Анима

Снег в горах ложится рано, только середина сентября, а Саяны уже припорошились, укутались белой мантией, правда, непрочной, ещё тонкой. Вода в речке Бирюсе разом потемнела, потяжелела, бег её стал как-то глуше, весомее – зима совсем-совсем рядом. И тайга, почувствовав это, притихла настороженно, замерла в ожидании.

Снежок сыпал весь день, к вечеру утих, принакрыв зимовьё, козлы для пилки дров – лёг щедро. Как будто кто постелил белый ковёр с частыми вкраплениями яркого узора – красных крупных капель брусники. Поработали в этот день неплохо – набили пятнадцать кулей шишки, нашелушили ореха и, поужинав, болтали с напарником недолго – усталость взяла своё, и Жека вскоре густо засопел на своих нарах.   А мне что-то не спалось, в голову лезли мысли о доме, где не был уже три месяца, о предстоящем этой же осенью призыве в армию, о друзьях.

Между тем на дворе уже была глубокая ночь, взошла полная, яркая луна, и свет от неё упал в маленькое закопченное окошко нашей избушки, лёг узким желтым половичком на пол. Бросив случайно взгляд на находящуюся прямо перед нами дверь, я вдруг увидел, что она распахнута настежь. Что было совершенно невероятно, так как всё, чем наша дверь запиралась на ночь, был мощный железный крючок, забыть про который было невозможно, когда вокруг тебя на сотни километров одна тофаларская тайга, населенная, помимо прочих диких обитателей, бурыми медведями.
Копаясь в памяти, пытаясь понять – неужели я, зайдя в дом последним, действительно забыл запереть дверь, я на несколько мгновений отвел от неё взгляд, когда же снова посмотрел на неё, меня охватил такой страх, который я ни до, ни после никогда не испытывал... В черном проеме открытой двери, облитая лунным светом, в профиль ко мне стояла женщина... В темном, длинном до пят балахоне, с низко надвинутым на глаза остроконечным капюшоном. Стояла и смотрела прямо перед собой, пристально вглядываясь во что-то, видимое только ей. Я в это время ясно почувствовал, что выражение «волосы встали дыбом» - совсем не метафора, а в голове заметались, сталкиваясь и сбивая друг друга в отчаянных поисках рационального объяснения, мысли, - Откуда она взялась?! Мы же в глухой тайге...?! А как поступить...? А ну-ка, Жека... Нет, спит, зараза, даже не шевельнется... Так, ну что же делать-то, всё-таки...?! А ночная гостья, постояв немного, вдруг двинулась с места и пошла вокруг избушки. Вот мелькнула её тень в оконце, погасив на мгновение желтую дорожку, вот прошла заднюю стену, вот идет вдоль стены, у которой на своих нарах распластался я. Отчетливо слышу, как хрустит под её шагами ранний снежок..., и вот она опять приближается к двери.
Я вдруг с невероятной ясностью понял – на дверь смотреть нельзя! Иначе произойдет что-то ужасное. Уяснив это, я уставился в черный задымленный потолок и решил ни под каким предлогом глаз на дверь не опускать! Шаги между тем приблизились к дверному проему и остановились, и в этот же самый миг я в буквальном смысле ощутил на себе взгляд. Он касался меня, ощупывал меня, проникал внутрь меня – в каждую клеточку моего тела. Моё тело ответило – сначала холодным, а потом – горячим потом. «Прошибло» - правильное слово для таких вещей!

Я ринулся искать защитные средства во всем моем ещё не очень богатом опыте. Сначала начал выяснять, что мне известно из Библии, может быть, какие-то тексты, молитвы... С отчаянием осознал, что ничего не известно, что вполне естественно для человека, только что вступившего в циничную комсомольскую молодость, после пионерского задора и октябрятского правоверия. Тогда я обратился к Богу напрямую, по-простецки так, по-свойски, - Послушай, если Ты есть, убери ЭТО, а? Ну, что тебе стоит? Я взамен – тоже чего-нибудь! Нет, ну сделай, пожалуйста? Чего я, кажется, только не обещал, но ЭТО не исчезало! Волосы оставались в прежнем, вертикальном положении, а холодный пот периодически сменялся горячим. И товарищ спит, гад, размеренно посапывая!

В таком полубредовом состоянии, не закрывая глаз и не опуская их, я пробыл часов до четырех утра, после чего задремал, потом вдруг очнулся около шести утра, и резко глянул на дверь.  Дверь – закрыта..., крючок – на месте... Почему-то совсем не удивившись, провалился в сон. Встал поздно, уже после одиннадцати, растолкал Жеку, который возмутительным образом продолжал дрыхнуть. Рассказываю ему о ночном происшествии, он зевает и трет глаза, и отказывается понимать, о чем это я толкую. Тут я вспоминаю, как под ногами ночной гостьи хрустел снежок, - ага! ведь должны остаться следы! Выскочил из зимовья, но увы... Тонкий и слабый слой пороши успел уже стаять, лишь кое-где среди зеленого покрова белели ослепительные островки с вкрапленными узорами – крупными красными каплями брусники.