Н. И. Надеждин. Взгляд на кабинеты журналов...

Николай Иванович Надеждин

ВЗГЛЯД НА КАБИНЕТЫ ЖУРНАЛОВ и политические их отношения между собою   [1]

Опытные наблюдатели Русской Словесности давно уж заметили, что журналисты наши действуют между собою совершенно как Государства, объявляют друг другу войну  [2], вторгаются в пределы без объявления  [3], заключают мирные договоры  [4], перемирия  [5], нарушают условия  [6], побеждают  [7], сбирают контрибуцию  [8], налагают обязанности  [9], возвышают, понижают голос, увеличивают и уменьшают требования  [10], смотря по обстоятельствам, воюют, сохраняют неутралитет  [11], и во всех своих действиях следуют какой-то Тактике, Стратегии и Дипломатике, у них есть своя Англия, своя Франция, своя Австрия, Испания, Турция, Неаполь, Сицилия, и проч. и проч., свой старший Катон (Вестник Европы), свой Дон Мигуель (Телеграф), свой Князь мира (Отечественные Записки), свой Мегемет-Паша (Атеней), своя Ост-Индская компания (Северная Пчела с Сыном Отечества и Северным Архивом), своя Венецианка Бианка-Капелло, Флорентинская Герцогиня (Галатея), свои Децемвиры (Литтературные газеты), свой Кардинал Алберони (с позволения вашего Московский Вестник), свой Кай Гракх (Надоумко), свой Алжирской Дей (Славянин), своя Герцогиня Лавальер (Дамской журнал). — Но никогда отношения их между собою, выгоды литтературные и торговые, претензии на славу и барыши, не перепутывались так, как ныне. Это точь-в-точь положение Европы пред Вестфальским миром, когда Австрия находилась в раздоре со Швециею и Протестантскими державами, Швеция с Австриею, Бавариею и Саксониею, Франция с Австриею и ее союзниками и Испаниею, Испания со Франциею, Португаллиею и Нидерландами. Посему, надеюсь, очень любопытно будет  для ваших читателей, если я, как опытный наблюдатель, обозрю пред ними взаимные отношения наших журналов и предложу свои догадки об их действиях на следующий год.
Начнем с Петербургских и, по преимуществу, с Северной Пчелы с Сыном Отечества.
Сев. Пчела после трехлетней, кровопролитной войны с Телеграфом, заключила с ним наступательный и оборонительный трактат, утвержденный на взаимных выгодах и верных расчетах.
И в самом деле - за что им было воевать между собою: Телеграф не может принимать участия в Политике, а Север. Пчеле не удобно залетать в область Моды. Это Венецуэльская и Ионийская республика в системе держав, в отношении к выгодам, и только одною неопытностию, ослеплением можно извинить, оправдать их первые распри, доставившие Славянину столько материалов для его Хамелеонистики. - Далее: Телеграф, Северная Пчела и Сын Отечества издают свои сочинения в разных родах, без соперничества; взаимные похвалы их друг другу могут приносить неисчислимую пользу; следовательно, сама природа связывает их крепкими узами взаимных выгод. - Теперь взгляните на обстоятельства: против Северной Пчелы вооружается Литтературная газета с своими эпиграммами, именами, авторитетом, блистательными стихами, прозою высшего тона, - острым, ученым, многосторонним ренегатом, который, быв главным наперсником Северной Пчелы, зная все ее домашние тайны, вдруг, перекрестясь, становится в ряды ее противников и принимает главное участие в их редакции. –
На кого надеяться можно больше всего Северной Пчеле? Опять только на Телеграф, в которого также направляются стрелы раздраженной Аристократии. Оставалось два сомнения: 1-е, История Русского народа слишком нелепа, а Северная Пчела имеет здравый смысл. Трудно было вообразить, чтоб она решилась отпустить похвалу, требуемую по условию, и, следовательно, должно было ожидать неудовольствия, охлаждения со стороны противной, но этого не случилось: или сгоряча, как некоторые слушатели Истории в обществе любителей Русской Словесности, или уж в крайней опасности, она решилась на трудное торжествование, и дружба не поколебалась. Похвалою Димитрия Самозванца она окрепнет еще более. И так, с этой стороны разрыва быть не может. 2-е, Ренегат друг Телеграфу, которого он недавно прославил, и враг Пчеле. - Что из этого выйдет? Этой загадки я решить не умею. - Отечественные записки приняты в союз, вероятно, на время, как Лепид в триумвират к Октавию и Антонию. - Между тем Северная Пчела так далеко простирает виды своего благоразумия, или так оробела, что желает уж, кажется, при грозящей опасности соблюдать неутралитет с Вестником Европы и с Атенеем, и с Ноября месяца не отвечает ни слова ни на Конгревовы ракеты, летающие беспрерывно с Патриарших прудов, - ни на тяжелые бомбы, бросаемые из мортир Атенейских. С Московским Вестником приметно расположение даже помириться. Раз шесть она уж хвалила сочинения и переводы Издателя, произнеся однажды следующие многозначительные слова: М. Вестник по сие число включительно был очень хорош, (т.е. я предлагаю тебе руку примирения, и посмотрю, что скажешь ты в ответ на мое предложение в своем разборе Выжигина, который должен быть в 6 Части, отделения критики); Московский Вестник (извините, Г. Издатель), несмотря на свои восклицания о беспристрастии, кажется, даже тронулся ее похвалами, и видно докажет нам, что ежели брань не имеет влияния на его образ действий, то похвала - есть его Ахиллесова пятка. - Как быть! все мы слабы, но подробнее об его действиях и отношениях, когда дойдет черед до Москвы.
Прочие журналы слишком слабы пред жалом Пчелы, и она их, или принимает под свое покровительство, как Карманную книжку Русской старины и словесности, или оставляет без внимания как Бабочку, или наконец оказывает гордое презрение, как Галатее, которая по своим картинкам имеет ближайше отношение к Телеграфу.
Заключим, Северной Пчеле друг до первого яблока Телеграф; враг личный Ренегат; враг опасный и высокомерный Литтературная газета; слабой союзник Отечественные записки; Меркурий, Карманная книжка - союзники ненадежные, которые готовы передаться на противную сторону; Бабочка, едва ли не злопамятный товарищ, Московский Вестник – кажется, неутральный совместник; Галатея - враг докучный, неотвязчивый; Вестник Европы - враг мстительный, отравляющий спокойные минуты и по-стоянный. Силы ее положительные: здравый смысл, остроумие, знание языка, право помещать политические новости, трудолюбие. Сотрудников именных, т.е. известных писателей, не имеет; ни в ней, ни в Сыне Отечества с Северным Архивом никто не печатает своих сочинений, кроме некоторых Литтературных волонтеров, кои изредка сообщают кое-что Издателям. Тактика Северной Пчелы заключается преимущественно в правиле: noli me tangere. Стрелы ее обращаются особенно на порицателей и соперников. Авторы посторонние, Авторы смирные и входящие в круг ее умозрения, могут надеяться на ее беспристрастие.
Теперь перейдем к Литтературной газете. —

Января 16.
N.N.

(Продолжение обещано).

(Московский Вестник. 1830. Ч. 2. С. 383 - 389)


(Продолжение)

Обозрев положение, силу, тактику, союзников и врагов Северной Пчелы с Северным Архивом и Сыном Отечества, пускаюсь на рекогносцировку Литтературной газеты. Это - новое государство в системе Русских Журналов, Пруссия в 1660 году, с семью Фридрихами Великими. Сначала, судя по объявлению, «Литтературная Газета у нас необходима не столько для Публики, сколько для некоторого числа писателей, не могших по разным отношениям являться под своим именем ни в одном из Петербургских или Московских Журналов», - показалось всем, что это государство поднимет около себя Китайскую стену, и, по гордости ли, по совести ли, или по каким другим расчетам, не войдет ни в какие сношения с прочими, - и вот успокоенные Телеграф и Пчела, не чая от нее помехи себе, ни литтературной, ни коммерческой, отдали уж ей честь благосклонными, хотя, разумеется, дешевыми объявлениями, поздравлениями и желаниями, - но ни тут то было; с первых нумеров увидали читатели, что против триумвирата Литтературная газета непобедимую армаду приготовляет, - увидели и удивились. Что значит этот вызов бранный, спрашивали многие: молодая держава только что выступила на сцену, прочие журналы только что признали политическое бытие ее, не успели еще нанести никаких оскорблений, ни личных, ни косвенных, ни ее флагу, ни ее посланникам, а она грозит им нападением. Что побуждает ее? Бескорыстное ли чувство филантропии, при виде незаслуженного торжества кичливых временщиков, на которых разногласные соло Московского Вестника, Славянина и Вестника Европы оказывали мало действия, - то ли чувство, с которым Россия подала помощь Австрии в 1799 году, - или какой-нибудь Иппий, Лудвиг Мор, явившись при новом дворе по внушению личной мести, воздвигнул бурю на прежних своих оскорбителей, - или, наконец, по примеру Елизаветы, подавшей помощь Нидерландам против Филиппа II, Лит. газета надеется на развалинах эфемерного колосса укрепить свое новое здание. - Чужая душа темна, а друзьям человечества приятно толковать все в хорошую сторону. - Но несмотря на великие приуготовления, объявив решительно войну, Литтературная газета до сих пор не дает генерального сражения, как например Московский Вестник Телеграфу в 4, или Пчела в 5 № 1828 года, а только из-за угла бросает камни в своих неприятелей, производит ложную тревогу в их станах, обходит, перехватывает, подкапывается, - ну, точь-в-точь как Тюрень и Монтекукулли, на верхнем Рейне; приметно только, что такая тактика неприятна некоторым полководцам, что нетерпеливая рука их часто хватается за меч, - эх, господа, перестаньте церемониться, под Люцен, - и лавровой венок готов для победителей! - Охотники до петушиных поединков и журнальных распрей могут, по крайней мере, тем утешиться, что на мир надежды никакой, как у Наполеона с Бурбонами после убиения Герцога Энгиенского, ибо глубокие раны Северной Пчелы и Литтературной газеты едва ли заживут когда-нибудь; рано или поздно эти тучи, которые теперь только что ходят, где-нибудь столкнутся, и грянет гром. - Заметим еще к сведению: в стане Литтературной газеты есть тайный друг Телеграфу, есть какой-нибудь маленькой человек, Пикколомини, которой украдкой верно, а пропускает иногда фураж к неприятелю. Он, например, к бранному разбору Истории Русского народа прибавил известие о цене ее; он, например, исчисляя сочинителей, поместивших статьи в Деннице, указал на Г. Полевого рядом с Князем Вяземским, Ф.Н. Глинкою. Этой тонкости не приметят читатели, но опытной глаз здесь ясно видит знак дружбы: если б Пикколомини неблагоприятствовал Телеграфу, то, разумеется, оставил бы его в категории «и проч.», как сделал это с именем Г. Погодина, ему, видно по этому, противного. – Впрочем, этот малый или великий незнакомец не силен в управлении, и, следовательно, к удовольствию друзей войны, не может оказать своему патрону значительных услуг.
Из прочих журналов Литтературная газета оказывает дружелюбие исключительно к Московскому Вестнику, - и если б, кажется, переговоры их кончились хоть немного удачнее переговоров Лорда Амгерста с Китайскими Мандаринами, то есть, если б они уступили друг другу один шаг или, по крайней мере, согласились бы идти рядом, то, вероятно, они повторили б нам брак Фердинанда Аррагонского с Изабеллою Кастильскою, и тогда горе бы Северным Маврам! - И странно, как Литтературная газета не видит, что без классической и логической помощи Московского Вестника ей трудно бороться с триумвиратом, как Мальборугу без Принца Евгения против властолюбивых замыслов Людовика XIV. Почему бы не податься хоть на время некоторыми правилами и мнениями, отказаться от Меценатского тону, прижать демократическую руку к аристократическому сердцу, разменяться комплиментами, и соединенными силами ударить на общего врага. Видно, нет меж ними Кауница! В первые дни, однако ж, заметим для Истории, союз был очень близок, потому что министерством иностранных дел заведывал, кажется, приятель Московского Вестника, которой особливою нотою ко всем дворам объявил, что «Московский Вестник почти постоянно отличается статьями любопытными, дельными критиками и благонамеренностию», а вскоре потом назвал издателя Брутом, в смысле человека беспристрастного, не увлекающегося духом парий, твердого; - но возникавшее дружелюбие вскоре охладело, потому что портфель перешел, кажется, в руки другого министра, не столько благоприятельствующего Московскому Вестнику, потому ли, что не получает от него безусловного почтения, или потому, что не согласен с ним в понятиях о высших правах и обязанностях писателей и журналистов. Дело в том, что Московский Вестник стали хвалить уж отрицательно, напр.: «Первая книжка не без занимательности» или: «М. Вестник отличался с появления своего участием в нем нескольких молодых людей, обещающих быть со временем хорошими литтераторами и мыслящими писателями. В этом отношении должно было снисходить к мнениям иногда сбивчивым, учености недозрелой, суждениям заносчивым и выражениям слишком резким, коими ознаменованы были многие страницы сего журнала».
За то теперь возвышен не в пример другим Атеней, как видно из декларации, обращенной против всех современных Журналов. Пример не новой! Честил же Франциск I Солимана II, не полагая надежды на прочих Европейских Государей!
К Вестнику Европы Литтературная газета питает вражду непримиримую, которая однако ж выдыхается от времени, и для этого врага в ее колчане назначены теперь стрелы вторые, не первые.
С Славянином по старой памяти Лит. Газета в неутралитете, а на прочие журналы смотрит свысока, и самую победу почитает для себя не лестною. - только что тешится над ними, играет как кошка в мышью, или Англия с Португаллиею.
Неизвестно, впрочем, дольше ли Робинзонова устоит второе Министерство, или они будут меняться случайно, как у беззаботного Лудовика XV. -
До сих пор говорили мы о внешних отношениях Литтературной газеты, но в чем состоят ее силы внутренние, положительные? Округлено ли ей владение, с каких сторон она имеет границы естественные, неприступные? Откуда открыто для нападения? Твердо ли ее правительство, и регулярны ли ее войска? В том то и беда, что войск регулярных, терпеливых, закаленных, у нее почти нет, - а только партизаны, корсары, впрочем, отважные, ловкие, храбрые, готовые и чрез Дарданеллы, и на Гибралтар, и днем, и ночью, и весной, и в осень. Следовательно, сражения на чистом поле, по правилам Ерц-Герцога Карла, с Московским Вестником она не выдержит; крепости, защищенной Вестником Европы или Надоумкою, которой у нас теперь один составляет державу, не возьмет, но за то отразит всякую вылазку, за то нанесет неприятелю тяжелые раны диверсиями, в дефилеях, импровисто. У Телеграфа может оспорить победу, хотя с затруднением, заведя его хитрым  маршем в яму новой Немецкой Философии, в пучину тожества, полярности, проявлений и высших взглядов, или в каких-нибудь Кавдинских фуркулах заставив его сесть на любимого конька, рассуждение о Санскритском языке. С Северной Пчелой управиться ей легче и на равнине; но, повторяю, всякое такое сражение для нее затруднительно, если иногда и неопасно, и вот почему она избегает и Замы, и Лейпцига, и Крепи, обходит и Магдебург, и Прагу, и Тулон. - Естественных границ, как например, Северной и Восточной океан у России, не имеет, но вся ее окружность установлена ратниками, которые как раз поднимут на копье - эпиграмму всякого смельчака, задумавшего пробраться сквозь узкие промежутки к сердцу ее владений. Впрочем, Очаков, Измаил, Гибралтар, Свеаборг были взяты; так мудрено ли, что в наше бойкое время нашлось много отпетых охотников, которые под знаменем Вестника Европы и Московского (в 6 части), с опущенными забралами, решились идти напролом, и хоть опаленные, оконтуженные, однако ж, прорвались чрез ограду и произвели много опустошения в ее лавровых и кипарисных рощах. Всех диче, употребим прекрасное выражение нашего нового историка, действовал в этом отношении Надоумко, прошедший с огнем и мечом как новый Батый до самого Новгорода.
Заключаем: у Литтературной газеты больше полководцев, чем войска, солдаты хуже Генералов, планы лучше исполнения, больше блеску, чем прочности, больше способности творческой, чем критической, больше силы в гостиных, чем в ученых кабинетах.
Вот, М. Г., что уже давно приготовил я о Литтературной Газете. Долго не видавши своей статьи в печати, я отложил было уже ее продолжение, но теперь снова принимаюсь за перо, и к следующему вашему нумеру приготовлю свои замечания о примечательном государстве журнальном, которое в продолжение нескольких лет сряду следует постоянно одной политике, и с каждым годом в своем кругу приобретает себе большую и большую славу - о Славянине.

N.N.
(Московский Вестник. 1830. Ч. 3. С. 84 - 92).


(продолжение)

Славянин! - При одном слове этом умиляется сердце всякого врага Пчеле, Телеграфу и Отечественным запискам, разглаживается морщина на лице Дамского журнала, прямится согбенный стан Вестника Европы и показывается улыбка на суровых устах Московского. Кто нападал так постоянно, так систематично, так спокойно и так язвительно на сильный триумвират в продолжение десятилетий, во всякую пору, и до зари, и в сумерки, и в дни тропического жара, и во дни арктических морозов? На чьи действия не имели влияния ни хвала, ни порицание, ни шум, ни молчание, ни насмешка, ни согласие, ни мечи, ни стрелы, ни удары Македонские, ни Австрийские дедукции? Кто, новый Дуилий, изобретший ворона, машину столь пагубную для судов Карфагенских в первую Пуническую войну, дал в руки врагам Пчелы орудие, не менее смертоносное - хамелеонистику?
Вся жизнь Славянина - ряд сражений с Северною Пчелою, Телеграфом, Отечественными записками. Он не знает ни мира, ни перемирия, он с утра до вечера на бранном коне: или как старший Катон кричит, не умолкая, в Римском Сенате: delenda Carthago, или как Сципион Африканский громит стены торговой Республики, или Герц приводит всю Европу в размышление. Он, новый Румянцов, снаряжает нарочно целой корабль на своем иждивении, и по горячим следам какого-нибудь триумвирального путешественника отправляет своих легатов, которые на месте поверяют его открытия, ходят по колена в болотах, проникают в мышьи норы, и при малейшей неверности извещают своего патрона, с торжеством провозглашающего сии известия во всеуслышание; - иногда засылает в кабинет контрактующих держав хитрого соглядатая, который, невидимый, записывает слова их во время дружеских излияний и предлагает потом из закелейных ширм в соблазнительной наготе пред взоры публики; иногда делает опыты, предпринимает исчисления - для одной только победоносной строки, для улики в кой-нибудь дроби; - иногда, оставив важной тон Министра, он начинает шутить, и вдруг бросает в оборот сомнение о политическом бытии которого-нибудь из своих противников, - и что же? - Пациент его принужден бывает, начиная с Крестовых походов, перерыть все истлевшие пергаменты, перебрать все заржавые щиты, чтоб в каком-нибудь лоскуте Зеленой Венецианской книги или арсенальном подвале найти доказательство, что он записан в человеческом роде; но антагониста не убеждает справка: он оборачивает силлогизм Декарта и восклицает: non cogitat, ergo non est; - но никогда не бывает он так страшен для своих соперников, как когда берет в свои руки Дунаева Ворона - Хамелеонистику. Тогда всякое его слово делается стрелою Аполлона, меткою, пронзительною. Вот как поступает он при этом случае. Он развертывает летописи Пчелы, Телеграфа в Отечественных записок, - и ни один Гроновий, ни один Грисбах, ни один Шлецер, не смей уж вступать с ним тогда в состязание герменевтическое. Всякое чужое слово, всякая буква, знак препинания, не ускользнет от его внимания, и ни одна собственная речь не произносится без значения; тут уже не бывает никаких околичностей, никаких исторических украшений, ни фигур, ни тропов, - одни цифры и цитаты, громоносные, Дюпеневские. Он начинает: «1826 года Марта такого-то числа, смотри такой-то нумер, такую-то страницу, такую-то строку, Телеграф назвал Пчелу безграмотною, предложив убедительные и искренние свои доказательства. - 1829 года, Мая такого-то числа, смотри такой-то нумер, такую-то страницу, такую-то строку, Телеграф после убедительных и искренних доказательств назвал Сына Отечества Цицероном». - А в заключение только два слова: «Безграмотный и Цицерон», и несколько знаков восклицания, или текст: «Имеяй уши слышати, да слышит», и только. - Каков один такой удар? - а что вы скажете о залпе из двадцати таких ударов, из двадцати доказательств, что нынешняя чернота завтра сделалась белизною, дым ароматом, вода огнём, а Г-н Полевой Суперкарамзиным. Поневоле поверите герою, и вместе с миролюбивыми министрами Пчелы и Телеграфа, в духе смирения и кротости, повторите: «Зачем напоминать старинную соблазнительную вражду между журнальными государствами, которые, для блага Русской Словесности, соединились теперь узами братской любви». -
Но все ли исчислил я здесь его оружия? Далеко нет. Я не сказал например ни слова о похвалах Славянина Триумвирату, а каковы они? Но довольно... иначе бы не стало места в нашем журнале, М.Г., ни для наук, которыми так увеселяете вы нашу публику, ни для изящной прозы, в которой до сих пор вы все знакомите своих читателей с писателями, по вашему же мнению необразцовыми в этом роде.
До прочих государств Славянину дела нет: пусть они родятся, умирают, благоденствуют, страдают, - он видит пред собою одно только привидение; и как Наполеон воюет с Англиею, и на полях Бородина, и у Подошвы гор Пиренейских, и в дворце Тюльерийском. Иногда только удар, Пчеле нанесенный со стороны, напоминает ему об их существовании, и срывает улыбку одобрения; у Вестника Европы, заклятого своего врага, со времени напечатания знаменитой специальной ноты, он тогда пожать у Вестника Европы готов бывает руку, как Австрия у Франции перед утверждением Прагматической Санкции. - Но что еще? О собственном своем благосостоянии он не столько печемся, как о поражении Пчелы, и мы понимаем теперь яснее чувства Митридата Понтийского. Напрасно его противники употребляют против него все средства, предлагаемые военным искусством, и Македонскую фалангу, и Римской легион, и Вобановские укрепления, и Румянцовские рогатки, и натиск Суворова, и проволочку Фабия; напрасно отмалчиваются, уличают, вбегают к нему во двор, оправдываются, отвечают иногда скромно, иногда дерзко, - он все тот же, все равен себе, и всякий следующий нумер есть родный брат предыдущим. И Аннибал примирился после Замы с Римлянами: Славянин готов на сотни Зам, и все-таки не положит оружия.
Сообразив все сии обстоятельства, хоть поверя пословице, что капля долбит камень, читатели согласятся, какой вред нанес водопад Славянский Триумвирату, и какие чувства должны питать к нему предметы его ненависти; согласятся также и в том, что страшного, неслыханного бурака должно было ожидать от Славянина после явления первого тома Истории Русского народа, Ивана Выжигина, Димитрия Самозванца, и после обмена Панегирических ратификаций в союзных державах, контрасигнированных якобы Валтер-Скоттами и Гизотами? Сколько было горючего вещества? Но что было сделано страшными силами и соединенными выгодами Лудвига XII, Максимилиана, Фердинанда Католика и Папы против Венеции? Какую пользу извлекли Австрия, Россия, Франция от своего преимущества пред Фридрихом Великим? - Да, Милостивые Государи, Славянин умолк. Что причиною? Нельзя проникнуть. Собирает ли силы, или отдыхает, или пишет план какого-нибудь Экмюльского маневра, идет ли в обход, или, Зевес-Громовержец! или уж переговори... Нет! нет! Прочь мысль нелепая! Славянин молчит, и по манию бровей нельзя угадать его намерения. Только. -
Доставив к вам эту статейку, М. Г., я попрошу у вас извинения, что продолжения, для вас, надеюсь, особенно занимательного по описанию Махиавелической тактики Московского Вестника я теперь не могу доставить к вам ближе 13-го №: я занят делом, разумеется, не столь важным, как обозрение журнальных Кабинетов, но близким, и нужным для меня по другим отношениям . 

N.N.

(Московский Вестник. 1830. Ч. 3. С. 181 - 187).


ПРИМЕЧАНИЯ Н.И. НАДЕЖДИНА:

  1. Издатель получил сию статью при следующем письме: надеясь на ваше беспристрастие, прошу вас М.Г. поместить прилагаемую статью в вашем журнале. Уверен, что ею ни вы не оскорбитесь, ни ваша собратия журналисты, что ваши отношения нимало от нее не переменятся: я не хотел обижать никого, это просто шутка. –
С тем удовольствием помещаю, с которым читаю некоторые статьи Алдебаранские: невинная насмешка, шутка, намек, острое слово, указание на смешную сторону, не только позволительны, даже нужны в нашей Литтературе, чтоб привекать более и более участие Публики. Но вот что пятно неизгладимое на наших журналах: кривые толкования, умышленные недоразумения, хамелеонства, выдумки, личности. Изд.
  2. Телеграф Галатее до ее рождения, в 1828 году; Северная Пчела Бабочке при ее рождении, в том же году.
  3. Один полководец Московского Вестника вторгся в область Петербургских журналов в то время, как сам Издатель находился, кажется, в гостеприимном неприятельском стане.
  4. Северная Пчела с Телеграфом в начале 1828 пред рождением Русской Грамматики, Ивана Выжигина и Русской Истории.
  5. Северная Пчела с Моск. Вестником в 1829 году.
  6. Северная Пчела с Вестником Европы в начале 1829.
  7. Так Моск. Телеграф и Северная Пчела победили Северный Вестник.
  8. Многие книги приносятся издателями на поклон Журналистам.
  9. Если хочешь быть с нами, то хвали этого, брани вот того.
  10. Каково говорит теперь Телеграф о Пушкине, Баратынском, Дельвиге, Князе Вяземском, и в каком прахе он был пред ними за год, за два.
  11. Моск. Вестник со всеми журналами в 1829 году.