Кео Далем

      


Кео Далем

       Кео Далем был первым мастером деревни. Никто лучше него не понимал душу и структуру дерева или характер камня. Никто не умел, как он, приложить руку к обнажённому стволу и сказать, как расположены его внутренние слои и какую скульптуру лучше изготовить из него. Никто не мог, прижавшись ухом к шершавой поверхности, вызвать ударом баньяновой палочки внутренний голос камня и определить, годен ли он для изображения богов или пойдёт только на мелкие фигурки животных, горшки и домашнюю утварь. И все, купившие скульптуры богов, которые изваял Кео Далем, шёпотом сообщали друг другу, что с их появлением в дом приходили покой и удача – не плесневели сырые углы, не гнила мебель, дольше хранились рис и овощи. Ходили разные слухи о Кео – и хорошие и дурные. Кто говорил, что мастеру покровительствуют боги Рама и Будда, кто наоборот шептал, что искусство его от злых духов…
       Утреннее солнце обычно заставало мастера за работой. Так  было и в тот день, когда около мастерской остановился чёрный «Мерседес», похожий на готовую к прыжку пантеру. Кео немного подивился раннему визитёру. Слава его далеко разнеслась за пределы штата, даже из Пноменя гиды привозили к нему туристов, которые охотно покупали фигурки и маски богов, драконов и прочие мелкие поделки, но сегодняшний ранний гость был явно не из их числа. По тому, как поспешно выскочил из машины шофёр в глухом чёрном костюме и бросился открывать заднюю дверцу машины, Кео Далем понял, что приехал какой-то важный чиновник. Это не взволновало его. Старый мастер давно отучил себя волноваться. Какими бы тревожными не были бесчинства судьбы, они всего лишь отражали её капризный характер и зависели прежде всего от его к ним отношения и редко могли потревожить его устоявшееся годами бесстрастие. Он исправно платил налоги и делал свою работу. Его не в чем было обвинить. Кровавая диктатура, установившаяся последнее время в стране, до сих пор как-то обходила его стороной. Но, несмотря на философию покоя, выработанную им в себе годами молитв и медитаций, со времени воцарения в стране диктатора, в душе Кео Далема поселилась тревога. И она постоянно подпитывалась известиями о безумных проектах Салот Сара, именующего себя Пол Потом, о новых и новых смертях, репрессиях и жестоких расправах с недовольными.
       Увидев, как из машины выходит прямой, как шест, преисполненный напыщенности человек в чёрном костюме и очках, Кео Далем склонился над своей работой. Ему не зачем торопить события, и уж бежать навстречу незваному гостю он и вовсе не собирался. Тяжёлые шаги простучали по ступеням лестницы. Казалось, идущий нарочно бьет ногами в деревянные доски. Прозвучало и осталось без ответа приветствие служанки Кхиеу Нем. Глухо пророкотал что-то мужской голос. Потом Кхиеу, как обычно тихонько поскреблась в дверь мастерской, но сразу после этого дверь отворилась от сильного толчка и, отстранив рукой служанку, мужчина в чёрном вступил в мастерскую. Не отвечая на приветствие мастера, он обвёл взглядом мастерскую и уселся в плетёное кресло у окна. Кео Далем видел, что ему жарко и воротник белоснежной рубашки набух и пожелтел от пота. Но чиновник не только не расстегнул пуговиц, но даже не ослабил узел чёрного галстука. В руке он комкал мокрый носовой плато, которым всё время вытирал шею и лоб.
      - Я – господин Анг Сурат, секретарь господина Премьер-министра, - проговорил он и замолчал, словно давая мастеру время оценить огромность своего значения.
      Кео Далем тоже молчал – секретарь так секретарь, о чём тут говорить.
      - Господину Правителю доложили, что ты умеешь хорошо вырезать изображения и фигуры из дерева.
      Кео Далем молчал, только слегка наклонил голову.
      - Почему ты молчишь? – резко спросил господин Анг Сурат.
      - Мне не пристало хвалить себя. О моём умении говорят люди и мои произведения.
        - Ты дерзок! – заключил секретарь Правителя, вытирая пот со лба. – Помни, с кем ты говоришь!
       Кео Далем снова промолчал, склонив голову.
       - Господин Правитель желает, чтобы ты сделал из дерева его бюст, - раздражённо сказал Анг Сурат. Было заметно, что он считает ниже своего достоинства говорить с простым мастером, который к тому же не испытывает по отношению к нему должного раболепия.
     - Я не вижу в твоей мастерской ни одного бюста или хотя бы человеческого лица, - продолжал он. – Одни боги да безделушки. Есть у тебя изображения людей или только вот это.
       Он презрительно повёл рукой. Кео Далему очень не хотелось иметь дело с этим грубым человеком, но боги запрещают лгать. Он мог бы объяснить секретарю, что в мастерской находятся только изделия на продажу, а главные свои работы хранятся в отдельной комнате с необходимой температурой и влажностью, но не стал этого делать.
       - Идите за мной, - сказал мастер и направился вглубь мастерской. Он слушал, как секретарь двинул креслом и тяжёлыми шагами пошёл за ним. Наверное, у него какая-то болезнь ног или позвоночника, раз он так плохо ходит, подумал Кео Далем. Он открыл небольшую дверь в задней стене и по небольшой лесенке спустился в полуподвал. Здесь в постоянной сухой прохладе, в полумраке стояли его работы: мудрый Будда с отстранённым, обращённым к небу взглядом; Батара Кала – правитель Нижнего мира, обвитый словно гигантской лианой мощным телом удава Басуки; Рама, попирающий пятой царя обезьян Ханумана; смертельна схватка Баронга и Равины; фигуры и головы Ганеша, Брамы, Шивы и Вишну. Были здесь и скульптуры простых людей, в которых старый мастер открывал только им подмеченные черты самобытности и мужества.
Но если фигуры и лица богов были выполнены полностью и выражали эмоции покоя, добродушия или гнева, то головы и тела людей были окружены необработанным деревом, словно не могли освободиться от сжимавших их оков и стремились вырваться из них на свободу. Этому далеко не новому приёму в искусстве скульптуры Кео Далем сумел придать необычное сюрреалистическое содержание. Лица и части тела в тех местах, где они вырывались из плена, были слегка деформированы – эластично растянуты или изогнуты не характерно для натуральной пластики тела. И это вызывало ощущение продолжающегося движения, которое неизбежно завершится освобождением. В выражениях и напряжённости лиц и тел чувствовалось отчаянное стремление к свободе из сковывающего их плена.
Анг Сурат, сдвинув брови, обходил комнату. Он вглядывался в изваяния, и особую суровость его лицо обретало при виде скульптур людей. Кео Далем так и предполагал, что секретарю Правителя не понравится заложенная в них мысль мастера. Но открытой крамолы скульптуры не содержали, а на случай придирок со стороны властей Кео Далем был готов предложить несколько своих вполне лояльных толкований. Так было с начальником местной полиции, которому стремление к свободе он объяснил желанием вырваться из мира тёмных заблуждений в сияние, исходящее от власти могучего Правителя страны, как известно обитавших во тьме дерева и камня.
- Многое здесь неправильно, - заключил, наконец, Анг Сурат, - но об этом мы поговорим позже. Ты сделаешь бюст Правителя в мундире с эполетами, аксельбантами, орденами и медалями. С гордо поднятой головой, уверенного в своей правоте и величии. И никаких этих недоделок и деформаций.
Он презрительно кивнул на фигуру крестьянина, выходящего из баньянового ствола с поднятой лопатой в руках.
Кео Далем понимал, что отказаться он не может. Несмотря на демократические лозунги, Правитель установил в стране систему принуждения, которая карала всякое неподчинение и инакомыслие без официальной процедуры осуждения. Его несогласие моментально было бы объявлено контрреволюцией с соответствующими последствиями, о которых Кео Далем не хотел даже думать. Он знал от своего подмастерья Алима о пытках, публичных сожжениях и других экзекуциях, которым подвергались контрреволюционеры.
Но Кео Далем решил хотя бы оттянуть начало работы.
- А где будет установлена скульптура? – спросил он.
- Зачем тебе это знать? – надменно сказал секретарь.
- Дерево требует особых условий хранения: определенной влажности, температуры, даже освещения. Как вот здесь. Иначе оно может растрескаться, выгореть на солнце, обветриться. Надеюсь, вы не поставите деревянную скульптуру на открытом воздухе?!
- Ты дерзок! – сказал Анг Сурат. – Конечно, мы не совершим такой глупости. Скульптура будет стоять в церемониальном зале.
- Я видел этот зал в каком-то журнале, - сказал Кео Далем. – Там большие окна и двери. Они всё время открываются, и там невозможно поддерживать нужную температуру. Деревянный бюст продержится от силы два-три года. Почему бы не сделать его из камня?
- Я не собираюсь объяснять тебе желания Правителя, - надменно сказал Анг Сурат.
Но уже чувствовалось, что он несколько обескуражен и не доволен возникновением дополнительных проблем. И Кео Далем поспешил добавить масла в огонь.
- Желание господина Правителя для нас важнее заветов богов, - сказал он. – Но из какого дерева вы хотите изготовить бюст? Все наши деревья имеют светлую древесину, а при обработке красителями теряется фактура. От этого скульптура может приобрести неестественный вид. Вот – как это изображение Хонумана. Но здесь я этого и добивался. Злой бог и должен выглядеть неестественно, поскольку зло не изначально, а самопроизводно…
- Не отвлекайся! – раздражённо перебил его секретарь. – Мне плевать на ваших богов! Какое дерево ты предлагаешь?
Впервые сквозь надменность прозвучали нотки неуверенности. Он нервно прошёлся по комнате, хрустя пальцами и едва не цепляясь плечами за скульптуры. Полные губы его сошлись в морщинистый кружёк. Кео Далем молчал, делая вид, что думает.
- Ну, например железное дерево. Бывает тёмной фактуры, но очень крепкое, требует длительной обработки… Растёт в Иране.
- Ещё? – потребовал секретарь.
- Есть ещё кебрачо и альгарробо. Очень хорошая тёмная древесина, светло и тёмно коричневая. Очень хорошо подошла бы для скульптуры. Но у нас эти деревья не растут…
Кео снова сделал задумчивую паузу. Ему хотелось позлить секретаря, заставить его задавать вопросы и разочаровывать ответами. Кебрачо и альгарробо росли только в Латинской Америке, в Мексике, и Кео Далем предполагал, что этот вариант секретарю тоже не понравится. Анг Сурат остановился и уже приоткрыл рот, но снова сжал и надменно искривил губы. Вести беседу с простым мастером иначе, как отдавать ему приказы, секретарь Правителя считал ниже своего достоинства. К тому же сработала привычка подозревать окружающих в коварстве и лжи. Анг Сурат подозрительно посмотрел на мастера.
 - Ты нарочно выбираешь то, что трудно достать? – спросил он. – Берегись! Со мной шутить нельзя!
Кео Далем сокрушённо развёл руками.
- Я и не думал шутить…
- Хватит! – перебил его секретарь. – Приготовь пока эскизы, а с остальным я разберусь. Ты не единственный скульптор в стране. И имей в виду – саботаж в любой форме будет сурово наказан!
Он круто повернулся и вышел, стуча ногами.
Кео Далем видел в окно гордый марш секретаря к машине и в который раз удивлялся человеческой глупости, часто принимающей болезненные формы. Анг Сурат не только перестал быть тем человеком, каким создали его боги, но и разрушал всё доброе, вложенное в его душу при рождении. Он врастал в маску, предложенную ему коварным роком, объединяющим волю насмешливых богов Нижнего мира, которые умели поднять из темноты его сознания худшие качества души.
Кео Далем сел у окна. Утреннее желание работать пропало, как будто его увёз с собой чёрный секретарь. Его сменила сонная слабость, желание прилечь и переспать то гадкое чувство, которое тем больше крепло, чем больше сознавал он неприятность перемен и действий, которые требовал от него неизбежный заказ. Меньше всего думал сейчас мастер о форме и композиции предполагаемого бюста, и тем более о награде, которая последует по окончании работы. Он смотрел в окно и не видел залитого солнцем двора и застывших в безветренном воздухе листьев пальм. Сонное оцепенение, словно дурман, охватило его, безмысленная задумчивость, которая часто приходит, когда нужно принять важное решение. Кео Далем чувствовал, что в нём борются Рама и Хануман - добро его души против зла внешнего принуждения, нежелание отдавать даже малую долю своего труда кровавому диктатору и необходимость этой работы под страхом тюрьмы, пыток и смерти.
Молодой подмастерье Син вошёл в мастерскую, но увидев замершего в раздумье мастера, остановился на пороге. Кео Далем повернул у нему лицо и несколько времени молчал пока его мысли и чувства, витавшие где-то далеко, возвращали его в реальность. Мастер знал, что брат Сина Иенг схвачен полицией диктатора за слишком вольные речи в кофейне Синсамута. Кто-то из соседей донёс, и полиция арестовала Иенга, переворошив его хижину и забрав нехитрое имущество крестьянина. С тех пор о его судьбе ничего известно не было. Иенг словно пропал, и хотя у Сина был протокол об аресте брата, его попытка что-нибудь выяснить в столице, окончилась травмой черепа и тремя сломанными рёбрами. Его избили чиновники Центрального управления демократической полиции государства. Другой информации о Иенге Син не получил.
- Да благословит тебя Бог, ученик, - тихо сказал Кео Далем. – Ты хотел что-то спросить?
- Ом суасти ас ту, учитель, - Син долгое время прожил в Бали и любил говорить и молиться по тайски. – Я видел, что к вам приезжал какой-то важный тип. Нельзя ли через него как-то узнать о судьбе брата. Извините, учитель, но последнее время я ни о чём другом думать не могу.
- Я совсем не уверен, что этот чиновник станет заниматься судьбой обыкновенного человека. Это был секретарь Правителя. Он собирается сделать заказ – бюст этого tentas kefeni . Мне придётся принять этот заказ. Иначе… ты знаешь.
Син смотрел на него, и в глазах ученика Као Далем видел его мысли.
- Это опасно! – сказал он.
- Нет! Это единственный случай, который посылают нам боги. Возьмите меня с собой. Так я хоть немного приближусь к своей цели.
- Ты думаешь, он заставит меня работать во дворце?
- Конечно! Моему знакомому ювелиру в столице поручили изготовить серьги для любовницы Правителя. И как он не убеждал, что настоящего качества может добиться только в своей мастерской, его заставили работать во дворце. С тех пор он ходит со вставной челюстью и в поясном корсете. И пока работал, над ним стоял министр культуры и следил. Не знаю уж, зачем он следил, но они ведь никому не доверяют.
- Об этом я не подумал, - сказал Кео Далем. – Наверное, ты прав.

  *   *   *
Синсанар Кает жил далеко от деревни, в джунглях. Лишь изредка селяне видели, как далеко обходя их дома, колдун ходил в город и обратно. К его жилищу не было дороги. Нужно было пересечь пастбище, вброд перейти узкий ручей с горькой водой, и по старой полузаросшей вырубке углубиться в джунгли. И только тогда, если повезёт, среди густых кустарников, оплетённых сетями пауков-птицеедов, среди папоротников, дикой гуавы и колючих фикусов можно было обнаружить проход и почти незаметную тропинку среди травы. И тропинка эта не обязательно приводила к жилищу Синсанара Каета. Ходили слухи, что если колдун не хочет встречи, она исчезает в траве, проход перекрывают переплетения ротангов и других лиан, пробиться сквозь которые под силу лишь очень крепким людям с топорами и мачете.
Но Кео Далем, видимо, был удачлив или не вызывал неприязни у колдуна. Промочив ноги и изодрав одежду, он к полудню вышел на небольшую поляну, в глубине которой увидел хижину Синсанара Каета. Когда-то давно пласт горы Дамрей обрушился, обнажив слои песчаника и сланца. С тех пор джунгли поглотили следы обвала, и у крутого среза горы вырос гигантский баньян. Под ним и устроил своё жилище Синсанар Кает. Хижина была небрежно сложена из дерева и камня, покрыта листьями пальм и задней стеной своей лепилась к склону горы.

Кео Далем был ещё молодым подмастерьем, когда жители деревни изгнали Синсанара Каета. Явных причин для этого не было или они забылись. Люди старательно, хотя и тщетно, забывают свои неумные или неблаговидные поступки. Остались только похожие на легенды слухи, быстро обрастающие выдумками человеческой злобы, о тайных чарах Синсанара Каета, которые были причинами неурожаев, падёжа скота, болезней и смерти Синсанаровых недоброжелателей.
В то время Синсанар Кает жил на отшибе на краю деревни. Но, несмотря на то, что он родился и вырос в этой деревне, Синсанар оставался чужим для соседей. Что-то недоброе читали селяне в его взгляде, что-то коварное в выражении лица, как будто он тихо, про себя радовался чужим бедам, как будто знал что-то такое, чего не знали другие. И вблизи его людей охватывало чувство тревоги и непонятного, беспричинного, вроде бы, страха. И в разговорах с ним люди сбивались и ощущали неловкость от его не всегда понятных мыслей и слов, как будто говорили с ним на разных языках. А любопытные мальчишки ранней ночью, когда отгорал закат и мир тонул в слепом мраке, подбирались к окнам его хижины и потом, захлёбываясь от собственной храбрости, рассказывали, как за чёрными, непроницаемыми стеклами окон Синсанара двигались тени в окружении слабого сияния разноцветных порхающих огоньков. Недоверчивые селяне, дабы удостовериться, тоже ходили ночами к хижине Синсанара, но ничего, кроме чёрной непроницаемости в окнах не видели. Зато каждый раз, приближаясь к хижине, храбрецы ощущали нарастающий страх перед неизвестным и чем ближе были чёрные окна, тем сильнее наливал этот страх головы и тела людей, а у самой хижины он становился невыносимым. А однажды горшечника Семара пришлось уносить на руках и отливать водой, потому что, едва заглянув в окно, в тяжёлой тишине ночи он услышал страшный  хруст и решил, что это ломаются его кости. Правда, кости Семара оказались в полной целости, и некоторые шутники утверждали, что это просто сломалась ветка под ногой горшечника. Но, конечно, гораздо проще было уверовать в навеянные колдуном чары, которые легко объясняли и страхи и хруст костей и мерцающие огоньки вокруг призрачных теней, и, конечно, болезни и неурожай.
И эти подозрения и страхи копились, питали  сами себя, нарастали, как зреет гнилой нарыв на коже, чтобы в конце концов лопнуть и вырваться наружу зловонным гноем.
И такой момент настал. После очередной засухи, когда у большинства селян пропала половина урожая риса, кто-то вдруг сказал, что поле Синсанара пострадало меньше других. И тогда нарыв прорвался.
Общее горе всегда находит своего виновника. Достаточно было злобного, сорвавшегося в отчаянии шёпота, чтобы злость получила желаемую пищу. Шепот породил слова, слова – крики. Они заглушали страх, напитали злобу. Глядя на разгорающуюся ярость других, даже самые рассудительные селяне распалялись, питая эгрегор всеобщего безумия.
Люди бросились к хижине Синсанара. И запылала бы хижина с подпёртой бревном дверью и невидимым хозяином внутри… Но Синсанар Кает встретил озлобленную толпу, стоя на пороге со скрещенными на груди руками и взглядом из-под хмурых бровей, который грозил набегающей толпе… Смертью? Встречным ударом? Неизвестной карой? Каждый принял его по-своему и на свой счёт. И толпа, не добежав, разбилась о его окаменелую непоколебимость, как разбиваются в пыль увлечённые собственным бегом волны, налетая на монолит вечной скалы. В ту же ночь Синсанар ушёл, а хижину его кто-то всё-таки поджёг. Трусливо, исподтишка. И считалось, что никто не знает поджигателей, хотя долгая болезнь, поразившая после этого горшечника Семара, вызвала в деревне сотни невысказанных подозрений.

Синсанар Кает стоял на краю своего огорода, опершись на мотыгу, и смотрел, как Кео Далем выходит на поляну из папоротников и переплетений гуавы. Казалось, он давно уже ждал появления мастера и смотрел ему навстречу сквозь заросли джунглей, сквозь нахмуренный тяжёлым сомнением лоб, сквозь одежду и кожу, покрывающую мудрость центров Манипуры и Акитры в середине груди. Во взгляде Синсанара не было ничего тревожного, так же смотрит человек, желая увидеть твоё лицо, одежду, тело. Но Кео Далем чувствовал, что взгляд колдуна проникает глубже, неизвестно, до каких глубин его естества. Он был словно книга, которую любопытный чтец не просто рассматривает с обложки, но с интересом листает, стараясь познать скрытый в ней смысл.
- Да благословит Бог твои труды, Синсанар Кает, - сказал Кео Далем. Приближаясь, он поклонился, а подняв голову, увидел совсем другой взгляд Синсанара – тот самый, хитрый, всезнающий и коварный, которого так не любили и боялись жители деревни. Усмешка не украсила морщинистое лицо колдуна, но и не таила в себе угрозы. Просто Синсанар Кает теперь уже знал, зачем пришёл к нему мастер, и это знание забавляло его.
- И тебе здоровья и удачи в делах, мастер Далем. Войди в мой дом и умойся с дороги.
Кео Далем вытер лоб и на потной ладони увидел обрывки паутины, цветочный пух и крылышко стрекозы.
Жилище Синсанара внутри оказалась такой, как снаружи – небрежно собранной из обломков дерева и камня. Самодельные стол, табурет и бамбуковая лежанка составляли всю его мебель. Задняя стена дома, примыкающая к горе, была завешена грубо сплетёнными циновками. На табурете стоял глиняный таз с водой, и, повинуясь жесту хозяина, Кео Далем омыл в нём лицо и руки.
Синсанар Кает тем временем наполнил какой-то жидкостью из кувшина две чашки, без затей вырезанные из обломков горного хрусталя. Кео Далем подумал, что из этих обломков он мог бы изготовить драгоценные тонкие бокалы с круговой резьбой, вот только… Но додумать он не успел.
- Я знаю о твоих сомнениях, - заговорил Синсанар Кает, и в голосе его звучала насмешка, - и мне странно, что за советом против зла ты пришёл к тому, кого вы считаете воплощением того же зла. По-твоему, зло может бороться со злом?
- Я никогда не считал тебя воплощением зла, - сказал Кео Далем. Он вытер лицо и руки полой рубахи и, не получив приглашения сесть, стоял посреди хижины. Синсанар протянул ему одну из чашек.
- Пей, - сказал он с улыбкой. – Это травяной чай. В нём нет никакого колдовства. И я знаю, что ты умнее большинства своих соседей, но это не делает тебя лучше.
- Каждый человек умён по-своему, своим умом, каким наградили его боги. И ещё боги дали каждому талант и предназначение.
- Но большинство людей за свою жизнь так и не открыли в себе этого таланта и предназначения, - словно продолжая его мысль, подхватил Синсанар Кает, - как ты, например.
- И как ты, - сказал Кео Далем.
Синсанар молча отхлебнул из своей чашки и жестом предложил гостю последовать его примеру. Кео Далем отпил несколько глотков. Ничего особенного, что отличало бы напиток колдуна от обыкновенного травяного чая он не почувствовал, если не считать ожидания, которое возникло с первым глотком. Всё, принадлежащее Синсанару Каету, казалось, таит в себе какие-то особые качества, которые рано или поздно отразятся на прикоснувшемся к нему человеке.
- Ну, что же, - сказал Синсанар, - самое время испытать своё предназначение.
Он помолчал, словно набираясь решимости, но Кео Далему показалось, что какое-то решение он принял уже давно, может быть едва увидев его, выходящим из леса.
 - Я знаю, что ты обладаешь богатым воображением художника, - сказал Синсанар, - но прошу тебя подготовить своё Я к серьёзному испытанию. Я открою тебе завесу в нечто… Впрочем, может быть ты сам дашь имя тому, что увидишь. И тогда мы решим твои сомнения. Может быть,..
Грубая циновка открыла в стене горного склона пролом, громадный, как ворота, в которые мог бы пройти старый слон.  В десятке шагов от пролома, куда ещё проникал слабый свет хижины, пещера сохраняла знакомые признаки. Уходили в глубину скальные обломки и осыпи камней, причудливые оплывы сталагнатовых столбов поддерживали невидимые в темноте своды, тянуло сыростью… Но за пределами видимости, и уже заранее вплетаясь в неё, царил хаос бесконечности…
Открывшееся Кео Далему было, как единый удар в лицо, мозг и сердце. Он невольно отшатнулся назад. Этому действительно не могло быть названия, ибо это не было просто предметностью, которую можно видеть, ощущать и осознавать. Это было Воздействие, словно очищающий водный поток. ненавязчивое вмешательство во все слои сознания… Возникли эмоции; образные, цветные, ритмические, звуковые ассоциации, похожие на чувства, вызываемые талантливыми стихами или песнями.
Но главное – это нечто, тут же нашло отзвук в глубине памяти Кео Далема. Ему откликнулось знание, дремавшее в глубине его естества, дремавшее, потому что не могло откликнуться ни на одно из явлений в мире повседневности – ожидание  невозможного, несбыточного, чего не бывает не только наяву, но и в самом жарком предсмертном бреду наркомана после лишней дозы гашиша или опиума.
И это воздействие неясным образом слилось в его понимании в калейдоскоп прошлого, настоящего и будущего, в осознание себя самого в этом сказочном беспорядке. Кео Далем чувствовал, как в калейдоскоп  вливаются его тело и сознание. Он осознал тысячи правил, недоступных человеческому пониманию, в которых не было и не могло быть глупых, надуманных понятий вроде добра и зла, жизни и смерти, горя и счастья, пространства и времени, богатства и бедности… законов, определяющих действительность; конец, перетекающий в начало; бесконечно восходящую спираль… неизмеримость… равновесие… и предупреждение… Кео Далем не понимал и не мог понять гармонии открывшегося ему хаоса. Только смутно сознавал, что и сам он и Синсанар, и всё вокруг, именуемое жизнью, есть часть этой гармонии, и ничто в ней не имеет преимущества. Неизвестными раньше чувствами – свежими, как едва раскрывшийся цветок, он впитывал откровения этой гармонии, принимал порядок и значение правил, которые не могли быть нарушены, потому что любое их изменение было предопределено и просто создавало бы другую модель мыслей и событий.
Внешне вся эта, невидимая обычным восприятием бесконечность бурлила, словно уходя и увлекая вглубь себя, проваливаясь в бездонное ничто…
Постепенно среди гармонии хаоса Кео Далем стал различать образования мерцающих точек и понял, что это проекции галактик, созвездий, квазаров, звёзд и отдельных планет. И он захотел увидеть свою планету, и она тут же появилась среди сверкающей спирали Млечного пути. Но Земля не была голубой, как описывают её космонавты и художники. Земля больше походила на агонизирующий нарыв. В гармонии вселенских законов выделялась её болезненная неестественность. И Кео Далем своим новым восприятием ясно осознал то, что всегда знал и гнал от себя – Земля была больна людьми.
Пульсировала, словно назревший чирей, Корея, создавая вокруг напряжённую дрожь возможной беды. Багровой опухолью вздулась Россия, выплёскивая из себя злокачественные метастазы. Заливало огнём север Африки, Израиль и Палестину. Зрели нарывы на Балканах. Лихорадочным тремором трясло Восток и Кампучию. И даже на сравнительно чистых зонах планеты болезненно пульсировали точки скорых болезней.
Он ничем не мог помочь, и невыносимая тяжесть придавила мозг. И тогда он отказался, отпустил навалившееся горе. Его кое-как можно было избывать по частям, но в массе своей оно было невыносимо. И планета вдруг сократилась в крошечную, как укол иглы, точку и исчезла, затерялась среди круговорота галактики.
Синсанар Кает медленно опустил циновку. Но ничего не изменилось. Кео Далем теперь был един с тем, что существовало в бесконечности пространства там, за циновкой и везде вокруг него. И хотя человеческая часть его естества корчилась от безысходности и горя, в нём родилось и крепло новое понимание правил и законов мира.
- Берегись, - сказал Синсанар, глядя ему в глаза. – Первое впечатление часто возникает от неполного знания и может быть неточным...
- Ты входил туда? – спросил Кео Далем, хотя знал ответ. – Что это?
- Мудрые разных стран называют это Плерома, – сказал Синсанар. – средоточие изначальной данности. Но здесь, в горе, только её проекция. Она похожа на сон, Многое смутно и непонятно, и часто может быть истолковано по-разному. Это место, откуда мы пришли в человеческое тело, чтобы затем перейти в бесконечность. Это место настолько непонятно, настолько противоречит всему, что мы знаем, что неподготовленному уму трудно выдержать…
Синсанар Кает замолчал, словно вспоминая что-то. Кео Далем не торопил его. Он понимал, что узнает всё, что ему положено. Синсанар снова скривил лицо в своей невесёлой улыбке.
- Я готовился к этому всю жизнь, открыл некоторые тайны природы и духа. Поэтому и прослыл колдуном. Но и я пробыл там недолго. Плерома за пределами наших представлений.
- Я должен войти туда, - сказал Кео Далем.
- Не советую, впрочем у каждого свой путь. Иди. Но помни об опасности неправильно понять непонятное или недоступное пониманию. Помочь тебе я не смогу и рассказать больше, чем уже сказал, тоже.

Синсанар чинил сандалию на пороге хижины, когда Кео Далем вернулся. Подняв голову, Синсанар натолкнулся на злобный взгляд мастера и всё понял. Тело Кео Далема трясла мелкая дрожь, рот кривился, из прокушенной губы сочилась кровь… Провал за его спиной потемнел и из него вслед мастеру тянулись извилистые ленты мрака.
- Зачем ты дал мне войти? – хрипло проговорил Кео Далем и прочистил горло кашлем. - Это не предназначено для человеческого разума. Я потерялся между добром и злом, красотой и уродством, спокойствием и бешенством… Я не понимаю, как могут они быть едины! Всё, чего я достиг годами молитв и медитаций, осталось там!
Он ткнул пальцем назад в сторону пещеры.
- Мне страшно! Я не понимаю…
- Страх и бесстрашие, добро и зло тоже едины, - сказал Синсанар.
- Я убью тебя!
Кео Далем поискал глазами и схватил лежавший на полке нож.
- Убей, - сказал Синсанар спокойно, как будто угроза относилась не к нему. – Это ничего не изменит для меня. Только короткая боль. Но ты уже должен знать, что бывает с теми, кто отнимает жизнь, дарованную богами для исполнения человеком своего предназначения.
- Богами? – выкрикнул Кео Далем. – Я не нашёл богов в Плероме. Их нет. Нет Будды! Нет Рамы! Нет Махешвара! Нет добра, нет зла.
Кео Далем уронил нож на пол, упал на колени и затрясся в рыданиях, размазывая по лицу слёзы, сопли и кровь из прокушенной губы. Синсанар склонился над своей сандалией, затянул последний узел и встал.
- Мы стремимся добиться добра и красоты, - сказал он, - но становимся добычей зла и уродства, ибо в Плероме они едины с добром и красотой. Но, если мы сохраняем верность собственной природе, мы отличаем себя от добра и красоты и, значит, от зла и уродства. Мы отличаемся от Плеромы по своей сущности, как сотворённые и ограниченные во времени и пространстве. И нам дана способность различать добро и зло. Они едины в Плероме, но мы видим и различаем их в нашей маленькой жизни. В Плероме эти качества упраздняют друг друга, в нас же – нет. Мы создаём качества посредством своей мысли. Человек – создатель и разрушитель собственного мира.
- Сейчас ты уснёшь, - продолжал он после короткого молчания под всхлипы и завывания Кео Далема. – Это всё, что я могу для тебя сделать. Надеюсь, сон успокоит тебя и может быть сделает мудрее.

Кео Далем проснулся там же, где упал – на полу хижины. Лицо его стянуло присохшей смесью слюны, крови и слизи из носа. Он лежал на спине и видел неровный потолок из тонких бамбуковых стволов. В нём ещё витали уплывающие образы сна – что-то доброе и милосердное, но их одним ударом отхлестнула вернувшаяся память о познанном в Плероме.
Он ничего не сказал Синсанару, только кивнул головой. И Синсанар Кает, не сказав не слова, проводил мастера до порога, а потом долго смотрел ему в спину. Но Кео Далем не обернулся. Синсанар вздохнул и пошёл возделывать свой огород.
Кео Далем шёл, не разбирая дороги. Ноги сами несли его знакомой тропинкой, а в голове, сердце, во всём теле и вокруг него бушевала красная буря ярости и ненависти. Плерома открыла ему многие истины, но, познавая сочетание добра и зла, он погрузился в водоворот ненависти, и не захотел идти дальше. Он уверился в том, что именно это состояние созвучно сейчас состоянию Земли и в частности его несчастной страны. Зло и ненависть уравновешенные в Плероме добром и любовью, слились со злом и ненавистью в глубине его сознании, куда он постоянно вытеснял их молитвами и медитациями, и теперь вырвались наружу и захватили его полностью. В нём не было больше добра. Будь у него возможность убить Правителя, он сделал бы это не задумываясь о последствиях, о которых говорил Синсанар Кает и которые сам он познал в Плероме.
Ночь пролилась на землю, когда Кео Далем вернулся в мастерскую. Служанка Кхиеу всплеснула руками, увидев измученное, исхлёстанное ветками лицо мастера, его изорванную одежду. Но слова замерли у неё на языке, когда Кео Далем хлестнул её взглядом. Никогда ещё тихий и добрый хозяин не смотрел на неё глазами, в которых была боль и смерть, ненависть и ещё что-то жуткое, чего она не видела раньше в глазах людей.
Кео Далем молча отослал её нетерпеливым жестом руки и направился в кладовую. Подмастерья уже разошлись, и в доме было пусто и тихо, только поскрипывали половицы под ногами, и в их хриплом скрипе слышалось скрытое коварство и зловещее обещание худшего. И луна, заглядывая в окно сквозь листья пальм, в каждом луче своём посылала угрозу и мрачное предзнаменование. С момента пробуждения на полу в хижине Синсанара в голове Кео Далема шумел беззвучный звон. Он продолжался даже если закрыть уши ладонями, даже если трещат ломающиеся под ногами ветки, кричат птицы и обезьяны. Кео Далем знал, что вынес этот звон из Плеромы, из багрового тумана зла и ненависти, и теперь был обречен носить в себе вечно.
В кладовой, отбросив прочь заготовленные обрезки дерева, Кео Далем остановился перед укрытым влажной циновкой куском дерева кхун. Это был пень убитого молнией дерева. Несколько лет Кео Далем не решался использовать его в работе, потому что среди мастеров ходили тёмные слухи о зловещих свойствах кхкна. Подобно тому, как анчар копил в себе ядовитый сок, дерево кхун обладало способностью отравлять всё, что его окружало. Уснувшим под этим деревом снились кошмары, долго не оставлявшие их после пробуждения. Рубить это дерево – значило привлечь болезни на себя и своих близких. Говорили, что старый Хок Кенг, сошёл с ума после того, как бросил в печь обломок ветки дерева кхун.
Кео Далем начал резать скульптуру тут же, в кладовой при свете свечи. Пень кхуна был словно создан для большого бюста. Уже к утру наметился надменный поворот головы и массивные плечи, каких не было у диктатора. А расходившиеся в стороны остатки корней придавали скульптуре прочность и монументальность. Кео Далем не стремился придать бюсту портретное сходство. Он знал, что диктатору понравится отображение в нём величественности, мудрости, спеси и превосходства над окружающими. Разбросав вокруг фотографии диктатора в разных ракурсах, Кео Далем находил, подчёркивал и преувеличивал все эти качества в заурядной личине Правителя. И в каждое движение резца он вкладывал свою злобу, свою ненависть, и ему казалось, что делая перерыв на отдых, он чувствовал в себе меньше тяжести от своей злобы, часть которой впитывал в себя кхун.
Подмастерья и друзья Кео Далема заметили, как резко изменился характер мастера. И не только характер, но и привычки и весь образ его жизни. Он с утра до ночи работал над скульптурой, бормоча что-то неслышное для других, с неохотой отрывался от работы, чтобы поесть и отдохнуть, стал раздражителен и груб…
Приехавший через неделю секретарь Правителя постарался скрыть под своей надменностью изумление проделанной мастером работой, но это у него не получилось. Открыв толстые губы, он смотрел на неоконченную скульптуру, и думал о том, как наградит его Правитель.
В тот же день он увёз Кео Далема и скульптуру в столицу. Подмастерья Сина мастер с собой не взял, резко ответив, что уверен в бесполезности всяких расспросов о его брате. Встреча с диктатором ничего не добавила к ненависти мастера. Пол Пот согласился позировать по полчаса в день, но и этого Кео Далему было много.
Через неделю скульптура была готова, диктатор остался доволен, Кео Далем получил какие-то деньги, которые по дороге домой разбросал на окраине своей деревни.

  *   *   *
Долго прожил мастер Кео Далем, и каждый день, ложась спать со злорадством думал о том, как дух скульптуры из кхуна бродит по замку Правителя, находит его бодрствующего или спящего, окутывает и высасывает из него душевный покой и жизнь.
Как ни лгали газеты и радио, вести о болезнях и психическом расстройстве Пол Пота всё чаще достигали деревни. И хотя бегство полубезумного Правителя, признание его трибуналом виновным в геноциде и приговор к смертной казни, принёс облегчение и вселил короткую радость в сердце Кео Далема, злобное удовлетворение пришло к мастеру только вместе с известием о самоубийстве беглого Правителя.
Но зло не порождает добра. Силы окончательно покинули мастера, когда новый «хозяин страны» Хун Сен превратился в нового диктатора, который стал отнимать у крестьян земли, жиреть на недвижимости и нефти, ужесточать репрессии в отношении оппозиции. Кео Далем слёг, услышав произнесённое на всю страну заявление Хун Сена: «Я не только ослаблю оппозицию, я их сделаю мёртвыми… Если у кого-то хватит сил попытаться провести демонстрацию, буду бить этих собак и засуну в клетку»1.

Синсанар Кает пришёл к Кео Далему в день его смерти. Мастер уже не мог говорить, только хватал ртом воздух, лежал с закрытыми глазами или смотрел вокруг полубезумным взглядом…
Синсанар Кает молча сел у одра мастера и заговорил, лишь когда тот последний раз приоткрыл напухшие веки.
- Может быть, ты поступил правильно, - сказал Синсанар Кает. – Со злом надо бороться. Но Плерома должна была научить тебя распознавать гармонию сосуществования добра и зла. Пути зла не ведут к добру. Зло только прикрывается пустыми словами о добре. Нет лидера, который признал бы, что действует во имя зла. Лидер утверждает, что хочет народу счастья, но приносит горе и беды. Зло, якобы творимое во имя добра, победило во многих странах, но принесло ли оно добро? В нашем мире граница между добром и злом – человек, и ему выбирать свой путь. Свой путь ты выбрал. Упокойся с миром.