Карка

 

Начало повести http://www.proza.ru/2009/08/28/766
Предыдущая глава http://www.proza.ru/2017/03/02/585

                Глава 3. Карка.

              Мало кто в деревне знал, что Карку звали Кариной Юсуповной Пряхиной и что у неё было полно родни в областном центре: мать, бабка, две старшие сестры, а теперь, наверное, уже куча племянников и племянниц. Разве она виновата в том, что жизнь у неё изначально задалась такая, что никем другим, кроме как Каркой, она и не могла стать.

 Карина была поздним ребенком, её сестры (кстати, все от разных отцов) уже оканчивали школу, когда она родилась. Отца она своего никогда не видела даже на фотографии, он исчез, когда её любвеобильная матушка была ею беременна, вернулся ли он в родные горы Северного Кавказа или где-то делал новых детей на бескрайних просторах России – Бог весть. Злые языки говорили, что мать дала ей отчество отца только потому, что Карина родилась смуглой, а так кандидатов на отцовство было предостаточно. Прежде чем рассказать историю Карки, нужно в качестве пролога поведать историю деревни, где ей предстояло познать все «прелести» пролетарской жизни. Деревня, которой не было ни на одной карте города, носила удивительно точное по своему определению название «Времянка».

 Это была территория заводского пустыря, на котором руководство машиностроительного завода разрешило своим рабочим, преимущественно семейным, строить дачные домики-бытовки. Не в пример лучше, чем семейное общежитие; и всё под боком: и родной завод, и грядка лука в огороде, и куры-несушки. Там можно было безбоязненно гнать самогон, совокупляться в любое время дня и ночи, пьянствовать и драться по выходным и праздникам, не раздражая своим поведением советскую общественность. Такси, особенно ночью, в этот криминальный район отказывалось ехать, «скорая помощь» приезжала только в сопровождении милиции и то, как правило, на «огнестрел» и колото-режущие-рубленые раны. Даже рожениц старались доставлять в роддом своим транспортом. Но эти неудобства не пугали наш привыкший ко всему народ.

 Селился народец в этих «бытовках» в основной своей массе крестьянской закваски: хозяйственный, неприхотливый и предприимчивый, поэтому очень скоро пустырь зацвел вишней, грушами и яблонями, появились заборы и палисадники с сиренью и цветами. Обещанных заводом квартир приходилось ждать лет по десять-пятнадцать, и наспех сколоченные сараюшки обшивались кирпичом, утеплялись пенопластом или шлаковатой, к ним лепились разные пристройки: кухни, террасы, импровизированные бани и туалеты «с удобствами», и даже гаражи. Это было, по сути, пролетарское гетто. Нигде больше во времена развитого социализма не было такой вольницы.

 Первого мужа maman через два года после рождения дочери зарезали в пьяной драке, но вдова не долго оставалась безутешной и, спустя малое время, вновь обзавелась спутником жизни и новой беременностью. Но и со вторым мужем жизнь не заладилась, появилась разлучница: молодая, красивая, бездетная, с квартирой – поманила, приласкала – и только того мужа и видели.

 Сестрам Карки повезло больше – они выросли в советские времена, когда были при дворцах пионеров всякого рода кружки, в школах работали настоящие учителя и общественное мнение что-то ещё значило. Стыдились славы малолетней шалавы.
 Как бы то ни было, ордер на долгожданную квартиру матушка получила почти одновременно с известием о беременности её старшей дочери, которой в тот год стукнуло семнадцать лет, её жених был гол как соко'л. На свадьбу пришлось подарить молодым свою трехкомнатную квартиру, предварительно для подстраховки прописав туда и среднюю дочь.

 Эта бесталанная женщина тем самым пыталась загладить вину перед дочерьми за своих непутевых мужей – их отцов (ведь она же сама их выбирала), за недостаток воспитания и образования, за недополученную материнскую ласку. Она воспитывала своих детей, как воспитывает щенков дворняжка, которой неважно, от кого она их зачала. Главное, что это были её дети, она их учила тому, что знала сама, защищала как мать и искренне желала счастья. Потом сёстры уже сами плодились, разводились, съезжались, разъезжались, но в деревню Времянка никто из них не вернулся.

 Карина появилась на свет, когда Советский Союз, раздираемый противоречивыми страстями,  уже трещал по швам, как лоскутное одеяло. Скоро выяснится, что советские времена для их стихийно выросшей на заводском пустыре деревни были не такими уж и плохими. Люди жили, работали, воспитывали детей, получали квартиры. Детям из деревни Времянка, получившей к тому времени статус поселка, были открыты все дороги, во все вузы страны: стремись, учись, работай, добивайся воплощения своей мечты. И главное, в народе была вера и в завтрашний день, и в торжество справедливости. Все лопнуло в один миг, как мыльный пузырь.

 Советский Союз распался на пазлы бывших республик, и те в свою очередь стали дробиться на удельные княжества, вспыхнули территориальные и этнические, межнациональные войны, всё, как и положено, в новом содружестве стран – СНГ (Сбылись надежды Гитлера).


 Прежние старые и добрые, мудрые учителя, не получавшие месяцами зарплату, были вынуждены на базаре, стыдясь своей интеллигентской неуклюжести и скромности, приторговывать книгами из личных библиотек. Да и эти книги уже не пользовались спросом, ибо никому не нужна стала вышедшая из моды классика. Россия погружалась в болото серости, нищеты и разврата. Школьники мечтали стать не космонавтами и летчиками-испытателями, путешественниками, поэтами и актерами, врачами, учителями, а бандитами-мажорами и проститутками, ибо это была «элита» современной России. В свете новых реалий детям из поселка Времянка была только одна дорога, если они хотели чего-то добиться в этой жизни: мальчикам – в бандиты, девочкам – в проститутки. Квартир больше не давали, а родной завод, как праздничный торт, поделили какие-то пришлые люди. Закрывались цеха, сворачивались производства, каждый тащил, что мог. Начальство – станки и технику, рабочие – мелочёвку: кабель, электромоторы, сверла, резцы, фрезы и т.д. Всем обитателям этого несчастного стихийного поселения Времянка стало ясно, что возведенные ими незаконные постройки –  их крест, судьба, клеймо, которое злой рок выжег им на лбу. Ничего им больше в жизни не светит. Ходили слухи, что скоро их «пролетарское гетто» вовсе снесут бульдозером, поскольку земля в городской черте стоит денег – и денег немалых.

 На воспитание малолетней Карины (заводской детский сад закрыли, а в других не было места), продав за копейки свой дом, из деревни приехала престарелая бабушка – Марья Денисовна. Бабушка, добрейшей души человек, любила выпить – спиртное оставалось единственной радостью в её беспросветной серой крестьянской жизни. Марья Денисовна достаточно тянула из себя жилы, помогая дочери и внучкам мясом, картошкой, деньгами, добрым словом. Настала пора на пороге смерти перевести дыхание от тяжких трудов – на всех не напасёшься, всё как в провальную яму. Вот и прикладывалась старушка иногда к бутылочке. Разочаровалась она в жизни. Даже «Еськин» (Ельцин), который чуть ли не ежемесячно прибавлял ей пенсию на буханку хлеба, а перед этим обобрал на 25 тысяч полнокровных советских рублей, на которые можно было купить и дочке, и каждой внучке по квартире, не очень-то радовал. Марья Денисовна кляла свою крестьянскую скупость: надо же быть такой дурой! Сызмальства горбатиться в колхозе, складывать копеечку к копеечке, не доедать, не допивать, экономить на всём, а под старость лет остаться приживалкой у родной дочери в сарае, наспех обложенном кирпичом!

 Мать свою в то время Карина видела мало, та работала на двух-трех работах, иногда не приходила домой и вовсе (оставалась ночевать, как говорила бабушка, у хахаля), а вот бабушку искренне любила и старалась её по возможности  чем-то порадовать.
 
Помнится, как они всей школой вместо уроков пошли воровать на металлургический комбинат марганец. Заводская свалка была там, как золотые прииски в Эльдорадо, – некоторые ученики за день работы покупали себе машины, правда, подержанные, уже бампером смотрящие на заводскую домну, но всё равно – машины! И этот шанс внезапно разбогатеть притягивал к себе народ, как магнит металлическую стружку. С утра и до темной ночи толпы авантюристов-старателей копошились на огромных, как Уральские горы, крутых холмах металлургического комбината с кирками, молоточками и сапёрными лопатами. Иной раз там детей было больше, чем в этот же день в школах. Колокольчиками звенели детские голоса, хрипло кашляли бомжи-туберкулезники, робко кого-то пыталась усовестить оставшаяся не у дел в смутное время капитализации интеллигенция, которую то и дело сгоняли с «золотой жилы».

 Карине тогда было лет восемь, и марганца она набрала немного, килограммов десять, но принимающие цветмет цыгане отсчитали ей за него такую сумму, что она не знала, что с ней делать. Себе купила мороженное, мамке – двух огромных живых карпов, а бабушке «Амаретто» – эту спиртовую ароматную настойку уважали все старшеклассницы, многие из которых уже или подрабатывали проститутками, или стремились ими стать. Оставшиеся деньги Карина решила отдать матери, чтобы та не ругала её за то, что она прогуляла школу. Мамка не ругалась. Она пришла домой под вечер с каким-то мужиком, долго пили принесённую ими водку, угощали бабушку, потом всю ночь тряслась кровать за дощатой перегородкой, неистово стонала мамка, хрипел, как спускаемый воздушный шарик, её кавалер. Всю ночь в её стену ударяли чьи-то колени и босые пятки, скрипела перегородка, шуршали старые многослойные обои. Новоиспеченные любовники грели чайник на электрической плите, чтобы помыться, потом вновь пили водку, звучно целовались, и опять железная кровать бешено колотила спинкой в перегородку. Самое обидное было то, что они, уходя, допили бабушкино «Амаретто».
 – Ты бы хоть дочки постеснялась, ведь нельзя же так: кто на мою – всем даю, – выговаривала бабушка мамке.
 – Ой, мать, не в мои-то годы политес разводить, а Каринка спит, как мертвая. Что я могу с собой поделать, если природа того требует? Чай, ненадолго гулять осталось, перегорит во мне страсть, и тоже стану такой же правильной бабкой, как ты.
 Мамка ушла, а деньги на новое «Амаретто» остались, и как здорово было то, что не успела она их отдать ей, что мать не пропила их со своим новым любовником.

К ночи они вернулись и всё повторилось.
 
Именно в ту ночь с Кариной произошло нечто волнующее и непонятное:  от каждого удара в стенку её бросало в дрожь, скрип кровати затрагивал в ней неведомые ей струны, она металась по кровати и  содрогалась в унисон со стонами матери, пока не заснула в горячечном изнеможении. Утром она надерзила матери и увидела своё окружение другими глазами…

Робкий росток порочности постоянно подпитывался и беспутством матери, и  сексуальной революцией во всей стране. Смертный грех возвели в ранг искусства. Появились институты планирования семьи, взявшие на себя миссию ликвидировать сексуальную безграмотность населения, и все почему-то считали это приобщением к западной культуре. Но странно: чем больше и усерднее «работали» эти «институты и центры», тем чаще распадались семьи, падала рождаемость, и все больше на улицах стало появляться беспризорных детей.

Любовь спустили с небес на землю, подрезали ей крылья, выпотрошили, лишив духовности и святости, вымазали грязью, высмеяли, оболгали, низвели до секса, доступного даже подросткам, как любое удовольствие и развлечение.  Лёгкость удовлетворения любых желаний совратила многих.

Прошло семь лет Карина к тому времени уже не только утратила девственность, но и была нарасхват среди ребят посёлка. Она повзрослела: у неё округлились бедра, появилась упругая грудь и, самое главное, темперамент зашкаливал, что называется – святых выноси. В четырнадцать лет ей были знакомы все виды извращений, и не столько из анекдотов и телевизора, сколько из своего личного опыта. Оголтелая пропаганда секса приносила свои первые плоды. Мать и дочь стали соперницами, назрел разрыв Карины с семьёй: и с бабушкой, и матерью, и сестрами.

 Мать Карины постарела, её былая красота вступила в окончательную стадию своего увядания: посыпались зубы, на лице сильнее обозначились мимические морщины, которые уже нельзя было спрятать никаким макияжем, ноги украсили узлы и гроздья синих вен – всё аукнулось и за всё воздалось. За грехи молодости стали приходить первые счета. А тут ещё случилось невероятное – она влюбилась, и влюбилась в парня, который годился ей в сыновья.

 Игорь Брагин вырос в поселке Времянка, потом его родители получили квартиру и переехали в город, но свой домик оставили как дачу. В тот год двадцатипятилетний Игорь развёлся с женой, уличив её в измене, и переехал на дачу. Чем привлекла этого молодого, симпатичного парня, довольно-таки неглупого, Каринкина мать – загадка. Возможно, Игорь видел в ней только мать, способную выслушать, пожалеть, понять, дать совет, приласкать. Он же ей был нужен, прежде всего, для самоутверждения, что не такая она старая, раз к ней ещё липнут молодые ребята. Это повышало планку её самооценки в собственных глазах, да и приятно было, когда хоть в чем-то тебе завидуют подруги. А те, действительно, завидовали.

Карина, которая понемногу уже начала превращаться в Карку, смотрела на это с другой колокольни. Игорь ей тоже нравился, как, впрочем, и она ему. Морально-этическая сторона отношений во внимание не принималась – это была игра, соревнование двух самок. Так две львицы в прайде – мать и дочь – постоянно борются между собой за звание лучшей охотницы. Тут кровные узы никакой роли не играют: лучшая получает всё, худшая – только горечь поражения. В школе Карка училась через пень-колоду, её образование никто не контролировал, самым любимым развлечением подростков было  «бомбить» родной завод – грабить недограбленное, выкапывать из земли медные высоковольтные кабели, бить оставшиеся в цехах стекла и глумиться над пьяной охраной, которая и сама устраивалась на работу, чтобы растащить последнее.

 Деревня Времянка, хоть и получила статус посёлка, для всех по-прежнему оставалась деревней: все тайное в ней тут же становилось явным. Марья Денисовна о любовном треугольнике не ведала ни сном, ни духом – ей исправно покупали четвертинку водки, и она спала в своем закутке сном младенца, пока молодежь развлекалась доступным только ей способом. Когда Каркина мать в очередной раз похвасталась перед подругами молодым любовником, те не преминули со злорадством открыть ей глаза на истинное положение вещей, и она, отпросившись с работы, застала любовников с поличным: и своего милого без штанов и вероломную дочку в халате на голое тело.

 Мать избила Каринку грязной половой тряпкой по лицу, оттоптала ногами, оттаскала за волосы и вырвала не один клок волос, а под конец и вовсе полуголую выставила на улицу. Пойти малолетней блуднице было некуда, но обидней было другое: обвинив во всем дочь, мать не тронула любовника, который, от испуга забился в угол и лепетал нечто невнятное. Босая, раздетая ненастной осенью Карина привлекла внимание патрульного экипажа милиции и сболтнула тем лишнего, а кому-то из милицейского начальства была позарез нужна очередная звездочка на погоны, которая просто сама летела с неба счастливцу. Главное, что расследовать-то ничего не надо: есть потерпевшая, есть подозреваемый, есть заключение экспертизы (нет, так будет): «изнасилование несовершеннолетней» – преступление серьезное. И ожила контора, закрутились шестеренки правосудия: Карину – в спецприемник, насильника или совратителя (это как со следователем обвиняемый договорится) – в следственный изолятор.

 В родной дом она уже больше никогда не вернётся. Игорю Брагину не повезло – Каринке не было 16 лет и его упрятали в СИЗО. До конца следствия «потерпевшую» определили в спецприёмник, хотя дать показания, что никто её не насиловал, все произошло по обоюдному согласию, и, скорее, она соблазнила взрослого мужчину, а не он её она успела.  Однако Брагин продолжал сидеть. Мать ни разу не навестила Каринку: ни в спецприемнике, ни в реабилитационном центре, не попыталась вернуть домой, хотя кто бы позволил несовершеннолетней вернуться в дом, где её били и насиловали. С ней уже начала работать бригада шарлатанов-психологов, которые пытались ей вправить мозги и восстановить нарушенную гармонию психики. Эти «специалисты-мозгоправы» не понимали, что процесс распада души нельзя остановить, как вернуть на место снежную лавину, которая уже понеслась вниз по крутому склону.

 Из реабилитационного центра Каринка убежала с новым другом – Пашкой Мезенцевым. В отличие от Карки, Пашка был воспитан в хорошей семье, у него даже было музыкальное образование, он был начитан, дерзок и смел. Полный юношеского максимализма, Пашка не признавал полутонов и все делил только на белое или черное, исключая всякие компромиссы. Он убежал из дома, когда отец привел мачеху, которая заняла место умершей от болезни матери, и этим, по мнению Пашки, осквернил память покойной супруги. Все было бы ничего, если бы мачеха не стала сразу же после натянутого и неловкого знакомства с пасынком – знакомства, которое им обоим было неприятно, – наводить в доме свои порядки и, самое страшное, избавляться от вещей покойной мамы, раздаривая их малоимущим и засовывая в чулан. Казалось, что мачеха специально хотела вытравить из его памяти образ матери.

 Находиться с ними бок о бок юноша не хотел принципиально. К тому же, он втянулся в бродяжничество. А путешествовал он по России не один год. Его ловили, с ним работали психологи, после чего возвращали в ненавистную семью, но спустя некоторое время он вновь убегал, и не просто убегал, а каждый раз всё основательнее сжигал за собой мосты к оседлой жизни, прихватывая драгоценности мачехи, деньги отца. Последний раз он уехал на его новеньком автомобиле, который тут же продал каким-то барыгам в гаражах на запчасти. Они с Каринкой были ровесниками, но совершенно разными людьми: Пашка ярко выраженный лидер, авантюрист и любитель рискованных приключений, а Каринка в то время была ещё каким-то непонятным полуфабрикатом – лепи что хочешь – но они как-то сразу сошлись.

 История Каринки попала в реабилитационный центр, как это всегда бывает в подобных заведениях, раньше, чем она, и врать  не было никакого смысла. Вначале Пашка брезгливо морщился при встрече с красивой смуглянкой, но она нравилась, и срочно пришлось придумать ей какие-нибудь положительные качества. И такие нашлись. Он решил, что она человек честный: она такая, какая она есть. Да – похотливая, глупая, ветреная, но настоящая и добрая. Каринке же нравилась в Пашке его дерзость, в нём уже в подростковом возрасте чувствовалось ярко выраженное мужское начало. В этом юноше был заложен потенциал сильного альфа-самца, грозного хищника, и Каринка женским чутьем сразу уловила это. Такой уж точно смог бы её защитить, а не испуганно лепетать, придумывая оправдания своей трусости. Пашку побаивались даже воспитатели, а его холодный взгляд голубых, с каким-то звериным прищуром глаз, словно он прикидывал расстояние до прыжка, заставлял робеть перед ним самых отпетых отморозков, чьи мозги давно превратили в кисель наркомания и токсикомания.

 Они сбежали из «ночлежки Костылева» пятого октября ночью – как раз на День учителя. Уехали на уазике завхоза, улучив момент, когда все «Макаренки» «поймали расслабуху». Хмельной охранник, подумав, что это завхоз опять выезжает за очередной порцией спиртного, сам открыл им ворота. Наверное, это была самая светлая глава в жизни Карки. Может быть, она даже полюбила этого мальчика – дерзкого, смелого, но необыкновенно нежного и чуткого. Они умчались следом за перелетными птицами. Уазик завхоза продали на запчасти в какой-то деревне, попутно бомбили опустевшие дачи, собирая в них цветной металл, воровали продукты в магазинах, обирали пьяных, промышляли на базарах, вытаскивая кошельки у ротозеев, а ночью устраивали пир в каком-нибудь закрытом на зиму летнем домике.

 Пашка был опытным бродягой, понимал, что многое зависит от внешнего вида. Поэтому и старался не выглядеть, как беспризорник. Умытый, причесанный, в чистой одежде (тряпки либо воровали в бутиках либо находили на дачах), он даже одеколонился, благо во всех крупных парфюмерных магазинах – это можно было сделать бесплатно. Так же выглядела и Карина. На вид это были вполне приличные подростки, даже со школьными рюкзаками. Если день выпадал удачный, а чаще всего так оно и было, они обедали и ужинали в маленьких кафешках и до вечера коротали время в кинотеатрах, устроившись на последних рядах, на так называемых местах для поцелуев. Вольная жизнь пьянила эту влюбленную парочку. Они никогда не оставались ночевать дважды на одном месте, благо дач на их пути было предостаточно.

 Передвигались и на автобусах, и на пригородных электричках, угоняли машины. За ними неотвратимо, вслед за уходящей осенью, двигалась русская зима. Подходы к дачам все чаще и сильнее заметал снег, и, чтобы не выдать свое присутствия следами, приходилось пускаться на всевозможные хитрости. Пашка фонтанировал идеями: находил какие-то доски и, передвигая их, прокладывал дорогу по снегу, и им удавалось почти бесследно подбираться к дому. Если не было досок, мастерил из фанеры снегоступы. Они старались ничего не ломать, замки вскрывали аккуратно, света не зажигали. Иногда попадались полностью обесточенные поселки или не удавалось найти обогреватель, тогда  согревались, накрывшись какими-нибудь одеялами, прижавшись друг к другу. В такие вечера их грела только любовь.

 Однажды на очередной краже продуктов из супермаркета Пашку поймал за шиворот милиционер и заломил руку за спину:
 – Беги! – крикнул Каринке Пашка, а сам, вывернувшись ужом, всадил в ногу мента нож-бабочку, с которым не расставался. Страж порядка взвыл от боли и ослабил хватку. Верилось, что ещё секунда и Пашка будет на свободе, но на помощь менту уже бежал охранник из магазина и тогда Карина превратилась в настоящую боевую подругу: она схватила железную тележку и покатила её в сторону охранника. Удар тележкой пришелся охраннику в пах, и тот, не ожидая такого подвоха, буквально сложился пополам. Пашка вырвался.

 Они долго петляли дворами, затем, поймав такси, выехали за город – пришлось потратить часть запаса. Казалось бы, опасность миновала. Самое разумное было уехать отсюда подальше, но Пашка боялся, что на вокзалах их уже пасут, хотя кто знал, что они залетные. Рука, вывернутая ментом, распухла и сильно болела. В тот вечер, едва дождавшись темноты, залезли в какой-то дачный домик, на сей раз без ужина и без электричества. В этом садоводстве кто-то уже успел похозяйничать до них, срезав все алюминиевые провода. Ревизия в доме дала самые скромные результаты: нашли в тайнике террасы под полом несколько банок тушенки и бутылку какой-то самодельной наливки, зато в буфете прямо на открытом месте стояла початая бутылка водки. Каринка пила наливку, Пашка, чтобы унять боль в руке, выпил водки. Закусывали тушенкой, прислушиваясь к каждому звуку с улицы.

 Через несколько часов Мезенцева начало тошнить и он стал корчиться от резкой боли в желудке. Обнимая его, чтобы успокоить, Карина даже сквозь синтепоновую куртку и вязаный свитер, слышала, как учащенно и неровно бьётся его сердце. Пашке постоянно хотелось пить, и она еле успевала топить ему снег руками. Больше всего она боялась, что он заснёт и не проснётся. Дальше – хуже, ближе к полуночи у него усилилась головная боль, и он стал заговариваться, из-зо рта ручьем полились слюни. До ближайшей трассы было километра три. Только к утру она дотащила его до дороги на оцинкованном корыте. Пашка уже был без сознания. Сомнений не было – кто-то оставил в доме специально на видном месте отравленную водку. Но Пашка выжил, хотя Каринка его больше никогда не увидела. В больницу к нему попасть она не могла (она ведь тоже была в розыске, без документов), а потом его перевели в спецприемник, а возможно, и в следственный изолятор. Как жаль, что за долгие и романтические ночи они не придумали, как дать знать друг о друге на случай провала.

 Потом уже больше ничего в её жизни хорошего не было: грязь, мерзость и никакого просвета. Проститутки, дальнобойщики, сопливые юнцы, старые развратники. Её били дальнобойщики за то, что не могли насытить, удовлетворить, проститутки – за темперамент, который высоко ценили клиенты, а на них – простых жриц любви, уличную, по сравнению с Каринкой, бездарность –смотрели сквозь пальцы. Однажды у неё появилась возможность стать содержанкой одного очень богатого и влиятельного господина, до которого дошли слухи о виртуозности молоденькой проститутки. Но тот из предосторожности сначала отправил её в венерологический диспансер на обследование и лечение, а спустя месяц чуть не пристрелил за то, что она устраивала оргии с прислугой –  пуля прошила руку навылет. Ей удалось убежать в лес, всю ночь она пролежала там под поваленным деревом, а вокруг люди с фонарями прочесывали лес, чтобы добить её. Повезло – не нашли. И вновь дороги, люди, а чаще – быдло, лишь анатомически похожее на людей. Да и в неё саму вселился бес сладострастия, даря ей вместо жизни осколки радости, все чаще подменяя радость удовольствием. Она колесила по России от Бреста до Владивостока, от Мурманска до Казахстана, и везде было одно и то же: разврат, грязь, мерзость. В каком-то захолустном городе она случайно встретила знакомую – уже старую и изношенную проститутку из родной Времянки и узнала, что Игорь Брагин повесился в камере, не вынеся унижений сокамерников, а его мать из мести сожгла их дом, в котором  сгорела заживо Марья Денисовна – единственный близкий Карине человек. Что-то надломилось в её душе, и теперь, чем больше её унижали и извращались над ней, тем больше она испытывала наслаждения. Чем сильнее втаптывала она свою душу в грязь, тем опустошённей душа становилась. Все эти страдания она воспринимала как расплату за Игоря Брагина, за Пашку Мезенцева, за Марью Денисовну. Каринка превратилась в Карку, в самого демона сладострастия.

 Еврейская «мамка» в Одессе – старая горбоносая проститутка, страдающая сахарным диабетом и одышкой, рекламировала Карку клиентам:
 – Вы шо?! Не знаете Киру? Так это же Паганини, токо в сексе – сплошная эрогенная зона, возбудит даже мертвого – первоклассный товар. Если она вас не удовлетворит, можете отыметь хоть всех моих девочек, включая и меня…

 Как бы то ни было, а первый паспорт Карке сделал Юрка Сыч и то благодаря знакомому начальнику РОВД, страстному рыбаку и охотнику. Думал, что наладится его жизнь, и прошлое Карки останется навсегда за порогом его дома. Наивный…               
               
   



Продолжение следует. Следующая глава "Недоросли"
http://www.proza.ru/2017/03/12/724

Начало повести http://www.proza.ru/2009/08/28/766
Предыдущая глава http://www.proza.ru/2017/03/02/585