Две Анны

 Женщина традиционно считается существом вздорным. Во всяком случае, данное мнение разделяют большинство мужчин. Мысль об этом тешит их тщеславие и позволяет ощущать свое превосходство над слабым полом. Главный аргумент таков: в истории культуры нет ни одной выдающейся женщины. И далее – все литературные произведения, достойные внимания, написаны твердой мужской рукой, все картины, все скульптуры, все симфонии…

 Кто же станет спорить с очевидным… И все-таки – так ли бездарна женщина, так ли легкомысленна, так ли глупа, как это принято думать? Истина конкретна. Посмотрим, как писали образованные дамы, не занимавшиеся профессионально литературой, в девятнадцатом веке. А для этого прочтем – вдумчиво и пристрастно – дневники двух современниц, старшей из которых была Анна Петровна Керн,  урожденная Полторацкая (1800-1879).

Одна из наиболее известных современниц Пушкина, воспетая им в стихах, оставила свой «Дневник для отдохновения», повествующий об одном из множества печальных годов её первого брака. Судьба была несправедлива – и не только к ней, но и к её памяти: фамилия Маркова-Виноградская, которую она носила последние тридцать семь лет своей жизни, за ней не сохранилась. Анна Петровна так и осталась в истории с фамилией Керн, принадлежащей генералу, за которого она была выдана отцом шестнадцати лет от роду и о котором писала: «Мне отвратительно жить с человеком столь низких, столь гнусных мыслей. Носить его имя – и то уже достаточное бремя». И это бремя лежит тяжким грузом на её памяти.

«Дневник для отдохновения» писался в 1820 г., когда Анна Петровна жила в Пскове, и отсылался частями в Лубны – Феодосии Полторацкой, любимой тетке. Он был издан впервые больше века спустя, в 1929 году. Так, дневник-письмо имел конкретного адресата, которому автором давалось право некоторые отрывки читать и другим родственникам. Однажды этот личный «журнал» попался на глаза генералу, Ермолаю Федоровичу Керн, и он воспользовался случаем – прочел. Да, супруг не только знал о существовании дневника, но однажды даже настоял на том, чтобы поставить там автограф: «Сделайте милость, присылайте к нам почаще такие праздники. Вы не поверите, как скоро от вас получат письма, то здесь пляшут и скачут, а без этого мы должны все плакать…
Не могла отказать ему перо, – комментирует жена это неожиданное вторжение. – Он непременно хотел приписать». Тяжелым человеком, видно, был генерал. Юная супруга не поскупилась на  выразительные эпитеты, рисуя его портрет в своем дневнике. «Какой низменный взгляд! Каковы принципы! У извозчика и то мысли более возвышенные; повторяю опять, я несчастна – несчастна оттого, что способна все это понимать».

Отец, выдавая дочь за генерала, считал, что это прекрасная партия. Разница в возрасте (жениху в ту пору было пятьдесят два) никого не смущала. Невесте – почти семнадцать. Пора! Обвенчали. Началась полоса бесконечных переездов из одного провинциального города в другой. В 1818 году родилась первая дочь, Катенька – матери в утешение. Во время писания дневника Анна ждала второго ребенка, но это её не радовало. Мучением обернулась для юной генеральской жены жизнь вдали от родных, которые, в сущности, были виновниками её положения, особенно отец, по настоянию которого она была выдана за человека, ежечасно отравляющего её жизнь. Она его по имени-отчеству в дневнике называет всего только раз, а так все «мой драгоценный супруг», «он», «этот человек».

«Никакая философия на свете не может заставить меня забыть, что судьба моя связана с человеком, любить которого я не в силах и которого я не могу позволить себе хотя бы уважать. Словом, скажу прямо – я почти его ненавижу. Каюсь, это великий грех, но кабы мне не нужно было касаться до него так близко, тогда другое дело, я бы даже любила его, потому что душа моя не способна к ненависти; может быть, если бы он не требовал от меня любви, я бы любила его так, как любят отца или дядюшку, конечно, не более того».

Мысль об освобождении от ненавистных цепей не покидала Анну с первых лет замужества. Можно ли требовать иного отношения от жены, которая пишет, что не может побороть своего отвращения к нему. Видимо, к этому были вполне объективные причины: характер генерала, его неумение (или нежелание) поладить с молодой женой, недалекость, чрезмерно высокая оценка собственной персоны. Семейством Керн, по всей видимости, мало интересовался. Обычное его состояние укладывалось в три варианта: «муж либо спит, либо на учениях, либо курит».

Чем же утешала себя Анна Петровна? Мечтами, фантазиями, романтическими увлечениями, визитами, молитвами, чтением книг. В дневнике постоянно мелькает имя некого Шиповника, потом переименованного в Иммортеля, в которого псковская страдалица была влюблена. Кроме того, временами посещала её мысль о возможности счастливых перемен в будущем. (Спустя двадцать лет предчувствие сбылось).
«Представьте себе, мой ангел, – писала она тетке, – что я иной раз нахожу успокоение в мыслях о некоем счастии в грядущем, надежды на которое вы часто мне внушали…» Вот если бы можно было устроить так, чтобы все были живы,  здоровы да еще друг от друга свободны! «Бог мне свидетель, зла я никому не желаю, напротив, желаю ему всякого счастья, только чтобы я к этому не имела отношения». Ему – это мужу, который, всякий раз возвращаясь с учений, бранит жену за то, что она все сидит и пишет.  А то  – еще хуже – читает! Именно в книгах находила Анна Керн неизменное утешение. В отсутствие друзей, близких, просто знакомых, с которыми можно было приятно провести время, страстно предавалась она чтению.

Круг чтения юной генеральши был довольно широк: Вольтер, Шекспир, Стерн; особо почиталась «Новая Элоиза» Руссо. Ей были знакомы произведения Пушкина, Крылова, Жуковского, Озерова и других современников. Прочитанное тщательно обдумывается, особенно важные фрагменты переписываются, переводятся на русский язык, включаются в дневник. Нельзя утверждать, что Анна Петровна была глубоко религиозным человеком, свято соблюдавшим все церковные традиции и обычаи, но известно, что при случае она охотно посещала храм божий и находила утешение и отдохновение души в молитве. Церковь оказывалась тем местом, где можно было ощутить свою причастность к единому духу, на время забыть, как «мучительно чувствовать себя совсем одной среди множества людей».

Но в то же время именно одиночество считала она своей единственной защитой, ибо окружавшие молодую генеральшу люди были в большинстве своем иных интересов и убеждений. Да и к тому же – не слишком умны и развиты. Общение с ними, часто вынужденное, по обязанности, не только не приносило удовлетворения, но и вызывало вспышки раздражения.

И все-таки достало у Анны Петровны смелости оставить мужа, что было по тем временам неслыханной дерзостью. Продолжая быть зависимой от него материально, она отчасти сбросила с себя тяжелое бремя. Спустя много лет, после смерти генерала Керна, она обрела то счастье, предчувствие которого согревало её в ранней молодости. Со своим вторым мужем, Александром Васильевичем Марковым-Виноградским, Анна Петровна прожила более тридцати лет. Супруги умерли в один год.
 
Но вернемся опять в двадцатые годы девятнадцатого века. В те времена род Олениных был достаточно известным. В гостеприимном петербургском доме и в усадьбе Приютино не только бывали, но и подолгу гостили самые талантливые современники. Литературный салон Алексея Николаевича Оленина (1763-1843), Президента Императорской Академии художеств, Директора Императорской публичной библиотеки, привлекал многих поэтов, прозаиков, драматургов, переводчиков и критиков, среди которых выделялся блистательный Пушкин. Каков он был? Мы привыкли считать его образцом совершенства во всем…

 Поэт сватался к  младшей дочери Оленина, но ему отказали. Ему, самому Пушкину! Да чем же  оказался нехорош первый российский поэт? Та, к которой сватался, написала в 1828 г. его словесный портрет живо и точно. «Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его. Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принужденного, и неограниченное самолюбие».

Дневник Анны Алексеевны Олениной (1808-1888) сохранил для нас не только живой облик А.С. Пушкина; здесь упомянуты – и всегда добрым словом – М.И. Глинка, А.С. Грибоедов, И.А. Крылов, К.Н. Батюшков и многие другие. Но двадцатилетнюю барышню занимали не только салонные беседы, визиты и балы. Дневник её, который писался в 1828-1829 годах, да еще содержит приписки 1830, 1831, 1835 годов, являет собой пример рассудительности и глубокого самоанализа образованной и одаренной личности.

В 30-х годах ХХ века часть дневниковых записей А.А. Олениной была опубликована в Париже, затем последовала публикация в Москве (1994), так же, как и первая, обширно комментированная. Хотела ли Анна, чтобы её дневник был прочитан? И да, и нет. «Меня спрашивают, – писала она в 1829 году, – что я пишу, хотят прочитать мой дневник, но они его не увидят». Но годом раньше сделана другая запись: «Я хотела было, ежели бы вышла замуж, сжечь мой журнал. Но теперь думаю, что не сделаю этого. Пусть все мысли мои в нем сохранятся, пусть мои дети, особливо мои дочери, узнают, что страсти не ведут к счастью, а что путь истинного благополучия есть путь благоразумия. Но пусть и они пройдут через пучину страстей, они узнают суетность мира, научатся полагаться на одного Бога, одного Его любить».

Двадцатилетняя светская красавица думает, как и положено в её возрасте, о замужестве. Но какие отнюдь не романтические суждения она при этом высказывает!
«И так как супружество есть вещь прозаическая, без всякого идеализма, то рассудок и повиновение мужу заменит ту пылкость воображения и то презрение, которым я отвечаю теперь мужчинам на их высокомерие и мнимое их преимущество над нами. Бедные твари, как вы ослеплены! Вы воображаете, что управляете нами, а мы… не говоря ни слова, водим вас по своей власти – она существует и окружает вас».

С такими мыслями трудно идти под венец. Правда до него Анете еще далеко: она станет женой только спустя двенадцать лет. Но есть долг перед семьей, которым тоже нельзя пренебрегать. «Я сама вижу, что мне пора замуж: я много стою родителям. Пора, пора мне со двора. Хотя это будет ужасно! Оставив дом, где я была счастлива, я войду в ужасное достоинство жены!». Надо заметить, что все это написано человеком, воспитанным в духе добропорядочном и религиозном, глубоко почитающим Бога и готовым к смирению перед судьбой. В вере, порой, даже самый строптивый характер находит утешение.

Двадцати лет от роду, Анна говорит о молодости, как о поре, давно прошедшей, невозвратимой. Душевный опыт уже настолько отрезвил её, что она способна даже на серьезные обобщения о сущности жизни, о смене представлений, идеалов, которая происходит с возрастом. «В молодости мир видится таким, каким он создается воображением. Постепенно возраст и разум рассеивают иллюзии поэтического счастья, и после них остаются только достоверность реального существования и уверенность в ничтожестве жизни. Старость несет в себе другие взгляды и утешения, она открывает дорогу к смерти и упование на бессмертие».

Но острое ощущение жизни, свойственное юности, прорывается  сквозь бесстрастные рассуждения и разочарование. Азартной спорщицей, неутомимой лукавой насмешницей была  Оленина. Она сама признавалась в том, что любит вступать в спор, поскольку умеет вести его, и способна не просто рассуждать, но и доказывать свою правоту.  И в споре была для неё особая прелесть; она считала, что это не только полезно, ибо развивает ум, но и приятно. «Все жить в ладу – скучно: мир – образ постоянства – можно поощрять только в дружбе и любви. Итак, единообразность обыкновенно доводит нас к скуке, скука – к зевоте, зевота – к расстроенным нервам, нервы – к слабости души, а слабость ко сну, сон – к смерти, а смерть – к вечности. А так как до последней я не хочу так скоро добраться, то стараюсь усыпать мой путь не маковыми цветами, которые склоняют ко сну, но розами и даже розами с шипами: последние, кольнув больно, разбудят иногда тебя в раю воображения».

Круг Олениных был тесно связан с теми, кто  мечтал о переустройстве России, освобождении народа от позорного рабства, каким являлось крепостное право, – участниками движения декабристов. Судьба сосланных в Сибирь, закованных в цепи вольнодумцев волновала Анну. С каким воодушевлением писала она, что с них сняли цепи, когда пришла весть об этом. Но сострадание её не носит оттенка всепрощения: она не вполне разделяет мысли и намерения декабристов «Все чувства радости проснулись в душе моей: они свободны, хоть телом свободны, думала я. Эта мысль услаждала горе знать их так далеко и в заточении. Но, увы, жалея о них, горюя об их ужасной участи, я не могу не признать, что рука Всевышнего карает их за многие дурные намерения. Освободить родину – прекрасно, но проливать реками родную кровь есть первейшее из преступлений. Быть честным человеком, служить бескорыстно, облегчать несчастных, жертвовать всем для пользы общей, сделать счастливыми тех, кто находится под властью твоей. И понемногу приучать народ необразованный к мысли о свободе, – но к свободе благоразумной, – вот долг гражданина, истинного сына отечества, достойного носить славное имя Русского».

Мысли о гражданском долге, гуманизме, необходимом при решении острых вопросов общественного переустройства, о необходимости освобождения и приучения к свободе простых людей звучат своевременно, остро и носят характер не просто рассуждения, но программы действия. «Видеть народ свободным – есть желание сильнейшее души моей. И вот в чем заключалась бы эта свобода: сначала запрети, однажды навсегда, явную и тайную продажу людей и затем позволь мужикам откупаться на волю за установленную цену».

Барышня, рассуждающая о правовом государстве в конце 20-х годов девятнадцатого века, – это явление замечательное. Она предлагает конкретные пути решения проблемы освобождения  людей, которые зависимы и бесправны. «Еще дай честное и бескорыстное управление частью государства, ограничь лихоимство, позволь последнему нищему жаловаться на богатого вельможу, суд чини публично и справедливо по установленным однажды навсегда законам. Наконец, установи, чтобы один указ не противоречил другому, чтобы, подписанный однажды, он навсегда сохранял свою силу и точность. Вот в чем состояло бы счастье России. Вот чего всякая честная душа желать должна была бы, а не той неограниченной и пустой детской конституции, которую хотели дать нам 14-го числа». Все, казалось бы, так ясно, просто – и так невозможно, неосуществимо.

Записи, сделанные в 1829 г. отличаются от предыдущих тоном и настроением. Склонность к самоанализу остается прежней, но какие печальные выводы сделаны теперь: доминируют мысли о безысходности, одиночестве, крушении надежд. «Я обречена, мне кажется, на одиночество – проводить жизнь, не занимая собою никого, без желаний, без надежд…Я перестала желать, я перестала делать планы. Беды неминуемы, пусть сердце приучается все забывать, пусть оно, как холодный камень, не чувствует радостей земных».

Только спустя пять лет, когда было ей уже за тридцать, А.А. Оленина выходит замуж за Ф.А.Андро де Ланжерона, уезжает в Варшаву – на сорок лет. Брак оказался прочным. Четверо детей, завидное положение жены президента города Варшавы, позже – сенатора Варшавских департаментов. (Все написанное до замужества хранилось в эти годы в заветном сундуке). После смерти мужа Анна Алексеевна возвращается на родину, увозя с собой бесценные реликвии. Дети и внуки бережно хранили бабушкино наследство. В 1936 году внучка А.А. Олениной, Ольга Оом, опубликовала дневник, снабдив его комментариями. Девятнадцатый век ворвался в двадцатый, переживающий нелегкие  испытания. Связь времен не прервалась.

Два дневника, две судьбы, две звезды, – вспыхнувших и погасших  на небосклоне «золотого века». Они хранят столько живого человеческого чувства, мудрости и чистоты, что  обладают неослабной притягательной силой. И остается только неустанно удивляться благосклонности судьбы, подарившей нам возможность читать и перечитывать эти драгоценные страницы.
;