Краденый ветер

Небо было белым, таким ослепительно-белым, что невозможно было смотреть. Солнечный свет, облака, воздух смешались и превратились в одну сияющую белизной массу, которая наполняла восторгом все существо Яспера.
Ветер…
Рукава рубашек из беленого холста взлетели вихрем в едином порыве и замахали сотнями бесплотных рук, будто приветствуя кого-то. И точно, маковыми зернышками просыпалась по небу птичья стая.
Пот струился по вискам Яспера, пальцы мокли и скользили на гладкой деревянной поверхности. Конек крыши убегал вдаль и обрывался где-то бесконечно далеко для пятилетнего мальчика. Он встал и выпрямился – голова задрана вверх, в глазах рябит от сияющей белизны, в груди холодком плещутся восторг и ярость. Шаг, другой – он пошатнулся, но удержался, а потом глубоко вдохнул и побежал.
- Я-а-а-спер!!!
Крыша кончилась, небо качнулось и на мгновение приблизилось, но не успел Яспер погрузить в него протянутые руки, как оно ухнуло куда-то вверх. Зелень кустарника, подгнившие доски палисадника и бац – он уже лежит на земле с несуразно подвернутой ногой.
- Вот дурак! Ты чего, убиться решил?
- Нет, деда, взлететь. Как птицы.
Прямо над ними с клекотом кружила стая. Расправив крылья, без малейших усилий птицы скользили по воздуху.
- Как они это делают? Почему они могут лететь, а я не могу?
Дед сощурился, пошевелил коричневыми руками с огромными синими венами, и неторопливо пояснил:
- У них есть ветер. А у нас нет.

Редкие капли дождя барабанили по стеклу, яростно хлопала неприкрытая калитка. Сара встала и швырнула на стул вязание:
- Я так не могу! Пойду закрою.
- Не трогай!
Яспер был мрачен. Сара ненавидела ветер - каждый раз, когда он поднимался, ее муж становился беспокойным. Разве мало ему пары десятков идиотских штук, похожих на детские игрушки, которые он натыкал в огороде. Они крутились, трещали и скрипели, а он все что-то смотрел и записывал.
- Зачем тебе вся эта ерунда? Дик зовет тебя работать на мельницу. Неужели ты рассчитываешь украсть ветер?
Яспер улыбался:
- А почему бы и нет? Птицы летают, и я смогу – мне просто нужен ветер, и это не слишком большое преступление немного его украсть.
У него всегда была эта идея. Еще до женитьбы он рассказывал ей, что однажды полетит в небо. Сара улыбалась и слушала его с возрастающей нежностью. Он был так не похож на других – добрый, ласковый, глаза его светились нездешним светом. Он мог делать любое дело, и оно становилось особенным в его руках. Все, что он делал, носило на себе отпечаток его натуры. Пусть тетушки Сары ворчат, ей виднее, почему она его любит.
- Ты сама себе голова, милочка. Может, он и хороший человек, но толку с него не будет, попомни мое слово. Он… не такой, чужой нам, а с чужаком каши не сваришь.
Сара это знала еще лучше своих тетушек. Яспер исправно работал, потому что так надо, потому что Сара должна хорошо жить. Но работа не задевала его, он делал это по обязанности, бесконечно мечтая о том, как украсть хоть немного ветра. Покосившийся забор и неубранный огород не привлекали его внимания. Это не хозяин – с горечью говорила себе Сара.
А ей хотелось, чтобы все по-хозяйски, рачительно и аккуратно. Чтобы кладовая полна и дом налажен, чтобы скотина в стайке круглая и сытая. Чтобы родственники в гости ходили и дивились, как у них все замечательно. И главное – чтобы детишки были, подрастали родителям на радость. Но Яспер этого категорически не хотел.
- Какие дети, Сара? Если появятся дети, я не смогу заниматься своим делом, а оно для меня важно. Очень важно, понимаешь?
Сара кивала, вздыхала, и продолжала упорно думать о том, как бы все было хорошо, если бы…

- Мертвая птица – это практически символ моего существования…
Яспер видел сотни мертвых птиц, он изучил каждую из них: длину крыла, строение перьев, механику движения. В последние два года он существенно продвинулся в своем деле – теперь он делал макеты крыльев вместо ветряков. От идеи украсть ветер он отказался.
- Понимаешь, Сара, это бесполезно, никто не может украсть ветер. Но если попробовать не красть его, а договориться? Вернее, просто положиться на ветер и довериться ему. Вот, смотри, если это крыло запустить по ветру, оно полетит!
Сара выглядела усталой и незаинтересованной. Она прошлась по сараю с тряпкой, флегматично смахивая по углам накопившуюся пыль.
- Тебе не надоело? Двор уже неделю не метен.
Яспер промолчал и положил на место нелепое крыло из веточек и старой Сариной кофточки. Через минуту он уже подметал двор. Сара смотрела на него и удивлялась даже сквозь привычное чувство раздражения: он словно сразу стал меньше ростом, плечи согнулись и голова поникла. Но вот налетел порыв ветра, всколыхнул ветви черемухи и Яспер поднял взгляд. Он стоял, таращился в небо и улыбался – широко и светло, как это бывало с ним раньше. Вот и про метлу забыл. Сару подбросило от злости, она подскочила с мужу, выхватила у него рукоять и стала мести сама – с ядовитой злобой, будто хотела вымести из жизни этот проклятый ветер.
В сарае было тихо и уютно, несмотря на стружку и древесную пыль. Ясперу там было лучше, чем в доме. Он сидел и слушал, как чиркает метла по земле, и сердце его полнилось горечью. С каждым годом он все больше ощущал свое одиночество – чем старше становился, тем более чужим он становился для всех, а главное, для Сары. Ему больно было это признавать, но Сара не интересовалась его работой, не гордилась им и не верила в него. Она любила его, но… как чудака, блаженного, который без догляду пропадет.
- Однажды я добьюсь своего, и вы увидите. Вы все… вы будете говорить: о, Яспер, каким ты стал! А я всегда таким был! Всегда…
Но только пылинки кружились в закатном свете, составляя ему компанию.

Яспер решил уйти, когда год склонялся к повороту. Мелкий дождик-сеянец моросил на улице, превращая дороги в бурое месиво.
- Мы несчастливы, Сара. Так нельзя жить. Ты хорошая, но… - он и сам не знал, что сказать. Боль прокатилась в груди и сжала горло ледяной рукой. – Ты хочешь жить по-другому, а я так не могу. И ты не можешь жить так, как хочу я.  Нам плохо вместе.
Капли барабанили по подоконнику. Яспер вдруг понял, что сейчас ему придется выйти на улицу, под дождь и навсегда остаться там. Быть одному, совсем одному, и пусть он всю свою жизнь был одинок, это было совсем другое одиночество. Здесь оставалась не только Сара, но и дом, в котором они столько пережили. Каждая мелочь в нем была знакома и привычна, каждый предмет близок, как добрый друг.
- Не уходи. Куда ты пойдешь?
- Я не знаю, мне все равно. Наверное, в хижину старого Нойнера, которая стоит пустая после его смерти. Там, в лесу, я буду жить и работать. А тебе нужен дом, семья, достаток… Вон, Дик за тобой ходит, ты ему нравишься. Он будет тебе хорошим мужем, не то, что я. У вас будут дети, вы будете счастливы, будете пить чай на веранде…
- Но я хочу этого с тобой!
- Я этого не хочу. 
Он повернулся и вышел под дождь. Холодный струйки зазмеились по спине, забрались под волосы и закапали с бровей. Яспер в последний раз окинул взглядом свой двор, дом, женщину, которая была ему самым близким человеком за всю жизнь и пошел прочь, толкая перед собой тележку с деревянными крыльями. Спина сжалась в комок, руки окаменели – деревянные рукоятки хрустнули под пальцами. Дождь стекал по лицу мешаясь со слезами. Это было хорошо – никто не видел, что он плачет от нестерпимой боли, оттого что Сара осталась стоять на крыльце. 

Прошло несколько лет. Как-то в канун Поворотного дня Яспер пошел в деревню купить себе хлеба. Ему давно не приходилось есть ничего другого, и нельзя сказать, чтобы он роптал. Работа над крыльями занимала все его время, и хоть он жил совсем один, но почти не скучал. Только изредка приходила к нему и наваливалась тоска – у нее было Сарино лицо, и от него Ясперу хотелось повеситься на притолоке.
Поначалу было очень тяжело, он всюду ощущал ее запах, слышал ее шаги, видел ее в беспокойных снах, и, просыпаясь, не мог понять, где находится. Но со временем он привык, научился представлять, что Сара рядом и слушает его. Разговаривать было не с кем, так он говорил с ней, пока работал. Часами и днями он говорил ей о том, как красиво грозовое небо, как легко дышится после дождя и какая красивая должна быть земля с высоты птичьего полета.
А еще он говорил ей, как ему всегда было одиноко – даже среди толпы он всегда был один. И только она разделила его одиночество, была ему ближе, чем кто-либо. Он говорил ей о том, что он сомневается, не сделал ли ошибку в расчетах, о том, что ему страшно, что ничего не выйдет, и он зря потратил жизнь. А Сара не слышала его, но он предпочитал об этом не думать.
Понемногу он отрешился от своих нужд, забыл, что когда-то ему нравились красивые и удобные вещи, вкусная еда. Он привык обходиться самым необходимым – ему и в голову не пришло, что к празднику можно купить медовухи или пирога с почками. Да и денег все равно не было.
Хлеб был теплый и аппетитно пах. Яспер прижал его к животу и пошел прочь, вдоль по улице, мимо нарядных домов, украшенных венками. Зпахи праздничного стола лились из каждого дома, обволакивали, трогали мягкими пальцами загрубевшую кожу. Яспер шагал все медленнее и медленнее, а потом вдруг свернул направо – туда, куда не ходил уже много лет.
Их с Сарой дом выглядел нарядным. Яркий венок из рябиновых ягод украшал входную дверь. Дорожка была чисто выметена, резные наличники аккуратно покрашены. Все дышало покоем и достатком. Как загипнотизированный, Яспер подходил ближе, пока не уткнулся носом в оконное стекло. Внутри было жарко натоплено – вечерняя осенняя стылость собиралась каплями и стекала на подоконник. Ярко горели свечи, хлопали двери – все семейство собирало на стол. Сара суетилась у печки, Дик что-то делал в углу, дети бегали туда-сюда. Ее дети. Ее и Дика.
А он стоял снаружи, постаревший и все такой же одинокий. Откуда он мог знать еще тогда, что все будет именно так – всю свою жизнь Яспер стоял на холоде и смотрел на чужое счастье. Взгляд его упал на подоконник. Ведь это он вырезал на нем узоры. На этом окне и на следующем. А потом ему надоело, и он забросил – зря Сара ходила за ним, надоедая просьбами закончить работу. Мелочи это.
Теперь Дик регулярно подкрашивал прихотливую резьбу. Он заказал резчику и другие наличники, но получилось скучно. Пошловатые завитушки были совсем не похожи на вдохновенный труд Яспера. Он криво улыбнулся и почувствовал, что комок в горле немного ослабел. Он оглянулся и увидел, что каждая мелочь была досмотрена заботливыми руками Дика. Разве бы он так смог? Нет, никогда. Он бы не смог каждый день вставать и трудиться дотемна ради того, чтобы накормить этих детей. Он бы не смог оставить свои крылья ради них. Все справедливо.
Яспер покачнулся и пошел прочь, унося свою боль – каждому свое в подлунном мире.

Сколько месяцев прошло с того дня, ведает только ручей, бегущий по ущелью. Дикое это место, страшное – склон, поросший черными елями, убегает вниз, а потом круто обрывается. И так высоко там, что кинешь камень и слушаешь, а в ответ лишь кричат растревоженные птицы. Темно, душно, прелые листья жадно выпивают любой звук – старики не любили сюда ходить, говорили, будто сама Смерть любит смотреть на мир с края ущелья. Но Яспер выбрал это место, чтобы завершить свое дело.
Он в одиночку расчистил к нему дорогу, спилил и растащил стволы, бревнами выложил путь, по которому много дней катил свой агрегат, изнемогая от усилий. Пот разъедал глаза, на ладонях вздувались и лопались волдыри, но он давно ничего не чувствовал.
- Вот, Сара, здесь мы остановимся. Все, что осталось – разогнаться и полететь. Я это сделал. Понимаешь, сделал! Всю мою чертову жизнь я к этому шел, и все, что мне нужно теперь - это ветер, который подхватит меня ладонями и понесет. Я много страдал, Сара, я был страшно одинок всю мою жизнь, но теперь…
Яспер захлебнулся и замолчал. Сердце отчаянно билось, восторг и боль переполняли его душу. Но никого не было с ним, никто не слышал его – слова сорвались с губ и упали камнями с края пропасти. Перед ним простиралась фантастическая картина: островерхие ели тянулись к небу, окаймляя вырубленную им тропу. Она сбегала вниз золотистой лентой и обрывалась, словно перед океаном вечности – далекой землей в розовой закатной дымке. Завтра на рассвете, едва первые птицы поднимут головы из-под крыла, готовясь провозгласить зорю, он выбьет клинья из-под колес и качнется вместе со своей машиной.
Босые пальцы Яспера впились в землю. Сейчас он чувствовал не холод, а ощущал каждую хвоинку, каждую неровность почвы как родинку на теле любимой женщины. Запоздалая любовь к земле, из которой он был рожден, и в которую ему суждено лечь, вырвалась хриплым рыданием. Всего лишь несколько часов, и он будет стоять в стылом сумраке, считая секунды до рассвета. А когда заалеет горизонт, обозначив край ущелья, он оттолкнется и покинет землю. Заскользит вниз, набирая скорость, пролетит мимо черных елей, а потом рухнет с обрыва.
Чтобы через мгновение взлететь выше облаков и раствориться в полыхающем небе.

- Сара! Сара, он полетел! Твой муж полетел! Все его видели, он летел на своей машине! Он украл ветер!
В подтверждение этих слов огромное крыло мельницы заскрипело и встало, не сделав полного оборота. Ветви яблонь в палисадниках замерли, и пестрый флюгер на крыше растерянно притих. В неподвижном воздухе прокатилась по улицам исполинская тень и исчезла за горизонтом.  Пот успел промочить рубахи, пока небо снова не стало чистым, и легкое дуновение не колыхнуло траву.
- Видели? Это он, Яспер, твой муж.
- Он мне не муж, - тихо ответила Сара. Она взяла Дика под руку, и потянула к дому. Молча шли они в неподвижном людском коридоре – неестественно прямые и бледные. И с каждым шагом Сарино лицо становилось все бледнее.

Больше его никто никогда не видел. Всякое говорили люди: одни утверждали, что Яспер стал большой черной птицей, которая всегда летит на восход солнца. Другие говорили, что его тайно забрали в Амаранту, и там он построил новые крылатые машины, чтобы перелететь Таг-Тимир и завоевать Тридесятое царство. Был и заезжий охотник, который однажды сказал, что за третьим холмом Нагоррата он наткнулся на странную сломанную конструкцию и видел в ней мертвого человека.
Сара никогда не говорила о Яспере. Ее жизнь текла спокойно, и, наверное, счастливо: дом, дети, огород, цветы в палисаднике. Годы катились гладко, даже морщины на лице были неглубокими. Но когда поднимался ветер и гнал по улице клубы пыли, она тревожилась. Беспокойная тень набегала на лицо, бросала ее из угла в угол, как дурное перекати-поле. Родные тревожились, запирали двери и держали ее за руки, но стоило упустить момент, и она убегала, в чем была, теряясь в пыльном мареве.
Ее находили в разных местах, чаще – на краю обрыва, где она стояла, подставив лицо колючим порывам ветра. Седые волосы развевались, губы шевелились – Сара говорила с ветром, и улыбалась, словно тот ей отвечал.

…здесь такой свет и простор, что даже дышать нечем. Небо… оно горячее, оно обжигает легкие. А ветер берет и несет тебя, как река, как руки матери – остается только раскинуть руки и лететь. Мне больше не нужна кожа, не нужно тело - я весь состою из ветра. И это хорошо, потому что иначе я бы не вынес столько красоты: золотые и багряные рощи, синие вены рек и ослепительное небо. Я бы хотел, чтобы ты это видела…