Кордон Каверинский

                Записные флешки
                (Предисловие)

   В прошлом веке, когда мир ещё не знал о существовании цифровой техники, люди записывали свои мысли на бумаге.
Перьевые ручки считались правильными и полезными. Шариковые были запрещены, так как уродовали не только почерк, но и душу советского человека. Обладателей перьевых ручек можно было узнать по чернильным пятнам на большом, указательном и среднем пальцах правой руки. Кисти владельцев дефицитного канцелярского чуда конца шестидесятых были подозрительно чисты…

— Класс! Вынули руки из карманов, выставили руки вперёд  и показываем дежурным…
— Григорий Антонович! У Светки руки чистые!
— Так… Несём сюда ручку!
— Не отдам! Мне её мама из Москвы привезла!
— Несём сюда ручку, я сказал!

…Я иду по ряду к кафедре учителя. Несу маленькое шариковое четырёхцветное чудо, которое так удобно лежит в руке и не пачкает тетрадей..

— Быстрее, не задерживаем класс! — на лице Григория Антоновича хищная улыбка. Он представляет себе, как покажет мою чудесную ручку в учительской. Как, щёгольски перещёлкнув цвета,он напишет в мой дневник: «Опять разговаривала на уроке! Родители! Примите меры!»

Я уже вижу протянутую руку учителя почти у самого лица, и,сама не понимая, что делаю, переламываю объект своей гордости пополам. «Хрясть!» — изуродованное тело ручки топорщится разноцветными стержнями, как иглами. Или нет, — как кровеносными сосудами. Мне подарили её совсем-совсем недавно, и только вчера я спрашивала у родителей — на сколько букв мне её хватит. Мама
сказала, что я смогу написать ею много хороших и добрых слов…


Не веря в то, что произошло, учитель пытается соединить, починить, прижать обломки друг другу… Вернуть! Вожделенный!Предмет!…:
— Как?! — Григорий Антонович орёт и брызжет мне в лицо неприятной слюной. — В угол! С родителями! Вон!.

…Как давно это было…
Довольно быстро отстучало время механических печатных машинок, совсем недолго продержались их электрические сёстры… И вот уже — компьютеры, лЭптопы, ноутбуки… Всё больше мыслей и чувств оседает на ячейках флэш-памяти… И теперь, вместе с ворохом бумажных воспоминаний, в моём столе лежат разномастные флешки, на них — то, что мне хочется помнить. То,что было бы глупо забыть или испортить, пытаясь восстановить по памяти. Обстоятельства «времени, места, образа действий»… событий моей жизни…


                Разговор с другом

                Война и голод, растянувшийся на век.
                На век семьи простого человека.
                Того, чей внук идёт в театр, в аптеку,
                Берёт кредит, но слово «ипотека»
                Звучит, увы, уже не для него,
                А он ещё не видел ничего.


— Ты думаешь, это будет кому-нибудь интересно?
— Думаю, да.
— Ох, ты так уверена…
— Знаешь, я уже давно убедилась, что никакие легальные способы высечь из человеческой Души хорошие эмоции, не запрещены!
— Разве то, о чём рассказываешь ты, — хорошее? Разве это не
о плохом? Разве это всё — о правильном?

— Да как тебе сказать… Не всё правильно, но всё — правда.
Моя правда о том, как моя маленькая семья пережила первые три года двадцать первого века.
— Хватит ныть. Можно подумать, вам одним было плохо,а всем остальным — хорошо.
— Я не ною!
— Ноешь! И жалуешься! Строишь из себя невинную жертву обстоятельств.
— Да нет же! Ты всё не так понимаешь!
— А как? Как ещё я могу тебя понять?
— Вот послушай! Мне не нравится, если люди отказываются от своих и чужих воспоминаний. Они, словно звёзды из стихов Маяковского, — кому-то нужны.

  Я помню о том, что мой отец был контужен во время бомбёжки,и голодал в Вильнюсе. Папа здорово болтал на литовском, и пел в костёле. Он учился в одном классе с братьями Майоровыми и Эдуардом Марцевичем. На большой перемене в гимназии, мальчишки получали кусочек хлеба, размером со спичечную коробку. Сверху им клали чайную ложку мятой картошки. (Не путать это несолёное серое месиво с пюре, которое делают на молоке и со сливочным маслом!) По дороге домой мой папа ловил голубей, которых потом ел. Ну, пока было кого ловить, конечно… А ещё, — я знаю по рассказам отца,как радостная бабка привела в дом с рынка козу, которую продал ей дородный литовец. Коза, уверил продавец, должна со дня на день родить. В блаженном ожидании молока и козлёнка, семья провела весь день, и заснула чуть ли не с пенкой вожделенного молока на устах…
Но с утренней прогулки по местному кладбищу, почти прозрачный белоголовый мальчик привёл худую животину, едва удерживающую на весу рогатую голову. Солёная вода, которой напоили несчастное животное, недолго распирала её изнутри…

Я помню и о том, что моя мама пряталась под столом во время налётов немецких бомбардировщиков, а старшая сестра съедала её пайку хлеба, уверяя, что всё отдаст после войны.

Мамина мама столько натерпелась во время Великой Отечественной, что умерла, испугавшись, с началом войны в Афганистане.
И я, наивная дурочка, долго надоедала районному военкому просьбами отправить меня на юго-запад Азии, отомстить за бабушку…

А мой сын? Он родился в день начала войны в Чечне. «В армию не пущу!» — сказала я сразу же после того, как пришла в себя после кесарева сечения.
Но разве подозревала я, прижимая к груди тёплое беззащитное
существо, что обрекаю его на многие-многие муки этой самой мирной жизни? Разве этого я хотела?!
В конце девяностых невозможно было найти работу, за которую платили, и приходилось жить на деньги от уроков музыки, которые я давала двум мальчишкам на другом краю города, куда приходилось добираться на нескольких трамваях и автобусе. Когда я, вымотанная и несчастная, возвращалась с заработков, сын не пытался отысать в моей сумке ничего «вкусненького». Он знал, что ничего там не найдёт. Он просто прижимался крепко-крепко к моим ногам и стоял. Молча. И никогда ничего не просил…
А ведь это очень страшно, когда маленький ребёнок ничего не просит у своей мамы!
Тридцать шесть рублей в неделю, заработанные на хроматических гаммах… Их хватало на килограмм спагетти, пару бульонных кубиков, упаковку глицеринового масла, буханку хлеба, и на транспорт, чтобы попасть к следующему уроку.
Как вспомню, что продукты к новогоднему столу мы начинали собирать уже в июне…

— Ну, а причём здесь всё это?
— Я не хочу ждать очередной катастрофы, для того чтобы напомнить себе и другим о том, как важно правильно оценить каждое мгновение жизни.

— В очередной раз твердить о том, что небо голубое, а трава зелёная большого ума не надо!
— Это не так! Настоящих тем не так уж и много! Самое главное — написать так, чтобы тебя поняли!!!
— Ну, как знаешь, только не говори потом, что я тебя не предупреждала!..


                По колено в снегу

Позёмка, как мелкая рябь на море…
— Люди, которые ходят по снегу,
они уже утонули, да?


   Да… машинист электрички, вероятно, большой шутник. Проехал мимо полустанка за переезд, и мне пришлось прыгать под откос, прямо в сугроб. Попыталась сгруппироваться, но рюкзак за спиной перевесил так, что провалилась почти по шею. Снег набился под куртку, в ботинки… Пока откапывала сумки и вытряхивала из карманов снег, из кабины электровоза был слышен мат и хохот.
С Крутовского кордона на звук подъехавшей электрички вышел лесник:
— Давай помогу!
— Помоги…
Мужчина нагнулся, чтобы поднять мои сумки, потянул за ручки,поднатужился… Крякнул, но не смог оторвать их от земли. Махнул рукой и ушёл в дом.

…второй час я бреду по колено в снегу. За спиной — очень тяжёлый рюкзак. Сквозь растянутые швы, глянцево блестят буханки хлеба, банка селёдки и что-то ещё. Кончики пальцев, перетянутые плетёными пластмассовыми сумками с мукой и подсолнечным маслом, синеют. Идти так тяжело, что снег перед глазами уже давно приобрёл красноватый оттенок.
«Р-раз! Д-два!» — я пытаюсь считать шаги, повороты, кабаньи метки, но думать
во время этой изнуряющей ходьбы, немыслимо тяжело. Даже про себя…

Минут через сорок идти становится легче. Я не сразу соображаю — почему. По тропинке впереди медленно прогуливается лось.Ущербные гири его ступней так основательно приминают снег, что кажется — будто бы идёшь по ступенькам. Лось — товарищ серьёзный. Он так велик, что любой из лесных страхов гораздо меньше
его самого. А я, вымотанная безденежьем и борьбой за существование — не конкурент хозяину леса… Но и свою добычу — хлеб для ребёнка, я ему так просто не отдам. Наспех прикидываю тактику встречи с лосем. Зарыться лицом в снег, или бросить под стройные безразмерные ноги великана буханку? «Но ведь тогда этот гад будет стоять тут же каждую среду, в ожидании подачки! Я его не
прокормлю…»
Лось оказался гуманнее кондуктора электрички, не стал отбирать последнее, а тихо и великодушно исчез с моего пути.

С каждым шагом ноги всё тяжелее и тяжелее. Такое ощущение,что идёшь по поверхности, залитой смолой. Очень хочется бросить поклажу в снег, и уйти налегке. Но как тут уйдёшь, если в самой глуши заповедного леса стоит дом, а в доме — маленький сын, который просит по вечерам: «Мамочка! Если у нас есть хлеб, и если у нас есть подсолнечное масло, дай мне, пожалуйста, хлеб с солем
и маслом…»
Да, он так и говорит, этот маленький умный человек: «С сОлем.»
Хотя ему только пять, он уже прочёл и передумал гораздо больше иного взрослого.
Ну вот, ещё один поворот, и становится видна осина с нереально толстой талией. Дерево так устало стоять, что в полу хмельном забытьи привалилось к соседнему дубу, норовя упасть не то что при первом порыве ветра, но просто, от лишнего взгляда.
«Господи! Спаси меня и помилуй!» — бормочу я каждый раз, когда про-
хожу мимо.
Одно хорошо, — от этой осины до кордона всего один километр. Значит — почти дошла. В очередной раз.

                Секреты гнилого пня

Серьёзность или несерьёзность наших деяний
познаются с течением реки времени.
Всё лишнее прибивается к берегу, все важное
наполняет глубины океана нашего бытия.

   Обычно, когда я пересекаю покосившийся ведьмин (осиновый)рубеж, идти становится немного легче. Я предвкушаю встречу с моей маленькой семьёй. Надеюсь, что увижу радость в их глазах.Простую радость от вкусного батона, от лишнего (!) кусочка колбасы, от карамельки… Но я уже не так наивна, как шесть лет назад. И в отверстии ближайшего к кордону пня, я прячу бутылку водки,
и небольшой свёрток с едой. А лишь потом направляюсь к дому.
Открываю дверь и вхожу. Навстречу выбегает сыночек и выходит муж. Сын беленький, с ровным красивым личиком. Большие умные глазки сияют от радости и блестят от голода. Супругу 30 лет, он высок и худощав. Как молодой волк, кидается на содержимое сумок, и старается съесть то, что повкуснее. Вкусного очень мало: граммов двести сыра, колечко дешёвой колбасы.
Бульонные кубики, спагетти и подсолнечное масло, — вот и всё,что остаётся на столе. Сын маленький, быстро жевать не умеет,и не поспевает за папашей. Стараясь скрыть потоки слёз, я отворачиваюсь. Остановить молодого самца я не успеваю, да и боюсь.У него тяжёлая рука.

Мысленно бьюсь головой о стену, хочу выть и кричать… Но молчу. Сыночек прижимается ко мне, я увлекаю его на улицу и веду к уже знакомому полому пню. Достаю припрятанный кусочек сыра, колбасы, шоколадку, и протягиваю ему. Сама же, открываю водку, и пью прямо из бутылки. Садимся в снег подле нашего
тайника, и наблюдаем как острые вершины деревьев обкусывают вечерний свет. На блюдце видимого нам неба, с каждой минутой становится всё меньше и меньше розового… И первая звезда ведёт за собой своих гламурных соседок… И глядя на всё это далёкое непостижимое великолепие, я думаю: «Как?! Как и зачем я оказалась здесь!?»
Волчий вой неожиданно прерывает мои мысли. Как необычно и красиво звучат слова его лесной песни. Созвучно моему безмолвному человеческому вою. Мы с сыном дружно вздыхаем, берёмся за руки, и идём в дом.

Сытый муж и отец готов к скандалу. Странный народ, эти бабы. Вот
говорят, — «лишь бы не пил!» Но мой-то как раз и не пьёт. А жить
с ним — невыносимо тяжело.
— Опять напилась? — грозно вопрошает супруг.
Любой из моих ответов вызывает приступ ярости. Сыночек уходит в другую комнату — читать Большую Советскую Энциклопедию, нервно расшатывая себе молочные зубки. А мы расшатываем нервы себе…


                Покинув городской уют…

Гадая на кофейной гуще,
Вы стимулируете
производство кофе…

   Для того, чтобы понять, что наступает весна, нам не надо заглядывать в календарь. Мы — служащие СКФМ. Станции фонового мониторинга Гидрометеослужбы. Фиксируем уровень осадков,направление ветра, давление. Раз в неделю, по средам, я отношу образцы дождя и снега на ближайшую железнодорожную станцию,
чтобы передать их начальнику отделения. Зарплата на двоих смехотворно мала — 660 рублей в месяц.
Когда мы съезжали с городской квартиры, мои родители, в качестве отступных, оплатили нам кое-какие приобретения: три мешка картошки, мешок моркови, мешок лука, три мешка комбикорма,шесть кур и козу. Благодаря этому мы — счастливые обладатели хозяйства, в котором бравый Пётр Петрович руководит шестью ку-
рами и козой. Зорька — крутобокая и внушительная, как из детской бодалки о «козе рогатой…» Бывший хозяин козы сообщил о том,что она скоро станет мамой, и порадует нас молочком. «На свете всё на всё похоже…» Козлёнка и молочка мы наивно ждали ровно год, пока не догадались прикупить козочку и козлика, чтобы увеличить шансы немыслимо поздороветь от жирного козьего молока.
Наши куры — это вообще, отдельная песня. Они давали по яйцу в день. Не все разом, а именно так — шесть кур выдавали «на гора» всего одно яйцо. Но нравом обладали воистину бойким. Забежавшую к ним под насест крысу, куры съедали с немыслимой скоростью и жестокостью. Колорадские жуки облетали наш просторный
огород не ближе, чем виноградниками Франции. Потому что всё, что проползало, пролетало или пробегало в зоне их досягаемости, заканчивало свой путь в морщинистых желудках общительных наседок.
Куры отзывались на имена, были весьма дружелюбны и… сострадательны. В день моего рождения, когда есть было, по-обыкновению, совершенно нечего, я расплакалась, стоя посреди курятника: «Курочки! Милые! Ну что же вы!? Ну, хоть одно яичко…»
Шмыгнув носом и утерев щеки, я побрела обозревать пустой майский огород. А спустя некоторое время услышала надрывные хоровые старания обитателей курятника. Через несколько минут моя любимица Серенькая курица выбежала во двор, и позвала забирать подарки, — шесть яичек, одно к одному. Одно другого теплее и краше… Милые вы мои птички…

Курица не птица? Кто выплюнул это нелепое оскорбление? Неспособность летать не то же самое, что неумение парить над суетой… даже если ты «всего лишь» курица.

                Трясогузка

Мы совершенно не боялись выпускать кур на огород, потому что, несмотря на наши титанические усилия, там мало что росло.Лесная почва весьма негостеприимна к огородным культурам, и сопротивляется любым попыткам освободить её от корней, корневищ и подземных зарослей. Грозный муж развязал войну против лесного беспредела, с топором наперевес. Он вырубал куб земли, переворачивал его,дробил молотком и принимался кромсать следующий участок. Посаженная в землю, подготовленную столь трудоёмким способом, картошка оказалась попросту погребённой. Немного порадовали огурчики и помидоры, которые зеленели наперебой, и такими же зелёными попали в маринад. Самой лучшей огородной культурой оказалась петрушка. Она гордо держалась до первых заморозков, но даже после, покрытая снегом и ледяной коростой, она держалась, как стойкий оловянный солдат. Мы выкапывали зелёные стебли из-под снега, и добавляли в макароны. Причём, Петрушка Кудрявая так невыносимо пахла копчёной колбасой… что обманутый обонянием желудок угрожал сжаться до размеров перчинки… и переварить сам себя…

Коза — не курица. Что не съест, то понадкусывает, поэтому с весны до поздней осени коза ходила вдоль забора, и питалась всем,что росло рядом. В первый сезон, пока Зорька была единственным крупным домашним животным, она не грустила от одиночества. По ночам болтала с курами, а днём перемигивалась с трясогузкой, которая с раннего утра ждала козу, сидя на заборе.

Подобная дружба обернулась для птицы не самым лучшим образом. Поначалу трясогузка, наглядно иллюстрируя своё видовое названия, потряхивала
гузкой при нашем приближении к козе, и даже перелетала на забор.
И сидела там, недовольная, пытаясь сохранить равновесие своего нового, грузного тела. А позже она перестала двигаться вовсе.
Широко расставив лапы, и вцепившись в пегую шерсть на широкой спине Зорьки, трясогузка стояла не шелохнувшись, и открывала рот, глотая насекомых с таким громогласным чавканьем, будто у неё вместо клюва выросла челюсть с многочисленными зубами.
Иногда она, как профессиональный теннисист, чуть наклоняла голову, чтобы скорректировать полёт слепня, и тот попадал точно в цель. Раздавалось громогласное: «Глык!», и кровожадное гудение прерывалось на самом интересном для него месте. Коза лениво жевала листья, и практически ухмылялась, никем не покусанная.


                Филин
— Не надо меня купать!
— Но ты же чешешься!
— Это я линяю

   Надо сказать, что оводы и слепни, курсирующие над полянами в центре нашей распрекрасной страны, это нечто особенное. В жаркую пору они летают, словно камикадзе, над твоим беззащитным телом, и выбирают место для посадки, в самом болезненном месте,и в самый неподходящий момент.

— Идёшь по двору, пытаясь что-то не расплескать?
— На тебе, — в руку, в шею!
— Не можешь отнять руки от поклажи, чтобы утереть пот со лба?
— Ха! Вот тебе, — в веко, в угол глаза, в губу!

   Когда спали командиры этих бесстрашных насекомых, было совершенно непонятно. Для того, чтобы постирать бельё, приходилось вставать в три утра, набирать в стиральную машинку воду из колодца, нагревать её кипятильником… И стирать… стирать… Стирать! И — вешать! Быстро-быстро. Пытаясь перегнать ещё сонный полёт этих мерзавцев, которые норовили укусить куда? Конечно, в подмышку.
После всей этой суматохи, так же быстро набираешь в стиральную машинку холодную чистую воду, и забегаешь в дом. Ура! На улице жара, в машинке солнце нагревает воду для вечернего омовения, а на верёвке — весёлые белоснежные паруса простынок. Никаким химикатом до, и никаким порошком после мне не удавалось добиться такого потрясающего результата! Горячая чистая вода
с большим содержанием глины и хозяйственное мыло — вот секрет невероятной чистоты моих заплаканных постелей той поры.

Вечером — непременное купание. Я поливала сыночка водой на виду у нескромно моргавших звёзд, и при поддержке филина, который ни разу не пропустил этого зрелища. Он устраивался прямо над нашими головами, на вершине столба, хлопал крыльями, чтобы мы знали, что он на месте, и можно начинать…
Теплая вода стекала по худенькой спине сына, он смеялся и звал филина:

— У-у!
— У-у! — весело отзывался сверху тот.
Я заворачивала малыша в простынку, отводила в дом и шла наслаждаться купанием сама, причём филин ни разу не смутил меня своим присутствием. Он прилетал чуть позже, когда я, успокоенная запахом вечерней земли и лёгкостью своего чисто вымытого тела, выходила на крыльцо, чтобы поговорить с ним..

— Нет, ну ты представляешь?! — возмущалась я очередной грубости любимого мужа.
— У-у! — соглашался филин, и сокрушённо крутил головой…

                Рипли

С нами в доме жила собака. Ротвейлер Рипли. Мы и эта собака — самое неудачное соседство, которое можно себе вообразить между питомцем и его хозяевами. Она не любила и игнорировала нас, мы, как могли, пытались обуздать её. В первую же ночь после того, как мы забрали её из дома, где она появилась на свет, Рипли прокусила мне губу. Да так сильно, что пришлось до утра сидеть,омывая раны раствором марганцовки.

Собака была сыта, но недовольна тем, как распорядилась с ней жизнь. В её планы не входила перевозка клещей по дикому лесу.Когда мы выходили на вечернюю прогулку, вершина ближайшего пригорка начинала шевелиться, и из-за неё, словно из-под земли,появлялся огромный матёрый кабан — одиночка. Ему было жутко любопытно наблюдать за нашими попытками сблизиться с собакой
в процессе игры. Но надо признаться, что с кабаном мы ладили гораздо лучше, чем с собакой. Вепрь осторожно поднимал голову над пригорком, и чёткое выражение скепсиса на его небритой физиономии говорило о том, что ничего у нас с собакой не выйдет, и закончится не лучшим для всех образом.

Так, собственно, и вышло. Кабан был весьма умён, хотя и толстокож. Когда поведение собаки совершенно вышло из-под контроля, и стало небезопасно выходить во двор, где исподлобья на тебя смотрит недоброжелательная крупная животина, которая отлично помнит сладкий вкус человеческой крови, и точно знает, где находится твоя мягкая и хрупкая шея… мы решили избавиться от собаки.
Муж ушёл точить топор, а я, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству сострадания, вытолкала собаку за ворота, и отпихивая в сторону леса, стала шептать ей на ухо: «Беги! Он тебя убьет! Беги же!Беги!!!» Слёзы вымочили мне щёку, воротник… А когда несколько слезинок попало собаке на морду, та брезгливо чихнула, отстранилась, равнодушно обошла меня стороной и вошла во двор… Но уже не вышла с него никогда…


              Книга о невкусной и нездоровой пище

Работа на станции считалась несложной, скуднооплачиваемой,и не предусматривала никаких выходных и отпусков. Жильё числилось служебным, электричество — бесплатным, или условно существующим. Столбы, которые направляли провода от нашего кордона до ближайшей линии электропередач, стояли так близко к лесу, что часто воображали себя его частью, и так же, как деревья,ломались и падали, обрывая тонкую нить проводов, связывавших
нас с цивилизованным миром.
 В доме стояла рация, и когда сквозь простуженное дыхание эфира раздавалось: «„Беркут-10“, ответьте!» — мы знали, что это вызывают нас. Впрочем, если ночной ветер ронял пару-тройку деревьев на серпантин наших проводов,
то можно было надолго забыть и об электричестве, и сопряжённых с его нездоровым гудением радостях: пирожках из электродуховки, телевизоре, чтении допоздна…
   О том как мы питались, можно писать романы. Основой рациона была мука. Точнее то, что я из неё лепила. А лепила я не что иное,как пирожки. С чем? Да практически ни с чем! С сахаром! Делаешь тесто из муки, дрожжей, сахара, соли и подсолнечного масла. Вымешиваешь, даёшь подойти, обминаешь дважды… И всё! Лепите!
Я делала маленькие шарики, и вкладывала в их середину немного сахарного песку — на самом кончике чайной ложки. Укладывала в низкую миску, которая раньше использовалась для кипячения шприцев, и — в электродуховку! Впрочем, назвать электродуховкой то, чем мы пользовались,можно было с очень большой натяжкой.

Черный металлический короб с дверцей был найден нами на чердаке, во время четырёхмесячной генеральной уборки дома и территории, с которой началась наша жизнь в заповеднике. Муж сделал разъемы для провода,и прикрепил на противоположном конце вилку. Вот в такой штуке и выпекались наши замечательные пирожки. К тому моменту,как они приобретали приятный загорелый оттенок, их можно было подавать на стол. Расплавленный сахар становился непохожим на себя самого, и приятно таял во рту.

Вторым по счёту, но как водится — не по значимости, был другой деликатес, — тёртая морковка. Переложенная кольцами лука, она заливалась подсолнечным маслом, и лишь потом — небольшим количеством уксуса. Всё это пряталось под крышкой, и за время,которое требовалось, чтобы почистить и сварить картошку, уксус с маслом превращали морковку в нечто изысканное, почти мексиканское… В общем — в очень вкусное рыжее месиво, которое навечно отбило вкус к морковке в любом её виде!
   Ну, а если, кроме лука в доме почти что ничего нет… Берёшь репчатый лук… сколько захочется! И фиолетовый, и белоснежный… —любой, кроме жёлтого! Кладёшь в кастрюльку… Заливаешь водой… Доводишь до кипения, солишь, кладешь петрушечку, потом полторы столовые ложечки подсолнечного масла…. И выключаешь всё это!!!Немного настоится… и, — приятного аппетита!
Скажете невкусно, и от варёного лука вас тошнит?!! Обижаете..! Лук, испытанный непродолжительным кипячением, на себя не похож. Легко хрустит… приятен… И куда забористей скользких и бесхребетных моллюсков, погибших под гнётом токайского.

Как-то раз у нас были гости, — приятели из той жизни, которой мы жили до переезда на кордон. Мы пригласили гостей присоединиться к нашему скромному ужину. Приятели посидели, поморщились… И один из них изрёк:
— Да-а… Посидел тут с вами, и сразу захотел пива и пирожных…
— Ну, так привези! — возмутилась я немедленно…

Кабачковая икра, сливочное масло, творог, сыр и даже дешёвая краковская колбаса… — воспоминания об этих, существующих вне нашего мира, продуктах, все чаще и чаще заставляло задуматься о том,каким, собственно, ветром нас занесло в эту часть земного шара…


                XXI век

— Мама, а продавица тортик и колбаску
только хорошим даёт? Плохим нет?
— Тем, у кого есть деньги…


    Весь 1999 год мы готовились к встрече Нового тысячелетия.
В июне купили банку шпрот, в июле — жестянку печени трески,в августе — склянку зелёного горошка. Сентябрь был довольно удачным, поэтому удалось приобрести не только майонез для салата, но даже два фунта сосисок, которые предполагалось изрубить в куски на алтарь традиционного «Оливье»! Октябрь не принёс ничего, кроме разочарований и простуды, а вот в ноябре мы наскребли денег на банку огурцов и двести граммов конфет. Новый год обещал быть приятным.

 В канун праздника мы приготовили салат, переложили содержимое консервов на тарелки… Дружно сели за стол, и быстренько всё съели.

 31 января 1999 года, когда одна за одной отрывались золочёные застёжки праздничного сюртука Деда Мороза, я загадывала желания. Двенадцатая пуговица уже едва держалась на тонкой серебряной ниточке, когда я едва не выкрикнула вслух: «…и чтобы переехать в отдельный дом!»
— Бум! — Кремлёвские куранты поставили точку в потоке моих просьб. Ещё совсем немного мы посидели перед телевизором подле пустого стола, и легли спать.
Первые девять месяцев XXI века пролетели без малейшего намёка на то, что мои просьбы были кем-то услышаны. Но в октябре 2000 года нам позвонили из заповедника, и сообщили, что согласны взять нас на работу, и даже предоставят служебное жильё, которое станет нашим, если мы продержимся на рабочем месте не менее десяти лет.
Мы были так рады вырваться из городской квартиры, пожить отдельно. И потому, когда впервые увидели дом, в котором нам предстояло жить и работать, не слишком испугались. Хотя пугаться было чего.

Все виды человеческих отходов в доме и во дворе. Прямо перед окнами кордона возвышалась гора помоев и огрызков, скрепленных слоями цемента. Пол и подоконники были усыпаны следами жизнедеятельности мелких и крупных грызунов. Между окон — толстый мохнатый ковёр спящих мух, сантиметров на десять в высоту. И, как утешение взору — несколько горстей ярко-оранжевых божьих коровок, решивших переждать зиму в доме. Особенно привлекла раковина с трубой, идущей, как мы предположили в сливную яму. Эта раковина, собственно, и решила всё дело. Я изрекла роковое «Да!», и мы подписали договор на работу.

                Переезд


— Гагарин говорил «Поехали» всему человечеству.
— А ребячеству тоже?

По густому октябрьскому снегу пара легковушек и прицеп везли в наш первый, отдельный ото всех дом, весь нехитрый скарб. Много книг, поломанный диван, старую, но крепкую софу, маленький телевизор, немного кастрюль и козу Зорьку. Коза отчаянно пугалась первого в её жизни путешествия, отчаянно пукала, и извергала на подстеленную для этой цели клеёнку кучки орешков почти идеальных пропорций. Довольно долго мы продвигались вдоль железнодорожного полотна, и когда краснолицый путеец открывал нам шлагбаум дороги, ведущий в чащу леса, он испуганно отшатнулся, заметив круглые жёлты глаза козы, изучавшие его через окна «Жигулей».
Дорога по лесу до кордона заняла немногим больше часа, и едва густое плетение растительности обнаружило прореху поляны, на которой, собственно, стоял дом кордона, случилось то,чего я опасалась на протяжении всей поездки. Коза дала течь.

Пока мужчины заносили вещи в дом, я с ужасом оглядывалась вокруг.
Огромная поляна, на возвышении которой стоит дом, огороженный забором. В двухстах метрах от забора, через болото, изрытого кабанами — будка лаборатории. Наше рабочее место на предстоящие десять лет. До ближайшего кордона — пять километров по лесу. Будешь кричать — никто не услышит.
Я тут же поэкспериментировала с криком, и испугалась ещё больше. Деревья отбрасывали мой пробный вопль о помощи. Они играли звуком, извергнутым моей трепещущей душой, как мячиком.
Определить — откуда исходил крик, было делом столь же гиблым,насколько страшным и неуютным теперь казалось это место мне.

Октябрьский вечер ещё только начинался, а моим провожатым уже надо было уезжать. В свои тёплые красивые квартиры,к жёнам в мягких махровых халатах, где их ждали за накрытыми к ужину столами… Мужу тоже надо было уезжать, чтобы сын не успел испугаться отсутствия сразу обоих родителей. Мы попрощались. Муж — торопливо, я — не вполне понимая смысл происходящего…
Искра зажигания озарила двигатели обеих машин почти одновременно. Лес с невероятной лёгкостью приглушил чуждый ему звук, ночь задвинула тяжёлые осенние шторы, и я осталась одна.
Без света, у разожённой печи, которую я видела наяву впервые в жизни.
Слева от печки мне насыпали несколько охапок дров, справа — поставили ведро воды, буханку хлеба, и бутылку подсолнечного масла. За пазухой я держала щенка ротвейлера, и четырёхмесячную кошку Мурёнку. Она перебралась ко мне на колени прямо из сказки «Серебряное копытце», и мурлыкала не переставая, пытаясь заглушить безотчётный страх, который невероятным и банальным образом сковал все мои члены.

  Уезжая, мужчины, со свойственной им неуклюжестью, попытались успокоить меня, и, заодно, предупредили:
— Ты там смотри, не испугайся! Во дворе, за сараями ветхий
летний душ, а в нём стоит новый гроб…

Утешили, нечего сказать! Ну зачем мне, в кромешной тьме, отправляться за сараи?! Зачем??!

                Мурёнка

   Итак. впереди была длинная одинокая ночь на новом месте.
Я закрыла дверь на все засовы, и пододвинулась поближе к печке.
Когда сидишь лицом к огню, всё время кажется, что кто-то пристраивается у тебя за спиной. Не удалось избежать этого ощущения и мне. Тем более, что на огромных в высоту и ширину, окнах, не было и намёка на занавески. Прошло несколько минут, и мне показалось, что я привыкла к окружавшему меня малозвучию. Мурёнка устроилась у меня на шее… Стало тепло и приятно… Как вдруг,кошка взвилась, оттолкнулась от меня, и исчезла в темноте. Я услышала страшный грохот, писк… и кошка, топая своими мягкими лапами, словно гренадёр на плацу, вернулась к хозяйке. Я почувствовала слабый запах аммиака, и поняла что произошло мгновение тому назад. Кошка пошла на поводу у своих инстинктов, исполнила свой долг. И, явно довольная этим делом, прислушивалась к темноте, в ожидании следующей добычи.
Я не представляю сколько землероек, мышей и крыс употребила Мурёнка в первую ночь пребывания на кордоне, но то, что она дала понять всей этой грызущей братии — кто в доме хозяин, не подлежит никакому сомнению. Особенно удивительным было то,что Мурёнка не обладала грацией, необходимой охотнику. Она топала, как слон. В пылу погони роняла тяжёлые вещи… Но страсть
к самому процессу охоты у неё была столь велика, что она могла за один раз поймать четырёх крыс. Четырёх!
Мы с мужем были свидетелями подобного беспредела, когда Мурёнка взывая о помощи,однажды ярким криком подозвала нас к себе. Прибежав в комнату, из которой шёл кошачий вопль, мы были поражены тем, что под левой и правой
лапой Мурёнки лежало по крысе, а в зубах их было сразу две! По
нервному движению головы кошки, было понятно, что она просит
присмотреть за добычей. Убедившись, что мы на месте, и что мы её
правильно поняли, — муж прижал одну из крыс ногой, — Мурёнка
торопливо, как по клавишам, пробежала по грызунам, прикусив голову каждой, и кинулась в угол комнаты, где, как оказалось, лежала ещё одна!

Но до этих славных подвигов нам надо было ещё дожить.А пока…
Мирный треск огня и мурлыканье кошки убаюкали меня,и я заснула…


                Холодные губы страха


Среди ночи, со стороны входной двери раздался странный для
этих заповедных мест звук:
— Тук-тук-тук!
Я моментально проснулась и подскочила ко входу:
— Кто там?! — спросила я дрожащим голосом.

— Тук-тук-тук! — раздалось мне в ответ, и я почувствовала, как волосы на правой части головы поднялись дыбом, и кончик правого же уха беззвучно согнулся под прямым углом к голове. Эти мимические проявления ужаса моё «я» несомненно позаимствовало из бессмертной комедии Гайдая. Но лишь спустя несколько недель после происшествия, я осознала глубину своего падения!

Я ждала чего угодно: что в дом ворвутся страшные люди, что лопнут стёкла, и через разверзнутые рамы в помещение начнёт проникать всякая нечисть… Я стояла у двери, ожидая любого кошмара, кроме наступившего следом безмолвия, которое рвало меня изнутри и давило снаружи…
Однажды ощутив ужас на своих холодных губах, ты не спутаешь его ни с чем.
Трудно сказать, как долго простояла я в оцепенении, подле запертой двери. Однако, когда очнулась, поняла, что замерзаю.

Печка давно потухла и остыла.Преодолев четыре долгих шага от двери, я нащупала стул, ведро и спички. После двухчасовой борьбы, печь познала глубину моего упрямства, а я — бездонность её прожорливого жерла.
Когда огонь в печи стал гореть надёжным жарким светом, я почувствовала, что проголодалась. Откусила кусок хлеба, запила его подсолнечным маслом… Боже, как вкусно!
Внезапно почувствовала, что мне делается легче, я немного повеселела, и вскоре поняла почему. За окном стало видно,как солнце пытается отнять голову от лебяжьей подушки ночи.
И хотя самого света ещё не было, но уже появился намёк на то,что существует утро!
Как только я поняла, что, подойдя к окну, увижу не своё отражение,не тень ужаса за моей спиной, а то, что находится по ту сторону оконного проёма, я осторожно отодвинула засовы,и отворила дверь…
То, что я обнаружила за пределами дома, заставило глубоко пожалеть о неудавшемся визите ночного гостя. На пороге остался чёткий отпечаток ног одинокой косули. Она, вероятно, тоже была напугана, и просилась на ночлег…

   Янтарный свет осеннего дня льётся непозволительно коротко. Как
прозрачный мёд из старомодной деревянной ложки. Не успеваешь порадоваться, и отдохнуть от сумеречных страхов, как они снова берут тебя в плен.

За день мне удалось немного прибрать в доме. И даже расстелить постель. Я ждала мужа, который обещал приехать к вечеру.Неподвижно стояла у калитки до той самой поры, когда ночь заполняет собой все пространство между предметами. Я тянулась душой к мальчишке, которого выбрала себе в мужья, представляя, как он идёт один, по тёмному страшному лесу. Корни деревьев опутывают его ноги, он оступается и падает, оказываясь один, среди страшных диких зверей, готовых растерзать его в любой момент…
Когда моё воображение разыгралось до предела, природа не осталась в долгу, и подбросила ещё одно полено в пламя ужаса,затмившего мой разум.
От калитки был виден просвет между стволами, точнее то место, где чернота была чуть менее густой. Внезапно от леса отвалился огромный кусок… и стал перемещаться влево, закрывая собой тропинку…

— А-а-а!!! Он его съест!!!!!!!!! — закричала я, и побежала в дом.

Бросилась ничком на кровать, и буквально почувствовала, как моё несчастное, измордованное страхом сердце, пытается приподнять рёбра повыше, чтобы дать мне возможность вздохнуть, хотя бы раз…
Я уже была совершенно готова познать, как это бывает, если обморок овладевает сознанием… но не тут-то было! Мурёнка, до той поры охваченная азартом охоты на новых угодьях, запрыгнула на кровать, и с разбега упала мне на грудь… Соскочила и прыгнула ещё раз… третий… четвёртый… Боль выплёскивалась из
меня после каждого прыжка, проливалась прямо на маленькое тело кошки…

Спустя некоторое время, Мурёнка покружилась, и легла.Она буквально обняла меня мягкими лапами, укутала собой моё бедное сердце, и впитывала ужас, сочащийся оттуда, каждой клеточкой своего тела, не позволяя ему миновать себя и раствориться в воздухе. Через несколько секунд я внезапно заснула. И проснулась только тогда, когда любимый муж постучал в окошко…


                Отец Михаил

— Господи, помилуй мя, грешного!


   До нас на кордоне жил лесник с семьёй. Обзавелся коровами,
кроликами, прочим хозяйством. А потом, вдруг, отправил родственников
в город, ударился в религию, заочно окончил семинарию, и стал батюшкой. (Кстати говоря, домовину в душе оставил именно он!)
Так вот, как-то раз, отец Михаил приехал к нам в гости. Помолившись до, во время и после скромной трапезы, немного потупясь, он вдруг задал вопрос… о страхе, который живёт в этом месте.

— Скажи мне, тебе не бывает здесь…
— …страшно?
— Ну да, страшно.
— Бывает. Почти всегда.
— …у меня иногда спрашивают о страхе и грехе, который живёт в городе, а я всегда отвечаю, что этот кордон — именно то место, где живут Князья Тьмы… Иногда вспоминаю, как несёшь, бывало, воду кроликам, все пьют, а один — нет. Так берёшь его за затылок, и с неизвестно откуда взявшейся яростью, тычешь его,бедного, в миску, и кричишь, что есть мочи: «Пе-ей!»...

Отец Михаил с матушкой побыли немного и уехали. Вроде бы искали что-то на чердаке, да не нашли… Долго оправдывались за своё неожиданное появление… Но даже не попытались объяснить свой внезапный отъезд.

— Слушай, а зачем они приезжали?
— Чтобы проверить себя и нас… Приезжали навестить свой Страх, который вырывал комья земли из-под колёс их новенького УАЗа, и смеялся им вслед…
— Да…несколько аллегорично, но они явно были напуганы… Тебе так не показалось?

   Мне ещё долго мерещились светлые, почти прозрачные голубые глаза отца Михаила, устремлённые на меня в момент прощания:
— На следующей неделе не получится, а через неделю будем непременно…

Однако повторный визит, хотя и был обещан,так и не состоялся…

                * * *

Пошла двенадцатая неделя нашего пребывания на кордоне. С утра до обеда разгребаем грязь, которая, кажется, везде. Вселенская свалка. С обеда до вечера пилим дрова ржавой двуручной пилой. Напиливаем столько. чтобы хватило на весь следующий день. Вечером — ужин при свечах: картошка, хлеб, чай с сахаром. Никаких солений и пряников. Только три означенных блюда. И — чтение вслух.
Я читаю моим мальчикам Зощенко и Чехова, Гоголя и Булгакова,Паустовского и Гашека.Света пока нет. При свете свечи, звуки приобретают такие странные и пугающие свойства… Они — громче, отчётливее, глубже. Солгать в темноте — так же нереально, как со сцены. Я понимаю — почему мне так хочется быть актрисой. Точнее — всё ещё хочется ею быть… Я чувствую душевные порывы многих людей, и проживаю их жизни, вперемежку со своей. И мне жизненно необходимо разделить время на то пространство, где я могу быть сама собой, и то, где я становлюсь частью иного персонажа… Иначе я путаюсь!..

   Дрова на исходе. А мы — народ честный, природу любим, к тому же — кордон стоит в зоне абсолютного покоя заповедника. Любое дерево, упавшее в этой зоне, должно исчезнуть само по себе, а не сгореть в печи, на радость двум измождённым взрослым и одному пятилетнему малышу. Однажды утром мы проснулись от странного, непривычного звука автомобильного мотора. К дому подъехали, наконец, электрики, одели на ноги «кошки», и подключили нас к совокупности явлений, обусловленных взаимодействием и движением электрических зарядов.

Ура! Даёшь электричество!Теперь нет нужды по нескольку часов в день пилить дрова. Можно заняться обустройством.


                Коза рогатая


         Когда мы покупали под зиму козу, то совершенно не думали о том, чем станем её кормить. Нет, мы совершенно не собирались морить её голодом,отнюдь! Но чем конкретно она будет питаться — об этом думали мало. Совсем не думали. Оказалось, что это не проблема! Раз в два дня мы с сыном ходили — подбирали мелкие ветки дуба с тропинки, и подмороженные зелёные кустики чего-то ужасно вкусного на Зорькин аппетит. Кроме того, все шкурки от картофеля, моркови и лука доставались тоже ей. Муж провёл в домик к козе свет, и теперь по вечерам мы заходили к ней в гости, и играли, как с собакой. Расчёсывали шерсть на её
роскошных боках, и учили стоять на задних ногах.
Зорьке было совершенно всё равно — чем с нами заниматься.Лишь бы домой уходили не сразу! Коза обладала довольно независимым и, в то же время, привязчивым характером. Она ходила за нами как собачонка. В любую сторону, на любые расстояния. В случае опасности, она выбегала на дорогу перед нами, и выставляла свои длинные рога навстречу невидимому нам врагу. С собакой у неё был разговор короткий. А с сыном их объединила любовь ко мне… и обоюдное упрямство. В первые дни знакомства, малыш побаивался крупную рогатую соседку, но быстро сообразил, как с нею справиться. Однажды, когда Зорька, нагнув голову, направилась пугать сына, тот подскочил к ней с ручной пилой, и начал…
водить ею по рогам опешившей козы! Та отпрянула, задумчиво задрала голову, почесала свой внушительный зад кончиком едва не утерянного рога, и коротко мекнула, намекнув тем самым ребёнку, что она всё поняла, между ними подписан договор о ненападении, и он может,в случае чего, рассчитывать на её поддержку.
И с тех пор, малыш стал прогуливаться в сопровождении постоянно жующей лупоглазой красотки. Они ходили по полянам и тропинкам, часто укладывались спать, прячась от зноя в зарослях высокой сухой травы… Поначалу я боялась, что ребёнок нахватается клещей, или потеряется. Но малыш смело утверждал, что он — "царь зверей, и его не обидит ни одно животное, а коза — заступится", если это будет необходимо. К слову, ни один клещ не осмелился
покуситься на самозваного владыку, который, вероятно, знал о чём говорит…


                Лесная школа

— Это старый фильм.
— Он уже умер?


Зима, лето, весна, осень… Когда живёшь вдали от людей, перестаёшь считать дни по календарю. Важны стыдливые рассветы и миролюбивые закаты… Слёзы недолгого дождя и улыбка луны…
Впрочем, не всё так мило и безоблачно. Эти же времена года можно характеризовать и по-другому. Зима — сезон трудной дороги, весна — время комаров, и период клещей, лето — пора сенокоса, под гудение слепней и оводов… И осень — страна вечного дождя и полусонных назойливых мух…

В городе все выглядит не так страшно. Повсюду — фонари и дороги, магазины и автобусы. Любая, занесённая снегом тропинка,к вечеру превращается во вполне приличную дорожку, по которой можно ступать, не задирая ноги. В лесу всё иначе. Путь, который проложен тобой, не пересечёт даже кабан. Если только вы не идёте в одном направлении.

Для того, чтобы наш ребёнок не одичал без сверстников, мы его определили в первый класс на год раньше положенного. От кордона до школы — пять километров по лесной дороге, одна остановка на электричке, и ещё два километра по селу. То есть, для того, что-бы попасть в школу вовремя, нам приходилось выходить из дому в половине пятого утра.
Что такое — четыре тридцать утра в городе? Нервная зевота по дороге к остановке, полусонное ожидание автобуса, томное подглядывание за пустынной улицей, через полуприкрытые ресницы…
В лесу в это время ещё очень темно. Кабаны укладываются спать,косули и олени ещё спят. Волки… впрочем, волки редко сидят на одном месте.
Мы только что вышли из дома, и, если обернуться, нам ещё будет виден свет из окон. Но впереди тёмный, заснеженный путь до станции. Света фонарика хватит на три километра из пяти. Луна,как нарочно, закутала своё светлое лицо в перину облаков, поэтому нам приходится идти как можно быстрее. Я иду впереди, высоко поднимая колени, сыночек бредёт позади, и снег доходит ему почти
до пояса.

— Мамочка, а нас звери не съедят?
— Нет, малыш, не съедят, — говорю я, с трудом сдерживая слёзы.
— А почему не съедят?
— Потому что у них тоже есть детки, и звери сейчас собирают своих деток, и ведут их в лесную школу.

Волк, который сопровождал нас почти от дома, оскалился в улыбке, и отстал… Поймал за хвостик нерасторопную мышь, и пошёл с нею будить своего мохнатого первоклассника… Через сотню — другую шагов кабан, привыкший к тому, что мы проходим мимо по утрам, всхрапнул в своей лёжке, и перевернулся на другой бок.

— Мама! А почему этот кабан не пошёл в лесную школу?
— Да, наверное, ему в школу только на следующий год.
— Но он же больше меня!
— Конечно! Он больше, но не старше. Слонёнок почти с рож-
дения больше тебя.
— …

Свет фонаря всё тускнее и прозрачнее. Когда он перестаёт работать совсем, то кажется, будто лес пододвигается ближе к тропинке. В темноте ещё труднее удерживать равновесие, но мы идём вперёд, боясь остановиться…

Чем ближе к полустанку, тем явственнее шум товарных, тем ближе радость встречи с единственным в округе фонарём, который висит у шлагбаума железной дороги. И тем обидней будет не успеть к единственной утренней электричке…
Мы, как можем, набираем скорость. Перемешиваем ногами  вязкую кашу снега. И проваливаемся всё глубже и глубже.
Поезда, которые проезжают мимо полустанка, устраивают собственную метель, сдувая снег с путей на обочину в высокие сугробы. В мелких местах и мне —
по грудь, а что уж говорить про шестилетнего сына.

Если электричка приходит вовремя, и останавливается, то мы,цепляясь руками и ногами за ступеньки, по кальке документальных кадров времён Революции 1917 года, забираемся в тёплый вагон. И целых десять минут едем в тепле… Потом выходим, и бредём по посёлку в школу, мимо домов, в которых одноклассники моего сыночка ещё потягиваются под своими ватными одеялами...

Уф! Ребёнок в школе. Мокрые насквозь ботинки и брюки сушатся на батарее в раздевалке. Фонарик заряжается в электрической розетке подле классной доски. А мне нужно где-то пересидеть до обеда. В магазинах без денег делать вообщем-то нечего, да и вид продуктов сильно возбуждает аппетит. На улице — мороз. Приходится идти на вокзал.

Около здания вокзала встречаю маленькую собачку. Она, как обычно, на работе. Сама научилась стоять на задних лапах и мелко перебирать в воздухе передними. «Танцует». Праздный скучающий люд вяло наблюдает за её попытками честно заработать себе еду.
Впрочем, собачка неплохой психолог. Она редко подходит к тому, кто явно откажет ей в подачке. Чаще — угощают, и смеются. Возле меня собака никогда не пляшет. Она просто подходит, и садится рядом… Ну… a мой танец вряд ли придётся кому-то по душе.

   К часу дня я уже в школе. Класс сидит в столовой. Точнее —
елозит. Кто-то надкусывает котлету и морщится, кто-то недовольно копается в тарелке… И только мой малыш серьёзен. Он кушает медленно, основательно. Съедает всё, до последней крошки. До последнего глоточка. Его худенькое личико не выражает особенных эмоций, но я знаю — как ему странно видеть детей, которые так неаккуратно едят. Он всегда говорит мне об этом, когда мы сидим на вокзале, и ждём электричку, которая доставит нас на наш полустанок.
На 539-й километр N-ской железной дороги.
   Мы входим в лес уже на закате, и торопимся попасть домой до темноты. Стараемся наступать в свои утренние следы. А они столь глубоки, что на их дне уже наступила ночь.Выходим в половине пятого утра, а возвращаемся в семнадцать — ноль ноль… Это. если обращать внимание на циферблат будильника. А если просто смотреть в окно, то — уходим ночью и возвращаемся в ночь…

   Весной, когда становится светлее, идти веселее и легче. Сугробы, как подгнившие куски арбуза, ломаются под напором шагов. На белоснежных нетронутых полянах появляются весёлые прыщики подснежников. Пригревает солнце, и очень скоро, на смену накрахмаленному покрывалу снега, приходит голубая дымка прозрачной накидки, сотканной из первых весенних цветов.

Утром мы так же — почти бежим. А вечером — просто идём. Вдыхаем весеннюю сырость, и радуемся ей. Появление широких листьев ландыша означает то, что совсем скоро мы вновь перейдём на бег. Комары особенно безжалостны в пору цветения лесного ландыша. Они набиваются в уголки глаз, забираются в уши, залетают в рот… Поэтому нам приходится громко фыркать и отплёвываться всю дорогу до полустанка и назад. И лишь запах креозота, которым пропитаны шпалы, отпугивает тучи разъярённых комарих. Стоишь на железнодорожном пути, и отдыхаешь. Отражать атаки голодных насекомых — неблагодарное и утомительное занятие. Их тысячи, а ты — один.


                Земляника

Землянику объели косули
После пира косули вздремнули
На присыпанной влагой траве
Так и всё, недоступное мне,
Очень просто, обыденно, гладко,
Словно в доме, где нет беспорядка…


   Чуть только комары рассредоточивают свои полки, переметнувшись к другим обитателям леса, — приходит пора заглядываться на землянику. Эти ягоды кокетливо надвигают свои зубчатые шляпки на ещё зелёный, в паучьих лапках, нос. Но как только первый тёплый рассвет коснётся мягким лучом их небритых щёк, им невозможно удержаться в рамках приличия! Смущённо надувают розовые щёчки, и подставляют ветру чёлку…

 Мы идём, сдувая на ходу комаров. Я продвигаюсь почти на четвереньках, пытаясь обобрать всю землянику, которую нахожу.
— Открой рот! — говорю я сыну.
— Ну, мам! Ну, не хочу же уже!
— Ешь! Полезно!

 Последнюю горсть ягод я решаю донести до дома. Чтобы смешать с молоком, и скормить младенцу.
«С молоком» — это, конечно, слишком сильно сказано. Когда мы поняли, что Зорька не обременена потомством, и молока у нас не будет, то купили в ближайшем городке козлёнка и козочку.
Козочку,само собой, нарекли Катькой. Козлёнку повезло меньше.

Борюсик стал тёзкой лесника, нашего ближайшего соседа в этой стороне леса, который проживал всего в двадцати километрах от Каверинского кордона.
 Козлята были смешные и смышлёные. Они бегали вдоль забора, понарошку бодались и взрослели всерьёз… В один прекрасный день стало понятно, что Борюсик совершенно созрел для того, что-бы стать если не отцом, то супругом. Первой под венец пошла Катерина. Она стойко переносила напор новобрачного, который исполнял свой долг так часто, как это было возможно. К концу четвёртой недели Катерина до того измучилась, что могла выстоять только
несколько первых мгновений пылких ухаживаний. Потом передние
ноги подгибались, и она роняла себя в траву.
И тут, весьма кстати, признаки ревности стала проявлять Зорька.
Принимая близко к сердцу её волнения, мы были, всё же, озадачены техникой предстоящего дела. Катерина и Борюсик подходили друг другу по росту. А Зорька оказалась почти в два с половиной раза выше своего кавалера. Табуреты, сабо, и прочие человеческие пошлости были отвергнуты практически сразу. Решив не вмешиваться в процесс, мы предоставили козам полную свободу действий.
И не ошиблись. Борюсик проводил свою красавицу к ближайшему пригорку, из соображений безопасности убедился во взаимности намерений, и поднялся чуть повыше, став Зорьке практически вровень. И… процесс пошёл!
После двухмесячного матримониального марафона, Борюсик заматерел и заважничал… Начал проявлять царственные замашки вроде: «Не хочу гулять!» или: «Где хочу, там и гуляю!» И в один из вечеров сделал подкоп под забором, забрел в технический сарай,и напился отработки машинного масла… Бедный, глупый козлёнок… Его не стало к вечеру следующего дня.

Козы, занятые сугубо дамскими делами, сделали вид, что не заметили исчезновения своего страстного партнёра… И неторопливо употребили по прямому назначению стожок сена, на котором тот спал…

                Пётр Петрович

 Одним — горе, другим — радость. Козы осиротели, а у кур появился Он. Единственный и неповторимый. Кормилец! — Пётр Петрович.
Мы купили его, когда поняли, что готовы к появлению цыплят в нашем хозяйстве. На птичьем рынке, куда поехали в надежде раздобыть будущего завоевателя нежных куриных сердец, было не так уж много петушков. Точнее, были именно петушки. Молоденькие,и не очень. Все они хорохорились перед курами и покупателями,но их потуги выглядеть солидно смотрелись неубедительно. Мы уж
было решили попытать счастья в другой раз, и в другом городе, как у самого выхода увидели скромную бабулю в белом платочке, что сидела подле единственного своего товара, который держала за верёвочку, привязанную к ноге…
  О!!! Что это был за петух!!! Это был не петух, а песня! Он сошёл со страниц русской сказки о петушке и зернышке. Я узнала его! Это был точно он!
Роскошный гребешок и глянцевые серёжки, ядовито-зеленоватый отлив перьев подчеркивал выпуклые бока. А шпоры..! С такими шпорами будет повержена любая нечисть задолго до рассветного часа!

Бабуся назвала цену, сообщила о том, что петух не юноша, но парень ещё хоть куда, и что продаёт его в связи с переездом из частного дома в квартиру. На куриную лапшу у неё воли хватило, а вот варить суп из петуха у неё не поднялась рука…

Пётр Петрович! Голубчик! Мы до сих пор вспоминаем твой честный и воинственный нрав, испытать который пришлось в первый же день к вечеру.
Нам не удалось вовремя вернуться на кордон, поэтому пришлось ночевать в городской квартире. Пётр Петрович попил, поел,а потом стал беспокойно расхаживать по апартаментам. Он был явно утомлён переменами в своей жизни, но спать не собирался.Запрыгивал в приготовленный для него ящик, пытался устроиться,но, повозившись, выбирался на пол, и начинал ходить возле моих
ног. Приметив, что у стула, на котором сидела я, особенно высокая спинка, он утвердительно булькнул горлом, и, распустив свои великолепные крылья, словно руки для объятий, начал подступать к домочадцам, которые сидели на других местах. Петух, выпятив сияющую изумрудом грудь, подталкивал каждого к моему
стулу! Мы, смеясь, умостились кое-как, и присели, а Пётр Петрович взмахнул крыльями, взлетел на спинку стула, оглядел нас, неразумных, и довольный результатом своих действий, закрыл глаза.
Присутствующие были в шоке! Петух согнал нас, как кур, на насест стула! Он доказал нам свою профессиональную пригодность,и, с чувством исполненного долга, крепко заснул.
 Вполне естественно, что на следующий день, ровно в половине четвёртого утра, обитатели многоэтажного дома проснулись от слегка хрипловатого, но мощного «Ку-ка-ре-ку!»

— Мам, а почему в книгах пишут, что петух кукарекает? Это же
неправда! — возмутился сын, внимательно прислушавшись к ре-
пертуару Петра Петровича.
— Разве?
— Ну, да. Ты только послушай, что он поёт!
— Да. И что же?!
— Ну, это же очевидно! Он поёт: «Кэр-кэ-гэ-ут!» Кэр-кэ-гэ-ут!!!
— М-да… Действительно! Именно так и есть!

С появлением Петра Петровича, у кур началась другая жизнь.Они уже не болтались без дела. Не путались под ногами, и не гоняли по двору крыс. Наш голосистый красавец по-военному организовал их режим. Единоличное поедание корма было приравнено к государственной измене, и каралось конкретной трёпкой. Ястреб,свысока присматривавший за хохлатыми, был отстранён Петром
Петровичем в первый же день, — «По причине неблагонадёжности». Лиса оставила вместо себя кончик хвоста вблизи забора,и убежала в поисках более безопасной добычи. Только ласка не пожелала покидать перспективный двор. Она с комфортом устроилась в подвале нашего дома. Но её тоже периодически поколачивали. В доме — кошка, во дворе — петух…


                Серый волк

Слово «мусорка» надо писать грязными буквами,
потому что мусор — грязный!

  Ранним утром Пётр Петрович выводил кур на обработку нашего маленького огородика от американских жуков, а чуть позже присоединялась к этой весёлой компании и я. Ставила маленькую скамеечку между грядок, и прореживала морковку, пропалывала петрушку, подвязывала к забору огурцы, и возилась с помидорами. Запах помидорных кустов сводил меня с ума. Солнце выдавливало их терпкий аромат, ветер услужливо проносил его мимо…
Помидоры росли, впитывали в себя всю влагу, которую только были в состоянии принять… Но не краснели, подлецы!

 Однажды, сидя подле щекастых зелёных упрямцев, я, как обычно, ворчала на них:
— Нет, ну хоть бы один! Самый маленький! Ну, что же это такое, в самом деле!!!
И тут, в разгар пустопорожней болтовни, я ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Покрутила головой по сторонам. Пролистала глазами пространство над досками забора… Увидела белые бока мерно жующих коз, и светлую голову своего милого ребёнка. Ничего необычного. Странно… Кинула взгляд на дорогу к полустанку, которая шла довольно сильно в гору… И тут, приглядевшись повнимательнее, я увидела пару глаз, направленных прямо на меня. Ой! Волк!

 Волк был замечательно спокоен. Он явно не в первый раз наблюдал за моими беседами с помидорами. Быть может, он приходит смотреть на меня, так же как мы ходим смотреть кино? Очень может быть…
Я попыталась продолжить огородную возню, однако довольно сложно заниматься хозяйством, когда тебе под руку смотрит…волк!
Не то, чтобы мне было страшно. Отнюдь! Он был в меру строен, в меру сер. Изредка волк переминался с ноги на ногу. Иногда шевелил шерстью на левом плече, отгоняя насекомых. Его глаза не стали влажными от умиления, и не сверкали злобой. Волк просто сидел и наблюдал. Как некий лесной аудитор. Как представитель всего дикого царства.
 Что мы за существа? Можно ли нам доверять? Как реагировать на наше соседство? Кое-что, несомненно, уже было принято им к сведению. Иначе бы он тут не сидел так явно, и спокойно.
 В лесу мы не пачкали. А горы отходов, осознанно позабытые предшественниками, рассортировали и переработали. То, что горит,сожгли в огромной куче, а то, что не смогли испепелить, закопали глубоко в землю. Честно говоря, зарыли мы не так много, но достаточно глубоко.
Пришлось потрудиться, разбивая почти трёхметровую гору отходов, которая была послойно залита цементом. Старая обувь,протёртые чулки, игрушки и битые лампочки, остриженные чубы и чьи-то кости… В процессе освоения рукотворной горной породы,мы лишились пары молотков, топора и части ледоруба, который
потерял одну из своих крепких лап, но не растерялся, и помог избавиться от памятника человеческой глупости, столь неуместного в центре лесного массива.

 После того, как последняя горсть мусора исчезла с поверхности территории, окружавшей кордон, мы с чистой совестью могли сказать, что ни одно животное, чьи следы мы находили по утрам у себя под окнами, не обнаружило, и не проглотило ничего, что не могло бы быть им переварено без остатка, и без ущерба для здоровья.
 Ну, а свой собственный мусор у нас как-то не накапливался. Картофельная шелуха и прочие немногочисленные отходы кухни поедались козами, бумага и консервные банки бесследно исчезали в печи.И только стеклянная тара скрывалась в подвале до лучших времен.Когда, как мы надеялись, нам будет что консервировать про запас.

   Неизвестно — сколько часов сидел подле кордона волк, неизвестно что и кому он рассказал о нас — людях, пришедших в его лес, как к себе домой, но в один прекрасный день мы поняли, что стали частью этого красивого мира. Мы поняли, что перестали быть чужими для его обитателей.

               
                Первомайская демонстрация

   Поначалу мы ходили по лесу, как слепые. Не видели тропинок,просек и косовых дорог. Не могли прочитать следы, и вздрагивали от любого шороха.
Некоторое время спустя после того, как серый волк упразднил свой наблюдательный пункт, стало практически в одночасье понятно, — куда идут лесные дороги! И звуки перестали метаться, отлетая от стены стволов корабельных сосен до утёса вросших в землю дубов и обратно.

 Стало очевидно — откуда летит барабанная дробь дятла, а с какой стороны стонет человеческим голосом выпь. И цепь следов уже не казалась нагромождением мелких кочек! Круглые следы лап волка, неглубокие вмятины ног косули, внушительные и крупные сандалии оленя…

— Мам! Кто там стучит так громко?
— Это зайчик.
— А зачем он стучит?
— Скучно ему. Вот он стоит у пенька, и бьёт по нему лапками.
— Мама, а он лапки не отобьёт, нет?
— Нет, сыночек, я пошутила. Прости меня. Это не зайчик, это
дятел бьёт клювом по дереву, достаёт червячков из-под коры.
— …
— Чем это пахнет? — спросила я сама себя, принюхиваясь
к резкому запаху, хотя уже совершенно точно понимала, что так
пахнет кабан.

Когда мы переехали жить в лес, Николай, лесник ближайшего
к нам кордона, посоветовал всегда носить в карманах спички и петарды.Мол,"Они пахнут порохом, и взрываются, почти как мелкашка в тире". Поначалу мы так и делали. Когда ходили от кордона до полустанка, взрывали петарды, и шумели. Впрочем, очень скоро выяснилось, что подобные представления хороши в новогоднюю ночь под городской ёлкой, а не в чаще леса. Звери довольно быстро раскусили нашу хитрость, но кусаться не стали. Они поступили иначе. Так, как могли сделать только они.
Однажды вечером. А был это не просто вечер, а вечер первого мая. У нас третью
неделю подряд не было света. Мы питались по-обыкновению,какой-то низкокалорийной ерундой, которая не насыщала, а усугубляла аппетит. Сын соскучился по мультикам, нам хотелось новостей, и первомайского парада… Чтобы рассеять, хотя немного, напор нашего беспросветного существования, мы нагружали себя бессмысленной работой. Муж срубал топором часть пригорка.
Я мыла полы по пять раз в день… Взрослые злились, сын упрямился, и кричал, что переехал с нами в лес не для того, чтобы с утра до вечера работать.

— А зачем же ты сюда приехал, скажи на милость!? — вопила
я на весь лес.
— А чтобы отдыхать! — резонно кричал мне в ответ пятилетний ребёнок.

Мы беспричинно злились друг на друга, и, чтобы избегать ненужных и бессмысленных конфликтов, старались не встречаться в течение дня.
Но тут как-то так вышло, что на закате мы все вместе вышли во двор. То, что случилось потом, крепко отпечаталось в памяти…

  На заболоченную поляну перед домом вышел крупный кабан.
Прямо на середину. Остановился, и оглядел нас своими маленькими, и, как говорят, близорукими, глазками. Понюхал воздух, который дул прямо нам в спину, медленно повернулся в ту сторону,откуда пришёл, и громко всхрапнул. В ответ на его зов, как в манеж цирка, в сопровождении пяти взрослых кабанов, на поляну выбежали полосатые поросятки. Ровно двадцать одна штука. Они
выкатились, словно мохнатые арбузы. Их мамы останавливались, и поглядывали на нас сквозь щели забора, не скрывая счастливых улыбок… Они шли степенно, как полные дамы в плотных летних пальто, на вечерней прогулке в парке.
Мы просто-напросто ошалели от нереальности происходящего! И муж произнёс вслух то, что пришло в голову нам обоим одновременно:
— Вот тебе и первомайский парад… — и добавил, — Пошли-ка со мной, я покажу вам какую замечательную ящерицу нашёл, пока срубал этот мёрзлый холм…

Сын шёл за папой смотреть, как просыпается ящерица, и поросятки тоже шли, — за своим папой, к большому дубу у наших ворот, искать прошлогодние жёлуди.
Ящерица лежала на земле, похожая на пластмассовую фигурку из набора «Зоопарк». И мы смотрели на ажурную, бронзовую сетку её оцепеневшей кожи, и ждали первого в нашей жизни воскрешения.
По другую сторону дуба, поросята катали по земле шарики первых в их жизни желудей. И нам было так хорошо смотреть… Вроде бы каждый наслаждался своим, но очень чувствовалось, что мы не порознь, а — вместе…
   Сын, не отрываясь, смотрел на ящерку, поэтому первым заметил неожиданное биение её сердца. «Тук!» — сердце постучалось в грудь ящерицы, — «Проснись! Пора!» Малыш погладил спящую красавицу по маленькой тёмной голове, расправил её морщинистые ладошки… Ящерка постепенно пришла в себя, и медленно перекидывая лапки, побрела в лес. Она прошла мимо дуба,и мимо резвящегося под ним весёлого кабаньего семейства. Она оттаяла, и ушла! И унесла с собой всё недовольство этой прекрасной жизнью, которое скопилось у нас за последние годы… И мы оттаяли тоже! Пусть ненадолго, но это был такой чудесный момент…

               

                Самый страшный зверь


      Когда живёшь в лесу, довольно быстро понимаешь, кого следует опасаться в первую очередь. Бродячих собак и людей.
Люди опасны сами по себе, никогда не знаешь, каков процент корысти и злобы
в их «добром» расположении к тебе. К тому же, видеть двуногое существо в мире, где все ходят на четырёх, как-то странно.
   По рации сообщили о побеге двух заключённых из СИЗО, расположенного почти у границ заповедника. Зона у зоны… Сообщили, как всегда, постфактум, дня через три после происшествия.А могли бы и не сообщать, потому что днём ранее мы уже видели одного из беглецов.

 Мужа не было дома, ребёнок бродил по окрестностям, я, как обычно, стояла и чистила картошку. Кухонный стол простирался вдоль двух широких окон двадцатиметровой кухни, по обе стороны дома, поэтому я могла заниматься хозяйством, и наблюдать за тем,что происходит во дворе и на поляне, вплоть до лабораторной будки СКФМ. Ворота и калитка были незаперты. Внезапно, вместо привычного пейзажа, я увидела серое небритое лицо мужчины, прижавшегося вплотную к окну. Нужно сказать, что оконные проёмы располагались достаточно высоко от земли, чтобы человек среднего,или даже высокого роста мог запросто прислониться лицом к стеклу.
Из-под козырька опухшей руки с выпуклыми тёмными ногтями,мужчина пристально смотрел мне в глаза, и холодный ручей страха медленно бежал по моей спине. Я отпрянула от окна, подхватила на бегу кочергу, и выбежала из дома… Двор был пуст. Около окна,в которое заглядывал незнакомец, стоял пенёк. Следы от пня вели не к станции, а в глубь леса, туда, куда обычно направлялся наш ребёнок.

 Что было делать? Кричать и звать сына, чтобы обнаружить его присутствие перед опасным незнакомцем было бы непростительной ошибкой. Звать на помощь бесполезно, да и некого. Что делать?!! Глаза чуть не лопнули под напором хлынувших из них слёз:
— Сыночек!!! — шепотом прокричала я…
— Я здесь, мам. Ты не бойся. Я его прогнал.
— Как?! Ты не испугался!?! С тобой всё в порядке?!!
— Да всё нормально, правда, мам, успокойся…
 
   В тот день сын, как обычно, бродил с козами неподалёку от кордона. Он редко возвращался домой по собственной воле даже во время дождя. Согнутые соцветия какой-то высокой широколистной травы на краю болота к концу мая совершенно засыхали, и превращались в непромокаемый панцирь пшеничного цвета. Ребёнок часто брал с собой какую-нибудь книгу, и вместе с козами уходил
в свою золотистую пещеру. Козы ложились рядышком, он укладывался прямо на них, пристраивал книгу на их рогах, и отправлялся в прекрасные далёкие страны. Катька с Зорькой мирно дремали,и только изредка пытались отправить бумажные листья книги, вдогонку к листьям недавно подобранной травы. Пасторальная картинка!
Но в этот раз всё выходило наперекосяк. Козы начали ни с того не с сего выяснять отношения между собой. Потом исхитрились,вырвали и съели клок страниц из самой середины книжки. Сын рассердился, схватил вилы, и заявил козам, что если они не успокоятся, то «станет их бодать»… И вот, когда, наконец, его маленькое стадо улеглось, и книга заняла своё обычное место, Зорька нервно задышала, и опять попыталась встать. Сын ухватил её за рога… и тут же увидел, что коза нервничала не напрасно. Какой-то странный человек направлялся к кордону. И шёл он не по единственной дороге от полустанка, а из чащи леса, со стороны заросшей и обмелевшей реки Ивницы. Ребёнок проследил, как мужчина пристраивает к окну подобранный у сарая пенёк, и быстро сообразил, что делать.
В тот момент, когда незнакомец уже засобирался спрыгнуть с пня, малыш
приставил острые вилы к его седалищу, и коротко сообщил:
— Проткну насквозь.
Мужчина, не оборачиваясь, сполз со своего постамента, и так
же, не оборачиваясь, убежал прочь…
— Милый! Ну это же безумие! Он мог отнять у тебя вилы, и,...страшно представить, что он мог с тобой сделать!!!
— Не, мам, козы меня боятся, комары не кусают. Я — Царь зверей. Он бы ничего не смог сделать Царю…

Ах ты, мой милый, глупый и смелый малыш. Как уберечь тебя ото зла? Как помочь тебе стать сильным?

...и как найти силы в себе самой, чтобы вернуться в кухню, и дочистить эти ежедневные полведра картошки…
Утром следующего дня я сказала сыну, что мне было страшнее,потому что я старше, на что сын ответил:«Я ответственный! Я свою мамочку никому не отдам!»

   Сосед лесник отреагировал на рассказ о произошедшем, коротко и небрежно обронив:
— Не вы должны бояться, а вас. Стукнул по голове, кинул в лес,
кабаны съедят, и следов не останется…
— !?!…



                Что потопаешь, то и полопаешь

На свете всё на всё похоже
И трезвость вздохи мерно гложет
Нет-нет, и вздрогнет, и вздохнёт:
«Как разобрать, где — яд, где — мёд?…»

   После того, как я строго-настрого запретила сыну заходить на огород, где не осталось ни единого не обкусанного им чеснока,и откуда исчезла вся морковь, так и не успев стать взрослой, он стал осваивать новые территории.
 В поисках еды, а не чего-нибудь вкусненького, отходил от дома дальше, чем обычно. Искал дикие груши, яблоки. По запаху находил какие-то съедобные корешки, дикую сливу, тёрн, орехи… Это было так удивительно, когда он, маленький мальчик, недавно покинувший город, дурно пахнущий кострами помоек, приносил две практически одинаковые травинки, и говорил:

— Мама! Вот эту веточку есть можно, а другую — нельзя.
Там — яд!
— Откуда ты знаешь? — пугалась я.
— Чувствую! — отвечал малыш, и очень расстраивался, когда
я отбирала его добычу, и заставляла тщательно мыть руки с хозяй-
ственным мылом.

 Впрочем, в научном отделе заповедника развеяли все мои со-
мнения. Ребёнок оказывался прав, и в десяти случаях из десяти он
определял принадлежность растения к съедобным видам безоши-
бочно. И вскоре я перестала опасаться, что он сунет в рот какую-нибудь отраву, во время своих прогулок по лесу.


                Красный светлячок


— У любопытных на макушке,
торчат внимательные сушки…
— Ушки?
— Да нет! Су-у-шки! Сухие ушки.
Высохли. От любопытства.


   Лишённый сверстников и вкусной еды, в окружении зверей, хороших книг, и грандиозных скандалов между родителями, наш сын очень рано повзрослел. Он любил молча сидеть на одном месте.
— Милый, как ты себя чувствуешь?
— Ничего, спасибо. Я тебя люблю.
— И я тебя люблю. Но почему ты сидишь и молчишь?
— Я думаю…
  Было так жаль, что безвозвратно ушли времена, когда наш ре-
бёнок бегал кругами по комнате, и радостно вопил: «Я хороший!Я хороший! Я хороший!»
 Теперь он всё чаще молчал. Читал три-четыре книжки одновременно. О чём-то размышлял, что-то рисовал и обдумывал. Ему не было пяти, когда он впервые подошёл и попросил разрешения воспользоваться электрической пишущей машинкой. Честно говоря, не верилось, что столь дорогой, по нашим финансам, предмет,
будет использоваться по назначению. И не разрешила.

 Сын улучил момент, и ночью, пока мы спали, перешёл на другую половину дома, где стояла машинка, включил её, и начал стучать по клавишам…

— …!!? Ты что? С ума сошёл?! Три часа ночи!
— Ну, мама!!!
— Марш в кровать! Утром поговорим!

 На следующий день было, как обычно, много дел, и уже вечером, когда мы в темноте шли от полустанка к кордону, сын воскликнул:
— О! Я знаю, как я назову её! Красный светлячок!
— Кого назовёшь?
— Книгу! Я назову её «Красный светлячок»!

 Сын взялся за работу всерьёз. Десять маленьких глав с эпилогом. «Приключения Красного Светлячка» были похожи сразу на все книги о приключениях, которые впитал в себя сын, и в то же время — совершенно не похожи ни на одну из них!

 Так странно читать, придуманное и написанное собственным ребёнком, да ещё
в таком юном возрасте… Впрочем, некоторые поступки сына вызывали куда менее приятные ощущения.


                Курица на бетонном полу


— Что надо сделать, чтобы из двух птичек
получилось три?
— Нужно, чтобы они поженились!


   Однажды утром, выпуская кур на травку, я недосчиталась своей любимицы — серой несушки. Она оповещала наш двор о своих достижениях чаще прочих — почти каждый день, и у неё получались не продолговатые белые яички, а почти круглые, цвета топлёного молока. Остальные куры были обычными птичками, а эта,как и Пётр Петрович, напоминала хлопотунью из сказки «Курочка и бобовое зёрнышко».
Так вот, захожу я в курятник, и вижу свою любимицу распростёртой на бетонном полу. Трогаю — тёплая, поднимаю — глаза подкатила, рот приоткрыт и дышит часто.Подхватила свою кормилицу, и в дом. Посадила в ящик с сеном.
Бережно, как младенца. Стала нежно гладить по голове. Глажу,а курочка прикрывает глаза, и стонет. Надо лечить.
А как? Я же не доктор Айболит! И она не говорит, где болит.Решила, что Серенькая простудилась. И нужен антибиотик. А как давать курице таблетку? Предложить поклевать? Или попроситьшироко открыть ротик? Да и с дозировкой тоже проблема… Выход нашёлся быстро. Глазные капли с антибиотиком, расфасованные в пластиковые капсулы. Пальцами приоткрыла рот птичке, и зака-
пала лекарство.
Целый день прошёл в хлопотах. То закапать лекарство, то дать попить, то поесть, то убрать. Серенькая оказалась примерной пациенткой. Из коробки не выходила, пол не пачкала. На второе закапывание пошла практически без принуждения, — открыла рот сама. К вечеру уже и глаза немного прояснились… А на следующее утро… При свете восходящего солнца, сквозь нежно-пепельные пёрышки груди курицы, стал проступать кроваво-чёрный синяк…
   Ох… Дети не всегда пишут книжки и защищают своих мам. Иногда они совершают беспричинно жестокие поступки, от которых мамам хочется плакать…
Несмотря на то, что через некоторое время курица выглядела совершенно здоровой, нестись она перестала. Вероятнее всего — обиделась на нас. И поделом…



                Пирожки из стеклянных кур

   Как невыносимо тяжело питаться трупами животных, выращенных тобой. Это сродни людоедству. Когда мы покупали наших кур,они уже были дамами в возрасте, поэтому довольно скоро некоторые их них совсем перестали нестись. Куры не кричали победно,а послушно ходили за Петром Петровичем, и преданно заглядывали в его клюв.
   Однако прав был старик Ришелье, советуя не делать поспешных выводов. Самая ленивая и непоседливая курица,оказалась самой хозяйственной, и села на яйца, которые сама же и нанесла в укромном уголке под сараем. Стало ясно, что денег на корм старой милой хохлатой гвардии и для тех, кто готовится увидеть свой первый луч света, по эту сторону яичной скорлупы, явно не хватит. И нам ничего не оставалось, как начать рубить головы курам. Муж, скрепя сердце, казнил ни в чём не повинных несушек, ошпаривал, потрошил, и клал в кастрюлю. Мне было тошно наблюдать за любым из этапов этого процесса, поэтому мужчина
и мальчик обходились без меня.

 Сваренными, они не были похожи на покупных потрошеных кур. Куры из магазина мягкие, белые, с эластичным расслаивающимся мясом… Безликие и съедобные, одним словом. Наши бедняжки больше походили на спортсменок. Их мясо напоминало безвкусный варёный и к тому же прозрачный пластик. Остывшее, оно приобретало свойства фарфора, или даже стекла. Грустно было смотреть на все эти превращения.
Жила себе весёлая дружелюбная квочка, прибегала на твой зов, чтобы поклевать
остатки теста, и прочие крошки со стола… А тут… — худенькие прокипяченные косточки, покрытые прозрачной субстанцией…

 Есть всё это было невозможно не только по этическим соображениям, но и потому, что для пережёвывания подобного белкового материала, были необходимы, по меньшей мере, титановые челюсти. Пришлось идти на хитрость. Набираешь в лёгкие воздуха,и, на одном дыхании, чтобы не закричать от ужаса и омерзения
к самой себе, сдираешь с несчастного скелетика всё, что сокрушит мясорубка: хрящики, мягкие части костей, мясо… Быстро перемалываешь… а оставшиеся кости выбрасываешь в курятник...
Быстро-быстро…
Под ударами твёрдых клювов, исчезают физические следы твоего преступления… И ты идёшь на кухню — начинять незатейливое тесто не крупинками сахара, как обычно, а… животным белком.



                Окна в осень

 Весенние лужи — окна в осень. Вместо стёкол — талая вода. А по ту сторону, в глубине — отлежавшие бока листочки приплюснули свои коричневые носы вплотную к прозрачному слою,рассматривают — что изменилось в лесу, пока они спали под
одеялом снега.
 Мы курсируем между кордоном и полустанком по расписанию.
Я — как электричка, каждую среду иду туда-обратно. Туда несу образцы талой воды, снега, дождя. Оттуда — хлеб, сахар, картошку, макароны. Муж, как поезд дальнего следования: уходит в пятницу утром, а возвращается воскресным вечером.
   Для того, чтобы как-то поправить наше бедственное материальное положение, он решил стать священнослужителем. В течение нескольких месяцев, с девяти вечера до пяти утра он постигает основы Православия. Мой вклад минимален. Я помогла поставить голос, а всё остальное, — молитвы, законы, Писание, историю, он изучает самостоятельно. Всего за шесть месяцев ему удалось ус-
воить шестилетнюю программу Духовной семинарии. Настоятельница ближайшего монастыря благословила его на работу, и теперь три дня в неделю наш папа встаёт в четыре утра, затапливает в храме женского монастыря печи. Моется, переодевается, и участвует в службе, как дьякон.

  Однажды мы с сыном пришли посмотреть, как он помогает вести службу. Если бы меня спросили — как это было? Хорошо или плохо? Я бы ответила, что это было восхитительно. Намного лучше моих самых смелых ожиданий. Голос мужа звучал проникновенно и внушительно. Ни единой фальшивой интонации. Ни одной неверно взятой ноты. Я смотрела на мужа, и понимала, какой это чистый и честный человек, не смотря ни на что…

  Мы возвращались на кордон втроем, и радовались открывающимся возможностям. Муж придумывал способы украсить витражами собственного изготовления тот храм, на восстановление которого отправляют, по-обыкновению, вновь рукоположенного священника… Я представляла, как стану помогать ему во всём… Сын декламировал наизусть длинные цитаты из «Библии для детей»…
   Буквально на следующий день мы узнали о том, что разрешение на священство граждан, самостоятельно изучивших курс семинарии, упразднено.




                Вербное воскресенье


   Чем ближе от дома до работы, тем чаще опаздываешь. Производить замеры выпавших осадков и менять фильтры приборов,для определения состава атмосферного воздуха, нужно было в одно и то же время. Утром. Каждый день. И даже в Вербное воскресенье.
 Стоило выйти за ворота, как две пары косуль, привлекая к себе внимание, начали активно прогуливаться. Чего они только не делали! Подпрыгивали, кокетливо щипали листочки, манерно вытягивая шею; топали смешными копытцами о землю, шумно роняли на упругую землю орешки, упруго отбивая их своим плюшевым
хвостом, словно теннисной ракеткой…
   А мне было не до них. Опрокинув взгляд вниз, я прыгала с кочки
на кочку, стараясь не упасть. Кабаны по ночам искали сладкие корешки в этом болоте, и по следам было видно, что накануне ночью они очень часто поскальзывались. Чёткие отпечатки круглых резиновых носов с глубокими пятнами ноздрей украшали практически каждую кочку, поэтому утро начиналось с визуальной разведки местности на предмет поиска оптимальной траектории движения по пересечённой местности. Прокладывать новую тропинку при-
ходилось с особой осторожностью. Болото походило на поле боя после артиллерийской подготовки. К тому же, кабаны любили фыркать, что называется, под руку. Им, вообще-то, полагалось спать об эту пору. Вместо этого,явно что-то замышляля, они близоруко щурились из-за кустов…

— Ф-фу! — как всегда неожиданно раздалось слева.
— Тьфу-ты! — ноги разъехались, и я сползла по скользкой грязи прямо в яму…
— Фру! — хихикнул бессовестный кабанчик.
— Ага! — ухватилась я в последний момент за метёлку ровных прутиков, торчащих из земли.
Кабан убежал, потешно подбрасывая свиные ножки.
— Поросёнок! — беззлобно крикнула я ему вдогонку.

Растение, которое спасло меня от конфуза, оказалось вербой.Я впервые в жизни видела её дом. Куст как куст. Довольно невзрачный. Велюровые наросты почек, словно чужие, на красноватых деревянных стеблях. Нелепые, как бриллиантовая серьга, блеснувшая из-под цветастого платка…


                Под присмотром


  Ежедневно, ежечасно… Ежеминутно! — мы были объектом живейшего любопытства со стороны обитателей леса. Бывало, идёшь по дороге, аккуратно переставляя ноги, стараясь не топать. И, вдруг,чувствуешь на себе чей-то взгляд. Останавливаешься, и крутишь головой по сторонам, чтобы выяснить, кто на тебя смотрит.
Белка долго не церемонилась. Месяца три, не дольше. Ей надоело подглядывать за нами, перепрыгивая с ветки на ветку. К тому же,пришла пора выводить в свет бельчат… Однажды утром гляжу, — с пригорочка, с дороги, прямо к дому бежит…
- Кошка?
- Нет!
- Собака?
- Нет!
- Лисёнок?
- Да нет же, белка!

  Села у ворот. Умылась, причесалась, и полезла на дуб. Забралась в дупло, и стала там жить. Прыгала на крышу дома, на сарай…
Веселилась во всю! Кино про людей с доставкой на дом. И ходить
никуда не надо! Сами всё покажут.

 Ласка — та, жила в подвале кордона. И вселилась, вероятнее всего, когда дом пустовал. Перезимовала. Привыкла к нашему соседству, и в хорошие минуты, если Пётр Петрович и Мурёнка отдыхали, выходила во двор, щеголяя блестящим мехом чёрной шубки. Не по сезону, конечно, зато — как хороша!

 Лось устроил лёжку в пятидесяти метрах от забора, на берегу пересыхающей речки. Если мы шли прогуляться и посмотреть — как утекает вода и время, гигант леса, отец и дед всех лосят в округе, перебирался из своего, устланного листвой и его собственной щетиной, окопа, под ближайший куст.
 Мы предавались грустному раздумью. Лось тоже грустил, и громко зевал, в надежде, что это поторопит нас, его бесцеремонных соседей.

 Лисица жила километрах в двух от дома. Подле одного из самых крутых пригорков у дороги. Она выбиралась из-под корней дуба,где была её нора, и устраивалась на самом верху пригорка. Садилась, и наблюдала, как неэстетично пыхтит моё величество, карабкаясь у неё на виду с сумками, пакетами, и неизменным рюкзаком за спиной. Когда до лисицы оставалось шагов пять, она потягивалась по-собачьи, и уступала дорогу.

 Не менее любопытным, но куда более занимательным, был самец, благородного оленя.(Прошу прощения, молодой человек!)Каждую среду он назначал мне свидание в полутора километрах от кордона. Он не бегал, не прятался, не выглядывал исподтишка… Всё это было бы явным унижением его достоинства. Олень просто
стоял у дороги, по которой проходила я. Когда топтаться на одном
месте было уже невмоготу, он нагибал ровную сильную шею, и покусывал ногу над правым копытом…
Я подходила всё ближе и ближе… Олень красноречиво поводил шоколадными глазами в мою сторону, легонько морщил кожу у плеча, сгоняя комаров… И внезапно начинал парить над землёй…
Нет, он не убегал от меня. Он призывал полюбоваться своей статью и величием.
Совершенно невольно приходило на ум понимание того, что, обременённый внушительной короной рогов, он просто не мог себя вести иначе… Только так. По-королевски…


                Комары


 В городах, где людям почти удалось отгородиться от мира насекомых высокими порогами многоэтажных домов, случайно залетевшая в форточку муха воспринимается, как трагедия. Ну, а сезонное нашествие комаров — как неизбежное зло, с которым можно бороться разнообразными *-лентами. Липучими, вонючими,распыляющимися, или извергающимися под воздействием потока
электронов. Все средства хороши! Однако, то, что работает в замкнутом пространстве, абсолютно бесполезно в лесу.
В нашем случае положение усугублялось близостью болота с одной стороны, речки с другой, и ручья — с третьей.
Утренний туман здесь длился долго и едва рассеивался к полудню. Кордон был выстроен на большом пригорке в центре огромного болота. Мелкая речушка Ивница отсекала болото от остального леса. Кабаны, лоси, олени, косули, лисы и волки приходили напиться вдоволь её прозрачной воды. И нам безусловно нравилось, что звери не смущаются нашим соседством, а приходят к реке, когда им вздумается.
Впрочем, любой плюс — это умело замаскированный минус,или он же, но в квадрате.
Побочным эффектом непреходящей влажности были стаи комаров, которые начинали свой кровавый промысел ранней весной,и продолжали бесчинства до первых заморозков.
Для того, чтобы полить наш огород, приходилось облачаться в пуленепробиваемый костюм, состроченный из старого болоньевого плаща образца 1968 года. Голову обматывали мелкой сеткой, которую затягивали вокруг шеи верёвкой. И шли в бой.
Честное слово, когда вокруг тебя столько комаров, становится не по себе. Всем известно, насколько раздражающе-назойлив писк одного-единственного комара. Шелест миллионов комариных крыл устрашающе-неотвратим. Это не просто звук. Это предупреждение: «Беги. Беги! Беги, пока не поздно!»

Бежать было некуда. Комары оплатили аренду воздушного пространства до холодов. Но от них можно было по-крайней мере, спрятаться в доме! Этот факт можно было бы классифицировать как нонсенс, если бы он не носил столь
ярко выраженный оттенок парадоксальности. Дело в том, что,как бы не был густ слой комаров вне помещения, ни один из них не осмеливался залететь внутрь. Дом явно был не их территорией. Форточки широко и зазывно зевали дни и ночи наполёт. И никто не посягал на воздушное пространство, столь безалаберно
оставленное на произвол судьбы. Если вдруг редкий комар случайно попадал внутрь, он начинал так судорожно искать выход, что его писк не походил на клич завоевателя. Это был, скорее, крик о помощи.И мы никогда не убивали таких залётных психопатов. Мы нежно выдували их прочь…

 А уж на улице никто никого не щадил. Комары ломали копья о нашу броню, мы лупили их, как могли, нещадно давая пощёчины самим себе. И забегали с улицы под спасительную сень дома,как с линии фронта, совершенно не подозревая, что за кошмар поджидает нас, с наступлением первых жарких дней июня...


                Блохи

    В один из вечеров, я сидела сидела перед телевизором, и радовалась тому, что успела полить овощи и петрушку до того, как комары нашли лазейку к моему влажному и горячему телу. Игнорируя певческий озноб из-за плохо поставленных голосов местных телеведущих, я жадно впитывала локальные новости. Искала знакомые фамилии в обзорах и прогнозах, находила лица приятелей в видеосюжетах, и преувеличенно возбуждённо реагировала на имена друзей-репортёров. И тут, таинство встречи с видениями из прошлой жизни было прервано странным, посторонним и приземлённым ощущением. Лёгкое множественное жжение в области ступней.
Я внимательно осмотрела ногу, но не обнаружила никаких явных повреждений или заноз. Но стоило только вернуть ногу в исходное положение, как ощущение покалывания появилось вновь…
- Что за ерунда?-Не отрывая ногу от пола, я внимательно осмотрела её ещё раз.
— Что это?!
— Где? — муж разобрался в тонкостях моих интонаций не хуже
супруги инженера Брунса.
— Да вот! Что-то там… Такое… чёрные точки какие-то! Ногу
поднимаю — ничего нет. Опускаю — жжётся…
— Так это блохи, наверное…
— Блохи!!!? Откуда?!

— Ты забыла, где живёшь! Из лесу, вестимо…
— Ну мы же тут не первый день! Они бы уже давно кусались,
если бы они тут были! Откуда они!? Бр! Гадость какая!
— Живут они здесь, вероятно…

   То, что блохи здесь, действительно, ЖИЛИ, мы поняли на сле-
дующий день.
Оказалось, что строители, возводившие кирпичную избушку кордона, старались экономить на чём только было возможно. И, проковыряв углубление в земле для фундамента, не озаботились сооружением подушки между почвой и полами. На досках для пола они сэкономили тоже, поэтому половицы выглядели как зубы первоклассника, у которого, на месте трёх выпавших молочных зубов, вырос пока лишь один постоянный. На момент окончания строительства дома, в этой части леса обитало три вида блох. Оглядевшись по сторонам, они не обнаружили подходящего объекта для нападения, и впали в ступор, по самым скромным
подсчётам, лет на семь. С нашим появлением, в жизни насекомых появился смысл, и, растолкав своих товарищей по летаргии, они всерьёз принялись за наше воспитанмие.
   Блохи обладали каким-то невыразимым чутьём, и всегда знали — где кого искать. По утрам, проснувшись от бесцеремонного стука дятла по ближайшему стволу, мы уже не вскакивали с постели, и не подбегали босиком к окну, как делали это раньше. Мы продумывали, как станем добираться до выхода из этого гнезда, кишащего блохами. Нога, спущенная с постели, мгновенно покрывалась чёрными точками насекомых, и почти сразу же румянилась от укусов, как булка с маком. С каждым днём блох становилось всё больше, и больше. Поначалу они допрыгивали до щиколотки, потом до середины икры, потом… Потом я вспомнила, что у нас есть высокие кожаные сапоги на толстой подошве, пожертвованные фермером из Северной Дакоты. Пару дней, пока блохи искали выход из положения, и тренировали ноги, я спокойно ходила по дому в огромных сапогах на
четыре размера больше. Лепила пирожки, и ухмылялась… На утро третьего дня первая же блоха пробежала по голенищу, взобралась на колено, и вколола свой хоботок мне в кожу, как вымпел покорения новой высоты. О, ужас!!!

 Чем мы только не боролись с этим перманентным кошмаром,обрушившимся на нас так внезапно. Вымытый полынной водой пол устилали стеблями полыни. Горькая трава превращалась в труху, под сапогами миллионной армии насекомых. Пол орошался,натирался и промывался химикатами всех видов и сортов. Блохи,
вероятно, громко смеялись над нашими попытками отравить их, поправляя микроскопические респираторы на своих носах… Но нам не было слышно ничего, кроме звуков расчёсываемых до крови конечностей. Крови, которой так жаждали наши поработители..
Избавление от чужеядных насекомых стало смыслом нашего,и без того не безоблачного, существования…

Сын ходил по верхам, перепрыгивая с кресла на стул. Собаку
приходилось вычёсывать ежевечерне до последней, с позволения сказать, блохи, и брать с собой на диван, потому что оставлять её на съедение, было бы бесчеловечно. А вот кошка… Кошка стремилась не уронить звание Лучшего Истребителя мышей, и не желала соблюдать осторожность. Когда мы попытались запереть её в комнате, подальше от кровохлёбов, наша кошка разнервничалась, с горя надавала пощёчин ласке, получила сдачи, и сильно поранилась…
Села в углу кухни с отрешённым видом… и утром мы обнаружили её обескровленную, бездыханную… Процессия покидавших её тело блох, завершила картину произошедшей трагедии.

Мурёнка! Милая моя спасительница не вынесла безумного блошиного нашествия…
Мы похоронили её за сараем, на пригорке, где никто не мог бы потревожить память о самоотверженной кошке. О кошке из сказки,которая так и не услышала стука серебряного копытца по крыше нашего дома…


                Ребёнок курицы

   Жизнь в лесу, бытие само по себе, похоже на жизнь в городе ровно настолько, насколько аквариум напоминает жизнь рыб в пруду.
Календарь становится не более, чем книжкой с нелепо расположенной нумерацией страниц. Недели незаметно превращаются в годы. А нелогичность деления дня на часы перестаёт заботить разум буквально через пару суток пребывания в лесу.
Ты лучше видишь, чётче слышишь и правильнее понимаешь — что происходит вокруг. Вокруг тебя и внутри. В сердце, в душе…

 Разве горожанину придёт в голову проливать слёзы над тушкой мороженой курицы или горевать подле десятка яиц? Отнюдь.
Мы же облегчённо вздыхали, когда, разбив скорлупу белого или кремового яичка, не находили в нём ни кровинки.

— Уф! Не было цыплёнка! — радостно вздыхал сын, и сначала с чувством съедал солнечную серединку яйца, а уж потом и всё остальное.

А началось всё с того, как одна из наших кур, при всёй нашей прожорливости, умудрилась припрятать и высидеть пятнадцать цыплят.
Малыши были один другого чуднее. Но волновали вовсе не они.А те пять яиц, которые продолжали лежать в гнезде. Оставленные среди обломков яиц вскрытых изнутри, они смотрелись сиротливо и несчастно. Курица к ним не подходила, не грела, не переворачивала заботливо клювом, не обмахивала веером своих блестящих крыльев.
— Ну… И что с ними делать? — спросила я мужа.
— Разбей.
— Как?
— Ну, как, — положи в кормушку к курам, и разбей, они съедят.
— А вдруг там цыплята?
— Нет, видишь же, курица не обращает на них никакого внимания.
— И что?
— Да то. Нет там никого. Пустышки.
— А если есть?
— Да бей, говорю! Не бойся!
— Как?
— Ложкой…

И вот, представьте себе: беру эти тёплые чумазые яйца, укладываю их в кормушку… Ну прямо как на эшафот, честное слово! Заношу над первым яйцом руку с ложкой… (Слабо ударить чей угодно беременный живот?!) Зажмуриваю глаза, и несмело,почти невесомо опускаю столовый прибор на… Скорлупа мягко хрустнула…
— А-а-а! Там кровь!
— Ну что ты, в самом деле, как маленькая!
— Смотри, кто там?
— Кто, кто… Цыплёнок!
— Живой?…
— …Живой!
— Живой!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Муж аккуратно отделил вросшую скорлупу от бедной птички,и положил в мою ладонь:
— Держи! Его надо посадить в коробку, поставить лампу, а то
он не выживет.
— А остальные?
— Какие остальные?
— Остальные яйца! Я их бить не стану!
— Ну, давай я…
— И ты не бей! Глянь, вдруг там тоже птенчики… Пожалуйста!
— Пойдём…

  Осторожно колупнув скорлупу оставшихся яиц, муж высвободил из плена ещё трёх заморышей, которые уже было смирились со своей несчастной участью, и чуть не погибли. Спустя три дня,ошалевшая от счастья троица присоединилась к родственникам.Наседка встретила новобранцев чудовищно равнодушно. Но она
даже и не подозревала о том, что ещё последний ребёнок обзавёлся
собственными апартаментами и индивидуальным солнцем, в центре большого стола под лампой.

 Малыш был болезненным и умненьким. Его голова оказалась слишком тяжёлой для слабеньких цыплячьих мышц. Понимая это, он ходил вдоль стенок коробки, и не упускал случая переложить непомерную тяжесть своего интеллекта на мои пальцы. Было понятно, что этот птенчик никогда не сможет самостоятельно поднять зёрнышко с земли. Мы выносили его погреться на солнышко,кормили и поили с рук…
 И совершенно не было жаль времени, потраченного на то, чтобы скрасить недолгие дни жизни этого желторотого ребёнка курицы…


                Кто во что горазд


   Осенние мухи со всего леса рвались на зимовку в дом. Они за-
ползали на веранду через щели, проникали в окна, огибая полотна
стёкол… И стена, и оконные проёмы покрывались ковром копошащихся мух.
Соблюдая правила приличия, мухи не посягали на комнаты, и не
заползали в кухню. Они стремились найти себе приют исключительно в пределах прохладной веранды.
Два-три раза в день я собирала урожай с нашей стихийно возникшей
мушиной фермы, вероломно нарушая их планы на лагополучную зимовку, и, заодно, подкармливая наших вечноголодных голодных кур.

  Как вспомню — сколько сухих зазимовавших мух мы выгребли из дома в первую осень…
Кроме мух, там и сям были разбросаны красные капельки божьих коровок. Выгонять их из дома жаль, но и оставлять — тоже хлопотно.
Через неделю после того, как в доме установилась постоянно тёплая температура воздуха, божьи коровки начали просыпаться.Они медленно ползали по подоконнику, с удивлением шевелили усиками в сторону сугробов за окном.
Когда вечером мы сели пить чай, божьи коровки массово двинулись к столу. У них проснулся аппетит!

Делать нечего.У нас в России незваных гостей не бывает. Каждому найдётся ложка по размеру. В большую плоскую тарелку наливаю крепкого сладкого чая, и подсаживаю туда первых гостей… что тут началось! Пир горой! Кто-то, подкрепившись, делал пару шагов в сторону, и засыпал, некоторых сон сморил прямо в сладкой лужице.
Одна коровка то ли захлебнулась во сне, то ли переела… Чтобы избежать потерь, в следующие кормления, вместо одного большого озера сладкого чая, мы предлагали коровкам много мелких капель. И так — до весны…



                Весна


Мартовский лёд, и примятые снега подушки.
Молча луна затмевает искусственный свет.
Звёзды стоят, словно днём у подъезда старушки.
Греют меня, а самих их давно уже нет…


   Календарь — ненадёжный путеводитель по временам года…
Посмотрите на него внимательно, и выкиньте в камин. Пока пламя, вспыхнув от радости, уничтожит очередное свидетельство человеческой самонадеянности дотла, постарайтесь забыть о том,что вы его видели. Всё, что там написано — полная ерунда. Нас вводят в заблуждения даты и наименования месяцев. Мы
ждём, что природа станет подсматривать в наш ежедневник…
Но природа не умеет читать. И ведёт себя так, как удобно ей самой.

Первые звуки настоящей весенней капели раздаются уже в конце января. Солнце старательно выжигает ещё слабым лучом маленькие дырочки в снегу на скате крыши. Он становится ноздреватым, и рыхлым, как срез незрелого сыра. Осторожно спускается вниз… но у самого края крыши, где становится понятно, что до земли ещё далеко, начинает тихонько плакать…

— Кап! …Бум! …Кап! …Бум!

 Второй жалобный приступ слезотечения происходит в лесу после
того, как в конце марта — начале апреля солнце обминает своим, уже
немного горячим, пальцем снег вокруг берёз. До раздавленной сугробами прошлогодней листвы!.. И из обломанных во время снежной зимы
веток, начинает сочиться сок. Сладковатый, холодный и прозрачный
в самом начале, он понемногу густеет, краснеет… И на знакомом боку
берёзы появляется рыжая корочка засахаренной ссадины.

— До свадьбы заживёт! — бормочет кто-то невидимый за твоей спиной. И ты понимаешь, что обернуться и спугнуть — одно и то же. И киваешь согласно головой… И жалуешься на гостей, которые только вчера улетели в форточку, мелькнув чёрными шифоновыми крылышками из-под распахнутых красных в горошек курток.
 И шмыгаешь носом… И слышишь в ответ то, что хочешь услышать:
— Да не грусти. Они вернутся. Не успеешь оглянуться, а за окном уже осень. Обычная осень, которая уже живёт в августовских ночах и не успевает спрятаться к утру.


                Здравствуй, лето!


    Весенняя песнь лягушек на болоте напоминает звук кипящей воды. Такое ощущение, что кто-то кипятит неподалёку море. Кипятит долго и старательно. Дней пять.И если вы стали невольным слушателем или свидетелем этого
процесса, имейте в виду, что весне, собственно говоря, пришёл конец.

  Ребёнок уединился в маленькой комнате. На закрытой двери записка: «Перерыв. Доктор Брский».( На самом деле надпись гласила «Перерыв докторский».) Из-за двери слышится какая-то возня, шелест бумаги и бодрая песня: «Африка! Африка! Милые края! Африка! Африка! Родина моя! Моя! Моя!»

По-вологодски подчёркнутое «о», и выгоревшие на солнце волосы, в сочетании с текстом, создавали комический эффект разрушительной силы.
Гомерический хохот родителей прекратился лишь после того, как
дверь, с навечно уготованным ей скрипом, распахнулась, и на порог вышел наш милый голубоглазый «африканец» с ружьём на плече.

— Родители! Я буду выпускать газету! А вы будете её получать!Ясно?
— Ясно! — сказали мы хором.

Дверь за парламентёром захлопнулась, и из-за неё опять послышался бодрый африканский напев:
— Африка! Африка! Милые края! Африка! Африка! Родина
моя! Моя! Моя!

 Газета входила регулярно. С необыкновенным волнением из картонной коробки, прикрученной к столбу в центре двора, мы доставали куски бумаги, исписанные детским почерком.
Если накануне низко над нашим болотом пролетал самолёт, то на следующий день, в газете можно было прочесть следующий репортаж: «Самолёт низко летал.Думали, что сядет к нам на поляну,и мы оттуда достанем сгущёнку, и станем её есть».

 Мы смеялись, задумывались, расползались по своим делам… И старались, чтобы к следующему выпуску новостей, у ребёнка были липкие от сгущёнки руки…

  Встреча с зелёной ящерицей, сенокос или нападение на курятник необыкновенно крупных муравьёв, — всё это немедленно описывалось, зарисовывалось, и отправлялось в почтовую коробку.

— Мам! Ма-ам!
— Что тебе?
— Почта пришла!
— Уже?
— Ага! Почтальон ушёл только что!
— Ох… как же я его не застала!.. Я бы ему письмо отдала, чтобы отправил…
— А ты мне дай, я ему передам!

Так с той поры и повелось. Письма друг другу, записочки, приглашения в огород и к козам…
Нашу увлекательную затею смыло потоками внезапного ливня. Коробка размокла. И почтальон перестал приносить «Новости КК» — «Новости Каверинского кордона».


                Ёлки-палки
Палками бьют, а ёлками —
Новый год встречают


  30 декабря 2000 года, в зоне нашего обитания стояла аномально тёплая погода. 15 градусов выше нуля.

  Быстро растаяли трогательные следы крошечных лапок мышей,которые бегали босиком из сугроба в сугроб. Лесные мышки так обрадовались теплу, что выбежали из своих норок, и стали носиться по упавшим стволам, как по буму.
Там и сям слышалось легкомысленное попискивание. Куры вышли на шум этой внеурочной возни, глянули одним глазом, другим… И поплелись греться на припёк.
 Было бы ужасно жалко тратить такой день на скучные обыкновенные занятия, и мы пошли собирать калину. Кусты стояли,словно в крови, и по колено в опавшей ярко-жёлтой листве. Крупные красные бусины калины блестели на солнце. С одной стороны зарослей ягоды ели наши старые знакомые — четыре косули.С другой стояли мы, а с третьей… Следы того, кто копошился там, были похожи на следы лап медведя. Огромные когтистые косолапые отпечатки ног барсука вытоптали землю с третьей стороны кустов калины. Зверь пыхтел, сопел, чавкал, икал и ломал ветки, но оторваться от еды не мог. Да и кто бы смог!?
В воздухе стоял непередаваемый, горько-терпкий аромат подтаявших ягод,
от которого слегка кружилась голова, и всё вокруг казалось милым и приятным…

   Наступил следующий день. С утра лил противный дождь. В доме уже стояла настоящая сосна. И запах, исходивший от ведра, наполненного ягодами калины, смешался с запахом ещё свежей хвои.

Куранты отбили последний кусок нашей прошлогодней жизни,не глядя бросили его в общую сковородку, и он полетел в пропасть вечности. Елку пришлось освободить от игрушек в тот же день и отнести козе, потому что дождь намочил дубовые листья, а от мокрой листвы у коз болят животы.
Зорька обглодала нашу новогоднюю ёлку с большим удовольствием. Сын посмотрел на голый, обкусанный ствол, и изрек:

— Ёлки-палки. Палками бьют, а ёлками — новый год встречают…

                Неутомимый кабанчик


   Иногда к нам на кордон приходили лесники с ружьями. Они сидели
тихо, разговаривали шепотом… Но лес в их присутствии замирал.
Мы же шумели, скандалили, мирились и пели, а звери выглядывали из — за каждого ствола, и , кажется, принимали непосредственное участие в нашей жизни.
  Однажды утром я наткнулась на тело кабана. Кабанчик был так себе — килограммов сто пятьдесят, не больше. Обошла его, присмотрелась… Вроде бы не дышит. Эх… Бедолага!
 Но ведь вчера его тут не было… Может, ночью ему стало плохо…
Позвала мужа. Он пришёл, прихватил с собой наш однолапый ледоруб, пострадавший в боях за чистоту леса. Осторожно толкнул кабана ногой. Никакой реакции. Дотронулся ледорубом — молчание…
— Эй, кабан…
Тот открыл вдруг глаза, и стал молча смотреть на нас. Потом резко подскочил вверх, и с громким воплем «Ходят тут…» побежал прочь, ломая мелкие деревья на своём пути.
— Эй, кабан! — кричали мы ему в след…
А он всё бежал, бежал…

Но убежал, как оказалось, не слишком далеко.
В тот же день, сын решил покататься на велосипеде. Безусловно — с горки, потому что «крутить педали на ровном месте глупо и неинтересно». Разогнавшись, что есть мочи, он увидел, как навстречу идёт…всё тот же утренний кабан. Он стоял на тропинке, как вкопанный, справа и слева — деревья, свернуть велосипедисту некуда, тормозить бесполезно… Бац! Бутерброд получился отменный. Свинина, сдобренная обломками велосипеда, а сверху — главный герой повествования.
Кабан и сын сидели на тропинке, некоторое время уставившись друг на друга. Ребёнок пришёл в себя первым. Снял с кабана разбитую в хлам раму, и пошёл домой. Кабанчик продолжал сидеть на месте и провожал его взглядом: «Ездят тут…»


                Коза и к вас

    Лето ещё только начиналось, но жажду уже нельзя было утолить ничем. Ни колодезной водой, ни компотом, который мы варили из прошлогодних запасов сушёных яблок. Треть ведерной кастрюли наполняли яблоками, заливали водой, доводили до кипения… и выпивали этот отвар ещё до того, как он успевал остыть, даже несмотря на то,что не добавляли ни грамма, из нашего драгоценного запаса сахара.
  Муж часто крутил ручку колодца, сын просил какой угодно «колючей» воды… и тут я вспомнила о средстве, с помощью которого русские люди издревле боролись с эпидемией сезонной жажды. О квасе!
Три маленьких кусочка хлеба, кусок теста и горсть ягод калины под слоем воды, в наших условиях выглядели, как дно гламурного аквариума, — загадочно и нелепо.
К вечеру следующего дня мы смогли порадоваться бойкой игре пузырьков в наших чашках, а, заодно, убедились в том, что жару и её последствия не смоешь никаким количеством воды. В любых её видах! Разочарованные и разгорячённые, легли спать, а вот наутро…

 Утро началось с оглушительного удара в оконное стекло. Сила удара заставила проснуться всех одновременно. Мы подбежали к окну, и обнаружили, что несмотря на то, что оно цело, в самом его центре образовалось какое-то непонятное пятно розового цвета.
Спустя мгновение, входная дверь загудела, и стало понятно, что некто, мощными методичными ударами пытается выбить дверь.

— Эй! Кто вы? Что вам нужно! — испуганно требовала я ответа от невидимого, но, видимо, совершенно неадекватного бандита.Хулиган замер на мгновение, немного передохнул… и саданул по входной двери так, что она сорвалась с петель.
— Всё… Он на веранде. Осталась только эта дверь. Она не вы-
держит. Он нас убьет…

Кому и зачем понадобилось убивать нас, было совершенно непонятно. Но факт был налицо: удар в окно, выбитая дверь…

— Стоп! А почему не выбито окно? Побоялся поранить руки
о стекло?
— Да нет, — рассмеялся вдруг муж, — рога помешали бы!
Послушай!
И — точно. Я услышала! — стук копыт козы по полу веранды,
и требовательное «М-ме!»
— Что-о?! Ах ты..!
Я распахнула дверь, схватила оторопевшую от неожиданности
козу за рога, и выволокла её на улицу:

— Ах ты, дрянь эдакая! Что ты наделала?! С какой стати ты… —
начал было я отчитывать Зорьку, и вдруг поняла — с какой именно стати сбрендила наша коза.

Рано утром, в полусне, я открыла кур, насыпала им еды, а сверху на комбикорм выложила кашицу, оставшуюся после вчерашнего кваса. Куры наелись вдрабодан, и спали на боку рядом с кормушкой,все до единой. В окно стучала, само собой разумеется, не коза, а зеленоголовый дятел, который клюнув, вероятно, раз-другой потребовал продолжения банкета, но не рассчитал сил, и долбанувшись в окно, свернул себе шею.
   Коза же, насмотревшись на непотребство товарищей по сараю,сбила калитку, доела остатки, и банально опьянела.
Пока я тащила Зорьку от дома к сараю, она взбрыкивала, как горный баран, пыталась поддеть меня рогами, и только сын, подбежавший к нам с пилой в руке, смог привести её в чувство.
До самого вечера я не могла прийти в себя, и жаловалась мужу:
— «In vino veritas»*(«Истина в вине» лат.), или, — «что у трезвого на уме…» Неужели коза так меня ненавидит?..
— Да нет, что ты. Она тебя любит, и очень сильно хотела быть
рядом с тобой. Вот и всё!



                Палата номер раз


   Птицы в лесу почти всё время поют. Молчат в течение часа во время рассвета и столько же — на вечерней заре.
Именно во время утреннего затишья, сын подошёл ко мне и тихонько сказал:
— Мам, там что-то чёрненькое внизу лежит, где козы. Мне кажется, что это козлёнок…
— Ой! Ура! Бегу!
— Мам, ты не беги, не ура. Он, кажется, неживой…
— Ой…
   Черный маленький козлёнок, сын Катьки и Брюсика, действительно, не дышал. Он лежал на сене, раскинув ножки, а козы стояли рядом, и пытались на него не наступить.
 Последний месяц я почти не спала по ночам. Заглядывала к козам каждый час. Ставила будильник, по звонку бежала к ним, переводила стрелку на следующий час, и так — всю ночь. Боялась, что козлёнок родится без меня, или что козы его затопчут. Случилось и то, и другое.

Катька родила, но детское место у неё не отошло. Пришлось одевать стерильные резиновые перчатки, и отдирать его самой. Потихоньку, аккуратно, чтобы не оборвать внутри. Во время первой процедуры Катьку держали за её маленькие аккуратные рожки. В последовавшие за ней нескольько следующих раз, она покорно стояла сама.
Я гладила Катьку по голове и по животу, давала лекарства… И на третий день, когда у меня в руках оказался последний кусочек детского места, у козочки появилось молоко. Ровно сто граммов, — ни больше, не меньше!

В первые дни молоко было кремовым от крови. Потом оно стало просто — белым, густым и приятным. И я варила сыну кашу, да всё ждала, — вот-вот родит Зорька, и у нас будет так много молока, что его не придётся разбавлять водой.

 Но прошёл месяц, потом ещё неделя, а Зорька вроде бы как передумала рожать. В животе — никакого шевеления, и из степенной дамы на сносях, она превратилась в прежнюю непоседливую гражданку. Конечно, проще всего было бы предположить, что наша старшая рогатина пережила ложную беременность, и что биение и шевеление её плода — не более, чем воспалённые плоды нашей
разыгравшейся от недоедания фантазии… Но увы. Всё это было,и в одночасье исчезло. Даже живот стал намного меньше…
И вот, однажды вечером, муж сказал:
— Надо резать.
— Нет! Не надо!
— Слушай, ветеринар сюда не поедет, а с нею явно беда. Если мы её не зарежем, то столько мяса пропадёт…
Я зарыдала и ушла в лес, а мои мужчины увели козу на то место,где обычно  казнили кур, к сараю…

 Пока я уходила подальше от кордона, сын нагнал меня, и сказал,что папа попросил его побыть со мной…

Когда муж принёс ведро маринованного мяса, и мы стали его жарить, ни он, ни сын не смогли его есть. Они пытались положить кусочек в рот, даже старались его прожевать. Но проглотить!?… Мои мужчины сделать этого так и не смогли. Я же, — целый месяц жарила маринованное мясо козы, которую научила ходить на задних ногах, которую причёсывала длинными зимними вечерами, которой пела песни… Я съела козу, которая провожала меня до полустанка по глубокому снегу, когда, испугавшись лайки, отставшей от браконьеров, я не решалась отойти от
кордона одна.
 Я поняла, что у Зорьки не было шансов. Ещё день, и она бы погибла от заражения крови. Но я её ела! И мне было так вкусно…
   А сейчас — пишу и плачу. Нестабильная психика и голод, порой, вытворяют с нами такие странные и страшные вещи…

 А Катька ещё долго жила с нами. Козлят у неё больше не было,но после того, что мы с нею пережили вместе, она ходила рядом,словно белая рогатая собачка.



                За Чёрным болотом


   Километрах в трёх от кордона, прямо за Чёрным болотом, располагается древнее Городище. Датой основания этого поселения,по разным мнениям, считается конец двенадцатого — начало тринадцатого века. Чего только не находили в этих местах. Украшения, оружие, сбрую… Быть может, именно близостью этого старинного сооружения и объяснялись некоторые странные вещи, которые происходили с нами.
   По вечерам было видно, как светится лес над городищем. Как
будто бы там зажигают сотни факелов… И воины в грубых одеждах отдыхают у десятков костров… И едят мясо оленей, срезая его с целиком зажаренных на огне туш…
 Время от времени, ранним утром, со стороны городища слышалось ржание лошадей, крики людей. Но, сколько мы не пытались застигнуть своих невидимых, но шумных соседей врасплох, нам этого не удавалось. Иногда, очень редко, на покатой стене глубокого, почти отвесного оврага, — был заметен лёгкий дымок не вполне потушенного костра. Но никаких следов рядом. Причём это происходило, как правило, в пасмурный, сырой день, когда в обнаруженные остатки костра, достаточно сложно подложить гипотезу о самовоспламенении…

 Довольно часто менялись местами толстые вросшие стволы переходных мостов. Исчезая в одном, они появлялись в другом…

 Однажды, гуляя с сыном вдоль городища, мы обронили на дно оврага варежку. Время близилось к вечеру, мы торопились,и я решила подобрать потерю на другой день. Лишь только начало светать, вышла в путь, и когда подошла к тому месту, откуда мы так быстро убежали накануне, остолбенела. Варежка лежала не на
дне оврага. Абсолютно сухая, чистая и даже немного тёплая, она висела на виду, на ветке. Таким образом, что не заметить её я бы не смогла.

  Геннадий Пахорский, лесник одного из соседних кордонов, часто рассказывал, как закруживает лес:
— Кордон видишь. Вот он — рукой подать. А дойти не можешь.

 У нас такого, кажется, ни разу не было. Только вот, не всегда удавалось подойти к Городищу. Иногда кто-то зловеще кричал:«Уйди!!!» А, бывало, нам совсем иначе давали понять, что сегодня проход закрыт…



                *Пчёлы

  Однажды, перебираясь с одной стороны оврага Городища на другую, мы с сыном остановились посередине моста и посмотрели вниз.
— Слушай, мам! А вот они тут жили, и тоже конфет не ели?
— Гм… Какие же тут конфеты могли быть? Мёд, разве что…
— У них были пчёлы?
— Не думаю. Скорее, они пользовались мёдом диких пчёл.
— Вот бы и нам попробовать мёд диких пчёл…

 Дикий или домашний, но мёд мы, всё-таки, попробовали!
Недели через две муж зашёл в дом со словами:
— Ты не помнишь, отец Михаил дымарь забрал?
— Какой дымарь?
— Штука такая, которой пчёл окуривают, чтобы не кусались.
— А зачем она тебе?
— В сарае под навесом стоит улей, что от отца Михаила остался, так туда рой пчёл прилетел..
— ?!! Ну, ничего себе!

  Муж взялся за обустройство нашей маленькой пасеки, и, как всегда, быстро преуспел в новом деле. Пчёлы были накормлены напоены, вычищены и защищены. Единственная странность, которую нельзя было не заметить, пчёлы прилетели к нам в сентябре. В голодную пору. Конечно, они трудились во всю, старались
собрать побольше мёда, чтобы его хватило на зиму. Но… цветов и трав было очень мало. А ещё цветущих — и того меньше. Несмотря на мою всеобъемлющую аллергию, я без опаски, и с невыразимым удовольствием наблюдала за пчёлами.

 Муж в сетке на лице, с дымарём, и я — не вполне одетая, с улыбкой на лице… Ни одна пчела не укусила. Ни единого раза! Бывало, садились передохнуть, — на руку, на плечо. Было видно, что пчёлки, как маленькие хозяйки с двумя тяжёлыми жёлтыми авоськами, — по одной в каждой руке. Поднимутся над тимофеевкой,повисят в воздухе недолго, опробуют — удобно ли держать поклажу, и — домой, в улей.
Около улья их всегда встречает охранник. Проверит, — та ли пчёлка, в порядке ли документы, что несёт. Если своя — впустит,перед чужим — дверь захлопнет в момент.
В общем, старались пчёлки, как могли. И собрали-таки мёд!
Муж посчитал пчёл, прикинул — сколько им нужно мёда, чтобы перезимовать, и сказал, что, если пчёлам еды не хватит, мы их докормим сахарным сиропом, а уж на следующий год…
 Но следующего года ждать не пришлось. Пчёлы погибли.
Всего за одну ночь. Они так и не успели полакомиться своими
запасами.
  А сын, слизывая мёд с ложки, тихонько вздыхал: «Бедные
пчёлки»…




                Запах земли


   Синица третий день не показывается на крыльце. Она устала караулить пчёл. Сын ушёл гулять. Сам. Никто его не будил.
И от этого становится страшно. Совсем недавно он играл в робота «пылецейского», а теперь уходит надолго в лес. Один. Больше не с кем.

 Всё больше могил за сараем. Кролик Роджер съел какую-то травинку, и погиб. Сибирский котёнок Васючок, который часами сидел у меня на плече, и мурлыкал в ушко, отравился средством от блох.

 Кто-то сжёг наше сено, которое так упорно косил муж. А я, сгребая, сожгла себе лицо и руки. Впрочем, мы хорошо знаем имя того,кто это сделал…

   Уже сошли осенние опята. Те, которые ещё можно разыскать,больше похожи на бесформенные серые тряпочки. А маленькие, крепкие, скользкие… — те уже давно запечатаны в банки. И ждут своего часа.

Помидоры, огромные и совершенно зелёные, чудовищно и нелепо выглядят на фоне опавшей листвы. Их ничто не смогло заставить покраснеть. Но после первой морозной ночи, помидоры, всё же, утонут в маринаде. Им тоже — пора.

         Времена года. По силе воздействия на человека они могут сравняться лишь с днями, когда отсчёт прожитых лет идёт уже не в нашу пользу.
Некоторые считают, что для того, чтобы быть счастливым, нужно быть с семьёй лишь до той поры, пока в тебе нуждаются дети. А потом — разбегаться в разные стороны. Чтобы не потерять себя. Чтобы сделать то, ради чего родился.

— Но как узнать, для чего ты рождён?
— Для этого нужно прислушаться к себе. Для начала — вычеркнуть из своей жизни    всё, что мешает. Когда ты живёшь, выполняя чужие прихоти, это неправильно.
— Ты хочешь сказать, что семья — не нужна?
— Да, она мешает понять истинные истоки своих поступков.
— Но как переступить через своих близких, через свою семью?
— Человек должен уметь перешагнуть через то, что мешает
— Но как сделать, чтобы это не поломало бы ничьей судьбы: ни твоей, ни тех, которые остались у обочины твоей дороги…
— Это не имеет значения. Есть только ты…




                Мечта моя…


 Недавно меня спросили:
— Что бы вы выбрали? Жизнь в России с хорошей стабильной работой в плохом питерском климате с друзьями и родными,или в Греции, без родных, друзей, без хорошей работы, но с любимым — любящим и понимающим человеком, возможным отцом ваших детей?
— С любимым мужем на берегу океана. — ответила я. — И чтобы сын мог часто приезжать, и чтобы камин, и большая собака подле него… И интернет, и нехитрая еда… И приятель-дельфин, который громко зовёт по вечерам, и вы плывёте, придерживая его левой рукой…прямо к розовому озеру растопленного солнца впереди…

  Несмотря на то, что мой ответ был абсолютно искренним,я вдруг ощутила какое-то беспокойство, и вдруг ясно осознала — почему.
Я
 живу в довольно большом городе. Но каждый раз, выходя из дома на прогулку с собакой, надеюсь почувствовать на себе взгляды моих замечательных соседей — жителей дремучего леса,в котором и был мой первый настоящий дом…
И я много бы отдала за то, чтобы вновь оказаться в том времени, когда мой шестилетний сын написал своё первое стихотворение…

   Мечта моя

Улететь в тихие края.
Где тихо звёзды плещут,
Где мирно волны блещут.
Где птицы кричат: «Я!»
Вот такая мечта моя.



             Кусочки, Или пара фраз,которые обычно называют
                Послесловием


— А помнишь, папа ехал на велосипеде, а там на дороге стоял кабанчик, маленький ещё, размером с собаку. Стоял и ковырялся на одной колее дороги, а папа ехал по другой. Кабанчик не ушёл. Только его родственники возмущались в кустах. То ли на папу ругались,то ли на поросёнка!
— Да, а как я однажды ехал из монастыря ночью, на велосипеде… в полной темноте. Двигался практически на слух, ориентируясь на ощущения:едешь по песку — оно одно, по траве — другое.
— А я помню, как ты срывал ветки, которые били по лицу,и загораживали дорогу.
Когда они покрывались льдом, это было похоже на длинный ледяной тоннель… Или при свете луны, когда снег лежит толстым слоем, впереди не видно ни единого следа, и эти деревья покрытые снегом… Как в сказке…
— А пожар, который мы устроили, и сами же потушили!?
Зажгли толстые тупые остья прошлогодней травы. Ветер внезапно подул в сторону дома, и мы, как сумасшедшие забегали, стали тушить…
Вёдрами, ведрами..и маленький худенький сыночек —маленьким игрушечным едёрком…
— А я помню, как ты пришла в школу, а около меня врачи — увидели в голове клеща и боялись вытащить. А ты подошла, одним движением сняла, сожгла его в раковине, и говоришь: «Ну, что же вы, вы же в лесу живёте…»

                * * *
- Время… Назови мне имя того, к кому стремишься ты, куда бы не пришло. Чьим мнением ты дорожишь больше, чем своей свободой…
- Время, ты так жестоко обходишься с нами… Не потому ли, что страдаешь от отсутствия внимания? Но нам так трудно оценить твои достоинства. Всё потому, что мы, люди, не умеем любить на бегу.
- Время! Остановись! И я поделюсь с тобой своим маленьким секретом… Мне,право, так жаль, что тебе не дано не то что — остановиться, но даже оглянуться. Немного. Совсем чуть-чуть. Вполоборота… Поверь мне на слово, Время, — там, у тебя за спиной...там есть о чём вспомнить, и есть о чём пожалеть…
— Мне жаль тебя, Время!
— Пожалей лучше себя…
— И себя мне тоже — жаль…