Герои спят вечным сном 29

Начало:
http://www.proza.ru/2017/01/26/680
Предыдущее:
http://www.proza.ru/2017/03/05/1749

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
УБИЙЦА

Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся.
Евангелие от Иоанна, глава 29, стих 23.

Санитарный эшелон шёл на восток, готовился принимать тяжелораненых, и лишь потому экстренно взятых пассажиров не поместили в вагон, а, освидетельствовав, не снимая с носилок, уложили на площадки.

Обещал и добил! Каждому – удар тупым предметом в висок! Как? Когда? Куда девался негодяй с ехавшего без остановок поезда? Среди дня! На чрезвычайно охраняемой дороге!
Ассман, Бухольц, Бунге, Паузеванг, сумевшие умыться и поесть, с ужасом глядят в лица мёртвых товарищей, выгруженных прямо на шлак, заменяющий перрон госпитального полустанка.

Порожняк заправлен водой под завязку и выше, расписан диспетчерами «зелёной улицей», не скоро остановится, однако, при первом же случае тормознёт, чтобы посадить солдат для обыска.
- Найдут, конечно. Как не найти, - бормочет в утешение санитар, сельского вида парень в закатанных от жары штанах. – Их всегда находят, всегда.

До сих пор приключение (род игры), не смотря на неудобства, казалось увлекательным, безопасным. Потом (представлялось) будут рассказывать, привирая и приукрашивая, восхищаться друг другом, вспоминать до старости, смеяться над дикарями, живущими (или жившими) в грязной глуши.

Камерадешафт – 10 человек. Один класс, один квартал. Группа получилась действительно спаянной. Конечно, Бунге строит всех в ряд, Эркенбрехер цепляется к пустякам, Страсоцки советует: с кем водиться, с кем – нет… у каждого - свои «нюансы», но испытание показало, чего стоит настоящая дружба.

Еду, например, приносили в одной кастрюле; миска, ложка, кружка для воды была одна. И за всё время ни конфликта! Наоборот – старались друг другу угодить, друг друга сберечь.

Здесь - не их власть. Эсэсманы вдоль полотна рассредоточились так, чтоб сподручнее вскинуть ребят, поэтому ходячие оказались подвое, лежачие – по одному. Собраться не было позволено. Снимали - тем же порядком (на малом ходу), и вряд ли санитары с поезда успели вполне понять случившееся.

Чудовищная расправа! Ни стыда, ни жалости! Так и надо! Пусть разнесут в хлам отвратительный посёлок! Эсэс хорошо вооружены, хорошо обучены, все, как на подбор, без тени сомнений в правоте и успехе.

- Что это, оберштабсарзт! * – Взвизгнул Бунге в лицо подошедшему офицеру.
- Молчать! – Рявкнул тот. Звоном отозвались рельсы.
- Как вы смеете!

- Молчать, - повторил видевший виды доктор чрезвычайно тихо, и струйки холодного пота завозились у Бунге на спине. – Здесь война, юноша, места истерикам нет. Кругом! Смирно. Запомните: вопросы будут задавать вам; Потом – самолёт или поезд, и, чем скорее, тем лучше.

Майор Земпелин – «директор клиники». Так меж собой называет его персонал (весь - повально из штатских), не приведи Господь, произнести это вслух. Военврач, службист до мозга костей, Земпелин в чрезвычайной строгости держит разношёрстную команду, муштрой и стрельбами скрашивая «унылый» быт. Именно его трудам обязан Мюллер попаданием в Мухортова с полуметра.

А непорядок в одежде (например: закатанные брюки)! За это нужно… Что, собственно, за это нужно? Земпелин видел «глумление» над формой, но сил, одёрнуть, не хватило.

Причиной – отвратительный Финк. У медиков – иммунитет, защита от вторжений и повинностей. Согласно уставам, даже СС не должны вмешиваться в госпитальные дела. Там свои «коновалы» водятся! Какого чёрта лезет! И что с ним сделаешь?

Вчера поругался, отправил рапорт, позвонил… - не помогло, ведь причина крайнего раздражения – недовольство собой. Зачем здесь девочка? Зачем подлый Финк так смотрит? Пришибить в тёмном уголке под маркой бандитов? Может быть, стоит! И кошка по нём не замяукала бы.

С Карлом Гэдке лично Земпелин не встречался, но их имена в полемике смотрели друг на друга со страниц специализированных журналов. Ни одной публикации профессора практикующий хирург не пропускал без въедливого, весьма удовлетворяющего издателей, комментария.

Фрау Гэдке звала Земпелина «трофической язвой», а отец лишь смеялся, и как же Рита любила его в такие минуты!

Месяц спустя, после похорон курьер вручил Рите пакет. Там были деньги (внушительная сумма) и листок. На одной стороне рукой отца – несколько предложений: «Именно подобным образом я это представлял. Глубоко признателен. Впредь – жду и надеюсь удачи во всём».

Его манера. Так писал, даже статьи мама правила. Письмо, видимо, адресовано Земпелину.

С другой стороны – обращение к Рите: «Милая девочка, Вашу утрату считаю личным горем, невосполнимой потерей для науки и медицинского сообщества. Бесконечно уважал и ценил талант вашего отца. Будь он бездарью, ни за что не стал бы возражать: мало ли глупостей пишут. Счастлив тем, что успел сказать это профессору, и он понял. Я не имею детей. Можете до конца дней моих в полной мере на меня рассчитывать, всегда к Вашим услугам, Юрген Земпелин».

«Услуги бывают сродни медвежьей ловкости», так говорят русские. Младший Гэдке – толковый доктор, спросил у начальства разрешение на пару месяцев взять ассистенткой кузину, получил, дальше что! Пройдёт военную подготовку, и с этим от неё отстанут? Или, наоборот: в случае обострения – на передовую?

Действительно, милая девочка. А Шмидт? Где носит бедолагу! Если бы Клара согласилась выйти за него, - теперь Земпелин имел бы такого сына и такую дочь. Говорят, она счастлива со своим французом… в Канаду перебрались, едва запахло факельной смолой. *

Ни капли зависти не испытывает Земпелин по данному поводу!!! При мысли о том, что дочери Клары носили бы коричневое, даже у него дыбом волосы встают.

Если сказать, - Шмидт понравился, значит – ничего не сказать. Он похож на погибшего в Бельгии брата! И как увлечён делом! В каждую мелочь вникает. Рита Гэдке! По слухам: «с пелён возле операционного стола». Ожидания вполне сбылись, добавив повод огорчаться.

Надо же, - полюбить на старости лет (фактически – завести детей), и оба в такой опасности! Появилась «семья» у закоренелого холостяка, но до чего страшно! Будь проклят, похотливый суслик!

Пауль тоже заметил неровноту дыхания гестаповца. Ходит, как по лезвию! Согласился переехать из госпитальной казармы в квартиру Земпелина, в Жёлтый дом. Там есть ванна, титан. В трёх комнатах можно жить четверым-пятерым (Шмидта взять, если вернётся, ещё кого-нибудь). График дежурств составить так, чтобы Рита не осталась одна ни при каких обстоятельствах.

Поезда идут, идут… туда и обратно… Солнце палит, шлак пахнет… Почему возле железной дороги нет мух?
Тела отправили в морг, живых – в санобработку. Финк примчался без промедления (ищет Риту, негодяй!), на сей раз посидишь без девочек: спит, сказали ему.

Опрашивать юнцов следует под открытым небом (педикулёз удобно выявить). Только этого в госпитале не хватало. Вши отсутствуют, но есть чувство встревоженного зверем стада: «барашки» жмутся друг к другу, поминутно оглядываются.

Поставили столик. Финк спрашивает; Лендеман (секретарь) записывает; всё спокойно; сейчас кончат и увезут. Что такое! Смертный, нечеловеческий крик потряс перегретые дали. Зачем столь громко и нарочито! Персонал повыскакивал, раненые заволновались.

Оказывается, вот причина: сперва в карманах убитых обнаружились бумажки, на них чернильным карандашом выведены два слова: «Pavel Bukanin», а потом! Финк показал фотографии.
- Он там! Он на перроне! Он шёл! Мы видели!!! – вопят наперебой сопляки. Действительно, он шёл. Земпелин тоже видел.

- Типичная рожа; плохая фотография. – Попробовал объяснить сходство закатавший брюки солдат. – Я тоже видел, и он видел, что мы видели, только совсем не боялся, потому что часто здесь ходит, должно быть, живёт в тех домах.

- Отставить! – Велел подчинённому Земпелин. – Сначала и коротко.
- Слушаюсь, - коротко. – Неуклюже дёрнув рукой, кукарекнул санитар. Не уверен, что там был этот, с фотографии.

- Вы как считаете? Спросил Финк Земпелина.
- Телефон в приёмной. Вызывайте наряд. Следует проверить наличие посторонних.
- Мне лучше знать, что следует! – Сорвался Финк. – Вы не ответили на вопрос!

- У меня лишь домыслы. - Земпелин решил заморочить Финка. - С подобной степенью наглости, если он - преступник, сталкиваться не приходилось. На самоубийцу не похож, потому что невозможно уйти от линейных СС деревенскому простачку. Именно так выглядел тот парень. У этого, - ткнул пальцем в снимок, - в лице начатки интеллекта.

- Результат вскрытия готов? Что там? – забыв о вопросе и мальчишках, спросил Финк.
- Рано; подождите; На основании осмотра в поезде - переломы, серьёзные ушибы внутренних органов… Впечатление, будто угодили в молотилку, не иначе. Если – девица, одна на троих, то лучше с бомбой переспать. Это я вам говорю, молодые люди.

- Зачем вообще спать с кем попало! – Финк развернулся в атаку на Земпелина.
- Я не сплю, гауптштурмфюрер! – Бросил ладонь в нацистском приветствии майор и увидел на дне зрачков «Оппонента» неугасимую ненависть.

«Умеет дразнить!» - восхитился наблюдавший из вестибюля Мюллер. Он предусмотрительно встал за портьеру и выскользнул через «чёрный» ход, дабы не попасться Финку на глаза: спрашивать начнёт, рассказывать не хочется.

Отгремели выстрелы на Кисляковой; Машина гестапо демонстративно крутнулась; полицай и унтер подняли Мухортова, понесли в казарму, недалеко расположенную. Мюллер с Лампрехтом остались.

Привычка у выщелкнувшихся в начальство бездарей: «направо кругом» и гордо удалиться. Особенно, когда нечего сказать. Значит, следует сделать вид, что «вам это просто так не пройдёт!»

Старик (странное дело) жив, отделался гематомами, набором ссадин. Взяли у эсэсовцев мотоцикл, привезли в госпиталь, домик заперли с тем, чтобы самим в нём поселиться. Удобное место: десять минут на велосипеде, и «директор» разрешил.

У старушки – гораздо серьёзней: требуется иммобилизация. В палату положить нельзя, поэтому, оказав помощь, отдали женщинам, в их флигель. Обе – русские, кухонные работницы. Старшая – Мария; Младшая – Нина, меж собой - в каком-то родстве.

Мария всегда жила на территории больницы, работала поваром; Нина (беременная) пришла к ней из города (тут спокойнее). Действительно, красавица, и немецкий понимает. Она – госпитальный талисман.

Вглядываясь в толщу лет, анализируя исторические события, героев, свершения, внимательный ум заметит: у большинства деятелей, особенно династических персон, худо с дружбой и привязанностями. Существует честь профессии, службы, и то, если ты – не императорский наследник или претендент на чьё-нибудь место. В данном случае – все способы приемлемы, святое - прочь.

Медперсонал затерянного в необъятных просторах госпиталя далёк от высших сфер. У каждого врача, санитара, фельдшера кто-то остался, где-то ждут. Смерть же – рядом. «Живёт Нина, и нам жить», - существует поверье среди «эскулапов» всех уровней. Малыш здоров, не капризничает. Пока здесь позволено быть ему. Осенью отдаст родителям мужа, так уговорились.

В самых смелых помыслах не мог вообразить Мюллер, каково происхождение талисмана! Фамилия Нины – Жукова; Рождением – Коренецкая; По матери – Деменкова (родная племянница Парфёна). И внешность! Если с Андреем рядышком поставить, - одна машина штамповала.

Было так: чудом уцелевшие в голодный год дети с Житомирщины отыскали родственников, или те отыскались, разбирай теперь. Нина выросла в Кладезянском доме; здесь находится для связи с Анфимом и других «полезных» дел.

- Что значит: «Pavel Bukanin», - спросил Мюллер Нину и увидел мигнувший в глазах испуг. Только один промельк, соринкой померещившийся, но, как сказано выше: «она видела, что он видел», и нелепо отпираться.

- Человек. – Отвечала Нина. – Фамилия – Буканин; Имя - Павел.
- Вы знаете его?
- Да. Их класс все знают, Я… Мы венчались в одной церкви в один день. Так совпало.

Точно, - совпало – звёзды сошлись. А в действительности: читали с Мартыном Евангелие, ходили к причастию, но свадьба у обеих (Нины и Саньки) комсомольской была, причём, с разницей в полгода. Нина толком не успела отследить фразы про церковь, вышло кстати, хотя, не собиралась обманывать Мюллера! Ловко покатил разговор, как по маслу. Удивление после накрыло.

- Что скажете? Как охарактеризуете этого человека? – Продолжил расспрашивать Мюллер.
- В общих чертах: Матфей 5: 9. – Сформулировала характеристику Нина. – Теперь я спрошу: к чему вопрос? Зачем вам Павел?

- Особо опасный преступник. Убийца троих, чрезвычайно дерзко.
- Глупость! – Отмахнулась Нина. – Не знаю, где он сейчас, и не представляю, что нужно сделать, чтобы такой убил!

 Мюллер представляет. Убивать доводилось Комаров, если досаждали. Убив Мухортова, он ни только раскаяния не испытал, но даже эмоции отсутствуют. Потом, возможно, что-то будет… теперь же – будто анестезиолог на совесть сработал.

– Простите, пожалуйста, - наклоном головы повинился Мюллер перед Ниной, - я, кажется, огорчил вас. Не буду впредь задавать глупых вопросов.
Она хотела отвечать, но дверь хлопнула. Бледней смерти, ввалился Лампрехт и упал на лавку, судорожно сглатывая воздух.

- Что с вами, Макс? – промолвил Мюллер, зарёкшийся спрашивать.
- Финк! Земпелин! они там… - Задохнулся Лампрехт.
- Подрались, не иначе? Рассказывайте. Вот вода.

- О, нет! – Лампрехт машинально размазал по лбу грязь. - Земпелин сказал Финку, что вы… вы – любовник Нины, и Финк обещал разобраться с вашим моральным обликом.

- Жаль. – Резюмировал Мюллер. – Не нашёл никого помоложе. – Нина засмеялась, а Лампрехт руками всплеснул.
- Вы что! Не понимаете, чем это грозит? Забыли «верстак» Финка!

- Происходящее с вами, мой друг, - назидательно, будто пастор с кафедры, промолвил Мюллер, - называется – скудость веры и грозит, в лучшем случае, скандалом, а в худшем, возложением на тот же «верстак».

- Причём тут! С какой стати! – Лампрехт вскочил.
Что вы чувствуете? – Мюллер потёр переносицу, удерживая «апчхи».
- Страх! Ужас!

- Итак, вы боитесь. И давно?
- С той минуты, как услышал о намерениях Финка.

- Стало быть, минут пять или больше? Сказано же: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы». *
- К чему столь выспренняя речь?

- Испуганный Макс, вместо того, чтобы нечто предпринять для устранения опасности, вы целых пять минут заботитесь. Занятие у вас такое: хлюпать, дрожать и заботиться, но это не защитит от «верстака».
- Что же сделать?
- Своей волей – ничего; никак.

- Понял. Пробовал. Паллиатив. *
- Плохо пробовали, мой друг. У меня сегодня – решение проблемы. Первый раз за много месяцев. А ведь так же дёргался, смею заметить! Не верите, его спросите.

Лампрехт глянул в направлении окна: Судзиловский, лёжа на спине, тихо радуется; измученная болью Мая Матвевна взором плавает меж сном и помрачением; Мария ждёт, чтоб Нина объяснила суть беседы. Ходики отсчитывают время. Может быть, Клаус прибывает в молитве, но сам он, несмотря на усилия, давится жутью.

- Их, - указал Мюллер на хворую чету, - немедленно убрать. Нужно схоронить. Я вижу: вы, - (обратился к Нине) - знаете способ?
- Знаю. Опустите в овраг. Укажу место.

«Жили были старик и старуха у самого-самого-самого!» В лавке при постоялом дворе пачка из-под зелёного чаю, краса и гордость витрины, оказалась сдвинутой на четверть вправо. Это – крайняя степень внимания, крайняя степень опасности. Нина получила инструкцию: «сидеть тише мыши, а тут – на тебе! «старик со старухой!»

Кто такие? Нет разницы. Не положено оказывать медпомощь населению. А ведь оказывают с начала оккупации, не спрашивая о происхождении «заболеваний», и молчат в откровенных случаях. «Медпунктом» - домик Митривны (так её кличут), «телефоном скорой» - Нина.

Земпелин доволен: Шмидт вернулся. Опросили. Ответил. Провожают Финка до ворот. У обрыва на отмостке два длинных белых свёртка, заступ, пара лопат.

- Что такое? – интересуется Финк.
- Похороны давешних стариков. – Объясняет Лампрехт.
- Гробы сделать? – Предлагает Земпелин.
- Очень сложно. Снимем, зароем, и хватит с них.

Финк идёт к машине. Земпелин со Шмидтом – обратно в дом. Площадка пустеет. Гестаповцы не уехали. Охрана тоже развернулась, смотрят.

Через сук большого, угнездившегося на склоне вяза перекинута верёвочная пара. Лампрехт держит конец. Мюллер уселся на цевьё, виснет, перебирает руками, ногами прихватывает обе верёвки, уходит вниз. Лампрехт двигает на край примотанное к доске тело, фиксирует ноги покойника и голову, толкает. Противовесом Мюллер, поэтому груз не упал, а плавно опустился.

Верёвка ослабла; фельдшер подтянул её, привязал второго мертвеца, и - тем же порядком. Третьим поехал сам, но прежде устроил сиденье, перемотав посредине шансовый инструмент. Спустился. Ослабил. Потянул. Блеснула в лучах взмывшая над пропастью верёвка.

- Надо же, мудрецы! – Восхитился писарь Финка. – Обратно-то как вылезут!
Наблюдающие передвинулись к краю. Тень и растительность скрыли обзор, лишь слышится, - пробуют заступом грунт.

- Смотрите! Ветка перетёрта! – Сказал пулемётчик. – Больше висеть нельзя, и деревьев близко нет. Кругом придётся обходить вон туда!

Ужин кончен. Посуда вымыта. Спеленав сыночка, Нина спускается в овраг, бежит. Укутано лицо от хлещущих прутьев. Ноги страхуют, что глаз упустил. Неблизок путь, непрост, но пройден множество раз. Надо успеть до ночного кормления.

Край зарослям, Анфимкин выпас, тихий-тихий свист, ещё, ещё… Вот она! Ланушка, серая дворняга прыгает, тычется носом, молчит, как все Деменковы собаки.
Нина щёлкает пальцем по загривку, будто берёт пса на поводок. Лана понимает, встаёт у левой ноги.

На вечернем небе вычерчен вяз, не пропустишь: высоко по склону. Укрытые белым доски – гораздо ниже.
Псинка подбегает, лижет лица. Старушка глянула, старичок не пошевелился, спит, должно быть. Ну да, так и есть.

Рассуждать некогда. Нина обнимает собаку, легонько хлопает по крестцу: «домой!» Сама же, - к верховью оврага, - быстрей.

Порядок отлажен; канал надёжен; Родит тётка Дарья, тем же посредством отправится на Кладезь малыш. Жуковы предлагают забрать внучонка, ну нет. Самих бы туда (надоело бояться за близких), только не получится: свёкор – паровозный машинист. Это – серьёзней её занятий.

Теперь же, несмотря на запрет, беги, собачья дочь. Пёс «стерильный» - без донесения, за собой позовёт. Найдут раненых, разберутся.

Понимаешь, что вырос, когда является томление, и можно гладить руками. Паузевангу приятно жить, приятно ощущать особенности. Об этом молчат взрослые, говорят сверстники, делятся впечатлениями от чувств и рассказов. Нечто тлеет внутри, не спешит разгореться, плывёт, заполняя тело снизу, впереди.

Зовут счастье – эротика. Она – везде: разлита в ветре, напоённом ароматом трав; в пыли печатных страниц; в бензиновом, остром вторжении… Свет играет оттенками ради неё, звук волнуется и трепещет, прихотливой представляется возможность вкуса. Осязание… предел всему! Для осязания можно забыть, кто ты и где ты.

Главное, чтобы не знали. Вальтер Паузеванг однажды присутствовал при разоблачении, не своём, разумеется. Был ужас. Тот мальчик грыз остриё воротника, плакал. Прочие смеялись. Гадко, отвратительно.

Там, в клетчатом сарае, чтобы не помереть с тоски, говорили только об этом, смакуя и прокручивая по десять раз каждый эпизод. Особенно старался Роге. Интересно, теперь бы коснуться его! Холоден, должно быть! А лучше, себя приласкать. Истосковалось чудо под взглядами. Были совершения от слов, но вялые, бессмысленные.

Ребят разместили в докторском домике, объяснив: опасности нет; территория охраняется, можно ходить по двору (засиделись, отвыкли). Паузеванг не спешил обследовать просматриваемые со всех сторон окрестности, надеясь остаться в одиночестве, только не получалось: мало места и много желающих укрыться от дневных лучей.

Солнце легло в траву. Длинные тени сначала землёй овладели, потом – домами, деревьями… кверху выдавили свет. Медленно, будто желание, истаивает день, в зенит уходит. На земле же! Самое время притихнуть, слиться с чем-нибудь, пока на ночлег ни загнали.

Ого! Место у кромки с восточной стороны! Заря за постройками, ящик большой стоит! Тёплый! Прижаться, будто в кровати…

Главная цель – небо над головой; главная опора – лоза под ладонью. Ещё пара минут… тройка взлётов… и всё – дома. Нина ухватилась за ветку, вылетела на каменный настил. Прямо перед собой видит пугало коричневое! Если это - человек, то чем занят! Что делает руками внизу живота? И выражение лица! То ли горе там, то ли скорбь, то ли бешенство? Спроси, словами не выразить. Зубы оскалены, щёки на ушах, глаза – щёлочки, слюна в два ручья: средь ночи приснится, помрёшь.

Робеет Нина перед безумием, только своё пуще всех: молоко разрывает! Мимо страждущего пробежать надо, и скорей.

- Ви-и-и-ви! – голосом точильного камня закричал Паузеванг, бросился прочь, наткнулся на стену главного корпуса, мячиком отлетел… Что дальше было, не видела Нина, - вовсе ни к чему.

- Там девка! Девка! Гонится за мной! Убьёт!!! – вопит мальчуган. Сколько раз сшиб предметы? Стена, угол, дверной косяк, стол… Всё мешает, всё! – «девка убьёт». Брюки съехали; путается; падает; встаёт, но поймать себя не позволяет. Дежурная бригада выскочила, взяли Паузеванга в кольцо.

«В рамках расовой гигиены программа Т-4 * призвана бороться с особями, биологически угрожающими здоровью страны». Так писал профессор психиатрии Эрнст Рюдин. Вот что значит привычка читать периодику! Никто ничего не опасается, лишь главврачу звезда с ладошку! До того жаль малого, хоть обратно бандитам сдавай.

Уложили на пол. Хлороформ (прости Господи) – чем ещё! Обездвижили, как пришлось. Спит. Красивый, между прочем: черты лица – с претензией на изысканность. Действие директивы законсервировано, только надолго ли?

Конечно, медицинская помощь по месту жительства потребуется. Призывной комиссии  член гитлерюгенда Вальтер Паузеванг не минует.Им в этой связи что писать?

В конце концов, живший в повседневном напряжении подросток мог банально испугаться. Юрген Земпелин - хирург, ничего не понимает в душевных болезнях. А кто понимает?

Методы психиатров в середине двадцатого века дадут фору арсеналу экзорциста * эпохи расцвета инквизиции. Лоботомия, *электрошоковая и инсулинокоматозная терапии применяют повсеместно, дополняя их скромным набором психоактивных веществ далеко не безобидного действия, таких как морфин, кокаин или кодеин.

Жаль парня, очень жаль. Это не Шмидт, который высморкался, и счастлив. Следует посоветоваться с анестезиологами, «загрузить» покруче и, снабдив сопроводком о сохранности здоровья, отправить прицельно родителям, хотя - вряд ли поможет.

1.       Oberstabsarzt - Майор медицинской службы.
2.       Факельные шествия, атрибут нацизма.
3.       Матфей 5: стих 9 - "Блаженны миротворцы...".
4.       Евангелие от Матфея, глава 6, стих 32.
5.       Паллиатив — не исчерпывающее, временное решение, полумера.
6.       Программа Т-4 - (в Третьем Рейхе) умерщвление и стерилизация инвалидов.
7.       Экзорцист - Изгоняющий дьявола.
8.       Лоботомия - Нейрохирургическая операция, при которой одна из долей головного мозга иссекается или разъединяется с другими областями. -


Продолжение:
http://www.proza.ru/2017/03/12/2406