Продолжение 33 С гитарой по жизни

              После небольшого раздумья решил всё же продолжить.
                «Любовь нечаянно нагрянет…»
                (Когда ее активно ждешь)

Раиса снова ушла жить в квартиру сестры, правда, но через полгода вернулась. Сестра со своим гражданским мужем уехала в загранкомандировку. За эти полгода ее отсутствия в моей жизни многое изменилось. Из хороших для меня событий было то, что я дал свой первый сольный концерт в городском Доме ученых.

 На доске объявлений висела огромная афиша примерно такого содержания: «Такого то числа, в 19,00 состоится концерт гитариста любителя, инженера-технолога завода ЗИП Н. Т. Таратухина. В программе произведения композиторов Х. Турины, Ф. Тарреги, Х. Малатса, М. Понсе, Э. Вилла Лобоса, А. Иванова Крамского. Вход свободный». Начинал я свое выступление и тогда, и впоследствии с сочинения Х. Турины «Фандангильо». Пока пальцы выплетали испанские кружева этой чудесной музыки, я успевал успокоиться, переставал думать о слушателях. Затем последовали аналогичные концерты в краевой библиотеке и Доме пионеров.

Слушателей всегда было очень много и мне было приятно играть перед благодарной публикой. Почему меня постоянно тянуло к публичным выступлениям? Может быть это пошло после пения песен на рынках Львова? Но, скорее всего, это началось у меня с той поры, когда я начал играть в футбол за сборную города, области и военного округа. Конечно, футбол того времени нельзя сравнить с нынешним. Сейчас футбол более скоростной и более прагматичный. Мы играли, если можно так сказать, в «романтический» футбол. Защитники не бросались в жутких подкатах в ноги нападающим, грозя их вырвать вместе с мячом, не перекатывали подолгу мяч друг другу, и тем более, считалось зазорным, отпасовывать мяч вратарю без всякой на то надобности. Только вперед! А для нападающих это была эра демонстрации своей техники. Меня пьянила атмосфера стадиона, возбуждали крики болельщиков. Я чувствовал себя артистом и мне порой доставалось от тренеров за излишнюю игру на публику. Я воображал себя тореадором на испанской корриде, когда владея мячом уходил от бросавшихся на меня противников… И вот теперь гитара позволила мне вновь окунуться в атмосферу общения с публикой.

Вскоре случилось и событие, которое окончательно поставило точку на моей семейной жизни с Раей. Когда она ушла, я просто отдыхал от женщин, которые окружали меня с утра до позднего вечера и на работе, и дома. Но тоску на меня по понятной причине наводили матери - одиночки. Их в нашем доме было три. А одна, ее звали Светлана, порой меня доводила, как говорится, до белого каления. Еще задолго до разлада моей семейной жизни, когда я заходил на общую кухню, она всячески старалась меня чем-нибудь зацепить.
– Терпеть не могу, когда мужики крутятся на кухне, заглядывая бабам под юбки.
– Света, не волнуйся, под твою не заглядываю. Там ничего оригинального нет.
Если признаться честно, то я сильно лукавил. Даже в домашнем халатике она выглядела очень изящно, и я с удовольствием заглянул бы ей под юбку. Какая-то непреодолимая сила влекла меня к ней. Красавицей она не была, обладала внешностью самой обыкновенной, но покоряла меня своей женственностью. А еще мне нравились ее руки, о таких Сергей Есенин сказал: «пара лебедей». Была она небольшого роста, довольно подвижная. Ее голову украшали шикарные волосы, а насмешливая улыбка красивых, но очень язвительных губ вызывала у меня сладостное желание чем нибудь затронуть ее, зацепить. Она была разведена и имела дочь пяти лет, которую отдавала в круглосуточную группу садика, потому что работала в две смены мастером участка сборочного цеха. На завод она приехала по распределению после окончания института.

 Жила она в отдельной небольшой комнатушке на двенадцати квадратных метрах. Дверь ее комнаты была рядом с моей. Двери наших комнат разделял стол вахтерши, работающей по совместительству уборщицей и поэтому часто отсутствовавшей на посту. Часто встречаясь со Светланой в комнатах общего пользования, мы обменивались колкостями, порой недвусмысленного содержания. И теперь, когда я остался в своей квартире один, я стал чаще искать встреч со Светланой.

Однажды нечаянно, а может быть и нет, когда она проходила по коридору мимо меня, наступил на ее тапок – она споткнулась, я поддержал ее и крепко прижал к себе. Всей своей душой я почувствовал, как она замерла, обнимая меня. В какую-то долю секунды между мной и ею, наверное, случился электрический разряд. Наши лица никогда еще так близко не находились, а ее глаза были рядом с моими. Она опомнилась первой и, придя в себя, выдала сполна все, что обо мне думает. Мне показалось что она говорит совсем не то. «Ругает, а прижимается все теснее», – подумал я тогда.

Меня к ней тянуло со страшной силой какое-то чувство сладкой истомы. На работе мы часто встречались – она работала в смежном сборочном цехе мастером, и я находил всегда какой нибудь предлог для непринужденного разговора о производственных делах. Но дома мы по-прежнему находились в словесной конфронтации.

Случилось так, что в один из вечеров я поужинал и пошел мыть посуду на кухню. Света что то готовила, стоя у плиты. Теперешних смесителей раньше у нас не было, да они и не были нужны: вода в кране была только холодная. Испытывая желание чем- нибудь затронуть свою соседку, я повернул тарелку так, чтобы струя воды брызнула в ее сторону, но тарелка выскользнула из рук, упала на пол и разбилась. Конечно, Света тут же отреагировала.
– Сосед, что то ты совсем ослабел, уже тарелку в руках не держишь. А жена тебя покинула не из-за твоей ли слабости в коленях?..

Мы и раньше обменивались колкостями подобного рода, но тогда я, как рыба вытащенная из воды, беззвучно открывал и закрывал рот, не находя для ответа слов. Собрав осколки, ушел в свою комнату. Конечно, я понимал, что её распирало любопытство о причине моего одиночества, но сделала она это, на мой взгляд, не совсем корректно. Во мне все кипело от злости, и придя в себя, захотел с ней «по дружески» пообщаться. Но Светы на кухне уже не было. Дверь в ее комнату была приоткрыта, и я без стука вошел туда. Она стояла у зеркала и заплетала косу. В комнате горела ночная лампа, стоял полумрак. Я никогда не поднимал руку на женщину, но в этот момент мне захотелось сделать ей больно. Нет, не ударить – просто слегка потискать ее в своих объятьях. Я стремительно подошел к ней и взял за руку. То, что произошло дальше, совершенно меня обезоружило.

«Подожди, я дверь закрою», – сказала она как-то совсем мягко, по-домашнему, сказала так, как будто мы с ней уже живем давно и между нами мир и согласие. Закрыв дверь на ключ, она подошла и прижалась к моей груди, а ее руки сплелись на моей шее. Мне тогда было тридцать два года. Близость этой загадочной женщины мгновенно вызвала ответную реакцию у моего соскучившегося по интиму тела.

Обхватив руками Свету, я рванул с ее плеч халатик, а под ним никакой другой одежды не было. После яростного, затяжного поцелуя, уложил ее на кровать, и при полном согласии своей партнерши, стал доказывать, что у меня с «коленями» все в порядке. Кровать ужасно скрипела, но мне казалось, что мы, прижавшись друг к другу, катаемся на качелях: вверх– вниз, вверх–вниз… И все быстрее и быстрее… Но все в этом мире заканчивается…

Расслабленный улегся рядом с нею и первым подал голос.
– Светочка, прости… Я тебя очень люблю, но все случилось так неожиданно и грубо с моей стороны.
– Неожиданно? Это для тебя неожиданно, а я тебя ждала. Если бы ты сейчас не пришел ко мне, то я сама пришла бы к тебе… Милый, мне так приятна сейчас была твоя грубость…

И тут ее словно прорвало. Она стала сбивчиво рассказывать мне.
– Тебя полюбила давно… Когда слышала звуки твоей гитары, они были для меня сигналом, что ты сейчас дома. Я ждала, когда ты выйдешь из комнаты и старалась встретиться с тобой, увидеть тебя. Но ты всегда говорил мне одни гадости. Да, я тоже тебе дерзила, но как мне хотелось говорить тебе совсем другое, а не то, что слетало с моего глупого языка… Удивлялась, видя, как ты безропотно выслушиваешь брань жены… Помнишь, когда она выкидывала твои вещи из комнаты в коридор? Мне хотелось тогда все собрать и увести тебя к себе. А ты сидел в дальнем углу коридора, прижимая к себе гитару… Я плакала у себя в комнате от бессилия помочь тебе чем нибудь. Твою музыку готова слушать бесконечно… Безумно хотела быть с тобой… Чувствовала, что и ты ко мне неравнодушен. И сейчас, когда ты остался один, злилась, видя твою нерешительность. Я умышленно оскорбляла твое мужское самолюбие… Прости меня, родной…

Руки у Светы были такими нежными, а волосы источали такой необыкновенный аромат и так сладко щекотали мое лицо… Её губы жадно искали мои, и когда находили, мне казалось, что она вливала в меня огненный напиток страсти. Прекрасная пора – молодость! И как прекрасен секс в обоюдной любви! Природа все сделала для продления рода человеческого. Каждый найдет свою пару для любви. Будь ты внешностью хоть Квазимодо, хоть Ален Делон, тебе в жизни встретится та, которая сведет с ума. И как жаль тех, кто губит себя наркотиками и алкоголем и совсем уж непонятным делом – однополой любовью!

Утром проснулся первым и долго лежал на спине боясь пошевелиться чтобы не потревожить сон Светы. Ее спокойное дыхание слышалось у самого моего сердца, а рука удерживала мое тело, видимо, чтобы, не дай Бог, не упал с узкой кровати, не рассчитанной на двоих. «А может быть, чтобы я тихо не убежал после всего произошедшего»? – Лезла в голову дурная мысль. Убегать мне совершенно не хотелось. Я лежал и смотрел на стены и потолок Светиной комнаты, ставшей мне такой родной и близкой. Свершилось то, о чем я даже не мечтал. Нет, конечно, мечтал, но не так. И вот теперь она моя. Кем она станет мне –любовницей или женой? От нее не уйду. А уходить на работу было надо. В коридоре были слышны голоса соседей, занимавших очередь на кухне к газовым плитам. У нас их было две с тремя конфорками и на всех не хватало.

Света проснулась, и мы долго смотрели друг на друга, не говоря ни единого слова. Какие мысли проносились у нее в голове? Что мы сотворили? Мой поступок изменой жене назвать было нельзя – официально я с ней разведен, а физически мы с нею давно не жили. Но Свете, я это чувствовал, было как то неловко. Как женщина, она была судьбой обижена – муж бросил ее с годовалой дочерью и ушел к другой. Теперь она в свою очередь, уводит из непонятно какой семьи мужчину. Уводит не из- за мести другой женщине, а по любви. Я не пытался что-то говорить на этот счет и свои мысли прервал самым банальным, что пришло в голову:
– Света, а не пора ли нам вставать?
– А как ты будешь сейчас выходить из квартиры? Соседи точно засекут тебя…

Об этом я, конечно, не подумал. За себя не переживал. Боялся опорочить Свету. Кажется, еще Пушкин сказал, что «злые языки – страшнее пистолета…» Таких «языков» в нашем общежитии было предостаточно. Оделся. Света тоже набросила на плечи халат и вышла в коридор. Через пару минут возвратилась.
– Милый, полный провал. И соседки, и вахтерша тут. Что делать?
– Что-нибудь сейчас придумаем. Окно у нас зачем? Все будет, Света, абге махт, – вспомнил я немецкое.

Надо сказать, что в те годы на окна первых этажей жилых домов никому и в голову не приходило ставить металлические решетки. Окно ее квартиры открывалось вовнутрь и выход был найден без проблем.

А на дворе был месяц май. Деревья густой листвой закрывали мое «десантирование» на асфальт отмостки дома. За свою жизнь я впервые уходил от женщины «яко тать в ночи»… Правда, была уже не ночь, а всего семь часов утра.
Когда я вошел в дверь общежития, вахтерша Евдокия Петровна (мы звали ее баба Дуся) удивленно спросила: «Николай, а ты откуда»?
– Третья смена, баба Дуся, – бессовестно соврал я. Конечно, это была самая приятная «третья смена» в моей жизни.
– То то я вижу: дверь в комнату не закрыл, радио орало всю ночь, – парировала баба Дуся.

         «С любимыми не расставайтесь…»
              (никогда)

Я окончательно влюбился в Свету. То сладкое чувство истомы, которое я испытывал всякий раз при виде её, превратилось в страсть. У меня возникало желание видеть ее каждый день, брать ее за плечи, прижиматься к ее телу, слушать ее голос. Я испытывал величайшее наслаждение, когда она безропотно позволяла себя раздевать. Меня сильно возбуждали ее ласки, которые она сопровождала словами «милый», «родной», «любимый». Таких слов от Раисы никогда не слышал – эти слова Светы для меня были сладкой музыкой, они уносили меня в страну страстного безумия. Уходя от нее, я не мог прожить и минуты, чтобы не вспоминать о ней вновь и вновь.

 Попасть в ее комнату незамеченным вахтершей или соседями было иногда довольно сложно. Когда обстоятельства не позволяли мне входить к ней через дверь, то я приспособился проникать в ее объятья через окно, благо, что деревья, подступающие близко к дому, скрывали от посторонних глаз эту операцию. Все это напоминало известный шекспировский сюжет. Света любила поэзию, знала много стихов. Мы часто с ней дурачились, вплетая в стихи известных авторов свои выдумки. «Со мною вот, что происходит – ко мне в окно мой друг приходит», – начинала она… «И я в кромешной темноте набила шишку в суете», – продолжал я. Нам было весело. Мы радовались жизни даже в таких условиях.

 Правда, нас скоро вычислили. Выхожу из комнаты Светы и буквально сталкиваюсь с вахтершей.
– Николай, ты никак сошелся со Светкой?
– Да, вроде бы, баба Дуся.
– И правильно сделал. Она девка хорошая. Не то, что твоя Райка.
Скрываться далее не было смысла. И мы стали жить вместе в открытую. Она на выходные дни брала дочку из детсада, и мы ходили в кино, гуляли в парке. Завтракал и ужинал теперь я у неё. Бюджет у нас стал общий. Так длилось более двух месяцев. Она ни на чем не настаивала, ничего от меня не требовала, но когда заговорил о браке с нею, она задумалась.
– Ты хорошо подумал? У меня дочь. Жилья у нас нет. Где и как мы будем жить?
– Света, я стою в очереди на получение жилья от завода. Очередь уже подходит. Через два года дадут квартиру, а пока поживем у частников.

Она дала свое согласие. По сути дела, она уже была моей гражданской женой. Но стать законной супругой ей не довелось. Трагический случай оборвал ее короткую жизнь. Она не дожила двух недель до 27 летия. В свой трудовой отпуск она собралась в Рязанскую область проведать своих родителей. Я проводил ее с дочерью до вагона поезда. Там, на вокзале она мне загадочно сказала: «Приеду и что то тебе расскажу…». Хотя и сам я уже догадывался, что она мне хотела сказать. Я неистово ее целовал на прощанье, не предполагая, что вижу Свету в последний раз. Вот уж, действительно: «…и каждый раз навек прощайтесь – когда уходите на миг…».

 Она в деревне отравилась грибами. Позже из письма ее матери узнал некоторые подробности. Света пошла проведать своих родственников. Поели грибов. И с нею вместе погибли еще двое – муж ее старшей сестры и племянница –девочка 13 лет. Трое суток врачи боролись за их жизни. Все было тщетно. Бледная поганка не оставляет никаких шансов своим жертвам. И еще мать сообщила мне, что Света была беременна. Таким образом, я потерял сразу двоих: и будущую жену, и будущего ребенка. Бывший муж Светы забрал свою дочь к себе, а Свету похоронили на родине. А я с тех пор грибы просто ненавижу.

Когда весть о смерти Светы дошла до нас, то многие девчонки плакали. На стенде объявлений у проходного завода висела ее увеличенная фотография с сообщением о трагической гибели мастера цеха К…й Светланы Ивановны. Утром положил двадцать шесть алых роз у стенда, а к вечеру цветов там была огромная охапка. На заводе ее знали и любили. А я стоял у двери ее теперь совершенно пустой квартиры и рыдал.
Не мог поверить, что больше не увижу ее лицо, не услышу ее голос. Казалось, что все это неправда, что произошла какая-то чудовищная ошибка, и она скоро придет и зажжет свет в своей квартире. В нашей квартире… Слезы лились по моим щекам. Я был очень подавлен, гитару в руки брал, но играть не мог, и невольно родились эти грустные стихи.

Сижу с гитарою один в тоске печали,
А за окном шумит осенний старый сад.
Там, где рассвет с тобою мы встречали,
Теперь неистово бушует листопад.
Твои следы в саду засыпал лист осенний,
Твое лицо укрыл туман печальных дней,
Но теплых рук твоих прикосновенья
Навек остались в памяти моей.
И эта память отложилась в сердце раной.
Возьму гитару и прижму к своей груди,
Забыть тебя пытаться я не стану,
Сама из памяти моей не уходи!
Сижу с гитарою один в тоске печали,
А за окном шумит осенний старый сад…
Там, где рассвет с тобою мы встречали,
Теперь рябины гроздья красные горят.

 Прошло столько лет, но я до сих пор слышу ее голос, ее смех.
А жизнь продолжалась… Отправив родителям Светы в багажном вагоне оставшиеся в квартире ее вещи, я находил утешение в игре на гитаре.
*** По мотивам этих событий мной написан рассказ «Злой рок».***

              Прощай институт! Здравствуй, музучилище!
                В Москве мне делать нечего

Вскоре вернулась Рая. Конечно, она была в курсе всех событий. Злорадствовать не стала, но от меня отдалилась окончательно. Любви к ней у меня тоже давно не было. Сыну я обрадовался, и мы даже стали разучивать дуэт, что-то из Кюфнера. Шестой, последний курс в моем институте был коротким. Было мало теории, студенты нашей группы, а их осталось всего 11 человек, обязаны были на своих предприятиях отработать по два месяца на вычислительных центрах в качестве стажеров. У нас на заводе был прекрасный вычислительный центр (ВЦ), где я и практиковался.

На сессию мы прибыли в апреле. После сдачи теоретических дисциплин, нам предложили темы для дипломных работ, но можно было и самим выбирать тему, привязанную к своему предприятию. Я выбрал несложную. Меня познакомили с моим консультантом – инженером программистом завода «Ростсельмаш». Для написания диплома студентам заочникам было положено по закону четыре месяца. У нас это были май, июнь, июль и август. Меньше чем за месяц написал пояснительную записку к диплому, вычертил коммутационные схемы программ для табулятора и поехал в Ростов к своему консультанту. Хорошо посидели мы с ним в ресторане, после того, как он написал замечательную рецензию на мою дипломную работу. И впереди у меня было целых три месяца выходных!

На работе я получил отпускные деньги и решил съездить в Москву: нужно было узнать о возможности заочного обучения в каком либо училище. Ларичев посоветовал обратиться к Славскому – педагогу училища им. Октябрьской Революции. Что я и сделал. Когда  пришел к нему в первый раз, то застал его около гаража, где он, весь в мазуте, чинил свой «Москвич», кажется четыреста третьей модели. Он был без протезов (ноги до колен у него были ампутированы), и меня поразила его инвалидность. На фотографиях я видел крепкого красивого мужчину, а сейчас… Поздоровались. Узнав, что я из Краснодара, он искренне обрадовался.
– Ты мой земляк, я тоже из Краснодарского края. Жил в Ейске. Какие у тебя дела в Москве?
Рассказал ему вкратце о своем намерении.
– Ну, хорошо. Подожди, я сейчас закрою гараж и пойдем ко мне.

Я предусмотрительно прихватил с собой пару десятков нашей кубанской таранки, пару бутылок пива и прочей закуски. В одной руке самодельный кейс с гитарой, в другой сумка с гостинцами, – так вошел в квартиру, в которой жил Славский. В пристегнутых протезах он уже не казался мне таким маленьким. Нас встретила его жена, совсем молодая женщина. Поздоровались, и она ушла в комнату. А мы с ним прошли в маленькую кухню. Сейчас не помню, но у него, кажется была обыкновенная «хрущевка». Сели. Я предложил ему послушать меня. «Фандангильо» Турины я играл тогда очень уверенно и перед ним не опозорился. А вот в «Испанской серенаде» Малатса дал небольшой сбой. Рука у меня правая устала таскать по Москве мой 10 килограммовый кейс. Но Владимир Владимирович даже не подал виду.
– Ну, знаешь, довольно неплохо. Где-то на уровне третьего курса училища. Для любителя – совсем даже прилично. У нас в училище нет заочного отделения. Приезжай, поступишь на очное.
– А где есть заочное?
– Кажется, в Гнесинке у Менро.

Посидели мы в тот раз хорошо. Он мне признался, что играть сейчас почти разучился.
– Я больше автомобилист, чем гитарист, – сказал он мне, – сегодня ко мне должен прийти мой ученик Петр Панин. Вот его послушай…
Действительно, через некоторое время зашел молодой парень, как мне показалось, мой ровесник. Познакомились. Он взял мою гитару. Долго подстраивал, а затем заиграл. Я сидел потрясенный, он играл что то мне незнакомое, оказалось, свои сочинения, играл блестяще. Прослушав его около часа, я сказал:
– Ребята, я сбегаю за бутылкой. Мне в Москве делать нечего.
Они посмеялись моей шутке, но от предложения не отказались.
 Посиделки наши продлились долго, но я успел до закрытия метро к себе в гостиницу.

На следующий день собрался в Гнесинку. Я знал только адрес этого учебного заведения. Первый попавшийся прохожий подсказал, что надо пройти какие-то ворота (сейчас не помню названия) и сразу налево, в какой-то переулок. Поскольку я наивно предполагал, что это должны быть и в самом деле ворота, то после получаса ходьбы, понял, что заблудился. Ворот никаких не было. Но, к счастью, следующий прохожий оказался студентом этого училища и привел меня туда. На вахте узнал, в каком классе преподает Л. А. Менро, и робко постучал в дверь класса. Там было полно учеников, и у окна восседал довольно крупный рыжеватый мужчина. Понял, что это как раз и есть Лев Александрович. Когда рассказал о цели своего прибытия, он предложил мне поиграть своим ученикам, кажется, это был первый курс. Я исполнил свою программу. Меня никто не перебивал, но были аплодисменты, и я заметил, что аплодировал и сам Лев Александрович.
– Вам, молодой человек, надо учиться, – сказал он мне,  – я преподаю семиструнную гитару, но есть у меня и ученики шестиструнники. Подавайте документы и приезжайте через месяц.

Я еще не знал. что имеется существенное обстоятельство, не позволяющее мне поступить в какое нибудь училище. О нем мне поведала Наталья Александровна Иванова-Крамская. Когда я пришел в училище при консерватории им. П.И Чайковского, она занималась в классе с каким-то студентом. Познакомились. После чего она попросила меня подождать, усадив на стул позади себя. Студент был очень эмоционален. Сейчас бы можно о нем сказать, что он закидывал голову и встряхивал шевелюрой не хуже Дмитрия Илларионова – выдающегося современного российского гитариста, который тогда еще даже не родился.

Наталья просила студента быть поспокойней. Закончив занятия с учеником, она с интересом разглядывала мою гитару, взяла несколько аккордов и попросила меня поиграть. Я тогда только что разучил первую прелюдию Вилла Лобоса, которая у меня получалась неплохо. Затем сыграл мазурку Ф. Тарреги.
– Николай, Вы владеете инструментом хорошо. У кого учились?
– У Евгения Ларичева.
– Он был у папы лучшим учеником. Хорошо, что Вы попали к нему. Но знаете, Вы сильно подражаете Андресу Сеговии. Побольше надо самостоятельности.
Узнав, что я хочу поступать в училище, она спросила:
– А какая у Вас подготовка?
– Никакой.
Услышав это, она меня очень расстроила:
– Без знания сольфеджио, без умения написать по нему на вступительных экзаменах диктант, у Вас нет никаких шансов на поступление.

Огорченный вернулся домой. В конце августа состоялась защита диплома в институте. Я защищался ровно семь минут. На красный диплом не вышел из за злосчастного «удовлетворительно» по политэкономии.
Узнав, что в нашем музучилище открываются десятимесячные подготовительные курсы для поступления в училище, оформил документы и с сентября начал ходить заниматься. Занятия были три раза в неделю. Предметы как раз те, какие мне были нужны: основы музыкальной грамоты и, конечно же, сольфеджио. Последнее просто полюбил. Купил себе хроматический камертон, который позволял не только извлекать все ноты хроматического звукоряда, но и тонические трезвучия всех тональностей. Упражнялся с утра до вечера.

В нашем музучилище было очень многочисленное отделение народных инструментов, но гитару там не преподавали. Один из преподавателей, Владимир Васильевич Карлашов, вел класс домры, но гитару любил и часто просил меня поиграть ему, когда я приходил к нему в гости. А однажды предложил мне дать концерт в училище с целью заинтересовать руководство в открытии класса гитары. Такой концерт я провел с параллельной лекцией о происхождении гитары и о гитаристах мира.

В следующем учебном году в училище на отделении народных инструментов открылся класс гитары, где оказалось всего два ученика – я и мой большой друг Александр Ш. Сольфеджио оказалось очень интересным предметом. Я так его боялся, когда впервые увидел учебники, но, когда начал заниматься, просто полюбил этот предмет. Причем, даже на работе умудрялся часок другой позаниматься. Укладывал учебник в верхний отдел стола и, разложив на столе для видимости техдокументацию и чертежи, беззвучно распевал номера из учебника, предварительно взяв нужную тональность по своему камертону.

Но с уроками по общему фортепиано у меня были большие проблемы. Нас с Александром определили в класс очень пожилой преподавательницы, которая вела уроки на дому. Мы приходили к ней и занимались с нею каждый индивидуально. Александр окончил детскую музыкальную школу и имел довольно приличную подготовку и по сольфеджио, и по фортепиано, но об этом умолчал. Он соврал учительнице, сказав, что играть не умеет. А мне врать не было нужды – я действительно никогда на фортепиано не играл. Наша бабулька первым делом приказала состричь ногти. Ее очень раздражал стук ногтей по клавишам. Для гитариста, играющего ногтями на нейлоновых струнах это невыполнимо.
– Сострижем только на левой, – дружно запротестовали мы, хотя на левой у нас они были и без того острижены очень коротко. Ногти - то у нас были большими только на правой.

Это была первая и последняя победа, во всяком случае моя, над преподавательницей. Александр выбился в ее любимцы, и она ставила его мне в пример.
– Николай, ну посмотрите: Саша моментально усвоил все мои задания. Уже играет этюды Черни, а Вы никак не можете осилить Менуэт Баха ре – минор.
В конце концов, осилил этот Менуэт и этюды Черни, но далось мне это с превеликим усилием. В заводском Доме культуры я преподавал начальный курс игры на гитаре (за очень мизерную зарплату) и имел доступ к классам, в которых имелись фортепиано. В свободное от учеников время я часами упражнялся в игре на этом, как мне казалось, непреодолимом чудовище – фортепиано.

Все экзамены в музыкальном училище сдал на отлично, кроме фортепиано. Бабушка с большим натягом поставила мне удовлетворительно. Первый курс мы с Александром прошли довольно успешно. Все учащиеся народного отделения обязаны были играть в училищном оркестре народных инструментов. Я играл на трехструнной домре (альт с квартовым строем), а Александр – на балалаечном контрабасе. Мы считались учащимися заочного отделения, но по сути оно было вечернее. Дирижер училищного оркестра как-то сказал мне:
– Николай, а Вы вполне смогли бы играть в любом профессиональном оркестре. Откуда у Вас такая подготовка?
Ну, да! Так я ему и сказал…

 Это была тайна. Тогда я сказал, что играл в эстрадном квартете. Это было правдой. Но настоящую правду не знал никто. Дело в том, что мы с Карлашовым заключили тайный договор: он учит меня играть на домре, а я его – на гитаре. Не скрою, повозиться нам друг с другом пришлось серьезно. В свободное от уроков время мы закрывались в его классе и музицировали, а иногда я приходил к нему домой (он жил рядом со мною), и там нам уже никто не мешал. Он прекрасно играл на домре «Цыганские напевы» Сарасате, а я ему вторил на альте. Мы много играли вместе с ним из сочинений Будашкина, других композиторов. На гитарах мы тоже часто играли дуэтом. Общение с педагогом мне оказало неоценимую услугу: я стал понимать музыку глубже, а разные хитросплетения ритмов уже не приводили меня в ужас, как это было вначале. После года занятий Владимир Васильевич имел классическую постановку рук и довольно прилично играл на гитаре сочинения Ф. Тарреги, Ф. Сора, М. Каркасси и М. Джулиани, а пьесы Иванова Крамского у него получались даже гораздо лучше, чем у меня. Еще бы! Человек имел высшее музыкальное образование!

 А я стал еще и домристом-альтистом. Дирижер училищного оркестра, а это был декан отделения народных инструментов, часто приглашал меня поиграть в оркестре – даже и тогда, когда нас с Александром выперли из числа студентов. Оказывается, мы не имели по тем временам права учиться в среднем учебном заведении, уже имея высшее непрофильное образование (Александр имел диплом инженера-энергетика, а я – инженера-экономиста). Но класс гитары не прекратил свое существование. На следующий год в нем учились уже трое студентов. По большому счету, это были мои гитарные «внуки», потому, что их гитарного «отца» – преподавателя класса гитары Владимира Васильевича Карлашова, обучал я.


Рецензии