Кинопленка жизни

Мое прошлое неустанно следует по пятам, отзывается запахом желчи и кровоточит. Эти призраки, что ты именовала тяжелым грузом воспоминаний и тоски, набрасываются из подворотен, выхватывают за руку из громкой действительности, стирают на картах все пути пересечения с новым днем, заставляя крутить русскую рулетку, которая разжигает пламенный азарт, в сгустках крови, пропитанной дешевым табаком и рубцами.
Прошлое не имеет жалости, не имеет начала и конца, кинопленка твоей жизни отчего-то сладостно рябит, немного засвечена, а запястья пахнут лавандой. Там ты еще танцевала, ловко прищелкивая в такт и лукаво смеялась.
Вообрази, я так тебя и не отпустил. Прошел все пути, исколесил весь чертов мир, а тебя не нашел. Постоянно вспоминаю твои черты: рыжеватый оттенок волос, что игриво подмигивал мне на солнце, смех твоих глаз, россыпь родинок по телу, твой звонкий смех, который имел странную особенность - пробуждать весну в разгар зимы, голодных снегопадов.

***

Прости меня, прекрасная, но любить я умею тебя только так: кровью, мясом, зубами, нарывами, истерическим смехом и криком в бездну, тяжелым свинцовым металлом. Я умею любить тебя сквозь расстояния, непреодолимую тоску и печаль, пропуская эту любовь через прошлые пути, через осознание неизбежности, бесконечность попыток отпустить тебя, обрести новую жизнь.
Я умею любить тебя до дрожи и неузнаваемости. До невозможности и всего одного единственного желания достучаться, отыскать в паутине троп, которые ведут тебя на восток.
Только так и любить: раскусить, вытечь с кровью, треснуть и разойтись по швам. Выломать все кости. Захлебнуться горечью твоих жалоб, криков и бессонных ночей. Выпить тебя до дна — так и не узнав, где ты берешь начало, что твое светило, где прячется твой неистовый конец — заставить мучиться от непрекращающейся соленной погибели.
Я люблю тебя сквозь века горечи, что таятся внутри и снаружи неподвижным грузом, разгаром твоей войны. Непобедимой, неистовой. Моей.
И любить тебя только тем, что вросло корнями столь прочно, что дало прекраснейшие плоды печали, твоей боли, алых маков на обкусанных губах. Взросло корнями к самому основанию, стало священным, неприкасаемым, чистейшим. Внедрилось в меня эхом сожалений, от самого неба и до крон твоей земли. От новой жизни, пахнущей твоими волосами, твоей весной и до самой пасмурной и дождливой осени. От дождя к непримиримой засухе.
От тебя ко мне.
Я люблю тебя усталостью, люблю невозможностью.
Я люблю тебя песнями, твоими любимыми ромашками, лавандой, яркими солнечными лучами, твоими письмами, босыми стопами, хрупкими запястьями, зелеными глазами. Верой-проповедью и пропащей религией. Всеми стихиями, твоими письмами, прозой и стихами, и твоей пустотой.
Ты моя невозможность, беспамятство, ты - то, что перетекает из вен в незримое. Ты то, что когда-либо люди назвали вечностью, ты тремор моих рук, бесконечное пьянство, интенсивная головная боль, моя мигрень.
Я люблю тебя любую, по-прежнему: полную злобы и ревности, отчаяния и забвения.
Я люблю тебя — тобой, твоими швами и попытками начать сначала, обрести свое счастье. Оно таится, когда его пытаются отыскать совершенно не те: чужие, холодные, убивающие, но столь прекрасно распускаются колючими зияющими ранами-розами, когда что-то твердит о твоем сознании. Когда ты проникаешь внутрь, под самую кожу, касаешься всех самых уязвимых мест, заглядываешь прямиком в душу и расщепляешь ее на атомы.
Я люблю тебя до дрожи и желания достучаться. Увязнуть в тебе, превратясь в едкий пепел, стать завершенным, твоим завершением, твоим голосом.
Сойти с ума, но выдержать. Умереть, не умирая.

***
Я заранее знал, чем завершится вся поставленная пьеса, что кинопленка оборвется в том и том месте, а у меня не останется воздуха в груди, который я буду пытаться поймать губами, выдыхая надежду и желание, получая порцию кислорода. Нам всегда приходится чем-то жертвовать, мы просим самого необходимого, а в замен у нас отбирают составляющее нас, по-частям и кусочкам.
Мы просыпаемся в ночи от очередного сна, плачем горько, так, как не плакали с времен, когда кто-нибудь N-ный предпринимал попытку нас убить, а у нас, пахнущих ромашкой и чабрецом, не хватало смелости, энтузиазма, амбициозности, поэтому мы только кивали головой, мол: «я конечно самостоятельный, смелый, отчаянный, но...» Нет, мы всегда находим отговорки себе самим, придумываем массу оправданий, слабостей и киваем головами, лишь бы более не касались самого пламенного и ранимого нутра, просим все сделать сразу и заранее, быстрым и ловким выстрелом в спину. А потом, конечно, ход судьбы разворачивается выразительный, но все еще неумелый: обрезаем короче волосы, худеем, пьем много воды, надеваем шапку в хода, живем независимо и гордо, отчаянно вздымая подбородок к небесам, ведь наружность туда тянется до сих, печальных, пор.
Мы вырастаем из всего до безумия важного и ценного, меняем записные книжки, не беспокоимся о прежних важных и родных, у нас только и остается, что вечно молчать, понурив взгляд, писать кривым почерком, ставя ненужные запятые, обороты - а ведь можно было сделать проще, ведь можно было написать необходимым.
Да, финал принимает не самый лучший оборот, потому что не имея он логической развязки и прежней робости в голосе - кинопленка становится пресной, а я продолжаю ожидать выхода новых воспоминаний, что приведут мое нутро в смятение.