Орфей для посвящённых

В огромном корпусе сочинений Николая Ивановича Надеждина  (1804 – 1856), включающем в себя многочисленные серьёзные статьи литературоведческого характера, имеется также внушительный ряд его учёных трудов по истории, этнографии, географии и статистике. Нашлось в творчестве этого выдающегося труженика науки скромное, но достаточно оригинальное место для применения его творческих усилий для создания стихотворных произведений, оригинальных и переводных. Все они отмечены продуманным выбором; предпочтение отдаётся поэтическим, философским и религиозным произведениям ушедших эпох, с их замкнутой цивилизацией и культурой. Предлагая вниманию наших читателей дошедшие из древности «Гимны Орфея» в переложении и с пояснениями Н.И. Надеждина, мы представляем как те препятствия, возникающие при усвоении архаических текстов, так и необычный язык и слог перевода, приближенный к оригиналу. Но усилия ваши не будут напрасны, они вознаградятся эстетическим и духовным удовлетворением от знакомства с этими орфическими текстами, звучавшими когда-то на таинствах посвящённых в Древней Греции. То, что давно сделалось мифом, было живо связано с действительностью, с природой и умозрительными представлениями мудрых людей, погружённых в искусство ощущать и познавать мир. Орфей, необыкновенный рапсод, слагатель мистических гимнов, он же и первый их исполнитель: играя на золотой лире, полученной им от Солнца-Аполлона, он приводил в движение весь круг посвящённых, участников мистерии. То была божественная песнь единения замысла Создателя и его творений, прославляющих, воскуряющих духом неведомый Источник благости.
«Гимны Орфея» исполнялись в древние античные времена и с веками переменялись, не теряя первородного смысла. Естественно, в позднейшие эпохи люди старались удержать в памяти устной, а затем и письменной, даже то небольшое сокровище, что осталось от былого, цветущего в баснословные века. Гимны эти исследовали учёные, тщательно переводили, стараясь сохранить высокость вдохновения посвящённого в божественные тайны мудрого певца и мистика. Его рапсодии появились в русском переложении в XVIII веке, и делались они с других языков, в основном, с немецкого. Николай Иванович Надеждин, владея древними наречиями, перевёл эти гимны возможно точно, оснащая свой гекзаметр сложно-составной лексикой, употребляемой разве что в текстах сугубо жреческих. Правда, в нашем письменном церковно-славянском языке широко бытовали подобные лингвистические конструкции, но в гражданском обиходе они не прижились и воспринимаются как выспренние. Впрочем, если привыкнуть к ладу трудного стихотворения и постичь глубины, представленные мудрыми посвящёнными на Элевзинских мистериях, то можно и по достоинству оценить качество переведённого совсем молодым учёным.
А Надеждин и вправду был молод. Орфическая поэзия его захватила не сразу, но античность, её поэзия увлекали его со школьных лет. Сохранилась семинарская тетрадь (1818), куда он внёс фрагмент из «Метаморфоз» Овидия в своём переводе. Через два года (1820) Надеждин станет воспитанником Московской Духовной Академии и здесь в полной мере усвоит знания о началах мудрости древних философов и поэтов. Он с упоением слушал рассуждения профессора Ф.А. Голубинского об античной метафизике и философии. На его занятиях немецкого языка слушатели обогащались сведениями из новейших исследований, знакомились с новейшими переводами древних, выполненными в Германии. Вдохновенные чтения профессора философских наук Фёдора Александровича Голубинского (1797 – 1854), его внимательность к студентам, к развитию в них творческих способностей мыслить, быть преданными истине – всё это весьма привлекало студента Н.И. Надеждина в необыкновенном человеке. И они подружились, и поняли один другого. Наставник рекомендует студенту взяться за разработку исследования о значении для Православной Церкви символа Софии, Премудрости Божией. Воспитанник всей душой вник в суть обширной темы, изучил основные источники, написал исследование, ещё раз отличился интуитивным мышлением. Высоко ставил способности Надеждина и другой профессор МДА, В.И. Кутневич (1786 – 1865). Впоследствии он станет обер-священником Главного Штаба, но своему духовному дружеству не изменит.
В 1824 году Николай Иванович Надеждин окончил Духовную Академию и был выпущен со степенью магистра. Определили его преподавателем словесности в Рязанскую духовную семинарию, в которой он когда-то учился и занимался стихотворством. Но ни профессура, ни чисто церковное делание в классах, ни та во многом притворная атмосфера, царившая в заведении, его не привлекали. Молодой исследователь искал выхода из сложившихся обстоятельств. Опора у него имелась одна – его просвещённые наставники, и главный из них – Фёдор Александрович Голубинский. Общались, в основном, через письма. Переписка велась оживлённо, но писем уцелело совсем чуть: в 60-е годы сын профессора Голубинского, пересматривая бумаги отца, многое уничтожил. Уже в наше время, в 1973 году, историк литературы Л.А. Ирсетская опубликовала в 34-м выпуске «Записок отдела рукописей» ГБЛ четыре письма Н.И. Надеждина к Ф.А. Голубинскому, с пояснениями. О чём же эти письма? В июне 1826 года, разъясняя причины укоризненного поведения и неисправность своего служения в Рязанской семинарии, он признаётся: «…Я юноша пылкий и стремительный, удобовозгорающийся и неудобопогашаемый», потому и может пасть жертвой неосторожности. Вскоре Надеждин покинул Рязань и переселился в Москву, где с помощью друзей вошёл в семью Самариных с поручением воспитывать юношу Юрия Фёдоровича, в дальнейшем замечательного мыслителя и славянофила. В этой семье было множество книг, иностранных и отечественных, и Николай Иванович безотрывно читал образцовые сочинения французских и английских авторов, раздвигая и закрепляя свою эрудицию. За два года у Самариных он сильно повысил свою учёность, и теперь в нём созрел историк и литературный критик первой руки. Тогда же произошли в жизни Надеждина знаменательные встречи, и главная из них – свидание с Николаем Александровичем Головиным, в его доме тогда ежеквартально собирался тайный круг Розенкрейцеров высшего посвящения. Такие «Теоретисты» - их во всей Москве насчитывалось с десяток самых стойких и знающих, - создали внутренний Орден, названный Теоретическим Градусом, в него, кстати, входили ещё, кроме Н.А. Головина, и Фёдор Александрович Голубинский, и его родственник, Василий Иванович Кутневич, и Александр Дмитриевич Камынин – секретарь Внутреннего Розенкрейцерского Ордена, а с 1828  года его директор, с этого времени у него в доме и собирались на тайные заседания. Непременными участниками были также Семен Иванович Соколов, чрезвычайно почитаемый священник церкви Воскресения в Барашах, на Покровке, и Николай Александрович Головин, к нему посылал обратиться профессор Ф.А. Голубинский, деятель Внутреннего Розенкрейцерского Ордена.
Н.А. Головин в беседе с молодым учёным заметил редкие творческие дарования и добросовестность, так необходимые для освоения сакральных древностей. Привлёк Надеждина к переводу «Гимнов Орфея» и подбору толкований к ним. На прощание благосклонно вручил публикации немецких масонов с образцовыми переводами этих гимнов, а древнегреческих оригинальных текстов у него не оказалось. Надо было Николаю Ивановичу просить своего наставника одолжить их в Академии или поручить кому-либо скопировать.
И вот «Гимны» получены и переложены Н.И. Надеждиным. Из общего числа 86 выбрано 12 и каждому тексту им даны развёрнутые примечания. Он пишет: «Нам ещё так мало, так мало известен образ мыслей и выражений, употреблявшийся в древних мистериях… Это суть цветы из мира, для нас погибшего, и мы можем судить по ним, сколь прекрасна была весна древности… Тогда поэзия не была игрушкой бездельной фантазии, но откровением высоких божественных таинств! Гимны Орфеевы воспевают всеоживляющую вечную жизнь, дышащую во всех явлениях видимого мира. Сия великая громада представляется в них населённою таинственными живоносными существами: это суть олицетворённые силы природы!.. Им, как орудиям, через которые благоизволит переливаться вечная жизнь, воскуряется фимиам и воссылается хвалебное пение, дабы они ниспосылали молящимся здравие, питание, мир, душевные радости, благочестивый смысл и тихое безмятежное отшествие из мира. Для Орфея истинный Бог был Великий Неведомый; посему он и стремился, с поэтическим одушевлением обнимать Его своею любовию в видимых представителях Его мудрости и благости - в силах природы!». Для 25-летнего, пока ещё не совсем опытного исследователя, становилось очевидным, что для его умонастроения необходимо постижение посвятительских руководств: он признаётся в письме к Ф.А. Голубинскому: «Мне и самому кажется, что Пиитическая настроенность души моей не может иметь благороднейшего и высшего направления, как согласуя нестройные звуки свои с высокою и божественною гармониею древних великих Мудрецов и Поэтов, Жрецов Красоты и Истины!». Николаю Ивановичу, по всему, были известны и старинные отечественные переводы «Гимнов Орфея», что помещались в Екатерининское время в журналах Н. Новикова «Утренний Свет», «Растущий Виноград», «Ипокрена»; в более поздние годы подражания гимнам встречались в творчестве Г.Р. Державина – «Сретение Орфеем солнца», и Н.М. Карамзина – «Смерть Орфеева».
«Гимны Орфея» в переводе Николая Надеждина появились в 1829 году в журнале «Русский Зритель» (ч. V, с. 143 – 169). Вместительные гекзаметры, с включением многосоставных слов, профанам показались ископаемой архаикой. Но наш учёный был серьёзнее и глубже, он следовал немецкому подходу и стремился, не сглаживая характеристические различия, передавать все красоты чужой поэзии, ничего от себя не прибавляя, не сглаживая даже шероховатости слога. И всё же перевод должен быть изящным, энергичным, не повреждая первобытной цельности оригинала. Эти принципы попробовал применить Надеждин в своих переводах Орфея и Горация. Фракийский песнопевец Орфей жил задолго до Гомера, но в его творениях, как они дошли до позднейших веков, уже затрагиваются вопросы о нравственном очищении человека и возможном избавлении от посмертных мучений. Народное суеверие древних греков, мистика и магия, астрология с её верой в предопределения вселяли надежду раздвинуть завесу будущего. К изучению орфизма в новейшее время только приступали, и учёным потребуются большие исследования, чтобы разрешить эти вопросы. Свой же перевод «Гимнов» Надеждин заключил лишь краткими соображениями об этом достоянии посвящённых. Утверждают, что Надеждинский перевод «Гимнов Орфея» по точности и образности не уступает переводу «Илиады» Гнедича. Из новейших поэтов Надеждин перевёл с французского Ламартина.
Появилась и критика, поверхностная, приправленная насмешкой. В журнале «Московский Телеграф» (1829, № 14) Николай Полевой, завистливый недоброжелатель Надеждина, публично издевался над переводами «Гимнов Орфея», - не понимая ни целей, ни языка учёного труда. Самоучка Н. Полевой углублялся в знания как мог, оттого и древности воспринимал через знакомые ему примеры. Опус Орфея «Воскурение Протогону», на взгляд несмысленного критика, переведён виршами, которые разве что отыщутся в бумагах Василия Тредиаковского, профессора элоквенции, осмеянного и забытого. Разумеется, такая выходка «Московского Телеграфа» не осталась без ответа. Ответ на критику Н. Полевого появился на страницах журнала «Атеней» (1829, ч. 4, с. 95 – 103), в котором было сказано: «… переводчика осмеяли без всяких справок», не заявив даже за что. «Выписали только один из переложенных гимнов и отпустили на счет его несколько шуточек… Очевидно Полевой претендовал лишь на удовольствие посмешить читателей, писал неосновательно, без любви к истине, ибо стоит сличить греческий подлинник «Воскурения Протогону» с хорошим немецким переводом и русским переложением, чтобы убедиться в большой точности последнего. Из примечаний и предисловия к гимнам видно, что нашему литератору знакома философия мифологии. Но это для немногих! Всем лишь бросается в глаза странный язык, странные выражения и странный метр перевода. А эта-то странность и составляет его существенное достоинство, которое всякий благомыслящий оценить должен. Переводчик хотел нам представить древнего Орфея в его, так сказать, естественной наготе – истинным Орфеем… Не переводчика вина, если это не всем нравится». И далее в ответе «Атенея» на поверхностную критику «Московского Телеграфа» уже более резко замечено, - что  от литературных судей, кроме способности трунить и балагурить, «требуется еще несколько учености и понятия о приличиях образованного общества».
Да и что ожидать от Николая Полевого, человека внешнего, «профана», «литературного ремесленника», пусть и наделённого талантами предпринимателя и бойкого журналиста. Вводителем Н.И. Надеждина в журнальную словесность в ту пору был профессор Московского Университета Михаил Трофимович Каченовский (1775 – 1842), крепкий консерватор и патриот. Он-то и открыл широко двери молодому критику в свой журнал «Вестник Европы». В номерах 22-23 за 1829 год в этом издании была опубликована большая статья Николая Надеждина «Всем сестрам по серьгам», в которой главное остриё критики было нацелено на литературное лицемерие Н. Полевого и его детище – «Московский Телеграф». «В этом журнале заключается всё, от вероятностей в математике до невероятностей в логике, от санскритской поэзии до пошехонского красноречия… Настоящая всякая всячина!.. Прошу покорно сказать, чего бы он не знал; или, по крайней мере, - чего бы не говорено было со дерзновением в его журнале? Философия, математика, физика, медицина, история, политика, филология, литература, эстетика – ему все совершенно нипочем!». Далее Надеждин как бы беспристрастно заключает: «Не те совсем ныне времена, когда ищущие посвятиться в таинства мудрости должны были осуждать себя на долголетнее молчание, воздерживаться от бобов, чертить беспрестанно геометрические фигуры и брянчать на монохорде! Нынешняя философия не требует ничего, позволяет всё и всё разрешает!.. Философ, как и поэт, должен быть органом вдохновения!».
Досталось Н.И. Полевому и как историографу, к тому времени вышел рыхлый том его «Истории русского народа», о которой он так широковещательно сообщал в своём журнале. Надеждин решительно отмёл притязания Полевого на его трактовку истории русского народа и историю Государства Российского, при рассмотрении их раздельно, не учитывая монархического устройства. «Сколько наделала она шуму и гвалту, не успевши еще проклюнуться на свет Божий! Редкий журнал – даже в наше шумное время – позволяет себе так отважно захваливать себя и свой хлам по заранкам!.. Великие же творения, назначающиеся не для эфемерной славы, зачинаются, созревают и спеют в безмолвной тишине – во глубине скромного самопогружения и благоговейного смирения перед истиной». Впоследствии Николай Иванович благожелательнее оценил второй том «Истории» Полевого, и всю деятельность этого журналиста в целом.
Покровительство старого учёного М.Т. Каченовского было благотворным для молодого исследователя. Он не только приласкал Н.И. Надеждина в своём журнале «Вестник Европы», всевозможно опекая, но и натолкнул его на стезю учёного, предложив магистру подготовить докторскую диссертацию с тем, чтобы потом занять кафедру в Университете, где Михаил Трофимович пользовался безграничным авторитетом. Тему докторской диссертации обсудили совместно, и рассматривать в ней надо происхождение, природу и судьбы поэзии романтической. Написать её и защитить необходимо на латинском языке, которым Надеждин владел превосходно. Так всё и произошло.
Но вернёмся к его тайным наставникам, ведь связь с ними не прерывалась, хотя и несколько ослабла. И тому были причины. После царского запрета масонских лож повсеместно в России, письменной подписки от чиновников всех уровней об отречении и заверении о невступлении в Ложи в дальнейшем мистическое движение это пошло на спад. Розенкрейцеры между собой общались преимущественно только лично, не заводя лишних знакомств. Работа мастерских лож прекратилась, и только теоретисты своего сугубо тайного Ордена собирались узким кругом, и заседания их носили поучительный характер: глубже осваивали теоретическое наследие предыдущих поколений крупнейших деятелей Ордена, прорабатывались источники учения, отечественные и западные. Не сходило со стола досточтимых братьев главное сокровище мудрости – Библия, толкования к ней великих предшественников также оберегались свято. Скрытная жизнь ещё больше ужесточилась с воцарением Императора Николая Павловича. Он ненавидел в ложах инакомыслие и обязал чиновников, не обходя и самых высших, по второму разу давать подписку о невступлении в масонские ложи. Накрепко было запрещено в печати даже упоминать о масонах. Люди даже в семье боялись произносить это сакральное имя, посвящённые изъяснялись между собою знаками и символами. Подавленная атмосфера среди посвящённых хорошо показана в очерке Ивана Александровича Гончарова «На родине»: это из быта Симбирска, города славного, просвещённого, в его окрестностях даже масонский храм был поставлен. А тут тяжелейшая реакция.
Члены Внутреннего Розенкрейцерского Ордена, несмотря на внешние угрозы, проводили свои собрания всё же регулярно. В период с 1824 по 1834 собирались 169 раз, на них произносилось 566 речей. Директором Теоретического градуса с 1828 года был Александр Дмитриевич Камынин, он же был его секретарём с 1820 года. Старший шотландский мастер – священник Семён Иванович Соколов, член ложи Василий Иванович Кутневич, профессор Московской Духовной Академии, из той же богословской Академии и Фёдор Александрович Голубинский. Ложа называлась «Ищущие Манны». Её оратор (С 1817) Николай Александрович Головин, к нему-то и направлен был под патронаж Николай Иванович Надеждин. Все они вместе, будто единая семья, восприняли его как человека талантливого, склонного к наукам. Но ни о каком посвящении в
Розенкрейцеры пока и речи не было. Требовалось усвоить «Пастырское послание» к истинным и справедливым свободным каменщикам древней системы и «Предварительное понятие к познанию натуры». И, конечно, надо было усвоить то, что писалось в «Воззвании к человекам о последовании внутреннему влечению Духа Христа». Все эти масонские наставления ещё недавно рассылались открыто Комиссией духовных училищ. Но то Александровское время прошло, теперь требуется скромно и скрыто укреплять Теоретический Градус новыми переводами драгоценных руководств. Вместе с Ф.А. Голубинским Надеждин начинает трудиться над переводами «Статутов Розенкрейцерских» и «Посланий об истлении и сожжении всех вещей» - труды немецких мистиков. В письме к своему наставнику Ф.А. Голубинскому он упоминает эти сочинения, естественно, зашифровано. О присылке ему на просмотр своей докторской диссертации о романтизме Николай Иванович сообщил так: «Как доказательство Вашего ко мне расположения и участия в ходе моего умственного воспитания, я желал бы,  однако, и поранее видеть Ваше мнение о представленном Вам труде моем. Кому лучше и вернее судить о нем, как не Вам, бросившем первые семена в первую родотворную влагу, из которых развился он?.. Произнесите Ваш приговор без лицеприятия, но с любовию. Это две вещи, коих я не могу ожидать ни от одного из судей моих!..». (Письмо от 3 мая 1830-го). Защита диссертации в Университете состоялась 22 апреля 1830 года. В этом же письме Николай Иванович смел надеяться, что достолюбезнейший благодетель и наставник примет в Троицкой Лавре его друзей, историка Михаила Петровича Погодина, поэта «с кипящею душою и клубящимся воображением» Николая Михайловича Языкова и почтенную Авдотью Петровну Елагину с сыновьями, чтоб поведать им о святой обители. Перед их паломничеством к  преподобному Сергию Надеждин писал Погодину: «Помни, пожалуйста, что ты будешь не просто с попом иметь дело, а с человеком, которому подобного я ещё по сю пору на Руси не видывал… Мне, право, хочется сблизить тебя с этим человеком». Паломничество получилось на славу, о чём М.П. Погодин скажет в письме к С.П. Шевырёву 15-го мая: «Был я у Троицы, любезнейший мой Степан Петрович, ходил пешком с Елагиными и Языковым…». К слову, знаменитый салон А.П. Елагиной, где собирались молодые славянофилы, охотно посещал одно время и Надеждин.
Последнее письмо к А.Ф. Голубинскому из тех, что дошли до нашего времени, было послано Николаем Ивановичем 25 апреля 1838 года из Вологды, где он, ссыльный, дожидался окончательного освобождения. Читаем: «Позвольте же мне отблагодарить теперь Вас извещением, что я наконец, по благости Божией, получил Всемилостивейшее прощение великодушного Монарха, с полным забвением всего прошедшего, с разрешением жить всюду, где пожелаю!.. Во мне есть какая-то тайная уверенность, что Ваши общие молитвы, пролитые недавно в стенах незабвенной колыбели моего духовного рождения, не остались без влияния на такую скорую, почти неожиданную перемену моей судьбы. Много может молитва, споспешествуемая любовью!». Из ссылки Н.И. Надеждин выехал, как только просохли дороги после половодья.
Мы кратко рассказали о посвятительской поэзии древних. И Орфей для посвящённых, как давний поэтический памятник, позволил несколько порассуждать о его русском переводчике и о судьбе мыслящих людей в атмосфере непонимания и подозрительности. В Розенкрейцеры Н.И. Надеждин не был посвящён, но как выдающийся разносторонний отечественный учёный он вполне состоялся.


А.Н. Стрижев, М.А. Бирюкова.


Статью и переводы Н.И. Надеждина "Гимны Орфея" можно прочитать здесь:
http://www.proza.ru/2017/02/10/443