Самоубийство

                Оксана Рабинович являлась довольно известной личностью в полубогемных харьковских кругах. Она писала сюрреалистические картины с фрейдистским оттенком. Во всяком случае, при истолковании своих картин она использовала фрейдистскую терминологию. Мужа у неё никогда не было, а сын шестнадцати лет вызывал у меня навязчивые сомнения в целесообразности его появления на свет. Сомнения эти возможно связаны с моей склонностью к мизантропии, но я старался опускать глаза в процессе общения, впрочем нечастого. Антон, прыщавый юноша с незапоминающейся внешностью, отличался манерностью и вычурностью поведения. Смотреть, как он извивается по ходу разговора, было невыносимо. Мне невыносимо.
 
                Кроме картин, которые иногда покупали за мизерные деньги такие же бедняки, как и она сама, Оксана была известным знатоком всяческой метафизики. Мне она напоминала компьютер. Вернее, сейчас напоминает. Во время моего харьковского житья, компьютеры, а равно ассоциации с ними, мне были неведомы. Встречался я с ней эпизодически и в основном у общих знакомых. Главным общим знакомым был фотограф-художник Даня Соловьев. Даня был весёлый парень с блудливыми огоньками в глазах и большой бабник. С Оксаной у них ничего кроме старой дружбы никогда, впрочем, не возникало. Оксана плюхалась на козетку в углу Даниной фотомастерской, закидывала ногу на ногу и, словно тетерев на току, начинала трёп на разные темы, зачастую совершенно отвлечённого характера. Она могла вещать что-нибудь о талмуде, религии Бон или Мартине Бубере вперемешку с Гадамером и Хайдеггером. Тема значения не имела. Имело значение дружеское внимание и расслабляющая обстановка. Выпить Оксана тоже могла будь здоров и поддерживала любой пьющий вариант времяпрепровождения.
 
                На вид Оксане было лет под пятьдесят, это году в девяностом, тёмнорусые её волосы с проседью мотались вокруг головы безо всякого подобия причёски. Она как нельзя лучше вписывалась в харьковский художественный ландшафт и вызывала у меня этим некоторую зависть. Я ни в какой ландшафт никогда не вписывался. Всё бы ничего, но полный развал Империи и постимперский хаос вынудили её искать возможность эмиграции. То же самое желание испытывал Даня, особенно после путча. У него осталась навязчивая фобия. Я встретил его в день путча. Он нёсся навстречу с безумным блуждающим взглядом и я его с трудом перехватил. Мы сели в сквере на скамейку и Даня дрожащим голосом и заплетающимся языком высказал мне свои страхи. Теперь всё пропало, во всяком случае для Дани, дело его в КГБ поднимут и не уйти ему от расплаты за своё легкомыслие. Что уж там за дело и какое легкомыслие, я допытываться не стал. Ну выставки за границей с изображением советских людей не в лучшем виде, то есть, как обычных людей, испытывающих здоровый интерес к сексу и нездоровый к выпивке. Но у страха глаза велики и Даня прощался с жизнью. Натерпевшись страха, он посвятил всего себя вопросу избавления от подобных стрессов в будущем. Куда он укатил, я не помню, а Оксана попала в Германию, где продолжала свободный образ жизни с употреблением алкогольных напитков по вечерам и писанием непродаваемых картин днём. Впрочем, картины она писала всё реже. Краски, холсты и подрамники стоили денег, а пособия на всё не хватало. Разве что отказаться от пьянства. Но это уже моё предположение. Я иногда звонил ей из Чикаго и она рассказывала в своём сумбурном стиле о своей жизни, сыне, который поступил на учёбу то ли в колледж, то ли университет, и своих попытках освоиться с новой реальностью.

                Неожиданно она исчезла из поля зрения. Я не сразу обратил внимание. Но мало-помалу до меня начало доходить, что ситуация не совсем понятна. Она не отвечала на телефонные звонки, а вскоре я начал получать ответ, что её номер телефона не зарегистрирован. Я не на шутку удивился. Через своего приятеля в Германии, работавшего в русской газетёнке, я наконец добился, что Оксана умерла. Что за чёрт? Отчего умерла?  Приятель наконец дознался и сообщил, что в точности не установлено, но похоже на самоубийство. Она выпила бутылку водки, а потом приняла снотворное. Ну, бутылка водки Оксану бы не убила, но снотворное действительно заставляет подозревать самоубийство. Ещё приятель рассказал, что Антон был арестован то ли за хранение наркотиков, то ли за драг-дилерство. Найденное у него количество героина незначительно. Поэтому, после смерти матери его условно-досрочно освободили.
 
                На меня известие подействовало болезненно. Я и сам еле-еле держусь в этом мире и подобные пинки меня надолго выбивают из седла. Я задумался, а что собственно, я знал о ней? Только то, что она демонстрировала. Я думал о ней, как о легкомысленном и неспособном на глубокие чувства человеке. Подумать только! И её отношение к сыну ничего для меня не значило, и в смысле психологического прогноза я это отношение вряд ли бы принял в расчёт, или во всяком случае недооценил. Для меня этот прыщавый выродок существовал только сам по себе, то есть в ничтожестве моего к нему отношения. Господи, что я скажу на Страшном Суде? Что знаю я о собственных грехах, о собственных помыслах?