Посещение Европы

 
"Знаешь, за что, где и почему сражаешься и с какой целью. Не одинок. Не разочарован. Не обманут. Нисколечко фальши. Никаких проповедей..."
               Хемингуэй, из письма. Сентябрь 1944-го года, Бельгия.


Лиц не запомнилось ни единого. Зато запомнились руки -- у всех одинаково ободранные, с набитыми шишками костяшек, в набрякшем покое сложенные поверх запасных парашютов или теребящие пряжки пристяжных ремней, или вертящие незажжённую сигарету, или в сотый раз общупывающие подсумки и контейнеры, или свешенные между колен. Запомнились комбинезоны, чехлы, замотанная в брезент труба противотанковой базуки в проходе и последние, уже бессмысленные приказы перед вылетом. Запомнились болтанка и высотный озноб, и сипящий звук клапана кислородной маски, и твёрдость дюралевой скамейки. А лица -- нет. Лиц потом так и не вспомнилось ни одного, даже когда старался. Старался редко. Только фамилии застряли шилом: Джонсон, Гиллеспи, Умаров, Новиков, Тягин, Мдоньянц, Гарабурда, Евменов, Райт...
 
И ещё много других.

Натолкали их в транспортный "дуглас" под самую завязку, полный солдатский взвод, и кто-то ближе к хвосту шутил, перекрикивая вой моторов и пытаясь шутками, плоскими, как все на свете солдатские шутки, заглушить в себе и в других их общий предшествующий делу страх. Там, ближе к хвосту, старательно ржали. Каждый знал по прежним операциям -- потом, когда дело завертится, страх растает без следа, но теперь, накануне выброски, каждого в самолёте бил незаметный изматывающий мандраж.
 
В прямоугольное окошко виднелся соседний "дуглас", ещё один транспортник держался подальше и чуть впереди, а немного выше переливался в лучах хищный "мустанг" сопровождения. Их эшелон шёл верхним, метрах в пятистах ниже строй держали другие транспортные машины, тоже опекаемые истребителями. В нижних машинах готовилась к десантированию Шестая бригада. Выбрасываться надлежало по команде, но до команды было ещё далеко, когда в беспредельной пустоте за окошком начали расцветать дымные шары зенитных разрывов. Тряска усилилась, ближайший истребитель пропал из виду, вдавило перегрузкой, отпустило и снова вдавило и заложило уши, и любой из десантников в кренящемся самолёте сообразил -- что-то пошло не так.

Сквозь гул двигателей затакали очереди, дымные полосы перечеркнули небо, стрелок завертелся на своей подвеске, после тряхнуло особенно чувствительно и тут он увидел через плекс, как совсем близко мимо них, чуть было не задев за крыло их самолёта, величественно и, как показалось, неторопливо проплыл какой-то предмет, и понадобилось время – вечность ушла! -- чтобы этот предмет идентифицировать и согласиться с увиденным -- да, так оно и есть, мимо величественно и неторопливо проплыло в воздушном эфире, серебрясь, оторванное крыло другого транспортника с продолжающим работать мотором. Винт на оторванном крыле вращался так же быстро, как и обычно.
   
Стрелок продолжал азартно вертеться на подвеске, ловя в прицел вражеские истребители, их швыряло из стороны в сторону и это означало, в частности, что строй поломан и задание срывается, и каждый молился про себя всяким богам и верховным существам, кому про каких получилось вспомнить, и чадя пламенем, к далёкой земле понеслись сначала один "мустанг" и один "мессершмитт", а после дымящий транспортник и опять "мустанги" и "мессершмитты", и мимо проносились, вращаясь, отдельные части разных самолётов, и тут и там выше или ниже поодиночке раскрывались посреди неба странные цветы, купола парашютов -- грязно-жёлтые и травянисто-зелёные, и они вроде бы почти прорвались и только забрезжила надежда на этот раз уцелеть, когда опять особенно сильно тряхнуло и в плекс прямоугольного окошка снаружи ударило копотью и огнём.
 
Правый мотор их "дугласа" пылал вовсю, и из-под обшивки крыла, на глазах разрастаясь и пожирая поверхность, тоже вырывались языки пламени, и машина начала всё больше заваливаться на нос, разом теряя скорость и готовясь вот-вот сорваться в штопор. Успешно выбраться из пикирующего самолёта, об этом особо разъяснили на инструктаже, почти невозможно, или даже не почти, а невозможно совсем из-за возрастающей силы тяжести, и каждый про это тут же, естественно, вспомнил, и внутри самолёта, должно быть, все орали, только у него ничего такого не отложилось, а главную дверь открыл наружу кто-то другой ещё до него, и из-за наступившего полного беспредела некоторое время вообще выпало безо всякого следа, и ближайшее, что после удалось восстановить -- это как он летит в пустом пространстве затяжным и считает секунды.
 
Можно смириться с неизбежностью гибели и при этом продолжать выполнять поставленную задачу. Сплошь и рядом на войне именно такое и происходит. Можно точно знать, что умрёшь, и всё равно до последнего делать необходимое. Но если забрезжил шанс, если самым краешком появилась надежда и на этот раз спастись, выцарапаться, то терять эту надежду, нарываться на проклятый облом, нарываться на всем обломам облом буквально за полшага, за рукой подать до розово-сиропного хеппи-энда -- невыносимо, нечеловечески обидно.
 
Парашют не успел раскрыться.

Купол уже рванул было вверх и только начал расправляться и наполняться воздухом, как вдруг снизу ударило нечто обширное, плотное, тугое, и он заскользил под уклон по этой невразумительной обширной поверхности, заскользил под уклон по гладкому прогибающемуся скату, как со снежной горы, не имея за что уцепиться, переворачиваясь на ходу через голову и безвозвратно наматывая на конечности собственные стропы, неостановимо заскользил под уклон и вместе со своим недораскрытым парашютом ухнул с края вниз.

А до земли оставалось ещё очень прилично.
 
Во всяком случае, если падают с такой высоты, то после не живут.

Обида захлестнула просто обжигающая. Ну почему так -- уже почти, почти, и тут на тебе!.. Ну что ж за невезуха такая вышла! Почти что ведь выкрутился, и тут под занавес такой облом идиотский!..
 
Несправедливо же...
 
В момент, когда он с намотавшимся парашютом вновь сорвался в свободное падение до неблизкой земли, некто невидимый, но находящийся, судя по всему, неподалёку, воскликнул отчётливо и грубо:

"Ё... твою мать!"

Восклицание это, неведомо от кого изошедшее среди пустого неба, добавило последнему предсмертному мгновению горсть особой горечи -- мелькнуло, что вот он сейчас разобьётся в лепёшку на боевом задании, пусть так и не выполненном, но всё равно на боевом, и последнее, что довелось услышать ему, герою-десантнику буквально на пороге Царствия Небесного -- не какие-нибудь соответствующие ситуации высокие слова вроде "Никто не забыт, ничто не забыто", не суровый приказ держаться до последнего, не, на крайняк, латинское бормотание ротного капеллана, а это в высшей степени дурацкое "ё... твою мать".

Последнее прощай называется!
 
Умирать было горько и обидно, но как-то уже и не страшно: обида перекрыла всё, что можно было перекрыть, не оставив для страха достаточно места. Поэтому когда он снова завис в пустоте, то только удивился. Никаких других эмоций. Вроде же безнадёжно сорвался, но вот опять висит на стропах и опускается вниз довольно плавно, как на лифте, будто парашют в порядке.

Смерть откладывалась до особого распоряжения.

Мудрёного ничего не случилось, едва чуток очухался, а очухался моментально -- тут же и разобрался в обстановке, болтаясь на стропах и плавно приближаясь к замершей в ожидании земле. Выходило так -- выбросившись из горящего "дугласа" и падая затяжным, он врезался сверху в чей-то посторонний купол, и когда со своим перекрученным парашютом свалился с чужого купола вниз, хозяин некстати попавшегося на пути чужого парашюта, выразив вполне уместное удивление в словестной форме, изловчился поймать его за перекрученный парашютный шёлк. Теперь они опускались под одним куполом вместе: тот чувак сверху, хоть и продолжал выражаться, чисто сапожник в субботу после получки, однако его парашют держал крепко и, по ходу, отпускать не собирался.
 
На земле спаситель первым делом зарядил ему с правой по фейсу -- это оказалось вместо здрасьте. Скула онемела и наощупь раздулась. Параллельно новый товарищ, здоровенный малый из старослужащих, не мельче его самого, обильно перемежая речь непечатностью, выдал спич насчёт того, что учишь вас, салабонов, учишь, а всё как об стенку горох -- какая же падла с верхнего эшелона затяжным на нижний прыгает! Там же люди тоже на задание десантируются, а не в хоккей на траве клюшками играют! Тебя же, валенка безмозглого рязанского, сколько готовили, сколько разъясняли устным порядком и сколько демонстрировали личным примером на макете местности один к десяти тысячам коллеги старшего призыва, а ты, салага уева, отчего вытяжной карабин перед прыжком куда надо не пристегнул, как полагается по инструкции, бритой варежкой не щёлкая?! Проспал, ядь, боевую высадку, духара тупорылая?!
   
Так он познакомился с сержантом из Шестой парашютно-штурмовой бригады, инструктором рукопашного боя Билли Крюгером.

Раскройся купол сразу, как только он покинул подбитую машину -- вспыхнул бы в шлейфе пламени, как комар над горящей свечкой. О чём и пояснил вслух в сжатой форме, выждав промежуток в критическом выступлении. Отмазка вызвала паузу и обдумывание. В результате обдумывания действия были признаны правильными, сообразными обстановке.
 
Отдышались и поладили.
 
Несколько суток, питаясь шоколадками из неприкосновенного запаса и лесной земляникой, они с Билли скрытно кружили по окрестностям, надеясь разыскать в кустарнике ещё кого-нибудь из уцелевших парашютистов, но так никого больше и не встретили. Сориентировались по компасу и потопали в сторону моря, ночуя в стогах и изредка заглядывая на одинокие фермы.
 
Огневой контакт за всё путешествие случился только однажды. Едва продрали зенки в очередном стогу, как услышали с дороги шум слабого мотора. Выглянули -- по гравийке в их сторону неспешно полз трёхколёсный грузовичок с серым тентом. Через стекло виднелась пилотка с ненавистной эмблемой, рядом ещё одна. Стараясь как можно меньше шевелиться в соломе, он потянул к себе винтовку, притворившись, что не замечает запрещающего знака сержанта Крюгера.
 
Потом прицелился и выстрелил -- ба-бах! Передёрнул затвор и без паузы выстрелил снова -- ба-бах! Больше тратить патронов не понадобилось.
 
Каждое из попаданий оказалось точным.
 
Он особо гордился собственной славой меткого стрелка.

Согласно найденным на телах бумагам, двое застреленных являлись семнадцатилетними допризывниками из хозяйственной команды, а в кузове грузовичка они с Крюгером обнаружили только пустые молочные бидоны.

Через месяц фламандские рыбаки, ни бельмеса не понимающие ни на одном из общепринятых языков, переправили их к нейтралам, а оттуда, выдав себя за журналистов, Билли и он проследовали обратно туда, откуда прилетели. Война продолжалась, и им обоим предстояли новые десантные операции.

2003


Рецензии
Глубокий психологизм и четкость фразы. Герой с его гипертрофированной рефлексией в момент опасности способен еще философски осмыслить дейс твительность. чего только стоит фраза: "Умирать было горько и обидно, но как-то уже и не страшно: обида перекрыла всё, что можно было перекрыть, не оставив для страха достаточно места. Поэтому когда он снова завис в пустоте, то только удивился. Никаких других эмоций".
Добротная современная проза. Нечасто встретишь на сайте.

Софья Биктяшева   25.10.2022 06:45     Заявить о нарушении
Спасибо, Софья, за серьёзный отзыв. В принципе, я сознаю, что умею писать хорошие тексты (по первой специальности я журналист), но время от времени накрывает желанием больше этим не заниматься. В таких случаях, а сейчас (скорее всего, из-за осени) именно такой случай, положительный отзыв становится крайне важным. Значит, это важное дело и оставлять его не следует. Утрясу текущие проблемы и продолжу. Вам всего наилучшего.

Лейф Аквитанец   27.10.2022 21:14   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.