Война Тони

Эд знал Тони всю свою жизнь и не меньше, чем самого себя. Глупая, конечно, мысль, трудно не знать собственного брата. Особенно, если с детства дружишь с ним - не разлей вода. И всё же, сейчас Эд особенно остро ощущал то, как сильно изменила Тони прошедшая война.

Эду ничто не давалось так легко, как брату, и он привык смотреть на жизнь  проще - насколько это было возможно, чтобы не создавать себе лишних трудностей. Наверное, поэтому прошлое теперь не влияло на него столь сильно - Эд относился к той породе прагматиков, которые, быть может, не слишком утонченны или ярки, зато без потрясений переживут любые события, будь они радостны или печальны, и спокойно доберутся до почтенной старости.

Тони был совершенно другим - это Эдвард понял давно. То есть даже давным-давно, в их общем жвачно-конфетном детстве. Талантливый, яркий, но в то же время впечатлительный и ранимый Тони тем ярче блистал, чем проще и сдержаннее казался его брат. Даже внешне они отличались. Высокий, тонкий, как будто вытянутый вверх, Тони всегда стремился куда-то вперёд, на шаг опережая своего брата, который производил впечатление скорее устойчивое и стабильное.

Тем не менее братья всегда были вдвоём: вместе ходили в сад, а затем в школу, сидели за одной партой в вузе и служили в одной части. Тони и там выделялся среди остальных, но это совершенно не беспокоило брата. Так они и дружили - Тони блистал, а Эдвард позволял ему это.

Война для братьев началась внезапно - их просто поставили перед фактом. Их жизнь в одночасье перечеркнула бегущая строка на экране телевизора. Все военнообязанные жители должны были явиться туда-то и туда-то, в такой-то час для получения дальнейших указаний - короткое, бездушное официальное сообщение, решившее судьбу множества людей.

Никто не хотел участвовать в этой войне. Никто не хотел даже самой войны. Но всё же, все они пошли воевать. Выставив вперёд винтовки, они воевали за что-то туманное и надеялись на то, что за этим туманом станут видны обещанные свобода и рай на земле.

Тони был хорошим солдатом. «Победит всех врагов», - шутили командиры. «Этот один страну спасёт, супергерой чёртов, - гоготали солдаты. - У него есть личный боженька за пазухой». Солдаты и командиры часто менялись, лишь Тони шагал сквозь окружающий его ад легко, будто и впрямь был заговорённым.
В конце концов, они победили. По крайней мере, так им сообщил диктор по телевизору. Столь желанный, долгожданный миг для страны, казалось, вовсе не обрадовал Тони.

«Нихрена мы не победили», - сказал тогда он.

Эд хорошо запомнил момент их возвращения домой. Конец мая, предчувствие лета, разогретый солнцем чердак их дома - единственного уцелевшего из всех домов, которые были на улице. В комнате душно, плотным маревом в воздухе висит пыль. Пожелтевшие, оборванные занавески на окне - их повесила мать ещё до войны. Пыльные коробки со старыми вещами, довоенные фотографии на стенах и брат на их фоне. Его красивое лицо, выцветшее и, как будто, смазавшееся, как и лица на фотографиях. Его взгляд. Тяжёлый и уставший - взгляд старика на молодом лице.

До войны Тони извечно пропадал в обществе своих многочисленных друзей и подруг, в отличие от домоседа Эдварда. Теперь же они как будто поменялись местами. Именно Эд, младший из братьев, взвалил на себя заботы по дому, в котором из бывших обитателей в живых остались лишь они вдвоём, да ещё старик Пол, дворник. Именно Эд первым нашёл работу в разорённом, разорванном на части войной городе. Именно он договаривался с какими-то знакомыми, бывшими сослуживцами или одноклассниками об улаживании того или иного вопроса, доставал какие-то вещи через каких-то людей, что-то где-то продавал и покупал, словом, пытался внести в их с братом, некогда вырванное с корнем жестокой хваткой войны, существование хотя бы какую-то стабильность, чтобы Тони мог отбросить терзающее его прошлое.

Тони проводил дома практически всё время. То есть всё, не считая того, когда подрабатывал в магазине или заходил в бар на углу улицы, чтобы выпить.
Эд хотел бы сделать что-нибудь для брата но, по правде говоря, не знал, что именно.

- Хоть бы вышел погулять, - заметил он, глядя на то, как брат вновь сидит в кресле-качалке, уставившись в окно.

Тони покачался туда-сюда, прислушиваясь - будто что-то проверяя. Дождался, когда старые дуги попадут на скрипящие доски рассохшегося пола. Покачался на них ещё немного.

- Слышал? - спросил он. - Мать любила сидеть тут вот так. И пол скрипел. Я помню: лето, занавески треплет ветерок. Они ещё новые, белые. Мать только недавно повесила их. Она читает книгу. Кресло качается. Туда-сюда. Когда пол скрипит, я знаю, что мать все ещё сидит здесь.

Тони часто говорил о матери, как о живой, хотя она погибла в самом конце войны. Бомба попала в соседнее здание в тот момент, когда она вышла из своего дома - единственного уцелевшего дома - на улицу, чтобы помочь соседке разлить молоко из большого бидона в маленькие бутылки. Мать могла бы взорваться на мине, в неё могла бы попасть пуля, но нелепая судьба захотела, чтобы она задохнулась, засыпанная обломками рухнувшей стены. Тони не хотел думать о том, сколько ещё таких случайностей происходило в течение войны. Что-то шевельнулось в тот момент в его душе. Страшная мысль о собственном бессилии заставила его сжаться в комок. Он, увешанный медалями солдат, ничего не мог поделать с волей случая. Рядом с ней он был песчинкой, ничего не значащей в контексте вселенной, крутившейся по своим хаотическим законам...

Тони обычно выходил на улицу под вечер. Заброшенные дома пялились на него своими пустыми чёрными окнами. Ему чудилось, что он смотрит в глазницы черепов, но это было лучше, чем смотреть в лица людей.

По вечерам Пол обычно скрёб метлой асфальт вокруг дома. Так было до войны, так было и сейчас. Этот одинокий старик, живший в той же дворницкой, в которой хранил свои мётлы, был одним из тех удивительных людей, в жизни которых война не изменила ничего.

- Эк разворотило, да? - каждый раз говорил он, шаркая мимо Тони своими разношенными тапками, когда тот сидел на ступеньках своего дома, глядя на полуобвалившееся разрушенное крыльцо соседского дома.

- Да, разворотило, - каждый раз соглашался Тони.

Он помнил всех жителей окрестных домов, среди которых было много его ровесников - его одноклассников и приятелей. Он знал их родителей, их бабушек и дедушек. Прикрыв глаза, он слушал, как лёгкий летний ветерок играет с висящей на одной петле калиткой, и видел перед собой их лица.

Вот десятилетняя Марта опирается на забор и, от нечего делать, начинает играть ногой с тогда ещё аккуратно подвешенной калиткой. Калитка поскрипывает, когда девочка пинает её. На ногах у Марты новые красные туфли - Тони помнит, как она шла вместе с матерью из магазина, неся их в пакете. Миссис Томпсон говорит дочери, что она обязана обращаться с ними аккуратно, потому что новых ей не купят, а Марта кивает, соглашается, но Тони  знает - стоит только миссис Томпсон отвернуться, егоза унесётся куда-нибудь - на пруд или в подвал соседского дома, полезет на дерево или промочит ноги в луже.

Вот Кэйт - её старшая сестра, выглядывает из окна и зовёт девчонку ужинать. Кэйт семнадцать и она считает, что уже совершенно взрослая, и потому подражает своей матери, копируя её степенность и основательность. Тони слышит голос мистера Томпсона: он здоровается с матерью Тони, вышедшей полить цветы.

Лето пахнет сырой землёй и флоксами. Поют цикады. Старик Пол скребёт дорожки сухой метлой, и облачко пыли оседает на его штаны. Тони поднимается со ступенек и идёт забрать газету. С тех пор, как умер отец, никто не читает их, но Тони регулярно достаёт прессу из ящика, потому что ему нравится запах свежей типографской краски.

Соседка слева, миссис Вейчински, заносит домой разбрызгиватель. Зелёный шланг тянется по дорожке, будто длинная-предлинная змея, оставляя за собой мокрый след. Капли из его горлышка капают на плиты, и Тони вдыхает запах прибитой водой пыли...

Тони из прошлого помнит город таким, каким он был, Тони из настоящего видит его таким, каким он стал.

Тони из прошлого верит в то, что может воскрешать прошлое. Тони из настоящего знает, что не может ничего.

Призраки поджидают его в парадных и смотрят на него из окон, сидят с ним в прокуренном баре и продают ему товары в магазине, кладут газету в почтовый ящик и целуют перед сном. Глаза призраков наблюдают за ним со старых фотографий. Призраки живут в телефонных номерах, записанных в потёртой записной книжке, в старых вещах, которых когда-то касались руками. И в Тони. В самом центре его измотанной войной постаревшей души.

- Нихрена мы не победили, - снова повторяет Тони. - Однажды начатая война никогда не заканчивается.