Виктория

На цифровых настенных часах круглосуточной придорожной забегаловки значилось: 00:05. За окнами таился мрак, рассекаемый вспышками фар, проносящихся мимо автомобилей. Спать совершенно не хотелось, несмотря на семичасовое дорожное путешествие, и после пресного ужина мы с Викой попросили по чашке кофе с вишневыми кексами и колоду игральных карт.
— Твой ход, дорогуша. — не скрывая победоносной улыбки, обратилась я к своей спутнице.
— Не хочется рушить иллюзорный мир твоего триумфа, но такова игра. Две «черные» дамы и козырной туз — это неплохо, но тебя подводит четвертая карта — трефовый валет. — сонливо заключила Вика и протяжно зевнула, элегантно прикрывая ладонью слегка напомаженный рот.
Я все поняла прежде, чем она сделала ход.
— Шесть:ноль! Как ты это делаешь? — по-детски возмущаясь и разводя руками, я выбросила свои карты в биту. Как мне казалось, это означало гордую капитуляцию.
— Делаю что? Запоминаю карты? Это искусство, Яночка.
— Тоже мне человек дождя.
Мы с Викой ехали в Москву из Киева. Моя беспокойная мама случайно выяснила, что дочь ее подруги едет в Москву на своем авто и решила, что я непременно должна ехать с ней, исключив душные поезда и дорогостоящие перелеты. Изначально идея показалась мне невозможной. Устрашающее количество часов дорожного путешествия с посторонним человеком — это не про меня. Я девочка закрытая, люблю домашний уют и Тургенева полистать перед сном. Социальные взаимодействия — моя слабость. Знакомство — мука: вынужденные, фальшивые разговоры и неуютное молчание. Но мама была убедительна, а спорить я не умею, поэтому сдалась без боя. Главное — добраться. Семь месяцев не виделись с моим милым «вундеркиндом». Надо сказать, разлука меня почти не тревожит, все, что мне нужно, всегда при мне — бережно покоится в безропотном сердце. Но личные отношения — это микросистема, состоящая из двух элементов, которые должны быть направлены на эффективное взаимодействие. По этой причине приходится идти на компромисс, учиться уважать недостатки и слабости друг друга. По крайней мере, я пытаюсь двигаться в этом антилиберальном направлении.
Таким образом мы с Викой и познакомились сегодняшним днем. Побросав чемоданы в багажник ее малолитражной «Тойоты», мы наскоро попрощались с мамой и выехали в сторону шоссе. Путешествие длилось несколько часов и всё это время я нахально шпионила за Викой. Завязавшийся с первых минут разговор моментально растопил лед моей привычной отчужденности. Виктория (так я к ней обращалась поначалу) напоминала мне образ сестры милосердия. Спокойная, ласковая, умеющая держать осанку и достоинство. Ее распущенные, прямые волосы были чрезвычайно густы и послушно лежали на плечах, они напомнили мне о полотнах Пластова: «Жатва» и «Фашист пролетел». Правильная геометрия вытянутого лица, длинная шея, ровные плечи, гармоничная фигура и никакого лишнего веса. Причудливая форма губ отображала приливы и отливы призрачной, радушной улыбки. Вязаный свитер плотно облегал красивые руки Виктории, узкие рукава до костяшек позволяли видеть лишь лежащие на руле длинные пальцы со свежим маникюром цвета аквамарин. Трогательная доброжелательность Вики вызывала желание доверять ей свои тайны и ключи от дома. Таково было мое первое волнительное впечатление. Что-то вроде детской радости, возникавшей от появления в доме долгожданного приятного родственника. Я болтала без умолку, расспрашивая Вику о ее жизни, детально комментируя ответы, задавая новые вопросы, смеясь и становясь серьезной. Я была рада теплому, покровительственно-нежному отклику замечательной Виктории, мне было хорошо с ней, как скорпиону в пустыне.
Закончив преступный ритуал ночного поедания кексов, мы отправились в номер. Вика заранее оплатила комнату с двуспальной кроватью и меня это почему-то не смутило. Ночь чернела за окном, как чернеет серебро под воздействием серосодержащих соединений. Я сходила в душ и переоделась в пижаму. Настал черед моей спутницы. Посвистывал ветер, разгоняя приставучую тишину. Я сидела на кровати и думала о России, в которой ни разу не бывала, о славянском этногенезе и «Киевском государстве». Школьные учебники переписываются из года в год. История слишком многое заимствует у фантазии, поэтому наши знания — продукт ненадежный, как кубинская железная дорога. Уже завтра неприступная Москва встретит меня холодным безразличием. Златоглавая, хищная и надменная. Видимо, вместе с моим московским, молчаливым ухажером меня ожидают томные, мучительно-долгие бродяжнические свидания.

«Над Москвой-рекой
Звезды светятся.
Хорошо б с тобой
Нынче встретиться.
Я б тебе сказал
Слово нежное,
Шли бы площадью
Мы Манежною.

Вышли б к Пушкину
Мы по Горького,
Там бы встретились
С ясной зорькою…»

И далее по тексту. Мысли бегали в моей голове очень шустро, из угла в угол, беспредметные, неуловимые. Вика застала меня в некоторой растерянности. Она погасила свет и села рядом. Сумрачное пространство молчаливой комнаты захватило нас обеих. Ветер не прекращал свою джазовую импровизацию. Я повернулась к Вике лицом. Ее глаза смотрели на меня со снисходительной теплотой, чуть поблескивая, как чешуя на рыболовецком судне. Что-то бессмысленное промелькнуло в сознании, зачесалась левая ладонь. Я закрыла глаза, чтобы спрятаться от нарастающей силы, которую не могла оттолкнуть. Прожитый день разбился на мгновения, как зеркало для макияжа. Осколки засверкали звездной пылью и моей одуряющей нежностью. Не могу объяснить, как наши губы соприкоснулись в сухом поцелуе. Вика была очень ласкова и внимательна со мной. Ее руки, скользили по моему телу, словно вдохновенный скульптор работал в своей мастерской. Вкус поцелуев напоминал о «пластмассовом» кофе и вишневых кексах. Все движения были спокойными и уверенными, особенно Вика сосредоточилась между моих ног. Я лишь покорно лежала на спине и воображала скорый поезд, несущий меня на край ночи. Путешествие было коротким. Разгорячилась кровь, задрожали ноги и я получила резкую порцию эфемерного наслаждения, триумф физической радости. Затем я сделала для Вики то же самое, робко, неумело, но старательно. Кажется, результат моего спонтанного гомосексуального дебюта был неплохим, насколько я могу судить по сигналам обратной связи. Весь процесс я чувствовала напряженное возбуждение Вики, каждая ее мельчайшая судорога приносила мне удовольствие. Некоторое чувство признательности и благоговения, имеющее особую — нежную природу, можно выразить только сексуальным способом. Подумать только, как разнятся прожитые нами минуты по степени значимости, какие-то из них отягощают сердца воспоминаниями, какие-то — уходят без следа, как Атлантида. Мы лежали молча, взявшись за руки и разглядывая замысловатый рисунок старого, потрескавшегося потолка, а потом Вика заснула.
Она лежала навзничь, погрузившись в спокойный, здоровый сон. Темнота окружила и взяла нас в плен. Я почти не различала очертаний комнаты, лишь тихое сияние полуобнаженного тела Вики позволяло рассмотреть все черточки ее вытянутой, спящей фигуры. Вслушиваясь в глубокое, ровное дыхание, я видела, как вздымается ее белая грудь. Золотистые волосы разбежались по подушке. Глаза были закрыты на замок. Я никак не могла вспомнить их цвета. Поворачиваясь ко мне в машине, Вика смотрела спокойным внимательным взглядом, добродушно отвечая на мои бесчисленные, праздные вопросы. Ее речи были чисты и лаконичны. Низкий голос звучал, словно из маленького радиоприемника, нависавшего над дверью в коммунальной кухне и вещавшего бесконечные моноспектакли. А сейчас она молчала. Ангелы тишины слетелись к нашей кровати. В комнате будто бы похолодало и мне стало немного страшно. Я невольно вспомнила об отце. Не могу не заметить, что это случается регулярно, когда я испытываю чувство грусти, одиночества или страха. Мне вспоминаются грубые черты его мужественного и красивого лица, неиссякаемое радушие к моей взбалмошной, капризной персоне. Я перевернулась на спину и уставилась в чернеющий потолок. Воспоминания заклубились в голове, словно пыль от ветра на пустыре. Знойный, летний день, мы гуляли с родителями на свежем воздухе у пруда. Я была совсем крошечной, в пестреньком розовом платьице, голубых гольфах до колен и сандалиях на ремешках. Солнце заставляло щуриться на один глаз и это зарождало во мне невесомое чувство беспредметной радости. Я витала в облаках вместе с воздушным змеем, которого соорудил для меня папа. Пожалуй, это самая первая картинка из альбома моих детских воспоминаний. Изготовленный по всем законам аэродинамики, змей взмывал в небесные просторы с легкостью, заставлявшей усомниться в силе всемирного тяготения. Задыхаясь от усталости и удовольствия, я бежала по полю, запрокинув голову, чтобы случайно не упустить какого-нибудь замысловатого виража моего летающего друга. Этот день закрепился в памяти вспышкой холодного ужаса, любезно подарившего мне массу ночных кошмаров. Пробегая мимо кустов, я вдруг на что-то наступила и упала, сильно ударившись коленом. Это была змея — безобидный уж, как потом выяснилось. Змея свернулась клубком и громко зашипела, выбрасывая вперед переднюю часть своего тельца. Эта внезапная встреча уколола мое слабое сердце и, кажется, я потеряла сознание. Вспоминаю, как отец нес меня на руках до дачного домика, успокаивая и поглаживая по голове. Ночью я не смогла заснуть и мама осуждала мою чрезвычайную ранимость, пока ей это не наскучило и она не отправилась спать. Отец сидел у моей кровати до утра, умиротворяющим полушепотом вещавший красивые сказки о приключениях крестьянского сына — Йоханнеса, о добром духе Оле Лукойе, который показывает детям красочные сны. Я тогда твердо запомнила, что хорошим детям Оле Лукойе открывает зонтик с волшебными, интересными снами, а плохим - раскрывает зонт без картинок и утром они не могут вспомнить своих сновидений. Отец тогда умолчал о брате Оле Лукойе по имени Смерть. Такая у них странная семейка. Брат Оле Лукойе закрывает глаза тем, кому пора уходить из этого безумного и суетного Мира. Он забирает их с собой, бросая нас — живых в темницу вечной скорби. 
Отец ушел из жизни около пяти лет назад. Конечно, я знала тогда, что он болен, что болезнь осложняется и врачи дают неутешительные прогнозы. До самого конца и даже после я не могла поверить в действительность происходящего. Я ходила тогда в среднюю школу и уже начала понимать, как все устроено. Серое небо, в;роны и мороз провожали меня в лицей по утрам. Мир злой, жестокий, непостижимый. Кругом болезни, вирусы, эпидемии. Сами люди — опаснее, чем кислотный дождь. Учителя кормили нас Гоголем, а я читала Хемингуэя и он раскрыл для меня подлинную картину человеческой природы, без иллюзий и прикрас. Смерть привносит некоторый смысл, но к ней невозможно подготовиться, боишься ты или нет. Ушедшего любить не прекращаешь. Даже звезды умирают, но мы еще долго-долго можем наблюдать их свечение. Мои глаза наполнились слезами и я безжалостно, до острой боли, ущипнула себя за бедро. После смерти папы мои ресницы не просыхали два с лишним месяца, а потом я запретила себе плакать навсегда.
Снова вернувшись к Вике, я пыталась отвлечься от гнетущих мыслей. Осторожным, медленным движением я придвинулась к ней вплотную. Мне хотелось прислониться, прижаться к ней целиком. Я испытала навязчивую потребность удостовериться, что со мной рядом лежит живой человек, способный прийти на помощь, если я буду не в силах сражаться со своими глупыми, надоедливыми страхами. Приблизившись к ее бледноватому лицу, я тихонько вдохнула сонный запах трепетной кожи и запутанных волос. Мне захотелось поцеловать ее в щеку, но я не решилась. Почему у нас возникла интимная связь? Было ясно, что она спит с женщинами, но я-то — нет. Стоит отметить, при прочих равных, женщины гораздо приятнее мужчин и не только внешне, но природа дала человечеству два биологических пола: тезис, антитезис, сочетание которых ведет к продолжению рода. По законам божьим женщины не должны вызывать у меня сексуального интереса. Да такого и не случалось раньше. Тогда что же это было — похожее на вымысел, похожее на ложь? Прольется дождь, меня сметет волной всемирного потопа? Попало что-то под ноги, я оступилась, так бывает. Обычно, прежде чем совершить какой-то поступок, я думаю о детстве, вспоминая маленькую пугливую девочку, которая боялась собак и засыпать без света ночника. Мой отец говорил тогда, что я у него самая умная и самая хорошая девочка на Свете. Прежде, чем принять решение, я прикидываю в уме: одобрит ли предполагаемый поступок одухотворенная восьмилетняя версия меня. В этот раз я действовала, не спрашивая разрешения. Результат налицо. Помнится, где-то я читала статью о причинах женских депрессий. Ее написала некая дама — философ или социолог, кажется, бельгийского происхождения, с какой-то непроизносимой фамилией. Там говорилось, что девочки тяжело переносят симбиотический разрыв с матерью, в отличие от мальчиков, так как «последние» замещают этот разрыв любовными связями с другими женщинами. Девочки же должны подавить в себе корни любви к собственному полу. Таким образом, некоторые взрослеющие девочки теряют себя и во взрослой жизни часто переносят длительные приступы депрессий. Возможно, у меня не получилось преодолеть этот барьер? Боже ж ты мой, Яночка, остановись! Разве можешь ты всерьез задумываться о возможности гомосексуального начала в себе? Вика слишком хороша, чтобы быть с ней, как со всеми. Ей, конечно, уже за тридцать… Возраст Христа или возраст «сломанных цветов», как я его нелепо обозвала. В эти годы женщины достигают эксцесса, выглядят на свой сексуальный максимум, а потом лишь лелеют призрак былой красоты. Как цветы, которые срезают во время цветения и они вступают в стадию увядания. Когда мне было пятнадцать, я думала, что двадцать один — это уже начало конца, а теперь мне двадцать и я считаю, что «начало конца» нуждается в серьезной отсрочке. Кажется, Вике идет быть взрослой. Высокая, стройная. Морщинки подчеркивают прелесть лица. Волосы сладко пахнут. Ясноглазая, выразительная. Какого цвета ее глаза? Не могу вспомнить.
Старательно пытаясь заснуть, я поворочалась на своей половине кровати. Сколько времени прошло? Час или два? Оставив тщетные попытки, я вновь принялась думать обо всем. Совесть — маленькая сволочь отвратительной пиявкой впилась в мой висок. То, что я делала с Викой в этой придорожной гостинице принято называть изменой. «Здравствуй, Никита! Я к тебе из Киева, на всех парах! Тут такое дело…». Вряд ли он поймет. Слишком утонченная натура, чтобы принять такую «низость». Робкий, заблудившийся в чащобе своих фантазий, мальчик. Не могу не умиляться глупости надежд и планов этого трогательного юноши. Серьезный, обходительный, слова плохого не скажет. Ну да, высшее общество! Мастер спорта международного класса по шахматам. «Выполню норму гроссмейстера и буду просить твоей руки». «Просить руки», мы что в восемнадцатом веке? Откуда у людей вообще берется желание взвалить на себя титанический груз ответственности друг за друга или, не дай Бог, произвести на Свет еще кого-то? Это все равно, что запереть себя в маленькой комнате и не выходить из нее до конца своих дней. Разрисовать стены пальцами и медленно сходить с ума. Любовь? Я не знаю, что это такое. Я люблю только своего отца, но тут отсутствует эротический элемент. Речь ведь идет о чем-то более комплексном. Я всегда думала, что любовь — это когда весь Мир еще спит, а мы жжем костры, в ожидании рассвета. В тишине… Потому что все самое важное должно быть понято без слов. Слова рассыпчаты, как бисер и тяжеловесны, как скала, но единственное, что за ними прячется — это пустота. Мы должны понимать друг друга в молчании, тогда и образуется гармония, тогда и безмятежность снизойдет на нас, словно рваный снег в ноябрьскую ночь.
Вика зашевелилась и повернулась на бок, ко мне лицом. Она по-прежнему спала. Я заглянула в ее белое лицо — красивое, как утро перед казнью. Все мои мысли оборвались в одну секунду, словно блажь приятных снов, разрушенная грохотом идущего трамвая. Поступью вора в окно пробирался ржавый отблеск предрассветного солнца. По стенам ползли рисунки теней. Усталость обняла меня, как родную дочь и поцеловала сомкнувшиеся веки.