Бессмертие в венеции

Три века назад по этому городу бродили люди-причуды.  Ветер перебирал складки их плащей, широких, как черные веера; на влажных камнях таяли следы от их туфель, стянутых серебряными пряжками. Брызги пены, взлетавшие над парапетами набережных, оставляли мокрые точки на их масках. Маска «Моретта» – черный бархат с прорезями для глаз, маска «Баутта» – белый птичий клюв, маска «Коломбина» -  распахнутый золотой бант от виска до виска, маска «Ларва» – белый овал с приоткрытым ртом…
Где в Венеции заблудилось время? 
Здесь по-прежнему произносят «Сан Зан» вместо «Сан Джованни» - и никто, кроме самих венецианцев, не понимает этого птичьего щебета.
И все еще каменеют в скорби балконы палаццо, чьи сердца останавливались, когда с них спрыгивал Джакомо Казанова, и слышится в далеких тупиках отзвук скрипки Антонио Вивальди, и млеют по утрам плафоны дворцов, воскрешая в памяти касание кисти Тьеполо.
И по-прежнему маска поднимает свое бесстрастное лицо к бледному зимнему небу, в котором раздается колокольный звон  церквей Джезуати и Ла Салуте.
«В Венеции не живут, - сказал в начала ХХ века мастер утонченной печали, - здесь человек является лишь собственной тенью...»

II

Джузеппе Верди, пришелец, не венецианец, однажды услышал голос венецианской тишины.
Это было зимой, когда влажный воздух лагуны покрывает  вазы в салонах матовым налетом, словно бока слив в плодовых садах; когда сырость заполняет дворцы и лачуги, но жар каминов, сложенных еще в пятнадцатом веке, не в силах ее осушить; когда  все мечтают купить билет на пароход, чтобы уехать на материк.
Тогда Венеция пустеет: ее палаццо с запотевшими мозаичными полами плавают на сваях в водах лагуны; слышно, как лодки трутся боками о пристани и голодные чайки клюют мешки на барках с овощами. 
В этом городе Джузеппе Верди писал оперу для венецианского карнавала.
Прислушайтесь к этому всемирно известному музыкальному вступлению.
…Из небытия рождаются звуки, в которых нет ни скорби, ни радости.
Так лодка скользит по  узкому каналу мимо кирпичных стен, вырастающих из воды цвета яшмы. Слышно, как поднимается туман, и волна раннего утра, расходящаяся направо и налево, качает на себе  капустные листья и мертвых морских коньков.
В этих музыкальных тактах воплощено такое совершенное ощущение небытия, какое может возникнуть только между сном  и явью.
Только в Венеции.
Это - та венецианская тишина, «когда кажется, что воздух умирает».
А потом  чья-то рука заводит музыкальную шкатулку.
Мотив, спотыкаясь, делает первый круг.
Он здесь – чужой.
И он – увы – воображает себя вальсом.
Много лет дирижеры всего мира безнадежно пытались придать этой мелодии нежность и танцевальность.
Великий Артуро Тосканини когда-то осмелился передать это горькое приглашение к жизни во всей его наготе: так танцуют марионетки с нарисованными на щеках слезами, так  движутся куклы, которых дергают за нити. 
Так шестого марта 1853 года на сцене венецианского оперного театра «Ла Фениче» зазвучали первые такты новой оперы Джузеппе Верди.


III

«Она прошла с гордо поднятой головой через удивленную толпу... В ушах у нее были две жемчужины, которым могла позавидовать любая королева. Ее рука в перчатке была похожа на картинку. Ее носовой платок был искусно обшит королевскими кружевами. Она так носила эти вещи, словно родилась в шелку и бархате, под золоченой кровлей».
…Эта девушка не принадлежала к человеческой природе.
Ее прекрасно одетое тело можно было открыть и закрыть ключом. Его позволялось изучать, как ребенок изучает свою куклу. Она соглашалась. Она знала, что она – не живая.
В Париже ее звали Мари Дюплесси. Это было имя игрушки, вышитое золотым шелком на коробке, полной лент и кружев.
Лишь немногие позволяли себе догадку, что ее крестили в церкви и что ее звали по-другому.
В 1844 году в театральной ложе ее увидел поэт.
Ему недавно минуло двадцать лет. 
Его звали Александр Дюма.
Нет, это был не знаменитый драматург и романист Александр Дюма, который в тот год опубликовал роман «Три мушкетера» и обдумывал лучшие страницы «Графа Монте-Кристо». 
Младший Дюма не мечтал о литературной славе своего отца.
Он мечтал о любви.
Он посмотрел на эту девушку.
Он захотел, чтобы она была живой.
И между Александром и Мари повисла шаровая молния бессмертия.
В 1847 году она умерла от чахотки.
А в 1848 году, когда всю Европу носило по волнам революционных бурь, в одну тихую гавань вошел маленький парусник.
Он принес с собой историю, которая поразила современников своей чистотой.
Она называлась «Дама с камелиями».
Два небольших томика, изданные в Париже у Александра Кадо, воскресили ее прыжки и ужимки, браслет из золотой цепи, смех над плоскими шутками, ее слезы, ночные туфли, пятна крови на носовом платке, коробку конфет на бархатном барьере театральной ложи и книгу «Манон Леско» у нее на коленях. 
Подобно золотой венецианской полумаске, лукаво прикрывавшей щеки и лоб, ее новое имя  – Маргарита Готье - лишь подчеркивало ослепительно знакомый изгиб рта. 
Ее рука прижимала к груди букет камелий.
Раньше она никогда не покупала камелий – холодных цветов, которые почти не пахнут.
Но тот, кто побывал на другой стороне жизни, должен принести жителям земли что-то необыкновенное. 
Она принесла с собой чудо.
Девушку, скрывшуюся под именем Маргариты Готье,  сопровождал аромат неведомых цветов. Ее окутывала глубокая нежность к человеческому существу, каким бы осуждаемым оно ни было.
Такая нежность рождается из совершенного  принятия того, кого любишь.   
Это знают влюбленные. 
Все поняли, что Мари Дюплесси вернулась.
Сломанные марионетки не возвращаются.
Она вернулась потому, что была живой.
Удивительно! 

IV 

Предвидел ли автор «Дамы с камелиями» будущее, когда перекинул мост со страниц своего романа в иное, музыкальное измерение?
Помните рояль в гостиной Маргариты Готье, на котором она безуспешно пыталась сыграть «Приглашение к танцу» - эту виртуозную пьесу Карла Марии фон Вебера?
В досаде девушка швыряла ноты в угол и начинала петь шансонетку, звучащую, как разбитая шарманка за кисеей занавески в шелковой тумане венецианской зимы.
Может быть, среди молчаливых каменных кружев Венеции, в час, когда лодки тихо постанывали на канале, потирая бока о  причалы, Джузеппе Верди вспомнил и эту шансонетку, и мелодию шарманки. 
Впрочем, их так легко было придумать здесь, где  воздух был  чист, звуки разносились далеко; в городе, где зимняя вода тосковала по солнцу, а маска наклонялась в бледный полдень над перилами моста, тщетно отыскивая в воде отражение своего лица.   
Мари Дюплесси умерла в Париже всего шесть лет назад – а ее образ уже сводил с ума.
Ее удлиненные глаза, которые напоминали современникам о  японских куклах, обращались к часам церкви Ла Салуте – и они начинали отбивать полдень. Ее руки, вызывавшие в памяти хрупкость и нежность фигурок дрезденского фарфора, сжимали веер, когда она поднималась  на венецианские мосты. Ее узкие ступни переступали по их ступеням – одна, две, три, четыре, пять - и мосты блаженно выгибали каменные спины, словно кошки, которых ласкают. 
Ее тень парила над венецианскими набережными выше черепичных кровель, почти сомкнувших края над безвестным протоком, по которому лишь в полдень вытягивалось узкое, как клинок, отражение неба.   

V

Она пришла в этот город, чтобы петь.
Она должна была скрыть лицо под новой маской, ибо таков закон Венеции. 
Она ждала нового имени.
Из венецианского тумана - стекающего по оконным стеклам, как слезы, - выплыло имя Виолетта: короткое и звонкое, словно первый звук, выдуваемый флейтой.
Виолетта - Фиалочка; имя цветка, распустившегося на рассвете и умирающего на закате, цветка воспоминания и желания, чьи лепестки увлажнены слезами влюбленных.   
Старые изящные ренессансные традиции: бледные фиалки, полные любви. «Amorosette e pallide viole» - в вечных, как небо, сонетах Петрарки.
«О белла вьолетта, ту сей ната..» («O bella violetta, tu se’ nata…»)  - стихотворение Лоренцо Медичи Великолепного, конец пятнадцатого века, блеск и мрак эпохи Возрождения. 
Далекое эхо той же струны: «violenza» – насилие.
Слезы, насилие и нежность соединились в одном имени, которое ласкало губы.
Название «Виолетта» было напечатано на афишах перед  премьерами оперы в Неаполе, Риме и Париже. 
Но на всех языках мира эта опера Верди осталась, как и в день премьеры в Венеции, «Ла Травиата»: название, которое большинству слушателей ни о чем не говорит.
«Падшая» -  переводят это загадочное слово старомодные театральные программки.
Итальянское «Traviare» в 19 веке все еще было близко к значению к понятиям «заблудиться», «сбиться с пути». Героиня оперы заблудилась. Она поняла, что сбилась с пути.   
Ее вселенная, чьи звезды и туманности вставали над горизонтом в бриллиантовом блеске, оказалась всего лишь прихотливо устроенным музыкальным автоматом. Ее окружение - марионетки, которые  открывают и закрывают рты под механическую музыку.
Многие прославленные композиторы сочиняли музыку для кукольного театра. Но Верди написал кукольную музыку для поющих людей.
Угловатый шарманочный наигрыш отравляет музыкальную вселенную «Травиаты», проникает в каждую пору этого мира, прикрываясь яркими шелками и искусственными  цветами.
 «- E in voi v'ha un core? ( - У вас есть сердце?)  – спрашивает Виолетту в первом акте оперы влюбленный в нее поэт.
Надо ли спрашивать куклу, есть ли у нее сердце?
Но фарфоровую красоту Виолетты уже сжигает внутренний жар: предвестник иного, космического огня. 
Среди гостей на ее балу - врач.
Нет, эта девушка – не цветок и не игрушка.
Ведь врач нужен живым, а не мертвым. 



VI 

«Di quell'amor ch'; palpito
Dell'universo intero,
Misterioso, altero,
Croce e delizia al cor».
…О любви, приводящей в трепет гордыню этого мира, об этой таинственной любви, которая приносит сердцу страдание и блаженство, заговаривает с Виолеттой ее незнакомый  поклонник. 
У многих был ключ от ее дома. Альфред подобрал ключ к ее сердцу. 
Подобно ученику чародея, юный поэт произносит одно из самых могущественных заклинаний в мире. Через него к Виолетте обращается древняя космическая сила любви.
И она отвечает на зов. 
Девушка-цветок, чей дом и чье тело были доступны для всех, не желала любви; любовь выбрала ее.
В жизнь Виолетты вторглось сила, которая больше ее самой.    
Кукольный домик, сверкавший при свечах своими яркими  красками, почернел под направленным на него лучом  прожектора.
Огонь пожирает бумажные декорации.
Любовь, которая выбрала Виолетту, должна стереть все неподлинное.
Тот, кто нашел ключ к ее сердцу, разрушил ее мир.
Что будет с марионетками, если в театре начнется пожар?
Механические куклы – повсюду. Не только в салоне ее легкомысленной подруги Флоры, но и в добропорядочной семье ее любимого. Эта семья заявляет о своих правах: она  требует от влюбленной девушки отречься от Альфреда в угоду их собственному благополучию.
- «; il sacrificio - ch'ora io ti chieggo» – «Самопожетвования -  вот чего сейчас я у тебя прошу», - самоуверенно обращается к ней отец ее возлюбленного.
За пылкой назойливостью, с которой любящий отец Альфреда повторяет сыну свое «Ты забыл край милый свой» («Di Provenza il mar, il suol - chi dal cor ti cancello?») обнаруживается равнодушие и монотонность музыкального автомата, который за несколько монет воспроизведет любую мелодию, будь она карамельно-сладкой или возвышенно-меланхоличной.   
В этой вселенной кукольно все – и пороки, и добродетели.
И это – самое ужасное, что суждено узнать Виолетте.
Она жертвует своей любовью ради мира в семье своего возлюбленного, но  этот выбор не делает ее счастливой. «Люби меня, Альфред, как я люблю тебя. Прощай!» («Amami, Alfredo, quant'io t'amo Addio») – говорит она, покидая их общий дом.
Это - одно из самых прекрасных признаний в любви за всю историю музыки.
Во всяком случае, с тех пор, когда люди обнаружили, что музыка способна говорить языком сердца.
Жизнь Виолетты – неудача; ее смерть – расплата за познание. Она увидела свет и не смогла отвести взгляд.
«- Ah! io ritorno a vivere…Oh gioia!»
«- Я возвращаюсь к жизни! О радость!»  – воскликнет она в последний миг жизни, широко раскрыв глаза.
«Я не умираю, я только начинаю жить», - скажет через несколько десятилетий маленькая святая Тереза из Лизье. 


VII

 За свою долгую творческую жизнь Джузеппе Верди создал много музыкальных вселенных; ни одна из них не похожа на другую.
«Ла Травиата» - одна из самых знаменитых опер о любви –  один из немногих музыкальных миров Верди, не совместимых с любовью.
Любовь сжигает его, подобно лаве, хлынувшей по склонам проснувшегося вулкана, по его рощам и лугам, на которых все - даже цветы и бабочки – мечтало о счастье. Огненный поток оставляет за собой пустыню и застывшие глыбы базальта. 
Любовь! Как мало передает это женственное слово в русском языке, подобное мечтательному выдоху: О!.. В старом итальянском «амор» есть отзвук стали, сила приказа из  высочайших уст: иди!
Когда Виолетту пела великая Мария Каллас, далекий грозный огонь проступал сквозь поры музыкальной плоти.
Так не завораживает пылающий пожар, так не завораживает голова Медузы.
В радиусе смертельного поражения ее голосом теряли голову все; суфлер, читающий певцам текст оперы, шептал отрешенно, словно погружаясь в транс: «Ама ми» «Amami...!» («Люби меня…») - как гонец перед появлением великого императора, как солдат, который тянет за трос, чтобы поднять и развернуть победный флаг.

VIII


Когда в последнем действии оперы она умирала, в зале венецианского театра «Ла Фениче» пожимали плечами.
Тихое угасание в запертой комнате, под звуки далекого карнавала, казалось – во всяком случае, в музыкальном театре того времени – свидетельством бедного воображения или дурного вкуса.
Публика собралась на роскошное оперное зрелище, а героиня приближалась к своей смерти, дрожа от холода, как кроткая служанка, забытая всеми в своей лачуге. 
Что мог сказать этому несчастному существу ее вернувшийся возлюбленный?
В конце своей оперной истории они наивно поют «Мы покинем Париж, дорогая...». («Parigi, o cara, noi lasceremo…»)
И только тогда - о горькая ирония! - под жалкой вуалеткой шарманочной музыки проступит изможденный профиль вальса.
Этим двоим не суждено отправиться в Италию, куда мечтали уехать герои «Дамы с камелиями» Арман и Маргарита, грезившие, быть может, о Венеции: о влюбленных тритонах, окаменевших под кафедрами церквей, о чайках, ложащихся на крыло под порывами ветра, о часах церкви Ла Салуте, бьющих полдень, о ложах в венецианском театре «Феникс» и о первых звуках увертюры к новой опере Верди, которые возникают из небытия посреди венецианской тишины…
Разве не могли бы они смотреть на себя самих из глубины театральной ложи?
Разве не случилось бы чудо в городе, где каждый камень рассказывает нам о том, что время – это только маска, скрывающая неведомое лицо?



IX

«Никто через пятьдесят лет и не вспомнил бы о моей «Даме с камелиями, если бы Верди не обессмертил ее в музыке», - говорил Александр Дюма-младший, создавший маленькую книгу, которая принесла ему столько же славы, сколько  сотня томов – его отцу Александру Дюма.
Автор «Дамы с камелиями», проживший долго и любивший многих женщин, будет похоронен на парижском кладбище Монмартр, в нескольких шагах от надгробия девушки, ставшей прообразом его героини. 
На саркофаге из белого камня, развернутом торцом к стене кладбища Монмартр, сегодня можно увидеть единственное украшение - вензель из сплетенных букв А и П.
«Здесь покоится  Альфонсина Плесси. Родилась 15 января 1824 года, умерла  3 февраля 1847 года. De profundis» («Из глубины взываю, Господи»).
Смерть снимает маски.
Никогда не называли ее в Париже Дамой с камелиями; и на бархатном барьере театральной ложи, так часто ласкавшем ее руку, никогда не лежал букет этих цветов. 
«Это – вымысел», - признался Александр Дюма в 1868 году,  в предисловии к изданию своей драмы «Дама с камелиями».   
Уроженка нормандской деревни, заворожившая Париж поэтов и композиторов, Альфонсина Плесси в последний год жизни вышла замуж за графа  Перрего. Он же и купил для нее этот участок на кладбище.
Ей предстояло уснуть у подножия кладбищенской стены, сложенной из крупных камней, поверх которых тянется кованая решетка. Над нею ворковали бы голуби и  проходили облака.
Через несколько лет ее забыли бы, как забывают букеты осенних цветов, увядающие в мраморных вазах возле надгробий.
Но нежный взгляд влюбленного вернул ее из небытия. 
«Сказать «Я люблю» – значит сказать: «Ты никогда не умрешь», - писал философ Габриэль Марсель.
К памятнику на кладбище Монмартр поклонники «Дамы с камелиями» по-прежнему приносят камелии, как это делал влюбленный Арман Дюваль в повести Александра Дюма-младшего. А те, у кого нет денег на цветы, оставляют на белом камне ее надгробия свои поцелуи. 
«А куэль амор...» - будет вечно петь ее музыкальное отражение.
Любовь не принадлежит нам: она проходит сквозь нашу природу, как солнечные лучи - сквозь крону дерева.
И тот, кто познал это, - бессмертен, как каменное кружево венецианских дворцов, разноцветный веер воды, оставленный лодкой на закатной воде лагуны, цветы глицинии над кирпичными стенами, три ступени, омываемые каналом, и театр «Феникс», сгорающий и воскресающий каждые сто лет.
Когда на закате среди переулков старой Венеции прохожий  снимет перед вами свой бледный, как мел, лик, вы узнаете тайну: другого лица под маской нет.
Только - свет.