По волнам моей памяти

Пиши свою жизнь
-Оборонил   норвежский художник Эдвард  Мунк. «Какое счастье, что прошлое не исчезает в нас, покуда мы дышим. Издалека доносятся отзвучавшие слова, возвращаются ушедшие навсегда люди». - Писала Галина Серебрякова. Это знаменитые люди, добившиеся призвания не только в своих странах, но и в мире.   Благодаря своим воспоминаниям, они  показали время в котором  жили.
Я замахнулся на цикл рассказов, которые охватывают почти всю мою жизнь.  Но не ставлю цели написать о себе.  Мне хочется  через призму своей жизни довести эпоху, в которой я рос, жил, работал. «Писатель, выражая себя, тем самым выражает и свою эпоху. Это - простой и неопровержимый закон».Только нужно не увлекаться воображением и не особенно преображать действительность, а то может исчезнуть правда.
Дневник, который я ничинал писать в детстве  вскоре забросил.  Хотя готовился основательно, выделил из собственных сбережений деньги на покупку солидной тетради. Что и говорить-новое дело требует  вложений,  но вскоре это занятие  бросил. Как мне показалось, что ничего важного, что со мной бы могло случиться , о чем стоило бы писать,  не произойдет. Ну что могло произойти в жизни десяти летного пацана!
Я  не знал, что именно потому люди и ведут дневники, что хотят писать свою жизнь. Именно через призму своей жизни они отражают свою эпоху, время, в которое им выпало жить.  Конечно, я в то время, не понимал, что в русской литературе существовал жанр «тихая русская» проза.  Что именно благодаря этому жанру мы понимаем и знаем, как протекала жизнь прошлого, а то и позапрошлого столетия.  Потом неискренность. Как она рано пробуждается в человеке. Нужно раздеть себя перед бумагой. Вот этот чистый лист в линеечку или в клеточку( по арифметике или письму как мы говорили) станет носителем памяти твоих деяний. Твой дневник будут читать- первое, что приходит на ум.  В итоге дневник сжигается. Не выбрасывается (вдруг найдут и прочитают!), а именно сжигается.
Но память, память…  В старости человеку иногда бывает дано явственно увидеть то, что случилось с ним очень давно. Он может повторить услышанные когда-то слова, увидеть улыбки, услышать смех, тогда как события случившиеся относительно недавно и куда более значительнее, начисто исчезают из его памяти. Многие наверняка думают об этом, но не все говорят. Обозначают это словом таинство-мистика. Хотя мистика, если перевести, означает «закрываться» и употребляется к глазам. ...
«Не только профессиональный писатель, но и каждый, что называется, простой смертный,  должен   писать. Особенно после семидесяти.
 « Человек не просто уходит в мир иной. Он уносит с  собой весь свой мир. Уносит безвозвратно. А это  несправедливо». -    Уильям Сароян. Американский писатель  армянского происхождения. Он знал что говорил. Героями его произведений всегда были простые и не очень счастливые люди, о которых он писал с теплотой, состраданием и надеждой на лучшее.
У человека угрюмая память, она штрихует прошлое, как дождь сечет окна…Нужно уметь разглядеть через сетку морщин, такое, что вспыхнут уши от стыда и нет большего желания забыть это. Но… вот в этом  «но» и есть тот смысл, которого боятся многие.
«Если покопать жизнь, можно такое выкопать…это вам не конспект с содержанием…»- сказала Дина Рубина. Правильно сказала. Нужно набраться мужества и не отказываться ни от настроений, ни от душевных порывов молодости и более зрелых лет. Это часть моего наследства и от него никуда не денешься, каким бы оно не было. Это дар, хотя  и тяжелая ноша и ее нужно нести. …Наступает время, когда обнаруживаешь, что вокруг тебя много знакомых людей, ушедших в мир иной. Кого не хватишься, а его уже нет. Вот она, быстротечность жизни. И ты на очереди… Отмирает по частям жизнь, словно штукатурка отваливается от фасада. Но кусок куску рознь…
Отталкиваясь от воспоминаний о своем детстве, пытаюсь воссоздать эпоху того времени,  в тех реалиях, которые пытаются сейчас исказить идеологи нынешнего строя.
Не секрет, что в стране произошла тихая ползущая революция. В 1991 году народ не вышел на защиту своего строя, который просуществовал 74 года. Мало того, что не вышел, он (народ) позволил правительству того времени проигнорировать референдум. Это было уже слишком. Но народ «проглотил» и это.  Дальше больше: после развала СССР распустившаяся власть, заинтересованная в смене формации, инициировала некий суррогат «переворота» именуемый ГКЧП и после «подавления» обьявила вне закона надоевшую КПСС и реформировала Конституцию. В нее ворвались ( как говорят по пожеланиям трудового народа, после длительных обсуждений)  такие понятия как частная собственность, безработица. Как следствие обрушился уровень жизни. Верховный совет РСФСР запоздало попытался чего-то возразить. Наивные люди! Кому возражать, Ельцину. Человек, почувствовавший вкус неограниченной власти,  да еще такой как «всенародно» избранный президент, не остановится. Что и произошло. А чтобы другим неповадно было, расстреляли особых упрямцев, засевших в «Белом доме». Причем все это творилось на глазах западных СМИ и московских обывателей. Никто не задумывался, что расстреливали и хоронили народную власть, последнюю власть. Потом был праздничный концерт в  Кремлевском зале. Я помню его трансляцию…
Все ушло в прошлое. Но еще недалекое прошлое, которое ворошит, да и подчас жжет память. Но что сейчас говорить, о чем. О нынешней власти. Она (власть ) только пожимает плечами: эка, дескать вспомнили, мы здесь при чем. Пришли легитимным путем, всеобщие выборы «чисты и прозрачны» как никогда. Председатель Чуров измусолил всю бороду, доказывая праведность выборного мероприятия. Да, произошло невероятное, чего даже большевикам не снилось: птенцы гнезда ельцинского повернули колесо истории вспять: отбросили страну в стадию капитализма. Да еще в какую. В дикую. А как иначе сформировать первоначальный капитал. Подсказка была дана рыжим хитрованом с циничным прищуром глаз: «Торопитесь, на всех не хватит».
Об этом времени сложно писать, так как воспоминания жгут совесть и ты с горяча пишешь, пишешь…Потом останавливаешься. Возникают сомнения…может быть, лучше  рукопись отложить в долгий ящик и пусть вылежится, отстоится. И дай бог, так хочется верить, что вырастут новые, действительно независимые историки, и дадут обьективную  характеристику тому, что случилось на одной шестой части суши.
Может быть, нынешнее поколение, родит детей, которые смогут сказать российской буржуа вроде того: сукины дети! Когда вы задумаетесь о социальной ответственности.  Вам были даны государственные капиталы за личную преданность первому « всенародно» избранному президенту. Сейчас современные идеологи вяло мямлят о том, что нужно было быстро раздать собственность, чтобы сделать первые шаги капитализма необратимыми. Что институт «красных» директоров не оправдал себя и нужны «эффективные» собственники. Уж они-то поднимут Россию на дыбы и, уподобившись великому реформатору Петру I, дадут ей импульс вперед с помощью такого инструмента как рыночная экономика. Писать о том, что произошло? Я тоже так думаю, не время. Пусть вылежится материал. Пройдут годы и  все это осудится. Уйдут свидетели этих каиновых дней, но суд должен быть. Имя ему –история. Знаете, о чем я мечтаю. Чтобы на скамью подсудимых сели Горбачев, Ельцин, Гайдар, Чубайс. Над ними должен быть процесс. Справедливый, честный. Их не будет в живых, но останется память, а память должна быть справедливой. Слишком мы торопимся увековечить память усопших памятниками и центрами. Подождите, люди вспомнят обо всем.  Не родилось еще это поколение, а его родители занятые примитивным выживаием, не думают о этих вещах.
Мне даже об этом писать не хочется, как клюнули мы на приманки вначале одного велеречивого генсека с жутким южно русским акцентом. Затем пошли за дуболомом, с залитыми  водкой глазами, который сам не понимал что делает. После одной такой фразы можно было бы задуматься: «Жить будете плохо – но недолго. Сегодня мы живем хуже, чем вчера. Но лучше, чем будем жить завтра!». Смейтесь паяцы.
Но буду писать, что помню, хорошее и плохое.
Время стремительно откатывает прошлое назад, вымывает из нашей памяти то хорошее, чем жили наши деды отцы. Читая нынешние газеты или, того хуже, интернет, то поражаешься обилию материала чернящего прошлое нашей страны. А чернить страну, это чернить свою историю. Я не говорю о искажении хода истории государства. Это мне защитить не под силу. Но защитить историю своей семьи, своего города, я обязан.
Живые требуют к себе внимания, мертвые только правды. А я становлюсь…ну пусть не старым, но в моем распоряжении полвека памяти, я помню людей,  которых я встречал… Одним словом я становлюсь носителем памяти, а это накладывает особые обязательства. Какие спрашиваете?
Отвечу. Сейчас каиново время. Время выборочной памяти. Старательно вымываются достижения страны в советское время. «Застой», припечатали как огненной печатью.
Клишество, заявляю  вам с полной ответственностью. Смотрите рейтинги независимых агенств, как голосуют за  «застойные» времена не только люди старших поколений. «Золотой век»-получили годы правления Брежнева Л.И.
Мои рассказы, не что иное, как хроника, хроника советского периода. Хочу отчитаться перед   самим собой, перед нашими согражданами и, главное, – перед своими детьми и внуками.
По волнам моей памяти
Клуб прядильно-ткацкой  фабрики №2. Пристанище моего босоного детства. Насколько я себя помню моя жизнь, жизнь поселкового пацана, связана с этим роскошным для наших фабричных мест, зданием. Да и не только моя.
Моя бабушка, Баскакова (урожденная Мухина) Татьяна Петровна, сбежавшая от бескормицы из деревни Быковка, что уютно расположилась на притоке Волги  реки Шарницы, проходила в  клубе курсы ликбеза. Это был 1918 год. Прядильно –ткацкую фабрику национализировали, но владельцу Севрюгову П.Ф.предложили директорствовать. Буржуа Севрюгов  П.Ф. сотрудничать с новой властью отказался и уехал во Францию, как вещали слухи того времени, даже со своими капиталами.
Слухи, как потом выяснилось,  были вполне достоверными. Советская власть к красному террору еще не перешла. Моя мама, в то время еще  Баскакова Нина,  до войны бегала в этот клуб в танцевальный кружок, занималась спортом. После войны к ее услугам была предоставлена великолепная танцевальная  терраса с видом на Волгу,  на которой бывшая фронтовичка наверстывала время, отнятое войной. Там же она познакомилась с моим отцом, случайно зашедшим со своим товарищем на звуки входящего в моду факстрота.
Затем настало и мое с братом время. Нас, совсем маленьких, клуб встречал  в Новый год на утреннике. Это было напряженное время для клубных работников. Ни один ребенок, родители которого работали на фабрике, не оставался без приглашения и, главное, без новогоднего подарка. Того, кто по болезни не мог посетить утренник, навещали на дому Дед Мороз и Снегурочка. Затем наступило время различных кружков. Вся моя жизнь до окончания восьмилетней школы была связана с фотокружком. В нем я не только научился фотографировать, но, благодаря выходам на сьемки, изучил  кинешемский край с его прядильно-ткацкими фабриками, заволжскими усадьбами. И хотя приоритет в нашем развитии отдавался советскому периоду, мы, благодаря нашему руководителю, знали многое о дореволюционной истории Кинешмы. К тому же были еще живы дедушки и бабушки, знавшие времена до 1917 года. Мамы и папы охотно делились своим детством до войны.
И как-то  получилось, что связующим звеном во времени трех поколений стал клуб фабрики № 2.  Фабрикант  Севрюгов  Павел  Федорович в 1904 году  затеял строительство     дачи под названием  «Отрада».   Проект заказывался в московской конторе «Юлиус Берлей» и влетел в копеечку. Но пользовался предприниматель своими благами недолго.  Советы рабочих и крестьянских депутатов,  на удивление бескровно,  взяли власть в свои руки и даже предложила фабриканту остаться в должности. Дальше мы все знаем. Не захотел сотрудничать Павел Федорович с властью рабочих и крестьян и уехал. А может и правильно, что уехал. Через двадцать лет такое началось! 
 Верой и правдой служило здание населению,  как бы сейчас сказали, микрорайона фабрики№2. Это был очаг культуры для взрослых, пристанище для пацанвы, роящейся возле казарм, которые пятиэтажным каре стояли недалеко от фабрики. Их Севрюгов выстроил в апреле 1897 года для рабочих. Прочно и непреступные стояли угрюмые, сложенные из красного кирпича, казармы, оплот Советской власти, казавшейся пришедшей на века. Казармы всем своим видом показывали:-  Кто обидит Советскую власть, будет иметь дело с нами. Жил там пролетариат,  работающий на ткацких фабриках города Кинешмы, который еще в 1905 году показал, что он может. А мог он многое. Ткачи Иваново-Вознесенска  не только установили власть советов народных депутатов в своем крае, они еще во главе с М.В.Фрунзе сьездили в Москву  и на баррикадах Красной Пресни помогли  москвичам разобраться с угнетателями трудового народа. Эффективно помогли, что и говорить. Заставили буржуа пойти на переговоры с рабочим классом.
Но. Вот это «но» не дает мне покоя уже двадцать лет.   Что случилось со страной, что она полетела под откос.  Не стало страны Советов. Авантюристы от политики,  умело манкируя терминами рыночной экономики,  втянули народ в процедуру приватизации, наобещав всеобщее благоденствие. Результаты внедрения частной собственности сказались очень быстро. Некогда процветающий Ивановский край встал. Как огромный маховик, он затормозил на ходу и остановился. Текстильная  отрасль  в одночасье стала не нужна. Назначенные первым «всенародно» избранным президентом миллионеры быстро освободились от несвойственных им функций, в первую очередь от социальной сферы. Проще говоря, больницы, клубы  на произвол судьбы. Что-то взял на баланс город, но ведомственные клубы, кинотеатры нищим, в то время, новоявленным мэриям, были не нужны.
Таким ненужным обьектом стал и наш клуб. Девяностые годы. Эпицентр разрухи и падения производства. Стоят в забытье фабричные корпуса. Мифом стала советская история прядильно-ткацких фабрик № 1, №2, «Красная ветка».
Я давно не живу в Кинешме, но сказать, что это не мой город,  не могу. Как не чужим является клуб, у которого  стою. Вернее  у того, что осталось от  очага культуры, некогда манящих людей своим светом и теплом. Со времен перестройки здание пошло по рукам. Заказные «корреспонденты» СМИ из всех сил раздували информацию, что уникальное здание до разрушения довели большевики. Эта информация наиболее «сдержанная»: « С 1930 г. в здании разместился рабочий клуб, который здесь находится и в настоящее время. За годы пребывания в особняке рабочего клуба уникальный ансамбль пришел в аварийное состояние: из интерьеров и мебель растащено практически все, что можно оторвать и унести, система отопления на сегодняшний день не работает, железная кровля протекает почти по всей площади». Я привык к нечистоплотности заказных писак. Даже иногда оправдываю их «рвение» перед хозяевами: профессии у них нет, а кормить семью нужно. Сам был жертвой многочисленных «налетов» в прессе, после которых они же передо мной и извинялись. Но искусство и архитектура - это нечто другое. Это молчаливые свидетели нашей эпохи, в чьи бы руки власть не переходила. «Уважение к минувшему, черта отличающая образованность от дикости», сказал Пушкин А.С. 
Они пишут эту грязь, передергивая время. То, что здесь написано, произошло после 1993 года, когда распоясавшийся президент приказал расстрелять Советскую власть и управление страной взяли кучка авантюристов. Авантюристов далеких от народа, экономики. Они были озабочены только процессами приватизации, тендерами, залоговыми аукционами. Какие уж там клубы!
 «Такой разрухи не было даже   во время войны,  когда в здании размещался госпиталь» - говорят немногочисленные свидетели былого. - «Но сейчас…!»- и в отчаянии, чисто по –русски,  махали рукой.
Я с грустью смотрел на своих земляков. Они прожили войну, как мои дядюшки и тетушки. Некоторые в силу молодости не хватили фронтового лиха, но работали на ткацко-прядильном производстве по 12 часов в день. Все у них было. И послевоенное голодное существование,  и радость восстановления народного хозяйства и возможность наесться хлеба. Помню время, когда  матушка заставляла нас, детей, есть макароны…с хлебом. - «Поплотнее».-  говорила,  намазывая кусок хлеба…маргарином.  Сливочного масла мы не знали.
Прошли взбалмошные времена Хрущева Н.С. с очередями за хлебом.  Ни шатко ни валко пролетели брежневские. Вспыхнули и погасли искорки надежды на Андропова Ю.А. О Черненко  вспоминать тошно. Времена Горбачева еще ждут своей оценки, ибо сколько наворотил этот неугомонный человек не поддается сознанию. К власти пришла буржуа, но не классическая, заработавшая свой капитал умом, работой. Пришли «назначенные» высшей властью миллионеры, которые, не понимая своей ответственности, обрушили экономику.
Многострадальная дача «Отрада» в своей, вообщем-то короткой жизни, такого шабаша не видела. Когда  новые хозяева фабрики № 2, тоже стоявшей в руинах, отказались от здания, то его, числившимся на балансе у комитета имущества,  выкупила Ивановская текстильная академия. Стоимость  особо не разглашается, но из неофициальных источников стало известно, что обошлось это удовольствие в 600 тысяч «федеральных» рублей. Кроме того, пришлось погасить долги по теплу, оставшиеся от прежних арендаторов. Десятилетие запустения зданию на пользу не пошло: крыша дырявая, на стенах живет грибок, трубы теплотрассы прогнили. «Если оно еще года два простоит без ремонта, то просто-напросто рухнет», - сказал директор кинешемского филиала академии Г. Поспелов. Тут-то и проявить бы государству и местным властям хозяйственную мудрость: продать старое здание на аукционе за один рубль, а деньги направить целевым порядком на ремонт. Да где там! Вот и стоят остатки некогда процветающей волжской жемчужины, доживая последние годы своего существования. Не лучше себя чувствует и парк, прилегающий к усадьбе.  Сейчас он, как и само здание, находится в полном запустении. Его теперешнее состояние иначе как ужаса не вызывает. Красивейшее здание города практически в руинах. Оно  прошло «точку невозврата». Боюсь, что его никто не возьмется восстанавливать. Может, на уровне сплетни, а может и наяву, но, говорят, что приватизировать это здание хотел сам губернатор Ивановской области Мень. Но что-то не связалось, что-то не срослось. Может, побоялся губернатор показывать источники, за которые он собирался купить руины, или другая причина его остановила, но…и поныне стоят бесхозные остатки некогда роскошного здания.
 Я стою перед разбитыми, испохабленными различными скаберезностями, дверями. Они закрыты, эти двери, которые пускали нас в царство кружков по интересам, в библиотеку, где можно было посидеть н почитать новые журналы. Летом в клубе было прохладно, зимой - тепло. Всегда чисто, ибо мы оставляли свою, далеко не изысканную обувь, у входа и шли в помещения кружков в сменке, а то и просто в носках.
Где  вы, ревнители якобы разрушенной, растасканной большевиками, собственности. Почему вы не бьете тревогу по исчезающей жемчужине Верхневолжья. Написать пасквиль по власти, почившей в бозе, это не проблема. Вот пригласить господ олигархов, носящих имя меценатов, вот, что нужно. Но молчат штатные борзописцы. А чего писать: нет ни меценатов, ни того, что нужно спасать.  Но я помню клуб именно таким, каким его описал и каким запомнил, будучи мальчишкой.
… «В первом этаже находятся парадные комнаты. Из вестибюля, расположенного на поперечной оси дома, двупольные двери ведут в зал-гостиную, вытянутую вдоль главного фасада. Высоким проемом с двумя колоннами по сторонам она разделена на неравные части – в два и три окна, выходящих в лоджию. В некоторых межоконных простенках сохранились зеркала в рамах красного дерева. Гостиная украшена также фризом с волнообразным растительным орнаментом, тисненным по штукатурке, и лепным карнизом с кронштейнами и розетками. Малая гостиная размещена справа от вестибюля и связана парадной дверью с меньшей частью зала. Она отделана дубовыми филенчатыми панелями, двери обрамлены деревянными порталами. На панелях сохранились вставки из листовой латуни; в верхней части дверей – чеканные накладки со стилизованными изображениями мужской и женской голов. По верху стен проходит широкий фриз с тисненными по штукатурке растительными мотивами, над ним – лепной карниз. Такую же отделку имеет и небольшая анфилада перед кабинетом, и сам кабинет: здесь дубовые панели дополнены в углах овальными медальонами, а в торцах комнаты и по углам расположены встроенные книжные шкафы.
Во втором этаже жилые комнаты с более скромной отделкой. Лестницы и подоконники выполнены из мрамора, на окнах и дверях – бронзовая фурнитура нескольких типов. Сохранились профилированные карнизы с лепными плафонами по углам; в некоторых помещениях – первоначальные дубовый паркет различного рисунка. В подвальном этаже располагались котельная, кухня и другие хозяйственные помещения». Это я не пишу по памяти. Благодаря интернету нашел информацию в Своде памятников архитектуры и монументального искусства России: Ивановская обл., ч. 2, М., 2000, стр. 327-330. Конечно, многого я не помню. Но торжественность и чистоту,  это из памяти не выкинешь. Как не выкинешь роскошную веранду с видом на Волгу. На ней мы изучали особенности фотосьемок: зимой-падающий снег, весной – начинавшийся ледоход на Волге. Летом – буйство красок цветов на клумбе. Осень притягивала серой стеной мелкого дождя, через которую все казалось призрачным размытым. Вот об этом заказные писаки почему-то забыли написать.
Что сейчас в клубе, я не знаю. Знаю одно, что двери каким-то образом  когда –нибудь откроются  и тогда все… О чем будете писать, господа, ревнители устоев ньюдемократии?
Мимо здания проходят люди. Потомственные ткачи и прядильщики. Идут в знакомые, до боли  в висках, корпуса  фабрики,  помогающей  им свести концы с концами в «процветающем капитализме», в который они влетели с присущей русскому человеку бесшабашностью.
 Страшное это свойство русской души – бесшабашность. Можно сказать, что наша бесшабашность – это не отсутствие осторожности, а что-то типа национальной идеи. Здесь и наш фатализм – «от судьбы не уйдешь». Стало быть, можно делать все, ведь «кому суждено быть повешенным, тот не утонет», – и наше «авось пронесет». Не пронесло. Обнищали все. Не только обнищали, лишились будущего. А русский человек без будущего - ничто. Не может русский человек жить без идеи, без цели. Защитники современного капитализма возразят мне, что мечтой каждого свободного человека ( нас, оказывается в девяностых годах освободили!) является процветание себя, любимого. А инструментом для достижения цели должны быть средства,  не запрещенные законом.  Вот и рванулся наш бесшабашный народ в рыночную экономику в надежде поймать жар-птицу или хотя бы ухватить перо от хвоста. Только почему-то вся рыночная экономика сосредоточилась в поездах и на перронах северной железной дороги, где потомки ивановско -вознесенских ткачей пытались хоть что-то продать из продукции, еще выпускаемой фабриками, но не находящими сбыта.
–Торопитесь! На всех не хватит!  - вещала с экранов рыжая бестия, проповедовавшая  обогащение  всех и каждого. Он и сейчас с хитрым прищуром цинично - доверительно рассказывает, что никто никому ничего не обещал. Просто раздавали собственность, якобы неэффективно управляемую красными директорами,  чтобы сделать процессы прививаемого капитализма невозвратными. Я им «Восхищаюсь!». Смог ведь, подлец! И ему в этом деле помог…да,  сам наш некогда умный и гордый народ.  Обобрали, обокрали и что? Ровным счетом ничего: «А что мы могли сделать?» - вопрошали меня обыватели, глядя  тусклыми глазами и, сутулясь, ныряли в двери проходной, чтобы раствориться  в  средствах производства и предметах труда как бы сказали политэкономы социалистического реализма.
На всю эту понурую колонну «свободных тружеников» смотрят печальные черные окна здания, с  которых было связано их, скажу без всякой фальши, их счастливое детство.
Волны памяти отнесут меня в год шестидесятый прошлого столетия к клубу.  Напомню, что  «Вилла построена в 1904 г. наследниками Павла Федоровича Севрюгова, кинешемского фабриканта по проекту московской конторы "Юлиус Берлей". Называлась она дачей "Отрада". Строительство длилось два года, и на него было израсходовано 186.404 рубля. Как собственность дача была записана на старшего сына - Николая Петровича Севрюгова».- Гласят казенные источники архивов. Но в мое  время конца пятидесятых- начала шестидесятых это здание позиционировалась как клуб прядильно-ткацкой фабрики № 2, в котором находили себе занятие по душе мальчишки и девчонки с фабричной округи. Это казармы фабрики № 2, деревянные дома  Рубленого поселка, частный сектор поселков Буденный, Первомайский. Не были забыты деревни Вандышки и Ищеино.
Здание дачи Севрюгова, как его, по привычке, еще называли наши мамы и бабушки, стояло белым лебедем среди наших, вообщем-то серых деревянных построек и красно-кирпичных казарм. В него тянуло, и детей, и взрослых. Библиотека  в нем не делилась на детскую и взрослую. Это была просто библиотека, где могли посидеть все:  от мала до велика. Спортивный зал притягивал парней постарше и был даже тренер. О кружке духовой музыки вообще отдельный разговор. Туда рвались желающие влиться в оркестр фабрики. Ваш покорный слуга тоже попытал счастья в конкурсном отборе и был изгнан за полное отсутствие слуха. Но я не ушел из клуба восвояся, а нашел свое призвание в фотокружке,  из которого выбыл только по причине отьезда из города. Но в каникулы обязательно заходил в свою фото «альма матер».
Я стою на берегу безымянной бухты, которую залили волжские воды еще в 1957 году после заполнения  Горьковского водохранилища. В свое время в ней стояли катера фабрики, была размещена лодочная стация. Сейчас там пусто,  где-где пришвартованы плав. средства частников. Но я вижу другую картину, картину полувековой давности.
Мы, мальчишки, воспитанники двух кружков, фото и судомодельного, возимся в бухте реки Волги возле клуба. Загружаем в шлюпки провизию, весла и все необходимое для водного похода. Правда, это тренировочное плавание, к вечеру мы возвратимся домой, но для нас, засидевшихся в школе, это первая веха летних каникул. Особо тщательно укладывается фотоаппаратура. Мы будем работать с экспозициями, снимать вечером волжский закат. Ночью попробуем схватить красоты Волги с помощью вспышки.
Все готово и наши руководители: Невский Станислав Николаевич и Просвирнов Валерий садятся в шлюпки. Невский садится в нашу шлюпку. Мы, публика еще мелкая, и за нами установлен усиленный контроль. Все готовы, дан сигнал :
- Весла на воду!- Гребцы сделали несколько сильных гребков, чтобы выйти из бухты. Течение Волги медленно потянуло нас на стремнину. Неожиданно С.Н. скомандовал: - табанить, - что означало придержать веслами шлюпки. Мы в недоумении посмотрели на него. Наш руководитель, загадочно усмехаясь, развязывал обыкновенную канцелярскую папку. После чего достал какой-то снимок и пустил его по рукам. Я  беру фотографию на толстой картонной основе и…узнаю клуб, вернее не клуб, а здание, которое в те времена носило название «Отрада» и было резиденцией фабриканта П.Ф. Севрюгова. Невский наслаждался эффектом.
-Ну что, узнали? Смотрите внимательнее, - мы смотрели во все глаза то на берег, то на фотографию. Вроде то,  но различия есть. И немалые. Всматриваясь в фото, можно было  сообразить, что нет Волги возле подпорной стенки, которая сейчас залита. Потом Невский нам скажет, что фотография сделана в 1912 году.
 На улице стоял от силы 1960 год, но как далеко от нас был этот 1912 год. Вечность. Невский, достав серый листочек, читал: «У деревни Ищеино был кожевенный завод германского подданного Самуила Самуиловича Зеласковского. В 1895 году завод и дом хозяина сгорели. Участок освободившейся земли в 19 десятин в 1896 году был куплен мануфактурным торговцем из села Васильевского Шуйского уезда Владимирской губернии П.Ф. Севрюговым в доле с Ф.А. Елагиным, крупным московским подрядчиком-строителем (Севрюгов был женат на сестре Елагина). Было получено разрешение строительного управления Костромского губернского правления на строительство бумаготкацкой фабрики — 2-этажного каменного здания и котельного помещения. Как только был закончен первый этаж фабрики, там сразу же установили станки и  ткацкая фабрика  начала работать. Пряжа поступала из Ярославля. В 1901 году П.Ф. Севрюгов становится одновластным хозяином фабрики и в 1906 году начинает расширять производство -строить прядильную фабрику. В 1904 году  он  строить дачу».
Мы, приоткрыв рты, слушали своего руководителя, бегая глазами то на нынешний берег, то на фотографию. Называлась  дача  «Отрада». Закончилось строительство через два года  в 1906 году. Дача расположилась вдоль высокого правого берега реки Волги, и западный склон бухты был укреплен подпорной стеной. Само здание поставлено на возвышенности. Фасадом он смотрит на протекающую вдали Волгу. Торцом  прижат к безымянной бухте, из которой мы только что выплыли. На фотографии участок, на котором был разбит парк, еще не коснулись изменения берега после строительства Горьковского водохранилища, который подопрет подпорную стенку дачи и затопит тоннель с лестницей, ведущий к берегу.
-Вы посмотрите, ничего не изменилось - звучно, над Волгой, раздавался голос нашего руководителя. Он преобразился, наш шеф. Это было все его: Волга, старинный особняк, где теперь размещался клуб, красные корпуса фабрики№2, которые наплывали на нас, так как мы, заслушавшись, забыли табанить веслами и течение, хоть и медленно,  но сносило нас вниз.
Позже я начитаюсь теории архитектуры и пойму, что дом был построен в стиле неоклассики. Он был модерновым по отношению к помещичьим усадьбам, вольготно расположившимся на левом берегу Волги. Но тогда… Да что тогда, даже на уроках краеведения я не слышал такого описания здания дачи. Где нашел такой материал Невский, богу весть. Скорее всего, покопался в архивах библиотеки, которая размещалась на втором этаже.  Все, что он говорил, прочно легло в сознании. Даже сейчас, читая теперь уже многочисленные статьи о судьбе усадьбы, об особенностях ее архитектуры, я вспоминаю первую, пламенную, полную любви к своему краю, лекцию Станислава Николаевича. Нужно ли говорить, что скоро судомоделисты, отставшие от нас, услышав рассказ, причалили к нам и мы, этаким шлюпочным плотом, спускались по течению.
«Особняк Севрюговых вместе с принадлежавшей им ткацко-прядильной фабрикой (ныне кинешемская фабрика №2) был национализирован в 1918 г. Н. П. Севрюгов отказался от предложения властей стать управляющим своей бывшей фабрики и вместе со всеми своими родственниками и наличным капиталом уехал во Францию. Остальное вы уже знаете» - сказал Невский и вдруг, словно опомнившись, закричал. –
-Табань!  Сильнее табань! Сейчас фабрику проплывем!». Мы сделали несколько сильных гребков, чтобы остановить шлюпки. Хитрые судомоделисты оказались сообразительнее: они бросили якорь и вскоре весь  караван застыл напротив корпусов фабрики № 2. Мы смотрели на знакомые с раннего детства фабричные корпуса. Почему с раннего детства? Да потому, что как только мы начинали помнить себя, нас передавали старшим братьям, которые были не намного старше нас. А где проводить время? Конечно же на Волге. И вот босоногая ватага самых различных возрастов, нещадно пыля босыми ногами, шла на берег реки. Совсем маленьких везли на колясках. Не в детских, купленных в детских магазинах. На такие пустяки родители не тратились. Коляски были   самодельными,  на деревянных колесиках. Да, я застал еще такое. Сам не ездил, а друзьям возить младших братьев и сестер помогал. Шли к парку, который примыкал к фабричному лесному складу. Летом туда плотогоны пригоняли плоты. Не одну сотню метров  плотов старые, ровесники пароходным обществам «Меркурий и «Самолет»,  колесные буксиры, сбивали у берега. Плоты манили нас почище аттракционов. Они были разные, эти плоты. Одни, скрепленные металлическими скобами, были надежные. На них можно было притащить даже коляски с младшими. Другие, «ковши», были опасными. Они  скреплялись только по концам друг с другом. Так получался  ковш. Внутри же бревна плавали ничем не закрепленные. Они напоминали фантастических рыбин: полузатонувшие, обросшие зеленой тиной, которая, как борода Нептуна, тянулась в воде. Эти ковши были источниками крупных неприятностей. Утонуть в них можно было легко. Если на воде тебя, тонущего,  всяк увидят и спасут,  то в ковше только мелькнет  голова между бревен, которые нехотя разомкнутся и опять сойдутся. И все,  ты уже не выплывешь. Не сможешь растолкать толстые, склизкие, покрытые зеленой бородой тины, бревен. Это я на всю жизнь запомнил. Если бы случайно не оказавшиеся взрослые, которые смогли разжать бревна, эти бы строки никто не написал.
Так что фабрику мы знали. Знали и привыкли к ней так, что даже не обращали внимания на ее ровный монотонный гул. Обнесена она была надежным забором, из-за которого доносился злобный собачий лай.  Породистые немецкие овчарки бегали по блокам вдоль заборов, отбивая охотников перебросить через забор пару-тройки «штук» бязи ( рулоны хлопчатобумажной ткани).
-Передохнули -  раздался голос Невского. Мы отвлеклись от созерцания берега и повернулись к своему шефу.
-То, что вы нашу фабрику знаете, я уверен.- Он был прав,  руководитель фотокружка. Наши родители работали на ней, мы, дети, частенько вопреки пропускному режиму, бегали к ним.
-Как называлась фабрика №2? -Не отставал от нас Невский.  Мы зациклились. Как еще могла называться фабрика. Фабрика она и есть фабрика.
-Ну как? – Не отставал Невский. – Неужели не знаете?
-Институт с красной трубой! – Выкрикнул кто-то с крайних шлюпок судомоделистов. Там сидели ребята постарше. Все рассмеялись.
– Вот школу плохо закончишь, никуда не поступишь учиться и пойдешь смазчиком в этот «институт»,-  сквозь общий смех сказал Валера Просвирнов. Руководитель судомоделизма был прав: нас пугали в школе этим «институтом», то есть фабрикой. Она принимали всех неудачников на самую распространенную профессию на фабрике: смазчиков станков. Станки были старые, основаны на скольжении и качении деталей и трение уменьшали посредством простых масленок. Одни стояли стационарно, их только нужно было подкручивать, а к некоторым узлам нужно было подлезть и прошприцевать вручную.  Грязная и достаточно тяжелая работа. Охотников из взрослых на нее не находилось, использовали мальчишек после восьми классов, чтобы дотянуть их до армии.
-Подсказываю,- вновь раздался голос Невского. Здание, в котором мы размещается, кто построил?-  Молчание.
-Ну,  ребята, вы даете! Всем два по истории родного края - воскликнул фотограф.
-Может, Севрюгов? – Робко раздалось с края. – Молодец! –Воскликнул Невский. –А чего молчал?
-Так вы же про фабрику спрашивали. – также робко ответил тот же голос.
-Так, парни, свою историю нужно знать. –   стал серьезным Невский. Сейчас отдыхайте, а зимой мы займемся с вами формированием истории прядильно-ткацкой фабрики №2.
-Вить, ты чего сидишь и молчишь – обратился он ко мне. Мне мать говорила, что ты историю хорошо знаешь? Я покраснел. Дело в том, что я был одним из самых младших в кружке и стеснялся подать голос.
-Ты помнишь,  как звали твоего деда, отца матери? – Не отставал от меня наш краевед.
-Помню,- почему-то опять краснея, ответил я. – Егор Тихонович Баскаков.
-Молодец - похвалил меня Невский - А кем он работал?
-Мастером прядильного производства – уже бойче ответил я.
 –Не только, он был еще и зам директора по прядильному производству. Он, впрочем, как и другие мастера, принял советскую власть и работал на своем месте. Был одним из уважаемых людей фабрики. Гордись своим дедом, Витек - сказал Невский.- Молодец, только не стесняйся, говори, когда знаешь. Я сидел гордый с пунцовыми щеками.
-Внимание! – Сказал Невский. – Я не зря вас экзаменую. Вы, или плохо, или ничего не знаете о месте, в котором вы живете. Давайте послушаем, что я вам расскажу, а потом вы расспросите своих родителей,  дедушек и бабушек кто, что помнит и принесете истории своих семей в кружок. Народ глухо забубнил, особенно гудели судомоделисты. Это были ребята постарше и у них, откровенно говоря, было не все ладно с учебой. Судомодельный спорт, он трудоемкий, требует много времени. А где его взять, время. Только за счет учебы. Так что эти ребята, лихо делающие расчеты моделей судов не отличались знаниями по математике и физике, а в таких предметах,  как история и  география эрудицией и вовсе не отличались.
-Тихо!- Прикрикнул на свою беспокойную команду Просвирнов.
 –Распустились! Делайте, что вам сказано. И, запомните, с первого сентября, будете приносить мне дневники. Хватит мне за вас краснеть. На последнем родительском комитете я за вас крепко краснел.-  В этом монологе была чистейшая правда. Руководители кружков клуба были частыми гостями в школе № 2, в которой училось подавляющее большинство детей нашей округи. И не мудрено, что Валере влепили по первое число за своих воспитанников. Да чего далеко ходить. Мой старший двоюродный брат Женька, который сидел здесь же, не только не блистал в школе, он вообще больше тройки ни по каким предметам не получал.  Если бы его не выгоняли из помещения, он бы  и ночевал в мастерской. Зато какие делал модели! Первый мужской разряд по судомоделизму он получил в шестнадцать лет. Посему я видел,  как мой брательник спрятался за спины сотоварищей.
-Вот ты-то, Баскаков, и не прячься. Я все вижу - персонально к родственнику обратился Просвирнов. Хоть ты и один из лучших моделистов, а принесешь двойки, из кружка выгоню.
-Слушайте,- снова шумнул Невский, - и запоминайте, так как таких материалов вы нигде не найдете. Он был прав. То, что мы услышали, я узнал …стыдно признаться…когда в нашу жизнь ворвался интернет, и то не сразу, а когда во всемирной сети набралось достаточно оцифрованных материалов.
- «Расположена на берегу Волги, на западной окраине города, замыкая панораму Кинешмы с этой стороны. Механическая ткацкая фабрика у деревни Вандышки Дюпихинской волости Кинешемского уезда  была основана Петром Федоровичем Севрюговым в 1890-х годах» - прочитал Станислав Николаевич.
«Первоначально это было небольшое предприятие, располагавшееся в одном двухэтажном ткацком корпусе 1897 года,  стоящем у самого берега. Рядом с ним размещались объемы вспомогательного корпуса и складов. По данным 1909 года,  на фабрике работало 678 рабочих.  К 1914 году годовой оборот фабрики достиг 2,5 миллионов  рублей,  а количество рабочих возросло до трех с половиной тысяч. Для их расселения неподалеку от фабрики возвели две кирпичные казармы  - трехэтажную, с «харчевой» лавкой.
Территория вокруг фабрики была окружена одноэтажными домами сельского типа с приусадебными участками, не отличавшимися по облику от застройки соседней деревни Вандышки. Для инженерно-технического персонала вдоль улицы, шедшей перпендикулярно берегу Волги и отделявшей территорию фабрики от парка загородной усадьбы хозяина, было выстроено несколько двухэтажных деревянных домов. К 1908 году при фабрике были построены больница, училище и общественная баня». –нечто подобное я выбрал из исторических материалов по интернетую Станислав Николаевич читал нам машинописный текст, который ему, скорее всего, кто-то набрал в библиотеке.
Мы притихли. Что рассказывал Невский,  явно предстало перед нашими глазами. Мы жили в тех домах, казармах, о которых он рассказывал.
Солнце припекало. Мы сбросили рубашки, но это мало помогло. Старшие  приняли  решение причалить к плотам и искупаться. Подняв якорь, шлюпки   спустили вниз и зацепились за плоты, которые плотным гуртом стояли  возле лесного склада. Полуголые волжские грузчики быстро цепляли бревна тросами и лебедкой вытаскивали их на берег. Там бревна складывали в огромные штабеля. Зимой они пойдут на отопление домов. Большинство, как бы сейчас сказали, жилищного фонда фабрики было неблагоустроенным. Но мы об этом не думали и другой жизни не знали. Осенью окрестные поселки и деревни огласятся визгом пил и стуком колунов. Это жители  будут заготавливать топливо на зиму.
Закрепив шлюпки  у края плота, мы попрыгали в воду. Несмотря на начало июня, вода была прогрета, но только на поверхности. Посему любители нырять, вынырнув с глубины, покрылись гусиной кожей, и вскоре все сидели на бревнах,  дрожа и поджав колени к подбородку.
-Накупались! –Раздался бодрый голос Станислава Николаевича. От тоже освежился. – Посмотрите на верх-  сказал он и показал для убедительности направление. На высоком берегу Волги, в тени огромных берез,  стоял терем. Да, именно терем, так как двухэтажный небольшой дом был срублен из дерева и украшен деревянной резьбой.
-Кто знает, что за терем – теремок?  –Спросил Невский.  - Ну удивил, -меня в первую очередь. Это была известная всей округе школа ФЗО, то есть школа фабрично-заводского обучения. Второе по популярности учреждение после фабрики № 2. Школа давала «путевку в жизнь» мальчикам и девочкам, не особенно блиставшим в школе получить престижные профессии для ивановского края. Девочки получали профессии ткачих и прядильщиц, а мальчики - помошника мастера. После окончания школы они становились профессиональным костяком прядильно-ткацкого производства. Эти кузницы кадров были сформированы  в 1925 году. В ней работал мой отец: Гришин Алексей Иванович. Он пришел в школу, тогда еще ФЗУ (фабрично-заводского ученичества) в 1946 году и ушел из жизни, не уходя на пенсию. Он отдал этому учебному заведению около тридцати лет.
Сколько  себя помнил, я постоянно околачивался в этом здании. Оно напоминало мне сказку. Там все было деревянное: лестницы, перила,  парты. Сохранилось даже печное отопление. Помню уборщицу, она же истопница и сторож, которая, ворча, наводила чистоту или ходила с поленьями и топила печи. Отцовский кабинет,  который полагался ему как заведующему учебной частью, размещался в выступающем зркере. Как положено по проекту, он был  застеклен и смотрелся  необыкновенно уютно. Из него открывался вид на парк и Волгу. Я залезал с ногами на стул и подолгу любовался открывающимся видом.
-Кто знает, что было в этом доме  до революции? – Повторил  вопрос Невский.
-Это была дача фабриканта Коновалова – четко, как на уроке, ответил я.
 –Молодец – сказал С.Н. –Все запомнили? – Это он обратился к остальным. Остальные с уважением  посмотрели на меня. Да, это действительно была усадьба фабриканта Коновалова Ивана Капитоновича, одной из ответвлений династии Коноваловых. Это была известнейшая по все России фамилия. Как гласит история, основоположниками  их производства, были крепостные, выкупившиеся на свободу. Затем путем розничной торговли, Коноваловы выбились в  вичугские  купцы, после чего, разбогатев,  своим трудом создали капитал.
Дача Коновалова и сейчас жива. Но ее не узнать. Дом, обитый серыми гипсокартонными щитами, ничем не напоминает терем моего времени. В нем обустроено общежитие для рабочих.
-Так - сказал Невский – сейчас спустимся вниз к фабрике №1 и я вам расскажу историю этой фабрики. Шлюпки пустили по течению и встали возле катеров фабрики. Очень удобная стоянка. Мы вышли на пирс и прошлись, разминая ноги. Затем сели на край пирса, свесили ноги и приготовились слушать нашего гида.
- В  1903 году, на Волжском берегу,  недалеко от  фабрики  Севрюгова,   при деревне Алексеиха была построена и введена в эксплуатацию прядильно-ткацкая фабрика И.К. Коновалова (Анненская мануфактура, позднее — фабрика №1). – начал рассказ Невский.- Проект  строительства, место, где должна была быть построена эта фабрика – все  получило одобрение в строительном отделе костромского губернского отделения. В разрешении говорилось: «…купцу И.К. Коновалову под фирмой «Анненская мануфактура» разрешено строительство трех- и четырехэтажного каменного здания для прядильной и ткацкой фабрик вблизи деревни Алексиха, Дюпинской волости Кинешемского уезда.  15 сентября 1900 года в присутствии всех владельцев Коноваловых, представителей духовенства и Кинешемского земства, после молебна произошла  закладка фабрики.  Хозяева и священник заложили под фундамент святые образа. К концу 1902 года строительство фабричного корпуса и котельной было завершено,  и началась подготовка к установке оборудования. Осенью 1903 года производство было запущено.
 -Почему Аннененская? –Спросил тот, пытливый пацан, который сидел в шлюпке судомоделистов.  –Анненская?  -Рассеянно переспросил Невский -…не знаю, сейчас посмотрю…Он полистал  страницы…. - нашел – сообщил он. «Анна Семёновна Коновалова, хозяйка дома, была матерью вичугского фабриканта Ивана Капитоновича Коновалова. В 1903 году И.К. Коновалов построил крупную фабрику на берегу Волги в окрестностях города Кинешмы, назвав её в честь матери «Анненской мануфактурой» - Кинешемская прядильно-ткацкая фабрика №1.
-Станислав Николаевич? Почему вичугский фабрикант?  Чего он здесь решил строить? Вичуга, это же другой город?  – Снова раздался пытливый голос.
-Какая тебе разница – шумнул кто-то  на него из старших ребят. Этим парням, похоже, надоела краеведческая лекция нашего руководителя и они явно заскучали.
-Тихо, - остановил перепалку Невский. – Вопрос интересный, ничего не скажешь. Я тоже не знаю, почему Коновалов был вичугский фабрикант. Насколько  знаю, в то время и Вичуги не было. Невский помолчал, потом сказал, что, скорее всего,  фабрикант искал выход к воде. Здесь он был прав: хлопок для фабрик купцы везли по Волге. Хлопчато бумажное производство требовало много воды для промывки хлопка. Это была одна из причин, что на Волге, начиная с Ярославля, стояли прядильно-ткацкие фабрики. В этом плане наша Кинешма была очень перспективной для,  как бы  сейчас сказали, для инвестирования капитала, то есть для строительства фабрик.  Невский снова полистал странички в своей папке.
-Слушайте дальше – сказал он и прочитал: - После революции Иван Капитонович не сбежал за границу, а остался в Советской России. Лишившись фабрики в Кинешме и родовых владений в Вичуге, он поселился в Москве в Скарятинском переулке вместе с матерью и сестрой.  Иван Капитонович, по данным на 1930 год, работал преподавателем  в Московском техникуме жировой промышленности. Дальнейшая его судьба неизвестна. В 1930-е годы он был уже пожилым человеком (родился в 1872 году) и вполне мог избежать репрессий или просто не дожить до них. -Интересная биография – пробормотал Невский, складывая листочки в папку. – Ладно, поплыли дальше –скомандовал он.
Отчалив от пирса и, сделав несколько гребков, наша шлюпочная флотилия поплыла вниз. Мимо нас проплывали пристань для пароходиков местной переправы, фабричная больница, построенная тоже этим фабрикантом. На прощание мы помахали руками красным зданиям фабричных казарм фабрики №1, немым спутникам прядильно-ткацких фабрик.
Об этих зданиях можно было бы сочинить поэму. Они были во всех текстильных областях. Огромные, трех - пятиэтажные, они напоминали общежития. Длинный, через весь корпус коридор, общий туалет в одном конце, и огромная кухня со множеством плит - в другой. Рабочие жили семьями в отдельных коморках. С приходом Советской власти в казармах ничего не изменилось. Рабочие продолжали жить,  как жили при капитализме. Фабрики, как ни старались наращивать строительство благоустроенного жилья, не смогли расселить этот мрачное наследие капитализма, как бы написали политэкономы.
Но и вновь пришедший капитализм не торопится улучшать условия жизни потомков кинешемского пролетариата, который своей сплоченностью не раз отстаивал свои права, начиная с 1905 года. Но  где он был в девяностых годах, когда у него, теперь уже рабочего класса, произвели отчуждение собственности, посредством ваучеризации, это вопрос. Пришедшая к власти новая буржуа гораздо циничнее и изворотливее той, которая была сто лет назад. Эта «свое» не отдаст. У меня в памяти стоят слова Егорушки Гайдара, председателя ельцинского правительства: «Чем больше будет богатых, тем больше людей с оружием в руках будут защищать свою собственность. Каков внучок у Аркадия Голикова. Жаль дедушка не слышит, вот бы порадовался за внучка. Но это так, разговоры.
Появившаяся прядильно-ткацкая фабрика «Красная Ветка» нас не удивила. Она была похожа на предыдущие фабрики. Фабрики были удивительно похожи друг на друга. И не только в Кинешме. Аналогичные корпуса стояли в Иваново, в Вичуге. Даже старые московские- вроде  фабрики имени Петра Алексеева всегда напоминали корпуса кинешемских.»Промышленное барокко»-такой термин я найду несколько позже.
- «Прядильная фабрика « Ветка» ( после национализации «Красная Ветка») основана братьями Фёдором и Александром Разорёновыми в 1881 году в Кинешме на правом  берегу реки Волги. Получила название «Ветка» по названию  речушки, что протекала рядом. Предприятие выстроили «близ деревни Дерябихи в трех верстах выше Кинешмы».  – раздался голос Станислава Николаевича.
- При фабрике был создан рабочий поселок, первоначально состоявший из 11 двухэтажных деревянных домов: девять из них были поставлены в одну линию на горе выше фабрики, а два располагались на берегу Волги. В число этих зданий входили четыре дома для служащих, «соединенные попарно сенями и внешним видом напоминавшие здания железнодорожных станций», дома для прядильщиков на 32 комнаты и семейных рабочих на 16 номеров, четырехквартирный дом для мастеров, отдельная кухня в два этажа и больница с родильным приютом, аптекой и квартирой для фельдшера. Дом для хозяев тоже стоял рядом с фабрикой. В 1894 г. в поселке было построено здание для начального народного училища на 64 человека и, по-видимому, тогда же появилась трехэтажная каменная казарма.- вещают вести того времени. Эта информация была выслушана спокойно, так как район не изменился. Разве что обветшал. У меня в памяти стоит больница того времени, где размещался зубоврачебный кабинет. Мало того, что в памяти: начинают ныть челюсти, так как  борная машина,  основное орудие стоматолога,  было основано на ножной тяге. Можете представить мучения больного. Кто это испытал, мог позже заходить в зубные кабинеты без всякого содрогания.
Фабрика «Красная ветка» для меня знакова, не менее, чем фабрика №2. Дело в том, что в деревне Дерябиха, которая упоминается в вестях конца позапрошлого века,  жили мои бабушка и дедушка, что приехали в Кинешму в начале двадцатых годов.
Мой дед, Иван Иванович Гришин, родом из Сокольс кого  района. Не имея достаточно земли для исконного занятия  русского человека, он проявил  предпринимательские качества и стал торговать  лесом, которого в лесном Сокольском районе было предостаточно. Сформировал бригаду  плотников и ставил дома. Дела шли в гору,  и вскоре Иван Иванович имел двухэтажный дом, с лавкой на первом каменном этаже, в которой торговал нехитрыми скобяными товарами, его отец, мой прадед, Иван Лукоянович. Дед же расширял производство, приобретя лесопилку. Доски всегда были  востребованы для строительства.  Победа большевизма в лесном глухом районе прошла незаметно. Но как учил нас курс «Истории КПСС», выборы в местные советы в 1918 году  прошли  с точки зрения большевиков неудачно.  В органы власти прошли зажиточные крестьяне и прочий мелкобуржуазный злемент. Сформировались  качественные советы, казалось, что нужно. Ан нет. Такая позиция Владимира Ильича никак не устраивала. Он исписал немало бумаги, как выправить ситуацию на местах. Но на деревнях беднейшее крестьянство выбирать никто не хотел,  и пришлось применить организационные методы, а именно: создать комитеты бедноты с полномочиями. Эти вчерашние бедняки, одетые в выданные по разнарядке,  кожаные куртки  и вооруженные маузерами, оказались именно тем инструментом, необходимым для зачистки деревни от мелкобуржуазного элемента.  Под этот молох и попал мой дед. Его счастье, что он был в отьезде, когда к ним в дом пришли представители комбеда с красноармейцами. Их задача была конфисковать лавку и выселить гришинское гнездо из «хором». История, которую  пересказываю, я слышал несколько раз. Сначала тайком, подслушивая взрослых, когда они за праздничным столом  размякали и могли сказать «лишнее». Затем, более подробно – от тетушки, которая была уже сознательным ребенком и запомнила все, что творилось в тот момент в их родовом доме. Буду краток: прадеда, Ивана Лукояновича, который встал против насилия, красноармейцы вытащили на крыльцо и, раскачав, сбросили старого человека со второго этажа. Моего отца, который с криком: «не трожьте дедушку!»  кинулся спасать деда и схватил комбедовца за ногу, с возгласом: «Ах ты кулачонок!» пинком ноги отправили вслед за дедом, который уже не мог подняться. «Исключение» было сделано для моей матушки. Она в то время была больна и члены комбеда подождали, пока она, с помощью тетушки, спустится вниз. После чего двери дома  захлопнулись. На дворе стоял октябрь. Чтобы «кулацкое отродье» не замерзло, им великодушно было разрешено местными властями заселиться в бане. Сделано было неспроста: ждали деда. Но как им не попался Иван Иванович, я не знаю. Только тетушка, вздохнув, заканчивала свой рассказ, что зимой Ивана Лукояновмча не стало, а весной они смогли уехать (читай убежать) в Юрьевец, город недалеко от Кинешмы.
Одним словом, дед смог спастись сам и вытащить свою семью.  В то время Гришину Алеше не было и десяти лет.   Когда деревня Дерябинская была переименована в улицу Дерябинскую, я не знаю. Молчит  история. Скорее всего, перед  войной, когда одним из тезисов программы партии было «Сравнять разницу между городом и деревней». Вот и сравняли: переименовали деревню в улицу. И не ее одну. Слободки Матвеиха,  Алексеиха тоже превратились в улицы и город в одночасье вырос.  Программу партии выполнили  разом. Из информации Кинешемского архива, размещенной в городской газете «Приволжская правда», было сообщено, что в 1931 году часть слобод ликвидируются, а вследствие расширения черты города и включения в нее ряда сельских поселений, теряющих в силу этого свои наименования, образуются более 80 новых улиц. Так появились названия улиц: Свердловская, Энгельса, Достоевского, Республиканская, К.Либкнехта,  Алексеева, Ванцетти, Желябова. Я перечисляю улицы для антуражу. Знай наших! Была слобода Матвеиха и по ней гоняли коров, и в миг…возникла улица Сакко и Ванцетти. Чем итальянские рабочие провинились. Да и друг и соратник Карла Маркса. Фридрих Энгельс, наврял ли бы пришел в восторг, узнав , что его имя носит одна из безымянных окраинных улиц. Ну Карлу Марксу тоже досталось…правда, в самом городе.
Что семья Гришиных стала городской, они, наверное, догадались не сразу. Но то, что стали пролетариями, очевидно. Бабушка вскоре после переезда умерла, а дед, после всех перепитий и перспектив оказаться в  местах массовой потребности рабочей силы устроился, как тогда говорили, на фабрику «Красная ветка». Дед не стоял у станков. Он был профессиональный столяр и плотник и посему принимал участие в строительстве деревянных домов для прибывающих рабочих и в ремонте построенных ранее. Работал он добросовестно и стал десятником, читай бригадиром плотников. Почему было забыто его предринимательское прошлое, я не знаю. Хотя недалеко от фабрики №2 во времена НЭПа был построен поселок «Жилкооперация». Его выстроила артель деда.
 Фабрика разрасталась. Рабочий поселок в 1920 годы  был существенно расширен, а в 1950 годах  среди деревянных жилых домов выстроен клуб в характерных для этого времени классицистических традициях. Его я хорошо помню, ибо пацаном за гривенник  бегал в кино. Гривенник был честно заработанный, так как я помогал бабушке таскать из казармы пищевые отходы для дополнительного питания корове.
Так и жили дерябинские мужики и бабы: на фабрике работали, но с деревенским образом жизни не порывали. Как, впрочем, во всех деревнях и поселках, окружавших фабрики. Я бы их пролетариатом не назвал. Слишком они тяготели к сельскому хозяйству, держали скотину, птицу. Сажали картошку, копались на огородах. Пролетариат сосредоточился в казармах.
Казармы «Красной ветки»  не отличались от казарм фабрик № 1и фабрики № 2, обьединенных  в то время в единое предприятие,  почему то под именем пролетарского поэта Демьяна Бедного.
 Пролетариат, живущий в казармах, скотину не держал, огородами себя не утруждал. Ему, действительно, нечего было терять кроме собственных цепей.
Возле казарм возникали стихийные продовольственные рынки, на которых местная округа продавала рабочему классу продукты питания. Эти рынки я еще помню, так как будучи ребенком, был при деде,  который, выйдя на пенсию торговал  осенью мясом. Они долго стояли эти рынки, пока продовольственная политика Н.С. Хрущева не загнала крестьянство налогами  в угол. Все, крестьяне окрестных деревень, рабочие, державшие подворья, быстро перевели скотину  и продавать стало нечего. Но вернемся к фабрике «Красная ветка» в начало, теперь уже прошлого века.
К 1915 г. «Товарищество Вичугских мануфактур», в структуре которого была  и фабрика «Красная ветка»,  входило в число крупнейших предприятий Кинешемского уезда Костромской губернии с основным капиталом около 3 миллионов  рублей,  с годовым оборотом более 6 миллионов рублей  и числом рабочих более пяти тысяч человек. Все машины были закуплены в Англии у завода Платт. Не хочу удручать читателя  «достижениями» последних  ньюдемократических лет, но до таких показателей новым хозяевам явно не дойти. Это при том, что работающие фабрики оснащались современным по тем временам технологическим оборудованием и рабочие увидели электрический свет раньше, чем фабрики подмосковья.
-В 1918 году фабрика была национализирована и получила наименование «Красная ветка» – скороговоркой прочитал Невский. Глянув на нас, он спросил: - устали? Может,  хватит на сегодня? Сказал и утонул в голосах:
 -Хватит - кричали старшие. - Продолжайте читать -старались перекричать младшие. -Еще немного – усмехнулся Невский.
Напомню, что когда мы стояли шлюпочным караваном,  шли  начальные шестидесятые  и мы не задумывались,  в какое время  живем. Еще правил бал Н.С.Хрущев, который неистовым энтузиазмом добивал последние деревни. Средняя полоса России всегда была голодная и сельское хозяйство отнюдь не процветало. А тут еще кукуруза. Этот феномен Никиты Сергеевича до сих пор изучается историками и общего мнения его действиям нет. Но результаты его деятельности сказывались на обеспечении продовольствием населения. Рынки опустели, а обещанные Н.С. продукты на прилавках, так и не появились.
– Мы живем в СССР-  знали мы,  и нам этого хватало. Поэтому рассказы из прошлого нас мало затронули. Севрюгов, Коновалов, Разореновы звучали для нас  какой-то заумью. Даже спустя несколько лет при изучении предмета «Краеведения» мы не  интересовались фамилиями. Этому способствовали разработанные курсы «Истории родного края» и «Географии Ивановской области». Мы   не знали и не могли знать жизнедеятельности кинешемских фабрикантов. Это были капиталисты, которых свергла революция. Чего еще больше.
Откуда бы нам знать, что родоначальником крупнейшей династии кинешемских фабрикантов был  бывший крепостной  Петр Коновалов. Он пользовался большим авторитетом в Кинешемском уезде, ибо развернутое им ткацкое производство способствовало росту благосостояния значительной части населения этого района. Вот, что говорит о нем один из персонажей романа Мельникова-Печерского «В лесах»: «Выискался смышленый человек…, Коноваловым прозывался, завел небольшое ткацкое заведение, с легкой руки его дело и пошло, и пошло. И разбогател народ… Побольше бы Коноваловых у нас было – хорошо народу бы жилось».  Его потомок, Коновалов Александр Иванович, (1875-1949) – выдающийся русский предприниматель, благотворитель, ведущий политик 1910-х годов, министр Временного правительства, одна из крупнейших фигур Русского Зарубежья, талантливый пианист.  Он был вынужден после революции уехать за границу. Но история его жизни  ждет своего часа. Он еще будет известен как гражданин России.  Его родственник Иван Капитонович Коновалов, тоже мог бы продолжить галерею знаменитых предпринимателей России. Его имя часто мелькало в нашей округе.
 В 1903 году И.К. Коновалов построил крупную фабрику на берегу Волги в окрестностях города Кинешмы, назвав её в честь матери «Анненской мануфактурой» (в советское время – Кинешемская прядильно-ткацкая фабрика №1).   С этой фабрикой у меня связаны самые близкие отношения. В больнице, которую построил И.К.Коновалов родились  я и мой брат. Из этой больницы мы проводили с в последний путь нашу матушку. В свое тридцатилетие Иван Капитонович Коновалов сделает следующую запись: «Вот и половина жизни прожита. Утомлен сильно… чувствую, что здоровье сдает, хотя внешне все такой же толстый. Да, жизнь уходит, время бежит, не вижу его. Живу все ощущением чего-то… очень скверного».
В становлении личности вышеупомянутого Ивана Капитоновича Коновалова – успешного фабриканта, потомственного почетного гражданина, купца первой гильдии сыграли роль разные факторы, но, в первую очередь, нужно отметить – семью, традиции и православное воспитание. Он с большим удовольствием вспоминает о детстве, очень уважительно говорит о родителях, много рассуждает о православном воспитании и восхищается встречей с Иоанном Кронштадтским. «Пересмотрел дневники. Сколько за это время произошло событий. Много было неприятного, но и светлого…Больше, конечно, первого. Дай бог устроится все к лучшему, главное хорошего здоровья моей милой матери. Чтобы спокойно и приятно протекала ее оставшаяся жизнь». Предчувствия не обманули этого талантливого и трудолюбивого человека.
Для нас,  десятилетних пацанов,  идущих мимо фабрики№1 на «Горячий пруд»  ловить карасей было без разницы прошлое этих кирпичных корпусов, из открытых окон которых вырывался равномерный гул работающих станков. Горячий пруд. Так прозвали водоем возле фабрики, куда сбрасывались сточные воды после промывки хлопка, так называемый очес. Вода была теплая, даже зимой этот пруд парил, но не замерзал. А так как очес был очень питателен для рыбы и прочих водяных тварей, то карасей водилось там немеряно.
Конечно, старшее поколение было неплохо осведомлено о истории и развитии текстильного края и уж, конечно, знали фамилии фабрикантов, владеющих текстильным производством. Но они были людьми своего времени и прекрасно знали, что можно говорить, а что нет. Оберегая нас, предпочитали не говорить вообще ничего.
Таким был мой отец. Он был возрастным человеком(родился в 1916 году). До войны закончил кинешемский прядильно-текстильный техникум. Он, кстати, после войны  размещался в даче Коновалова И.К.), владельца «Анненской мануфактуры). Затем был принят как закончивший техникум с красным дипломом в Шуйский учительский институт (прообраз Ивановского педагогического института). Затем война, после чего снова текстильное производство. Мастер, старший мастер и, наконец, школа ФЗО, потом ФЗУ и вершина профессионального образования ГПТУ,  дающее среднее образование наравни со  школами, техникумами. Так вот такой человек никогда ничего не говорил о власти, ни хорошего,  ни плохого. Говорил мало, очень дозировано. Отнекивался в силу «недостойности» от вступления в партию, что стоило ему карьеры ( он не стал в силу «идеологической отсталости» директором школы, тогда еще ФЗУ). Нужно ли говорить, что из него ничего нельзя было вытащить. Такое вот было поколение взрослых, прошедших тридцатые годы, войну. Какие уж там коноваловы.   А жаль,  это  были уникальные личности.
Основатели текстильного производства, это  дети владимирских, ярославских,  костромских и иных мужиков. Складывалось так, что для продвижения и основательного становления дела нужна была наличность двух последовательных талантливых поколений (отца и сыновей) и, конечно, Божие благословение, теперь сказали бы: удача, выгодная конъюнктура.
Прадеды   наши говорили: «Аще не господь созиждет дом, всуе трудищася зиждущий» Задаваясь вопросом, зачем заниматься предпринимательством, из уст предпринимателя деда можно было услышать: «почему я богат, для чего я богат?»  Пращур часами у себя в моленной поклоны бил, каялся, плакал, у Бога прощения за свою строгость просил; деньги нищим (тем же поганым пьяницам) раздавал; ясли, санатории для рабочих строил.  Все данные свидетельствуют о том, что родоначальники предпринимательских фамилий принадлежали как раз к тем деревенским семьям, которые отличались особенной ревностью к вере. . Нечто подобное я слышал от своего деда, который к старости стал словоохотливее и позволял себе вспомнить «старые времена». Заканчивал он всегда одной фразой: «Эх, если бы не советы, я был бы купцом второй гильдии».
Только сейчас, будучи  битым новой постсоветской властью, которая одним махом расправилась с «красными директорами» и «неэффективными управленцами», к которым, как оказалось, по мнению гайдаров, чубайсов, принадлежал и писатель этих строк, я стал понимать, что творилось в душе этого неглупого человека. Но он оказался чужд новой власти, как, впрочем, и я. Павел Павлович 
Рябушинский, российский предприниматель, банкир  в своих воспоминаниях пишет: «Что меня в наших стариках, в частности в отце,  поражало, это совершенно необыкновенный ум. Действительно, на три аршина под землей видели. Воля же выражалась наиболее выпукло в выдержке, в убийственном хладнокровии при удаче и неудаче; как будто все равно было, что наживать, что терять, а, конечно, было не все равно. С точки зрения экономической стратегии это очень ценно. На бумаге оно кажется очень простым, но на практике осуществлять это очень трудно. Помню, как я, волнуясь от плохих, продолжавшихся в течение нескольких лет дел, говорил об этом с отцом, и как он меня успокаивал, заявляя, что все это нормально, в течение его долгой жизни повторялось не раз и, что период упадка всегда сменялись периодом процветания. Нужно переждать. Многие из предпринимателей глубоко в душе чувствовали приближение чего-то страшного и разрушительного».
Конечно, такой информации никакой курс краеведения нам дать не мог. Не только краеведения, но даже истории, которую нам преподавал сам директор школы. Ничего подобного не мог найти в закромах библиотеки клуба наш краевед  Невский С.Н.   И, навряд ли, бы мы прониклись этим экскурсом в историю кинешемского предпринимательства. Слава богу, что сейчас развилось краеведческое движение и неугомонные доморощенные источники ищут и сохраняют остатки  исторических фактов великих людей. Только хочется просить их: не забывайте советский период, не черните его, как это делают штатные историки, получающие за это зарплату. Это наша история, какая бы ни была, она наша.
Слушая наши фазаньи вопли, Невский все понял, что наша восприимчивость равна нулю и дал команду подготовить весла. Видя  недоуменнее на наших физиономиях,  он сказал, что все, на сегодня впечатлений хватит, возвращаемся домой.  Мы взялись за весла и поняли, что работа предстоит упорная: течение  тащило нас вниз. Мы старательно выгребали, но, казалось, стояли на месте. Неожиданно раздался крик. Мы подняли головы и увидели Просвирнова Валерия, который стоял в шлюпке и махал нам руками. Мы остановились и поняли в чем дело. С сиреной к нам подходил катер «Мирный». Этот катер был приписан к фабрике №2. Он возвращался, скорее всего,  с туристической базы «Долматово», где рабочие, которых он вез, делали ремонт. Нужно ли говорить, что мы с радостными воплями перебирались на катер, а шлюпки были взяты на буксир. В них Просвирнов В. оставил ребят старше на руле.  Мы же, расположившись на палубе этого неприхотливого буксира, рассматривали  волжские берега, шедшие в обратном порядке.
О чем поведала река
Волга. Мы родились на этой реке и не замечали свою пуповину с ней, пока не уезжали из города. Нашего города. «Некрасивых городов на Волге на Волге не бывает, а какие там люди» - сказал А.Н.Островский, переплывая на пароме Волгу с кинешемского вокзала в свое имение Щелыково недалеко от села Семеновское, что сейчас является райцентром под именем великого драматурга.
 Я всегда гордился, что родом с Волги. Даже профессию  выбрал, связанную с рекой. Пусть позже вся моя дальнейшая жизнь была связана с морским городом, я  помнил Волгу. Помнил ее разную: весеннюю, несущую остатки бурых взьерошенных от мусора, льдин. Летнюю – когда ее сине-зеленая поверхность манила к себе. Мы, малолетняя шантропа с ближайших поселков, вперегонки  неслась по склону, чтобы успеть под волны, проходившего буксира. На ходу раздевшись, ныряешь в волну, которая может тебя выбросить на песок.  А если ты справишься и уйдешь на глубину, только почувствовав тяжелый накат прошедшей волны, будешь вознагражден: волна, откатившись от берега, потянет тебя в глубину. Потянет властно, бесцеремонно. Ты послушно уходишь в зеленовато-прозрачную воду, насколько хватает воздуха, до черных точек в глазах, до звона в ушах. И, только почувствовав, как больно сдавило грудь, делаешь мощные гребки вверх. До поверхности еще далеко и ты, изо всех сил работаешь ногами, руками и, вот оно, солнце. Оно приветствует тебя, вынырнувшего из водной преисподней, а ты, бесконечно радостный белому свету, качаешься на еще не успокоившейся глади. Но так было не всегда. Река требовала, чтобы с ней были на «Вы». Наказывает она жестоко.
Я и сейчас помню, как над головой сошлись скользкие, поросшие зеленой тиной бревна. Сказать, что я испугался? Нет. С детства, как и положено на Волге, хорошо нырял, плавал, мог долго продержаться под водой. Я испугался позже, когда попытался вынырнуть, а бревна меня не пустили. Напрасно я  проталкивал  руки, чтобы раздвинуть этих зеленых монстров.  Безуспешно. Вот тогда стало страшно. Я понял, что выбраться не смогу, ибо  угодил в «шалман» или ковш, как называли кольцо из бревен, а в них  плавали незакрепленные  бревна. А вокруг  ковши  сжимали  жесткие плоты. Так что вынырнуть сбоку не было возможности. Воздух заканчивался, в глазах чернело. Я пустил пузыри, они меня и спасли. Тем временем,  пацаны  на плотах, увидев, что я на поверхности не появляюсь, подняли крик. На мое счастье,  мы  находились недалеко от  лесного склада, на котором работали грузчики,  вытягивавшие бревна на берег.  Они услышали вопли мальчишек и бросились к ним. Поняли все без слов. Грузчики  баграми раздвинули бревна и, когда, один из грузчиков готов был нырнуть, появился я. Что за звериная сила заставила меня из последних сил оттолкнуться ногами от воды и пойти в светлое пятно, которое я скорее ощутил, чем увидел, угасающим сознанием. Меня подцепили и вытащили. На удивление грузчиков, я даже не набрал в легкие воды. Не успел. Но до этого оставалось мгновение, ибо выпустив воздух,  организм бы рефлексорно сделал бы  вдох, и вместо воздуха в легкие пошла  вода…
Мы были рождены на Волге и утонуть,  просто так,  не могли. Но Волга была жестока с теми, кто нарушал ее правила. Я помню распростертое тело нашего соседа Славы Нечаева. Он лежал на берегу, большой красивый парень, который отлично плавал.  Я не раз с завистью смотрел, как Слава  красивыми саженками рассекает воду, уходя вдаль, к середине реки. Он и в этот раз поступил также, но… был выпивши,  и пришел на Волгу освежиться после выпускного вечера. Он в этот день получил диплом Кинешемского прядильно-текстильного техникума. У него не выдержало сердце. Мы долго ходили притихшими, даже не ходили на реку, но …так уж устроен человек. Проходило время  и мы снова бегали по плотам, ныряли в затонувшую баржу, подплывали к проходящим судам.  Мы были рождены на Волге.
Осень - «олень рога в воду опустил» - говорили старые люди, глядя на синюю, посерьезневшую реку. Она становится строптивой, чуть что, покрывается белыми барашками. А потом и вовсе станет свинцовой, неприветливой. Знает Волга, что скоро покроется «салом», этой влажной изморозью, которая при первых морозах застынет в лед. В это время многолюдно на берегу. Собственники лодок, помогая друг другу,  вытаскивают свои плав. средства на  берег. Переворачивают вверх дном и все, - до весны. Долго сидят бывалые волгари возле лодок, не хотят идти домой.
 Зима. Как всегда она начинала с небольшого снегопада, который превращался в ровный сильный снег. Он мог идти день, два. А когда затихал, то на месте Волги возникало белое безмолвие. Пока еще не было даже следов на реке. Но скоро, очень скоро, появятся дороги, пешеходные тропинки и, лыжные трассы. Волга замрет на долгих полгода, а потом все начнется сначала, с той лишь разницей, что вокруг все повзрослели на год.
Я уютно уселся на машинный фонарь, облокотился спиной о рубку, вытянул ноги и затих. Время было достаточно, народ разбрелся по катеру. Кто-то спустился в каюты. Стало тихо.
Неожиданно я услышал характерный голос капитана катера. Он был хрипловатый от  курения и постоянной простуды. Такой голос, это я узнаю позже,  был типичен для речников, связавших свою жизнь с рекой. Он сменил своего помощника за штурвалом и, усевшись на круглую табуретку,  прихлебывал чай из большой алюминиевой кружки. Капитан общался с Невским С.Н.
- …Да я Волгу с довоенных времен знаю. Разве ее можно с нонешней сравнить. Да ты, Николаич, должен помнить, какой река была до строительства водохранилищ. –  Услышал я голос капитана.
-Как же помню, еще до войны Волгу  переплывал под фабрикой. Мы  постоянно хулиганили: бакены переворачивали, к пароходам подплывали так, что, казалось, плицами прихлопнет.- Отвечал Станислав Николаевич.
-Ну это вы напрасно, - вставил реплику капитан - я помню какой сложный фарватер был под фабриками. Буксировать там баржу или плот, было искусство.  По настоящему судоходство только после строительства Горьковского водохранилища  пошло. А до войны одна маята была. А тут еще вы со своими заморочками. –Недовольно покачал головой капитан.
-Так дети были, - виновато отозвался Невский. - Тем более,  что бакенщик жил недалеко от фабрики, на Заречной улицы.  Сосед, считай. Да ты, поди,  его помнишь, Алексеич. - Старый уже был, суровый старик. Бывало,  пройдет по домам и,  не спрашивая разрешения у родителей, надирал нам уши.
-Правильно надирал - сказал капитан.- Нужно было еще ремнем задницы отлупцевать..
-Еще как попадало -  повеселел Невский,- бывало родитель придет с работы, узнает по какому поводу бакенщик приходил и –за ремень.   Но все одно,  хулиганили. Я усмехнулся про себя, так как слышал эти истории от матушки. Станислав Николаевич жил в одном доме с моей мамой. Это был ИТРовский дом, как его называли. В нем, еще со времен фабриканта  Севрюгова П.Ф. жили мастера, технический  персонал. Он был в ста метрах от корпусов. Так что,  в случае непредвиденных ситуацией на производстве,  инженеры и  мастера могли быстро добежать до работы. Мама мне часто рассказывала, что они вытворяли на Волге. Плавать все умели с малых лет. Невский был моложе мамы и,  по ее словам, постоянно увязывался за ними, уже подросшими девицами.
По молодости лет я не интересовался историей реки. Позже, когда  поступлю в Горьковское речное училище, и буду профессионально изучать водный транспорт, то пойму о чем разговаривали старый речник и наш руководитель.
- Не надоело плавать, Алексеич? – Поинтересовался Невский С.Н.  у капитана. Тот усмехнулся, сделал большой глоток, помолчал: - знаешь, Николаич, каждую осень, как навигация заканчивается,  собираюсь уходить. Потом просижу зиму  дома, делать нечего,  тоска. Выйду весной на берег, вздохну и все… Снова в плену у Волги. И то сказать, с шестнадцати лет по ней хожу. Только в войну перерыв был. Я же на пароходах еще ходил, на угольке. За вахту так лопатой намашешься. После войны  учебный комбинат  закончил, стал помощником капитана, там и к штурвалу допустили.  Сложно было по реке ходить: перекаты, отмели. Все в движении. Вчера вроде проходили нормально, а сегодня, смотришь, намыло косу. Как увижу, что навстречу идет пароход «Столяр», «Плотник» так обязательно приветствую. Это моя молодость, как никак. Старые буксиры, еще с дореволюционных времен плавают и, смотри, износа им нет. А перед войной построили Рыбинское водохранилище, глубины изменились, самоходки пошли. Но буксиры не сдаются, нет-нет да встречу кого-нибудь. Они все больше с Унжи плоты таскают.
- Горьковское водохранилище, если память не изменяет, после войны уже  построили – послышался голос С.Н.
-Именно так - поддакнул капитан.  - В 1956 году  построили Горьковскую  ГЭС. Она  «подперла»  Волгу аж на восемь метров. Отчего  Волга разлилась до нынешних берегов. И то не сразу. Еще лет пять воду копили.
- Вообщем,  «красавица народная, как море полноводная…» - Усмехнулся Невский. Затопили земель, будь здоров.
- Было дело - неохотно подтвердил капитан.- Но Кинешме повезло, здесь рельеф долины реки  сложный,  холмистый, он и задержал разлив. Я превратился в слух. Послушать старого капитана. Позднее я профессионально буду знать характеристику Горьковского водохранилища и все то, что происходит с руслами рек, когда его перекрывают. Это наука.
  Горьковское водохранилище (терпеть не могу когда речные водохранилища называют морями, а еще чище «рукотворными» ) - одно из трёх самых длинных водохранилищ на Волге.  Оно  протянулось вверх по Волге на 427 километров до самой плотины Рыбинской ГЭС. На этом участке река узкая с сильным течением - если не знать, то и не скажешь, что  водохранилище.  Рельеф  спас прибрежные деревни от затопления. Далее, к Костроме, Кинешме, река разливается, но не катастрофически.  Снова спасли  высокие   берега. Река  задела только пойменные луга, да часть низин правого берега.
 Я долго не понимал, зачем у дачи Севрюгова в каменной стене  дыра,  где плещутся волны. Фотография и услышанная информация о разливе реки дала понимание, что стенка была архитектурным  решением по укреплению естественного откоса. Дыра, это не дыра, а тоннель, через который люди проходили к реке, которая протекала несколько поодаль от здания. Волга разлилась так, что подперла стенку,  и она превратилась в подобие набережной, а от тоннеля осталась только верхняя часть, вроде дыры.  Поерзав, я снова превратился в слух.
-Ну, что еще,  затопили лесные склады – продолжал старый водник.-  Даже лес не успели вывезти. Он так под водой и лежит. Да, ты наверняка, видел, как мужики баграми дно щупают, потом ныряют и цепляют бревна. Их буксируют к берегу и вытаскивают. Лето сушат, пилят и осенью на дрова продают. Капитан замолчал, разглядывая правый берег реки. В этом месте он был очень загружен промышленными зданиями. Затем продолжил: -Правый берег Волги почти не пострадал. Берега, конечно, местами подмыло, но по отношению к левому берегу это пустяки. Там  вдоль берега на километры тянулись заливные луга, которые   все лето кормили скотину порозовских и соколовских мужиков. Сена хватало на всю зиму. Луга ушли под воду. Это, пожалуй, была самая ощутимая потеря на  кинешмском плесе.
Остров напротив Кинешмы ушел под воду – продолжал капитан. На нем мужики капусту сажали. Весной Волга разливалась, притапливала остров, потом уходила. Влаги на все лето хватало. Травы были, я вам скажу! Ушлые хозяева коров на лето на лодках переправляли. Все лето там паслись.
Я  впитывал информацию.  Позже, через несколько лет,  буду проходить практику в Кинешемском техническом участке пути,  и  узнаю  все досконально. Рассматривая старые лоции, вставала картина Волги до строительства каскадов ГЭС. Как речника меня охватывали противоречивые чувства. С одной стороны ты понимаешь, что без строительства ГЭС, по Волге ходили бы примитивные баржи. Никаких «Волго-Донов» и самоходок «Шестых пятилеток» в помине не было бы. Продолжали бы шлепать плицами пароходы, доставшиеся в наследство от пароходных обществ. Но то, что было сделано с прибрежными землями, начинаешь невольно задумываться, что чего стоило.
 Зная, какой ценой достигнута картина живописных берегов, я давно не восхищаюсь  красотами  уголков верхнего течения великой русской реки. Я вдоволь насмотрелся на последствия  «красоты» этих морей. Видел, как задыхалась рыба на мелководье, как зацветала вода, застаиваясь у берегов. Понимая, что натворили с экологией, трудно пускать розовые сопли. Слышал,  как разрешались конфликты между гидроэнергетиками и речниками: у них были разные интересы. Одним нужна была вода,  и они сдерживали водосброс, от чего возникала проблема с гарантированными глубинами. Можно было понять и речников, которые, уверенные в устойчивости габаритов грузились по верхнюю грузовую марку и вставали где-нибудь у Горьковских шлюзов в ожидании сброса воды. Летели планы по грузоперевозкам, но энергетики были неумолимы. Электроэнергия была важнее транспортного потока.
- Вообщем дел наделали…задумчиво произнес Невский С.Н.
-Кто его разберет, Стас,- задумчиво сказал капитан.- Не построй каскад Волжских ГЭС, так бы и сидели без электричества. Он был прав, ветеран реки. Электричество в заволжские деревни протянули только в шестидесятых годах. Это я хорошо помню по своей деревне Быковке, куда мы сваливались на лето. Ужинали  под керосиновую лампу, затем бабка со словами: - Неча карасин палить –  прикручивала лампу. И наступала темнота. Ночь накрывала деревню плотным одеялом. Только звезды сверкали над затихшими домами. Доярки наламывали ручной дойкой руки так, что спать не могли от боли. Словно в насмешку, привозили кинопередвижку, которая на простынь, прибитую к стене избы-читальни,  проецировала достижения социализма.  Показывались залитые светом села и улыбающиеся доярки в белых халатах доили коров через доильные аппараты. Народ горько смеялся. Тем временем журнал заканчивался, движок глох,  и  темнота наваливалась на очаг культуры. Заведующий клубом зажигал керосиновые  лампы и запускал старый, еще довоенный патефон. И, заметьте, это была не довоенная пора, это набирало обороты шестидесятые годы.
-Горьковское водохранилище, еще не самое страшное, - продолжал капитан. Вот Рыбинское – это наделало дел.  Он был прав,  старый речник. История строительства Рыбинского водохранилища, а это довоенная стройка, была закрыта для обывателя. Вот краткая справка, которую я вытащил из Интернета. Даже учась в училище,  мы не имели подобных расшифровок. А преподаватели, особенно гидротехнических дисциплин, неохотно пускались в  воспоминания. «Рыбинское водохранилище планировалось как самое большое по площади искусственное озеро в мире. Его акватория составила 4,5 тысячи квадратных километров.- Вещала энциклопедия. - Строительство Рыбинского гидроузла началось в 1935 году.  Осенью 1940 года русло Волги перекрыли, 13 апреля 1941 года началось наполнение чаши водохранилища. Для завершения работы пришлось переселить на новые места 130 000 чел. — жителей 663 селений и города Мологи.  Затоплено три четверти территории Весьегонска.  Заполнение продолжалось до 1947 года. Затопило около четырех тысяч  квадратных километров  лесов. После наполнения чаши Рыбинского водохранилища ушла под воду и была изъята из хозяйственного оборота восьмая часть ярославской земли, в том числе 80 тысяч гектар лучших в Поволжье пойменных заливных лугов, травы которых по своему качеству не уступали травам с альпийских лугов.  Более 70 тысяч  гектар веками возделываемой пашни, более 30 тысяч гектар  высокопродуктивных пастбищ, более 250 тысяч  гектар  грибных и ягодных лесов».
Сейчас эти  данные открыто выставлены в интернете. В то время,  когда я учился в речном училище, мы не имели такой информации. Это все было под грифом. Но у нас были практики, и трудно было не задать вопрос на таком предмете как «Выправление рек» или «Шлюзованные водные пути». Мы описывали преподавателю невеселые картины заболоченных участков водохранилища, подводные препятствия для судовождения из завалов леса. По каким причинам  перед затоплением не свалили лес, который как запруда , собирал во время половодья плывуны и создавал завалы. Судовой ход катастрофически сужается, а дноуглубительные работы дорогие и  так далее и так далее. Что делать преподавателю?  Нужно было обьяснять любознательным умам проблемы гидростроения. Старательно обходя решения сьездов  КПСС,  наши учителя пытались обьяснить нам проблемы довоенного времени, когда не хватало средств делать все по законам гидродинамики и гидрологии, а нужна была электроэнергия.
  Верхняя Волга. Серединная Россия. Земли с богатой и красивой природой, обжитые, обустроенные и украшенные поколениями русских людей, накопивших в многовековом созидании огромные культурные ценности. Эти места в 1930-е годы захлестнул вал индустриализации. Здесь были сооружены первые ГЭС Волжского каскада. Поднятые на многие метры воды великой реки затопили огромные территории со всем, что на них находилось. С уходивших под воду земель переселялись десятки тысяч людей. Они могли увезти с собой скарб, скот, часть разобранных деревянных домов, но не храмы, усадьбы, городские здания и землю с лесами, озерами, полями, малыми реками. Все это взрывалось, разрушалось и затапливалось…
На дно ушли город Молога, около 700 сел и деревень, три монастыря, десятки храмов и бывших дворянских усадеб, сотни неизученных памятников археологии, пойменные луга, дававшие лучшее в России сено, и пастбища. Исчезли улицы и кварталы далеких от плотины городов и больших старинных сел — Пошехонья, Брейтова, Весьегонска, Мышкина, Абакумова.
Советским градом – Китежем можно назвать  городок на верхней Волге. Небольшой городок Молога, упоминаемый в летописях с XII века, узенький и длинный, представлял собой один из торговых пунктов. Этому способствовало его положение при слиянии двух важных судоходных рек, из которых Молога, имеющая летом ширину от 60 до 130 саженей и глубину от 2 до 5 саженей, служила началом одной из трёх главных систем водных сообщений, от Балтийского моря до Каспийского. От Мологи начиналась так называемая «Тихвинская система», по которой ежегодно проходило от Рыбинска до Петербурга в среднем около 7000 судов с грузами низовых приволжских губерний.
Я смог посмотреть на рукотворные моря: Рыбинское, Горьковское. Даже слишком подробно,  чем бы нужно для простого обывателя. Но я не был обывателем: я был на практике на дноуглубителе, а эти машины забирались в такие места, в которые не могли попасть  пассажиры речных судов. Много горя и страданий принесла с собой эта стройка века, её зловещее эхо оставшиеся в живых мологжане слышат и сейчас. Город Молога, со своими 10 храмами и 294 последними жителями, стал русской Атлантидой.
 -Да я слышал о Рыбинске,  – неохотно поддержал нить разговора Невский.- рассказывали, что люди приковывали себя к домам.
-Так и было – подтвердил капитан. Уровень водохранилища колеблется, и приблизительно раз в два года Молога показывается из воды. Обнажаются мощеные улицы, фундаменты домов, кладбище с надгробиями. Картина печальней не придумать.  Он был прав, капитан катера. Я видел эти дома - призраки, которые мерцают в воде. Кажется, опусти руку и дотронешься до трубы. Видел в Рыбинском водохранилище колокольню, которую,  то ли  не смогли взорвать, то ли  не захотели.   Мне делалось тоскливо. Казалось, я слышал погребальный звон колоколов.  Колоколов, которые оплакивали город,  оскверненные кладбища…
 «Уважением к минувшему, черта отличающая образованность от дикости».  Это не я сказал.  Но так случилось. Винить? Кого? А колокольня  в лоции обозначена как ориентир для судоводителей.
-Мало кто знает – снова заговорил капитан, что не все кладбища перевезли на сухой берег. Как только водохранилише заполнили, гробы поплыли. Вот это был ужас. Люди с ума сходили. - Я превратился в слух. Этого я не мог знать  тогда. Позднее, на практике, общаясь со старыми водниками, особенно в неформальной обстановке, проще – за бутылкой водки,  я слышал о таком кощунстве, как затопленные кладбища, но списал на треп. Но нет, оказалось не треп, как выясню позже.
Бывший политзаключенный Волголага писатель Ким Катунин заявлял, что «Рыбинское море стало могилой для 880 тысяч «врагов народа».
Параллельно строительству плотин велась работа по подготовке земель для затопления. Кладбища равнялись с землей, каменные церкви взрывались, деревянные – разбирались, леса вырубались, чтобы они не мешали будущим судам. Не все кладбища были перенесены, не вся лесосводка выполнена. Это подтверждается тем, что после затопления по Волге начали всплывать гробы и деревья. Часть сибиреязвенных скотомогильников забетонировали просто сверху, хотя нужно было делать как бы бетонный мешок. Часть срубленных бревен просто закопали в зоне затопления». Так что правы были мои коллеги по ремеслу.
В рубке воцарилась тишина. Говорить  было явно не о чем. Все остальное было таким малозначительным. Капитан передал штурвал помощнику и ушел вниз отдохнуть. Невский  сел на лавочку на носу катера и задумчиво смотрел на реку. О чем думал наш краевед, богу весть.
Мне довелось изучать такие предметы как  «Гидрология», «Водные изыскания», «Шлюзованные водные пути». И мы, курсанты, уже побывавшие на практике, подчас не понимали преподавателей. Мало не понимали, ставили их в тупик своими неудобными вопросами.
Только сейчас я понимаю, как сложно было преподавателям. Что они могли сказать. О порочности строительства водохранилищ? Оспорить план от 14 сентября 1935 года, когда  СНК СССР и ЦК ВКП (б) приняли постановление о сооружении одновременно двух ГЭС: Рыбинской и Угличской? И сейчас нет единого мнения, чем это было, добром или злом,
« С 1930-х по 1980-е годы на Волге построено 8 гидроэлектростанций. Желая получить дешевую электроэнергию, страна затопила в Поволжье территорию, равную Швейцарии, переселила и лишила родины более полумиллиона человек. Сегодня общество уже не выказывает оптимизма по поводу создания «рукотворных морей». –заговорили «зеленые». – Все чаще говорится о том, чего лишились история и культура страны из-за «волжского потопа» и каковы будут экологические последствия грандиозного строительства» - вещает современная пресса.
В 1919 году, после прихода к власти большевиков, была создана комиссия по электрификации Волги (позднее она получила известное название «Волгострой»), которая провела первые гидрологические, геодезические, бурильные работы, но из-за отсутствия денег не пошла дальше. Только в 1931–1937 годах был разработан план коренной реконструкции всей Волги «Большая Волга». В разное время в схему входило три и пять ГЭС, но в итоге на реке было построено восемь ГЭС» - гласило пояснение к лоции Волги.
«Для чего строились эти ГЭС? Во-первых, это выработка дешевой электроэнергии для промышленных предприятий, увеличение гарантированных глубин для судов. Планировалось, что Москва, Казань, Ульяновск будут портами пяти морей. Также планировали решить проблему орошения засушливых земель Заволжья, Саратовской, Самарской, Астраханской областей», – пояснил   доктор исторических наук, заместитель директора НИИ истории и культуры Ульяновской области Евгений Бурдин. Кто бы спорил о необходимости индустриализации страны.
Страна утратила часть своей истории, были погублены сотни памятников истории и культуры. Каждое село, которое оказалось под водой, имело богатое прошлое, на их территории находились объекты природного и культурного наследия – это и древние храмы, в том числе построенные в средние века, и поместья, в том числе такие, которые посещали в разные времена коронованные особы. – так вещают историки. Они по своему правы.
Мне не нравится такой «диалектический подход». Легко рассуждать, будучи сытым, сидя в уютном кабинете. Давайте вернемся в тридцатые годы и подложим на чашу весов индустриализацию страны и  «древние храмы, в том числе построенные в средние века, и поместья, в том числе такие, которые посещали в разные времена коронованные особы».
 Сегодня историки приходят к выводу, что создание водохранилищ оказало крайне негативное влияние на историко-культурное наследие страны, а также привело к появлению целого поколения людей, не знающих своих корней и не понимающих ценности сохранения прошлого. Это «кликушество» я пропускаю, надоела эта «заказуха». Что мешает ньюдемократам, чтобы у «целого поколения людей, не знающих своих корней и не понимающих ценности сохранения прошлого» появились корни. Где вы, демократы? Почему десятки тысяч умов, не рабочих,  а именно умов эмигрируют за рубеж? Думайте об этом, а не о событиях почти восьмидесятилетней давности.   
Долгие десятилетия в научной литературе, в прессе и на телевидении господствовала официальная точка зрения, согласно которой создание рукотворных морей Волго-Камского каскада рассматривалось как триумф «социалистической реконструкции Волги». Она  превращала Москву в порт пяти морей, а саму Волгу – в гигантскую техногенную систему, которая обеспечила функционирование гидроэлектростанций, гарантированное судоходство, водоснабжение крупнейших экономических регионов Поволжья. Это действительно так, но при этом сознательно замалчивались огромные отрицательные последствия. Сейчас я задумываюсь, а как бы все это было преподнесено? Представьте себе хронику советских времен о окончании строительства очередного гидроузла и диктор после победных реляций говорит: -а теперь, дорогие телезрители, поговорим  о отрицательных последствиях…
В середине 1980-х годов,  когда маятник общественного мнения, умело запущенный возмутителями общественного мнения, качнулся в другую сторону,  в средствах массовой информации стало модным требовать безотлагательной ликвидации всех плотин, перегородивших Волгу и Каму, и полного спуска всех водохранилищ.  Так и хочется сказать, какие были последствия для страны, когда стали слушать подобные истерики. Дело закончилось не спуском воды для водохранилищ, дело закончилось развалом страны и заменой социального строя. Вот это произошла катастрофа. Экология здесь рядом не стояла. Знают ли вчерашние «крикуны», что из себя представляет современная гидросистема. Да кого это сейчас интересует. Также, после известных событий случившихся со страной и отчуждением социалистической собственности в пользу кучки людей всех разом перестала интересовать судьба   Волго-Камских водохранилищ.   Плотины изношены и требуют ремонта, Водохранилища заилены до предела, что будет препятствовать их нормальному использованию в рыбном хозяйстве и судоходстве. Вот тогда  неизбежно возникнет необходимость разборки плотин. Но, похоже, нынешних собственников эта проблема интересует меньше всего.
Ну, а ученые не были бы учеными, если бы не устраивали дебаты по целесообразности строительства ГЭС. - Если смотреть на созданные ГЭС с точки зрения разных ведомств, ситуация может оцениваться по-разному. С точки зрения энергетиков, использование энергии гидроресурсов выгодно – потому что это фактически энергия солнца, и мы не загрязняем атмосферу. Однако, когда мы выполняем подобную работу на горных реках, которые берут начало с ледников, это дает только плюсы. Но когда мы делаем плотины, как у нас – на равнинных реках, то возникают проблемы – вещают чаще всего «историки» от кормящихся СМИ.
В Америке, отмечает ученые, уже столкнулись с последствиями строительства водохранилищ на равнинных реках – там  пошел обратный процесс, некоторые водохранилища закрыли, плотины разобрали и возвращают реки в старое русло. «Думаю, что и нам все равно придется постепенно реки возвращать в старые русла. Но не сразу, воду надо спускать медленно и постепенно, восстанавливая прибрежные леса, луговые системы и поселки», - отмечает Бурдин.
«Беда коль сапоги начнет тачать пирожник…»- вещал Джованни Родари. Мне хочется спросить господина Бурдина видел ли он обсушенные участки. Пусть посмотрит на тучи сухого ила, поднимающегося в воздух при малейшем ветре. О эстетизме восприятия осушенного участка я не говорю, как не говорю, что на таком участке сотни лет не будет ничего расти.
Между тем отдельные голоса ученых звучат и в защиту идеи строительства водохранилищ. По их словам, если оценивать проекты восьми ГЭС не глобально, а с точки зрения малого интервала времени и задач, которые тогда стояли перед СССР, это было оправданное решение.
«Если бы мы не построили плотин на Днепре и Волге, в предвоенные годы мы лишились бы дешевого речного транспорта для внутренней перевозки целого ряда грузов. Мы лишились бы части электроэнергии, которая помогла нам восстановить промышленность и подготовиться к войне с Германией. Если бы этого не было, какие жертвы бы нам еще пришлось принести, сколько еще людей погибло бы за Победу? Ведь именно Рыбинская и Угличская ГЭС, даже еще недостроенные, бесперебойно снабжали нашу столицу электроэнергией в самый тяжелый период противостояния фашистам под Москвой, – говорит другой историк. – Нельзя происшедшее оценивать только с точки зрения гидротехники, экономики, политики, биологии, лесного хозяйства.
Конечно, эту информацию я получил не от старого капитана и своего руководителя. И даже не от преподавателей речного училища. Я  выбрал ее в интернете из  докладов  и лекций  известных гидрологов и гидроинженеров,  специальность которых анализировать существующую ситуацию. А тогда капитан катера и наш руководитель могли только эмоционально поделиться своими воспоминаниями, которые я впитал как губка воду.
«Мирный» довольно шустро тянул наш шлюпочный караван. Остались позади казармы фабрики «Красная ветка», проплывали  корпуса фабрики №1.
Правый берег Волги вообще очень насыщен промышленными обьектами, в основном текстильными. Левый же, был более «опасным». Освоенный гораздо позже, чем правый, он таит в себе  серьезную опасность. На левом берегу стоял анилиновый завод. Вот это было исчадие для Волги. Где вы, ревнители экологии и противники гидроузлов. Вот чем нужно было заниматься, а не подсчитывать квадратные километры затопленных лесов спустя восемдесят лет. Завод  изготавливал серную кислоту для нужд текстильной промышленности.  Где был контроль за промышленными сбросами в наше время,  я не знаю, но сбросы этого монстра были  катастрофические для Волги.  А река  все вытягивала. Ее травили, а она выживала.
Таков уж был удел русской реки быть транспортной артерией, водоснабженческим резервуаром, канализацией. Да, такая нагрузка была у Волги.

Волжские усадьбы
- Монотонный шум двигателя, журчание воды вдоль бортов катера навеивало умиротворенность и тянуло в сон.
-Просыпайтесь! Отсюда ее хорошо видно! - Раздался голос неутомимого Невского. - Кого видно? Мы в недоумении закрутили головами. Выше по течению,  левый берег становился свободнее от промышленных обьектов, появлялись остатки лугов, которые сохранились после затопления. На холмах замелькали светлые сооружения. Это были остатки усадьбы.  Усадеб, которые  некогда украшали волжский берег и служили приютом русской творческой интеллигенции.
-Помните, я вам про усадьбу говорил,  «Студеные ключи! – не унимался Невский. Медленно приходя в себя, мы вспомнили, что Невский С.Н.  показывал нам  фотографии руин и развалин,  запущенное здание и называл все это усадьбой «Студеные ключи». Принадлежала усадьба генералу царской армии Рузскому Н.П.  Наш шеф обещал, что мы сьездим  туда. Сказано,  и мы все как-то забыли об этом. Сейчас наш катер поравнялся с местом, где находилась усадьба.
Спасибо вахтенному начальнику: принес бинокль. Народ с нетерпением принимал драгоценную вещь и впивался в окуляры. Подошла моя очередь. Напрасно я всматривался, но кроме расплывчатых силуэтов левого берега ничего не мог увидеть. - Подожди крутить – раздался над моей головой голос. Это вахтенный, видя мою бестолковость, пришел мне на помощь. Он подкрутил колесики резкости,  и я увидел четкие очертания берега. Затем дядька приподнял мне тяжелый бинокль,  и я увидел белое здание. Его я узнал сразу, так как неоднократно проходил мимо.
-Посмотрел? Передай другому –Раздался голос Невского. Я с сожалением передал инструмент. Другие воспитанники с интересом брали бинокль.  –Все посмотрели? – Спросил Невский и, не дожидаясь ответа, забрал оптику. Мы огорченно  вернули бинокль помощнику капитана.
-Ничего, - сказал Невский. Все лето впереди. Еще сьездим, посмотрим.
-Ты,  Николаич, осторожнее с поездками –  вступил в разговор капитан катера.  До этого он стоял, облокотившись о леера катера,  и не принимал участие в разговоре.
-А что, Лексеич? – Оторопев, спросил его Невский.
-Ну ты же сам, знаешь, Стас, - нехотя ответил старший на катере. – Там же тубики. Мы, конечно, не могли понять, что это больные туберкулезом. Позже я выясню у матери, что там, действительно, был противотуберкулезный диспансер. До него в дивных волжских местах был дом отдыха, а потом, после войны, почему-то решили организовать лечебное заведение. Для окрестных мест это слово «тубики» звучало как проказа.
Я достаточно хорошо знал это место, так как с матушкой мы проходили мимо него, когда поднимались с волжской переправы до деревни Порозово, чтобы выйти на Костромской тракт и идти до нашей деревни Быковка. Я не понимал, почему мать огибала рощу, в глубине которой белело здание, и мы шли по неудобной тропинке. Помню только, как мы шли в деревню большим коллективом,  и возглавлял все это движение мой дядюшка Петр.  Когда мы проходили мимо усадьбы, то он вдруг высказался:  – Какое место погубили! - И в сердцах сплюнул.
-Да будет тебе,  Петро…- мягко сказала мама.
-А что, Нин, места другого, что ли не нашлось для этих больных! –   Снова воскликнул дядя Петя. Он был прав, мой дядюшка. Народ очень сожалел о переводе бывшего дома отдыха в разряд лечебных учреждений.
Прошло более полувека от моих посещений этих волжских мест. Было интересно узнать, что же стало с  некогда волжской жемчужиной. Тем более, что в тех краях вырос мост. Я по опыту знал, что  где прошли мостостроители, тоннелестроители, дорожники…не буду обижать представителей этих славных профессий. Но то, что прочитал…  Читайте сами: « Имение располагалось на берегу Волги, в районе построенного  моста. Там стоит просторный каменный особняк. В 1988 году после посещения здания и окрестностей, сотрудник кинешемской картинной галереи Л.А. Лихачева писала в своем отчете: «Двухэтажное каменное здание вытянуто вдоль Волги. Главный вход – с севера. По бокам здания полукруглые портики – балконы на уровне первого этажа. Фасад здания украшен портиком с колоннами, перилами, с боковыми лестницами. Вдоль стен здания – каменные скамейки на фигурных подставках в виде львов. Над портиком – балкон второго этажа. Выход из здания украшен каменными резными плитами. Полы паркетные. Хорошо сохранились внутренние лестницы, печи, облицованные белым кафелем…». Вокруг дома был парк с оранжереями, но сегодня его территория обезображена дорожными колеями, канавами, (как это похоже  на деятельность  вышеперечисленных профессий), хозяйственными постройками. От парка остались разрозненные деревья, вырублена березовая роща. парк постепенно зарастал и вырубался, постройки капитально не ремонтировались, в следствии чего к началу 1970-х годов  жилой каменный двухэтажный флигель пришел в руинированное состояние. Состояние прочих построек на сегодняшний день также близко к аварийному». Толково написано, главное честно.
 Поэтому  остается только представлять себе, каким все здесь было при Николае Павловиче Рузском.  Опять же вернусь к своему детству. То, что усадьба была очень богатой, и ею владел знатный барин,   я узнал от своего дедушки по линии матери, Василия Петровича Мухина. Он в молодости бывал там по хозяйственным делам и вроде как видел, однажды, как хозяин гулял со своими гостями. Правда, дед Вася был человеком разговорчивым и мог подзагнуть, но, думаю, что он там был, ибо его отец, мой прадед Петр владел известной на всю округу войлоковаляльней, катал валенки, делал чесанки. Так что он мог и приехать в усадьбу с заказом. Но  фамилию хозяина,  дед Вася то ли не знал, то не помнил. Хотя как их угощали, правда, на кухне, помнил очень даже неплохо.  Я не удовлетворенный гастрономическими воспоминаниями деда,  интересовался в школе о владельце. Сказать мне никто не хотел или сами не знали. Даже местный краеведческий музей  и тот отмолчался, хотя в экспозиции помещичьего быта висела табличка, что эти вещи вывезены из усадеб «Соколово» и «Студеные ключи». 
Если фабрикантов  знали по преемственности поколений, то в советское время нам, кухаркиным детям,  имена хозяев усадеб  и их прошлое не называли. Да, были помещики – мироеды, которые понастроили над Волгой усадеб и жировали там, нещадно угнетая крепостное крестьянство. А жаль. Фигура генерала была очень даже значительной.
Николай Павлович Рузский родился в 1865 году.  Юрист по образованию, Н.П. Рузский постоянное место жительства имел в Петербурге, служил в Министерстве финансов по ведомству путей сообщения и в Государственном банке. Человек очень богатый, владелец сахарных заводов и пароходства, он  был большим знатоком и ценителем искусства, коллекционером и меценатом. Прекрасно играл на виолончели, водил дружбу со многими людьми из мира искусства – писателями, художниками, музыкантами. Достаточно сказать, что желанными гостями его усадьбы были Фёдор Шаляпин и Сергей Рахманинов. Не видел ли их мой быковский дедушка Вася, если он нажимал, что встретил хозяина с гостями! Рузский Н.П. в свое время поддержал и помог будущему  советскому композитору Сергею  Прокофьеву.
 Незадолго до войны 1914 года Николай Павлович купил на левом берегу Волги урочище «Гребень» и построил здесь великолепную усадьбу с поэтичным названием «Студеные ключи». Он задумал её именно так, чтобы в ней можно было  разместить свою коллекцию. Завёл  электроосвещение, водопровод и прочие удобства, а со вкусом устроенная парковая зона стала как бы живописным обрамлением этой сокровищницы. Коллекция изобразительного искусства, которую Рузский собирал много лет, считалась одной из лучших в России. «Основу фондового собрания Кинешемского Художественно-исторического музея составляют предметы изобразительного искусства, поступившие сюда после революции из национализированных дворянских усадеб, в том числе из усадьбы «Студёные ключи», принадлежавшей уроженцу Костромской губернии и потомку одной из боковых ветвей рода Лермонтовых Николаю Павловичу Рузскому».- так гласит краткая запись в одном из краеведческих пособий по Золотому кольцу России.
Дальнейшая судьба владельца «Студеных ключей» сложилась драматически – в 1918 году Рузский был вынужден эмигрировать. Коллекцию же национализировали и расформировали. Большая её часть попала в Кинешемский музей и по сей день составляет основу постоянной коллекции Картинной галереи. Покинув Россию, Николай Павлович жил в Париже, где и умер в 1927 году.
За разговорами время шло незаметно. «Мирный»  прошел мимо  плотов лесосклада,  и вошел в зону водозабора фабрики №2. Катер, согласно требований правил плавания, резко сбросил ход, и мы закачались на своей же волне. Дремавшие на рулях шлюпок судомоделисты беспокойно вращали головами, не понимая, что случилось. Но увидев знакомые места, снова впали в оцепенение.
-А вооон, на том берегу, смотрите, стоит особняк. Это усадьба «Соколово» - вспомнил свою сегодняшнюю миссию гида, Станислав Николаевич.  - Существует предание, что когда-то на этом месте был стан волжского разбойника по прозвищу «Сокол». Дальнейшую информацию, я смогу подчерпнуть гораздо позже.
  На публичных торгах в 1847 году продавалось два кинешемских имения — Щелыково и Соколово. Первое купил Николай Федорович Островский, известный русский драматург, второе — майор Федор Васильевич Хомутов. С этого момента и началось близкое знакомство семейств Островских и Хомутовых, в дальнейшем поддерживаемое детьми А. Н. Островского и.Ф. В. Хомутова, а позднее их внуками.
Майор Хомутов, сам георгиевский кавалер, был сыном одного из храбрейших офицеров русской армии, героя Бородинского сражения,  штаб-ротмистра Василия Алексеевича Хомутова. Нужно ли говорить, что и эта героическая страница  кинешемского прошлого, осталась в то время за бортом истории.
Федор Васильевич был хорошим хозяином. В середине XIX века на Всероссийской выставке  был награжден большой золотой медалью за разведение в Соколове картофеля, а его крепостной садовник — за выращивание кукурузы.
Александр Николаевич Островский был дружен с четырьмя сыновьями Ф. В. Хомутова, которые принимали самое непосредственное участие в жизни Щелыкова. Они любили  бывать там. Оно и понятно. Островский А.Н. был творческим человеком, у него часто гостили друзья- актеры МХАТа из Москвы. Не проезжали мимо имения и писатели. Так что всю дворянскую округу тянуло в усадьбу великого драматурга.
Старший, Николай Федорович (1847 — 1914), окончил Петровскую академию в Москве,  Технологический институт в Петербурге и с 1875 года служил в Кинешемском земстве. Он  составил проект и руководил постройкой в Кинешме новой больницы, при которой по его инициативе был разведен хороший сад.
Второй — Дмитрий Федорович (1849 — 1933), бывший офицер, служил до 1895 года в Кинешемском уезде,  затем управлял палатами государственных имуществ Астраханской и Воронежской губерний.
Третий брат — Павел Федорович (1856 — 1919), участвовал в русско-турецкой войне 1877 — 1878 годов  и взятии Плевны. После выхода в отставку и возвращения на родину, он избирался уездным предводителем дворянства. По этой должности ему приходилось соприкасаться с А. Н. Островским, который относился к нему с симпатией. Именно Павел Федорович встречал драматурга на кинешемском вокзале 29 мая 1886 г., и тот сказал ему: «Я не доеду до имения». На похоронах Островского Хомутов нес металлический с фарфоровыми цветами венок с надписью на лентах «Незабвенному А. Н. Островскому от друзей — дворян Кинешемского уезда».
Последний брат — Григорий Федорович (1858 — 1940), как и Павел, сражался под Плевной. Затем он долгое время служил земским начальником в Кинешемском уезде. После 1917 года Г. Ф. Хомутов работал директором совхозов в Костромском и Галичском уездах, а последние годы жизни, до выхода на пенсию, — в Костромском госсельскладе, являясь прекрасным механиком и специалистом по сельхозмашинам.
В переписке А. Н. Островского их фамилия упоминается довольно часто. Братья всегда приглашались на торжества в Щелыкове — 22 июля на именины Марии Васильевны и 30 августа — на именины Александра Николаевича. Завзятые театралы и горячие поклонники творчества своего старшего друга, Хомутовы, непременные и едва ли не главные участники всех любительских спектаклей, устраиваемых в Щелыкове. А. Н. Островский и сам не раз приезжал к Хомутовым в их Соколове. Старожилы, бывало, показывали беседку, где он любил сидеть в парке.
С Соколовом связан не только Островский А.Н. Усадьба вошла в биографию и другого титана культуры — композитора Александра Порфирьевича Бородина. Выдающийся химик, Бородин, оказал помощь увлекающемуся химией Николаю Федоровичу Хомутову. Завязалось знакомство. Хомутов стал приглашать Бородина погостить в своей усадьбе, соблазняя прелестями Соколова. Александр Порфирьевич не остался равнодушен к этим рассказам. Он любил деревню, и ему нигде не работалось так, как там. «По правде сказать, — писал он, возвращаясь в город, — смерть жаль расставаться с моим роскошным, огромнейшим кабинетом, с громадным зеленым ковром, уставленным великолепными деревьями, с высоким голубым сводом вместо потолка — короче, с нашими задворками. Смерть жаль приволья, свободы, крестьянской рубахи, портков и мужицких сапогов, в которых я безбоязненно шагаю десятки верст по лесам, дебрям, болотам, не рискуя наткнуться ни на профессора, ни на студента, ни на начальника, ни на швейцара».
Между тем, в начале 1880 года Бородин чувствовал себя неважно — подтачивала болезнь, позднее сведшая его в могилу. За массой дел не оставалось времени на музыку, давно не принимался композитор за «Князя Игоря». Тогда-то Александр Порфирьевич и поддался на уговоры Хомутова провести лето 1880 г. в их усадьбе.
Соколово оправдало все ожидания гостя. «Забрался я в Костромскую губернию, Кинешемский уезд, в восьми верстах от Кинешмы, — писал он отсюда В. В. Стасову. — Поселился на высокой крутой горе, у подножия которой раскинулась чудовищным зверем-змеем Волга. Верст на тридцать раскинулась перед моими глазами, со своим прихотливым плесом, с грядами да перекатами, с зелеными берегами, лесами, деревнями, церквами, усадьбами и бесконечной дальней синевою. Вид — просто не спускал бы глаз с него. Чудо что такое!»
Работалось композитору в Соколово отлично. Он вновь принялся за вторую картину первого действия «Князя Игоря». Здесь же была написана сцена бунта под предводительством Галицкого против Ярославны, не вошедшая в окончательную редакцию оперы. Пошло (правда, временно) на поправку и здоровье: «Слава богу, здоров, бодр, деятелен, впечатлителен и вынослив по-прежнему; могу и проплясать целую ночь, и проработать, не разгибаясь, целые сутки, и не обедать...».
Хомутовы не стесняли его условностями, и Бородин «в крестьянской рубахе и в портках» разгуливал по окрестным лесам и болотам. Много времени он проводил и в усадебном парке — сохранилась фотография скамейки, на которой любил сидеть композитор, работая над «Князем Игорем».
В Соколово он наблюдал картину запустения старых «дворянских гнезд». В письме от 23 июня 1880 года В. В. Стасову Бородин сообщает: «Усадьба, приютившая меня, — обломок дореформенной Руси, остаток прежнего величия помещичьего житья-бытья, все это позавалилось, покосилось, погнило, позапакостилось: дорожки в саду поросли травою, кусты заросли неправильно, пустив побеги по неуказанным местам, беседки «понасупились» и «веселье» в них «призатихнуло». На стенах висят почерневшие портреты бывших владетелей усадьбы — свидетелей и участников этого веселья», висят немым укором прошлому, в брыжжах, в париках, необъятных галстуках, с чудовищными перстнями на пальцах и золотыми табакерками в руках или с толстыми тростями, длинными, украшенными затейливыми набалдашниками. Висят они, загаженные мухами, и глядят как-то хмуро, недовольно. Да и чем быть довольными-то? Вместо прежних «стриженых девок», всяких Палашек да Малашек — босоногих дворовых девчонок, корпящих за шитьем ненужных барских тряпок, — в тех же хоромах сидят теперь другие «стриженые девки», — в катковском смысле «стриженые», — сами барышни и тоже корпят, но не над тряпками, а над алгеброй,  зубря к экзамену для получения степени «домашней наставницы», той самой «домашней наставницы», которую прежде даже не сажали за стол с собою. Да, tempora mutantur, времена переходчивы! И в храминах, составлявших гордость российского дворянского рода, ютятся постояльцы, с позволения сказать, — профессора, разночинцы и даже хуже».- Как это красочное описание похоже на изображение запустевших усадеб в пьесах Островского, что, впрочем, и не удивительно: Александр Николаевич, бывая в Соколове в то же время, наблюдал те же «храмины» и ту же жизнь в них.
Характерен ответ Стасова. - «Вы, — пишет он, — меня перенесли в запущенное барское Соколово и нарисовали красивую картину и старинной старины, столкнувшейся с новой, молодой Россией,  твердо шагающей вперед по старому, еще не остывшему теплому хламу. Да, и Вы тоже принадлежите к молодой и будущей России...».
«Мирный», пройдя режимный водозабор, прибавил хода, и мы встали на траверсе усадьбы «Отрада, в которой располагался клуб.  В который раз мы привычно посмотрели на ее еще сохранившийся фасад. Как вдруг раздалось: -Николаич, ты что же про Солдогу забыл рассказать. Воон она - это забеспокоился капитан.
- Не забыл, я хочу  велопоход устроить немного попозже. - ответил Невский
-Аа, - успокоился капитан – тогда ладно. Уж больно селение интересное. Мы вопросительно посмотрели на своего шефа и он, благо было время, рассказал о деревне, что мелькала в волжской дымке.
Несколько далее, вверх по течению после села Воздвиженского в Волгу впадает речка Солдога. На этой речке стоит древнее поволжское село Солдога. Во времена Островского А.Н. в нем оставалось всего пять домов церковнослужителей да каменная церковь. Но в Солдоге сохранилась пристань и, по традиции, еженедельно собирались большие базары с значительными денежными оборотами. От базаров Солдога имела крупный доход, но все сборы поступали в распоряжение Кинешемской думы. Почему существовало такое правило — неизвестно, тем более, что другое торговое село поблизости от Кинешмы — Решма — пользовалось своими доходами самостоятельно. Это обстоятельство объясняет распространенную в те годы поговорку: «Кинешма да Решма кутит да мутит, а Солдога-горюха — денежки платит».
В истории страны Салдога известна тем, что, когда польские отряды Лисовского разграбили Юрьевец и Кинешму и двинулись по левому берегу Волги к Костроме, дорогу у этого села им преградило местное ополчение под командованием Куломзина и Шушерина. 30 мая 1609 года произошло жестокое сражение, в котором поляки были разбиты и бежали на правый берег Волги для соединения с другими своими отрядами. Но и победители понесли огромные потери, погибли оба предводителя. Вотчина Куломзина — усадьба Корнилово, а Шушерины происходят из деревни Костово на реке Мере.
Островский, создававший исторические драмы, интересовался богатым прошлым Солдоги. В 1857 г. он напоминал костромскому литератору II. И. Андроникову: «Вы обещали сообщить мне историю городов и некоторых сел (Солдога, Решма, Городец и другие). Если у Вас теперь что-нибудь есть об этом, то потрудитесь переслать ко мне. Вы меня крайне обяжете этим и даже всем тем, что Вы по своему усмотрению передадите мне».
Сейчас, через туман прошедших лет, трудно вспомнить волжские усадьбы, которые мы проплывали на шлюпках в волжских походах или проезжали велосипедными  маршрутами. Так, совсем недалеко от Кинешмы,  стоит (и сейчас) усадьба известного фабриканта Коновалова И.К. Ей повезло:  почти сразу   после национализации в ней разместили лечебный санаторий для ивановского пролетариата. Название, конечно, сменили,  и санаторий стал именоваться имени «Станко».
Это партийный  псевдоним Ивана  Никитича  Уткина,  русского революционера  и боевика. «Депутат Иваново-Вознесенского совета рабочих депутатов. В 1902 году вступил в РСДРП.  Выбрал для себя кличку «Станко», которую    позаимствовал из популярного тогда романа «На рассвете»  писателя Зыгмунта Милковского,  который боролся за независимость Польши» - так поясняет нестандартное название лечебного учреждения  ивановский путеводитель.  Не знаю, смирилась ли новая власть после известных событий девяностых годов, с большевистской кличкой революционера -боевика, но в наше время оно никому не мешало.
Выше по реке, недалеко от города Плеса, среди  живописных холмов притаилась усадьба Шаляпина. Она самая молодая из известных мне усадеб и ее историю можно свободно прочитать в путеводителях по Плесу, Кинешме.
«В 1910 г. Ф.И.Шаляпин, путешествуя по Волге в сопровождении театрального художника и пейзажиста Н.А.Клодта, познакомился в Плёсе с местным помещиком Шулепниковым и несколько дней провел в его пригородном имении Утешное. Восхищенный видом окрестностей, Шаляпин купил у Шулепникова участок земли для постройки дачи. Проект «просторного дома, где можно было бы поместить человек пятнадцать членов семьи, прислуги и всякого гостящего люда», был разработан в 1912 году  архитектором  С.Кузнецовым. К 1914 году,  когда Шаляпин собирался снова приехать сюда, строительство было завершено, но поездку пришлось отложить из-за начавшейся войны, и дачи своей Шаляпин так и не увидел. В 1918 году здание было занято сельской коммуной, в 1921 году  здесь разместили голодающих детей Поволжья.  В  1923 году, на базе дачи Шаляпина,  создан дом отдых.   
Я и сейчас люблю смотреть старые фотографии моих родителей, которые любили отдыхать в этих волжских здравницах. Фотографии, как правило, больших размеров и, что самое ценное, на фоне интересных,  по мнению мастера, мест. Мы в походах тоже фотографировали и места левитановской горки в Плесе, и причудливые в своей архитектуре флигеля шаляпинской дачи. Но мощность наших аппаратов была не сравнима с аппаратурой  штатных фотографов. На них негативы были  контрастнее, оттого и снимки получись ярче.  Да простят автора читающие мои воспоминания, на вас смотрят не безликие субьекты со стертыми чертами лица, на вас смотрят с этих фотографий  лица. Лица безмятежных отдыхающих людей. Проработав год на ткацком производстве, они получали, как правило, бесплатно, путевку в санаторий или в дом отдыха. Вы не увидите сейчас таких открытых лиц, прямо смотрящих в обьектив, свободных поз (это как, правило, мужчины, лежащие возле сосредоточенных в кучу усилиями фотографа, женщин, одетых в яркие, открытые ,по случаю лета, сарафаны). Явно, что все устраивались долго, испытывая фотографа на прочность. Дублировать сьемку приходилось несколько раз, пока фотограф не разрешал экспозиции распадаться. Тогда куча разваливалась под  смех и шутки. В это время фотограф делал еще несколько снимков, прежде чем его замечали. Это ценнейшие снимки в альбоме. Видеть смеющиеся глаза матери, сдержанную улыбку отца…Они были молоды и счастливы…
Но ошибочно будет думать, что кровожадные большевики дорвались до власти и разрушили все. Все было не так. В которой раз я взываю к продажной прессе, что не нужно хулить большевиков, пришедших к власти. Подождите немного, скажут ли вам спасибо поколения выросшее на обломках социализма, когда нынешний олигархат не оставит им в наследство ничего. По словам известного ученого-усадьбоведа ( сейчас есть такое ответвление истории архитектуры) многие усадьбы именно тем и спаслись, что их заняли под соцкультбыт. За прошедшие двадцать лет, они, сброшенные с балансов предприятий, получили такую степень разрушения, что даже если бы и  захотели власть и деньги имущие, их восстановить, уже бесполезно. Точка невозврата пройдена. Не нужно думать. Что проблемы по сохранению дворянских усадеб начались после 1917 года. Потери понесла дворянская усадьба после реформы 1861 года. Реформа, освободившая крестьян от крепостной  зависимости, подорвала экономическую основу дворянского усадебного хозяйства, направив развитие сельского хозяйства по капиталистическим рельсам. Долгие десятилетия страна шла к этому моменту, неотвратимость такой реформы понимали многие. Правительство, наученное горьким опытом дворянских выступлений и дворцовых переворотов, больше опасалось возмущения дворян, чем крестьянских бунтов, и потому сделало все, чтобы смягчить для них ситуацию, но, тем не менее, реформа была потрясением для большей части представителей дворянского сословия.
Части дворянства удалось приспособиться к новой экономической ситуации, превратив усадьбу в фермерское хозяйство, в «экономию». Большинство же дворян, пытаясь удержаться на плаву, распродавало свои земли и усадьбы новому нарождающемуся классу богатых и предприимчивых людей, «новых русских» той поры. Усадьба-экономия, дача - вот те типы комплексов, которые приходят на смену «родовым гнездам».
Революция 1917 г. уничтожила не только институт частной собственности, но и феномен частной жизни, заменив ее на жизнь общественную. Усадьбы, в лучшем случае, превратились в дома отдыха, санатории, дома культуры и пансионаты, школы, больницы и иные медицинские и социальные учреждения, но значительная их часть была просто безвозвратно утрачена. Таким образом, в своем историческом развитии русская дворянская усадьба прошла путь деградации от собственно дворянской усадьбы к купеческой усадьбе на ее основе, затем к даче, затем к строениям общественного назначения. После 1990 годов большинство таких усадеб в прямом смысле оказалась беспризорными - медицинские и социальные учреждения ликвидировались, государство перестало выделять средства на их реставрацию и ремонт.
Усадьба, которая определяла размер русской жизни, за нарушение которого мы теперь расплачиваемся, в том числе утратой нравственного и достойного бытового поведения, фактически исчезла. Существование дворянской усадьбы в традиционном ее понимании,  уже в конце 19 века - в начале двадцатого века - это не больше, чем миф. В реальной жизни родового имения к тому времени не существовало — или это было разрушенное, непригодное к нормальной жизни, не дающее никакого дохода  хозяйство, или капиталистическое аграрное предприятие с соответствующей идеологией, и третий вариант - дача, место для временного отдыха богатых, в основном столичных людей. Но никак не родовое гнездо, опоэтизированное поэтами и писателями, с устоявшимся и повторяющимся социальным и культурным укладом. Не буду цитировать Алексея Толстого, Ивана Бунина, того же Антона Чехова. Только напомню, о крахе дворянских усадеб написано ими в художественной форме задолго до октябрьской революции.
Дома косые, двухэтажные,
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.
В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси.
Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси.  Н Гумилев
Журнал «Столица и усадьба», главным спонсором которого был царский двор, а основными подписчиками и читателями петербургская и московская знать, выполнял определенную идеологическую задачу - показать идеальный образ дворянского сословия, его высокую культуру и высокий интеллект, убедить всех в незыблемости основ дворянского, помещичьего государства
. На мой взгляд, дело было не в архитектурных недостатках других бывших и настоящих дворянских особняков, а в том, что это были экономии, где уже дворянским духом не пахло.
Дворянские гнезда изжили себя еще задолго до революции 1917 года, умерли естественной смертью, выполнив свою историческую миссию. Попытки оживить, возродить на их основе прошлую культуру дворянского сословия,  невозможны.  Такие направления в искуствоведении должны быть деидеологизированы. Не большевики и не коммунисты погубили дворянскую Россию, она сама себя изжила. Посмотрите картину русского художника Максимова В.М. « Все в прошлом». Чем не подтверждение о вырождении дворянского класса. Читаем:
Как писал Некрасов – «Распалась цепь великая, распалась и ударила. Одним концом по барину, другим - по мужику». Вот и на этой картине поднимается тема - вымирание дворянских гнёзд. Большой барский дом заколочен -  нет средств его содержать. Спилены любимые липы, захирели дорожки, только старый пес, как прежде верен хозяйке поместья.
Ощущение покоя солнечного летнего дня разлито по всему полотну и навевает такое же ощущение на зрителя. Но впечатление меняют лица пожилых женщин. Настолько талантливо художнику удалось передать чувства и эмоции, обуревающие этих про¬живших столь разную жизнь старух, что поневоле сопереживаешь и сочувствуешь им. Старуха помещи¬ца в расслабленной позе задумчиво сидит в кресле. Глаза полуприкрыты, губы поджаты, пальцы одной руки сжаты, женщина погружена в воспоминания о прошлой жизни, былом могуществе. А, может быть, она осмысливает настоящее. В прошлом остались богатая, бесхлопотная жизнь, разорение привело её существование в прозябающую старость, она вынуж¬дена коротать свои оставшиеся дни в обществе эко-номки и старого пса. Возможно, она смирилась со своим нынешним положением, но её горделивая осан¬ка, властная поза, в которой сидит, положение в этой мизансцене подчёркивают её дворянское происхожде¬ние и место в этом маленьком, поневоле сложившемся,  коллективе. Её компаньонка также сидит, задумав¬шись, но с другим выражением лица. Задержав спицы в руках, глядя поверх очков перед собой, печально замерла она на мгновение. Скорбь и тоска в её лице заставляют задуматься, о чем же грустит женщина. О прошедших годах, о жизни в хозяйском доме, о по¬терянном времени в суете забот? Остаётся старость со спокойными, тянущимися друг за другом днями и воспоминаниями». У обеих женщин все в прошлом - балы и увеселения для одной, -  труд для другой. Теперь им только и остается, что радоваться весеннему солнышку». После описания этой картины, говорить о сохранности усадеб еще в конце девятнадцатого века, нет необходимости.
О судьбах усадеб конца девятнадцатого века лучше не спорить, а обратиться к классике. Лучше чем А.П.Чехов в своих пьесах о судьбе русских усадеб, никто не скажет.
Что есть дворянская усадьба для Чехова? Это отнюдь не дом, не земля, не собственность. Судьба дворянской усадьбы - это судьба ее обитателей, судьба вишневого сада, судьбы дворянской интеллигенции. Прошлое этой усадьбы - это, несомненно, ее расцвет. Усадьба процветала, принося счастье ее обитателям, счастье, построенное на тяжелых буднях крепостных. Но эти тяжести и невзгоды всегда оставались вне дома, вне сада, следовательно, и вне жизни обитателей усадьбы. Действие пьесы происходит после отмены крепостного права, во времена, когда постепенно вымирают бездеятельные дворянские усадьбы. Безусловно, были и предприимчивые дворяне, которые смогли организовать какое-либо дело, приносящее прибыль. Но Раневская не умела работать, не умела беречь состояние, привыкнув с детства, что деньги есть и их не может не быть.
Настоящее этой усадьбы — продажа ее на торгах купцу Лопахину. Что делает Лопахин? Он вырубает сад под дачи. Вероятно, Лопахин вложит какие-то средства в усадьбу, ведь он слишком долго о ней мечтал. Он счастлив, потому что он — владелец дома, где раньше гнули спину его предки.
Чехов показал в пьесе постепенное вымирание дворянства. На смену ему в начале нашего века пришла буржуазия. Буржуазия неуклонно вытесняла дворян, прочно занимая свое место в жизни России начала века.
Пьеса заканчивается стуком топора, символизирующим гибель дворянских усадеб, гибель старой России. На смену России старой приходила Россия действующая, динамичная.
Пьеса «Вишневый сад» - последнее драматическое произведение Чехова, печальная элегия об уходящем времени «дворянских гнезд». В письме к Н. А. Лейкину Чехов признавался: «Ужасно я люблю все то, что в России называется имением. Это слово еще не потеряло своего поэтического оттенка». Драматургу было дорого все то, что связано с усадебной жизнью.
Не только местные «Лопахины», но и московские предприниматели  не скупились и вкладывали в развитие своих имений огромные капиталы: строили водонапорные башни, электростанции, проводили телефонную связь, активно занимались сельским хозяйством, а также… ставили спектакли, рисовали, музицировали, играли в теннис, разводили в оранжереях экзотические растения. Теперь  понимаешь, что тогда московское купечество внесло огромный вклад в промышленный и культурный прогресс России. «Да ничего особенного с усадьбами новые хозяева не делали, просто они, в отличие от предыдущих владельцев, не вели праздное существование, а работали. Поэтому часто рядом строилась фабрика, и хозяева уже в 8 утра отправлялись на службу, – отметила историк  Наталья Александровна Добрынина.
Вот я подобрался к фабричным волжским усадьбам. Усадьба помещичья - это одно. Мы о них поговорили и поняли, что они были бесперспективны и ничего их не ждало. Другие же усадьбы, вроде усадьбы «Отрада», это новое явление. Фабрика стояла в ста метрах от дачи П.Ф. Севрюгова. То же самое было и у Коновалова И.К.и братьев Разореновых. Фабриканты, были людьми работающими. Они умели не только руководить, но и заставляли других.
 Как не вспомнить своего деда, Баскакова Егора Тихоновича, мастера прядильного цеха севрюговской фабрики. Я помню, еще живы были старые люди, которые работали до революции на прядильно-ткацком производстве. – Так ты Егора Тихоновича внук?- Спрашивала  меня старушка на рынке?- Помню его, его помню. Я ведь из-за Волги от бескормицы на фабрику в лаптях пришла. Меня на работу не брали, такая я была маленькая. А твой дед меня взял и определил в уборщицы. Суровый был человек, страсть как лодырей не любил. Как глянет из-под бровей, того и гляди в обморок упадешь. Ты, милок, гордись баскаковской фамилией, гордись. Такое воспоминание старушки дорого стоило. Что и говорить, умели работать кинешемские ткачи. Жаль, что я никогда не видел деда по материнской линии. Он умер сравнительно молодым, в начале тридцатых годов, и матушка росла без отца. Но память, память,  великое дело, донесла его фрагменты жизни даже до меня, тогда еще ребенка.
Вернемся к усадьбам. Когда я набирал непривычные для меня материалы, вчитывался в них, мною овладевало желание закрыть все это и исследовать материалы по иваново-вознесенским ткачам. Эти ближе и понятнее. Вон, до сих пор стоят каре красно-кирпичных казарм, в которых жили…Да что там жили, живут! Живут потомки ткацкого пролетариата. Никто не справился с феноменом казармы: ни коммунисты, ни демократы. Они стоят немые свидетели прошлого. Их исследование ждет своего часа. Но когда я начинал крепко задумываться о смене направления творчества, то брал старые фотографии дачи «Отрада» фабриканта Севрюгова, Коновалова, Разоренова и просматривал их. Это, действительно были дачи для фабриканта, но фабриканта работающего. Который сам работал, управлял сложныим непрерывным прядильно-ткацким производством. Имел коллективы рабочих по несколько тысяч человек. Эксплуатировал их, но и давал возможность им жить, зарабатывать. Слышу презрительное хмыканье противников моих рассуждений: какая была это была жизнь: вкалывали, жили в казармах. Согласен с вами, но все познается в сравнении.  На сцену моей памяти выходит моя бабушка Татьяна Петровна Мухина. Уроженка деревни Быковка, что спряталась в костромских лесах на берегу быстрой реки Шарницы, как и моя собеседница старушка, пришла девчонкой на фабрики и устроилась работать мотальщицей (есть такая разновидность прядильщицы на прядильном производстве). Поселили ее в казарме. Я ее хорошо помню, маленькую шуструю аккуратную старушку в белом платочке. Она в свое время, а точнее в 1918 году закончила курсы ликбеза и могла читать. Этим она очень гордилась и слыла грамотеем среди своих одногодок, с которыми коротала время на лавочке. Частенько Татьяна Петровна чуть ли не складам читала им незамысловатую газетку «Приволжская правда», которая расписывала нехитрые новости нашего уездного городка. Как они оживали, спорили, когда статья в газете касалась бытия на их родной фабрике. Самым основным словом было: «А помнишь…» и не одного ругательного слова в адрес фабриканта. А когда я как-то спросил у нее, почему дача была построена так близко к фабрике, то она просто ответила: -а чтобы до фабрики быстрее можно добежать. Я, конечно, не представляю фабриканта Севрюгова, бегущего к фабрике по аварийному звонку, но вот деда Егора, живущего тоже рядом с фабрикой, как мастера, очень даже. Вздохнув я снова брался за феномен русской усадьбы, чтобы глубже понять из роль в культуре русского народа.
Среди специалистов «Усадьбоведения» есть и защитники провинциальных помещичьих усадеб.  «Конечная цель человеческой деятельности, - пишет академик  Д. Лихачев, - преображение мира». Именно на преобразование среды, а не на получение прибыли была направлена усадебная деятельность. Труд человека в сотворчестве с природой – одна из основополагающих черт усадебной модели поведения. Не случайно одним из главных мифологических образов усадьбы был сад - результат взаимодействия человека с природой.  Круг замкнулся: снова Чехов, снова «Вишневый сад», снова удары топоров, это «лопахины» вырубают сад.
Русская дворянская усадьба – это не только загородный дом помещика-дворянина, в котором тот проводит половину своей жизни. Русская усадьба – это уникальное явление нашей культуры, это целый особый мир с историческими традициями, семейными преданиями, кругом друзей, знакомых. Это духовная крепость, источник душевных сил, воспоминаний. В усадьбу бежали залечивать сердечные раны, искать душевного равновесия. Тени липовых аллей располагали к размышлениям, творчеству. Причудливая архитектура, садово-парковое искусство, художественные интерьеры, живопись, библиотеки, сами люди… Русские дворяне, жившие здесь - кто они? Каковы были их дела, мысли, заботы? Какова история расцвета и упадка дворянской усадьбы, в которой проводили время герои Островского А.Н., Чехова А.П., Тургенева И.С.
Русские усадьбы, как феномен русской культуры стали изучать сравнительно недавно. До этого руководствовались больше эмоциями пьес А.П.Чехова. В усадьбах уединялись в поисках творческого вдохновения. В усадьбе  Соколово Бородин проводил время с удовольствием и деятельно, работая над оперой «Князь Игорь», разгуливая по окрестностям, любуясь природой, отдыхая в парке.  Самоценность усадебного быта воспета в поэзии П.А.Вяземского, А.А. Фета, А.К. Толстого, автобиографических книгах Л.Н. Толстого, романах И.А. Гончарова, Н.С. Лескова, драмах и повестях А.П. Чехова.
   Интерес к истории, к своему прошлому понятен и объясним, так как человек извечно стремится ответить на вопрос: Кто он? Откуда? Зачем? А поскольку наша Родина  состоит из множества деревень, весей да погостов, то интерес к прошлому начинается здесь, на родной, близкой сердцу земле, где родился и растешь. Есть в нашей России много мест, оставивших последующим поколениям мостик к прошлому. При слове «усадьба» мы переносимся в мир давно ушедший, но сохранившийся в воображениях людей многих поколений. Остатки некогда величественных парков и фундаменты усадебных построек, поросшие шиповником, хранят память о былом.
Дворянской усадьбе более 300 лет. Она появилась в семнадцатом веке, как вотчина, полученная за службу, в противовес княжеским и боярским владениям. Сотни тысяч помещичьих усадеб были разбросаны по всей России, в том числе, и в Кинешемском уезде – обширном и густо заселенном. Усадеб  самых разнообразных по архитектуре, внутреннему убранству.  От чудесных усадеб-дворцов до мелкопоместных господских домов, мало чем отличающихся от обычных изб. Все зависело от достатка, вкуса и фантазии помещиков, разных и по жизни, которая в них протекала. Великосветские балы высшего дворянства, образованность, культура владельцев богатых усадеб соседствовали с убогим существованием Недорослей, Скотининых, Иудушек Головлевых. Костромские земли были разделены Михаилом Романовым после 1613 года между почти 300 дворян, оказавших большую услугу молодому царю в период восшествия его на престол.
С 1620 года по 1625 гг. за заслуги перед Отечеством была разделена вся территория Кинешемского уезда. Вотчины получили Баскаковы ( вот они, может быть, далекие предки тех, у кого мои пращуры «рогом землю пахали, а потом откупились, вроде моего прадеда Петра Мухина),  Зубовы, Бестужевы,  – всего 33 мелких поместных дворянина. Нужно добавить, что в кинешемской округе Баскаковы, Басмановы, Зубовы –очень распространенные фамилии. История зафиксировала, что  в 1812 году на собрание в Кострому явилось 28 кинешемских дворян, представлявших свои роды. Невольно задумываюсь, кто был мой далекий пращур с такой вроде бы как татарской фамилией. Мелкопоместный дворянин, служивший верой и правдой государству. Тогда, что случилось с их родом, что далекий потомок Егор Тихонович, мальчишкой, пришел откуда-то из-под Луха (глухой район Костромской области) на фабрику? Этого я уже никогда не узнаю. А, может быть, все проще. Фамилию своих господ носили и крепостные. Вот Егор Баскаков после реформы 1861 года ушел из нищей деревни на заработки.
Как было сказано ранее, усадьба просуществовала недолго. С середины 19 века наступает ее угасание, запустение. Родовые имения продавались богатым дельцам, вековые липы попадали под топоры новых владельцев. Исчезали из памяти даже легенды. Но нет усадьбы без судеб людей. Усадьба и есть судьба.  История сохранила 47 кинешемских дворянских родов. Не громких, колокольно звучащих, а обычных «служивых» людей. .  «Звание помещика есть та же служба», – утверждал Пушкин в «Романе в письмах». Именно так понимал свой долг современники Пушкина.  Для потомственных дворян» существуют три поприща – «военное, гражданское и не менее важное, многотрудное и священное – земледельческое». «Ничего величественнее не нахожу, как правильное, стройное, религиозное управление вотчиною», – заявлял он в другой статье.   От исполнения долга дворянин не освобождался и после выхода в отставку с военной или гражданской службы – он нес ответственность за свое имение.
 «Отслужа  Царю и Отечеству, вотчинник не должен задумываться в избрании себе рода жизни  он обязан продолжать дело своего родителя».- гласит  статья «Несколько слов сельского жителя».   Сознание и своей принадлежности к этой семье обязывало дворянина «не для родного себя или семейства своего жить, трудиться, быть полезным».   Другой краеугольный камень воспитания – патриотизм и преданность Государю.  В глазах  помещика император был не только вершащим судьбы государства самодержцем, но и главой единой семьи соотечественников, заботящемся о каждом ее члене.   Воспитание в семье  помещиков зиждилось на православной вере: «Есть одно непреложное, твердое и самое верное основание. Твердый щит и всему в жизни опора – это святая вера, повелевающая нам любить ближнего». Русские усадьбы – неотъемлемая часть нашего исторического и культурного наследия. В 1920-е годы искусствовед В.В. Згура сказал о начавшемся тогда процессе изучения усадеб: «Мы только что сломали замок в огромный лабиринт…». В Щелыкове, например, органично соединились архитектура особняка, его внутреннее убранство, окружающий парк с литературой и искусством театра;
Не хочу ворошить прошлое. Да и какое это прошлое, девяностые годы. Так, вчерашний день. Тем хуже для нас, населения некогда одной шестой части света. Нежданно- негаданно вернулся капитализм. Вернулся всерьез и надолго. Со всеми своими атрибутами, которые, казалось, исчезли навсегда:    частной собственностью, эксплуатацией человека человеком.   Дело сделано. Мы вернулись в столетие назад. «Все смешалось в доме Облонских» - сказал великий писатель. Но Толстой никак не думал, что это подойдет для огромного советского государства.
Ну, а если  страна отшатнулась на сто лет назад, появились «эффективные» собственники, которые первым делом обзавелись всеми атрибутами  присущими капиталисту. Загородные дома стали нормой, роскошные квартиры в двух столицах (куда без них!). Незаметно на водохранилищах обозначились закрытые пирсы, загороженные от любопытных глаз. Если уж совсем любопытно, то вытянув шею, можно узреть мачты яхт, которые  в СССР министру обороны не снились. А чего! Вот она наша власть! Любушка. Просто шолоховские мотивы слышатся. Опять же под танки ложились за новую жизнь. Эх! Так хорошо, что аж плохо. Что же сделать, чтобы было еще лучше, мне, любимому. Деньги от сырьевого сектора так и прут, девать некуда. Половина Лондона скуплена, футбольные клубы девать некуда. Ну не социальной политикой заниматься, честное слово. Зря что ли вместе с вечно нетрезвым президентом дрожали в 1993 году, что все таки опомнится советский народ, призовет тогда еще сомневающуюся КГБ взять власть в свои руки и навести порядок в стране. Но нет, проскочили, господа ельцины, гайдары и чубайсы.
Налитые дурной кровью шеи олигархов (слово то вспомнили какое!) повернулись в сторону усадеб. Да русских усадеб, которые верой и правдой служили советскому государству в качестве домов отдыха, санаториев. Медленно, очень медленно начинают «эффективные»собственнки присматриваться к старым заброшенным усадьбам, которые они же сбросили с балансов предприятий, доставшихся им почти даром, только за то, что оказались возле первого «всенародно» избранного президента. Но это капля в море, море разваливающихся памятников старины.
Савва Ямщиков, заслуженный деятель искусств России, реставратор, академик РАЕН, сказал, что настоящие разрушения пришли в русские усадьбы гораздо позже. Первое;– после революции, а второе – во время перестройки, которую он назвал завершающей фазой той революции. «Разрушили даже Абрамцево, его пруды и речку, несмотря на созданный общественный фонд помощи»,;– заметил реставратор. О том, что именно в последние годы, бывшие купеческие гнёзда подверглись настоящему разрушению, говорили многие. В советское время в этих строениях располагались больницы, дома отдыха и другие учреждения, и худо-бедно здания поддерживались. Что происходит сейчас с культурно-историческим наследием говорить не хочется». Так что я не  кликушествую, поминая недобрым словом, ушедщих в мир иной тех, кто совершил реформы во имя нескольких сотен семей, оставив на прозябание и моральную деградацию некогда огромную, образованную страну. «Царства им, какого они заслуживают» -сказала одна моя знакомая. Это смех сквозь слезы. Ирония в первую очередь про себя, вместе со всеми профукавшего события девяностых.
Какова суть интереса? Чисто материальная. Вспомните фильмы о времени после гражданской войны, когда особняки использовались под многочисленные детские дома, не забыта была социальная сфера. И то, что использовались барские усадьбы,  не было ничего плохого. А потом?  Многие усадьбы стали музеями. А чем может похвастаться современная власть, которая так лихо, на повороте перестройки отобрала как у рабочего класса, так и у крестьян, все,  что они имели. Нонсенс, парадокс. В 1917 году советская власть дала, а нынешняя - отобрала. Ну да ладно об этом. Этот пласт истории нуждается в переосмыслении, только не нашим рабским поколением…
Местные краеведы изо всех своих последних сил кричат о безвозвратном уходе остатков русских усадеб. Ну и что, что кричат. Их кто-то слышит? То-то и оно. Остается только одно: эхо. Эхо отчаяния. Русские усадьбы становятся уходящей натурой, а жаль: в них столько романтики!..  Роль усадеб, как культурного очага,  не теряется вплоть до 1917 года, когда с лозунгом «Мир хижинам, война дворцам» усадьба вышла на первый план социального противостояния, оказавшегося для нее смертельным. Что сказать, в таком случае.
Помогает память босоного детства. Мне, белобрысому пацану лет шесть или семь. Я в обществе своего деда, Василия Петровича Мухина,  иду по грибы в окрестностях деревни Быковка, что раскинулась над речкой Шарницей в Костромской области. Старшие брательники лыскнули  от нас, а мы, кто помельче, жались к деду. Дед Вася, явно щадя наше поголовье, повел нас какой-то, только ему известной тропинкой. Вскоре мы вышли на широкую липовую аллею, которая привела нас на большую поляну. Посередине поляны, на возвышении, росли удивительные, доселе неизвестные   цветы. Мы долго любовались диковинными колокольчиками, цветами похожими на золотые шары, разноцветными ромашками. Не далеко мы увидели разрушенное строение. Подойдя ближе,  увидели остов печи, остатки каменных стен. На наш молчаливый вопрос, дед сказал, что это разрушенная усадьба. Сразу же последовал очередной вопрос: кто разрушил. Что оставалось сказать деду Васе. _- Да наши же, быковские…
Попробуйте удовлетворить детское любопытство: - А зачем?… последовал вопрос. Дед Вася был человеком безграничного терпения. Он хмыкал, переводил наше детское внимание на лепнину на остатках стен. Просил очистить старую чугунную дверцу от печки. Но на вопрос «Зачем» отвечать приходилось.
- От глупости, ребятишки, от глупости…Зачем было бить зеркала, жечь книги…- Он пожимал плечами. Мы же, болтаясь по деревне, и лазая по чердакам, сеновалам,  находили брошенные  забытые предметы роскоши вроде остатков от кресел, ножки от стульев. Играли битыми осколками фарфоровых безделушек.  Кому то было нужно  не только утащить, но и сломать. Позднее, разговаривая с матушкой, та говорила, что этого «Барахла» (!) в деревне было полно. Перед войной ездили даже кинешемские музейщики и собирали остатки. Но, увы, остатков было мало. А что сохранилось, то было уже далеко для выставления в музее. Поэтому я, когда стою возле экспозиции «Помещичий быт русских усадеб Верхневолжья», то всегда вспоминаю старую аллею из вековых лип, развалины…».
На нет и суда нет. Дело было давнее. Да и мало ли дел у ребенка. Вернулись с прогулки домой,  и из головы вылетело все начисто. Мало того, что начисто, так еще и надолго. А жаль. Ушел из жизни дед Вася, затем не зажилась и бабушка. И все,  источник знаний по краеведению закончился. Время тоже делало свое дело. Разрушались даже фундаменты на месте усадьбы, вырождались цветы на остатках клумб. И пришло время, когда сорный лес поглотил поляну и скрыл от человеческого глаза место усадьбы. Что сделаешь, мы,  иваны не помнящие родства…
Посему, когда я в интернете нашел статью: Александр Александрович Яковлев – герой Отечественной войны 1812 года, написанную С.Касаткиной, ,
директором Заволжского историко-художественного музея, то невольно вздрогнул от предчувствия чего то важного. И действительно, извлек на свет божий пожелтевшее фото, которым больше полувека и ушел с головой в прошлое. Вот выдержка; «В Кинешемском уезде находилась усадьба Аннинское (современный Заволжский район). Ее владельцами были дворяне Бестужевы-Рюмины и Яковлевы. Яковлевым также принадлежали усадьбы Комарово и Панброво. Усадьба Аннинское находилась на бывшем Костромском тракте рядом с деревней Быковка.  Быковская гора была самой крутой на всем пути, поэтому, когда в советское время строили новую трассу, дорогу решили спрямить. Часть лип бывшей усадьбы спилили». Я и сейчас помню крутизну Костромского тракта. Когда мы, уставшие, добирающиеся пешком от волжской переправы до Быковки, видели этот подьем, то обреченно вздыхали. Матушка, видя наши обреченные лица, подшучивала. – Видели бы вы эту дорогу до войны! Дух вон, пока на нее заберешься! Зато как было здорово скатиться  на санках! – мы внимательно слушали мамины воспоминания о их резвостях зимой. Когда в деревнях было еще много народа. Потом мой старший брат, как бы в невзначай интересовался, каким образом сани поднимались на верх. Дело в том, что молодежь каталась не на саночках, а на санях, зимних санях, в которые лошадей запрягали. Мать   отходила от воспоминаний буйной молодости и спрашивала брата, откуда он про сани знает. Оказывается,  брат получил информацию от дяди Паши, маминого двоюродного брата.  Матушка смеялась и договаривала свое повествование. Молодежь, которой в деревне было великое множество,  не успокаивалась, пока не спускала все сани по костромскому тракту.  Гуляли допоздна, а утром…а утром, на этом стоит остановиться, ее дед, мой прадед Петр, увидев отсутствие саней, принимал репрессивные меры. Не церемонясь, он батогом( клюка, посох) сгонял все молодежь с полатей, печи и гнал всех, еще сонных вытаскивать сани. Невыспавшиеся, а прадед вставал рано, мои мама, тетушки, дядюшки, стеная, втаскивали тяжелые  сани в гору и развозили по местам. А потом была война…Матушка грустнела и замолкала. Говорить было нечего: после войны деревни стояли пустые.  В молчании мы и преодолевали последние метры и останавливались передохнуть.
- «справа, можно увидеть аллеи старых лип. Одна из аллей идет параллельно дороге, спускаясь с крутой горы к речке, другая расположена перпендикулярно. Весной здесь вся земля покрывается белыми цветами, а летом здесь не увидишь бурьян или крапиву. На месте бывшей усадьбы остались ямы. Среди местных жителей этот место сохранило еще одно название – Липки».- Пишет краевед. Да, нечто подобное мы видели, что- то рассказывала матушка.
Закончив перед войной семилетку, она была не сильна в истории и вообщем-то повторяла, что рассказывал нам дед Вася. «По воспоминаниям старожилов, после Великой Отечественной войны барского дома уже не было, но фундамент и остатки бревен увидеть еще было можно. Так же старожилы говорили, что названа усадьба была в честь жены ее владельца Анны – Аннинское. Недалеко от бывшей усадьбы находилась школа, которая и в советское время называлась Аннинской. Построена она была в конце XIX века. Учительница давала задание четвертому классу, пока они его решали, она что-то обьясняла третьему, потом второму…Так и занимались. Все мои быковские братья и сестры прошли эту «академию». Потом их отправляли в заволжский интернат, где они заканчивали восемь классов. Так что читая описание быковских мест, я вновь оказался в деревне Быковка конца пятидесятых- начала шестидесятых.
Передохнув, мы сворачивали с тракта и шли к дому деда Васи. Это было недалеко,  и вскоре происходила встреча с родственниками. Мы же бежали к соседнему дому, в котором проживала матушкина сестрица с со своим многочисленным потомством. Понятно. что нас можно было не искать долго.
Вот вообщем и все, что осталось в памяти от быковских мест и усадьбы. Наше образование, в том числе и краеведческое, не больно обогащало нас дворянскими фамилиями. Мы знали советский период, гордились фамилиями большевиков… Винить здесь некого, да и не нужно. Советская власть прекрасно справлялась со своими обязанностями по воспитанию молодежи. Каждый строй защищал себя, формировал свою идеологию.
Так что историю семьи  Яковлевых, которая была  достаточно хорошо известна среди  кинешемских дворян-помещиков, я постиг, когда собирал материалы по истории родного края. Но я помню, что дед Вася называл нам, детворе, фамилию владельца усадьбы. Наверняка, это и были Яковлевы. Но разве все упомнишь. Нас больше интересовали подробности гуляний в усадьбе, когда заканчивалась уборка урожая. Глядя на остатки разбитых качелей, мы представляли как юный дед Вася, в косоворотке и плисовых штанах, лихо раскачивался вместе с какой-нибудь похихешницей,  взвизгивающей от страха. Было чего вспомнить нашему деду Васе, глядя на разрушенную усадьбу.
Безусловно, в Кинешемском краеведческом музее и в Заволжском отработаны великолепные экспозиции по усадьбам Заволжского края. Восстали их бытия помещики Яковлевы, Баскаковы, Басмановы. Это были мелкопоместные дворяне, которую верой и правдой служили государю, Россию. За верную долгую безупречную службу они награждались землями и деревушками.
Так, «Александр Яковлев (1760-1836) воспитывался в доме сестры. В 1775 году в возрасте 15 лет был зачислен в лейб-гвардии Преображенский полк, но через 5 лет оставил службу “за болезньми” и поселился в усадьбе отца Дорофеево. В 1787-1789 годах служил казначеем в Юрьевце, был кинешемским предводителем дворянства. Он женился на Анне Васильевне Бестужевой-Рюминой. В приданое она получила усадьбу Аннинское с деревнями Быковка, Стрелица, Коровино (современный Заволжский район)». Типичная биография русского дворянина.
Два сына А.А. Яковлева  были достойными людьми своего времени. Старший Александр, закончил кадетский корпус  и  лихо воевал, дослужившись до чина штаб-капитана. В 1814 году А.А.Яковлев участвовал во взятии Парижа. В послужном списке боевого офицера отмечено: “В штрафах не бывал, к повышению и аттестации достоин”. В сентябре 1816 года в чине капитана уволен от службы “по расстройству домашних обстоятельств”. 9 марта 1818 года “Высочайше повелено ему, капитану Яковлеву, носить мундир. Во свидетельство чего сей Его Императорского Величества Указ”. Повинуясь воле отца, он подал в отставку, хотя это его очень опечалило. Начальство не желало выпускать его из полка и несколько раз возвращало ему прошение. При отъезде из Петербурга, офицеры его полка поднесли ему адрес, а товарищи его провожали до третьей станции… По приезду к отцу он принял от него хозяйство в Аннинском, где и поселился. Гвардии капитан и кавалер А.А.Яковлев скончался в сельце Аннинском 25 июля 1849 года в возрасте 67 лет. Он был похоронен на церковном кладбище в селе Воздвиженье. Сегодня единственный сохранившийся памятник с его могилы можно увидеть около храма. Последними владельцами Аннинского до революции 1917 года были внуки А.А. Яковлева  – Николай, Анна и Ольга.
Страшно, когда рушится веками созданная культура...» –так сказал до селе неизвестный специалист Н.Н.Врангель. Но сказать, что я осуждаю крестьянство, которое разрушило, раскатало помещичьи гнезда, не могу. Все- таки была велика классовая ненависть, несмотря на совместные гуляния крестьян с господами в аллеях парка на престольные праздники.
 Отдадим этот феномен русской культуры на изучение историков усадьбоведов. Уж на что великий русский драматург Островский А.Н. гордился своим демократизмом, либерализмом и прочими «измами» по отношению к крестьянам. И на рыбалку он с ними ходил, и зимой на санках катался и для крестьянских ребятишек елки устраивал,  а они взяли и подожгли его хозяйственные постройки. Правда, историки обьясняют, что крестьяне, дескать, очень уж на жену Островского приобиделись, вот и подпалили усадебку. А барин он хороший…   Жаль, что не сохранилась солидная семейная библиотека, которую после смерти драматурга и его жены, пока еще не было музея, растащили жители близлежащих деревень, употребив большую часть книг и журналов на растопку. Вещи великого писателя собирал обратно местный энтузиаст, скупая, обменивая у крестьян на самогон, а когда в конце двадцатых годов открылся музей, отдал все в музейный фонд.
Нужно четко признать, что произошла классовая революция, самая страшная революция, какая может только быть. Своей не верите, почитайте про французскую. И не нужно пускать розовые сопли по разбитым зеркалам и сожженным книжным шкафам. Вот то, что густопсовые дворяне показали себя полностью деградирующим классом, это уже интереснее. Что, собственно, произошло с русскими усадьбами на исходе XIX века, когда от дворянства они перешли другому сословию – купцам и предпринимателям. Новые хозяева вырубили вишнёвые сады и разобрали по брёвнам барские дома? Далеко не так и не всегда. Оказывается, не всё было так плохо и печально.
«Мирный»  мягко стукнулся бортом  о причал. Ребята, сидевшие в шлюпках,  быстро прикрепили их к мосткам, и мы споро стали разбирать и выносить на берег имущество.
– Счастливо оставаться, путешественники – это приветливый вахтенный помахал нам рукой из рубки. Путешествие закончилось. Мы сдали весла, отнесли свое имущество в комнаты клуба и только тут спохватились, что никто не сделал ни одного снимка. Мы сначала опешили, но Невский С.Н. успокоил нас, что с нашей фототехникой с такого расстояния ничего не сделать.
-На следующем занятии я покажу вам негативы «широкоформатника». Я снимал виды с Волги  «Москвой»(известный в то время широкоформатный фотоаппарат). – заверил он нас. На этом и успокоились. Ребята кучками пошли по домам, а я увязался с Невским,  ибо решил  навестить бабушку, которая жила в одном доме с Станислав Николаевичем.
Мы вышли из клуба, прошли мимо забора фабричных корпусов. Обычно на площади, куда выходила проходная, было толпился народ: менялись смены. Но дело шло к вечеру: одна смена еще работала, а для   ночной - было рано. Мы прошли старый сквер с великолепной композицией двух оленей, пьющих воду. Еще не стоял памятник погибшим работникам  фабрики в Великой Отечественной войне. Рядом стоял, задрав хобот, цементный слон.
Вот и бабушкин дом. Двухэтажный, из красного кирпича. ИТЭровский –так его называли. В нем жил еще до революции мой дед Егор Тихонович. Родителей Невского,  рабочих фабрики,  подселили в тридцатых годах, когда по разным причинам (теперь понятным по каким) стали освобождаться целые квартиры, преимущественно, инженеров. Дед Егор к этому времени умер, а бабушку не тронули,  так как она работала на фабрике браковщицей и относилась к пролетариату. К тому времени мой дядюшка Петр бегал учеником электрика и готовился к призыву в Красную армию.
-Ну, будь здоров - сказал мне Невский на прощание и пошел  к следующему подьезду. Я быстро поднялся по ступенькам, зашел в длинный коридор с чисто вымытыми окнами ( здесь жили люди старой закалки, грязи не терпели) и постучал в дверь. Мне не повезло. Дома никого не было и я, вздохнув, вышел, посмотрел вокруг нет ли где сидящей на лавочки бабули и, не найдя ее, пошел краткой дорогой через фабричные казармы.

Щелыково моего детства
Пролетел май со своими хлопотами. Заканчивался очередной класс.  Кто-то из старших воспитанников фотокружка прощался с нашей восьмилеткой. Много было хлопот по дому: копали  огороды, участки под картошку. Май был теплым, и вслед за вскопкой участков пришла пора сажать картошку. Если ребята из казармы и новеньких пятиэтажек были освобождены от поле -огородной повинности, то нам, поселковым и деревенским,  доставалось. Нужно было уделить время и  лодкам, лежащим кверху дном на берегу. Это занимало не один день, так как лодка, после зимовки, нуждалась в конопачении бортов, в смолении дна. Какое-то время мы даже не посещали фотокружок. К пропускам во время сельскохозяйственных работ  Невский С.Н. относился с пониманием.
Но  приходит конец хлопотам  в сельском хозяйстве. Посажена картошка, окучивать или «шевелить»,  как говорили взрослые,  еще рано. Огород был делом привычным, ибо его поливка была внедрена  в каждодневную  обязанность,  и ее приходилось учитывать в нашем буйном расписании.  Школа заканчивалась. Последняя линейка, напутственные слова директора, чтобы отдыхали, но школу не забывали. (Это он намекал, что нужно ухаживать за школьным садом, посему было составлено расписание по классам) и мы шумной гурьбой расходились по своим весям. Сво-бод-ны!
Снова в подвале клуба фабрики. Лихо отчитываемся перед Станиславом Николаевичем, хотя это сущая проформа: он уже сходил в школу и узнал про наши успехи. Собрались все, даже те, кто распрощался со школой. Их было немного, успехами они не блистали и готовились идти задавать документы в ФЗУ (школа фабрично-заводского ученичества). Когда улеглись все страсти по обмену новостями, Невский сделал загадочное лицо и заявил, что вопрос с велосипедным пробегом «Кинешма-Щелыково» решен. Крики восторга!
Молчали только несколько человек, у которых не было велосипедов. Это было удивительным, так как велосипед был не только средством передвижения, но и домашним способом перевозки тяжестей в виде мешков картошки и прочего сельскохозяйственного добра. Невский их утешил, сказав, что пару штук он найдет. Подготовка времени не займет, ибо от Чиркова (станция на берегу за Волгой) меньше тридцати километров. Это нас не напугало, так как калачи мы были тертые, и проехать по обочине Костромского тракта километров двадцать пять мы могли. Проблема питания была решена:  мы решили не готовить, а обедать в доме отдыха актера, что недалеко от усадьбы Островского. Воодушевленные такой перспективой,  разбрелись по домам готовить свои «велики» и собирать рюкзаки.
Как давно это было. Где-то между шестидесятым и шестьдесят вторыми годами. Потянулся к шкафу и вытащил плотную книгу в суперобложке: РевякинА.И. «А. Н. Островский в Щелыкове». Кострома, 1978 год издания.
Нет, это не то. У меня есть более ранний вариант. Вот он. Маленькая черно-белая брошюра спряталась между страниц ревякинской книги. Автор Петрова Е.А. « Щелыково,  усадьба музей А.Н. Островского». Очерк. М. ВТО. 1960 год - читаю на обложке.  Это  дорогая для меня книга. Я ее купил в этот самый велопробег в усадьбе у билетера, чуть не оставшись без обеда. Ценность этой книги состоит в том, что автор охватывает не только жизнь и деятельность Островского А.Н. в Щелыкове. Книга охватывается целый пласт по так называемой «земле Островского». Сам великий драматург  назвал ее «русской Швейцарией». Большую часть ее занял Островский район Костромской области.  Часть  «земли»  на юге-  в Заволжском районе Ивановской области. До революции Ивановской области не существовало,  поэтому  вся территория входила в Кинешемский уезд Костромской губернии. Это западное крыло воспетого русскими писателями «лесного Заволжья», в котором гнездились упорные в своем неприятии официальной церкви раскольники.
 Лесное Заволжье — край с богатой историей, и А. Н. Островский, автор многих исторических драм, на костромской земле находил обильный и содержательный исторический материал. . Драматург набирался свежих впечатлений на костромских просторах, в соседних с усадьбой селениях находил сюжеты для своих произведений, вдумчиво, заинтересованно всматривался в жизнь уезда, охотно заводил знакомства со старожилами, отыскивая в заволжских усадьбах и деревнях прототипы персонажей для своих пьес. Подчас действие его драм развертывается в местах, описание которых заставляет вспоминать об окрестностях Щелыкова. По этим местам нам предстояло «ударить» велопробегом. Эту идею мы, воспитанники фотокружка, вынашивали давно. Рассматривая великолепно сделанные фотографии с видами Щелыкова,  мы загорались сьездить туда. Конечно, же  не на автобусе. Нам, бывалым путешественникам, имевшим опыт походов на велосипедах, шлюпках, было море по колено.
Наступил день отьезда. Мы были рады, что наконец-то закончились приготовления: мамы все одно напихали в рюкзаки  всякого продовольствия. Нас же волновали только велосипеды. В который раз проверялись шины, подкручивались гайки на задних втулках, чтобы колесо, даже если не крутишь педали, вращалось долго и ровно.
 Утром мы взяли старт от клуба. Доехать до  пристани проблем не составило. Утро было раннее, машин мало. Пришлось подождать отплытия парома. Мы не унывали; впереди был день, день путешествия.  Расселись на откосе и любовались открывшимся видом.
Волга просыпалась. Ночной туман разорванными облаками поднимался вверх и таял. Воздух прогревался,  и призрачное марево таяло, открывался вид на другой берег. Вначале нерезко, как в туманных картинках, затем все яснее и яснее, словно бы наводили резкость в фотообьективе.
 А.Н. Островского всегда потрясала изумительная панорама, открывавшаяся с кинешемской набережной на реку, на Заволжье.
 « Внизу ее — широко раскинувшаяся Волга, то спокойная, то бурная, но неизменно величавая и прекрасная. На ней кипит жизнь: плывут баржи, плоты и беляны, идут пароходы, бегут под парусами расшивы, снуют лодки... Величавая река, извиваясь, уходит вверх и вниз серебристой лентой, теряясь в туманной дымке неоглядного воздушного пространства. На том берегу — необъятная перспектива заволжских полей, лугов и лесов, с высящимися колокольнями сельских церквей, помещичьими домами, деревнями».
Конечно, вид  со времен русского драматурга изменился: по Волге шли чередой, вероятно после прохода шлюзов Горьковской ГЭС, речные самоходки. Прошли тяжелогруженые  исполины «Волго-доны» с щебнем, за ними поспевали грузовые суда типа «Шестая пятилетка». Величаво проплыл пассажирский трехпалубный теплоход.
Машин больше не добавлялось, а время стоянки вышло, и вахтенный принял решение отходить. Загудели тросы лебедки, поднимающие массивную аппарель,  и паром отошел.
 В 1873 году паром, на котором Островские перебирались через Волгу, едва не был потоплен буксирным пароходом. К. В. Загорский, актер местного театра, бывший вместе с драматургом, вспоминает: «Выехавши на середину Волги, мы увидели, что по левую сторону Волги шел буксирный пароход. Нужно было опередить его, а иначе отнесло бы нас далеко по течению. Александр Николаевич сел на весло, я тоже, и начали усиленно грести и перед самым носом парохода проскользнули так, что волна от парохода чуть не опрокинула лодку. Александр Николаевич очень испугался, побледнел, но ничего не говорил. Мы благополучно переправились на другой берег и в экипажах отправились в усадьбу».
Нашему парому ничего не угрожало. Он был тяжелой емкой посудиной, предназначенной для перевоза авто транспорта на левый берег, который по уровню индустриализации не уступал правому. Но железной дороги, связывающей с центром России на левом берегу не было, поэтому каждая фабрика имела у себя в хозяйстве два парома. На один из них, поближе к станции Чирково,  погрузились мы.
 Воспользовавшись свободной водой, паром, не особенно придерживаясь правил плавания, быстро  переплыл Волгу. Слегка стукнувшись носом о причал, он опустил свое погрузочное  устройство и мы, не дожидаясь когда выедут машины,  сошли на берег. Мы прибыли в бывшую деревню Чирково, ставшую частью города Заволжска. В старь  жители деревни промышляли рыбной ловлей в Волге, перевозом через Волгу пассажиров и содержанием ямских лошадей, кое-кто из них имел лавочки и бойко торговал на столбовых дорогах.
Ее упоминает в своих записках великий писатель. « …на самом берегу Волги деревня Чирково, затем усадьба Погост (И. Д. Бологовского, потом Ф. А. Бредихина, впоследствии И. В. Шулепникова), деревни Платково, Зубцово, Кривякино, Хвостово. Все эти деревни, по сравнению с окрестными, были более многолюдными и состоятельными». Мы, ведя велосипеды, двинулись в затяжную горку. Это, пожалуй, была самая сложная трасса для велосипедного марафона.
 «Переправившись на пароме через Волгу, Островские поднимались в гору и выезжали на дорогу в Щелыково, которая, как и ныне, лежала по Галичскому тракту» - сообщал современннк.
Во времена Островского,  дорога была до крайности ухабистая, после дождей колеистая, в глубоких выбоинах — ямах, в лужах. Иногда, особенно осенью, она представляла сплошную жидкую глину. «Ехать по такой дороге было мукой мученической. Лошади шли шагом, в лучшем случае легкой рысцой, старательно объезжая рытвины разбитого пути. Если в ненастье эта дорога становилась непроезжей, то в жаркую погоду — нестерпимо пыльной». – сообщала  хроника тех лет.
 Путешественники девятнадцатого века дополняли скучную статистику так: « ямы на дороге столь глубоки, что лошадь с повозкой могли погрузиться в них полностью, так, что со следующей повозки их было не видно вовсе. Если на остальных дорогах Костромской губернии извозчики брали по четыре копейки с версты, то в этих местах – по пятнадцати. Кривую дорогу специально не спрямляли, чтобы лошадь не разгонялась, и именно отсюда пошло выражение «вставлять палки в колеса»: когда лошадь спускалась с горы, то, чтобы уменьшить скольжение, и телега сходу не раздавила бы лошадь, вставляли в колеса специальные палки».  Галичский тракт или Костромской с тех пор крепко изменился. Еще в дореволюционные времена его выложили камнем, а по обочине высадили ели и березы. Они выросли, и мы ехали под навесом могучих лап. Шины мягко шелестели по старой опавшей хвое.
Вокруг открывались живописные виды. Мы останавливались, щелкали затворами так увлеченно, что руководитель предостерегал нас экономить пленку для усадьбы. К тому же обьективы наших фотоаппаратов были маломощными и эффекта при печатании мы не могли добиться. Но разве устоишь!
Природа среднерусской полосы, чуть опаленная близостью сурового севера, предстает здесь во всем своеобразии и неброской прелести. Каждая местность, конечно, хороша по-своему, и «земля Островского» не может слишком разниться от соседних районов, и все же два признака характерны в пределах Костромского края только для данной территории: необычайно разветвленная речная сеть и постоянное, особенно при приближении к Волге, чередование возвышенностей и низин. Узкие речушки с непонятными угро-финскими названиями — Кистега, Мера, Шарма и другими, данными им когда-то «первонасельниками» края — меря, во множестве пересекают этот край с севера на юг, их берега буйно поросли кустарниками. Тут и там встречаются перелески, напоминающие о прежнем могучем лесном массиве, от них заметно отличаются раменьи — поросли на местах прошлых расчисток. Рощи вкрапливаются в поля, которые засевались когда-то преимущественно рожью и овсом, а с середины XIX века, на них стали сеять и лен. Прежний Кинешемский уезд был покрыт россыпью усадеб и небольших — в среднем по 12 дворов — деревень. Крестьяне старались выбрать для изб места повыше, но и невдали от воды. С таких косогоров открывался отличный вид на много верст окрест.
5 июня 1877 года, приехав в Щелыково, Александр Николаевич извещал Марию Васильевну: «Дорога не только просохла, но так пыльна, что я до сих пор не промою глаз». Этот тракт, соединяющий Кинешму с городом Галичем, кроме мучений доставлял и известный интерес своей бойкостью. По нему в сухую погоду мчались лихие пары и тройки запряженных лошадей с их владельцами—помещиками, чиновниками и купцами. Тут же тянулись брички и фургоны мелких перекупщиков кустарных изделий, хлебных и других продуктов питания, медленно тащились обозы с тяжелой поклажей. Шли и пешеходы — в одиночку и группами. С. В. Максимов правильно заметил, что по этому тракту в известные времена года возвращался «из столиц на побывку в родные деревни партиями рабочий люд, выходящий на отхожие промыслы из Галицкого, Чухломского и Кологривского уездов в Костромской губернии».
До 1871 года Александру Николаевичу Островскому было нелегко добираться до своего имения, но когда построили железную дорогу, он доезжал до станции «Кинешма», переправлялся через Волгу и терпел неудобства  езды на лошадях совсем немного. Так что мы повторяли дорогу в Щелыково, двигаясь в том же направлении.
Нет смысла описывать костромской тракт. Лучше Островского все одно не напишешь. А изменения были небольшие. Разве что нет повозок да пешего люда, спешившего на Макарьвскую ярмарку в Семеновское-Лапотное ( ныне райцентр Островское). Дорога была пустынной, выходной день.  Редкие автомашины, видя кавалькаду пацанов на велосипедах, притормаживали и спрашивали, не подвезти ли нас. Мы  гордо отказывались. Усталость брала свое, но мы упорно преодолевали километры. Делали привалы, на которых  доели все припасы. Невский с усмешкой следил за тем, как мы старательно вытряхивали из сумок все, что можно было сьесть.
«На восемнадцатой версте круто поворачивали с тракта влево. До усадьбы оставалось две версты. По густому, хорошо сбереженному лесу дорога приводит к мосту через речку Куекшу, бегущую в глубокой долине. На левой стороне чуть повыше моста виднеются мельница, маслобойка и их служебные строения: дом мельника, амбар, крытый навес для лошадей и телег помольцев. Проехав мост, лошади медленно поднимаются в гору. Сельцо Щелыково расположено на горе. С трех сторон (западной, южной и восточной) оно окружено лесом и только с одной, северной,— пахотной землей, полосы которой спускаются к речке Сендеге, опять окаймляющейся лесом.
Уже вблизи усадьбы, за последним поворотом, справа, открывается поле, на котором виднеется рига с током для обмолота хлеба, а также сенной сарай, расположенный вдоль проезжей дороги, обсаженной березами» - рассказывает спутник Островского. Мы еще не читали этих строк, но, прочитав, сложилось впечатление, что именно такими мы видели окрестности Щелыкова.
Вот и автобусная остановка. Она пустая. Рядом столбы  от ворот усадьбы. Мы приехали. Ноги утомленно ныли. Все же велопробег был затяжной.
«Лошади привычно сворачивают в ворота, и экипаж въезжает в усадьбу. От ворот вьется дорога, посыпанная песком. Седоки окидывают взором раскинувшиеся перед ними строения. Левее завидневшегося «старого» дома — каменное здание в пять окон, с возвышающимся над его серединой деревянным мезонином.  Справа от въезда, за скотным двором, небольшая теплица и погреб. Налево от дома, рядом со скотным двором, был огород, парники и маленькая тепличка» - вспоминает актер К. В. Загорский. Он, часто бывавший в этом доме, так рассказывал о нем: «Господский дом, в котором жил Александр Николаевич... деревянный, окрашен серой краской, с четырьмя колоннами, двумя крыльцами и с лицевой стороны задний фасад обращен в сад, с террасой, перед которой разбит цветник». Перед домом за низкой изгородью ровным кругом, словно в хороводе, стоят стройные пихты, а посередине ель. Пихты посажены по усадебной традиции для защиты дома от северных ветров».
Мы, крутя головами, идем по пихтовой аллее, ведущей к главному зданию. Перед ним - бюст русскому драматургу работы скульптора Саркисова. Он был установлен в 1956 году, но через десять лет, в 1967 году,  его перенесли в Кострому и поставили перед Костромским драмтеатром, тем самым вызвав обиду кинешемцев. Мотив обиды заключался в том,  что можно было бы оставить бюст на месте, а  Костромским властям заказать бюст  специально для Костромы. Но время ушло, бюст прижился в Костроме. А в Щелыково поставили даже не бюст, а памятник Островскому А.Н.. Но это будет в 1973 году. Великолепный памятник работы скульптора  А.П. Пимченко,( архитектор – В.И. Ровнов). Перед въездом в саму усадьбу у дороги на скамье «отдыхает»  бронзовый Александр Николаевич. Удобно откинувшись на спинку скамейки, правой рукой он придерживает на колене раскрытую книгу и задумчиво смотрит на усадьбу.  Он заметно старше того знаменитого Островского, работы скульптора Николая Андреева, который сидит в кресле у Малого театра в Москве.
Города Кострома и Кинешма ревниво относятся к творчеству великого земляка. Краеведы кропотливо отыскивают те или иные факты, свидетельствующие о упоминании своего города в произведениях писателя.
 Своим творчеством, Островский, как невидимыми нитями,  связал два старинных города.   Спорят города до сих пор. Так на 190 - летие великого драматурга, Кострома откликнулась литературными чтениями.  Кинешма подготовила новые спектакли на темы пьес драматурга.  А он сидит в кресле в своем имении Щелыково и немного утомленно смотрит на земную суету. Спорят, значит, не забыт он на заволжской земле. А вокруг него крутятся безмятежные туристы. Всем хочется посидеть у драматурга на коленях, «сфоткаться» на память.
Но это сейчас. В наше же лето все было так,  как я описал в начале. Перед северной террасой главного дома, как и перед южной, красуется цветник. Воздух благоухает цветущей черемухой и сиренью. Акации здесь цветут несколько позже, во второй половине мая или в начале июня. Все как во времена Островского А.Н.
Нас ждут работники музея. Они предлагают   оставить велосипеды, передохнуть и…вперед, на экскурсию. Не стану рассказывать о усадьбе, ее окрестностях глазами мальчишки. Да не вспомню, честно говоря,  какие у меня были впечатления от экскурсии. Помню только как мы, сняв пыльную обувь, из комнаты в комнату шли за экскурсоводом.
В доме некрашеные полы чисто вымыты, издают аромат свежего дерева, на полу дорожки крестьянского тканья. В передней у правой стены – удобный рундук, служивший одновременно лавкой, печь с медными дверками, налево – крутая лестница на антресоли и узкий коридор, ведущий в комнаты северной половины нижнего этажа дома.
 Прямо из передней – широкая двустворчатая дверь в столовую, самую большую и светлую комнату в доме, с тремя окнами на юг и тремя на запад. В ней по стенам размещалось: при входе налево, по северной стене, закрывая второй вход из прихожей, небольшой светлый березовый буфет; почти в начале восточной стены - окошечко из столовой в буфетную; рядом, по правую сторону, стоял столик, а на нем старинный, еще от Николая Федоровича, самовар. Середину столовой занимал большой овальный раздвижной стол «сороконожка», покрытый белой скатертью, мебель в холщовых чехлах, над столом керосиновая лампа – «молния» с белым абажуром, справа в простенке между окнами ломберный стол с медными подсвечниками, а над ним фоторепродукция с картины В. Перова «Птицеловы», в гнутой ореховой рамочке, с дарственной надписью: «Сердечно уважаемому Александру Николаевичу Островскому от В. Перова. 1870год».
Слева, около окна в буфетную, на небольшом круглом столике – старинный медный самовар, приобретенный еще отцом драматурга, много комнатных растений в плетеных корзинах-подставках. Здесь собиралась к обеду большая семья Островских, гости, друзья писателя. Немало интересных бесед о литературе, искусстве, по злободневным общественным вопросам велось за этим столом, немало споров и занятных рассказов слышали эти стены. В предвечерние часы беседы переносились в гостиную и на примыкающую к ней южную террасу. Комнаты южной половины дома расположены анфиладой, что придаёт некоторую парадность интерьеру.
Гостиная дома-музея небольшая, но очень уютная, с двумя изразцовыми печами, затемненная крышей над террасой, но очень любимая семьей Островских. На темном фоне «бархатных» аквамариновых обоев с черными цветами эффектно выделяются белые изразцовые печи вогнутой формы, между ними на стене старинное зеркало в тяжелой резной раме. В нем отражается зелень парка, часть которого видна через стеклянную дверь на террасу. Мягкая мебель, кресло Марии Васильевны и ее корзина для рукоделия, фортепиано, овальный стол, на стенах – семейные портреты и картины в золоченых рамах. Марья Васильевна была большой любительницей пения, охотно исполняла по просьбам гостей цыганские романсы и русские народные песни.
    С южной стороны открывался вид на окрестности: за зеленью парка, виднелся луг, излучина реки Куекши, на ней мельница, а на противоположном берегу деревня Васильево. Направо вдали – колокольня церкви в Бережках.
Но какими бы делами ни занимался драматург на отдыхе в Щелыкове, главным его занятием оставался литературный труд. И основное время писатель проводил в кабинете. 26 августа 1880 года А.Н. Островский пишет Н. Я. Соловьеву из Щелыкова: «Сижу в кабинете и работаю с утра до ночи». Позже, в 1883 году, пишет он брату Михаилу: «Я отвык от людей и знаю только кабинет. В Москве кабинет и в деревне кабинет, которые мне пригляделись и опротивели донельзя»
Кабинет А.Н. Островского занимает угловую комнату, выходящую тремя окнами на юг и двумя на восток. Обстановка здесь стояла простая: письменный стол, сделанный самим драматургом, на стенах - фотографии жены, сестры, любимых актёров в выпиленных им же из дерева рамках. На одной из этих рамок - автограф Сергея Александровича, свидетельствующий о подлинности вещи:  «Эта рамка висела в кабинете моего  отца А. Н. Островского. Она сделана им лично летом, в восьмидесятых годах в Щелыкове. Сергей Островский, 13 октября 1913 года».
На письменном столе - подсвечник на две свечи с подвижным зелёным абажуром, письменный прибор, несколько книг в деревянной подставке, маленькая рамочка с фотографией отца , бумага, копии рукописей и книг, которые в последнее утро А. Н. Островский держал в руках. Известно, что драматург в это время работал над переводом трагедии Шекспира « Антоний и Клеопатра», а в последний свой час, просматривал только что доставленный свежий номер журнала « Русская мысль».
  Около письменного стола удобное кресло и сделанное самим хозяином кабинета деревянная пепельница - песочница. Особое внимание привлекает оригинальная шкатулка - секретер с великолепной миниатюрой на крышке. Это подарок брата, Михаила Николаевича, очень удобная; под верхней крышкой - место для бумаг и письменных принадлежностей, а под первой крышкой - небольшой письменный столик, оклеенный зелёным сукном. У стены ломберный стол: в ненастную погоду играли в карты, а кроме того, сам Александр Николаевич любил раскладывать пасьянсы. А. Н. Островский писал друзьям, что в Щелыкове ему легче дышится.
Хорошо помню портрет Островского. Даже постояли перед ним. Экскурсовод рассказал, что портрет написан в серии знаменитых людей художником Перовым В.Г.
Позже, когда я в Третьяковской галерее увижу совершенно одинаковый  портрет Островского А.Н., не выдержу и спрошу у экскурсовода  в зале, чем заслужу улыбку у всей группы, почему это так произошло. Что могла ответить ученая дама двенадцатилетнему мальчишке с облупившимся от солнца носом и  выгоревшими до соломенности волосами. Вопрос о том, что он не житель столицы явно не стоял. Да еще добротное волжское «О» делало картину явно колоритной.  Выяснив откуда у меня эрудиция, она   сказала, что в Щелыково находится копия, сделанная  дочерью Островского   М. А. Островской-Шателен в 1907 году. Видя мою обескураженную физиономию, она рассмеялась и сказала, чтобы я не расстраивался, и обязательно посмотрел памятник драматургу у здания Малого театра. Скульптор Н.А.Андреев положил   портрет, написанный Перовым,  в основу этого  памятника. Матушка с нескрываемым удивлением смотрела на своего отпрыска, храбро пустившегося в диалог с экскурсоводом Третьяковской галереи, и  не смогла отказать мне и мы отправились к Малому театру смотреть памятник.
Язык до Киева доведет – гласит русская пословица. Так и мы, не зная Москвы, довольно быстро добрались до станции «Театральной площади». Длительный подьем по эскалатору, великолепная лепнина фойе. Я не уставал крутить головой, делать снимки. А как же иначе! Там, в Кинешме, меня ждали сотоварищи с отчетом. Вышли из метро и  вот она, Театральная площадь. Огромное здание Большого театра. Постоял, посмотрел, но где же памятник Островскому? Не найти здание  Малого театра невозможно. Не спутаешь ни с каким другим. Памятник Островскому А.Н. - перед зданием. Установлен он в 1929 году скульптор – Н. А. Андреев, архитектор –Ф. О. Шехтель.-прочитал я на памятной доске.
Это я сейчас такой умный. Многое знаю, что не знаю,  найду в интернете, а в 1965 году, что можно было ждать от мальчишки. Но я, рассказал друзьям о предстоящей поездке, и обещал, что увижу и узнаю, все показать и рассказать. Старательно  фотографировал и запоминал. Так и сейчас, помня советы Невского,  сфотографировал памятную доску, чтобы не забыть историю создания театра,  здание Малого театра, памятник Островскому.
Малый театр был открыт в 1824 году и сразу стал ведущим театром России. Здесь были поставлены пьесы А.С.Грибоедова «Горе от ума» (1831), Н.В.Гоголя «Ревизор» (1836). Для Малого театра писали И. С. Тургенев, А. В. Сухово-Кобылин, многие другие авторы.  Но самый значительный этап в истории этого театра связан с именем А.Н.Островского.
Драматург сотрудничал с Малым театром с начала пятидесятых годов до последнего дня жизни. На этой сцене увидели свет все пьесы драматурга. Поэтому критики и стали называть Малый театр домом Островского.
Поздравляя драматурга с тридцатипятилетним юбилеем творческой деятельности, И.А. Гончаров писал: «Вы совершили то, что подобало свершить великому таланту…литературе Вы принесли в дар целую библиотеку художественных произведений. Для сцены создали свой особый мир. Вы один достроили здание, в основание которого положили краеугольные камни Фонвизин, Грибоедов, Гоголь. Но только после Вас мы, русские, можем с гордостью сказать: «У нас есть свой русский,  национальный театр. Он по справедливости должен называться «Театр Островского.
Идея создания памятника А. Н. Островскому принадлежит Обществу русских драматургических писателей и оперных композиторов. Местом для монумента было выбрано пространство перед зданием Малого театра, так как на его сцене было поставлено большинство пьес писателя. Сбор средств на его возведение был завершен ещё в 1918 году, но строительство пришлось отложить из- за революции. В 1923 году праздновалось столетие со дня рождения Александра Островского. По этому случаю 13 апреля был заложен первый камень будущему памятнику великому русскому драматургу. Работа продолжалась до 1928 года. Процесс отливания памятника в бронзе затянулся,  и его открытие перенесли на 1929 год.
Всю эту информацию я получил из проспекта театра, который мне подарила старенькая вахтерша, дремавшая у входа в кассы, куда я забрел из любопытства. Позже, когда я буду служить в Москве, учиться я буду часто пробегать мимо театра, памятника Островскому и, если у меня было хоть немного времени, стоял возле него, вспоминая свое первое знакомство с памятником великого драматурга. Но история с памятником не закончилась и в полной мере открылась совсем недавно.
Когда Василий Григорьевич Перов писал портрет Александра Николаевича Островского, он  не желал ничего более, чем изобразить писателя таким, каким видел его. Но талант художника, писавшего портреты великих людей того времени, сделали  портрет  куда более значительным.
      Художник   не скрывает от зрителя некоторую грузность фигуры, не причесывает, не заставляет принять «величественную» позу, не наряжает в дорогие одежды.  Он берет Островского таким, какой он есть – в будничном халате-тулупчике, подбитом беличьим мехом, лысоватого, с неподстриженной рыжеватой бородкой, – и открывает вдруг зрителю лицо, полное мудрого внимания к жизни, со светящимся взглядом добрых, сочувственных, все понимающих светлых глаз.
     В портрете Островского есть та завершенность и убедительность образа, которая не позволяет как-либо иначе представить облик великого бытописателя «темного царства». В живом, светящемся умом и острой наблюдательностью взгляде писателя, в позе его крепкой коренастой фигуры чувствуется огромная внутренняя энергия. Его внешне некрасивое лицо поражает своей значительностью и интеллектуальностью.  Этот портрет, появившийся на первой выставке передвижников, как бы знаменовал рождение новой плеяды замечательных портретистов, которым суждено было правдиво запечатлеть облик своего времени.
      «В его облике как будто ни капли возвышенного: спокойно сидит Островский в шубейке на беличьем меху, запечатленный точной кистью Перова, и только глаза его, голубые, умные и острые, отнюдь не самоуверенные, но выпытывающие, ненасытные, доверчивые и не дающие солгать, только эти глаза его – свидетели совершающейся в нем горячей внутренней жизни». –  пишет   В.Лакшин. русский литературный критик, литературовед, прозаик, мемуарист.
До  настоящего  времени сохранилось   три портрета, выполненные на холсте маслом.  Это  — рабо¬та А. П. Ленского (1884 год), копия с работы художника В. Г. Перова, написанная М. А. Островской-Шателен в 1907 году, и портрет, сделанный  неизвестным художником. Хранятся   пять гравюр и пять литографий с изображениями Островского  в Доме-музее А.Н. Островского в Москве на Малой  Ордынке, 9. 
Что касается портрета Островского, написанного  А.П. Ленским, то многое прояснила выставка, организованная в музее - заповеднике Некрасова в Карабихе. Выставка проходила под названием  «Милостивый государь, Александр Николаевич...».  А.Н. Островского и Н.А. Некрасова связывали узы долгой дружбы, общий «охотничий» интерес к охоте, рыбной ловле, природе. Главным же «событием» выставки можно считать оригинальную работу А.П.Ленского - живописный портрет А.Н. Островского.
Работа А.П. Ленского интересна тем, что писал портрет не профессиональный художник. Писал портрет актер. Ну да обо все по порядку.
Сам А.П. Ленский (1847 - 1908), незаконный сын русского аристократа и оперной певицы-итальянки, когда пришла пора определяться с жизненным и творческим кредо, в качестве сценического псевдонима взял фамилию персонажа пушкинского романа в стихах. Однако, «трагическим тенором эпохи» он не стал. В историю отечественного театра Ленский вошел как выдающийся артист русской реалистической школы (в его репертуаре было более 30 ролей из пьес Островского) и теоретик сценического искусства, театральный педагог.
Портрет раскрывает менее известную грань художественного дарования А.П. Ленского - живопись. Экспонируемый на выставке портрет драматурга дает представление о мастерстве Ленского- художника. В отличие от более известной работы художника В.Г. Перова,  где драматург - русский барин в халате в упор смотрит на зрителя, работа Ленского менее экспрессивна. Несмотря на «парадность» жанра, образ драматурга на портрете лиричен: это пожилой импозантный человек с добрым и ироничным взглядом. Его легкая - буквально «воздушная» - седая борода не кажется «купеческой», а франтоватый галстук с золотой булавкой - не более чем акцент. Эти две характерные детали, акцентированные светом, и являются важными составляющими идентификации драматурга в культуре: «Колумба Замоскворечья» .
 Великий русский драматург, создатель национального театра, Островский пришел в русскую литературу XIX века со своим, не известным еще широкой публике героем — купцом. Недаром еще при жизни драматурга стали называть «Колумбом Замоскворечья» . Для русского читателя и зрителя подлинным открытием явился патриархальный мир купечества со своими устоями и обычаями, нравственными нормами и моралью. Исследованию купеческого мира, этой новой для русской литературы среды, и было посвящено все творчество Островского.
Наша братия обратила внимание на кресло,  спинка которого и подлокотники выполнены  из рессорного железа. Кресло было добротное и емкое. Экскурсовод была даже польщена, что мы обратили внимание на такой музейный экспонат. Оказывается, это подарок местного кузнеца. Островский был высоким крупным человеком и стоять на рыбалке ему было тяжело, а сидеть на траве  –неудобно. Посему кузнец  и сделал ему такой подарок. Нам даже разрешили по очереди посидеть на нем.
        Одним из видов отдыха Островского  являлась также работа в столярной мастерской, которая размещалась во флигеле. Делал он небольшие вещицы и для себя, и в подарок братьям, друзьям - рамки, полочки, шкатулки. Выпиленные им рамки для фотографий украшали не только стены щелыковского кабинета, но и московский кабинет. С большим удовольствием мы рассмотрели творчество драматурга, так как, хотя мы и были воспитанниками фотокружка, но часто посещали судомодельный кружок. Он находился рядом. И мы часто не отказывали себе в удовольствии посидеть за лобзиком и повыпиливать популярные в то время рамочки и полочки. Как специалисты в этом тонком деле, мы дали высокую оценку мастерству драматурга, чем вызвали улыбку у экскурсовода. Экскурсия продолжалась.
Гораздо позже,  где-то в году семьдесят восьмом, я был в усадьбе-музее. В комплексе был построен  литературно-театральный музей, представляющий экспозицию «Театр Островского».  Там возникли особые  впечатления по поводу усадьбы, как сосредоточия писательско-музыкального окружения великого драматурга. На тебя со всех сторон смотрели пожелтевшие афишы с обьявлениями названий пьес драматурга. Мелькали знаменитые фамилии актеров, актрис. Но не всегда Островский А.Н. был признан. Неприятностей у него хватало. Это обусловлено тем, что многие персонажи и акцентированные Островским темы не отвечали тем требованиям, которая выдвигала к писателям литературная среда того времени. Что его  атрибутами являются «острый запах мякинного хлеба и кислой овчины». .. Чернышевский резко отрицательно отнесся к пьесе «Бедность не порок», усмотрев в ней какую-то сентиментальную слащавость в изображении беспросветного, якобы «патриархального», быта; другие критики негодовали на Островского за то, что он возводит на степень «героев» какие-то чуйки и сапоги бутылками. Особенно в критике Островского преуспел некий литературный критик Авсеенко , не стесняясь в выражениях, он назвал драматурга Островского «губителем русской сцены». Но время лучший арбитр в подобных спорах. Где этот Авсеенко, который относился  к так называемой дворянской критике», представители которой искренне считали, что произведения Островского, насыщенные народным реализмом, являют собой знак падения русского искусства, как такового.
  Все  48 пьес драматурга  были поставлены на сцене Малого театра и в разные годы всегда входили в его репертуар. Он сам неоднократно участвовал в репетициях, дружил с актёрами, а некоторые его пьесы были сочинены специально на определенных исполнителей Малого театра, по их просьбам, для их бенефисов.
 В «Щелыково» нужно непременно посетить и «Голубой домик» – дом дочери драматурга М.А. Островской-Шателен. Она в 1907 году сделала замечательную копию с портрета Островского А.Н. , написанного художником Перовым. Она же построила в 1903 году и «Голубой домик» по  собственному проекту. После революции в доме долгие годы жили известные деятели русской культуры, так  как он являлся одним из жилых корпусов Дома Творчества Союза Театральных деятелей. В настоящее время в «Голубом доме» располагаются культурно-образовательный центр. Строительство усадеб в начале двадцатого века было не стандартным решением, ибо усадьбы угасали одна за другой, но дочь Островского сознательно пошла на это, чтобы не было забыто родовое гнездо драматурга, чтобы не забывали актеры творчества отца.
Что мы знали о русских усадьбах. Ровным счетом ничего. Разве,  что их названия упоминались при рождении известного лица. Или, если всерьез увлекаясь литературоведением, ты едешь поклониться в Спасское-Лутовиново, или в Красную поляну, что сделал автор этих строк. Хотя моя жизнь проходила мимо усадьб, вернее от того, что от них осталось. Из всех известных мне усадьб верхней Волги больше всех повезло  усадьбе - музею А.Н. Островского. Несмотря на национализацию, а скорее всего, благодаря ей, усадьба не канула в лету, а продолжала жить и живет своей музейной жизнью. Другим  усадьбам, таким как «Студеные ключи», «Соколово»  повезло меньше. Несмотря на бытовое использование, они постепенно хирели, и сейчас их ждет исчезновение.
Совсем недавно появилась наука «Усадьбоведение», в которой отстаивается значение русских усадеб. Наверное, правильно, Нужно перестать грозно супить брови и вещать, что кровопийцы-помещики иссушали душу русскому крестьянству, изнуряли его работой.  Похмурили брови,  и хватит. Нужно спасать, что осталось.
Усадьба была родным домом для многих деятелей русской культуры, военных, политиков, вообще для любого дворянина. В усадьбах рождались, проводили детство, впервые влюблялись, повзрослев, приезжали туда в свободное от учебы и службы время. В усадьбах поселялись после выхода в отставку; многие дворяне находили там последнее упокоение. Усадьба служила прибежищем в случае разорения, опалы, семейной драмы, эпидемии. В усадьбе помещик отдыхал душой и телом; жизнь там была проще, чем в столицах, без обременительных городских условностей. Освободившись от служебных обязанностей, помещик больше времени, посвящал семье и близким, часто обретал желанное уединение, столь затруднительное в городских условиях.
Даже с приходом капитализма в Россию ( не путать с  современным!), она не теряет своей сущности и является сосредоточием высокой национальной культуры. Духовная усадебная жизнь продолжается и в этот период: старинные усадьбы приобретает творческая интеллигенция - художники, архитекторы, писатели, восторгаясь окружающим ландшафтом, они создают свои произведения, которые навсегда войдут в сокровищницу мировой культуры. Ряд усадеб, благодаря неординарности и талантам своих владельцев, превратились в заметные художественные и научные центры, имеющие как региональное, так и общероссийское значение. С конца XIX века в усадьбах стали жить земские деятели, образцовые сельские хозяева, инженеры-строители, агрономы, ученые и деятели культуры, попечители земских школ, больниц, библиотек, то есть  та активная социальная сила, одной из важнейших моральных ценностей которой было служение обществу.
 Русская дворянская усадьба  всегда была сосредоточием культуры и образованности в деревне. Пример – Щелыково – вотчина Александра Николаевича Островского.    Усадьба Островского была местом отдыха многочисленных друзей драматурга -  в ней гостили и знаменитые артисты, и писатели, и еще многие-многие люди разных занятий и сословий. Но всех их объединяла любовь к искусству. Порою в Щелыкове развертывались настоящие театральные действия, в которых с удовольствием принимали участие не только именитые друзья драматурга, но и дворня, и окрестные крестьяне.
А.Н.Островский был радушным и гостеприимным человеком, чрезвычайно хлебосольным хозяином. « У нас в Щелыкове чем больше гостей и чем дольше живут они, тем лучше» - не уставал повторять он в письмах.
Усадьба драматурга и живописная природа вокруг нее восхищала друзей   А.Н. Островского. Да и сам он восклицал: «Что за реки, что за горы, что за леса! Если бы этот уезд был подле Москвы или Петербурга, он бы давно превратился в бесконечный парк, его бы сравнивали с лучшими местами Швейцарии и Италии», - так писал драматург о Щелыково в своем дневнике. Он был рад, что по счастливому стечению обстоятельств имение попало в руки отцу драматурга. Вот, что пишут ведомости:
«28 июля 1847 г. в Москве с публичных торгов продавалось за долги опекунскому совету среди прочих имение кинешемского помещика А. Е. Сипягина. В это имение с общей площадью свыше 1300 десятин входили сельцо Щелыково, село Твердово, деревни Кутузовка, Маркушево, Высоково, Маринники, Василево, Лобанове и Сергееве — в них проживало 111 крестьян мужского пола. Приобрел имение за 15 тыс. рублей отставной надворный советник Николай Федорович Островский. Вскоре семья Островских переехала из Москвы в заглазно приобретенное сельцо, сделав его своим постоянным местопребыванием.
К тому времени Щелыково было запустевшей барской усадьбой. Первые сведения о нем относятся к середине XVIII века. — В «сказках» третьей ревизии упоминается «сельцо Щелыково владения статского советника Ивана Федоровича Кутузова». Сам помещик принадлежал к известной костромской боярской фамилии Кутузовых — за его предками по писцовым книгам еще начала XVII в. числились почти все населенные пункты в окрестностях усадьбы. Среди «лейб-кампанцев», возведших на престол Елизавету Петровну, находился капитан Кутузов. Очевидно, им и заведена в Щелыкове усадьба.
Эта усадьба слыла одной из богатейших в округе и была застроена красивыми зданиями, от которых, правда, сохранились лишь остатки фундаментов. По преданию, усадьба была уничтожена большим пожаром. Однако владевший ею в то время Федор Михайлович Кутузов, являвшийся с 1788 по 1800 годы костромским губернским предводителем дворянства, не пожалел средств для восстановления усадьбы. Им же был построен и ныне существующий двухэтажный деревянный дом, о котором впервые встречаются сведения в архивном описании последней четверти XVIII века.
После Ф. М. Кутузова усадьба досталась его старшей дочери, а затем ее сыну, A.  Сипягину. Последний вел разгульную жизнь. Вскоре он заложил приходящее в упадок Щелыково в Московском опекунском совете. Впоследствии имение пошло с молотка.
Новый хозяин Щелыково Николай Федорович Островский оказался владельцем этой усадьбы далеко не случайно. Род Островских — старинного костромского происхождения. Отец Николая Федоровича служил в Костроме священником Благовещенской церкви. В 1810 году он перебрался в Москву и принял монашество, а его брат, Павел Федорович, прожил в Костроме всю жизнь и снискал известность изданием серьезных исследований по краеведению.
 Сам Николай Федорович, родившийся в Костроме в 1796 году, закончил местную семинарию, Московскую духовную академию и определился по судебному ведомству, служа в канцелярии общего собрания московских департаментов Сената. Человек способный и набивший руку в делах, он в 1842 году вышел в отставку и успешно занялся частной адвокатурой. Кроме того, Николай Федорович не однажды назначался председателем крупных конкурсов, улаживавших дела обанкротившихся купцов. Все это позволило ему скопить изрядный капитал.
Тем не менее, обжившись в Москве, Н. Ф. Островский скучал по Костроме и вынашивал план на склоне лет вернуться на родину, приобретя там имение вблизи города. С покупкой Щелыкова его мечта сбылась. Он снова стал костромичем.
От отца любовь к Костроме унаследовали и дети. Вернувшись из первой поездки в Щелыково, Николай Федорович своими рассказами о красотах усадьбы так увлек старшего сына, Александра Николаевича, что он загорелся желанием самому побывать в костромском имении. Весной 1848 года он подал прошение в Московский коммерческий суд, где тогда служил, и, получив «по домашним обстоятельствам» отпуск, выехал с отцом в Костромскую губернию.
В Щелыково Островский приехал к вечеру 1 мая 1848 года. Начинающий драматург, всего за год, перед тем опубликовавший в «Московском городском листке» несколько отрывков из своих произведений,  вел дневник поездки, куда и занес первые впечатления о сельце:
«С первого разу оно мне не понравилось, исключая дом, который удивительно хорош как снаружи оригинальностью архитектуры, так и внутри удобством помещения... Нынче поутру ходили осматривать места для дичи. Дичи пропасть. Щелыково мне вчера не показалось, вероятно, потому, что я построил себе прежде в воображении свое Щелыково. Сегодня я рассмотрел его, и настоящее Щелыково настолько лучше воображаемого, насколько природа лучше мечты. Дом стоит на высокой горе, которая справа и слева изрыта такими восхитительными оврагами, покрытыми кудрявыми сосенками и липами, что никак не выдумаешь ничего подобного».
Нам трудно понять, каким Островский воображал увидеть Щелыково — возможно, оно рисовалось драматургу по типу тех ухоженных «подмосковных», где ему случалось бывать — усадьба же оказалась скромнее, запущеннее, а рука человека менее коснулась окружающей природы, нежели он ожидал. Эта природа, действительно чудесные окрестности и очаровали молодого писателя — вместо двух недель он прожил там до осени.
Для драматурга Щелыково было предметом поэтического восхищения, но практичный Николай Федорович, затратив деньги на покупку имения, полагал превратить его в доходное коммерческое предприятие. Он предпринял некоторые улучшения в хозяйстве, привел в порядок сад, расположенный слева от большого дома, и теплицу позади сада, под горой. Новый хозяин усадьбы пытался вести в округе посадки сосны и ели. По рецептам, публикуемым в «Земледельческой газете», он культивировал посевы гречихи, гороха и моркови.
Александр Николаевич не был свидетелем родительского хозяйствования. Он не ладил с отцом, человеком консервативно настроенным и жестким, и при его жизни лишь раз, в мае — июне 1851 года, гостил в Щелыкове.
Смерть Н. Ф. Островского, наступившая 12 февраля 1853 году,  оборвала его хозяйственные начинания. Александр Николаевич прибыл на похороны — это была его единственная зимняя поездка в Щелыково. Отца погребли в ограде усадебной церкви, что еще больше связало его детей с имением. Недаром позднее младший брат драматурга, Михаил Николаевич, писал ему: «Щелыковым я и ты дорожим не только как прелестным летним местопребыванием, но и как памятью о покойном отце».
По завещанию, Щелыково с прочими деревнями перешло ко второй жене Н. Ф. Островского, Эмилии Андреевне. Она неплохо уживалась с пасынками, радушно принимала их на летнее время в костромских краях. Поэтому драматург дважды побывал в Щелыкове в 1857 году.  Видимо, посещал усадьбу и в 1859.  А с 1863 году  жил здесь ежегодно и довольно подолгу, даже привозя иногда с собой и друзей. Он все больше и больше привязывался к Щелыкову.
Между тем, дела в усадьбе шли неважно. Мачеха оказалась неудачливой хозяйкой,  да и тяготилась жизнью в костромской глуши. Кроме того, реформа 1861 года лишила хозяйство даровых рабочих рук, а после выделения участков бывшим крепостным крестьянам количество земли в имении уменьшилось. Поскольку усадьба совершенно перестала приносить доход, Эмилия Андреевна вознамерилась продать ее.
Александру Николаевичу очень не хотелось, чтобы Щелыково, которое он так полюбил, перешло в чужие руки. Этого не желал и его младший брат Михаил Николаевич, тоже часто отдыхавший в Щелыкове, крупный государственный деятель либерального направления, позднее бывший много лет министром государственных имушеств. Братья, дружные с детства, решили приобрести имение в свою собственность. Летом 1867 года,  они приехали в усадьбу для переговоров с Эмилией Андреевной, а уже 10 сентября драматург с радостью извещал своего друга актера Ф. А. Бурдина: «Мы с братом купили у мачехи наше великолепное Щелыково».
Покупка, причем на самых льготных условиях, фактически была осуществлена на средства одного М. Н. Островского. Но он, занятый государственными делами и бездетный, передал Щелыково всецело старшему брату, лишь изредка и недолго отдыхая в усадьбе. Александр Николаевич, напротив, связывал с приобретением Щелыкова большие надежды. «Вот мне приют, — писал он в 1867 году  тому же Бурдину, — я буду иметь возможность заняться скромным хозяйством и бросить, наконец, свои изнуряющие драматические труды». Вначале Островский энергично занялся налаживанием хозяйства. «Я чрезвычайно рад, что ты усердно занят Щелыковым, — поощрял его в 1868 году  брат.
По инициативе Александра Николаевича в 1872 году в усадьбе закладывается новый сад. Но вскоре хозяйственные заботы начинают утомлять его: надежды на доходность имения не сбылись, а главное, подлинным призванием Островского было служение искусству, а не жизнь провинциального сельского хозяина. Все дела по имению он постепенно перепоручает жене, Марии Васильевне, которая тоже не отличалась особым умением вести хозяйство. Усадьба превращается в дачу.
После смерти драматурга часть усадьбы со старым домом досталась его младшему сыну Сергею (1869 — 1928), жившему постоянно в Петербурге и служившему при дворе, а после революции, ставшим  библиотекарем Пушкинского Дома.
М. Н. Островский, продолжавший после смерти брата благоустраивать Щелыково, завещал в 1901 году свою половину племяннице, Марии Александровне. Она подолгу жила в Щелыкове вместе со своим мужем, известным электротехником,  профессором Петербургского университета М. А. Шателеном. Впоследствии Михаил Андреевич принимал участие в составлении плана ГОЭЛРО, был избран членом-корреспондентом АН СССР, удостоен звания Героя Социалистического Труда. Со смертью Марии Александровны в 1913 году,  ее частью усадьбы владели дети А. М. и М. М. Шателен, много сделавшие для увековечения памяти драматурга в Щелыкове.
В 1918 г. Щелыково было национализировано. Интерес к замечательной усадьбе не угасал — ее продолжали посещать почитатели творчества великого драматурга, о ней регулярно писали журналы и газеты. В 1928 году. ради сохранения мемориала,  Щелыково было передано Малому театру, для артистов которого в усадьбе создается дом отдыха. Вскоре после окончания Великой Отечественной войны в Щелыкове открылся мемориальный музей А. Н. Островского. В 1953 году  музей-усадьбу передали в ведение Всероссийского театрального общества, которое провело значительные реставрационные работы, чтобы вернуть Щелыкову тот вид, который оно имело столетие назад. Ныне здесь — Государственный музей-заповедник А. Н. Островского.
Все в Щелыкове связано с памятью выдающегося драматурга. Об этом обстоятельно рассказывается в брошюре Е. А. Петровой «Щелыково. Усадьба музей А. Н. Островского» (М., 1960) и книге А. И. Ревякина «А. Н. Островский в Щелыкове» (Кострома, 1957).
В доме, где жил Александр Николаевич, воссоздан интерьер и собраны его личные вещи. Самому зданию после реставрации возвращен тот же облик, как и при жизни в нем драматурга: с фасада терраса, по углам — два крыльца и две пары колонн посредине. Еловая аллея ведет от дома в глубь сада и упирается в то место, где прежде стоял небольшой деревянный флигель с мезонином, который построил для себя М. Н. Островский. Правее — каменные и деревянные службы.
Память об Островском хранят и ближайшие окрестности усадьбы. Занимаясь хозяйством, А. Н. Островский был вынужден много разъезжать по имению. Его можно было видеть на полях, на просеках, в ближних деревнях. Да и покончив с усадебными делами, отложив на время рукописи пьес, Александр Николаевич любил побродить, отдыхая, вокруг усадьбы. Очевидцы вспоминают, что его высокая  полная фигура с типично русским лицом, с опущенными усами и подстриженной рыжеватой бородой мелькала в самых отдаленных уголках имения. Чаще всего он был одет в простую белую или красную рубаху-косоворотку, а в прохладные дни сверху носил чесучевый пиджак.
У Островского было много маршрутов для прогулок. Его не особенно смущали расстояния — «вечером хожу гулять с сестрами версты за две и за три». Если он хотел пройтись совсем недалеко, то направлялся в Василево за Куекшу или в Кутузовку (Новую Деревню). Последняя находилась при въезде в усадьбу, у шлагбаума — в деревне тогда уцелел всего один дом. В нем жил Андрей Кузьмич Куликов, работавший в усадьбе посыльным и доставлявший своим хозяевам подчас немало хлопот. Именно о нем в 1879году  Островский добродушно писал Бурдину: «Наш посланный по случаю праздника (всех святых) не довольно отчетливо исполнил возложенное на него поручение, утратив всю корреспонденцию вместе с собственными сапогами и кафтаном».
Когда драматург хотел без помех поразмышлять, он уходил в Свинковскую березовую рощу или к западу от усадьбы, в направлении деревни Лобаново, на заросшую кустарником Ивановскую пустошь. Приятной и легкой была прогулка на Куекшу в деревню Субботино и на Патракеевскую мельницу, построенную поблизости, при впадении Куекши в Сендегу. Впрочем, иногда Александр Николаевич «застревал» там надолго, если брал с собой удочки. «Я вспоминаю тебя, — писал ему в 1874 году приятель, — каждый день, или лучше сказать, за каждой папироской, и ты мне представляешься сидящим на омуте с удочкой в руках». Располагался там Островский с удобствами, устроившись с удочкой в железном кресле в специально, сделанной для него на случай дождя крытой галерее.
Нередко маршруты удлинялись. Один из них был самым привычным. Выйдя из дома, драматург поворачивал полем налево, пересекал овраг и входил в деревеньку Ладыгино. Затем он продолжал путь по извилистой тропке, то углублявшейся в лес, то поворачивающей на лесную опушку. Тропка, преодолев овраг и ручеек, приводила в Николо-Бережки.
Это старинный погост. Его несколько непривычное название объясняет предание. В 1769 году  батальон, которым командовал владелец Щелыкова Ф. М. Кутузов, был отправлен на войну с Турцией и включен в состав русской Средиземноморской экспедиции А. Г. Орлова-Чесменского. В Италии батальон был посажен на корабли и послан на греческий остров Парос в Эгейском море, чтобы освободить его от турок. В море суда попали в жестокую бурю. Кутузов, всю жизнь проведший на суше, оробел и дал обет: если спасется от морской пучины, то построит в своем костромском имении Бережки церковь. Корабль прибило к берегу. Выйдя в отставку, Кутузов, действительно, в 1792 году построил рядом с Щелыковом каменную Николаевскую церковь (св. Николай почитался покровителем терпящих кораблекрушение). Поэтому погост получил название «Николо-Бережки».
Прах великого писателя покоится возле этой церкви. За железной оградой, в тени кленов, черный мраморный памятник с лаконичной надписью: «Александр Николаевич Островский родился 31 марта 1823 года, скончался 2 июня 1886 года». Поблизости похоронен отец драматурга. Здесь же могила его жены Марии Васильевны Островской и дочери Марии Александровны Шателен. На мраморной плите — эпитафия:
Скатившись с горной высоты,
Лежал на поле дуб, перунами разбитый,
А с ним и плющ, кругом его обвитый.
О, дружба, это ты.
На окраине погоста, окруженная деревьями, стояла трехоконная избушка, в которой жил приятель Островского Иван Викторович Соболев. Был он из породы так называемых «народных умельцев». В Щелыкове Соболеву, как искусному столяру,  поручали весь ремонт мебели. Александр Николаевич, приглядевшись к умному и трудолюбивому ремесленнику, по достоинству оценил его. Бывая в Бережках, он навещал Соболевых — они угощали его медом, домашними колобками. Хорошо знал драматурга и сын резчика, Иван Иванович Соболев. Он вспоминал много лет спустя:
«В те времена школ не было, учился я у дьякона две зимы и никак не мог одолеть трудную науку. Однажды Александр Николаевич пришел к нам (было это года за четыре до его кончины) и стал меня экзаменовать. Мало я что мог ответить или прочитать. Тогда он сказал мне: «Приходи, Ваня, в усадьбу, буду я с тобой заниматься». Александр Николаевич занимался со мной несколько раз».
И. И. Соболев стал учителем. До самой смерти в 1949 г. он уделял много сил и времени созданию музея в Щелыкове.
Дойдя до Бережков, Островский иногда не задерживался там, а по лесной тропке следовал в деревню Кудряево. Там жил другой его хороший знакомый, крестьянин и охотник Петр, по прозвищу «Каток». Он поставлял Александру Николаевичу охотничьи новости: «Петр рассчитывает, что и охота будет хорошая, потому что дичь хорошо вывелась». Он же сопутствовал драматургу и в лесу: «Был у меня Петр охотник и сказывал, что в нашем лесу вальдшнепов теперь видимо-невидимо. Завтра идем стрелять».
Дорога в окруженное лесом Кудряево,  до сих пор сохранилась такой же, как и сто лет назад, — только Ладыгино на Куекше из захудалой крестьянской деревеньки превратилось в настоящий дачный поселок. Бережки, прототип заречной слободки Берендеевки в «Снегурочке», остались прежними.
Профессор Ревякин, автор книги о Щелыково, видел Бережки «очень тихим, как бы отрешенным от мира уголком. Впечатлению сказочности во многом содействовали утопавшие в зелени высокие, островерхие, с резными украшениями бревенчатые домики и амбары старинной северной русской архитектуры». Таким был погост и при Островском.
Случалось, что драматург выбирал для своих пеших хождений маршруты, пролегающие вдоль речек, по зарослям уремы. «Островский повел меня в Харинскую заводь густым лесом, по берегам дремучей речки Сендеги, — записал в 1870 году  археолог А. Н. Дубровский. — Берега этой речки, покрытой по обеим сторонам лесом, очень дики и пустынны, дно каменисто, вода — кристалл, прилегающие к ней поляны и возвышенные берега ее чрезвычайно красивы». Бывало, однако, и так, что драматург, гуляя, направлялся в селения, расположенные по Галичскому тракту или за ним; в Угольское и Родово, либо через Кутузовку, в Твердово. Это старинные села, упоминаемые еще в писцовых книгах XVII века.  Кстати, в тех книгах встречается и Щелыково — оно было ненаселенной пустошью и первоначально именовалось «Шалыково».
«Местность, где расположено Щелыково, — писал С. В. Максимов, — действительно, одна из самых живописных. Ее пересекают три речки: первые две (Куекша и Сендега) быстрые в своем течении по оврагам, где они красиво извиваются и шумят, делая бесчисленные каскады. Мера — спокойная, сплавная река, текущая также в красивых берегах. Не было ни одного гостя в Щелыкове, который бы не восхищался его местоположением».
Уже вскоре после поселения в Щелыкове Островский вызнал окрестности, стал безошибочно ориентироваться на местности, точно выбирал наиболее симпатичные уголки и точки для обозрения. Больше всего его влекли высокие места, откуда открывался вид далеко окрест: «Что за реки, что за горы, что за леса! — восхищается он. — У нас все реки текут в оврагах — так высоко это место... На юг от нас есть, верстах в пяти, деревня Высоково, из той виден почти весь Кинешемский уезд. У этой деревни течет Мера — что это за удивительная река! Если бы этот уезд был подле Москвы или Петербурга, он бы давно превратился в бесконечный парк, его бы сравнивали с лучшими местами Швейцарии и Италии».
Деревня Высоково, названная в письме, принадлежала самому А. Н. Островскому и была одним из его любимых мест в окрестностях Щелыкова. Но из-за ее сравнительной удаленности пешком он туда ходил редко, а обычно два-три раза за лето устраивал в Высоково поездки на лошадях для живущих в усадьбе гостей.
Гости пребывали в Щелыкове почти всегда. Хозяин усадьбы в жизни следовал пословице: «Одному и у каши не споро». «У нас обычай, — пояснял Островский в 1878 г. артисту Н. И. Музилю, — чем больше гостей и чем дольше гостят они, тем лучше». С примерной настойчивостью приглашал он в Щелыково столичных приятелей и знакомых, соблазняя красотами окрестных мест. В разное время в усадьбе побывали, и не по разу, писатели С. В. Максимов и Н. Я. Соловьев, композиторы В. Н. Кашперов и А. И. Дюбюк, артисты М. П. Садовский и И. Ф. Горбунов и многие другие. Хозяин, сам проводя значительную часть дня за рабочим столом, старался, чтобы гости, живя в Щелыкове, как можно лучше развлекались и отдыхали. «Я только и занимался в Щелыкове, что уженьем или ездил с детьми в лес «рыжики брать». Их тогда родилось много», — делился воспоминаниями драматург Н. А. Кропачев.
Под Высоковом река Мера круто изгибается, образуя, по определению местных жителей, «печку», в которой и скапливалась рыба. Ловили ее имевшимся в усадьбе неводом, но двум-трем человекам справиться с ним было бы невозможно — поэтому выжидали, когда в Щелыкове соберется побольше гостей. Решение об экспедиции под Высоково на Меру гости встречали с горячим одобрением. Прежде всего, из Бережков вызывался псаломщик Иван Иванович Зернов. За свои познания в рыбной ловле, постоянную. готовность дневать и ночевать на реке и распорядительность во время лова, он был шутя произведен Островским в должность щелыковского «морского министра». Зернов контролировал укладку в телегу невода и прочей снасти, затем взбирался наверх и первым выезжал на дорогу. За ним следовали экипажи с гостями. Процессию замыкала линейка, на которой помещался хозяин с семейством.
Миновав Твердово и оставив лошадей в Высокове, рыболовы спускались к реке и здесь же на широком лугу раскидывали шатры. Затем несколько человек оставались разводить костер и кипятить воду, а остальные разбирали рыболовную снасть. Заброд неводом производился, конечно, при участии опытных окрестных крестьян, получавших за это часть улова. Работа была нелегкая, так как вода в Мере, со дна которой бьет много студеных ключей, даже в жаркий день очень холодна, так что рыбаки вскоре начинали стучать зубами. Но, руководимые «морским министром», они заканчивали лов и ожидали приготовления ухи. В Щелыково возвращались поздно вечером, довольные и веселые. Более же всех был доволен сам хозяин. Ведь, сзывая к себе из столицы гостей, он писал: «Я не знаю меру той радости, друзья мои, какую почувствовал бы я, если бы увидел вас в этих обетованных местах».
Полюбив костромские края, Островский расхваливал их, иногда не удерживаясь от преувеличения. Его друзья понимали это и дружески подтрунивали над ним. Так, постоянным гостем усадьбы был бедный провинциальный актер К. В. Загорский, которого драматург любил и по возможности подкармливал — он является прототипом Аркадия Счастливцева из комедии «Лес». Загорский в своих воспоминаниях рассказывает:
«Александр Николаевич очень любил свое Щелыково: все, что было в Щелыкове, все было прекрасно; он говорил, что Костромская губерния одна из самых лучших губерний в России; несмотря на то, что она северная, хлеб и все остальное поспевают в свое время. Грозы бывают красивее, чем в Альпах...
Относительно чистоты воздуха, климата и почвы он не находил ничего подобного ни в какой другой губернии».
Но Островский восхищался костромскими местами вполне искренно. Для него они и в самом деле были «местом обетованным». 24 года он каждое лето подряд приезжал сюда и проводил в Щелыкове по нескольку месяцев, с мая по август-сентябрь. Александр Николаевич находил, что здесь ему «дышится легко и грезится спокойно», отлично работается — с костромской усадьбой связана судьба свыше трети его произведений. В Щелыкове драматург отдыхал от столичных волнений и непосильных зимних трудов. Даже воздух тех мест он находил целительным для себя. Всю свою последнюю зиму Островский повторял: «Лишь бы мне дожить до весны, чтобы поехать в Щелыково».
С годами здоровье и силы писателя убывали, а работы прибавлялось. Нужно было содержать большую семью (шестеро детей), а других средств существования, кроме доходов от пьес, не было. С сельским хозяйством Александр Николаевич не справлялся: все его вложения в технику, семена и племенных животных оказывались убыточными. Постоянная нужда в деньгах заставляла Островского работать без отдыха и в Москве, и в Щелыково. К счастью, жизнь в деревне, прогулки, рыбная ловля, хотя бы ненадолго, отвлекали от  невзгод и восстанавливали силы.
К крестьянам Александр Николаевич относился всегда доброжелательно, но в сентябре 1884 года, кто-то поджег в нескольких местах гумно (есть предположение, что это сделали, чтобы досадить его жене). Если бы ветер не сменился, сгорела бы вся усадьба. Островский был в отчаянии: « Не моим нервам переносить подобные ужасы — они и разбились. Я долгое время весь дрожал, у меня тряслись руки и голова, кроме того, совершенное отсутствие сна и отвращение к пище. Я не мог не только писать, но даже двух мыслей не мог связать в голове. Я и теперь ещё не совсем оправился и более часу или двух в сутки работать не могу…».  После того случая великий драматург протянул лишь два года, так и не оправившись от потрясения. 
В конце мая 1886 года Островский приехал в Щелыково совершенно ослабевшим, надеясь, как обычно, отдохнуть и набраться сил. 2 июня 1886 года жена Островского с младшими детьми  уехала в церковь. Александр Николаевич сидел за столом и работал, потом вдруг  вскрикнул. «Ах, как мне дурно, дайте воды…». Мария Александровна (его дочь)   побежала за водой, но по возвращении обнаружила отца лежавшего на полу. При падении Александр Николаевич ударился об пол головой. Мария Александровна крикнула братьев, вместе они посадили отца в кресло. Островский издал несколько хрипов и затих. Так, на 63-м году окончилась жизнь великого драматурга.
В своем завещании Александр Николаевич велел похоронить его в Москве на Новодевичьем кладбище, но на семейном совете все же было принято решение похоронить Островского на погосте в Бережках у церкви Николая чудотворца. Здесь же в этой церкви его и отпевали.
После смерти великого драматурга Щелыково стало местом культурного паломничества театральных деятелей, прежде всего – Малого театра. Актеры Малого проводили лето в домах и пристройках имения Островских, в близлежащих деревнях. Некоторые завещали похоронить себя рядом с могилой Александра Николаевича.
 С 1928 года Щелыково официально стало Домом отдыха Малого театра, а затем СТД. Въезд в Щелыковский заповедник отмечен каменными тумбами у поворота с «большака». По воспоминаниям старожилов, на столбе, стоящем на этом перекрестке, были прибиты доски-указатели с надписями: «В город Кинешму» и «В усадьбу Щелыково, имение господ Островских».
В то время, когда мы приехали на велосипедах,  знать историю Щелыкова, творчество Островского А.Н., его образ жизни, мы просто не могли. Все это придет позже. Нам, фабричным пацанам, хватило пройти по дому, ознакомиться с экспонатами. Время было неумолимо,  и Невский С.Н. то и дело посматривал на часы и подгонял нас.  Оно и понятно: нас ждала  дорога домой. Попрощавшись с гостеприимными работниками музея, мы двинулись в обратный путь. Он оказался гораздо труднее. Энтузиазм пропал, и скорость явно была не та. И посему, когда очередной сердобольный водитель  грузовика притормозил и спросил насчет помощи, то мы отказываться не стали. Быстро закидали велосипеды в кузов, запрыгнули сами, и, не прошло и получаса, как прибыли  в Чирково. Поблагодарив водителя, мы расселись в ожидании парома.
Напротив, на правом берегу Волги,  раскинулась Кинешма. Сейчас, на склоне лет,  я задумываюсь о том, какие же мы были Иваны, не помнившие родства. У нас почему-то было желание уехать. Куда, не знаем, но явное желание преобладало. Дома все казалось пресным, неинтересным. Я отчаянно завидовал героям книг, которые жили на берегу моря, помогали отцам в их нелегком промысле. Да мало ли чего приходило в голову мальчишке, который еще ни разу не выезжал дальше центра своего города. Сейчас я вспоминаю, как мой отец на мои фазаньи вопли о нашей забубенной житухе, улыбался и говорил, что, подожди, будут у тебя и вокзалы, и причалы, аэропорты. Потерпи, наездишься так, что не будет большего желания приехать в свой старый дом, закрыть за собой калитку и остаться один на один со своим прошлым. Он был прав, мой отец.
А пока наша ватага слушала своего шефа: «Островский творил, в лесах, где Кинешмы уезд…». С 1868 года драматург с семьей ежегодно посещает Щелыково, отдыхает в поместье. Добирается он туда через Кинешму. И с этого времени Александр Николаевич начинает принимать посильное участие в жизни нашего города.
А.Н. Островский состоял почетным мировым судьей более 13 лет, а гласным Кинешемского земства – два трехлетия.  Он часто бывал в городе, присутствовал на судебных заседаниях, где раскрывались перед ним человеческие судьбы и характеры . Даже когда по состоянию здоровья, он был освобожден от своих общественных обязанностей, он продолжал посильно помогать населению Кинешемского уезда. Когда драматурга не стало. благодарные кинешемцы в память о любимом земляке ходатайствовали о присвоении кинешемскому городскому народному театру - имени А.Н. Островского, что и произошло в конце XIX века. И поныне на берегу Волги стоит этот памятник великому земляку. «Он наш, кинешемский, часто можно было слышать в разговорах о человеке, который посвятил часть своей жизни городу Кинешма.
В 1872 году прогрессивная русская общественность отметила 25-летие его литературной деятельности. Кинешемское уездное земское собрание откликнулось на юбилей своего земляка-драматурга единогласным избранием его почетным мировым судьей. С этого времени его письма близким пестрят упоминанием об участии в съездах мировых судей и гласных Кинешемского земства. Творчески переработанные и обобщенные материалы кинешемского суда, явились сюжетной основой пьес «Волки и овцы», «На бойком месте», «Гроза». Наблюдения за окружающей жизнью давали драматургу богатый материал для творчества. В Кинешме он частично собрал материал для комедии «Горячее сердце».  В 1878 году по кинешемским мотивам в Щелыкове была написана драма «Бесприданница».
Если бы мои строки прочитал литератор, проживающий в Костроме, то он бы нахмурил брови и проговорил: -Позвольте, позвольте…Я не согласен. Именно в Костроме Островский придумал сюжет и нашел персонажи, с которых он рисовал свои герои. И для убедительности  скажет, что хоть сейчас он готов показать беседку, откос,  с которого бросилась бедная девушка. Но я кинешемец и придерживаюсь концепции родного города.
Ни один настоящий художник не исчезает из культурно-исторического пространства вследствие своей физической смерти: живет, точнее – продолжает жить результат его дела, его вдохновенного труда. Это в полной мере относится и к Александру Николаевичу Островскому, определенный период жизни, которого неразрывно связан с нашим краем. Невский замолчал, задумчиво глядя на Волгу. О чем думал он, коренной волгарь, избравший профессию фотографа, чтобы оставлять в фотографиях быстро уходящее время. Молчали и мы.
Город предстал во всем своем великолепии, подсвеченный лучами уходящего солнца. Несмотря на сумерки, колокольня Успенского собора гордо стояла, как флагшток на корабле,  на городском мысе, образованным Волгой и Кинешемкой.
Перед ним, искрясь и переливаясь цветами радуги, раскинулась Волга. Сгущающиеся сумерки только оттеняли красоту речной волны, делая цвета мягче, пастельнее. Изредка речную гладь нарушали проходящие суда. Дымя соляркой, прошел  исполинский для рек теплоход «Волго-Дон». Частя плицами колес, прошлепал речной мастодонт – колесник. На его борту были видны немногочисленные пассажиры. Его время ушло. Задействованный на рабочих пассажирских рейсах он не мог соперничать с «венграми», «немцами», этими комфортабельными лайнерами. Но мы сейчас видели Волгу такой, какой ее нам оставил Островский:
«Мы стоим на крутейшей горе, под ногами у нас Волга и по ней взад и вперед идут суда, то на парусах, то бурлаками, и одна очаровательная песня преследует нас неотвратимо. И так нет конца этой песне. А люди — это мои земляки возлюбленные, с которыми я, кажется, сойдусь хорошо». Александр Николаевич  любил Кинешму. Это о ней он сказал: «Некрасивых городов на Волге не бывает, а какие там люди».
Басовито гудя, подошел паром. Посадка прошла быстро.  Отчалив, паром неожиданно   развернулся и пошел напрямик к причалу фабрики № 1. Потянул свежий волжский ветерок. Заиграли буруны под тупым форштевнем парома. А он, пользуясь свободой фарватера,  только добавил ход. Зажглись знаки судоходной обстановки, огни нашего берега стали ярче, зазывнее. Заволжье  подернулось сиреневой дымкой вечерних сумерек и исчезло.
 Легкий удар и мы причалили к стенке. Прокричав спасибо вахтенному за столь быструю доставку, мы, отдохнувшие, вывели свои велосипеды, и стали подниматься в волжскую кручу, с которой так лихо сьехали утром. К клубу мы уже не поехали, а по своим тропкам помчались домой, горя желанием поделиться своими впечатлениями с близкими.
…P.S. Но посещения усадьбы-музея Островского  велопробегом не закончились. Мы стали частыми гостями в этом гостеприимном доме. Невский С.Н., помимо руководителя кружка, был штатным фотографом прядильно-ткацкой фабрики № 2, на балансе которой содержался наш клуб. Посему он часто выезжал в Островское, сопровождая кого-то из Министерства  легкой промышленности, к которому относилась наша фабрика. Оно и понятно: москвичи, вымотанные столичной суетой, с удовольствием ездили на экскурсию. Лучше Невского гида на фабрике было не найти, а он еще и фотограф. Станислав Николаевич, корректно, незаметно брал с собой для помощи пару человек. Мы были его тенью, высоким гостям отдыхать не мешали, а знакомились с окрестностями Щелыкова. Скоро мы ориентировались,  где находится место, где бьется сердце Снегурочки, знали Ярилину долину. И если кто-то из гостей хотел прогуляться подальше,  по местам,  где любил гулять Островский, мы охотно его сопровождали.
Затем незыбываемым событием  был выезд на массовые сьемки фильма «Снегурочка». Сколько я написал своих впечатлений о этом фильме, о режиссере Кадочникове П.П., но все одно хочется раскрыть события ярче, глубже. И сейчас помню тот вечер, когда закончились сьемки, я и мой приятель   решили забраться во дворец царя берендеев и еще раз полюбоваться на картину сказочного царства. Каково было наше удивление, когда мы увидели там Павла Петровича. Он сидел на балкончике дворца, свесив ноги через балясины. Кадочников явно отдыхал от всех. Мы не хотели мешать ему и решили уходить. Но он нас окликнул. Мы сели рядом.  Завязался разговор. Не воспроизвести все, но помню, как Павел Петрович интересовался нашим будущим. Его особенно всколыхнуло мое желание поступить в мореходку.
- «Романтика, романтика…». Он повторил это слово несколько раз. Потом поболтал ногами в пустоте и, помолчав, добавил:
- «Романтиками, ребята, нужно оставаться всю свою жизнь, кем бы вы не работали».  Неплохое напутствие для шестнадцатилетних мальчишек.
К великому сожалению…  Да что там к сожалению! К возмущению жителей Кинешмы, декорации к сьемкам фильма «Снегурочка» в скором времени разобрали и увезли в городской парк в Кострому. Сделают это вопреки призывам кинешемцев оставить их на месте на берегу реки Куекши с включением в комплекс усадьбы - музей Щелыково.
Казармы текстильного края
Сложенные из обожженного  красного кирпича, трех - четырехэтажные, они и сейчас у меня в глазах. Расположенные в непосредственной близости от фабрик, они концентрировали рабочий класс края в одних точках. Другого люда там не было. Только пролетариат со своими семьями. Вокруг казарм не росло ничего: ни травинки, ни кустика. Не было даже сараев: пролетариат скотину не держал, хранить ему было нечего. Все свое ношу с собой.
Сейчас принято идеализировать все, что было связано с дореволюционным прошлым России. Дескать и соль была солонее… А уж про  кучерявую  житуху ивановского пролетариата стали складывать легенды. Социальная сфера на фабриках династий вичугских купцов стала притчей во языцах.
« Эта сфера стала создаваться задолго до советской власти. И в известной степени ее масштабы на коноваловских фабриках были очень значительными. Сын основателя династии Александр Коновалов организовал снабжение своих фабричных лавок хлебом и крупами по низким ценам. Он построил также благоустроенные рабочие казармы с кухнями и вентиляторами на окнах.
С течением времени Коноваловы постоянно стремились улучшать жилищные условия своих рабочих. В конце ХIХ века семейные рабочие размещались в казармах, где каждая семья располагалась в отдельной комнате. При казармах имелись кухни с печами и погребом. Казармы были оснащены электрическим освещением, центральным отоплением и вентиляцией».- пишет один из «современников». Что здесь скажешь. Борзописцы пера всегда были на службе у власти имущей. Нынешняя-  не исключение. Задача СМИ в том и состоит, чтобы показать, что  пролетариат просто должен  радоваться свершившемуся в 90-х годах. Что возродилась частная собственность, что снова возникла эксплуатация человека человеком.  Но не удержусь,  добавлю:
Сын основателя династии Александр Петрович использовал на производстве труд детей, что само по себе не может вызвать одобрения. Однако такая практика была распространена и на предприятиях других промышленников. Но одновременно А. Коновалов организовал для используемых на своей фабрике детей начальное училище. Дети по 8 часов работали на фабрике и по 3 часа находились в школе. В программу обучения входили обучение русскому и славянскому языкам, письму и арифметике. Возраст большинства учащихся составлял от 12 до 15 лет. За редкими исключениями все они поступали в школу полностью неграмотными. Такую заботу о школьном образовании рабочих продолжали и последующие представители династии Коноваловых. Слезы умиления на глазах выступают. Так и хочется вспомнить свою бабку, которая бегала прядильшицей на фабрике у Севрюгова,  и была неграмотной. Только в 1918 году она научилась расписываться на курсаз ликбеза, которые были организованы в даче Севрюгова «Отрада», преобразованной в клуб.
Я никогда бы не подумал, что казармы будут идеализироваться и поэтизироваться. Не верите? Почитайте сборник рассказов « КАЗАРМА» .Составитель Н. И. Мехонцев г. Орехово-Зуево. Литературный редактор Ф. А. Круглов. Орехово-Зуево. 2000. Люди там собраны разные, по их заверению, жившие в казармах. «Казарма, как основная форма проживания горожан нашего региона, ушла в прошлое. Но в народе сохранилась память о ней. И видимо это не случайно. Ведь с уходом казармы из нашей жизни было утеряно то хорошее, что давала людям совместная жизнь в казарме (постоянное общение, взаимопомощь, сострадание)».
Может лучше почитать это: «Корреспондент газеты «Неделя», с трудом получивший разрешение фабричной администрации осмотреть фабрики и казармы Никольской мануфактуры летом 1886 года, так описал рабочих и их детей: "Все это народ тощий, с всклоченными волосами, с беспокойным взглядом, с трудом напрягающим силы и внимание на работе... Дети просто жалки - маленькие, хрупенькие, с бессильными голосками и задумчивыми играми. Между грудных попадается множество ужасных: худые и определенные черты лица точно у взрослых; старческие морщины от носа к углам губ, совершенно разумные, большие и впавшие глаза».
Мне посчастливилось не жить в казарме. Я «поселковый  житель»  и нас не любила казарма,  ибо заселенные пришлым  на фабрики деревенским людом после войны, наши деревянные двухэтажные дома без намека на удобства вызывали раздражение «потомственных пролетариев», какими были жители казарм. Наши дома обрастали сараями, котухами для скотины и птицы. Это бывшие крестьяне не желали расставаться со своим образом жизни и занимались скотиной, огородами. Да и магазины не баловали разносолами. Мы представляли лакомые кусочки для жителей казармы. Наши поля и огороды подвергались набегам казармешных парней, а под осень, когда подрастала скотина, то на промысел выходил народ посерьезней. Взломы хлевов и воровство скотины попахивало уголовщиной, но с казармы как в свое время с Дона, выдачи не было. Мы не любили казарму, хотя у многих, как мы, к примеру, имели там родственников.
«Каждый праздник в казарме был коллективным, со множеством вольных или невольных зрителей. С годами ушли, стерлись из памяти неприятные стороны и моменты, остались светлые, чистые чувства коллективизма, взаимопонимания и поддержки, что ценно и в наши времена, но что встречается все реже и реже». Может, и прав автор, тем более, что дальше пишет,  «Потому так поэтизируют те, ушедшие в прошлое, отношения. Как исчезают сами казармы, так украшавшие наш город и придававшие ему неповторимый колорит и особенность».
Я  помню угарные пьянки с драками, битьем женщин своими мужьями. Рвались рубахи, слушался мат… - Казарма гуляет – говорили местные жители и обходили подальше красно - кирпичного монстра.
Хотя  есть и такие воспоминания: «На мой взгляд, казарма - это особый склад характера, бойцовского, энергичного, необыкновенно компанейского и душевного. Поэтому любой праздник в казарме - это коллективный, а значит, там и веселье было помноженным на число участников». Может, было и такое, не знаю. Но знаю озверелые стычки стенка на стенку казармешных и поселковых. Тогда держись кинешемская сторона. Десятки пьяных с той и другой стороны сходились где – нибудь на пустыре и начиналась пьяная драка. Ничем не напоминающая ярмарочные кулачные бои или деревенские «на кулачках» до первой крови. Нет. Били жестоко, бессмысленно. Ладно бы дело заканчивалось кольями с ближайших изгородей. Что вы1 Анахронизм! А велосипедные цепи не хотите? Вскоре воздух оглашался сиренами машин «Скорой помощи» и воплями «Черных воронков» (милицейские машины в то время были синего цвета).
 Заканчивалось по разному: иной раз толпа разбегалась в разные стороны, прячась в огородах, за поленницами. Причем зрители сердобольно прятали уцелевших бойцов в сараях и хлевах со скотиной. Милиционеры, поймав несколько человек для разборки, уезжали. Легкораненых перевязывали здесь же, на поле боя, и отпускали. Бывало и по другому: озверевшие противники неожиданно обьединялись и шли с обрезами труб и цепями на милиционеров. Те жались к машинам. Хорошо, если успеют уехать, а бывало, что могли перевернуть и машину. Тогда воздух оглашался сиренами пожарных машин, которые окружали побоище и пускали в ход брандсбойты. Мощными струями они сбивали озверевших людей, валили их на землю, а милиция собирала «урожай». Холодная вода под давлением быстро превращала разгоряченных бойцов в мокрых куриц, и драка шла на убыль. Постепенно все затихало.
Мне о казармах писать легко, они не изменились и в мое, послевоенное, время. Что описал, так и есть. Все те же длинные коридоры с комнатами-коморками по бокам. В одном конце туалеты, в другом чудовищных размеров кухня. Я застал еще печное отопление и исчадие ада керогазы. И народ. Кругом народ. И все свои и наши.  Казарма жила своей отдельной жизнью, никого не признавала, казармешных боялись как огня. Спуска они не давали никому.
«Жизнь в казарме накладывала печать на все стороны быта рабочих - на характер взаимоотношении родственников и знакомых, а также различных половозрастных групп, на формы проведения досуга, на семейный быт и воспитание детей, организацию питания и пр. Здесь все поступки человека определялись сложившимися традициями, эффективной системой неформального контроля со стороны «мира». В условиях казарменной жизни возникал и своеобразный общественный быт» - пишет исследователь казарменного быта. Но основным недостатком казармы были все же не теснота и духота, не жизнь на виду у всех, не полное отсутствие домашнего уюта, а постоянное подавление любого проявления индивидуальности. Да и не могло быть никакой индивидуальности с общим туалетом, огромной кухней на этаж. Даже в каморке, вроде как в своей комнате, ты не был одиноким. Семьи в казармах были большими.
Многие историки изучают феномен текстильного края: рождение первых советов. Конечно,   опыт революционной работы М.В.Фрунзе со счетов не сбросишь. Но ему  было гораздо легче работать с рабочей массой, которая сосредоточена в одном месте. Можете представить несколько сот человек  сконцентрированных в одном месте? Сложно. Но так было. Было и до революции, было и после. Только в шестидесятых годах, когда по стране пошло массовое строительство так называемых «хрущевок», казарму стали расселять. Если учитывать, что жили как при фабрикантах, то есть по одной коморке на одну семью, то расселение казарм растянулось не одно десятилетие. Да так и не закончилось.
Наступила эпоха «дикого капитализма» и рабочие текстильных фабрик, которые забыли, что они пролетариат, остались без рабочих мест и в тех опостылых казармах. Вот она диалектика. Диалектика равнодушия ко всему происходящему и, в первую очередь, к себе. Я встречал своих ровесников и людей постарше, которые так и не успели выехать из казармы. Участь их ясна: мизерная пенсия, та же коморка, в которой жили его отцы и деды. Память услужливо подсказывает, что и прадеды. Я согласен с моей памятью, ибо напротив казарм прядильно-ткацкой фабрики №2, до сих пор стоит красно- коричневый дом в два этажа. Это дом инженерно-технических работников или просто ИТР, как его звали в народе. Так в угловой квартире на первом этаже до недавнего времени жила династия потомственных текстильщиков. Это мои родственники. Начиная от моего деда и заканчивая великовозрастным оболтусом, моим племянником, который продал квартиру за бесценок, сразу же после ухода в мир иной моей сестры. Так бесславно закончилась династия, а с ней и история текстильного края. Дети, заселяющие ИТРвский дом, не чурались детей казармы, и искать их нужно было там. Я в силу родственных связей постоянно толкался там же, со своими братьями и сестрой. Что может быть привольнее для пацанов как огромные, длинные коридоры, по которым можно бегать или покататься на велосипеде. Причем не делалось различия, на каком этаже ты живешь. Дети бегали по всем этажам, благо, переходы с одного этажа на другой были в концах коридоров. А посидеть на кухне! Когда топятся с десяток печей выбрасывающих пламя из- под чугунных дверок. На кухне всегда было много народа: женщин, готовящих незамысловатые обеды для семьи, мужчин, которым было тошно сидеть в коморке, старые люди сидящие возле печек, а то и лежащие на допотопных лежанках. Это была огромная семья, название которой была казарма. Вот и попробуйте обидеть кого-то из членов семьи.
 Мы, жители ближайших поселков, построенных после войны для приезжающего из заволжских деревень пополнения для фабрики, как огня боялись казармешных пацанов. Да что мы? Взрослые и те обходили этот краснокирпичный каменный остров под названием «Казармы». Там могли и невзначай по шее дать, и карманы не погнушаются очистить. Милиция и та не часто заглядывала сюда.
Так приблизительно выглядели рабочие казармы в пятидесятых, в начале шестидесятых годах. Постепенно пролетарский бунтарский дух выветривался по мере расселения в благоустроенные квартиры. Но сплоченность людей оставалась. Люди, получившие благоустроенные квартиры, просили в профкомах, чтобы их поселили не только в одном доме, но чтобы квартиры были рядом. «Потехины», «Копины», «Разроевы», потомственные фамилии, жившие не одним поколением, не хотели рвать со своим прошлым. Фабкомы шли навстречу просящим и селили их рядом. И в итоге, да, получили образ и подобие казармы, только в благоустроенном доме. Хлопот милиции только добавилось. По образу и подобию казармы в дворах новеньких пятиэтажек кучковались клубились мрачные пацаны в ннзко надвинутых кепках. Сновали подозрительные личности постарше. Раздавался заполошний бабий крик после выдачи заработной платы на фабрики. «Дачки» - как ее называли на фабрике.
Истошно выли  сирены милицейских машин, теперь уже мчавшихся не к казармам, которые заметно поутихли, а к новым, казалось бы  к благоустроенным и благополучным пятиэтажкам.
  –Казарма гуляет- говорили жители ближайших домов и плотнее закрывали окна. Дух казармы, повторяю, вытравить было сложно. На месте освободившихся каморок фабрики переоборудовали молодежные общежития. На первых этажах разместили текстильное ГПТУ с теперь уже благоустроенным общежитием.
Мир, безусловно,  менялся. Милиция пересажала всех казармешных лидеров, какие-то успели уйти в армию, а вернувших остепенились. Жизнь шла своим чередом. Незыблимым и, казалось, вечными были только здания казарм. Они были построены как под копирку всеми фабрикантами текстильного края. Да что там ивановский край. Подмосковье было застроено подобными монстрами,  оплотом текстильного пролетариата, без которого, я уверен, была бы невозможной Октябрьская революция
Ивановские ткачи, родина первых советов, пролетариат – неотьемлимые символы иваново-вознесенского края, который дал пример всей России, что бороться с капитализмом можно и нужно. К этим трем символам я бы добавил еще один – это фабричные казармы. Мне, кажется, что именно они были предвестником революций.  что ни в купеческом Ярославле, ни в дворянской Костроме не могло случиться событий, подобных ивановской стачке  1905 года. Почва другая, менталитет иной.
Иваново-Вознесенск был в тот период одним из центров революционного рабочего движения, которое являлось ядром политических процессов в стране. Именно здесь, в 1905 году, возникли Советы рабочих депутатов — прообраз победившей в 1917 году Советской власти.
Парадоксально, что эти символы ивановских ткачей пережили краткий, с исторической позиции, период советской власти,  стали свидетелями победоносного шествия буржуа в 1993 году и вновь встретили капитализм.
Где вы, легендарные ивановские ткачи с  известного  живописного полотна ивановских художников «На Талку», написанное в советские времена с целью опоэтизировать события пролетарской революции. В центре, на фоне грозового неба, крупным планом показана группа суровых рабочих под кроваво-красным стягом. Слева - покосившаяся церковь, справа -  покосившийся фабричный корпус. Где ты, товарищ Арсений, обьединивший ивановский пролетариат и создавший первые Советы.
Все в прошлом, как в прошлом пролетариат текстильного края и его преемник, советский  рабочий класс, который так бездарно сдал свои позиции народившейся буржуазии.

Что поведала газета
-Тетя Тамара, нет ли у тебя газетки, книгу завернуть - обратился я к своей тетушке, что возилась на кухне.
-  В тумбочке,  под телевизором,  глянь.  Дочка как из Москвы едет, так что-нибудь да привезет. Я сама давно уже ничего не выписываю, дорого, да и читать нечего. Вранье все кругом.-  Словоохотливо отозвалась тетя.
-Я открыл створки тумбочки,  и оттуда хлынула лавина разномастной газетной и рекламной продукции.  Дочка тети, чувствуется, набирала газеты и брошюры в метро, чтобы  почитать в поезде.
Я хотел всю эту макулатуру затолкать обратно, но глаза остановились на обрывке строки… «Первый Совет рабочих и солдатских депутатов вспомнят спустя 110 лет…» - Так, что-то интересное.- Я потянул за краешек и вытащил газетку под названием « Слухи факты». Полистал. Все понятно: что-то вроде рекламного проспекта с «жареными» фактами. Но такие строки, которые я прочитал,  заслуживают, чтобы посмотреть газетку.
«22 мая в 14.00 в Музее первого Совета состоится открытие тематической выставки «Иваново-Вознесенск. 1905 год. Отражение событий в живописи, графике, плакатах», посвященной 110-й годовщине первого в России общегородского Совета рабочих и солдатских депутатов. На выставке впервые будут представлены работы известных ивановских художников, по-разному интерпретирующих революционную тему: в литературно-повествовательной манере – Н.Н. Нефедова, А.Е. Шушунина, в стилистике агитационного современного плаката – у В.С. Поюрова, А.Г. Рудковича, О.П. Качер, в драматическом варианте эксперессионизма – В. Родинова, В. Балдина, В.М. Крутова.» -гласила небольшая заметка.
Вот тебе и на. Пропустить такую дату! Хотя чего удивительного, разве только одну историческую дату советского прошлого  забывают постсоветские идеологи. А тут еще такая: Советы народных депутатов.  Если  мне не изменяет память, то первый «всенародный» избранный был удивительно последователен по уничтожению советских институтов. Запрет на КПСС, потом расстрел парламента, а там и до советов дело дошло. Вкусил прелесть единоличной власти Б.Н., вкусил. Хотя, если подумать, то чего ему советы помешали:  как никак основа парламентаризма. Ему-то как раз все и мешало. Президентский Указ № 1760 от 26 октября 1993 года «О реформе местного самоуправления в Российской Федерации» упразднил народных депутатов. Упомянутый документ прекратил деятельность городских и районных Советов народных депутатов и передал местным администрациям их функции.
-Теть Тамара - окликнул я тетушку – а кто у вас депутат от поселка?
-А я знаю…- раздалось в ответ.- Их сейчас как грязи.  Словно тараканы лезут из щелей, а толку. – Фабрики, стоят, безработица. Молодежь все в Москву подалась, там хоть что-то получают. А эти только между собой грызутся. Раньше  мы своего депутата знали, голосовали за него,  и спросить могли. А сейчас понаедут из Москвы, наобещают… Тьфу – так эмоционально среагировала на мой запрос родственница. А я, как сидел на полу, облокотился о стенку и задумался. Сколько же всего произошло за каких-то двадцать пять лет. Почему двадцать пять? Я веду отсчет с декабря 1991 года, с момента ликвидации СССР. А вы? Может быть и правы: с момента появления Горбачева и взятого им курса на перестройку. Тогда, считай, тридцать лет наберется.
Прошло  больше двадцати лет как советы народных депутатов стали историей, как и первые Иваново-вознесенские Советы. Подумать только: прошло сто десять лет. И надо же, городские власти Иванова отреагировали на такую дату. Смело, смело.
- Но ты- то как прозевал? - Укорил я себя.  Но где подобную взять информацию, центральные газеты ты не читаешь, телевизор не смотришь. Да  навряд ли нынешние СМИ сподобились обьявить о грядущей дате советов народной депутатов. К тому же в   дни шумной подготовки к празднованию 70- летия в Победе в Великой Отечественной войне как-то забыли о  дате заслуживавшей внимание страны.
 День советской истории: 15 мая 1905 года родились первые советы народных депутатов в Иваново-Вознесенске. В этот день рабочие выбрали  151 депутата, создавших Собрание уполномоченных депутатов — фактически первый в России общегородской Совет рабочих депутатов. В Совете было 57 большевиков. Вот этого только не хватало для современной власти. Так что не мудрено, что «забыли». Хотя это был бы очень полезный день. Могли бы пройти   семинары, диспуты. Власть Путина сильна как никогда и никто бы на эту власть не покусился, ибо у нас нет ничего: ни оппозиции, нормальной здоровой, с обоснованием существующей ситуации в стране. Профсоюзы у нас…это слезы, а не школа коммунизма. Партия Зюганова, скажите еще. Да этот «первый коммунист», конечно же, разразился в своей газете о советах, но так легонько, чтобы не обидеть власть держащих, чтобы не подумали…, а то долго ли до греха…  Такой день мог бы оказаться в великих датах как день   первой и единственной в России демократии.   Была предпринята попытка демократизации страны, сделан первый шаг к свободе и парламентаризму. Только таких вот намеков В.В.П. не хватало.
Беру газету, пролистываю, в надежде найти дополнительную информацию,  безрезультатно, - ничего нет. Чего я хочу от желтой газетки, рекламой зарабатывающей хлеб свой. И так много сделала.
Значит, жив музей Иваново -Вознесенского Первого совета. Надо же! Молодцы ивановцы. Такую память сохранили.  Сколько же мне было, когда я первый раз его посетил? Первый и последний. Помню, что на автобусе ехали из Кинешмы в областной центр. Скорее всего, на ноябрьские праздники поехали, так как холодно было, а снег еще не выпал. В автобусе перемерзли. Но музей хорошо помню.
Одноэтажное красное здание. Позже,  на уроках  истории родного края, узнаем, что он расположился в историческом здании Мещанской управы неслучайно: именно здесь с 15 по 18 мая 1905 года прошли 4 заседания первого в стране общегородского Совета рабочих депутатов. Само здание было построено в 1904 году на средства, собранные среди городских мещан, по проекту инженера И.Д. Афанасьева для органа городского самоуправления – Мещанской управы. С 1919 года в здании Мещанской управы размещались различные учреждения, затем коммунальные квартиры. В 1964 году здание было передано Областному управлению культуры, и 4 ноября 1967 года здесь был открыт музей, посвященный первому Совету рабочих депутатов. Сделан был подарок городу к пятидесятилетию Великой Октябрьской социалистической революции  Вот его мы и навестили. После чего пообедали, погуляли по центру, посещая памятники борьбы иваново-вознесенских рабочих с царизмом, а вечером нас повели в цирк.
«В 1981 году была проведена реэкспозиция музея и восстановлена мемориальная обстановка здания Мещанской управы начала XX века, которая просуществовала до 1990 года. Затем в музее несколько лет функционировала постоянная экспозиция «Человек. Душа. Духовность». Одним словом, не знали как приспособить здание опального музея. Вот ведь как напугал «освободившуюся от диктата коммунистов» интеллигенцию   первый, «всенародный» , « демократ».  Память о народовластии  готовы были первые радетели новой демократии спустить в канализацию. Большевики себе такого не позволяли, а это творили бывшие коммунисты.
Я чту экспозицию «Человек. Душа. Духовность», но учитывая значимость такого здания, пережившего  капитализм,  революцию, можно было найти и другое здание. Расцветшего в канун пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической революции, и закатившееся в небытие в период разгула новых демократов, можно было сделать экспозицию музея более емкой, существенной.
Если уж мы с такой легкостью, чуть не с радостью, откинулись в капитализм, причем самый дикий, необузданный, так хоть  могли бы создать великолепную экспозицию фабрикантов Ивановско-вознесенского края. Вспомнить передовых людей того времени, вроде Коновалова А.И. Тоже, оказывается, проблематично, понимаешь (это я перехожу на косноязычие «всенародно» избранного президента). Если брать плеяду Коноваловых, то сравнение не идет в пользу нынешних «назначенных» капиталистов. Те хоть за социальную политику радели, а эти, нынешние?
Прав был советник  президента Джон Сакс: «Авторитет Горбачева сходил к нулю.  КПСС окончательно растерялась, ибо ее лишили «жизненной 6 статьи» о руководящей и направляющей». На арене появился Ельцин со своей стаей волчат. Беспринципных, циничных, но хорошо освоивших методику разрушения в лабораториях Гарвардского университета. Ученики оказались настолько «талантливыми», что учителя рядом не стояли.  Для тех, кто позабыл. Американский экономист Джеффри Сакс  с осени 1991 года по январь 1994-го был руководителем группы экономических советников президента России Бориса Ельцина.  Сакс был одним из разработчиков российской приватизации вместе с Анатолием Чубайсом и Егором Гайдаром. Он вспоминает. От него таких слов ждали меньше всего. Сакс негативно оценил ряд действий российских реформаторов: « Главное, что подвело нас, это колоссальный разрыв между риторикой реформаторов и их реальными действиями…  И, как мне кажется, российское руководство превзошло самые фантастические представления марксистов о капитализме: они сочли, что дело государства — служить узкому кругу капиталистов, перекачивая в их карманы как можно больше денег и поскорее. Это не шоковая терапия. Это злостная, предумышленная, хорошо продуманная акция, имеющая своей целью широкомасштабное перераспределение богатств в интересах узкого круга людей». Все. Можно не продолжать изучать феномен «птенцов гнезда ельцинского». А если еще и добавить высказывание Чубайса о приватизации: «Торопитесь, на всех не хватит», то комментарии излишни. Что произошло далее, рассказывать тошно, да и не нужно. Это только коммунисты последних лет не знали, что делать с властью. А эти знают. И не только знают, но и умело ею пользуются.
Другое дело капиталисты дореволюционной эпохи. Их не зря  после 1917 года по началу приглашали управлять своими же предприятиями. Они умели это делать и, главное, рачительно использовать полученную прибыль. Не чурались  использовать  часть денег на благоустройство жизни рабочих. Им в голову не приходило тратить деньги на роскошь, вроде яхт.
Я бы выставку открыл портретом Александра Ивановича Коновалова, известного политического деятеля, преуспевающего предпринимателя.  Капиталист, министр экономического развития Временного правительства у Керенского. Но, боюсь, что тоже не подошел бы  назначенцам, «эффективным менеджерам», как вещали в газетах о  сформированных за счет народной собственности миллионерах.  Нельзя делать из него фетиш. Либерал,  выступал за договоренности с рабочими.  Коновалов И.К., его дальний родственник, - туда же.  Был социально ответственным человеком: всемерно благоустраивал быт рабочих, строил больницы, школы. Тоже не тянет на пример для назначенных миллионеров.  Да и вообще, кого ни возьми из капиталистов Иваново-вознесенского края, нет примера для подражания. Ни яхт не покупали, ни футбольных полей, скукотища! Слишком уж ориентированы были наши фабриканты на развитие матушки-России.
 Нужно, ой как нужно сделать так, чтобы деятельность вышеупомянутых лиц была не уделом диссертаций, а предметом изучения в школах, истории экономических учений в вузах.  Как мы мне хотелось повернуть время вспять и направить начатую перестройку по иному руслу, увы, это невозможно. Это сложнее чем «сдвигать высокие горы и менять течение рек». Ельцинский капитализм пришел надолго, если не навсегда. Остается только надеяться, что народятся новые пласты детей капиталистов, которые поймут ответственность за капиталы и займутся возрождением страны. Нет, не получится выставки «передовых» капиталистов. Вернемся к музею.
 В конце 1990 –х годов,  музей вновь был закрыт на реэкспозицию. Снова на долгие годы. Почил в бозе  «реформатор», «первый всенародно» избранный президент. Прибрал Господь внучка Аркадия Голикова. Назначен на смену усопшего президента, слава богу, кто-то подсказал, новый человек из разряда вменяемых. Как раз на 2000 год порадовал. Народ, затаив дыхание, слушал, смотрел. Может, придет конец этой распоясавшейся камарильи.
  В 2005 году исполнилось 100 лет событиям первой русской революции и первому общегородскому Совету рабочих депутатов в городе  Иваново-Вознесенск. Дата прошла незамеченной. Ничего не нашел в интернете о экспозиции в музее. Безусловно, разразились в своей газете зюгановские коммунисты. Но лучше бы помалкивали… Шло время…
 В эти майские дни, 2015 года, произошло третье рождение Музея первого Совета. «Новая экспозиция музея пытается максимально беспристрастно показать события, потрясшие тогда не только город, но и всю страну» - это уже из документов КПРФ. Слава Богу, хоть что-то.
Выставка акцентирует внимание на событиях 1905 года в Иваново-Вознесенске и на персонах, сыгравших заметную роль в забастовке. Читаем:  «Плакаты, живописные и графические произведения вводят зрителя в исторический контекст. Все они были созданы в разные десятилетия XX века (1930-1980- е годы), но ранее не были использованы в экспозициях. Это первая их демонстрация широкой публике. Принцип монтажа объединяет в одном выставочном проекте представителей различных творческих течений».
Вникнув в ситуацию, я понял, что никакого реального отражения событий зритель, разумеется, не найдёт. Кроме единственного, но главного.  В Иваново-Вознесенске с 15 (28) мая по 19 июля (1 августа) 1905 года   действительно было первое в империи рабочее самоуправление. Да такое, что капиталисты вздрогнули и пошли на уступки. Потом, после поражения революции, все вернулось на круги своя, но пример был убедительный.  Но уступки, повторяю, были. Может,  из-за этих уроков передача  власти  советам в 1917 году прошла бескровно. Вот что гласит архивная записка:  «Во всяком случае, имеется немало свидетельств (причем из разных политических источников), опровергающих тезис о том, что, придя к власти, большевики якобы сразу же схватились за топор террора. Из всех этих свидетельств сошлемся, в частности, на принадлежащее не кому-нибудь, а самому начальнику Охранного отделения Петрограда генерал-майору К. Глобачеву. Вот что он писал в своих воспоминаниях «Правда о русской революции»: «Октябрьский переворот произошел легче и безболезненней, чем Февральский. Для меня лично в то время, по существу, было все равно, правит Керенский или Ленин. Но если рассматривать этот вопрос с точки зрения обывательской, то должен сказать, что на первых порах новый режим принес обывателю значительное облегчение. Это облегчение заключалось, прежде всего, в том, что возникала некоторая надежда на то, что усиливающийся в течение восьми месяцев правления Временного правительства развал, наконец, так или иначе приостановится. У многих появлялась вера, заключавшаяся в том, что новая власть своими решительными действиями против грабителей поставит в более сносные условия жизнь и имущество обывателя». Пишет не какой-то там обыватель или сопливый студент из социал-революционеров. Пишет человек владеющий ситуацией в стране.
«Выставка посвящена событию, которое в прошлом и сейчас вызывает отчаянные споры, а порой и взаимоисключающие оценки, но одно неоспоримо – это часть нашей великой истории, которую можно переосмыслить, но невозможно переделать.»- этаким бодрячком выскочил кто-то из выступающих на открытии. Наверняка, бывший преподаватель политэкономии, в надежде, что своей лояльностью и пониманием процесса в истории, заслужит благосклонности власть держащей партии. Чего вы улыбаетесь. Да, у нас есть такая партия!
Глаза бегут по страничке дальше. Вот это уже интересно: На мемориале «Красная Талка» города Иванова прошёл митинг-маёвка, посвящённый 110-й годовщине первого в России общегородского Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов. Инициатором и организатором мероприятия выступил ивановский областной Союз рабочих. В митинге приняли активное участие представители Ивановского городского отделения КПРФ и Ивановского городского отделения ЛКСМ. Участники акции прослушали аудиозапись рассказа о событиях 1905 года на Талке, подготовленного к 70-й годовщине первого Совета.
Выступавшие на митинге отмечали значение Иваново-Вознесенского Совета рабочих депутатов, ставшего первым в России органом народной власти, дали оценку современной российской власти, ведущей страну к пропасти, внесли предложения по совершенствованию методов работы в трудовых коллективах и пролетарской среде. Бьюсь об заклад, что эти слова произнесены представителями КП РФ.
  Какую среду имеет господин Зюганов в политическом угаре. Где он нашел пролетарскую среду? В ивановских казармах! Полно те вам, батенька, кликушествовать. Пролетариата давно нет, а рабочий класс нужно было поднимать, когда расстреливали Верховный совет РСФСР. А вы со своим замом под предлогом « поднятия трудовых коллективов на предприятиях Москвы»  сбежали из «Белого Дома», который быстро почернел от взрывов  танковых снарядов.  Вспомните, неистовый вы наш,  выборы в 1996 году, полный провал деградировавшего Ельцина. Подтасовка налицо, даже избирком известного иезуита Вишнякова и тот не мог обьяснить неожиданно свалившиеся голоса  на дурную голову первого президента, не выходящего из состояния алкогольного опьянения. Нужно было вывести людей (пролетариат, как любите вы говаривать) и опротестовать результаты выборов. Победа была у вас,  дорогой дядюшка Зю и, если бы вы не струсили. Никакая «семибанкирщина не помогла бы Е.Б.Н.
Люди были доведены до предела  проделками иудушек гайдаров, беспринципных циников чубайсов, и голоса бы  широкой рекой потекли к вам, первый вы наш секретарь КПРФ.  Но вы, традиционно, привычно, залегли на дно и обеспечили себе лояльность. Очнувшись от пьяного угара, Ельцин даже не ожидал, что он снова президент. Он  уже примерял камеру в «Матросской тишине», а тут на тебе. Снова – президент. То-то стало весело, то-то хорошо.
Веселитесь…паяцы…наша взяла. А КПРФ с новой силой заборолась …парламентскими методами с проклятым капитализмом. Так легко бороться, когда тебя признали лояльным к новому строю, когда в парламенте нового типа сидит фракция большевиков-коммунистов, верных зюгановцев. И чего не бороться, когда личные ликеро-водочные заводики шумят, гонят продукцию. Ну а пролетарская революция, маете ли,…дело сложное, подготовки требует, выдержки, времени…  Так что «предложения по совершенствованию методов работы в трудовых коллективах и пролетарской среде» взятое  явно из материалов новой КПРФ.
Выступившие на митинге совершили экскурс в революционное прошлое Иваново-Вознесенска; отметили значение Совета рабочих депутатов, созданного в нашем городе и ставшего первым в России органом народной власти;  Это все хорошо, конечно,  но отдает бутафорией,  подчерком и методами  надоевшего зюганыча.  Мною всегда овладевают эмоции: сколько же голосов теряет КПРФ, сколько членов бывшей КПСС не досчитывает, пока секретарствует этот крайне непопулярный человек!
В завершение праздничного мероприятия его участники возложили цветы к стеле мемориала, к бюстам двадцати ивановских революционеров и к групповым скульптурам. В последнее время о революционном прошлом города Первого Совета напоминают не только названия улиц и площадей, но и надписи на стенах домов. На цоколе многоэтажного жилого дома на улице Дзержинского на фоне привычных лозунгов «Россия – русским» и «России – российский порядок»  черным по серому,  четко и крупно выписанные воззвания: «Пой, революция!», а чуть дальше «Похороним буржуазию заживо!». Мне это нравится.  Значит, живы потомки ивановского пролетариаты, если собираются нуворишей подергать за бороду.  Значит дело М.В.Фрунзе не исчезло и, как знать, снова в символах революции – казармах-  заговорят о насущных экономических проблемах. А они все на поверхности. Одна приватизация чего стоит. Пока народ глухо  бубнит на кухнях,  грабеж населения посредством приватизации, настолько  кровоточит, что корректировка чубайсовщины просто необходима. Еще звучит в ушах его знаменитое:  «Торопитесь, на всех не хватит».
Для меня осталось непостижимым, каким образом двадцатилетний  Фрунзе за восемь дней смог поднять взрослых, умудренных жизнью текстильщиков на знаменитую стачку, так повлиявшую на ход истории России и всего мира. В то время красный агитатор был вооружен всего на всего пером и бумагой. «Оглянитесь на вашу жизнь, - писалось в листовках, - Дочего (орфография автора) довели нас наши хозяева. Нигде не видно просвета в нашей собачьей жизни. Довольно! Час пробил. Пора приняться добывать себе лучшую жизнь…». Знакомый мотив. Очень похожие слова звучат на пикетах и митингах сегодня. Только Фрунзе мог от слов перейти к делу, наши же зюгановцы наслаждаются парламентаризмом…
XIX век,   он, вообще, с позиции истории взбалмошный. Заснувшая после петровских  перемен Россия проснулась от отмены крепостного права. И появился на Руси новый класс, класс людей, которым тошно было сидеть на печи. Имя ему- предпринимательство.  Даже будучи крепостными, русские мужики занимались этим видом деятельности, а потом выкупались у помещиков, которые, к этому времени настолько деградировали, что не могли содержать свои усадьбы. Это хорошо известно по книгам. Берите Чехова А.П. и наслаждайтесь чтением.
Ивановские  фабриканты. Современные историки упорно называют их  вичугскими, так как фабрикантов Иванова, Вичуги, Кинешмы обьединяет  общее родовое гнездо, деревня Бонячки, из которой вырастет современный город Вичуга, но называть их только вичугскими, думаю, неправильно.  Они работали на весь Кинешемско- Иваново –Вознесенский край.  Эти люди положил начало бурному развитию капитализма в России.   Кинешемско -Ивановско  –Вознесенские земли способствовали развитию промышленности. Почему? Очень просто. Поволжье всегда было голодным, но многочисленным. Чем не трудовые ресурсы. Урожайности на полях - никакой, охотой, рыболовством не проживешь. Одно только богатство было у наших пращуров: это Волга. К тому времени русский мужик понял, что силу реки можно обернуть  себе во благо. В доавтомобильную эпоху главным транспортом в России был речной и железнодорожный. Близость Волги (по выражению мыслителя Василия Розанова, «русского Нила») , на которой на участке от Рыбинска до Нижнего была развита «огромная деятельность»,  и железная дорога, построенная в 1871 году,  способствовали развитию текстильной  промышленности. По Волге удобно было добираться до Нижегородской ярмарки, до «низовых» хлеборобных губерний, а также на рынки Сибири. По железной дороге было рукой подать до того же Нижнего и до Москвы, а также можно было без труда добраться до ёмких украинских рынков.  Не нужно забывать о лесе, которого немеряно росло по берегам реки, да и костромские леса стояли нехоженые. А торфяные болота? Если леса все-таки повырубали, а если не вырубили, так затопили, когда создавали рукотворные «моря», то торфа по сей день хватает. Так что не ленись, предприниматель, не сиди  на теплой печи, работай. Что было и сделано вичугскими династиями, которые  не были еще купеческими. Это им еще предстояло сделать, тароватым мужикам Коноваловым, Разорёновым, Миндовским, Морокиным,  Кокоревым. Почему именно в Вичуге, в деревнях Тезино, Бонячки образовалось такое предприимчивое гнездо?  Кто как рассуждает. Многие историки склоняются к тому, что купеческие династии имели старообрядческие корни. Старообрядцы не только поддерживали своих единоверцев, но и в значительной мере контролировали рынки сбыта в России. Кроме того, старообрядцы практически не «болели душой» (не пьянствовали).  Эти деревни исстари, еще в   XVII-XVIII веках, ткали на домашних станах полотна на продажу. Множество мелких землевладельцев-помещиков также содействовали развитию в крестьянской среде торговли и промыслов, не связанных с землёй,– это увеличивало доходы помещиков, но и ставило их в зависимость от предприимчивых крестьян.  Первые производства (фабрики-конторы) ориентировались на это посредничество и состояли из сновален (на которых закупленная на рынках хлопковая пряжа превращалась в основы для раздачи окрестным крестьянам) и красилен (на которых полученное от крестьян суровьё отбеливалось и красилось для последующей продажи). Затем, разбогатев, предприниматели не прятали деньги в кубышки, а начинали строить фабрики. В начале - с ручными и конными приводами, а потом и с паровой тягой. Позже пошло укрупнение капитала, освоение водных ресурсов, закупка технологий и станков за рубежом. Вспомнить только станки Платта из Британии, привезенными купцами промышленниками Севрюговым, Коноваловым, Разореновыми. Их сменили в семидесятых годах прошлого.
Деятельность купцов- старообрядцев благотворно сказалась и на развитии городов текстильного края: Кинешмы, Вичуги. Им ситцевый край обязан   строительством железной дороги. Причём  живое участие  в решении этого «капитального вопроса, касающегося Кинешемского земства», принимал Александр Иванович Коновалов, «которому более, чем всему другому, может быть и обязано Кинешемское земство осуществлению этого дела» (цитата из письма Кинешемского земского собрания, написанного в 1887 году). Кинешма и село Вичуга –ровесники. Они впервые упоминаются в 1504 году. Но Кинешма была уездным городом, а село Вичуга  станет городом в годы Советской власти. 
« Город Вичуга образовался 6 июня 1925 года постановлением Президиума ВЦИК» путём объединения трёх десятков населённых пунктов :19 рабочих посёлков, 5 промзон, одного села и 5 деревень». Город назван по имени железнодорожной станции.
Мы больше были в курсе дела о том, что  город Вичуга — место возникновения в 1930-е годы виноградовского движения , застрельщиками которого стали ткачихи Евдокия и Мария Виноградовы. Это аналог стахановского движения в текстильной промышленности. А вот, что Вичуга, это источник старообрядческих капиталов, причем даже московских, это уже интересно.
Повествование о капиталистах Иваново-вознесенского края было бы неполным, если  не социальная сфера. Эта сфера стала создаваться задолго до революционных событий,  и уровень жизни был таков, что грешно было Бога гневить. Масштабы «социалки» были значительными. В этом преуспел А.И.Коновалов и И.К.Коновалов. С течением времени Коноваловы постоянно стремились улучшать жилищные условия своих рабочих. В конце ХIХ века семейные рабочие размещались в казармах, где каждая семья располагалась в отдельной комнате (каморке). При казармах имелись кухни с печами и погребом. Казармы были оснащены электрическим освещением, центральным отоплением и вентиляцией.
Коноваловы активно развивали производственно-техническое обучение для своих рабочих. В 1889 году было открыто ремесленное училище, где дети обучались для последующей работы на фабриках. Программа обучения включала не только практические занятия, но и общеобразовательные предметы. В их числе – русский язык, арифметика, черчение, физика и закон Божий.
  Я застал четырехклассную школу при севрюговской  фабрике №2. Это было деревянное двухэтажное здание, стоявшее рядом с казармами. Нас, школьников первых-четвертых классов перевели туда по причине срочного ремонта, возникшего в нашей школе.  Как нам нравилось в этой старой школе. Мы приходили в нее как домой
Зимний неяркий свет проникал в огромные  окна. В классах стояли печки. Было тепло и уютно. В школе было святое правило: ходить в тапочках или носках. Уборщицы, они же истопницы, добродушно ворча, укладывали штабелями наши валенки возле топящихся печек. Эти шумные тетки хорошо  понимали, что мы пришли с округи, где и дорог-то не было. Да где  и были, то они не знали снегоуборочной техники.  Так что теплые валенки после уроков были весьма кстати. Мы с неохотой покидали полюбившуюся школу. Когда школу сломали из-за ветхости, округа осиротела. А горячий чай с булочкой в буфете? И денег за такой второй завтрак мы не платили. Платила фабрика. Не знаю кто владелец ОАО «фабрики №2», стоящей в руинах с выбитыми стеклами, но поит ли школьников «эффективный менеджер» чаем это вопрос.
Революция. Вообще идеологи советского времени не зря получали неплохую зарплату и привилегии. Они смогли выстроить стройную систему ценностей, которую никто не опровергал. Да и тщательно следили, чтобы никто не покусился на эти ценности. Так и мы, дети послевоенного времени. Мы не знали кто такие севрюговы, коноваловы, но отлично знали кто такой Фрунзе, Фурманов. Да если бы и захотели расширить свои тесные головы, то нигде бы ничего не нашли. Революция 1917 года уничтожила буржуазию как класс, а если уничтожила, то нечего о ней и говорить. Но времена меняются.
 Не устаю повторять, что новый  и такой старый капитализм признан современной властью самым прогрессивным общественным строем. Что самая эффективная форма собственности - частная, что лучше форма общественных отношений, это эксплуатация человека человеком. И все эти постулаты выбиты скрижалями в новой, теперь уже ельцинской конституции. После «всенародного» обсуждения, конечно.
Можно до многого договориться, но это будет просто кухонная болтовня. Новая власть, она умная. На ее памяти уничтожение КПСС  простым и эффективным методом: ликвидировали шестую статью и все. Пошатнулась, казалось бы, непоколебимая структура, а потом и вовсе разрушилась после  ГКЧП. Царь Борис упивался в победе капитализма и первым делом уничтожил структуру, которая вырастила его. Посему власть штука хлипкая, неверный шаг и ты свержен. Посему новым «сильным мира всего» постоянно нужно помнить , что хотя рабочий класс, это не пролетариат, а послушное зомбированное телевидением и СМИ стадо. Но все же. Может лучше подумать о социальном сотрудничестве с этим самым…, как его,…рабочим классом. Кто-то недоверчиво хмыкнет, это кто у нас рабочий класс. Давайте еще пролетариатом обзовем это стадо людей, бредущих в полуразвалившиеся цеха прядильно-ткацких фабрик. Это их бояться новому циничному классу олигархата? Но рабочий класс был, и ивановский пролетариат был силен и организован как никто другой. И коновалов А.И понял это быстрее всех.
Патерналистская политика Коновалова А.И. привела к тому, что во время роста забастовочного движения на фабриках его Товарищества был гораздо более высокий уровень социальной стабильности, чем на других предприятиях отрасли. Представители русской промышленной династии Коноваловых добровольно осуществляли на практике принципы социал-демократии, которые в странах Запада проводились в жизнь почти исключительно в результате борьбы наемных работников с предпринимателями. Можно не сомневаться, что если бы не переворот в 1917 году, то социальная деятельность А. Коновалова способствовала бы широкому распространению этих принципов в российском обществе, тем более что он активно занимался политикой. Однако Александр Коновалов был вынужден эмигрировать и провести остаток жизни за границей.
Моя бы воля –  я заставил бы всех нынешних работодателей и политиков Ивановского  края, во главе с губернатором посетить экспозицию 1905 года  в принудительном порядке. В назидание и поучение. Экспозиция рассматривала события 1905 года, проецируя их на новейшую историю текстильного края. И очень вправляла мозги. Особенно в плане взаимоотношений работников и работодателей. Здесь был бы незаменим стенд о патерналистской политике.  Эту теорию привез Коновалов А.И. из Германии.  Политика патернализма распространена в  развитых  государствах. Патернализмом в трудовых отношениях называют систему дополнительных льгот и выплат на предприятиях за счет предпринимателей. Направлена система  на закрепление кадров, на смягчение трудовых конфликтов. Новая Россия в этом направлении отдыхает.  Инициатива исходит от предпринимателя, который самостоятельно определяет ее задачи, будь-то повышение образовательного уровня рабочих, улучшение жилищных условий, медицинская помощь или др. Вопросы же об изменении условий работы, прав и обязанностей в большинстве случаев поднимают сами рабочие. И в ситуации, если предприниматель не желает сразу устранить возникшие противоречия, рабочие выдвигают требования в ходе забастовок и волнений. Но не нужно считать, что Коновалов А.И. был завзятым социалистом, что он спал и видел обобществление собственности и «кухарку, управляющую государством».  Александр Иванович был уверен, что «если хозяева не будут полноправными владельцами своих предприятий, то предприятия не смогут нормально работать, и тогда неизбежен экономический тупик». Он убеждал «руководящие элементы Совета рабочих и солдатских депутатов овладеть движением и направить его в русло закономерной классовой борьбы». Коновалов А.И.  признавал за рабочими право на стачки, одновременно с этим призывал их считаться с правом собственности. По его мнению, социальные противоречия и противостояние труда и капитала не должны выливаться в насильственные формы и принимать вид вооруженной борьбы. Либерал по убеждениям,  он до последнего верил, что в отношениях с пролетариатом возможен компромисс, язык переговоров, а не силы. Он был решительным противником любых действий, чреватых вооруженным столкновением. Как только правительство решило применить силу в ответ на действия рабочих, Коновалов А.И. , по словам А.И. Гучкова, предупредил его, «что первая пролитая кровь - и я ухожу в отставку». Следует отметить, что «рабочий вопрос» постоянно преследовал А.И. Коновалова, на каких бы постах он не находился, какой бы деятельностью не занимался. Добившись разрешения этой проблемы на своих предприятиях, он прилагал все силы, знания и опыт для решения ее в рамках всей страны. Именно это и сделало его лучшим специалистом и признанным авторитетом по «рабочему вопросу» и в Думе, и во Временном правительстве. П.Н. Милюков не случайно отмечал, что «фабрики А.И. Коновалова отличаются блестящей постановкой рабочего вопроса, и А.И. Коновалов с большим основанием занимает пост министра торговли и промышленности».   Коновалов предстает перед нами оригинальной, но вместе с тем типичной личностью своего времени, оставившей яркий след, как на предпринимательском, так и на общественно-политическом поприще. Он воплотил в себе все сильные и слабые черты либерально мыслящей части предпринимательского слоя, пытавшегося мирным путем модернизировать Россию, спасти ее от революционных потрясении. Можно не сомневаться, что если бы не переворот в 1917 году, то социальная деятельность А. Коновалова способствовала бы широкому распространению этих принципов в российском обществе. Поучительная информация, не правда ли?
В центре выставки красовалось известное живописное полотно ивановских художников Марка Малютина и Евгения Грибова «На Талку», написанное в приснопамятные советские времена с целью опоэтизировать события пролетарской революции. В центре, на фоне грозового неба крупным планом выписана группа суровых рабочих под кроваво-красным стягом. Слева помельче – покосившаяся церковь, справа – также покосившийся фабричный корпус.
 Сами того не желая, художники высветили главный результат народного бунта – ни церковь, ни текстиль по сей день не оправились от событий вековой давности. Оставлю веру в стороне – это предмет совсем другого разговора. Что же касается текстиля – достаточно посмотреть экспозиции ивановского Музея ситца, чтобы понять, что дореволюционная культура оформления тканей, дореволюционное качество, стяжавшее награды престижнейших мировых выставок пяти континентов, ивановский текстиль утратил. Потому что зло всегда порождает зло.
Пример тому – история текстильного края, когда-то богатого, а сегодня - одного из самых экономически отсталых и бедных регионов России. Ситуация парадоксальная: московские купцы специально железную дорогу построили, чтобы приблизить «ситцевый край» к центру страны. Пароходные компании развивали судоходство, чтобы хлопок подтягивать по Волге. Словом все делали для развития края, ибо в силу природных, географических и демографических условий, место наивыгоднейшее. Иваново-вознесенский капитал купался в прибылях.
Иваново-Вознесенск, первые советы, детище «ситцевой революции». Вчитаемся в строки истории:  «С первого же дня Совет действовал как орган революционной борьбы, как зачаток власти пролетариата. Он потребовал от царских властей не вмешиваться в мирный ход всеобщей стачки и послал владимирскому губернатору заявление об организации рабочей милиции… Губернатор  ответил отказом на это заявление. Однако Совет создал рабочую милицию явочным порядком. В городе создалось нечто вроде двоевластия. У ворот фабрик и заводов, на улицах, ведущих к предприятиям, стояли полицейские и рабочие милиционеры. Первые несли службу охраны собственно фабрикантов, вторые стояли на страже революционного порядка в городе, на страже единства и сплоченности рабочих, поднявшихся на борьбу за свои права».
-Племянник! Иди ужинать! Хватит макулатуру перебирать, – раздался голос моей тетушки. Я и забыл, что сижу у тумбочки и листаю старые газеты, пытаясь как-то связать прерванную цепь времен.
-Ну что- нибудь нашел?- спрашивает меня тетушка, подавая полотенце вытереть руки.
-Почти ничего -  коротко ответил я, садясь за стол.
-Ты, племенник больно поздно писать начал, – заявила тетушка, раскладывая картошку по тарелкам. –Тебе бы этим заняться, когда родители были живы, да и дядья твои все на фабрике работали. Причем на одной-  на  второй. У всех в трудовых книжках только одна запись была: …принят   на фабрику № 2…
- Эдак я потомственный текстильщик получаюсь – пошутил я.
 –А чего ты веселишься, - шумнула тетя - именно так. Шутка ли, три поколения работали. И если бы не  эта ср…перестройка, прости меня господи…- тетушка быстро перекрестилась на образа, - может быть и ваши детки бы на фабрику пошли. А то ужас один: на работу в Москву ездить, смену отработать и спать в соседнем цехе. Там же и готовят, а получают копейки. Да Севрюгов с Коноваловым лучше с людьми обращались.
-Теть Тамара, а ты откуда про Севрюгова знаешь? И Коновалова помнишь.
-Да слышала от старых людей, что хорошие люди были – откликнулась тетушка. – Жалко вот ты не задавал вопросов деду, он бы тебе порассказал. Чай его артель дома рубила на Волге, и на Ветке. Дед в ту пору подрядами занимался и дома ставил.  Фабрикант-то был…-тетушка напряглась…вот ведь память-то дырявая стала…-Разоренов- встрял я.
-Точно. Разоренов! Молодец, помнишь. – А что это мы сидим! Давай ко по стопке маханем, разговор то и пойдет – скомандовала тетушка. Я разлил водку по  стопкам. Тетушка взяла стопку в руку и помолчала. –Дожили мы с тобой, племянник, что  сидим за столом вдвоем. Девки мои в Москве работают. Теперь на хозяина! Мать его… Ты в Мурманске, появляешься как месяц ясный  раз в несколько лет. – Да ты не оправдывайся, я чать понимаю. А вспомни ко, как мы в Дерябихе собирались! Столы сдвигали, чтобы убраться. Такой у нас род был. И все, заметь, работали на фабрике. – Давай за весь наш род и выпьем. Мы выпили по стопке. Тетушка похрумкала  капусткой, посмотрела в окно. Сумерки затянули окно. Вдалеке мутно мерцали огни  моего поселка. Горели неровно, словно лампы керосиновые.
-Вон гляди, что Меченый натворил. Видано ли дело: народ разбежался кто куда, фабрики стоят, а крику о новой России… Я уж и телевизор не включаю, тоска одна смотреть и слушать.- Наливай по второй - скомандовала тетушка. Я послушно наполнил стаканы.  – Тетушка выпила половинку, поставила стопку..Э, ты чего это по моему примеру не допиваешь. Я уже старая, а ты чего.- Пришлось выполнить распоряжение. Тетушка разрумянилась.
-Знаешь, племянник, я уже старая стала, почитай жизнь прожила. Хорошо ли плохо ли, не мне судить. Там,- она подняла глаза вверх, - разберется. В Бога было поверила, в церковь стала ходить. Но один вопрос меня мучает. Тетушка встала, налила себе стакан воды, не торопясь выпила, перевела дыхание. –Ты вот у нас самый умный: университет закончил, в банке работаешь, преподаешь. Я тебя все внучкам в пример ставлю. Но скажи мне, как мы могли допустить, что страну развалили. Ладно, мы старики, а вы то молодежь куда смотрели. Неужели вы поверили этому болтуну. – Ты, чай, партейный?  - Строго посмотрела она на меня. Я кивнул головой. – Ну, и куда вы, партейные,  смотрели, когда он страну продавал?
  - Ну как продавал, тетя Тамара? –больше так, для порядку,- переспросил я.  -А так! Ты что думаешь, мы газет не читаем и телевизор не смотрим. Продал он СССР ихнему Президенту, американскому…вот ведь, старая стала, забыла…Ну как же его …-тетушка потерла лоб…-вылетело из головы. – Рейган, тетя Тамара, - включился я.- Точно, он самый. Вот Горбачев ему и продал СССР. Договорились они, чтобы страну нашу развалить. Тетушка долго рассуждала о христопродавце и иуде, где он будет гореть, а я сидел и думал о том,  «куда мы, партейные,  смотрели».
-Не знала что ты приедешь, а то бы сходила до дома Гришиных, может, остались там какие никакие бумаги. Чай помнишь Левку Гришина. Это твой брательник троюродный. Так он все бумаги собирал, что в доме от деда и отца оставались. Ему они ни к чему, а тебе бы в самый раз сгодились.
-Ох, разболталась я с тобой,  и угощать тебя забыла. Ты давай, наливай себе, а мне уже хватит. – Чего сидишь, наливай – прикрикнула тетушка. Пришлось подчиниться. – Я то что, на фабрике не работала, но была в курсе дела всего. Ты, поди, не знаешь, что дед то твой Иван Иванович целую жил. кооперацию построил. Чай знаешь где. Я кивнул головой.
Поселок жилищная кооперация действительно существовал и был построен в годы НЭПа, когда ушлые мужики, вроде моего деда, поверив власти,  развернули свой дар предпринимательства. Дед был крупным  подрядчиком и взял подряд у двух фабрик, первой и второй, которые носили в то время имя Демьяна Бедного. Поселок он выстроил на славу. Ничего подобного он больше не строил.  Рухнул НЭП и  деду пришлось довольствоваться строительством типовых сборно- щитовых и брусчатых домов для фабричного пролетариата.
-…а брат его, мой отец, значит, Дмитрий Иванович, был у него на стройке за старшого - слышал я вещание тетушки. Тетя Тамара, облокотилась на спинку стула и говорила, нисколько не заботясь, слышу ли я ее. С запозданием  я включился в прослушивание монолога. – Дед Дмитрий, он говорливый был. От деда Ивана клещами слова не вытянуть, а отец мой, тот любил поговорить. И знал он много о том времени. Да разве всего упомнишь…-продолжала тетушка.-Я то мала была, чтобы помнить о дореволюционном времени, да и не больно то интересовались мы им. Но Дмитрий Иванович рассказывал, что видел и Коновалова, и Разоренова. Они же не то, что нынешние капиталисты, о народе думали. Дома рубили, казармы строили. Коновалов больницу при фабрике открыл. Да ты ее знаешь, там и детское отделение было, и родильное. К  стати ты там и родился. –  размякла тетушка. – Заботились он о рабочих, заботились.
В 1991 году страна откинулась в 1917 год, став снова строить капитализм. Но как строить, это уже вопрос. То, что произошло в постсоветской России, не укладывается ни в какие скрижали, разве что в понятие «дикий». Таким образом,  нынешняя олигархическая система- повторение типичной капиталистической модели существовавшей до революции. Ничего нового-- просто Россию вернули на 100 лет назад. Сегодня россиянам хорошо знакомы слова «капиталист» и «олигарх», но мало кто помнит,  что Россия уже все это проходила.
Ужин был закончен,  а я сидел на кухне и просматривал  старые газеты, которые тетушка принесла из дровяника. «Для растопки держу». Еще раз поохав, что все растеряли, тетушка ушла спать.
 Ничего позитивного я в газетах не углядел: «За годы Советской власти в Иванове и области создавался  единый комплекс  текстильного производства и машиностроения в сочетании с отраслевой наукой, проектно-конструкторской и экспериментальной базой, подготовкой отраслевых кадров.  К  концу 80-х годов прошлого века в целом объединял свыше 100 текстильных, швейных, трикотажных фабрик и комбинатов, машиностроительных («Ивтекмаш», «Ивчесмаш» и др.) заводов, научно-исследовательских, проектно-конструкторских институтов, бюро, учебных заведений начального, среднего и высшего профессионального образования.  За два минувших десятилетия реставрации капитализма все это безжалостно уничтожено. И выдавать оставшиеся от прежнего единого комплекса жалкие остатки (огрызки) за  некий «кластер», чем занимается «команда» Меня, «не что иное, как профанация, убогая попытка выдать дохлую клячу за «резвого скакуна». –прочитал я в «Рабочем крае».
«Опыт «Ударкома», поставившего за полтора-два года первого советского пятилетия на ноги практически все созданные еще в дореволюционной России текстильные фабрики и тем открывшего перед ними перспективы дальнейшего развития и роста во многом был предопределен тем, что народная власть, рабочий контроль даже в условиях гражданской войны, разрухи не допустили разбазаривания, расхищения, варварского уничтожения станков, машин, которое оставалось на местах и ожидало часа «Ударкома» своего оживления, возрождения.» - вещала другая  областная газета. Молодцы, хорошо, что хоть частичку реальной истории печатают, -подумал я, листая жухлые страницы.
Вот это даже интересно: «20 июля 1920 года уныло и молчаливо стояли наши фабрики, жизнь замерла на них. С грустью и тревогой смотрели на них рабочие, переживая мучительную полосу жестокой нужды и безработицы. Разрушалась крупная промышленность, разлагался и фабричный пролетариат. Гонимые и преследуемые голодом, этим неумолимым и беспощадным врагом трудящихся, рабочие разъехались, рассеялись, распылились… в поисках хлеба и работы направились в производящие губернии…».  Это  напоминает нынешнее время, когда из ставших депрессивными, некогда перспективных районов, оставшийся без работы рабочий класс двинулся на заработки в Москву.
Читаю дальше.- «Фабрика собирает, объединяет рабочих, приучая их к совместной, коллективной работе… Отрываясь от фабрики, рабочие быстро теряют свои пролетарские черты. Бывший фабричный рабочий, занявшись мелкой торговлей или своим хозяйством, начинает думать и чувствовать совсем по-иному…»
Буржуазные ученые и публицисты на все лады доказывали и доказывают, что буржуазия  - превосходный и незаменимый организатор и руководитель крупного производства и всей хозяйственной жизни. Ученые слуги буржуазии на все лады поют, что пролетариат бессилен и слаб… без капиталистов ему не обойтись…
Теперь такое не повторить. С нынешней торгово-развлекательной и прочей мещански-потребительской «начинкой» ни Камвольный, ни меланжевые комбинаты, ни «Восьмушку» с «Балашовкой» не возродить и не оживить. Какими  «технопарками» бывшие предприятия (и не только текстильные) ни драпируй, распад за прогресс не выдашь.
Иваново, окружающие его городки, расстаются с текстильной историей и традициями, которые им ничем не возместить. Кинешемская прядильно-ткацкая фабрика №2 некогда была одной из крупнейших в регионе. Процветая в эпоху СССР, она, как и большинство предприятий текстильной промышленности, «зачахла» при наступившем капитализме и в итоге окончательно умерла, оставив после себя комплекс разваливающихся зданий. Все разговоры о реанимации фабрики, в том числе и иностранными инвесторами так и остались на уровне слухов, хотя восстановление производства могло бы вернуть из запустения некогда процветающий фабричный район и решить проблему с сотнями рабочих мест. Как говорится, комментарии излишни… К власти уверенно и надолго пришла новая буржуа.
Прощание с городом было невеселым. Старый железнодорожный вокзал  провожал меня невеселой улыбкой аляповато выкрашенного фасада.  Выстроенный еще в дореволюционные времена в стиле промышленного барокко, он смотрелся строго. А сейчас, обвешанный рекламными баннерами, он напоминал ярмарочного «Афоню», рекламировавшего свой нехитрый товар. Построенная  кинешемскими предпринимателями железная дорога связала Ивановский край с центром страны. Станция «Кинешма» была последней на этой ветке. Дальше транспортной артерией служила Волга.
 Что-то невнятно прокричал диспетчер. Где-то стукнуло, вагон дернулся, качнулся и…поехал. Мимо проплыл перрон с немногочисленными провожающими. Сколько раз я провожал с этого вокзала своих родных, а еще больше провожали меня. Все в прошлом.
Поезд аккуратно двигался мимо железнодорожного депо, каких- то складских помещений, темных, угрюмых. Их сменили бетонные развалины, поросшие кустарником. Валялись разбитые бетонные плиты, мотки проволоки, куски арматуры.  Что с тобой, кинешемский край, край берез и ситца. Куда ушла твоя текстильная слава?  Поезд, словно вырываясь, из аномальной зоны, усиленно набирал ход.  Нет ответа, нет ответа…- выстукивали вагонные колеса.
Мы и кухни
Сюжет о кухне родился неожиданно. Я и до этого описывал кухню своего детства, кухню пятидесятых-шестидесятых годов. Это кухни бараков , кухни казарм с  шеренгой  плит топящихся дровами. На них громоздились чудовища моего детства-керогазы. Это все мое. А  вот кухни, которые описывают с придыханием герои    журнала «Большой город», я бы за национальный признак не брал. Извините авторы этого, вообщем-то, неплохого цикла под названием «Московские кухни». Что такое Москва в семидесятых-восьмидесятых. Это порядка десятка миллионов людей. А в СССР того времени было двести двадцать миллионов. Так что феномен московской кухни  я бы на страну не распространял.
«Какое-то самое начало восьмидесятых годов. Темно, зима. Я гуляю с мамой по пустому двору на улице Фридриха Энгельса. Валенки, шуба, влажный шарф. Кругом никого, жизнь кипит где-то наверху, высоко: в домах почти все окна светятся. Какие-то — желтым, какие-то — синим и фиолетовым. Мама говорит, это потому, что смотрят телевизор. Снизу из темноты видно, что происходит за стеклами, на кухнях. Где-то и правда включен телевизор, кто-то сидит за столом, кто-то работает. Везде похожие занавески — клетчатые, например, как у нас. Везде похожие лампы — желтые, красные или оранжевые с круглыми пластиковыми абажурами. Или другие, с матерчатыми, но все равно у всех одинаковые. На плите варится картошка. В «Чуде» печется шарлотка. Заваривают чай — из большой темно-синей жестяной банки с узорами и восточными красавицами в шароварах.
Внутри — белая мебель, радиоприемники, по которым ловят «голоса» или просто слушают «Маяк», столы — такие складывающиеся вдвое, белые в серую крапинку, с тонкой делящей надвое щелкой, постоянно забитой крошками. На подоконнике — трехлитровая банка с бурой жидкостью и приветственно вздувшейся всеми пятью пальцами резиновой перчаткой. Мой современник, гриб, живший внутри, появился, очевидно, после 1985 года. А еще позже, ближе к концу восьмидесятых, на кухне, по крайней мере нашей, появился значок «Люблю Россию без «Памяти». Мы с тобой на кухне посидим.- Делится своими впечатлениями  Анна Красильщик  в журнале «Большой город» № 18 (284) 19.10. 2011.
Я специально взял в кавычки этот абзац из статьи «Мы с тобой на кухне посидим». (Анна Красильщик. Журнал « Большой город» № 18 (284) 19.10. 2011) поскольку лучше написать, вернее ,описать кухни восьмидесятых, не удастся. Но это не моя тема. Кухни этих лет, или как теперь принято называть «эпохой застоя», мне не интересны. Во-первых, я жил в однокомнатной «хрущевке» с именно такой кухней и  радовался ей. У меня и голове не укладывалось, что через десять лет наш дом, который мы любили, будет называться «хрушевкой», а потом и «хрущобой».
Найдите журнал, на который я ссылаюсь,  и прочитайте в нем вторую статью. «Чайник вина» называется. «Кухня, главное предназначение которой — сугубо гастрономическое, в советские годы стала чуть ли не самой важной духовной составляющей повседневной жизни, культурным институтом. Это главное и практически единственное  общественное пространство города.
Здесь говорили о самом важном и о самом незначительном, здесь составляли письма в защиту преследу¬емых советской властью, здесь беззаботно танцевали, разыгрывали шарады, читали стихи, перепечатывали самиздат, пели под гитару и ждали, когда же, наконец, «помрет Брежнев». Тесные, душные закутки, где с удобством могло поместиться едва ли больше пяти человек, а втискивалось двадцать, стали центром жизни московской (и не только московской) интеллигенции шестидесятых-восьмидесятых годов. «Это был оазис, место, где люди живут своей жизнью, свободно говорят. Нормальное общество в ненормальной стране», — вспоминает о доме историка Вадима Борисова приезжавший тогда в Москву французский журналист, теперь глава русского отделения AFP, Николя Милетич.  «Потому что кухня — очаг, очаг и убежище», — лаконично заметил на посвященном кухонной культуре застолье поэт Михаил Айзенберг». Снова я злоупотребляю цитатами. Но зачем повторять то, что уже сказано.
Меня на моей кухне не прослушивали, как авторов этой статьи. Да и, честно говоря, сомневаюсь я, чтобы на кухнях  этих москвичей стояли «жучки». Шли восьмидесятые годы. Страна как никогда крепко стояла на ногах. И неужели вы думаете, мелкие десиденты  тех лет, что на вас будут тратить время силовые структуры. Ох уж эта советская интеллигенция. Как хочется выпендриться и почувствовать себя этаким «подпольщиком»!
«Кухонные раз¬говоры с утра до ночи, за чаем, водкой, коньяком, за чем угодно и под любую закуску — в них и заключалась московская жизнь».-Вот эта цитата мне больше нравится ибо сейчас при новом демократическом строе стало модненько, хоть чуточку, но быть «жертвой советского режима». Как приятно холодеет в животе, когда ты вещаешь о «притеснении» тебя силовыми структурами КГБ и «инквизиции» парткомами. В таких случаях мне хочется сказать: «Не делайте мне смешно». Так говаривал мой знакомый приятель –еврей. Ну действительно. Не делайте мне смешно. Я достаточно хорошо знал структуру работы вышеупомянутых организаций. Им что, делать было нечего, как слушать вашу трепотню.  И второе: с какой стати вами занимались парткомы, если вы не были членами партии. То-то и оно.
В одном я согласен с авторами статьи и людьми,  которые делятся своими воспоминаниями о «коварном КГБ», который якобы слушал их пьяные бредни под закусочку, которую в городах и весях России и не видывали. Это то, что кухня стала своего рода гостиной, где собирались друзья, смотрели телевизор. И опять же не из-за происков строя, а все гораздо проще: в комнате спит ребенок. Или дети делают уроки. И более-менее культурные люди всегда инстинктивно хотели разделить жилье на разные зоны: в одной зоне мы спим, в другой — общаемся с гостями, в третьей — готовим пищу и непарадным образом принимаем гостей. Во многих квартирах была только одна комната и кухня, как тут зонировать? Поэтому по антропологическим причинам местом общения была кухня. И повторяю, никакой политической подоплеки.
И уж совсем отдает бредом «сивой кобылы» то,  что «Еще одно обстоятельство, связанное с кухнями, заключалось в том, что такого жилья, так спланированного и таких объемов, как в СССР, не было нигде, ни в одной цивилизованной стране уже много десятилетий». Я даже автора этой цитаты не искал. Да и что толку, если бы и нашел. Спорить с ним? О чем? Этот интеллигент московского разлива явно не был в странах Скандинавии, где проекты,   аналог наших «хрущевок»,  буквально рядами и колоннами стоят на окраинах Осло, Стокгольма, Хельсинки. И в некоторых(Да! представьте себе!) нет кухни. Есть только отсек где стоит вытяжка да газовая плита.
Московские кухни, родившиеся в конце 1950-х — начале 1960-х годов, после расселения коммуналок и появления маленьких, но собствен¬ных квартир, после частичного исчез¬новения страха, парализовавшего разговоры в стране, к середине девяностых перестали существовать как культурный институт, ненамного пережив советскую власть. История интеллигентских кухонь, как особого культурного явления, завершилась. Московская кухня как культурный институт завершила свое существование, этого больше нет.
Я об этом даже и не скорблю. Действительно, было о чем. Кучка московских интеллигентов сидела в кухнях и поносила власть и уж совсем бесчеловечно ждала смерти Брежнева.  Ну дождались и что? Самое интересное, что и сейчас после вожделенного ельцинского переворота эта самая интеллигенция осталась все одно недовольная. Вот в чем парадокс.
Посему я обращаюсь к кухням своего детства, детства пятидесятых-шестидесятых. Это царство кухонь в коммунальных квартирах, которые начнет заменять Н.С Хрущев, но в виду грандиозности акции, так и не сможет. Коммунальные кухни продолжают жить. Знаете ли вы об этом рафинированные интеллигенты двухтысячных? Живут! Конечно, керогазы заменили газ. Но еще есть кухни, в которых нет воды и нет канализации. С этим парадоксом не справились коммунисты, но  не справились и демократы.
Вот она, удручающая статистика нашего времени: Около 11% домов в российских городах не обеспечено водопроводом, горячей воды нет почти в 20% квартир, канализации - в 12%, центрального отопления - в 8%, а не газифицировано более 30% городского жилищного фонда. За 10 лет эти показатели практически не изменились, а общий износ коммунальных сетей достиг 70%. К таким плачевным выводам пришел Российский союз инженеров (РСИ), проанализировав состояние ЖКХ в 164 городах страны. на 1 января 2012 года (данные на 1 января 2013 года еще не опубликованы) численность населения, проживающего в необорудованном водоснабжением жилье, оценивалась в 29,2 миллиона человек, канализацией - 34,9 миллиона человек, отоплением - 22,2 миллиона человек, горячим водоснабжением - 47,1 миллиона человек. Это значит, что примерно всё российское жильё за Уралом бегает в туалет на улицу в холодные «скворечники. На колонку за водой колонку бегают жители практически каждого пятого дома). в доме с печкой живёт каждый шестой россиянин).
Если коммунисты  что-то делали, то новая власть ничего делать не собирается. И живут коммунальные кухни в домах послевоенной застройки и ни на что не надеются. Разве что ошалевший от денег нувориш, прельстившись местом, где стоит старый дом, скупит комнаты в этом доме, осчастливив жильцов…да, скорее всего в той же самой хрущевке, о которой совсем недавно говорили,  презрительно оттопырив губу.
Прошло шестьдесят лет как я живу на белом свете. Столько живет мой дом на моей малой родине. Я со спазмами в груди, с подрагиванием в коленях захожу в свою квартиру, в которой не был много лет.  Я вижу свою кухню. Да кухню своего детства. Она почти не изменилась. Все те же ведра воды на скамейке. У подтопка лежит вязанка дров. Правда, рукомойник заменил сварной бачок с краном, чтобы удобнее умываться было. Не нужно поддевать сосок у рукомойника, чтобы вода шла. Да помойное ведро спрятали в тумбочке. Канализации как не было, так и нет.  Стоит газовая плита. Хотя плита для дров  сохранилась. «Для сугрева»-обьяснил мне жилец. Я облокотился о косяк двери, ведущей на кухню и замер.
-Здравствуй кухня моего детства. Сколько помню себя, столько помню тебя. –Шепчу я, забыв, что не один. Жилец, тактично кашлянув, придумал причину уйти. Я и не заметил его заботы. Я здоровался с кухней, кухней своего детства. Я помнил, много что помнил. Помнил, когда еще мы делили маленькую двухкомнатную квартиру с соседкой, тетей Клавой. Посему стояли два столика, все остальное было общим.
Помню, как сьезжала тетя Клава и мы остались одни. Фабрика решила улучшить жилищные условия завуча школы ФЗО и не подселила к нам никого. Я помню, как бегали мы с братом по коридору, кухне и нам все было можно. Это была первая квартира, где обосновалась одна семья. Жить сразу стало труднее: нам завидовали. Завидовать было чему: двухкомнатная квартира без каких –либо намеков на удобства ( разве что туалет был встроен в дом) была в собственности (правильнее в аренде у фабрики) одной семьи. Нонсенс! Но, повторяю, дело обошлось без жалоб, ибо наш папа был все-таки завуч такого авторитетного учебного заведения как школа ФЗО. Это учебное заведение, прообраз ГПТУ,  давало путевку в жизнь мальчишкам и девчонкам дорога которым в техникумы (про институты молчу) была закрыта. И дело было не в успеваемости.  Не забывайте, шли пятидесятые годы. В жизнь вступало поколение, оставшееся без отцов, не пришедших с войны.
Внезапно по глазам ударил луч света пробившийся сквозь не совсем чистое окно. Я зажмурился.  Стало темно. Но проявились контуры. Они были туманные, словно проявлялся снимок черно-белой фотографии. Это были контуры моих родных, моей семьи. Я явно видел отца, уютно сидевшего между столом и окном. Он облокотился о подоконник и ждал ужина. Мать, стоящая у плиты и жарившая картошку на керогазе. Старший брат Стас «завис» с тоской в глазах: ужин затягивался, а ему нужно было бежать на улицу. И белобрысый шпингалет, пристроившийся где-то на углу стола. Это я. Семья собралась ужинать. На столе, покрытом видавшей виды клеенке, стояли,  как бы сказали в то время «обливные, то есть эмалированные» миски с квашеной капустой, огурцами и солеными помидорами. Не стреляйте глазами по столу: таких знакомых столичным жителям или других городов сосисок или сарделек на нашем столе не было. Их просто не могло быть, так как их у нас не было в продаже. Деликатесом могла быть отварная соленая треска, вымоченная в нескольких водах или килька, почищенная с луком.
 На сегодня была жареная картошка с капустой и солеными огурцами. Причем это было во всех семьях, тоже севших ужинать. Дело даже было не в достатке, а в том, что в магазинах ничего такого, что стало сейчас нормой, не было.
На стол ставилась сковородка с шкворчащей картошкой. Тарелки? Что вы! Какие тарелки. Нет, они были. Вон стоят в горнице, сделанной еще дедом Егором, доставшейся маме в приданое. Но это для гостей. Мы уж как- нибудь вилками из сковородки. Также и капусту  вилочкой из общей чашки…
Ужинали быстро, молча. Не принято было разговаривать за едой.
-Не болтай за столом – это мне.
-Не влезай когда взрослые разговаривают-  это брату.
-Вам можно, а нам нельзя! - это уже правдолюбец я.
-Соплив еще так разговаривать - это родитель уже мне. Хорошо, что родительская ладонь не прошлась по нестриженой голове.
-Поели, марш из-за стола-  это уже нам, обоим.
-Мы еще чай будем - взвывали мы оба.
Чай пили из эмалированных кружек. Были такие в продаже. Еще из них в армии чай пили. Почему не из чашек? я не знаю, наверное, все-таки были сильны деревенские традиции. Наши корни в деревне, пойму я, когда стану старше и буду ездить в родовую материнскую деревню Быковку, что Заволжье.
Нам еще повезло, так как наша мама была дочерью фабричного служащего, и ей было привито чувство если не прекрасного, то красивого. Она из последних сил старалась внести уют и чистоту в наше жилище. Она изо всех сил поддерживала порядок на кухне. Стирала и постоянно меняла занавески на окнах. На полу лежали самодельные, ею же связанные половики. Но все было тщетно. На плите стоял керогаз. Это чудовище, которое внушало нам ужас. Мы  боялись керогазов, так как они вспыхивали как факелы. Представляете вспыхнувший керогаз в деревянном доме. Я до сих пор боюсь пожаров, так много на  них  насмотрелся в детстве. Но без него, этого непредсказуемого помощника в кухонных делах, было не справиться с нашими повседневными делами. На керогазах день и ночь стояли лохани с лебедой и ботвой для свиней. Их нужно было распарить для корма . Наши мамы сходили с ума, оставляя все это огнедышущее хозяйство на нас, малолетних. А что было делать? Свиньи, курицы требовали еды. Комбикорм, говорите? Во-первых где его было взять. Во-вторых, за него нужно платить, а с деньгами была проблема. Так что нашей задачей было нарезать серпом лебеды, которая в изобилии росла  за огородами и нарезать молодой картофельной ботвы.
Вспыхивали эти чудовища непредсказуемо. Даже если их не трогаешь. Матушки, уходя на работу, предупреждали нас, что если вспыхнет керогаз, то бегите к соседям, они помогут.
-Если нет соседей - спрашивали мы, прекрасно понимая, что все работают в смену и где эти соседи.
-Бегите из квартиры - говорила сдавленным голосом мама, до боли сжимая нам узкие плечи.
Стасик, ты старший- обращалась мама к брату, который был старше меня на четыре года.
-Если беда, хватай Виташку ( меня то бишь) и бегите из дома
…И вот уже с жутким воем несутся пожарные машины, раскатываются шланги и пожарные застывают на месте. Перед ними огненный смерч: горит двухэтажный деревянный дом, рядом вспыхивают от жары сараи.   Сплошная стена ревущего неистового огня. Что поливать, что спасать.  В нескольких метрах от горящего  дома, стоит соседний, такой же дом, который начинает подозрительно дымиться. Крики, плач. Матери мечутся, детей ищут…
Вот тут тебя охватывает страх. Мы часто видели погорельцев, ходящих по поселкам и просящих милостыню. Пожарные начинают поливать соседний  дом, чтобы спасти его. А в это время: рев пламени, треск рвущегося шифера, визг скотины, которая заживо сгорала в  огненном смерче.
 В сумерках пожары выглядели впечатляюще. Из проваливающихся крыш сараев вылетали очумевшие от страха голуби. Как праща вырывались они из огненного содома и тут же, вспыхнув, падали вниз. Зрелище не для слобонервных. Заканчивалось все быстро. Дома, сараи были сухие, как порох, и горели быстро. Пожарные скатывали рукава и уезжали, а хозяева оставались со своими головешками. Хорошо, если обходилось без жертв, а если кто-то из спавших… или дети, которые от страха вместо того, чтобы бежать из дома, лезли под кровать… Не буду про это, так как такое тоже было.
Поэтому к огню у нас, у всей поселковой ребятни было взрослое трепетное отношение. Никому не хотелось выпрыгивать со второго этажа, ломая ноги или выбрасывать из окон нехитрый скарб. Посему мы сами просили наших мам выключить керогазы.
…Я потряс головой и понял, что слишком долго стою у входа на кухню, которая давно не моя, но моя до боли.
Вот он, подтопок от печки, чтобы протапливать комнаты. Затопив его, ты любил сидеть возле уютного огня, и читать книги. Книги. были разные, чаще всего про приключения, дальние странствия.  Ты смотрел на пламя, бушующее в печке, и мечтал. Мечтал закончить восемь классов и поскорее уехать из дома. Закончить с этой постылой жизнью, со свиньями, требующими еды, с крикливыми курицами. Эти помойные ведра, которые нужно вынести на помойку. А рядом стоят ведра для воды. Водопровода как не предвиделось, так нет и сейчас.
Но так было не всегда. Не знаю тонкостей, но родители решили не держать поросенка, а откладывать деньги каждый месяц. Матушка долго сидела вечерами, что-то считала и привела отцу неоспоримые доказательства целесообразности этой акции. Она была права: содержание поросенка было той же рассрочкой платежа. К тому же постоянная чистка хлева, посадка лишних десяти соток картошки, сбор лебеды летом…да что там перечислять. Идея была воспринята на «Ура» и следующей весной поросенка мы уже не покупали. Наша кухня постепенно выветривалась от устойчивого запаха поросячьего месива.  Неожиданно исчез керогаз. Да, исчезло это вечно пыхтящее, чадящее керосиновыми парами чудище. Как я его в детстве боялся! Он мне внушал панический ужас. Даже когда был взрослее и то подходил к нему с трепетом. Бояться было чему, этот аппарат был непредсказуем, и вспыхнуть мог в любой момент. Хоть у нас и стоял алюминиевый колпак, чтобы погасить пламя, но риск был велик. И вот керогаз исчез. На его месте появилась… Не поверите! Мы тоже поначалу не верили, но потом привыкли. Чего, к хорошему не привыкнуть. Газовая плитка! Нет,  не газовая плита, что вы, что вы. О голубом топливе мы узнаем только году в 1975, когда газовщики будут ставить металлические ящики на углах домов и делать разводку. А на дворе стоял год 1964, не дальше.
У нас появились в продаже портативные газовые плитки для рыбаков и охотников. Маленькая плитка с двумя баллончиками, величиной немногим больше бутылки. Это была революция в быту, в сознании. Сначала робко, но потом, поняв, что такой баллончик можно заправить газом и пользоваться  им дальше,  плитки  разобрали мигом. Партии расхватывались мигом. Люди стояли за ними в очередь. И они поступали! Мало того, что поступали, пошли запасные баллончики, и очень  скоро дома их скопилось штук десять. Не верите, народ ликовал. Наконец-то наши деревянные халупы были в безопасности, ведь такой плиткой мог пользоваться ребенок. Мы перестали вздрагивать от воя сирен пожарных машин. Даже такое неудобство, как заправка газовых баллончиков терпелось.
Мать была женщиной энергичной и занялась реорганизацией кухни. Поскольку исчез керогаз, а с ним и лохани для парки, варки, наша огромная уважаемая плита стала простаивать. Мать нашла умельцев печников,  они перебрали кладку и сделали чудо: плита исчезла. Вернее не исчезла, духовка и печка сохранились, но все утопилось в стену, и кухня расширилась.
Затем мы с мамой сделали ремонт. Ну, ремонт это громко сказано. Потолки оклеили белой бумагой, сгодились географические карты. Обои для стен купили самые дешевые, в цветочек (веселенькие –как сказала мама). Затем были оторваны железные листы от пола, где стояла плита, и все было покрашено блестящей половой краской. Мы не узнавали кухню.
Вершиной всему было развешивание белых простроченных в стиле «Ришалье» занавесок.
…Понимаю, что злоупотребляю терпением хозяев. Оглядываю в последний раз кухню и выхожу в коридор. Прощай прошлое.

В плену черно-белого фото
О революции  в фото не говорит только ленивый. Старшее поколение предается ностальгии, рассматривая выцветшие черно-белые снимки в старомодных бархатные альбомах. Поколение моложе в который раз вытаскивает на свет божий коробки со слайдами, рассматривает  на свет поблекшие, когда- то отснятые слайды на дефицитнейшей фотопленке UT -18 и говорит, что вот, на следующей встрече с родственниками и друзьями посмотрим фрагменты своей молодости. И снова коробки пропадали в глубине книжного шкафа.
Молодежь, в тихую посмеиваясь над причудами стариков,  щелкает телефонами  все, что можно и нельзя , и скачивает снимки в компьютор или планшеты. Их тысячи, этих мимолетных снимков. Какие –то посмотрят, какие-то быстренько сотрут.
 Ничего не поделаешь, ушла романтика фотографирования. Пылятся на антресолях старые фотоаппараты «Смены», «ФЭДы», рядом –коробки с фотоувеличителями «Ленинград», «Нева».  Комиссионные магазины даже не берут вышедшую из употребления фототехнику. Помню, как долго я стоял возле мусорного бака и держал в руках фотобачок для проявки пленки. Для понимающих скажу, что это был двухспиральный бачок. Это говорит о том, что фотолюбитель был человек продвинутый. Уверен, как же ему было тяжело расставаться  с ос своими вещами. Наверняка, где-то упокоился и фотоглянцеватель, и резак для бумаги. А это была гордость фотомастера. Фотоглянцеватель нужно было еще найти!
Незаметно, тихо ушли красочные фотоальбомы известных фотомастеров Евгения Халдея, Дмитрия Бальтерманца. Прошли праздники, посвященные семидесятилетию Победы, и в суе грохота техники и кованых солдатских сапог как-то забыли сказать о двух великих, я не преувеличиваю, фотолетописцах войны. Если бы не Халдей не видать бы поколению застывших людей  у репродуктора. Они слушали Левитана о начале войны. А водружение Знамени Победы! Это же его фотография.
Я стою возле шикарного стеклянного стеллажа с образцами современной фототехники. На меня надменно смотрят цифровики с невиданными ранее обьективами. Рядом о чем-то спорят несколько молодых людей. Их разговор напоминает птичий щебет: пиксели, байты. Мое внимание привлек посетитель. Он был явно немолод, но старательно, из всех сил, старался поддерживать себя в тонусе. Он долго, как и я, рассматривал шедевры фотоаппаратов. Наши взгляды пересеклись. Он, как старому знакомому, улыбнулся мне, я ответил ему кивком головы.
- Увлекались? – только и спросил он. Понятней некуда.
- С семи лет. «Смена-2» до сих пор стоит на полке.-  ответил я.
- Приблизительно с этих же лет, только  «Юнкором» - услышал в ответ. Каждый вздохнул, помолчали.
-Ушло наше время, коллега, ушло. Причем безвозвратно. Махнул мне рукой на прощание и пошел к выходу. Я проводил его взглядом.

(Жизнь через обьектив )
Вот он XXI век! Только вооружились мы почти поголовно пленочными мыльницами, а сейчас меняем их на цифровые. Простота процесса сьемки довела до того, что  сейчас все фотографы. Мы  старательно снимаем все: друзей, детей, застолья, любимых кошечек и любимых собак. Правда, иногда нам, как Шарику из книги Эдуарда Успенского про дядю Федора, приходится долго бегать за желающими посмотреть наши «шедевры». Или перебирать из вежливости пачки фотографий знакомых или сослуживцев под названием «как мы провели отпуск на даче», выслушивая длительные комментарии.
Цифровое фото прочно укоренилось в мире. Человек, не щелкающий мыльницей, на улицах города, редкость, как какие-то тридцать лет назад – человек с фотоаппаратом. Я умышленно пишу «щелкающий», ибо как по - другому назвать процесс нажатия на клавишу не только примитивного фотоаппарата, но чаще всего –телефона. Да - с мобильного телефона. Где вы, фотографы моего детства, серьезные вдумчивые, с фотоэкспонометрами в руках и хмуро поглядывающие на небеса и нахальное солнце, которое не желает считаться с пожеланиями творца. Для них поговорить об экспозиции и композиции, «золотом сечении» и глубине резкости было верхом наслаждения.  Да, нынешние «фотографы», именно Творца, причем с большой буквы, потому  как не назвать фотографию нашего времени  творением я не могу.
У меня на полке стоит фотоаппарат «Смена-2», один из примитивнейших фотоаппаратов того времени, а времени очень далеко, где-то 1960 года. То есть добрых полвека назад. Фотоаппарат купили моему брату на день рождения. Он поначалу был очень горд, непрерывно  «щелкал» всех и вся. «Отснял» несколько пленок и тут его переклинило, ибо он не был готов к таким нудным процессам, как проявление пленки, печатание снимков. Посему он  охладел и забросил это дело. Это дело, действительно было на любителя. Разведение реактивов, печатание, глянцевание. Это далеко не все процедуры,  которые фотографу нужно преодолеть. Для этого нужно было обладать недюжинным терпением.  А если ты совсем недавно перевалил на второй десяток  и  вокруг кипит жизнь. В итоге фотоаппарат оказался в моем распоряжении. Будучи человеком серьезным и обстоятельным, я рано понял, что щелкать затвором дело бездарное. В пленке всего лишь тридцать шесть кадров и использовать их можно очень быстро. И когда ты проявишь пленку и убедишься, что половина, да что там половина! Две трети кадров безнадежно испорчены, становится  обидно. Во – первых пленка стоила тридцать пять копеек. Для современного поколения эта сумма ничего не значит, а пожилой народ напряжется и вспомнит свое детство, выпавшее на пятидесятые – шестидесятые годы. Только прошла денежная  хрущевская реформа, уменьшив достоинство рубля один к десяти. Вообще – то это не денежная реформа, а элементарная деноминация, которыми молодое поколение сыто по горло. Но сейчас я не о тонкостях теории денежного обращения, а о банальном ценообразовании. Так вот: литр молока стоил 28 копеек, буханка хлеба -14, а фотопленка 35 копеек. Смекаете? Пакетик проявителя стоил 24 копейки, закрепитель -16. Зарплата на прядильно-ткацкой фабрике, где трудились мои родители  была в среднем 60 рублей. Выводы были просты как кусок хозяйственного мыла: просить  у  родителей деньги язык не поворачивался. Но фото меня увлекло. Несмотря на свой восьмилетний возраст, я понял особенности  выдержки и диафрагмы и вскоре стал получать неплохие негативы. Но если получить негативы можно было в домашних условиях, так как из оборудования тебе требуется только фотобачок (его мне подарил двоюродный старший брат) и две бутылки для химикатов, то печатание снимков было для меня неосуществимой мечтой. Фотоувеличителя у меня не было. И перспектив для его приобретения тоже. Но мне повезло. Откуда я получил информацию, не помню, но узнал, что в городе (а мы жили в поселке на окраине) есть городской дом пионеров и там работает фотокружок. Естественно, любопытство завело меня туда. Кажется, пустяки доехать до центра города. Нет, в то время это было дело не шуточное. Во-первых, автобусы ходили крайне редко и всегда были полны народа. Ребенку сесть в автобус  во взрослой толкучке раздраженных людей было проблематично. А потом, и,  пожалуй, это самая основная причина: вражда между городом и окружавшими его поселками.
Да, читатель, такое было. Откуда пришла эта проблема я не знаю. Скорее всего,  от того, что после войны прядильно-ткацким фабрикам потребовалось много народа для растущего производства. Были обьявлены орг.наборы на хлопчатобумажные фабрики, которых было много в нашем текстильном крае.. Где взять людей, если в городе их не хватало. Только из сельского хозяйства, словно оно было безразмерным.  И колхозы были обязаны отпустить колхозника на работу на фабрики. Вспомните послевоенную голую нищую деревню. Поволжье всегда было голодным, а после войны докатились до ручки. Вот и хлынуло трудовое крестьянство в надежде на более сытую жизнь в рабочие поселки, которые как грибы росли возле фабрик. А какая психология у крестьянина. Это деревня - моя деревня, все остальные- пришлые. Русский человек он, вообще не агрессивный. Но откуда бралась драчливость, ума не приложу. Деревня шла на деревню, да если на праздниках, то хлебом не корми располосовать друг на друге рубашки. Думаю, что эту традицию и принесли новоиспеченные пролетарии, потому как драки были не редкость между молодыми мужчинами и парнями, а уж такая шантрапа,  как мы пускала кровянку друг другу даже на переменах. Вообщем, в городе ты мог схлопотать по шее сразу же на остановке как только выйдешь из автобуса. Мало того, что  накостыляют за милую душу, так еще и деньги отнимут. Вывернут карманы и отберут до последнего пятачка. Домой будет уехать не на что. Так что в город ехать было очень даже не желательно. Но я поехал. Поехал, нашел Дом пионеров и даже встретился с руководителем фотокружка. Это был Михалин Сергей Сергеевич. Прошло больше полувека, но я помню этого человека, который дал мне путевку в мир фото.
Не так давно в кинешемской  газете «Приволжская правда» его дочь, Елена Сергеевна Бабанина  поделилась со своими земляками воспоминаниями о своем отце. Статья так и называлась «Человек интересной судьбы».
«Перед войной мой отец вместе с новой семьей матери переезжает из Костромы в Кинешму. Здесь заканчивает 7-й класс в школе имени Фурманова. 22 июня 1941 года начинается Великая Отечественная война. 1 сентября 1941 года отец поступает в Кинешемский химико-технологический техникум. В августе 1943 года отец сдает экстернат за 10-й класс и 22 сентября 1943 года его призывают в ряды Красной армии, в 357 стрелковый полк. На тот момент ему было 16 лет и 10 месяцев. Год он прибавил, и по некоторым документам отец получился 1925 года рождения. У отчима, как и у деда, был фотоаппарат. Поэтому фотографировать Сергей научился еще мальчишкой. Аппарат был маленький, почти игрушечный, снимал на пластинки. С учетом того, что он студент-химик и умеет фотографировать, Сергей был направлен на курсы фотолаборантов, затем в авиатехнический полк. Служил в авиа-фоторазведке I-го Белорусского фронта. По данным фотосъемок изготавливал карты.
В составе наших войск участвовал в освобождении Варшавы, прошел по всей Германии и сделал много снимков поверженного Берлина. С 1947 года служил в Комендатуре авиагарнизона. Таким образом, фотография прочно вошла в военную жизнь отца» - делится своими воспоминаниями дочь Михалина С.С.
  Но так как я был маловат для фотокружка (Михалин  вообще удивился, как я добрался с такой окраины) то Сергей Сергеевич  посоветовал, чтобы я приехал с мамой. На том и расстались. Мне повезло: я не встретился с городской шпаной,  и благополучно доехал до своей остановки. Забыл сказать, что от остановки до нашего богом и властями забытого поселка тоже нужно было идти по тропинке, проложенной взрослыми. Если на дворе зима, то ты  старательно вставляешь ноги обутые в валенки, в оставленные следы. Если -  весна или осень, то опасаешься, чтобы хватило длины резиновых или кирзовых сапог.
 Матушка выслушала меня с вниманием и, на мое удивление, быстро согласилась, так как ей нужно было в город по делам. Это было нестандартно, так как у наших мам просто физически не было времени. А тут в какой-то дом пионеров... Но мы сьездили. Маменька дала свое согласие, заполнила анкету и ушла, оставив меня на первое занятие.
 Боже мой. Такого оборудования я не видел. Да и где я мог такое увидеть. На весь поселок фотоаппарат был только у одного нашего соседа дяди Андрея. Позже я узнаю, что у него был «ФЭД», что означало «Феликс Эдмундович Дзержинский». Какое отношение председатель ВЧК имел к фотографии,  я до сих пор не понимаю. Сосед использовал фотоаппарат только в сугубо практических целях: похороны, свадьбы. Это ремесло  составляло ему прибавку к зарплате.  Подойти и посмотреть, когда он священодействовал возле треноги, на которую он тщательно крепил фотоаппарат, было невозможно. Легко можно было получить  затрещину. А как он обрабатывал фотопленку, как печатал фотоснимки, не видели и не знали даже его дети. А здесь! На отдельных столах стояли  фотоувеличители. «Уфа», «Ленинград» - отметил я машинально.  На полках теснились фотобачки различных конструкций. В шкафу лежали фотоаппараты в кожаных футлярах. Судя по обьемным сумкам - футлярам  это были явно не «Смены». На стенах кабинета развешаны плакаты со схемами и памятками. И - снимки, снимки... Михалин С.С. явно заметил мое замешательство и, похлопав меня по плечу, ушел, сказав, что скоро придет. То есть дал мне возможность освоиться. Домой я поехал, загрузившись несколькими журналами о фотографии. Нужно ли говорить, что вечером все наше семейство погрузилось в прочтение и просмотр этих необычных для нашего бытия журналов.
Началась моя фотокружковая жизнь. Я ездил исправно два раза в неделю после школы. Времени занимало много: дорога до остановки, поездка на автобусе. А мы, поселковые дети, были очень даже занятыми. Жили мы в деревянных двухэтажных домах без какого намека на удобства. Покупка хлеба и молока тоже входила в наши обязанности. Я наловчился покупать хлеб после занятий и тащился с ним поздно вечером. Но все это были пустяки. Передо мной открылся мир фотодела, который захватил мою душу и,  вообщем,  не отпускает и сейчас. Хотя  я практически не фотографирую. Но когда  в комиссионных магазинах  вижу сиротливо лежащие фотоаппараты того времени, мне становится неуютно как будто я потерял что-то очень дорогое.
Михалин С.С.  был не только мастером своего дела, он был талантливым педагогом. Он так детально обьяснял все тонкости и премудрости фото мастерства, что у нас не возникало вопросов, а хотелось сразу же взяться за дело. И оно, дело, наступило.  Поскольку я научился работать со «Сменой» самостоятельно, то мне был вручен «ФЭД». Как я гордо надевал его на плечо.  Затем нам вручили по пленке, и мы быстро зарядили свои аппараты.
Не буду пересказывать статью о Михалине, так как ее легко можно найти в интернете, но  некоторые части, которые касались и меня, приведу: «…Ребята с удовольствием посещали его занятия, которые пролетали мгновенно, материалы преподносились доступным языком, несомненно, вместе с жизненными рассказами о событиях военного времени». В этих строках весь Михалин С.С.  Но ему было скучно в рамках простого преподавания фото дела.
Вооружившись треногами, мы с увлечением снимали центр города. Я  рассматриваю старый снимок, на котором напротив магазина «Культтовары» стоит мальчишка в нахлобученной шапке – ушанке. Это я. Стою, стараясь не двигаться, а коллега по кружку держит выдержку через тросик, чтобы не дрожала рука. Весь тон снимка показывает, что на улице холодно. Но искусство требует жертв,  и я терпеливо стою, стараясь не шевелиться.
 Какие возбужденные мы возвращались в дом пионеров. Забывали о времени,  и Сергею Сергеевичу приходилось  буквально выпроваживать нас домой.
«Его судьба интересна не только как учителя фотографии, но и как человека, который внес большой вклад в краеведение города. Фоторепортажи Михалина С.С. рассказывали о жителях Кинешмы, мероприятиях. Он любил панорамную, архитектурную съемку, оставил точные изображения ныне исчезнувших зданий и памятников, и всегда был неравнодушным человеком с пытливым умом». – отмечает дочь.
Кружковцы умело справлялись с экспозицией сьемки, научились без фотоэкспонометра определять выдержку и диафрагму. Мастерски проявляли пленку. Наступил момент печатания снимков. Сергей Сергеевич раздал нам приготовленные негативы,  и мы сели за фотоувеличители. Мне достался «Ленинград».  Я никогда не печатал фотоснимки, посему растерялся, но Михалин быстро вывел меня из ступора.
 – Один, два, три-  выключай- скомандовал он и быстро сунул лист фотобумаги в проявитель. О чудо! На снимке выплывало изображение. Вначале оно было мутным нечетким, но химическая реакция продолжалась и снимок становился все контрастнее.
 –Стоп - раздался откуда-то голос Михалина -бери листок...да не пальцами,...пинцетом...- вот же он. Скорее, а то передержишь... Быстро окунаю фотографию в промывочную куветку, затем – в закрепитель.
 –Подожди -сказал МихалинС.С, заметив, что я приготовился взять еще листок. Он подождал, когда все справятся со своим первым снимком, посмотрев  каждого. После чего скомандовал, чтобы убрали фотобумагу,  и включил свет. Мы, жмурясь от света, смотрели на него.
 –Так, - произнес Михалин: - разберем ошибки. Далее пошли разборки по технике печатания, проявления и закрепления фотобумаги. Какой я гордый привез домой свои первые снимки, которые были не только высушены, но и отглянцованы. Дальше – больше. Освоены такие приемы как  выбор фотобумаги для более полного отражения снимка. Создание тона для снимка, использование виньеток для декорации. Всеми этими, теперь уже такими милыми и немного наивными приемами, обучал нас наш руководитель. Я благодарен своей матери, которая собирали мои первые снимки и, несмотря на мои возражения, вклеивала их в альбом. Они и сейчас при мне, ровесники моего детства.
  Наступившая распутица охладила мой пыл ездить на автобусе в центр города с нашей окраины. Автобусы были переполнены, люди – злые, так как стояли на  остановке, где не было даже навеса. Вместить желающих ехать автобус был с просто не в силах. Куда уж там сесть мальчишке.  Пропустив занятия несколько раз,  я с горечью сказал Михалину С.С. о невозможности поездок. Он все понял и сказал, что не будет  вычеркивать меня из списка кружка,  и  надеется увидеть меня снова, как только возобновится нормальное движение. –
-Будешь в городе, заходи в любое время- напутствовал меня Сергей Сергеевич. Он прекрасно понимал душу мальчишки, прикипевшего к фотоделу.
Но встретиться  не пришлось, и ниточка оборвалась. Вернее, не оборвалась, а прервалась, если прошло полвека, а я вспоминаю с теплотой человека, открывшего мне мир фотографии. Мало этого, я так и остался приверженцем черно-белого  фото и на дух не переношу цифровые мыльницы. Всегда был уверен, да и сейчас  считаю, что фотография,  это искусство, мастерство, наконец. И тут  повальное «фотканье».
«В 2016 году отцу исполнилось бы 90 лет… Сложно переоценить его вклад в историю нашего любимого города. Работы Сергея Сергеевича вызывают интерес к истории родного края и сохранению его культурного богатства. Шли годы. Совершенствовались технические средства в фотографии, но если вы хотите совершить путешествие во времени, вспомнить ритм жизни советской эпохи, смотрите черно-белые работы моего отца». –Заканчивает свою статью Елена Сергеевна. Сложно что –либо добавить о Сергее Сергеевиче. Я  видел его фотографии в местной газете «Приволжская правда», в которой он работал корреспондентом. Тематика  снимков была разная. Но всегда  со снимков на вас смотрели люди труда. И дело не в том, что в советское время царила идеология рабочего человека, просто мастер знал свое дело.
Я остался один на один со своей испытанной «Сменой».  Я  вспоминал фотоаппараты  «ФЭД» и «Зоркий», которыми пользовался в кружке. Но... увы. Какое-то время я  фотографировал, отчаянно экспериментируя с  химикатами.  Но у меня не было фотоувеличителя. Если проявить пленку в домашних условиях я еще мог ( хотя это заслуживает отдельного повествования, ибо в нашем старом доме не было водопровода и промывать пленку приходилось бежать на колонку. Ладно –летом, а когда - зима...).
 Но мне крупно повезло. В клубе фабрики № 2 открылся фотокружок. Для пацанов округи это была сенсация, так как таких «счастливчиков», как я, имеющих собственные фотоаппараты, были единицы. И второе, что немало важно, можно было не ездить в город.
Клуб прядильно-ткацкой фабрики № 2. Он и сейчас у меня в глазах. Бывшая  дача  фабриканта Севрюгова П.Ф., он служил верой и правдой не одному поколению детей пролетариата. Туда бегала в танцевальный кружок моя мама, а это было до войны. Ее родной брат, мой дядя Петя, маленько не взорвал подвал клуба, усовершенствуясь в  практических занятиях по химии. Как говорила мать, только чудо спасло его от репрессий, так как рванул он свое устройство как раз где-то в тридцатые годы. А возраст позволял ему загреметь туда, куда я поехал после распределения университета. Это заполярье. Там бы он свою любовь к химии как раз применил на строительстве апатито –нефелинового комбината. Мой двоюродный брат пропадал в кружке судомоделизма. Увлекся моделями судов так, что были забыты школа, сомнительная кампания возле казармы. Домой он приходил только спать.
Так что много было связано с этим клубом. И сейчас, когда ветры перемен, пущенные беспринципными политиками, обрушили социальную сферу текстильного края, я с горечью смотрю на сайте Кинешмы, как разваливается теперь уже бывший клуб. Даже заказные борзописцы, призванные за бутерброд с тоненьким слоем масла прославлять нынешнюю демократическую власть, и то вынуждены замолчать, видя как исчезает  не «идеологический очаг для подрастающего поколения», а прекрасный памятник архитектуры девятнадцатого века. Грустно.
Но мне повезло. На улице шли уверенные, не жирные, но сносные для проживания шестидесятые годы. 
Узнав о открытии кружка я мигом наладился в клуб. Но меня ждало разочарование. Слухи дошли до меня поздно, и кружок был забит под завязку. Руководитель кружка (позднее я узнаю, что это был С.Н.Невский) мягко отказал мне и посоветовал навещать, может, появятся вакансии. Я ушел огорченный неудачей. Дома  рассказал свою историю матери. Она выслушала и спросила, кто руководитель фотокружка. Я, конечно, в расстройстве чувств, не удосужился узнать руководителя. На другой день меня ждал приятный сюрприз: матушка пришла с работы и с порога заявила, что завтра я могу идти  в фотокружок. На мой недоуменный взгляд, она пояснила, что руководителем фотокружка является Станислав Николаевич Невский, ее сосед по дому, приятель по довоенному детству, друг и партнер по танцам после войны и так далее и так далее. Матушка была очень довольная собой. Оказывается, когда руководитель фотокружка стал обьяснять причины моего непринятия в силу перегрузки, то она деловито поинтересовалась, давно ли он не получал  крапивой по общеизвестному месту. В трубке раздалось молчание, затем недоуменный вопрос, кто это звонит. Матушка, дама веселая, и попросила его угадать с первого раза. Руководитель понял, что его разыгрывают свои и попросил дополнительные разьяснения, на что мать уточнила, что крапивы ему наталкивали в штаны девицы постарше его, чтобы не подглядывал за ними, когда они купались вечером на Волге  без купальников. 
- Крапиву? В штаны! - Воскликнул Невский после минутного замешательства - могли затолкать соседки по подьезду: Баскакова и Разроева. 
 -Так ты ребенка моего видел? – поинтересовалась матушка.
-Боже мой! – Воскликнул Невский.- Ну как я не понял. Все крутилось в голове кого напоминает этот белобрысый мальчишка. Так это твой сын! –Роднее не придумать -заявила матушка. Нужно ли говорить, что на другой день я был принят в фотокружок, а вчерашние соседи – друзья нашли друг друга.
Фотокружок располагался в подвале клуба. История усадьбы длинная и требует своего изучения. Только хочу сразу же сказать, что власть рабочих и крестьян не довела здание то «ручки» как это хочется видеть  «демократическим глазом». Сейчас это здание,  навряд ли, можно восстановить.  Да и не кому. У нас в стране пока не родилась социально ориентированная буржуазия, а «назначенные быть миллионерами»  первым «всенародно» избранным  президентом,  чужды такого понятия как «социальная ответственность. Не доросли они до такого.  Но, повторяю, это отдельная история.  В мое время усадьба была вполне в пристойном состоянии. Там функционировала танцевальная студия, духовой кружок, библиотека. В подвале работал спортзал и два кружка: фотокружок и судомоделизма.
Фотокружку клуба  было далеко до фотокружка Дома пионеров города. Но он был рядом, наш клуб, ибо все рабочие поселки располагались вокруг кормилицы: фабрики, и добраться до клуба проблемы не составляло.
Наш руководитель, Станислав Николаевич Невский. Он родился  и жил рядом с фабрикой в управленческом доме, в котором  родилась в 1925 году и моя мама. Ее отец, Егор Тихонович Баскаков, был заместителем директора – начальником прядильного цеха фабрики. Так что они долго  были соседями.   Потом Баскакова Нина вышла замуж и выехала  из этого дома, А Невский по – прежнему там жил.
Можно многое  вспомнить о фотокружке. Мы не ограничивались только фотоработами, а изучали родной край: обьездили все окраины на велосипедах, ходили в лодочные походы. Стояли на руинах усадьбы «Студеные ключи», исследовали усадьбу-музей Островского  «Щелыково». Невский рассказывал нам о этих усадьбах, о людях, которые там жили. Кто приезжал к ним отдыхать на лето. Человек он был увлекающийся, столько знал, чего мы не слышали от преподавателей школы.  В этом он  был похож на Михалина Сергея Сергеевича. Такая же одержимость познать новое, остановить мгновение, щелкнув затвором обьектива.
Невский приучил нас не проходить мимо старых фотоальбомов, наборов открыток, выставленных в музее,  или  в комиссионном магазине. Не гнушаться подобрать их и на мусорной куче. Шли шестидесятые годы. На наш, богом забытый поселок, надвигались новостройки. Это были незамысловатые пятиэтажки, в которые Н.С.Хрущев  расселял жителей бараков, казарм и многоквартирных коммуналок. Народ с радостью переселялся из опостылевшего жилья. В то время хрущевки никто не мог назвать «хрущобами». Люди были счастливы и, чего греха таить, выбрасывали свое имущество, чтобы заехать в новое жилье свободными от старого быта. Вот и возникали залежи на свалках из старых журналов «Огонек», «Работница» и,..было и такое…старых потертых бархатных альбомов. Я и сейчас вижу старые добротные фотографии дореволюционных, довоенных лет. Строгие, застывшие по приказу фотографа, люди, казалось, недоуменно смотрят на тебя с немым вопросом: - Как? Почему нас выбросили! Неужели новое жилье отшибло память у людей!  Да, такое было. Мы приносили брошенные альбомы в фотокружок и рассматривали их.  Невский С.С. комментировал интересные сюжеты, тем самым    приучал нас  интересоваться родным краем  от дореволюционного периода до нашего времени.
Что может быть пленительнее старых фото?  Неподвижные лица дам в платьях с тюрнюрами. Им подстать мужчины в непривычных костюмах, одеваемых по великим престольным праздникам. Они будят  в нас мучительные мысли: как сложились их судьбы? Напрасно мы  вглядывались  в фотографии, пытаясь найти на них блики счастливой  судьбы  или трагической…   Кто они, пленники черно- белой  фотографии, приклеенной на добротную картонку с тисненым вензелем владельца фотографии. Нам  это уже не узнать…  Можно лишь придумать себе историю про мужественных и благородных людей  и поверить в нее.
В фото кружок я проходил до окончания школы.  Затем было речное училище. И снова видавший виды фотоаппарат «Смена-2»  сопровождал меня по практикам. Затем, после платной практики, я стал обладателем великолепного в те времена ( 1971 год) фотоаппарата «Зенит-В». Проездом в Москве, ради любопытства, я зашел в ЦУМ, что возле Большого театра и наткнулся в конец очереди, спускающийся с этажа. Каково было мое удивление, когда я узнал, что стояли …за фотоаппаратами «Зенит-В». Это были первые советские зеркалки. Нужно ли говорить, что узнав  цену, я, сосчитав в уме свои доходы, встал в конец очереди и терпеливо дожидался появления прилавка.
Я, когда стою возле  стендов с современной фотоаппаратурой, вспоминаю  серую унылую очередь, мимо которой спускались счастливые обладатели покупки. Некоторые держали две коробки. Тогда из очереди раздавался истеричный крик: - давайте в руки только один фотоаппарат! Наиболее нервные шли вперед и устанавливали там рабоче-крестьянский контроль. Да, было такое, люди стояли в очередь за фотоаппаратами. Мне хватило. Я долго стоял на улице и не верил своему счастью, что у меня в руках  настоящий фотоаппарат, да еще зеркальный. Нужно ли говорить, что приехав домой, я первым делом пошел в клуб и показал покупку. Был очень удивлен, что Станислав Николаевич прослезился, узнав, что я купил фотоаппарат на деньги, заработанные  на практике. Старая, заслуженная  «Смена»  заняла почетное место на полке шкафа.  Больше двадцати лет  «Зенит-В» сопровождал хозяина по жизни. Вместе со мной пережил службу  в ВМФ ( военно-морской флот СССР, кто не знает), запечатлевал  высотное здание МГУ имени Ломоносова, где я учился. Прошел картошку, строй отряды. Он стал таким же затертым, как и верная «Смена», но этой неказистостью он был для меня только дороже. Сколько раз мне предлагали продать его!  Но продать этот фотоаппарат было равносильно предательству друга. Но наступили дни перемен. Рынок наводнили «мыльницы». Я их мужественно пережил, фотографируя «Зенитом» и сверяя выдержку и диафрагму старым допотопным фотоэкспонометром «Ленинград». Демонстративно проявлял и печатал снимки сам, хотя уже каждый магазин имел свою лабораторию.  Понял, что время пленочных фотоаппаратов ушло безвозвратно, я  смирился с велением времени. С грустью  я убирал все свою, накопленную годами фотолабораторию в коробки. Каждая имела для меня свою ценность,  начиная от фотобачка и заканчивая фотоувеличителем и глянцевателем. Сотни коробочек с негативами я убрал в большую коробку с недоуменной мыслью, что неужели они мне больше не потребуются. Слава Богу, я ошибся. Когда появились сканеры, то я был один из первых, кто  купил этот прибор и через компьютер стал восстанавливать архив.  Изредка, в кладовой я натыкался на коробки с фотоинвентарем, грустно водил по ими рукой и понимал, что все, кончено. Уже в столе лежала капсула с  дискетками, на которых убрался весь мой многолетний архив. Благодаря разрешению сканера  я «вытащил» массу, казалось бы, безнадежных снимков и  на меня глянули знакомые лица прошлого.
Помог случай. Мой приятель, давнишний коллекционер, с которым у меня были  замечательные отношения,  обратился ко мне с просьбой продать весь мой реквизит. Его знакомый владелец фотомагазина в норвежском городе Киркенесе затеял оформление витрины в советском стиле. Нужно ли говорить, что все мои коробки были погружены в импортную машину и уехали в Норвегию. Долго бородатый норвежец тряс мне руку и благодарил. А я смотрел вслед машине и чувствовал, что от меня оторвалось что-то родное, но ставшее в силу веления времени, ненужным.  А  «Смена-2» по-прежнему стоит на полке в шкафу, где сосредоточились  теперь уже раритетные вещи.
Вспоминаю 20 летие победы Великой Отечественной войны. Этот праздник  снова стал народным и нерабочим днем после длительного периода.  Перед двадцатилетием развернулась кампания по увековечиванию павших на полях сражений. Предприятия у проходных ставили памятники и обелиски с фамилиями работников, которые не вернулись на родное производство.  Со стендов «Они сражались за Родину» смотрели фотографии участников великой Отечественной войны. Мы, члены кружка, были непосредственными участниками увековечивания памяти. Вместе с Невским С.Н. ходили по цехам и изыскивали  ветеранов.  Они  буквально прятались от  назойливой братии с фотоаппаратами. Тщательно перефотографировали фронтовые снимки, которые участники войны  давали нам под честное слово.
И самая высшая похвала: руководство прядильно-ткацкой фабрики пригласило нас, членов фотокружка,  на торжественное заседание, посвященное празднованию 20-летия Победы.  Директор фабрики отметил, что работа по формированию стендов Памяти, книг «Боевой и трудовой славы  фабрики» была бы затруднительной без нашей помощи. Мы стояли, фабричная  поселковая шантропа, приодетая по такому случаю заботливыми мамами,  и наши уши пылали как пионерские галстуки, которые в этот день мы одели с удовольствием.
Как это было давно. Пятьдесят лет прошло с такого момента. Через месяц -70- летие Победы. Нет тех, кого мы терзали перед фотоаппаратами и морили самодельными юпитерами для полноты освещения. Никого нет, страны нет. Хорошо хоть от праздника не отказываемся, как отказались от страны, которой должны быть благодарными.
Мы стали   бездушными. Проходим мимо великолепных фотоальбомов фотографов прошлого. Вспомните, старшее поколение, как быстро выстраивалась очередь, если продавали фот альбомы  фотографов Евгения  Халдея, Дмитрия Бальтерманца , Виктора  Кононова.
Я  беру с полки фотоальбом Евгения Халдея  «От Мурманска до Берлина». Мурманское издательство- 1984 год. Страна готовится отметить сороколетие Победы. Открываю книгу. Предисловие К. Симонова.  Я в это время жил и работал в Мурманске. Советское Заполярье, как и вся страна, хлебнула лиха сполна. Но мне, кажется, что на Кольском полуострове лиха было все-таки больше. По числу упавших бомб и степени разрушения Мурманск уступил печальную пальму первенства только Сталинграду. Города просто не было. И в тоже время границу на Севере гитлеровцы перейти не смогли. Не смогли откормленные эдельвейсы ( австрийские стрелки, переброшенные из Греции) взять высоты полуострова Гранитный и хребты Муста-Тунтури и осели в глубокой осаде у реки западная Лица. Эти места святые для каждого мурманчанина и жителя Кольского полуострова. В результате немецких бомбардировок было уничтожено три четверти городских построек.  В один день 360 тысяч зажигательных бомб фашисты сбросили на Мурманск. И от города практически ничего не осталось — только пепелище и печные трубы. 
Евгений Халдей Халдей вспоминал, как он  стоял и снимал эту жуткую картину. Мимо него шла   женщина. Подошла к нему и сказала : «Ну, что же ты, сынок, снимаешь наш позор, нашу беду? Лучше фашистов скорее бейте, тогда и будешь снимать». Это был 41-й год. Фотограф крепко запомнил слова старушки. И в 1945 году  у  Халдея появилась  похожая фотография:  в Берлине на развалинах  домов копошатся  немецкие старушки. Жестокая правда войны.
Все это смог запечатлеть и оставить потомкам  фотограф Евгений Халдей. Эта фамилия была для меня не нова. Еще в далеком,  1965 году, мы  сами видели  на страницах газет и журналов фотографии «Знамя над  рейхстагом» и «Обьявление начала войны». Подписаны они были «Евгений Халдей». Кто он,  задавались мы вопросом. Приручил нас все- таки Невский С.Н. не быть безразличными к этим, подчас незаметным, мастерам фотообьектива. Довольно улыбаясь, он рассказал нам о  великом фотомастере, к сожалению, пребывающему в безызвестности. В  1949 году он был уволен из «Фотохроники ТАСС»  в  Москве, где работал с 1936 года, по знаменитому «пятому пункту». Долгое время он не мог устроиться на работу ни  в  одно издание и  в  1950 году написал письмо  в  ЦК. На запрос  главного идеолога партии Суслова  в  соответствующие органы: «Где можно использовать Евгения Халдея?», был дан ответ: « В  качестве фотографа – нецелесообразно». А  в  1970 году он был уволен снова.  На этот раз из «Правды», снова по «еврейской статье». Как видите, это типичный «маршрут» для евреев советской эпохи.
 Мы тогда еще не понимали такого течения в стране как «антисеметизм». Откуда Невский С.Н.  нашел информацию о фотографе,  для меня до сих пор загадка. Потом все забылось. Вспомнил я о Евгении Халдее уже в Мурманске, рассматривая только что купленный фотоальбом. Перелистываю страницы. Вот на корабле отряд морских пехотинцев Северного Флота.  Очевидно,  снимок сделан перед высадкой десанта на п-ове Рыбачий или Средний. Следующий кадр – еще одна славная страница войны в Заполярье – сражение на море.  дальше  – разведчики в маскхалатах.  Артиллеристы... 
Тогда, в 1984 году,  советский народ еще не знал, что скоро на экранах появится велеречивый дядька с чудовищным акцентом жителя южно русских губерний и понесет…Что он нес, теперь понятно…  В то время идеологи разрушения не рискнули бы  «катать» мастера фотообьектива только за то, что всплыла история, что Халдей не заметил и сфотографировал сержанта, укрепляющего флаг над рейхстагом, а у него на руке…трое часов.  Но пришло время хулить все. Досталось и памяти Халдея, который в то время жил тихо и незаметно, работая в  газете «Советская культура», откуда  и уволился на пенсию. Халдей трудился в безвестности большую часть своей жизни. Последние годы, до 1997-го, коротал в  московской квартирке на скромную пенсию. Его маленькая квартира превратилась в фотолабораторию и место сбора для коллег. Он продолжал заниматься фотографией, любимым делом, которому отдал 65 лет своей жизни, даже тогда, когда не мог точно навести резкость на увеличителе без помощи учеников. Евгений Халдей скончался 7 октября 1997 года. До  этого печального события были тридцатилетие, сорокалетие и пятидесятилетие Победы. И всюду на нас смотрели плакаты с водружением флага над рейхстагом. 
Историческая справедливость восстановилась лишь в 1995 году, за два года до смерти Евгения Халдея. В этом году на фестивале фотожурналистики в Перпиньяне (Франция) Халдея чествовали наравне с другим мэтром военной фотографии, американцем Джо Розенталем, а особым указом французского президента фотографу было присвоено звание рыцаря ордена искусств и литературы. Там же, в Перпиньяне состоялась встреча Евгения Халдея с Марком Гроссе. В то время директор фотошколы Icart-Photo, не раз входивший в состав жюри знаменитого фотоконкурса World Press Photo, Марк Гроссе уже писал о Евгении Халдее свою монографию, которая вскоре вышла под названием «Халдей. Художник из Советского Союза». К великому сожалению она не переведена на русский.
А потом будет выставка в Берлине. Более 200 его работ показывалось  в самом значительном – имени Мартина Гропиуса – выставочном зале Берлина.
  Выставка черно-белой фотографии Евгения Халдея. Знаменитого российского фотографа, подарившего родине и Сталину фотографию солдата, водружающего советское знамя над Рейхстагом. При входе налево – целая стена посвящена знаменитой фотографии начала мая 1945 года. Вернее, ее ретушированию. Известно, что Халдей прибавил к оригинальному фото клубящееся облако дыма и закрасил вторые часы на правой руке офицера, стоящего у ног знаменосца. Для немцев – важная деталь. Хоть немного оправдания собственной исторической ошибке. Русские пришли в Берлин, чтобы грабить, – можно часто услышать от старожилов на территории бывшего Западного Берлина  от патриотично настроенной молодежи. Вот и трофейные часы – знак алчности «освободителей». Поэтому ретушь описывается подробно: рядом с оригиналом – три фотографии – три стадии ретуширования.  Что сделаешь? Ровным счетом ничего. Каждому времени свое выставочное настроение. Выставку Халдея  можно  было не начинать так.
После смерти Евгения Халдея Григорию Навричевскому, другу и единомышленнику фотографа,  передали легендарный фотоаппарат великого мастера. Фотопленка в фотоаппарате осталась не отснятой до конца.
Не будучи пафосными, военные фотографии Халдея вызывают бурю чувств. В его портреты – будь то советские солдаты или Гиммлер на Нюрнбергском процессе – хочется всматриваться снова и снова. Неуловимость зла и добра? Демонизм страсти и спокойствие от сознания выполняемого долга? Как смогли нехитрая фронтовая лейка и дешевая желатиновая пленка передать глубинные чувства? Как удавалось Халдею своими простыми фотографиями вести зрителя к философским размышлениям?  Ответ прост,  фотограф обязан   черно-белой фотопленке, которая не допускала бездумного щелканья, а требовала мастерства и тщательного подхода к процессу сьемки. Все это в прошлом, как и многое другое.
…На семидесятиление Победы о Евгении Халдее СМИ не вспомнила. О фотографе Бальтерманце – один раз вскользь. Хотя их снимки тиражировались везде. Что здесь скажешь, другая эпоха, другие герои.
Да и парад Победы преследовал  совсем другие цели. Нужно было снова стучать солдатскими, правда, теперь уже ботинками, по брусчатке Красной площади. Кричать на весь мир, что мы снова непобедимы, что всему миру устроим «Кузькину мать»… А где ветераны, спросите? Да, конечно же,  на трибуне. Те, которые доехали. Посчитайте, сколько им лет, если последний военный призыв был 1927 года рождения. Спасибо маршалу Жукову, который не пустил своим приказом этих пацанов на фронт. Большинство из них проучилось до дня Победы в учебных отрядах, чтобы потом  служить лет пять-шесть уже в мирное время. Им   без малого девяносто лет. Может быть, лучше собрать оставшихся в живых фронтовиков  во всех регионах, отправить в хороший загородный санаторий и дать им отдых, хорошее питание, подлечить. Пусть люди пообщается в кругу равных, посмотрят свои фильмы. Ну зачем из людей делать марионеток. Я прикинул: моему отцу было бы сто лет. Он  не дожил до столь «радостной минуты», чтобы его возили в полуторке военных лет по площади. Матери исполнилось бы девяносто…Маловероятно, чтобы дожила. Но я что-то сомневаюсь, чтобы она этакой накрашенной бодрячкой поехала на сей маскарад. Скорее всего, села бы со своими товарками, с которыми делила всю забубенную фронтовую житуху, выпили бы они по стопочке, сказав, что было, то было. Давайте жить дальше, сколько Бог даст.
Снова, и снова рассматривали бы свои фотографии боевой юности, послевоенной молодости. Гордились бы своими детьми, внуками. И ходили бы по кругу, становившемуся год от года все меньше, старые вытертые временем черно-белые фото, немые свидетели их жизни.



 














Рецензии