Тюльпаны для актрисы

Мы всегда где-то между вчера и завтра, между было и будет. И постоянно пытаемся уловить момент, когда же это "будет" успевает превратиться в "было". Вчера еще кажется был мальчик и вот уже и седина в голову, и бес в ребро. А был ли мальчик? А была ли девочка?
А ведь женщинам с этим разобраться еще трудней.
Помнишь её? Мы познакомились с ней случайно в очереди к гардеробу в музыкальном театре. Кажется, тогда давали "Летучую мышь" или что-то вроде этого. Она кокетливо попросила помочь снять пальто и отдать его гардеробщице. Сделала пару комплиментов нам обоим, взяла под локоток и закружила в словах как в вальсе. Она говорила, кружила и не отпускала от себя. Она всегда была "игровой", ей всегда были нужны внимание, публика и непременно любовь с возвеличиванием. И как-то незаметно это игра превратилась в многолетнюю дружбу.
Вчера я забежал к ней на минутку поздравить с восьмым марта, подарить букет любимых ею тюльпанов и что-то там ещё. Я даже не сразу узнал её, когда открылась дверь. Это была уже не та восхитительная и изящная женщина с манерами леди. Передо мной стояла старость во всей своей отталкивающей и неприглядной красоте, и ещё этот стойкий запах увядающей жизни. Она вся стала какая-то невыразительная, бесцветная. Вся, от глаз до ногтей на пальцах слабеющих рук и выцветшего домашнего платья. Глаза её словно растворились и потерялись среди бесчисленных борозд-морщин, губы истончились до намёка, а руки всё время блуждали по коленям, волосам, лицу словно ища и не находя ускользающее время. Голос, её прекрасный поставленный голос не проснулся и не распелся ещё.
Потом мы пили чай и говорили. Скорее говорила она, а я слушал и наблюдал за ней. И чем больше она говорила, тем больше в это старческое тело возвращалось её. Она словно торопилась выговорить жизнь, будто если она что-то сейчас не скажет, значит этого с нею и не было никогда. Она повторялась и повторяла, забывая и доказывая себе самой - я жива, я жила, я буду жить если не замолчу сейчас. Если вдруг она переставала говорить слова, то тогда руки оживали и продолжали диалог совершая непрерывные движения пальцами словно она перебирала ими картотеку своей памяти и искала в ней такие нужные ей сейчас воспоминания. Ей обязательно необходим зритель, хотя бы в одном единственном лице. Он нужен ей чтобы жить. И она сейчас жила. Оживала. Она читала свои стихи, вспоминала своих артистов и музыкантов, театр и жизнь. Строила планы на предстоящее лето и рассуждала о том, как успеть правильно распорядиться своей шикарной библиотекой ещё при жизни. Она не стеснялась своей старости и того, что видел сейчас я. Она мне доверяла.
Потом она вспомнила, что приглашена сегодня на концерт и скоро должна приехать за ней машина. Очень легко уговорила меня сопровождать её и удалилась переодеваться.
Когда эта стареющая женщина снова вышла, то это уже была почти прежняя уверенная в себе актриса, почти леди. Её спина, словно, выпрямилась и походка стала более уверенная, к ней снова будто вернулись легкость и женственность, а вечернее платье и туфли подарили ей потерявшуюся где-то молодость. И главное глаза снова обрели свой небесно-синий цвет и блеск. Она ожила. Она ехала в свой театр!
Я так и не понял за столько лет - как вы, женщины, можете так радикально изменять свою внешность и сбрасывать годы за какие-то минуты.
Она всегда была игровой.
Она всегда была актрисой.
Она всегда была женщиной.
Она ею и осталась в свои восемьдесят лет.