Там бабы с пьесами пришли...

Иронические сцены из жизни Антона Чехова


Действующие лица


Антон Павлович Чехов
Мария Павловна Чехова (Ма-Па)
Евгения Яковлевна Чехова
Татьяна Щепкина-Куперник, начинающая писательница и переводчица
Анастасия Полякова, юная поэтесса
Рассказчица (Анастасия Полякова в старости)
Даша, прислуга в доме Чеховых
Прокофий Андрианович Симанов, сосед Чеховых
Николай Михайлович Ежов, московский журналист, начинающий писатель


Мелехово. Гостиная с венецианскими окнами в доме Чеховых. Слева — дверь в кабинет Антона, справа — в комнату Марии.
На авансцене в кресле сидит рассказчица, женщина преклонных лет. Она размышляет о чём-то, погрузившись в воспоминания, пока зрители занимают свои места. И только когда со сцены раздаётся бой старинных часов, стоящих в гостиной,  она возвращается к действительности.

Рассказчица (не спеша прохаживается по сцене, наконец обращается к зрителям). Вы замечали, друзья мои, что чем дальше отодвигается от нас прошлое, тем яснее мы начинаем его видеть? Нет? (Всматривается в зал.) О, да вы ещё совсем молоды, вот проживёте с моё, тогда поймёте, что я хочу сказать. Сегодня я рассажу вам об очень дорогом для меня человеке. В моей долгой жизни было несколько дней, всего несколько счастливых дней, когда я гостила в его доме, видела его, говорила с ним, слушала его… Два небольших эпизода. Они для меня значительней, чем вся моя не всегда складная жизнь.

Почему я называю несколько дней, проведённых в гостях, эпизодами, спросите вы? Да потому что и в первый, и во второй раз они пролетели словно одно мгновение, и я приходила в себя и переводила дух только в вагоне поезда, который увозил меня домой, в Москву.

Мне в ту пору было семнадцать лет. Какой замечательный возраст — возраст надежд и иллюзий! Я сама себе завидую, глядя в прошлое. Но, к сожалению, у меня в те годы были большие проблемы. Дело в том, что моей отличительной чертой была крайняя застенчивость, и я от этого очень страдала. Попав в дом Чеховых, в Мелехово, я буквально слова не могла вымолвить. Присутствовала и созерцала. Как я потом жалела, что не сумела поучаствовать в разговорах с Антоном Павловичем... Ругала себя, корила.

Я отмалчивалась, а центром всех наших бесед, конечно же, стала Танечка Щепкина-Куперник, правнучка великого актёра. Бойкая, одарённая девочка. И очень амбициозная. Ей тогда было двадцать лет. Таня сначала решила, что её призвание — театр и она непременно должна продолжить театральную династию. Но, прослужив один сезон в театре Корша, поняла, что театральный мир может спокойно  обойтись без неё. Ушла из театра и занялась литературным трудом.

Пригласила же нас с Таней в имение Чеховых наша подруга, Маша, младшая сестра Антона. Он ласково называл её «Ма-Па». Она была старше нас и уже определилась в жизни. В то время Маша служила в гимназии госпожи Ржевской, преподавала историю и географию. Такая серьёзная, основательная, очень образованная по тем временам девушка. И замечу — как и Таня Куперник, не без амбиций. Она так  гордилась своим необыкновенным, талантливым братом и готова была посвятить ему свою жизнь.

Вы спросите, как мы все познакомились и подружились?   С Таней я познакомилась в редакции одного журнала. А с Машей Таню познакомила Лика Мизинова. Да-да, та самая Лика Мизинова, «чайка», которая, по признанию Антона, однажды «укусила его сердце».

Словом, в нашей дружной компании были две начинающие писательницы. А Маша Чехова была нашим первым читателем и вдумчивым критиком. Её мнение для нас, ещё зелёных в ту пору молодых авторов, много значило.

Однажды в Москве Маша представила меня Антону. Он ненадолго приезжал по издательским делам.  Но это была встреча на бегу, мимоходом, а мне, начинающей поэтессе, грезившей о славе, конечно, хотелось узнать Антона поближе. Слушать его, говорить с ним — представлялось мне высшим счастьем. Он был ещё молод, чуть старше тридцати, уже признан и широко известен, очень популярен среди молодёжи. Я мечтала о том, что Маша когда-нибудь пригласит меня  в Мелехово. Но просить её об этом не решалась. И завидовала Тане Куперник — ведь она уже не раз бывала в имении Чеховых.

И вот наконец мечта сбылась — Маша пригласила нас обеих. Предложение было тут же с  восторгом  принято. 

За сценой слышны голоса. Рассказчица рукой делает зрителям знак, словно приглашая их быть внимательными и ничего не упустить, и покидает сцену.

Голоса уже совсем рядом. И вот в гостиной появляются Антон, Татьяна и Анастасия.

Антон. Эта комната прозвана у нас пушкинской. Она нравится всем нашим гостям. Думаю, и вы, Настя, не стали исключением?

Анастасия (теряется). Нет. То есть да. Конечно, понравилась.

Татьяна. Какой замечательный портрет! Раньше его здесь не было.

Антон. Это подарок.

Татьяна. Когда-нибудь и я подарю вам свой портрет. Антон Павлович, вы найдёте для него место в своём доме?

Антон. Непременно! А внизу напишу: «Читайте Щепкину-Куперник!» Впрочем, к тому времени, когда известные художники будут оспаривать право  написать ваш портрет, вряд ли вы будете нуждаться в протекции  такого скромного автора, как я. А пока вы ещё не стали так знамениты, продолжим нашу экскурсию. Здесь у нас гостиная, там терраса. Тут мой кабинет. Вот комната Марии. А там, дальше, — комната  для гостей.

Татьяна. Вы только что называли её пушкинской...

Антон. Что ж, я разоблачён. Признаюсь, этот приём я позаимствовал у провинциальных театров. Когда не хватает артистов для толпы, находчивые антрепренёры проводят одних и тех же статистов через сцену то по одному, то группами. И создаётся впечатление массовости.

Из своей комнаты выходит Мария.

Мария. Ну что, Настя, познакомилась с нашими апартаментами?

Анастасия. Да.

Татьяна. Антон уже трижды провёл нас по дому и столько же раз все комнаты поменяли свои названия. Как я люблю бывать в вашем доме! Здесь всё   замечательно! Столько цветов, везде чистота, порядок и ничего лишнего! Что это? Мне показалось? За окном промелькнул заяц.

Анастасия (всматривается в окно). Где?

Татьяна. Он спрыгнул вон с того сугроба.

Мария. Ничего удивительного. Зима нынче  выдалась снежная, окна занесло почти до половины, и зайцы частенько заглядывают к нам, забираясь на сугробы.

Антон. Все окрестные зайцы собираются под нашими окнами единственно для того, чтобы полюбоваться на Машу и её подруг. Но  сколько бы я об этом ни рассказывал, никто мне не верит!

Татьяна. А весной в окна заглядывают цветущие яблони и вишни. По слухам, вы любите ухаживать за ними, Антон Павлович?

Антон. Когда не смогу больше писать, займусь исключительно садом. Представьте, у всех нас, Чеховых, есть удивительное свойство — растения нас слушаются. Хоть палку воткни — вырастет. (Замечает на лице Насти неподдельное удивление.) Я вижу, Настенька, что мои слова произвели на вас сильное впечатление. Вот Таня мне не верит и правильно делает. Как работник или помещик я ничего не стою. Решительно ничего. Про сельское хозяйство знаю только, что земля чёрная. Только и умею снег в пруд бросать да канавки копать. А вбиваю гвозди — криво выходит.

Мария. Здесь нам всем пришлось изрядно потрудиться. Вставали рано, ложились рано, обедали в полдень, по-деревенски. Мелиховские крестьяне судили между собой: «Старательные господа, ничего не скажешь». И спрашивали друг друга: «А что, эти господа-то настоящие или не настоящие?»

Антон. Как-то ночью рядом с нами, бок о бок, сгорела дотла усадьба помещицы Кувшинниковой. Наш дом и сад были ярко залиты огнём. В церкви звонили. Народ шумел. А мы ничего не видели и не слышали, потому что крепко спали.  Одного года такой жизни вполне хватило бы, чтоб нам всем превратиться в порядочных скотин.

Входит Даша.

Даша. Антон Павлович, вас там какой-то мужик из Новосёлок спрашивает.

Антон. Извините, я вас покину ненадолго.

Антон уходит.

Мария (вздыхает обречённо). Думаю, что «ненадолго» не получится. Из Новосёлок обычно приходят к Антоше за помощью — как к доктору.

Анастасия. Он практикует?

Мария. Приходится. Антон не умеет никому отказывать.

Антон возвращается и быстро проходит в свою комнату.

Мария (вслед ему). Что-то серьёзное?

Антон (из кабинета). Возможно.

Антон выходит из кабинета с чемоданчиком.

Мария. Моя помощь нужна?

Антон. Нет, развлекай подруг. Не скучайте без меня.

Входит Евгения Яковлевна.

Евгения Яковлевна (с порога). Антоша, куда ты? Обед на столе стынет…

Антон.  Скарлатина не будет ждать, мамаша! Обедайте без меня, но непременно оставьте мне чего-нибудь вкусненького.

Мария. Я провожу...

Антон (уходя). Даша проводит. Занимайся гостями!

Евгения Яковлевна. Вот так всегда! Прибегут, позовут... И был таков.

Мария. Что поделаешь, это судьба сельского доктора в российской глубинке.

Евгения Яковлевна. Вот именно — доктора, а он писатель, зарабатывает литературой. Я иногда жалею, что Антоша сначала пошёл по медицине...

Мария. Оставьте, мама! От ваших слов веет тоской. Вот уже и Настенька заскучала.

Татьяна. И напрасно. Я думаю, нас ждёт замечательный вечер.

Мария. По вечерам Антон работает в кабинете, и мы его не тревожим. Когда закончит, сам выйдет к нам.

Евгения Яковлевна (спохватившись). Что же это я? Обед-то остывает. Скажу Даше — пусть накрывает на стол (уходит).

Татьяна (обнимает Настю, говорит тихо). А вот расстраиваться не нужно!

Мария. Не будем волновать мамашу и поспешим в столовую...

Все уходят. А на авансцене снова появляется рассказчица.

Рассказчица. Я, конечно, была очень расстроена, когда наше чудесное общение с Чеховым так внезапно прервалось. Ведь мы приехали всего на несколько дней и понимали, что Антон Павлович не сможет уделить нам много времени. Он был связан кабальными договорами с издательствами. Ему приходилось так много работать, чтобы содержать большую семью, дом...

С нашим кумиром мы общались только в столовой или по вечерам, когда он, усталый, наработавшись, выходил из своего кабинета. Должна вам сказать, что Антон Павлович придавал незначительным разговорам за столом особое значение. Он рассуждал примерно так. Сидят за столом какие-то люди, едят, разговаривают. И, казалось бы, совсем ничего не происходит. Во всяком случае, для невнимательного, нечуткого человека. А на самом деле, именно здесь, за столом, рушатся надежды и судьбы. В молодости я этого не понимала, а вот сейчас подписалась бы под каждым его словом. И вот наступил первый вечер… (Снова делает знак рукой, требуя внимания, и уходит.)

В гостиной на диване расположились Татьяна и Анастасия. Они равнодушно перелистывают журналы, чтобы чем-нибудь себя занять.


Антон (выходит из кабинета). А где же наша любезная хозяйка? Почему у неё гости скучают?

Татьяна. Маша помогает Евгении Яковлевне. А мы вовсе не скучаем! Правда, Настенька?

Анастасия (теряется). Да. То есть нет.

Антон (ласково). Не пытайтесь меня убедить, Настенька, что в наших занесённых снегом лесах вам не скучно.  Маша по секрету рассказала мне, что вы пишете стихи, и весьма неплохие.

Анастасия. Нет! То есть я пишу, но пока недостаточно хорошо.

Антон. А вот я стихи никогда не писал и думаю, не смог бы.

Анастасия. Но почему?

Антон. Для стихов нужен особый настрой души.

Татьяна. Я думаю, Антон Павлович, что вы себя недооцениваете, и мир ещё узнает Чехова-поэта.

Антон. Напрасно вы мне льстите. Я обречён до конца дней своих писать комедии. Кстати, есть у меня интересный сюжет для комедии, но не придумал ещё конца. Кто изобретёт новые концы для пьес, тот изобретёт новую эру. Не даются проклятые концы! Герой или женись, или застрелись — другого выхода нет!

Татьяна. И как же вы назовёте свою будущую комедию?

Антон. «Портсигар». Не стану писать её, пока не придумаю конца, такого же заковыристого, как начало. А придумаю конец — напишу в две недели.

Татьяна. А я не ограничиваю себя никакими рамками. Нам, женщинам-писателям, нужно пробовать себя во всём. Переводы, проза, стихи... А там — куда вывезет...

Антон. А знаете, кума, если вы не будете слушать моих советов и если я когда-нибудь ещё встречу в ваших стихах «звёздочки», «птички» или «цветочки», то я непременно выдам вас замуж за моего знакомого по фамилии Ежов. (Достаёт записную книжку, находит нужную страницу.) Вот. Однажды на пароходе я услыхал такую фразу: «Жан, твою птичку укачало». Вот, кума, когда я вас выдам за Ежова, вы так будете со своим мужем разговаривать.

Татьяна. Погодите, погодите! Кто такой Ежов? Никогда о нём не слыхала. Существует ли он на самом деле и так ли страшен чёрт, как его рисуют?

Антон. Судя по последним его повестям, парень расписывается. Возможно, со временем из него вырастет писатель... на четыре с плюсом.

Татьяна. А я надеюсь стать писателем на пять. И не меньше.

Антон. А знаете, кума, я ведь недаром крестил с вами дочку Шаховского! Не будь мы с вами кумовьями, вы непременно бы меня женили на себе. А нам с вами, кума, никак нельзя жениться: я — писатель, вы — писательница, мы бы с вами непременно стали бы грызться!

Татьяна (смеётся). Непременно! И во время наших ссор по комнате летали бы тапки, шляпки и всё, что в таких случаях женщины бросают в мужей.

Антон. Вот и Настенька повеселела.

Татьяна (Насте). Никогда не выходи замуж за писателя.

Антон. А знаете, дорогие мои коллеги, когда-нибудь я заброшу литературу и стану... директором императорских театров. Да. Буду сидеть в кабинете, развалившись в кресле, не хуже вашего превосходительства. И вот однажды входит ко мне курьер и докладывает: «Ваше превосходительство, там бабы с пьесами пришли!» Вот как у нас бабы с грибами к Маше ходят. А я ему в ответ нехотя: «Ну пусти». И вдруг входите вы обе, кума впереди, а Настенька сзади — робко выглядывает из-за её спины. Я вам милостиво киваю. Вы, осмелев, подходите ближе и кланяетесь мне в пояс. «А, старые знакомые, — говорю я, — так и быть, по старому знакомству приму ваши пьесы».

Татьяна и Анастасия аплодируют Антону.

Татьяна. Россия потеряла Чехова-артиста, приобретя Чехова-писателя!

Антон. Нет, я не создан для сцены. В маленькой компании чувствую себя непринуждённо, но толпы боюсь — панически. Правда, подростком я играл на любительской сцене, и не без успеха, но тогда я прятался за характеры.

Татьяна. Как жаль, что меня не было среди зрителей!

Антон. Впрочем, я не стану директором императорских театров. По ночам у нас в имении кричат совы... (умолкает со скорбным выражением лица).

Татьяна. И что же они пророчат на своём совьем языке?

Антон. Они предвещают скорую продажу нашего имения с аукциона. Я купил имение на таких «милых» условиях, что аукцион — отнюдь не плод моей мнительности. Когда же аукцион состоится, я перееду на жительство в Нежин, где куплю себе дом и буду... солить огурчики.

Входит Мария.

Мария. Кто это тут собрался солить огурчики?! Антоша, наш работник Николай хотел у тебя отпроситься домой на неделю. Я не велела тебя беспокоить и сама его отпустила.

Антон. Вы очень любезны, дорогая Ма-Па!

Мария (делает шутливый реверанс). Не больше, чем всегда (уходит).

Татьяна. Антон Павлович, вы упомянули о любительском театре, и я вспомнила, как несколько лет назад жила в Киеве, у отца, в его новой семье, училась в гимназии... Моему отцу непременно хотелось, чтобы я пожила под его присмотром и получила хорошее образование. Я, конечно, тосковала по Москве, по Малому театру, который так любила... Обыкновенно молодые девушки воображают себя кто пушкинской Татьяной, кто тургеневской Еленой, а я, оставаясь одна, перевоплощалась... в купчиху из пьес Островского! И вот по вечерам я накидывала на плечи «ковровую шаль», усаживалась за стол и пила чай с сахаром вприкуску. А блюдечко держала на всех пяти пальцах, вот так, словно настоящая купчиха. Иногда я мысленно беседовала с воображаемой свахой.  «Матушка, Матрёна Ниловна, вот обрадовали-то!» — «Да вот, Дарья Пудовна, мой-то закатился — я и подумай: не проведать ли соседушку?» — «И на что лучше! Улита! У-ли-та! Ставь-ка самоварчик да крыжовенного вареньица подай!»

Однажды мои маленькие сестрёнки пристали ко мне с просьбой рассказать им сказку. А я в то время так была поглощена своими фантазиями, что вместо сказки принялась им вышивать какие-то узоры на темы Островского. Представьте, мои фантазии имели у обеих неожиданный успех! С тех пор ни один вечер не обходился без моих купчих. Иногда я сама предлагала сестрёнкам рассказать другую сказку, например, про Красную Шапочку и Серого Волка. Но они дружно кричали: «Нет-нет! Расскажи про Матрёну Ниловну и Дарью Пудовну!»

Антон. Ну что же, кума, я, пожалуй, повременю со сватовством. Много ли вы пишете?

Татьяна. Да, много. Я могу писать десять часов подряд, без отдыха.

Антон. Это замечательно! Многописание — великая, спасительная штука. А вы, Настенька, много пишете?

Анастасия. Да. То есть нет. Как получится.

Антон. Пишите без конца, а иначе навсегда останетесь начинающей. Дорогие мои коллеги, можно ли мне дать вам один совет?

Татьяна. Конечно!

Анастасия. Да!

Антон. Никогда не просите критиков замолвить словечко о ваших трудах. Я сам   не просил рецензий и другим не советую. Оно как-то на душе чище. Тот, кто просит дать о своей книге отзыв, рискует нарваться на пошлость, обидную для авторского чувства. Ну а теперь я вас покину. Пока мы с вами мило коротали этот вечер, мне в голову пришли кое-какие идейки, и я должен их перенести оттуда на бумагу. Я приглашу к вам Машу.

Татьяна. Антон Павлович, не нужно беспокоить Марию. Мы с Настей устали с дороги и сегодня отправимся спать пораньше.

Антон. В таком случае хороших вам сновидений! (Уходит в свой кабинет.)

Комната для гостей. Анастасия уже спит, а Татьяна читает в постели. Входит Евгения Яковлевна. Она ставит на столик тарелку с домашним печеньем.

Евгения Яковлевна (говорит по-южному, с придыханием на «гэ»). Вдруг детки проголодаются.

Татьяна. Спасибо, Евгения Яковлевна! Вы так добры к нам. Посидите со мной, пожалуйста!

Евгения Яковлевна (осторожно, чтобы не потревожить Анастасию, ставит стул возле кровати Татьяны). Ты, детка, в Москве у своих живёшь?

Татьяна. Нет, я снимаю комнату. Мои родители развелись, и у отца, и у матери новые семьи. А я уже большая девочка и хочу жить совершенно самостоятельно.

Евгения Яковлевна. Знаю, детка, как тяжело в Москве по чужим углам мыкаться... Если б не Антоша, не знаю, чтобы с нами и было.

Татьяна. И отец, и мать не оставляют меня без поддержки. Но я и сама уже кое-что зарабатываю.

Евгения Яковлевна. Вот так и Антон! Всегда хотел зарабатывать. Помню, раз приходит домой, он ещё совсем молоденький тогда был, студентик, и говорит: «Ну, мамаша, с этого дня я сам буду платить за Машу в школу!» Прежде-то за Машу платил один наш благодетель. С того времени у нас и пошло... А он — первым делом — чтоб всё самому платить и добывать на всех... Гордый! А глаза так и блестят! (Спохватившись.) Что это я разговорилась? Пойду, детка, отдыхай! Вон Настя как сладко спит...

Татьяна. Спокойной ночи!

Евгения Яковлевна уходит.

Анастасия. Зачем ты её отпустила так быстро?

Татьяна. Ты притворялась, что спишь? Ты нас обманула? На тебя это не похоже!

Анастасия. Я только задремала, а тут пришла Евгения Яковлевна, и я не стала вам мешать.

Татьяна. И всё же слушать чужие разговоры некрасиво.

Анастасия. Но я не нарочно, так получилось.

Татьяна. Не оправдывайся. Так и быть, я уже не сержусь.

Анастасия. Как жаль, что Евгения Яковлевна ушла так быстро. Сколько нового мы могли бы услышать от неё про Антона!

Татьяна. Удивительно, что она вообще сама заговорила о любимом сыне!

Анастасия. Почему?

Татьяна. У Чеховых не принято откровенничать и выплёскивать эмоции. Когда ты лучше узнаешь эту семью — поймёшь.

Анастасия. А мне бы очень хотелось узнать эту семью как можно лучше...

Татьяна. У тебя всё впереди. Думаю, Маша ещё не раз пригласит нас в имение.

Анастасия. Как бы это было замечательно!

Татьяна. Маша в этом доме вторая после Антона, хотя и бывает здесь наездами. Она его помощница и секретарь. Скажу тебе больше — Маша контролирует его корреспонденцию.

Анастасия. Но для чего?

Татьяна. Маша мне как-то призналась, что таким образом она борется с поклонницами Антона.

Анастасия. Неужели?!

Татьяна. Антон Павлович со всеми такой внимательный, деликатный... И каждой его случайной знакомой кажется, что именно ей он подаёт надежду. Какие-то курсистки, учительницы, играющие в любительских спектаклях, начинающие писательницы… Вот как мы с тобой! Стоит Антону выбраться из дома, как непременно случается новое знакомство — и письма, письма... Просят приехать на спектакль или прочитать рукопись и высказать своё суждение. Словом, предлоги одни и те же, но всё шито белыми нитками.

Анастасия. И что же? Маша прячет эти письма?

Татьяна. Нет, конечно. Она отвечает на них как секретарь. Возможно, Антон даже рад, что она избавляет его от лишней переписки и назойливых поклонниц.

Анастасия. Но Антон такой интересный, ироничный, талантливый... Рано или поздно какая-нибудь поклонница достучится до его сердца.

Татьяна. А вот Маша считает, что его невеста — литература. Конечно, её брат может полюбить, но только незаурядную женщину. И главное — женщину, которая не испортит его отношения с семьёй.

Анастасия. Таня, а как же мы? Мы для Маши — начинающие писательницы, поклонницы брата?

Татьяна. Нет-нет! Мы для Маши прежде всего её близкие подруги и поэтому безопасны. Ну хватит сплетничать. В семье Чеховых очень не любят, когда суют нос в их семейные дела.

Анастасия. Но они же никогда не узнают, о чём мы говорили! Ну не сердись! Ты столько мне всего наговорила, что я теперь точно до утра не засну.

Татьяна. Впредь мне будет наука. Имея впечатлительную подругу, всегда держи рот на замке.

Татьяна кладёт книгу на столик, устраивается удобнее и делает вид, что засыпает. Анастасия садится в кровати.

Анастасия. Таня, ты не спишь?

Татьяна. Засыпаю…

Анастасия. Я хочу тебе задать всего один вопрос и больше никогда ни о чём не спрошу...

Татьяна. Хотелось бы верить...

Анастасия. Вот Маша — такая умница, такая видная... Почему она одна? Неужели у неё никогда не было жениха?

Татьяна. Конечно, был.

Анастасия. Ты его знала? Расскажи!

Татьяна. Нет, я его не могла знать. Это давняя история.

Анастасия. И кто он был? Как его звали?

Татьяна. Офицер. Кажется, Владимир. Но Маша ему в конце концов отказала.

Анастасия. Они поссорились?

Татьяна. Нет. Она решила посвятить себя своему талантливому брату.

Анастасия. И что же этот Владимир? Он так легко смирился?

Татьяна. Нет, конечно, не смирился. Писал ей гневные письма, упрекал в предательстве их любви.

Анастасия. А Маша?

Татьяна. А Маша была непреклонна. Ну что, ты удовлетворила своё любопытство?

Анастасия. Всё. Больше ни слова.

Татьяна. Все в доме давно спят.

Анастасия. Спокойной ночи!

Татьяна. Чудесных тебе снов!

Затемнение.

Кабинет Чехова. Антон что-то пишет за столом.

Антон (перечитывает). Душа моя просится вширь и ввысь... Однако поневоле приходится вести жизнь узенькую, ушедшую в сволочные рубли и копейки. Нет ничего пошлее мещанской жизни с её харчами, грошами, нелепыми разговорами и никому не нужной условной добродетелью.

Душа моя изныла от сознания, что я работаю ради денег и что деньги — центр моей деятельности. Это ноющее чувство   делает в моих глазах писательство занятием презренным. Я не уважаю того, что пишу. Я вял и скучен самому себе. И рад тому, что у меня есть медицина, которой я, как бы то ни было, занимаюсь всё-таки не для денег. А впрочем, не моё дело рассуждать об этом. Литературе я обязан счастливейшими днями моей жизни.

…Все в доме давно спят. Вот и я закончил все дела, намеченные на сегодня. И тоже могу наконец позволить себе отдохнуть. Но мне жаль отпускать каждый уходящий день. Так и хочется задержать его, продлить... Ведь не так много нам отпущено в жизни даже этих скучных, однообразных дней.

Мария (осторожно приоткрывает дверь в кабинет Антона). Антоша, я тебе не помешала?

Антон. Нет, Маша! Я как раз закончил письмо Суворину. Каждый день собирался написать ему, и вот наконец «руки дошли», как любит говорить наш сосед Порфирий. И так разошёлся, что едва остановил себя. А тебе не спится сегодня?

Мария. Такой длинный выдался день!

Антон.  Ты много хлопотала по дому и с гостями. Отдыхай.

Мария. Антоша, я завтра посмотрю почту.

Антон. Не утруждай себя. Деловые письма я прочту сам, а остальные подождут. Занимайся подругами и отдыхай.

Мария. Не правда ли, они такие славные? Я надеюсь, что их обеих ждёт успех на литературном поприще.

Антон. Возможно, что так и будет. Хотя никто не может с полной уверенностью сказать, что вот именно из этого начинающего автора и получится писатель. Здесь должны сойтись все обстоятельства. Замечу, что женщины, даже юные, какими бы славными они ни были, всегда немножко остаются крысами.

Мария (в растерянности). Иногда я тебя не понимаю, Антоша...

Антон. Дорогая сестра, не придавай большого значения моим словам. Это всего лишь моё частное мнение. Но никто на свете не сможет меня переубедить в том, что каждая женщина немножко крыса. Даже ты не сможешь, сколько бы ты ни старалась.

Мария. Я и не буду стараться понапрасну. Спокойной ночи, брат! Пора и тебе отдохнуть.

Антон. Ты права. Ещё один день завершён. Я славно потрудился и со спокойной совестью буду отдыхать.

Затемнение.

Рассказчица. Со слезами на глазах уезжала я из Мелехова, словно утратила  навсегда что-то родное и близкое... Я была уверена, что никогда не вернусь в этот гостеприимный дом, никогда больше не увижу Антона... Но жизнь неожиданно преподнесла подарок — мне посчастливилось вновь побывать в имении Чеховых, и уже следующим летом.

Летний день. Сад в имении Чеховых. Антон закинул удочки в пруд и пристроился на скамейке. Поодаль в плетёном кресле что-то вяжет на спицах Мария.

Антон. Вот, Маша, какого сорта не посажу розы, а вырастают всегда белые. Почему?

Мария. Это от чистоты твоего сердца, Антоша.

Антон. Обратился ко мне недавно Лазарев. Просит рецензию на свою последнюю повесть.

Мария. И что ты решил?

Антон. Дорогая Ма-Па! Ты же знаешь, что я во всю мою жизнь никогда не писал рецензий. Для меня это китайская грамота.

Мария. Ну что же, твоё право отказать.

Антон. И жалко парня, но не могу — душа не лежит к этому занятию.

Мария. Есть много других писателей, которые не откажут. Напишут о чём угодно и что угодно. И опубликуют где угодно. Если хочешь, я отвечу ему вместо тебя. Ласково, но строго.

Антон. Дорогая Ма-Па, я нисколько не сомневаюсь в твоём искусстве вести деловую переписку. Но если ему отвечу я, то парню будет не так обидно.

Появляется Прокофий.

Прокофий. Звали, Антон Павлович?

Антон. Здравствуй, Прокофий! Посиди со мной.

Прокофий почтительно присаживается на скамейку.

Антон. Хорошо клюёт сегодня рыба. Люблю иногда порыбачить. Чудесное занятие — и для себя приятно, и для других не опасно. А главное — думать не надо.

Прокофий. Ваша правда, Антон Павлович!

Антон. Хочу, Прокофий, в этом саду домик себе построить. Место здесь хорошее. Тихо, никто не мешает.

Прокофий. Уж очень далеко от усадьбы, Антон Павлович! В зимнее время ходить туда будет неловко.

Антон. А ко мне будут ходить по аллее.

Прокофий. Что и говорить, Антон Павлович, шумно у вас в усадьбе! Всё гости, гости... Вот и работать вам приходится больше по ночам. Только здесь, как хотите, жутковато. Вот придут к вам зимней ночью воры — да и ограбят.

Антон. Воры? А что им у меня взять? Разве я фабрикант или торговец? Взять у меня нечего. Денег тоже нет. (Показывает на свою голову.) Моих денег никому не достать. А если и появятся у меня деньги — так я их не берегу. Тут же и израсходую. Из всех писателей я самый ленивый, так что много не зарабатываю.

Прокофий. Наговариваете вы на себя, Антон Павлович!

Появляется Даша.

Даша. Антон Павлович, вот вы где! А я всю усадьбу обыскала…

Антон. Что случилось, Даша?

Даша. Человек пришёл от барина Вареникова, соседа вашего, с запиской. Вот (отдаёт ему записку).

Мария оставляет вязание и подходит к Антону.
 
Антон. Посмотрим, что тут. (Читает.) «В мой сад забрели Ваши тёлки. Я приказал своим людям их загнать. А чтоб неповадно было в другой раз, пришлите мне за них по рублю. Тогда выпущу».

Даша. Человек сказал — без ответа возвращаться не велено.

Антон (гордо вскинув голову). Чтоб неповадно было? (Даше.) Ответ будет. (Вырывает листок из записной книжки, быстро пишет на нём.)

Мария (принимает записку из его рук, читает вслух). «По рублю посылать не буду, а если загнали, то и берите себе — даром». (Передаёт записку Даше.) Отнеси.

Даша уходит.

Прокофий. Чтоб он подавился, кровопийц проклятый!

Антон. Цветы у нас, Прокофий, в этом году удались на славу! Запахи удивительные, особенно по вечерам.

Прокофий. Пойду я, Антон Павлович!

Антон. Приходи, Прокофий, вечерком чай пить!

Прокофий. Непременно, Антон Павлович! (Уходит, чуть отдалившись, что-то тихо ворчит себе под нос.)

Мария снова принимается за вязание.

Антон. Если бы в монастыри принимали не религиозных людей и если бы  можно было не молиться, я пошёл бы в монахи. Надоело канителить...

В саду появляются Татьяна и Анастасия. Они явно искали Антона, но делают вид, что случайно забрели к пруду.

Антон. А вот и наши писательницы — надежда русской беллетристики. Располагайтесь. Составите нам компанию. Мы здесь с Машей заскучали.

Татьяна. Как рыбалка?

Антон. Хорошо! У меня в пруду карасики отменные.

Мария. А как там дома?

Анастасия (бойко). Павел Егорович вернулся из церкви и отчитывает Романа. Евгения Яковлевна стряпает... (теряется).

Татьяна (продолжает рассказ Насти, наслаждаясь своей раскованностью на фоне застенчивой подруги). А мне надоело читать,  и я начала приставать к Евгении Яковлевне, чтобы она выдала меня замуж за своего Мишу. Бедная Евгения Яковлевна! Она так растерялась, просто не знала, что мне ответить. (Импровизирует, простирая руки к воображаемому партнёру.)

Когда же, боль сердец утиша,
Ты наконец к нам прилетишь?
О, Мишенька, всем Мишам Миша
И лучший Мишенька из Миш!

Антон. Это самые гениальные стихи из тех, что приходилось слышать нашим карасям.

Мария (собирает своё вязание). Помогу мамаше и заодно успокою (уходит).

Татьяна. Просто не верится, что ваша семья, Антон, поселилась в Мелихове недавно! У меня сложилось такое впечатление, что Чеховы живут здесь спокон веку. Будто Павел Егорович состарился в этом доме, а его дети родились здесь.

Антон. Что бы о нас ни говорили, а мы, Чеховы, умеем обживать новое пространство.

Анастасия (робко). Здесь всё особенное — и сад, и даже этот пруд...

Антон (кивает). Я рад, что вам здесь уютно. Кума, а вы меня удивили нынешним летом. Обычно лето вы проводите за границей. С чем связаны такие перемены в вашей жизни?

Татьяна. С каждым годом я всё больше разочаровываюсь в западе. Суета,  внешний лоск... Нет в их отношениях той задушевности, которая так свойственна нашему русскому человеку. А их женщины совсем не так независимы, как может показаться издалека. Их, например, просто шокировало то обстоятельство, что я, молодая девушка, путешествую одна, одна хожу по улицам незнакомых городов... Словом, запад меня утомил, и я решила изменить своим правилам. И вот я здесь. Но не скрою, больше всего я люблю бывать в Мелехово зимой — снежной, морозной. В такие дни в вашем доме особенно уютно.

Антон. Я сам предпочитаю зиму: зимой легче пишется.

Татьяна. Сегодня я перечитывала «Дворянское гнездо». И вот что интересно. Когда я перечитываю Толстого, то каждый раз открываю для себя нечто новое, ранее мною не замеченное: какие-то детали, даже целые пласты... А перечитываю Тургенева и подмечаю, что первое впечатление было самым сильным. Отчего это?

Антон. Что-то в этом роде ощущаю и я. Хорош Тургенев, но куда жиже Толстого! Толстой, я думаю, никогда не устареет. Язык, может быть, и устареет, но он всё ещё будет молод.

Татьяна. Я слыхала, что во Франции вас издают чаще, чем Толстого.

Антон. Рассказы быстро забываются, потому и печатаются чаще.

Татьяна. Недавно в газетах писали, что несколько ваших рассказов перевели на чешский язык...

Антон (с очень серьёзным выражением лица). Это весьма утешительно. Теперь я спокоен за Чехию.

Татьяна и Анастасия смеются. Их звонкий, искренний смех радует хозяина.

Антон (с притворной строгостью). А ведь я прочёл вашу повесть, кума.

Татьяна присаживается на скамейку.

Антон. В целом хорошо. (Достаёт записную книжку.) Но вот у вас, например, сказано (читает с выражением): «И она готова была благодарить судьбу, бедная девочка, за испытание, посланное ей». А надо, чтобы читатель прочитал, что она за испытание благодарит судьбу, и сам подумал: «Бедная девочка!» Любите своих героев, но никогда не говорите об этом вслух.

Татьяна молча «пережёвывает» услышанное. Её самолюбие уязвлено. Антон исподтишка наблюдает за ней. Анастасия старается не пропустить ни одного слова любимого писателя.

Антон. И вот ещё что, кума. Старайтесь отделываться от готовых штампов.

Татьяна. Каких, например?

Антон (патетически). Ледяные объятия тоски...

Татьяна смеётся, прикрыв руками красное от стыда лицо.

Антон. Я уже обещал, что непременно выдам вас замуж за Ежова, если вы не исправитесь. Если я ещё раз встречу в ваших произведениях фразы вроде «ночь тихо спускалась на землю» или «причудливые очертания гор», то непременно исполню своё обещание.

Татьяна. Когда же наконец вы познакомите нас с этим таинственным персонажем? Мы уже сгораем от любопытства. Правда, Настя?

Анастасия. Да, мне тоже было бы интересно взглянуть на Ежова.

Антон. Вы разминулись с Ежовым всего на неделю. Он приезжал сюда со    своим приятелем Лазаревым. Оба чинно молчали и нагнали на имение такую скуку, что все вздохнули с облегчением после их отъезда, и я в первую очередь.

Татьяна. Могу себе представить, какая добродетельная жизнь ожидает меня в замужестве!

Антон. Вот и никогда об этом не забывайте. Настя не привозит мне своих стихов, но я кое-что обнаружил в журналах.

Татьяна (тихо). Теперь твоя очередь получать по заслугам.

Антон. Ну, ругать мне вас не за что.

Анастасия (взволнованно). Правда?!

Антон. Но и хвалить тоже пока особенно не за что.

Анастасия. Я понимаю, конечно...

Антон. Продолжайте писать. Я не могу сказать, что вы уже талантливы. Но что-то есть.

Анастасия. Спасибо вам... за надежду.

Антон (строго). Но и вам, Настя, нужно отделываться от штампов, от первых, пришедших на память слов.

Татьяна. Иначе вы и Насте подберёте нудного жениха?

Антон. Вы научились угадывать мои мысли, кума. Настю я выдам за приятеля Ежова  — Лазарева.

Анастасия.  Лучше в монастырь, чем за Лазарева.

Антон. Впрочем, мои юные коллеги,  я обнаружил среди ваших публикаций и хорошие стихи. (Лукаво.) Несомненно, вы списали их в старых журналах.

Анастасия. Нет!

Татьяна. Ты ещё не знаешь, Настя, каким жестоким в своих шутках может быть Антон Павлович!

Антон. О каких таких жестоких шутках с моей стороны вы говорите, кума?

Татьяна. А вы не помните?

Антон. Что-то не припоминаю...

Татьяна. О голубях и кошке. Не вспомнили?

Антон. Решительно нет!

Татьяна. Однажды я имела неосторожность высказаться вслух о том, что по вашему двору бродят голуби кофейного цвета с белым и кошка точно такой же расцветки. И вы, Антон, стали меня уверять, что эти голуби произошли от скрещивания вашей кошки с обыкновенным серым голубем.

Антон. Неужели я был способен на такое коварство?!

Татьяна. Да! К сожалению, в гимназии нам не преподавали зоологию, и я была в ней совершенный профан. Правда, мне показалось это странным, но не поверить такому авторитету, как вы, я просто не решилась. И вот, вернувшись в Москву, я рассказала кому-то о замечательных чеховских голубях, произошедших от скрещивания с кошкой. Вам не трудно будет вообразить, какой восторг вызвало моё сообщение в литературных кругах и как долго я стыдилась своего невежества.

Антон (больше не в силах сдерживать смех). Простите, кума! Я заслуживаю самого строгого наказания.

Появляется Даша.

Даша. Антон Павлович! Вареников ваших тёлок-то выпустил...

Антон. Ну вот и славно! Скажи Марии Павловне — пусть непременно навестит наших арестанток.

Даша. Мария Павловна уже пошла на них посмотреть.

Антон. Я тоже непременно их навещу позднее.

Даша уходит.

Антон. Сегодня, дорогие мои писательницы, я покажу вам юг Франции.

Анастасия. Юг Франции?

Антон. Так мы прозвали Машин огород. Сестра разводит южные овощи. Семена ей присылают из Таганрога. Лето в этом году удачное, у нас всё дозрело. Даже баклажаны. Не говоря уже о томатах и кукурузе. Впрочем, не буду вас дразнить.

Татьяна. Идёмте же скорее! Мне не терпится увидеть это чудо!

Анастасия. Да, идёмте!

Они уходят, захватив с собой связку рыбёшек.

Рассказчица. В один из дней нашего недолгого пребывания в Мелихово к Антону Павловичу приехали студенты. Они были очень взволнованы происходившими событиями — студенческими бунтами. Чехов был в их представлении совестью современного общества. Поэтому им непременно хотелось знать его мнение о том, что происходит в России. А привёз их в имение, не поверите, Николай Ежов. Да-да, тот самый журналист, за которого Антон Павлович в шутку грозился выдать Татьяну. Разговор шёл очень серьёзный, но нам с Таней ситуация представлялась настолько комической, что мы едва сдерживали смех и с таким неприкрытым интересом  разглядывали нашего героя, что привели его в полное смущение.

Рассказчица садится в кресло и предаётся воспоминаниям, а на сцене появляются Анастасия и Татьяна.

Татьяна. Ну наконец нас никто не слышит и можно от души посмеяться.  Ты заметила, как на нас поглядывала Евгения Яковлевна? Она не могла понять, что с нами происходит и что нас так веселит.

Анастасия. Согласна, что мы вели себя не очень прилично. Но сама ситуация была столь забавной, что я еле сдерживала себя. А как он важно сидел за столом...

Татьяна. Да, он возгордился тем, что составил протекцию студентам. Он  накоротке с великим писателем. (Копирует.) «Как вы полагаете, Антон Павлович, а нужен ли России бунт? Или можно обойтись мягкими, демократическими мерами?»

Анастасия. Очень похоже. А когда молчал, то делал это так  многозначительно, словно был занят каким-то государственным делом особой важности. (Изображает Ежова.)

Татьяна тут же включается в игру. Девушки так увлеклись пародией, что не заметили, как появилась Мария.

Мария. Гости разъехались. В доме всё успокоилось, а вы, как я вижу, не на шутку развеселились.

Татьяна. Не обращай внимания, Машенька! Мы с Настей пародировали наших московских знакомых.

Мария (напуская на себя строгость). А мне показалось, что вас развеселили наши гости. Между тем разговор был очень серьёзный. И Антон пытался переубедить молодёжь, объяснить, что бунтом они ничего не добьются. Антон вообще противник насилия.

Татьяна. Ах, о каком насилии вообще может идти речь в нашей необъятной державе? Русский мужик — самый терпеливый и богобоязненный в Европе. Вверху я ещё допускаю какое-то шуршание, а внизу всё спокойно и незыблемо, как на дне океана.

Мария. Не думаю, что всё так надёжно. Проблемы накапливаются, они не решаются…

Татьяна. Вот для этого и нужна литература. Писатели, журналисты время от времени тормошат общество и напоминают ему о проблемах. Впрочем, пусть  мужчины занимаются политикой. Это их удел. А мы, писательницы, будем всегда нести свет и добро. Защищать обиженных.

Мария (заметив, что к ним  приближаются увлечённые беседой  Антон и Николай Ежов, берёт подруг под руки). Евгения Яковлевна ждёт нас к чаю, просила не опаздывать. (Уводит Татьяну и Анастасию).

Антон. Мой приятель доктор Коробов служит в первой городской больнице. Он прислал мне письмо, на которое я не могу не откликнуться. В московских городских больницах, как и по всей России, лечится главным образом голь. Бедняки выписываются и заболевают вновь. Не имея тёплой, не дырявой одежды, они погибают от мороза и сырости. Ослабленные болезнью дети умирают по той же причине.

Ежов. Насколько мне известно, при городских больницах существуют благотворительные общества. Их добровольная миссия как раз и состоит в поддержке этих несчастных.

Антон. Вы правы, но сами благотворительные общества висят на волоске. Каждое из них существует на подаяния, которые удаётся выпросить у двух-трёх лиц. А если благодетели закапризничают или умрут, то и обществу придёт конец.

Ежов. Я полагаю, что к благотворительности следует привлечь как можно более новых лиц…

Антон. Вот именно! Богатый москвич тратит тысячи на то, чтобы создать из бедняков проституток, рабов, алкоголиков. Пусть же даёт хотя бы гривенники для лечения обобранной и развращённой им братии.

Ежов. Антон Павлович, вы хотите привлечь внимание прессы к благотворительным обществам с помощью моей скромной персоны?

Антон. А вот самоуничижение к вам не идёт. Николай Михайлович, вот письмо моего приятеля и адрес, по которому вы сможете его найти. Повидайтесь с ним. Он очень умный человек и прекрасный доктор. Он сможет дать вам много бытового и цифрового материала для вашей будущей статьи. Я очень надеюсь на ваше участие. Вы напишете блестящую статью и встряхнёте общество. Я в вас верю.

Ежов. Право, не знаю, что и сказать. Захотят ли напечатать?

Антон. Если будут затруднения, я приму самое деятельное участие в их устранении. Мир, как известно, не без добрых людей. Мы найдём дверь, в которую можно постучаться.

Появляется Даша.

Даша. Антон Павлович, Евгения Яковлевна ждёт вас к вечернему чаю.

Антон. Передай, что мы уже идём.

Ежов. Сожалею, но мне нужно возвращаться в Москву. Просьбу вашу непременно постараюсь выполнить.

Антон. Может быть, останетесь до завтра?

Ежов. Нет, мне непременно нужно ехать.

Антон. Может быть, наши барышни вас смутили?

Ежов. Нет, право, мне завтра с утра непременно нужно быть в редакции.

Антон. С сожалением отпускаю вас. Кучер довезёт вас до станции. А что касается барышень, то не следует на них обращать внимание. Каждая барышня немножко крыса и при случае может больно укусить.
Ежов (очень серьёзно). Вы и впрямь так полагаете? А впрочем, дела подождут. И я, пожалуй, останусь до утра.

Антон. Вот и замечательно! Я покажу вам ещё несколько прелюбопытных писем. И мы с вами непременно потолкуем о том, как помочь тем, кто больше всех нуждается сегодня в нашем участии (уводит гостя).

Рассказчица. А через несколько месяцев Антон поехал по издательским делам в Петербург и оказался на больничной койке. Профессора вынесли суровый приговор — туберкулёз. Они посоветовали Чехову поселиться в Египте. Год пребывания в сухом климате мог спасти ему жизнь. Разумеется, для этого нужны были немалые средства. Но благодетель нашёлся удивительно быстро. Получив от него деньги, Антон Павлович потихоньку начал готовиться к переезду, но тут случилось маленькое происшествие. Благодетель явился в усадьбу писателя, держался самоуверенно, навязывал Чехову пустые разговоры, словом, всем своим видом показывал, что тот ему обязан. Антон немедленно вернул ему деньги и отказался от поездки. Он выбрал свободу.
   
...С той поры минуло пятьдесят лет — целая жизнь или целая эпоха, как вам больше нравится. И нет уже той страны, в которой мы все  жили. Что там делается сейчас? Для нас, эмигрантов, наша бывшая, а теперь новая страна закрыта навсегда, и путь в неё заказан. Конечно, кое-какие слухи и до нас доходят, но о том, что там происходит, наверняка не знает никто.

Мои самые близкие подруги — Маша и Таня — остались там, в новой стране. Я ничего о них не знаю. После смерти Антона Маша поселилась в его доме в Ялте. Предполагалось, что это его последнее пристанище станет музеем. Таня до семнадцатого года успела стать известной писательницей, переводчицей, создала семью. Я тоже печаталась в те годы, но уступала Тане во всём — никогда не была такой успешной. Продолжала писать и в эмиграции — для узкой аудитории. Мои читатели  — наши с мужем русские друзья и знакомые. Вы правы, я мало отличаюсь от тех, кто пишет в стол. Поэзия  так и  осталась для меня любительским занятием.

…Когда я вспоминаю Антона Павловича, наши тихие беседы в подмосковном имении, прошлое, такое далёкое, стремительно оживает в моей памяти. И, знаете, что я помню яснее всего? Грусть в его смеющемся взгляде. Грусть, которой он никогда ни с кем не делился.

Занавес.

Краснодар, 1989-2017