Механизмы жизни. Глава 2

Двойные стенки, покрытые внутри вспененным полиуретаном, обеспечивающим надежную безопасность и изоляцию. Аккумуляторы, удерживающие  температуру до минус двадцати трех градусов. Современный, оснащенный контейнер оставлял работоспособным орган и ткани до суток.
Сердце останется сердцем еще 12 часов.
8 часов длится среднестатистический рабочий день. Хронометраж большинства фильмов около полутора часа. Англо-занзибарская война продолжалась 38 минут. Путь по евротоннелю из Парижа в Лондон составляет 2 часа 15 минут.
12 часов немалый срок. Конечно, в жизни все решается мгновением. За считанные секунды могут наступить перемены в корне меняющие все. Роковое событие.
Но 12 часов все равно немалый срок пребывания. Без перерыва можно посмотреть более 6 фильмов. 5 раз побывать под Ла-Маншем. Бывает даже так, что минута длится как час.
Конечно, время непостоянно. И этот вывод напрашивается не только вследствие ознакомления с теорий Относительности. Оно воспринимается субъективно. С развитием общества и технологии. С учащением ритма и качества жизни, половина суток естественным образом потеряла возможность реализовать возрастающие амбиции. Полностью удовлетворить стремление к простой, ясной и желаемой формулировке: «Все здесь и сейчас» получится разве что, только у организованного и целеустремленного человека. Но почему-то образ жизни, расписанный по плану, строго следующий временным рамкам, кажется искусственно взращённым и ненатуральным. Лишается главной сути бытия. То, что привлекает, то, что оставляет хоть какой-то смысл существования, разрывая унылую череду заученных, механизированных действий. Заставляя выйти из практически безостановочного оцепенения. 
Ситуативность и непредсказуемость.
Неизменно то, что все меняется. И жизнь, как событие, сполна дает насладиться своими превратностями каждому желающему. И радость, и горе прольется и на тех, кто вообще хотел остаться в стороне. Так просто устроено и все.
 Но двенадцатый час в трансплантологии предел. После в клетках наступает необратимые процессы разрушения. На счету каждая минута.
Он вмиг превратился в скрученную пружину чистого напряжения. Он осмотрелся в поисках подходящего средства передвижения. Требовалось распространенное, непримечательное, бюджетное авто. Черный Ford с металлическим отливом. Такой и угнать не позволит профессиональная этика вора. Он вытащил отмычку размером с замочек дешевого «хэтчбека». Положил контейнер на детское сиденье прикрепленное сзади. Аккуратно снял защитный кожух, и неспешно перебрав провода, остановив свой выбор на желтом и зеленом. Замкнул. Стремительная искра. Бурчащий звук стартующего двигателя. Недовольный ранним пробуждением автомобиль заскрипел, застучал. Взвыла трансмиссия и машина дерганым шагом, не поехала, пошла. Не самый удачный выбор. На водительском зеркале потряхивался елочный освежитель с запахом хвойного  леса. Из бардачка торчали цветные карандаши и изрубленные красками листы бумаги. На переднем пассажирском сиденье повисло несколько длинных, тонких, соломенных волос. Сзади лежали детские игрушки. Он представил себе. Жизнь этого салона без его присутствия. Жизнь этой семьи в закрытой движением скорлупе. И в другой скорлупе называющейся домом. Замелькали образы. Разыгрались сцены. Ему стало не по себе. Неуютно. Он старался перестать думать о том, как могло быть и сконцентрироваться на том, как есть. На дороге. Его бросило в жар. Одежда заколола, и стало противно липкой. Рука инстинктивно потянулась к «электростеклоподъмнику», но уткнулась в ручку. Нелепо пришлось вращать ее, будто заводили игрушку, только выпрыгивающим клоуном оказался он сам. Как только стекло со скрипом опустилось, половина его тела оказалось на пути у колющего ветра. Глубоко подышал. Вернулся в салон. Сбавил скорость и прикрыл глаза. Разжал пальцы и плавным движением отпустил руль. Он весь превратился в слух. Так он мог отвлечься от своих мыслей. Так он становился единым целым с несущимся за 80 километров в час грудой аккуратно укомплектованного металла и пластика весом в полторы тонны. Он чувствовал работу двигателя, коленчатого вала, коробки передач. Ощущал, как сгорала мутноватая жидкость, переживая новую жизнь газа. Ходил поршень, наполняя силой колеса для еще одного цикличного вращения. Изолированная система, во главе которой стояла его воля. Он пытался добиться большего. Не быть над, но стать частью. Стереть границу. Растворится в хитросплетенных движениях механизмов. Выполнять отведенную работу. Стать системой. В системе.
Он открыл глаза. Машина непринужденно двигалась. Как будто ничего и не было. Остановился на пустом пешеходном переходе. Туман скрывал горизонт. Он взглянул на контейнер, затем на дорогу с двойной сплошной и прибавил скорости.
Уже через несколько минут автомобиль одиноко ютился на обочине, шинами упершись в подмёрзшую и слегка припорошенную снегом землю.
Предварительно спиртовыми салфетками на всякий случай были протерты части, которых он коснулся. Оставшийся путь преодолел легкой трусцой, аккуратно удерживая контейнер обеими конечностями. Чуть холодноватый воздух приятно щипал и покалывал. Изо рта валился густой пар, тут же исчезая в себе подобном. Подготовленные мышцы напряглись. Как на пружинах он добрался до своего пристанища с оправданной опаской, оглядываясь, зашел в подъезд, блестящими ключами открыл коричневую пупырчатую дверь, защелкнул изнутри и, не раздеваясь первым делом, едва скинув зашнурованные ботинки, потянул дверцу холодильника, в котором хранился желтый свет лампочки. Поставил контейнер.  Лишь затем вернулся в коридор, скинул с себя одежду и забрался в душевую кабинку. Повернул кран. Полилась тепловатая прозрачная вода. Он сел, прислонившись спиной к узорчатой мраморной плитке. Капельки скакали, сползали по пластиковым герметичным стенкам. Он смывал с себя чужую кровь. Саднила щека. На колене образовалась темно-синяя гематома. Нога заныла. Вероятно, ударился обо что-то на одном из резких поворотов. Он вспомнил погоню. Крики, пули, недовольного водителя. Побитого пассажира. Внедорожник. Все детали, но размыто. С потерей четкости. Стресс прошел, уступив место кратковременной памяти, которая в свою очередь уступит долговременной, а та заменит половину воображением. Воспоминание как кассета по прошествии  отмеренного срока службы будет затираться, грубеть, царапаться. Изображение станет дерганым и ненатуральным. И, в конце концов, пленка не выдержит, порвется, выплеснув наружу беспорядочно двигающимися импульсами, то, что, когда-то было личностью.
Что он точно знал и помнил хорошо?
Для него сегодняшнее событие стало экзотической редкостью. Подобного не случалось уже очень давно. Кровь, стрельба, погоня. Это и вызвало недоумение. Лет 10-15 назад, точной даты он не помнил, схожие ситуации были сплошь и рядом. Увезти с места преступления, провести полевую операцию, избавиться от трупа. С этого он начинал, тут же практиковался. На чужой боли, лишениях и смерти он сделался опытным специалистом. Он не знал на кого работает, на что работает, чем собственно занимается, говоря о масштабности происходящего. Частное понятно. Поставлена цель — выполнить. А зачем? Идеальный солдат.
Еще...
В его сознании была одна отличительная черта, ни в коем случае не связанная с гениальностью. Просто особенность. Название улиц, числа, места, даты. Он превосходно оперировал отвлеченными и абстрактными моделями. Знал 8 городов наизусть. Вплоть до переулков и внутренностей двориков. Свободно говорил на английском, с погрешностями на немецком, с трудом клеил слова итальянского, на французском знал «Oui», на испанском «Si». Изучив карту местности в течение часа, мог сносно на ней ориентироваться. Наизусть помнил любые медицинские манипуляции. Но лучше всего у него получалось создавать маршрут. Добраться за самое короткое время по самому лучшему пути из одной точки в другую. Когда нужно действовать быстро, продумывать следующий шаг, быть готовым ко всему и иметь альтернативные варианты развития событий. Вот именно за это его действительно ценили.
Голос по телефону ценил. И по сей день. Только раньше он одной рукой зажимал рвущуюся артерию, другой цеплялся за пассажирское сиденье, срывая голос в попытках перекричать перекрестную стрельбу. А теперь в спокойной обстановке прокладывает маршруты для автомобилей с грузоподъемностью свыше 3,5 тонн. Подсчитывая расходы топлива, прогнозируя климатические изменения.
Логистика без примесей.
Изредка сам доставляет необходимые посылки. Ценные бумаги. Векселя, чеки, облигации. Перевозит и лазурные контейнеры как тот, что стоит сейчас в холодильнике. Еще реже медицинские услуги. Не хирургия, и уж тем более не интенсивная терапия. Вместо сквозных ранений — геморрой. Вместо разбитого «в кашу» лица — гонорея. Нет ничего удивительного в том, что бизнес стал работать по другой схеме. По крайней мере, незаконный.
Бритоголовая дружина подхватила чемоданы и стала называть себя юристами. Не вся конечно. Но те, кто не успел или не захотел, вероятно, уже ютится в канаве у обочины присыпанный мелким камушком. Оружие заменилось акциями. Все теперь делается на бумаге, для бумаг, ради бумаг. Так и выгоднее, и безопаснее. Не поменялась только суть. Основа. «Положить в свой карман». Урвать сколько возможно. Пока разрешает закон и моральные принципы, про которые даже не стоит заикаться. Древнейшая и вековая мудрость. «Съешь сам или съедят тебя». Исчезла мишура и хлопушки. Появилась роскошь и деланная интеллектуализация.  Сделки проходят в превосходных, со вкусом обставленных кабинетах. Дубовый стол, мини-бар, стулья, чучело хищника.
А врожденное стремление к власти одних людей, и любовь к подчинению других. Разве она может просто раствориться?
Важно учитывать, что это не строгое разделение человеческой натуры на две составляющие части, вследствие которой образовывается глубокий обрыв. Нет. Наоборот. Властолюбивый индивид находится в подчинении у своей любви к управлению. Или к деньгам. К чему угодно. Все, что есть в личности текуче, как песок сквозь пальцы. Ничего постоянного. Человек - раб и хозяин, богач и бедняк, убийца и жертва. Естественная, и в то же время великая идея мироздания. Приспособляемость. Не инстинкты движут человеком, а человек направляет инстинкты.
Что есть подсознание? Это те мысли и желания, которых человек боится. В них он боится признаться даже самому себе. И пытается заглушить. Игнорировать.
В психоанализе широко распространен термин о влечении к жизни, которому противопоставляется влечение к смерти. Неорганические вещества под воздействием сторонних факторов превращаются в живую материю, а после вновь стремятся умереть.
Но это уже не только инстинкты «смерти и жизни». Это инстинкт «приспособляемости».
Всю свою жизнь человек под влиянием внешних и своих внутренних одолевающих и рвущих нутро на части воздействий, пытается найти наиболее удобное и простой выход из ситуации с минимальным нервным и физическим напряжением. Люди улыбаются глупой шутке, не потому что хотят поддержать плохого рассказчика. Просто эмоциональнее это легче. Социально это безопаснее. Подстроиться. Наименьшее сопротивление.
Он смотрел на то, как капельки сливались, дробились, образовывая миниатюрные речки и озерца. Он слушал журчание воды. Размеренный монотонный шум. Хрипы еще розоватой воды, закручивающейся в слив. Он был умиротворен, спокоен. Тепло разлилось по его телу снаружи и внутри. Приятная усталость и легкая боль в мышцах. Веки тяжелели. Каждый раз моргать становилось все сложнее.
Под постоянные звуки из душа, от прикосновения жидкости он уснул.
Его разбудил дребезг. В комнате надрывался большой матовый телефон. Он не знал, сколько времени прошло. Вода горячей, громкой струей лупила по шее и плечам. Кожа на руках скукожилась. Голова отяжелела, сознание расплывалось. Он вскочил, хлопнул по ручке крана, раскрыл дверцы и мокрый побежал к сигнализирующему аппарату. Ноги шлепали по паркету, оставляя структурированные в стопу лужицы.
Только бы успеть. Только бы по ту сторону заканчивался первый гудок. Поднял тяжелую трубку и прислонил к влажному уху: «Алло?»
Голос из трубки грянул басистыми восклицаниями: «Алло! Да! Где! Как! Отличная работа! Контейнер!»
Голос набирал обороты и темперамент. По полу дробью выстукивали капли. Он терял нить повествования. Голос затрещал по-английски, отдалившись от трубки, затем вернувшись, взорвался новым беспорядочным потоком слов: «Да! Так! Контейнер в порядке?! Содержимое в порядке?!»
Он взглянул по направлению холодильника.
«Да». - Ответил он, как-то неуверенно. Будто не доверял собственным рукам. Памяти. Вода охладела, забирая тепло с кожи.
«Роскошно! Великолепно!» Снова неразборчива английская речь с ужасным акцентом.
«Встретишь! Как обычно! 40 минут!»
 Гудки. Трубка опустилась на рычаг. Моноблок тихо поблескивал, отливая в рассеянном свете настольной лампы. Он вернулся под горячую струю, намылил  ставшее снова напряженным тело, вытер махровым полотенцем. Из лакированного шкафа достал уже третий комплект одежды идентичный предыдущим. Грязное белье сложил в полиэтиленовый мешок для мусора. Туда же упали использованные шприцы, перчатки, иглы. Он взглянул на часы. Минутная стрелка лениво подползла к половине девятого. Поездка в один и другой конец заняла около часа. Значит, спал Он не больше 30 минут. Не так уж и плохо для человека, который не может сомкнуть глаз на протяжении трех суток. Подобное участилось, но это была не бессонница. Он чувствовал, как в его теле синтезировался мелатонин, который по непонятным Ему причинам никак не мог связаться с рецепторами. Наверное, это не более чем игры восполненного усталостью разума. Он принимал Рамелтеон. За раз мог принять пачку Мелатонина.
Вальдоксан, Персен, Золпиден, Феназепам. Иногда это помогало. Падая от усталости с ног, он нередко засыпал в прихожей, не раздеваясь.
Но часто лежал часами на кровати без подушек и одеял. Не то чтобы спартанский образ жизни. Ему было душно. Окно нараспашку. Кондиционеры морозятся на пределе своих возможностей. Его глаза открыты, но недвижимы. Он спит и не спит. Как на деревянном хлипком мосту между двумя по-своему безобразными скалами, чьи имена  «день» и «ночь». Он, содранными руками, цепляется за корявые перила. Ступает осторожно по доскам, те стенают под тяжестью, готовые в любой момент обрушиться, пустив Его во мрак бесчувственности. Острые, ледяные сталактиты забытья. Но дощечки предательски держались, не пускали, продолжали толкать его в сторону бурого, ужасающе огромного диска излучающего бордовый жар. Дующий в спину, ветер пронизывал, сухим, чуть солоноватым вкусом омертвевшего моря. Впереди на лысой каменной площадке, залитой тем самым бурым излучением, вращался, рассыпался, метался крупный песок. Посередине возвышалась горообразная белесая куча. Навскидку ее можно было спутать с миниатюрным айсбергом, но приглядевшись, зрачок, улавливал неровные контуры. Обглоданные, шершавые от нескончаемых нападок зерен кварца, кости.
Кости потерявшие структуру и принадлежность к виду.
Просто кости.
Губчатое вещество, компактное вещество. Поодаль от кучи возвышался гигантских размеров скелет, некогда принадлежавший огромному морскому чудовищу. В конце концов, тягостный пейзаж начинал дрожать, теряя четкость и исчезал, возвращая его в душную комнату. От бессилия Он ворочается, вскакивает к окну, высовываясь по пояс, чтобы хоть как-то унять жар, что источает его тело. Во рту сухо, губы в трещинах. Он пьет. Ложится. Где-то очень высоко пролетает самолет. Тихий из-за расстояния шум двигателей разливается по гулкому помещению. Вновь тишина. Он смотрит в зеркало. Не узнает собственное отражение. Он жаждет в порыве исступленной злости вцепится в бледную, безликую поверхность. Ударить, разбить, схватить первый попавшийся осколок и резать, кромсать руки, живот, ноги, горло, выпуская горячую разжижённую кровь пульсирующими струями, прямо в останки незнакомца, что грустно стоит напротив Него. Мерил температуру. Несколько раз. Тридцать шесть и шесть. Но щеки, пальцы рук и ног пылали как при горячке. Он хотел ногтями впиться в покрасневшую грудь и разорвать ткань,  оголив бешено молотящее, еще живое сердце. Вырвать и убрать в одну из тех морозильных камер. Закрыть и никогда больше не видеть. И кричать. Кричать до хрипоты, что угодно.
Не бессонница.
Агония.
А потом все проходит. Мгновением. Дыхание становится ровным, спокойным. Исчезает румянец. Он замирает, глядя в потолок. Ни о чем больше не думает. Мрак пожирает белую штукатурку.
Он смотрит в зеркало сейчас. Паутинка вен, синюшные круги под глазами, воспаленные белки глаз, лицо покрытое щетиной, стремительно переходящая в бороду. Он отворачивается. Есть еще время. Осматривает холодильники. Пусто. Только контейнер. Он начинает с разминки. Затем отжимается, приседает, качает пресс. Мгновение за мгновением. Пауза. Встает. Отряхивается. Выпивает стакан воды. Прислоняется к стенке. Смотрит на циферблат. И снова. Часовая бомба, что ждет сигнала таймера. Запертый со всех сторон. Снаружи. И внутри. Мечется. Периоды активности сменяются периодами нетерпеливого ожидания. Как электроприбор, что забыли выключить. Попросту расходует энергию. Существует. Не живет.
Где-то наверху играет стерео система. До слуха доносятся глухие басы и неразборчивая речь. Он лежит. Молча. Вдыхает кислород. Выдыхает углекислый газ. В полудреме.
Наконец вновь телефон. Голос из трубки отчеканивает время. Гудки. Та же одежда. Контейнер. Ключ. Дверь. Лифт. Улица. Туман. Мертвые деревья. Останки разлагающихся листьев. Редкие, еще не успевшие умереть жильцы многоэтажек волочат ноги. Ветер. Мертвое пепельное небо. Умирающее пространство. Жить в неживом вообще-то весьма сложная задача.
Он подходит к месту встречи. Все, так же как и ранним утром, несколько часов назад. Тихо и пустынно. Ждет. Из-за угла выруливает желто-красная машина. Включены проблесковые маячки. На боках надпись «реанимация». Шуршат колеса. Плавная остановка. Он сжимает в руках лазурный контейнер. Открываются задние двери микроавтобуса. Из салона выскакивает приветливый мужчина средних лет в белом халате. Шапочке. Протягивает руку. Золотые часы позвякивают на кисти, когда мужчина ловко, с улыбкой на устах подхватывает контейнер и жестом приглашает Его проследовать за ним.
«Думаю, тебе будет интересно взглянуть», - сказал мужчина, обнажив в детской улыбке белоснежные зубы. В салоне по левому борту стояло несколько белых шкафов с ящиками, умывальник, несколько зеленоватых кожных сидений, на потолке закреплено несколько поручней. В углу стоял электрокардиограф и аппарат для искусственной вентиляции легких.
«Не стесняйся, проходи. Как дела? Как жизнь?» - затараторил  мужчина в халате, ничуть не хуже, чем голос в трубке. Он давно заметил, что люди при первой же возможности говорят без умолку.
Задают вам вопросы, на которые не нужны ответы из мнимого приличия. Стараются побыстрее расправится с этой обязанностью и поскорее перейти к десерту. Выражение собственного мнения. Касательно вас, знакомых, погоды, политики, жизни. Всего. Говорят быстрее и быстрее, смачно выплевывая слова в лицо вынужденного слушателя. И лучше молчать. Иначе можно, что-то нечаянно оспорить, не сойтись во взглядах. Сцепиться языками. Растянув нелепые сотрясения воздуха еще на многие часы вперед. Покивать, помчать и спасение. Спасение от эгоизма и самомнения своего собеседника.
«Вот. Погляди на это». - Не без гордости указал рукой мужчина в халате. Бело-серый ящичек на колесах. На боку красуется надпись «TransMedics». На нем закреплен ярко светящийся монитор. Насос. Посередине установки прозрачный, пластиковый, стерильный контейнер. Внутри него находится сердце. Детское. Ребенка. Бьющееся. Наверняка изъято из организма не более часа назад. Он замешкался. Колющая боль в животе. Мужчина в халате продолжал: «...Насос качает обогащенную кислородом теплую, кровь, как будто орган и не покидает тела, продолжая функционировать. Совершенно новое слово в трансплантации! » - восторженно махая руками, блестящие глаза мужчины впились в Его лицо: « Вот еще один», - добавил он, кивком головы приметив точно такой же ящичек. - « Сейчас будем загружать твой экземплярчик. Хочешь посмотреть?»
Заныло в грудине. Маленькое сердце в контейнере продолжало стучать. Он оттянул ворот куртки и сказал: «Не могу. Много работы», - Мужчина в халате понимающе поцокал языком, изобразил гримасу сожаления, сунул белый туго набитый белый конверт вместе с разноцветными упаковками лекарств, хлопнул по плечу, добавив: « Все что заказывал. С наилучшими пожеланиями». Еще раз доверчиво улыбнулся, засуетился. Вместе вышли. Мужчина вытащил сигареты. Предложил ему. Получив отказ, поднес зажигалку к кончику огонька. Вспыхнуло пламя. Сделал пару затяжек, кинул едва раскуренную сигарету в рядом стоявшее мусорное ведро, крепко пожал на прощанье руку, запрыгнул в кузов, хлопнул задними дверьми. Не обращавший на Него никакого внимания водитель завел двигатель. Желто-красная машина с четырьмя бьющимися сердцами тронулась и покатила вперед. В туман. Он остался стоять. Сколько себя помнил, только низкая температура, только холод мог уберечь орган от разрушения и гибели, а тут такое...
Боль в животе усилилась. Тошнота. Он обреченно разворачивается и медленно бредет по тротуару. В спину дует ветер с залива. Сует белый конверт в карман. Достает из другого мятые бумажки и потертую различного номинала мелочь. Пересчитал. Медно-никелевые монетки звучно позвякивали в руке. Он направился в сторону торгового центра. Огромная неоновая вывеска с логотипом отчаянно взывала, выклянчивала внимание, обещая столь много и столь мало. Не считая нескольких машин пустой наземный паркинг. Безразлично вежливые к любому посетителю двери отворились перед ним, впуская в шумный, крикливый мир материальных благ и удовольствий. Он вошел и тут же попал в ловушку различных насыщенных краской мониторов, экранов телевизоров бесконечно мерцающих по обе стороны остро преломляя свое свечение об глянцевую поверхность плитки.
«Высокое разрешение».
«Новые возможности».
«Скидки».
«Кредит без переплат».
Громкая фоновая музыка. Кафе со столиками выставленные по центру всей «вакханалии». Этажом выше заведения бюджетного направления, штампующие одинаковую... «пищу», ни разу не похожую на свое рекламное отображение.
«Вы должны это попробовать».
«Успей».
Одинаковая одежда. Отличные друг от друга буквы на бирках.
В столь ранний час павильоны нелюдимы. Он на эскалаторе спустился на нижний этаж в супермаркет. Холодный, пустой подземный паркинг. Тут же писк кассового аппарата. Ленты ворочали коробки, пакеты, бутылки. Между упертых в бесконечность полок продуктовые тележки как хищные рыбы шныряли, набивая брюхо полуфабрикатами. Он взял незамысловатую зеленоватого оттенка корзину и пошел по рядам, крутя головой. Осматривал многочисленные товары. Бренды, наименования. Одной лишь разновидности гречневой каши было не менее пяти штук. Гречневых каш.
Он прошел мимо отдела средств личной гигиены и контрацепции, миновал отдел детского питания и одежды. Огромный карапуз весело смотрел на мир с картонной коробки хранившей памперсы. Вспомнил маленькое сердце, продолжавшее стучать в кабине едущего автомобиля. Мимо стеклянных бутылок разного наполнения и крепости. Ржавое, прозрачное, бордовое. В мясном отделе снова нахлынул образ сердечка. Почти бегом покинул общество мертвых потихоньку гниющих туш, конечностей и внутренностей. В аквариуме недовольно перебирали клешнями раки, еще не догадывающиеся о своей дальнейшей судьбе.
Находит спагетти, кладет пару пачек. За ними в корзину отправляются помидоры, томатная паста, пучок петрушки, сыр. Затем Он подбирается к забитому стеллажу агрессивных металлических банок. На них были изображены агрессивно настроенные животные. Забрал с собой десяток стучащих друг о дружку жестянок. Захотел вафель. Поискал. Покрутился. Увидел. Взял кексы. Чудесное место. Можно найти все, кроме того, что ищешь. Поплелся к кассе. На потолке лабиринт из вентиляционных труб. Только сейчас Он заметил тихое электронное звучание. Такую музыку он любил. Не так как обычный слушатель. Ноты Он воспринимал как единицу измерения информации. Бит. Мелодию складывал в систему исчисления. Он не чувствовал искусство. Он расчетливо осмыслял, раскладывал по полочкам, архивировал. Не понимал ни символистов, ни абстракционистов. Зато мог часами изучать реплики картин Моне, отыскивая различия между кувшинками. Встал рядом с кассой в очередь. За двумя девушками. То тут, то там слышались выкрики кассиров: « С вас..., Нет 50 копеек? Пакет нужен? Здравствуйте ». Обе девушки блондинки. Та, что стояла ближе к Нему была выше другой. На ней были очки в черной роговой оправе. Вторая с примечательной родинкой на щеке. Короткие юбки, темные колготки, желтые ботиночки. Он невольно прислушался к их диалогу. Та что, повыше склонившись, задевая прядями волос плечи подружки сказала: “А если зрачки станут широкими?” Глупо улыбнувшись, подружка ответила: “Скажем, что вышли из темноты. Да и вообще, кому не все равно?” Обе засмеялись. Он припомнил препараты расширяющие диаметр зрачка. Фэнилэфрин, ирифрин, мидрацил. Окинул взглядом девушек. На вид не более 19 лет. У блондинки в очках из кармана выглядывала пачка сигарет. Подумал о другой группе препаратов. Амфетамин, бутират, перевентин. “Если бы перед каждым ноги не раздвигала, то и жалеть не о чем было бы”. – Презрение было написано на лице говорящей. Он снова ненароком стал свидетелем их диалога. “А она тебе сказала о своих целях на будущее?” – томно в предвкушении сказала родинка. “Семья, дети, СПИД ...” – фыркнули очки. Обе захохотали. Оглянулись на него и окинули тем самым женским взглядом, от которого нельзя скрыться. Он потупил глаза. Они отвернулись и о чем-то зашептались. Их юная, бледная и гладкая кожа. Их блестящие от прожекторов прямые волосы. Алая помада на не замирающих губах. Запах французских духов, смешавшийся с запахом табачного дыма. Упругие, крепкие, но в то же время стройные ноги. Они молоды, беззаботны, востребованы и красивы. Они знают это и наслаждаются каждой минутой. Их будущее приятно замыто, затуманено. Их прошлое – детство. Их настоящее неопытность компенсированная любопытством. Любопытством неукротимым и неистребимым. Влечением ко всему новому. Он не старик. Но и молодость его подошла к концу. Возраст ближе к сорока. Прекрасный возраст для мужчины. Среднего достатка, среднего ума, средней продолжительности жизни. Для его профессии нет. Чувствовал, что начинает сдавать. Проедет на автомобиле, а не пробежит лишний километр. Потому что просто не может по-другому. Раны дольше затягиваются. Суставы трещат. Волнами могут нахлынуть боли в пояснице. И возвращение нарушения сна. Он попытался вспомнить себя в возрасте девушек, которые уже расплачивались за покупки. Две бутылки воды и шоколадный батончик. Писк кассового аппарата. Жужжание ленты. Ничего не вышло. В голове, будто сквозь грязную с примесями воду Он, щурившись, различал урванные ничего не значащие образы и частицы событий стремительно меркнущих, задыхающихся. Школьная парта, аудитория, книги, учебники. Жизнь его состояла из обучения, зубрежки материала и практики. Он не помнил своей семьи. Не помнил друзей, если таковы вообще были. Не помнил себя. События двадцатилетней давности в бешеном вихре смешались с происшествиями прошлой недели. Наслаивались, сливались. Он не чувствовал. Он не помнил. Он был лишен того, что делает личность личностью. Он никто. Он двигается. Он ест, пьет и выделяет. Он работает. Он анализирует и “умозаключает” в пределах поставленной задачи. Но Он никто. Его очередь. Вытащил и положил деньги на прилавок. Убрал продукты в рюкзак. Две девушки поднимались по лестнице и что-то оживленно обсуждали. Их ровные зубы, их изящный стан. Он проводил глазами их в последний раз и мола исчез в противоположной стороне. Переступив порог, он тщательно помыл руки, вытащил невероятных размеров эмалированную кастрюлю рисованным цветочком. Заполнил водой и поставил на плиту. С шипением открылась банка энергетического напитка. Сделал пару глотков. Таурин концентрирует внимание. Кофеин усиливает сердечную деятельность, высвобождает дофамин. Одна баночка придает сил на ближайшие несколько время. Он допивал вторую. Последующие часы он только и делал, что поглощал купленное. Сварил макароны. Из овощей настругал салат. Потер сыр. Вытащил большую плоскую тарелку. Ел. Ел с расстановкой. Не спеша. Пережёвывал каждый кусок. Делал перерывы. Вставал, разминался, подходил к окну вдохнуть морозного воздуха. Туман разорвался. Еще вдалеке упираясь в горизонт, остались клочки былого величия конденсированной влаги. Сохранилась непроницаемость неба. Тяжелый, свинцовый, нескончаемый поток туч. Картинка за окном приобрела четкость и контрастность. В остекленных домах напротив двигалась яркая проезжая часть. Застыли яркие рекламные вывески. Сложил грязную посуду в раковину. Помыл. Поставил в ряд на сушилку. Пустые алюминиевые банки скомкал и бросил в мешок с отходами. Прилег на кровать и стал слушать дом. Наверху что-то гремело, затем с треском упало. По лестничной площадке цокали высокие каблуки. Плач ребенка. Свист и вой в трубах. Скрип дверей. Дом говорил на языке жизни. Тикали часы, отмеривая движения, низко посаженного с трудом пробивающего свой свет солнца. Миг за мигом. Прощальный едва заметный оранжевый блеск, скользнувший по стеклам. Сумерки. Он не заметил смены дня на ночь. Как обычно. Встал с кровати. Выглянул в окно. Фонари с холодным свечением, мигающий желтый светофор. Редкие, едва заметные машины. Пустые улицы, на которых появится разве что одна-две заблудшие души, которые не знают, что можно еще требовать от жизни, а жизнь в свою очередь не знает, что требовать с них. Он взял оба туго набитых, больших, белых конверта без маркировки и аккуратно вскрыл. На ладонь ему выпали зеленые прямоугольные бумажки. Гладкие, хрустящие. Бенджамин Франклин смело смотрел прямо в глаза. Их другого конверта посыпались фиолетовые мосты Нормандии. Собрал их в одну аккуратную кучу и открыл дверцы шкафа. Взглянул на верхние полки. Стопы, ряды, цветущих бумаг. На любой вкус, размер, номинал. Бесчисленные купюры тянулись до самого потолка, упираясь в полированную верхнюю крышку. Он попытался впихнуть зажатые в руке бумажки, но места не было. Тогда он отошел и задумался. Вытащил большой полиэтиленовый пакет. Сложил туда весь мусор. Затем стал толкать вниз шуршавшие купюры. Они плавно спадали в широко раскрытую пасть пакета. Вычистил. Положил на освободившуюся полку сегодняшнюю выручку. Затем оделся, сунул под мышку бутылку с мутной жидкостью, подхватил отяжелевший от макулатуры пакет, запер дверь, спустился вниз, вышел на улицу и направился в сторону остатков леса. Воздух заметно похолодел. Мороз щипал и колол еще непривыкшую плоть. Быстрой походкой он прошел перекрёсток и вступил в почти истребленные владение природы. Под ногами грязь, желтые клочки сухой травы, щебенка. Забрался как можно глубже от посторонних глаз. С замершего неподвижного залива с ревом налетел ветер. Он выбросил содержимое мешка на примятую когда-то стоявшей здесь строительной техникой площадку. Сверху полил бензином из бутылки и кинул подожжённую спичку в центр. Волнующим, искристым пламенем заполыхали купюры, ветер разносил тлеющие куски. Горели зеленые проемы в стиле барокко. Горела желтая эпоха модерна. Огнем выжигалась карта Европы, после разлетаясь пеплом на отдельные части. Чернело изображение Елизаветы Второй. Обезображивающие ожоги и шрамы покрывали строгое лицо Франклина. Он смотрел. В зрачках Его плясал оранжевый свет. Пылали деньги. Сумма, за которую недолго думаю, лишали жизни. Деньги. Универсальный, специфичный товар. На деньги работают. Деньги копят. Деньги тратят. Деньги это еда, вода, теплое жилье и кровать. Деньги это возможность смотреть в будущее. Деньги, полученные законным образом залог спокойной жизни. Деньги это роскошная жизнь и необходимость бедности. Заработанные и украденные деньги. Бесценные и обесцененные деньги. Деньги как статус. Деньги как смысл существования. И деньги как деньги. А чем они были для Него? Костер догорал. Он подлил еще воспламеняющей жидкости и пошел прочь. По беззвучным ночным улицам. Руки в карманах. Быстрый, дрессированный шаг. В некоторых окнах еще горел свет. Он приложил к домофону магнитный ключ. Замок доверчиво запищал. Дождался лифта и нажал клавишу 19 этажа. Последнего. Вышел. Свернул на серую, закиданную разбитыми бутылками и окурками лестницу и дошел до дверей, ведущих на крышу. Дешевый, примитивный замок без претензий отворился. Поднялся по звучной, решетчатой, металлической лестнице. Вскрыл и отворил еще одну дверь. Чистый нетронутый снег крыши. Остановился на середине и оглянулся. По заливу пробирался грузовой корабль. Еще дальше мерцал мощным светом маяк. Пошел снег. Крупные холодные снежинки цеплялись воедино. Тут же по черному асфальту пустилась поземка. Стучал по рельсам запоздалый трамвай, утопая во мраке. В окнах темнело. Видна была почти погасшая точка Его костра. Порвалась серая пленка облаков, потихоньку оголяя звездное небо. А он продолжал стоять и смотреть. Снег валил ему за шиворот. Ложился на плечи и козырек кепки. Хлопья крутились в лучах фонарей, фар. Падали на машины, тротуар, закрывая все белоснежным одеялом. Звезды безучастно глядели на него сверху вниз. Издалека пропадал их железный блеск за пробегающими мимо, отбившимися от стада облаками. Снегопад закончился, но редкие снежинки еще взлетали и падали на запутанных ветряных потоках. Он наблюдал за вереницей звезд медленно движущихся по чернеющему небосводу. За висевшей бледной луной. За залитым пустым и ледяным эфиром пространства. Окоченели пальцы, покраснели щеки, дрожало тело. Он бездвижно, задрав голову простоял так до того момента пока звезды не начали меркнуть в разливающихся молочно-голубоватых волнах проступающего светом неба. И, в конце концов, полностью не исчезли. Пока не разлились по окрестностям еще холодные розовые лучи далекого солнца. Воздух легонько дрожал. Встретив восход, Он напоследок оглянул засыпанные снегом места и скрылся в каменных просторах дома.