...
– Ну как?! – навстречу торопилась свекровь.
– Так же… – Мара дрогнула губами и обняла заплакавшую женщину.
– Иди, теперь моя смена, – свекровь отстранилась и утёрла лицо, – Я всё приготовила к «золовкиным посиделкам». Забирай Дуню, ей тоже пора домой…

И вот, две молодые женщины сидят в родительском доме за накрытым столом, не глядя друг на друга, и, думая каждая о своём... Чтобы прервать это тягостное молчание, на правах хозяйки, Мара:
– Так тихо, словно мы вдвоём на всём свете…
– Мама – в больнице, а отец ушёл к нам. Золовкины посиделки – вечер откровений, мужики ни к чему… – Дуне захотелось рассказать о беременности, но сказала другое, – Это Касьян ударил Геру, вчера признался.
– Зачем? – Мара потрясена, поймав удивлённый взгляд, уточнила, – Ударил зачем?..
А про себя подумала: «Копила обиды на непутёвого мужа, чужому «разумному» завидовала, а оно вон как повернулось!..»
– Сказал, что и сам не знает как получилось. Он вообще стал сам не свой… Как получил щепку в печенье… – Дуня всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
– Так вот где моя пакость!.. – проговорилась Мара, сама того не ожидая.
– Чтооо?! – у Дуни просохли слёзы.

И Мара рассказала золовке и про свой сон, и про обиду на свекровь и мужа, и про зависть, и про обманутые надежды, и про несчастное детство… Долго говорила Мара и становилась Марусей, словно прорвалась в её душе плотина, что годами держала и копила море обид. Не сказала только, что нарочно выдала тайну, опрометчиво открытую ей Дуняшей.
А Дуня слушала, молча, потому что сначала задыхалась от гнева, потом от жалости, потом от сочувствия...
И вот обнявшись, словно две сестры, сидят «соперницы» и заливают плечи друг-друга горючими сладкими слезами. Горючими – от потери ясного счастливого будущего, сладкими – от разделённого горя... А ведь могло бы всё быть иначе!..

Когда-то вечер масленичной субботы называли «целовником». Разудалые холостяки ватагами слонялись по улицам, подкарауливали парочки и срывали с жениха или мужа шапку, чтоб его «дражайшая половина» выкупала её поцелуями. Называлось это «солить рыжики на пост», почему – уже никто и не припомнит! Ходили охальники и по домам молодожёнов – «солить» поцелуями молодух, а те откупались угощением, непременно целуя мужа напоказ. Если хозяин был жаден или груб, то непрошенные гости валяли его в снегу, закапывали в сугроб, спьяну могли ещё и притоптать!..
Вот и рыдают, обнявшись, две молодухи, понимая, что остались позади поцелуи, а впереди – неизвестность, грозящая сиротством их нерождённым детям. Не очнётся Герасим – Касьян пойдёт под суд.

Во дворе залаял Муму, что вторые сутки не ел, а лишь глотал талый снег и скулил-выл по своему хозяину. Маруся судорожно вздохнула и, не утирая заплаканного лица, стала снимать серёжки, что купила с первой зарплаты...
– Мама сказала, что на то и «золовкины посиделки», чтобы  одарить золовку! У меня больше ничего нет.
Но Дуняша остановила её:
– Брось! Себя слышишь? Ты впервые сказала «мама»…
И Маруся замерла, задержав дыхание, словно прислушиваясь к новому для себя чувству… Одинаковые улыбки осветили девичьи лица!..

Глава 10-я. Прощёный день.

«Хоть с себя что заложить, а Масленицу – проводить»!.. Целую неделю пела-плясала, ела-пила, друг ко дружке в гости хаживала крещёная матушка-Русь, с гор каталась, в блинах валялась, в масле купалась!.. Воскресенье – «прощёный день».
Утром – застолья, качели, балаганы, катание с гор на санках и бои за снежную крепость до полного её разрушения, как последнего оплота опостылевшей зимы!.. Но вот подошло время главного действия – запалили огромный костёр с распрекрасной Масленицей!..
Неделю не только веселились, но, сдуру да спьяну, бедокурили и куролесили!.. За все людские прегрешения теперь ответит размалёванное соломенное чучело, воплощение зла и холода, что в природе и в душах… Глумятся над несчастным чучелом Масленицы то ли язычники то ли грешники, а безгрешных – нет! Кривляются и приплясывают, шумят и кричат, поют и кружатся в хороводе от пьянящей радости!..

«Прощёное воскресенье» – ещё и радость покаяния, с обретением прощения, за все прегрешения не только масленичной недели, но и всего года...
В сумерках кто-то, улюлюкая, покатит с горы подожженные обмотанные соломой колёса; а кто-то смиренно зажжёт свечу перед святыми образами, искренне раскаиваясь в прегрешениях вольных и невольных, а потом с лёгкой душой, омытой невидимыми чистыми слезами, станет просить прощения у родных и близких, у встречных-поперечных, кланяясь им в пояс и троекратно целуясь… чтобы потом вновь чудить и грешить ещё год!..

В храме, пропахшем воском и ладаном, укрывая ладонью трепетное пламя свечи, молясь или просто думая о сложности и простоте бытия, каждый из злополучной семьи на вопрос «За что?» смог бы получить ответ:
родители – «За бездумную любовь к своим детям…»,
Дуняша – «За обман и хитрость, которая невинной не бывает…»,
Маруся – «За злобу и зависть…»,
Касьян – «За гордыню…»,
Герасим – «За себялюбие…».
Но семья не в храме, а у постели Герасима. Он пришёл в себя!!!
Ещё слабый, улыбаясь родным, рассказывает как спал и во сне блуждал среди то ли стен, то ли туманов, то ли теней… Никак не мог понять, куда и зачем идёт, где выход и был ли вход… Вдруг, два белоголовых мальца взяли его с двух сторон за руки и вывели, под лай собаки, к свету… Больничной палаты!..
Мудрая Евдокия растолковала сон: «Бродил в своей глупости, а вывели тебя к разуму сын и племянник. В этот год в нашей семье будет два ребёнка! Всё плохое – позади!»…

«Масленицу провожали, ой ли лёли, провожали!
Во земельку закопали, ой ли лёли, закопали!
Водой лили, ноженькой топтали, ой ли лёли, притоптали!»
Вот и наступила весна! Март-Зимобор победит стужу! Вновь зазеленеет листва, зацветут луга, придёт лето с колосом, а за ним – осень с плодами. И «плоды» те будут по «семечку», что проснулось весной!..

* * * * *

Эпилог.

– Почему «Прощёное воскресенье» то в феврале, то, как в этот год, в марте? – Гоша, сидит на комьях снега от разрушенной крепости и задумчиво смотрит на полыхающее колесо. Оно, не желая падать, виляет на льду Вилюйки, разбрызгивая искры. Легкие пушистые снежинки, парашютисты пухлых облаков, наверное шипят, налету касаясь этих огненных светлячков…
– С понедельника начинается Великий пост до самой Пасхи, а её дата меняется, – Маша подышала на замёрзшие пальчики, варежки совсем промокли от липкого снега, и поёжилась от холода...
– Почему Пасха в разные дни, лучше и не спрашивать!.. – Гоша задорно рассмеялся. Не желая слушать заумные объяснения, сменил тему, – Из деда Касьяна я ничего не вытянул, он лишь бубнит: «Наказание без вины не бывает, а испытание – без награды!». А ты?..
– Бабушка Маруся, кажется, любит твоего деда… А вышла почему-то за моего…
– Потому мы и хоть дальняя, но родня!.. – Гоша отвернулся.
– Может мне только показалось… – девушка сделала вид, что не расслышала слов парня, – А ещё она сказала, что мы с тобою – совсем не родня!..
Гоша повернулся к подруге, в слабом свете лиловых сумерек стараясь увидеть выражение её лица. И, как у «истинной пары», у них вырвалось хором:
– Тайна!..
– Тайна!.. 


Рецензии
Очень понравилось! Такой язык чудесный! И очень душевно. Спасибо!

Даша Окунева   15.11.2018 19:48     Заявить о нарушении
Благодарю за отклик и высокую оценку!
С уважением.

Пушкина Галина   15.11.2018 23:09   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.