Две записки

      Николай Константинович Гречихин, начальник отдела престижного банка на мгновение оторвался от компьютера, чтобы проводить взглядом очаровательный задик секретарши Анечки. Надо будет…, мелькнула половина мысли, и он снова утонул в дебрях цифр на мониторе. Николай Гречихин работал в банке походя, отчасти чтобы усовершенствоваться в практике бухгалтерского дела, отчасти, в ожидании конца переговоров со швейцарской фирмой, торговавшей его на длительный срок. Имея в свои тридцать лет три высших образования, включая Гарвард, НК не собирался посвятить себя скучному банковскому бизнесу.
       Ближе к полудню цифры на экране стали как-то неуверенно расплываться, и легонько заныла спина. НК встал, с удовольствием потянулся и подошёл к окну. За чистым до невидимости стеклом уютно покачивались ветки сирени, густо усеявшие вершину куста, достигавшего окна его кабинета. Николай Константинович сделал несколько дыхательных упражнений, провёл короткий бой с тенью и вернулся к столу. На краю его лежал небрежно брошенный ещё вчера журнал «Радуга», один из редких русскоязычных литературных журналов в Украине. Именно поэтому НК и купил его на случайной раскладке на улице. Обычно, он не читал беллетристики, едва хватало времени на специальные издания. Да и особой необходимости в психологическом копании авторов он не находил. Отбросив первую страницу, он проскользнул пальцем по содержанию, выискивая какое-нибудь интересное словосочетание. Название «Смерть на двоих» вызвало усмешку. Напыщенно и претенциозно. Похоже, писал какоё-то «чайник», любитель, как иногда говорят - несостоявшаяся творческая личность. Открыв нужную страницу, он увидел фотографию лысого бородача с идиотически мечтательным взглядом и из краткой аннотации узнал, что автор – бывший военный следователь, пробующий себя в литературе. Наверняка неудачно, подумал Николай Константинович и все же пробежал глазами первые строчки рассказа…
 
         «В офицерской столовой было по-домашнему уютно. После сырого… Зима, снег за окном …».
         Бла-бла-бла!  Можно пропустить.
       
         «- …., - сказал Боб.
         - Ой, да не лепи ты, Боря, - лениво не согласился Костя Кричихин. – Тебя послушать – так честных баб вообще нет.
         - Как это нет, все они честные, честные б….! – ухмыльнулся Боб. – Меня послушать, только если внимательно, то всех баб формирует среда, и, если она официантка или там другая обслуга, она просто не может к кому-нибудь не прислониться, а уж наши солдатки – тем более. Посмотри: вон Катерина – ходит к начпроду, Лидка со всеми опердежами переспала, ни за кого не зацепилась, а Вальку вообще недавно застукали в каптерке с солдатом, а вот Зинка…, Зиночка идет… Привет Зинуля!
        На официантке была тугая чёрная юбка и белая блузка, застёгнутая на все пуговицы, но, несмотря на строгий, почти форменный стиль, Костя вдруг почувствовал, как его словно подмыло теплой волной. От женщины как будто исходил волнующий первобытный призыв, и никакая самая строгая одежда не могла сдержать сосущую женственную притягательность. Глаза хотели и предлагали, а движения ноздрей и нервная кривизна полных губ подтверждали…
        - Познакомься, Зиночка, - сказал Боб. – Это Костя, лейтенант Кричихин. Но это у него только фамилия такая, а так - он тихий, безобидный. Только что из училища, и сразу к нам. Ты уж его подкорми – смотри, какой худенький.
- Здравствуйте, товарищ лейтенант, - она говорила ровно, с легким призвуком служебной любезности, но голос, глубокий и глуховатый, подтверждал первое впечатление, родившееся у Кости.
       - Здравствуйте, Зина. Мне рассольник и бифштекс с капустой, - сказал он.
       - Мне – то же самое, но еще компот и булочку с маком, и ещё поцелуй в нерабочее время, - добавил Боб.
       - Болтун ты Боря, - без улыбки сказала официантка и направилась в кухню. Костя с усилием отвел глаза. Что-то в движении её спины, в упругой обтянутости юбки…
       - Так вот, - продолжал Боб, - на Зинке вообще пробы ставить негде. Она, как сучка в интересный период, так и притягивает всех кобелей. Только у Зинки это без периодов, круглый год.
Костя фыркнул и зачем-то поправил скатерть на столе.
        - Я, конечно, случая тоже не упустил, - похвастался Боб, - и очень даже не жалею».

        Противно звякнул телефон, и НК, поморщившись, отложил журнал. Не то, чтобы его всерьёз увлёк сюжет, но телефонные звонки тоже редко приносили какую-то дополнительную приятность в его жизнь и поэтому ничего хорошего от них он не ждал. Так и в этот раз: ему пришлось скучно и харизматично объяснять тупому клиенту преимущества авального вклада. Бросив трубку, он почти с облегчением взялся за журнал. Пропустил нару абзацев…

        «Танцулька в малом зале Дома офицеров, мало соответствовала пышному названию Новогоднего бала. В одном углу прямоугольного помещения был на скорую руку сооружён буфет, у противоположной стены также наскоро сколотили помост небольшой эстрады, где среди нагромождения динамиков, усилителей и прочей техники, едва заметен был маленький диск-жокей Вася.
        Костя сидел и наливался «Арамисом» - лёгким вином из мушкетерской тройной серии, которую недавно придумали чехи. Первое оглушение от васькиных децибел прошло, и теперь он даже получал удовольствие, повторяя каблуком ботинка словно толкающий изнутри ритм ударных. Опьянение поднимало молодой задор, хотелось встать, и чтобы все сразу заметили, пройти в центр особым «шейковым» танцем, и чтобы все сразу расступились… Но никаких особых «па» он не знал, и едва ли удивил бы кого-нибудь банальным дёрганием ног и плеч, а именно так двигалось большинство танцующих.
Зинка появилась рядом неожиданно. Она была в той энергичной, заводной, авантюрной стадии опьянения, в которой мужчины бьют морду за любую, даже показавшуюся обиду и готовы отдать жизнь за благосклонный кокетливый взгляд женщины, идут на смертельные пари и бьют стёкла в окнах изменивших любовниц. Женщины в этой стадии кокетливы и доступны… Впрочем опыта в этой области у Кости не было никакого.
        Зинка со смехом свалила на соседний стул совершенно пьяного капитана Куприянова, и опустилась рядом с Костей.
       - Нехорошо скучать в одиночестве в новогоднюю ночь. Пойдём потанцуем.
       - З-зиночка, а я?  Т-ты мне обещала…, - силился подняться со стула Куприянов.
       - Ничего я тебе не обещала. Отдохни пока!
Музыка на минуту смолкла. Диск-жокей Вася перезаряжал очередную обойму децибел.
       - Васенька! – крикнула Зина. – Сделай «белое танго»!
       Толпа одобрительно загудела, только чей-то одинокий пьяный голос бухнул: «Даёшь джайв!!».
       Уже по тому, как, высоко подняв локти, она открыла ему своё тело, Костя понял, что Зинка направляет его, как большая самка зверёнка-немышлёныша. Этому способствовала и томная, словно усталая музыка. Она помогала крепче прижимать к себе тёплое, мягкое и такое податливое тело партнёрши, жарче ощущать её грудь… Зинка танцевала хорошо, вполне скромно, но моментами вдруг тесно приникала к нему, и Косте казалось, что он ощущает все выпуклости её тела. И вдруг, словно невзначай в ритме танца, она вдвинула своё бедро ему между ног и слегка надавила вверх. Это продолжалось мгновение, но Костю бросило в жар – такого обещающего «па» он прежде не знал. А Зинка уже снова танцевала  на «приличной» дистанции, лишь едва касаясь его грудью, и когда Костя страстно потянул её к себе, она мягко отстранилась и положила ему руки на грудь.
       Танго прервала длинная барабанная дробь, и новый ритм  отбросил людей друг от друга, затряс и задёргал…
Зина остановилась.
       - Пойдем, посидим, не люблю я этой трясучки.
       Они вернулись к его столику. Капитан Куприянов исчез, зато сидел развалившись Боб, тщательно снимая фольгу с бутылки шампанского.
      - Вы чуть Новый год не пропустили! – улыбнулся он. – Пять минут осталось. Сейчас Президент будет выступать.
       Они повернулись к телевизору, укреплённому в углу на металлических кронштейнах. Оказывается Президент уже начал свою предновогоднюю речь, но его никто не слушал, и несмолкающая музыка заглушала слова. 
       - Васька! – крикнул Боб, махая рукой в сторону телевизора. – Новый год!
Диск-жокей поспешно выключил музыку, но речь всё равно была не слышна за гулом голосов и пьяными криками. Многие уже начали произносить собственные новогодние тосты, и только бой курантов объединил звон стаканов и выкрики: «С-новым-годом-с-новым-счастьем!»
        Снова начались танцы, но вскоре толпа стала редеть. Пары, раскрасневшиеся и измятые, в обнимку и порознь покидали прокуренный и гремящий музыкой  зал.
        - Подожди меня на улице, - щекотливо прошептала ему на ухо Зинка, и Костя почувствовал, как его словно подмыло снизу вибрирующим теплом.
На улице стояла совсем не праздничная, тёмная и слякотная  ночь. Снег, убранный солдатами, грязными холмиками возвышался по обе стороны неширокой аллеи в сторону жилой зоны военного городка».

        - Лабуда! – определил НК и пропустил ещё пару абзацев.

       «…Кавалера Зининой подруги, Лады, - молодого лейтенанта с локонами херувима, на свежем воздухе развезло так, что он с трудом держал равновесие. Однако продолжал удерживать Ладину руку, словно чувствовал, что без неё ему не устоять на ногах. В тоже время, он пытался придать этому жесту элемент ухаживания: прижимал к себе её локоток, тянулся губами к перчатке, стараясь поцеловать. Лада весело вырывалась.
        - Ну, чё ты, Ладушка? Пшли…,- бормотал он.
        - Да на что ты годен? – смеялась Лада. – Смотри, как нализался.
        - Всё в порядке. В полном. Я сейчас хоть…, хоть в бой, - лейтенант не попадал в рот незажжённой сигаретой. – Посмотри, какая ночь, луна, по-эзия…
        - Нет никакой луны, облака одни.
        Лада высвободила, наконец, руку и быстро пошла к гостинице. Лейтенант припустил следом, скользя непослушными ногами.
Костя стоял на ступеньках клуба среди растекающейся толпы и сердито курил. Рвануть бы сейчас в общагу, потрепаться с Бобом и спать. Может быть всё, что вытворяла с ним в клубе Зинка просто её манера танцевать, а он себе нафантазировал, трусливо думал он, а всё, что болтают про неё – просто трёп…
Упругое плечо мягко прижалось сбоку и тут же отодвинулось.
       - Ждёшь? – безмятежно спросила она.
       - Да вот…
       - Хорошая сегодня ночь. Погулять бы… Но сам знаешь: в гарнизоне – сплошные глаза да уши, ну и языки, конечно.
        Костя кивнул.
       - Ты вот что. Если и в правду… Приходи ко мне через часик, когда все угомонятся. Я сейчас в комнате одна, Ладка пошла догуливать. До утра не вернётся. Дверь не запру. Придёшь?
- Приду,- выдавил Костя через сухое горло.
- А сейчас пойдём врозь, чтобы меньше болтали.
Она легко сбежала со ступенек, и, глядя ей вслед, Костя почувствовал перебивающий дыхание холодок в груди. Через короткое время он будет ласкать эту женщину!  Стало страшно и радостно. Горько и сладко одновременно.
Час – это так долго, даже если почистить зубы и принять душ, надеть чистые трусы и халат. Внутри всё зудело, страх и неуверенность противными мурашками бегали по телу. Где-то в глубине сознания мелькнула Надя – его беременная жена. Неискушённые в любовных делах, они «залетели» в первые недели брака, и ребёнка решили оставить, хотя это создавало массу проблем и, главное, не позволяло Наде до родов выехать с Костей к месту службы. Но теперь Надя была далеко и Костя даже не испытал стыда перед ней. Ведь он всё равно любит её, а Зинка – это так – случайный эпизод, не пропускать же случая, если подворачивается.
Он выпил полстакана коньяка, в несколько затяжек выкурил сигарету и снова почистил зубы, взбрызнул дезодорантом подмышки и, усмехнувшись – пах.
Ещё минут десять… А что если Церберша?! А если кто-то встретится на лестнице? Не ссы! – одёрнул он себя. Мало ли кто и где шляется в новогоднюю ночь по общаге. А Церберша… Посмотрим. Пора.
Общага звучала всплесками путающихся друг в друге шумов – наплывов недружного смеха, какофонии  музыкальных отрывков… Где-то хлопали двери, по коридору шатались знакомые и незнакомые офицеры. Костя почувствовал себя увереннее. Спустившись на первый этаж, он с облегчением увидел, что место Церберши пусто и быстро проскользнул краем вестибюля в женский коридор.
Цербершей прозвали одну из дежурных общежития Марию Стефановну, жену особиста, полностью усвоившую принципы деятельности службы супруга. Во время её дежурств не только служащие, но и офицеры со второго этажа старались не разговаривать громко и прятали от посторонних глаз бутылки, дорогие покупки, эротические журналы и прочие вещи, способные вызвать подозрение у сверхбдительной дежурной. Церберша могла, словно невзначай ввалиться в любую комнату и завести совершенно беспредметный разговор, одновременно выискивая крамолу и нарушения своими выпуклыми глазами. Капитан Сазонов получил взыскание за «сэкономленный» на стрельбах патрон. Служащая Опухтина была в двадцать четыре часа выслана на родину за обнаруженный Цербершей у неё под подушкой порножурнал. Лейтенанты Пирогов и Цховребашвили побывали «на ковре» в Политотделе поскольку неоднократно возвращались из пивной в нетрезвом состоянии, хотя и вели себя тихо и дисциплины не нарушали.
Нельзя сказать, чтобы в Политотделе поощрялись постоянные кляузы Церберши. Её супругу неоднократно намекалось на её чрезмерную бдительность и активность, а саму Марию Стефановну там принимали с нескрываемой неприязнью, однако супруги не считали вмешательство в чужую жизнь с целью выявление пороков нарушением морального кодекса строителей коммунизма.
У дерматиновой двери с пластиковым номером «12» Костя оробел и с трудом поднял отяжелевший кулачёк, но дверь вдруг открылась сама и сильные руки втащили его в темноту. Он ткнулся в мягкое, тёплое, едва покрытое тонкой тканью, и оно прижалось, притянуло, примагнитило…
- Говорила же – не надо стучать, будет открыто, -  горячо, прямо ему в лицо выдохнула Зинка, прижимаясь и, одновременно, запирая дверь за его спиной.  Больше она его не отпускала… Костя почувствовал её ищущие губы…, толчки острого язычка, как призыв, как вызов. Они как будто включали какие-то его внутренние механизмы, которые начинали действовать сами собой, родившиеся за много тысячелетий до него… Костя с неожиданным облегчением почувствовал, что его берут, не требуя никакой инициативы и даже подчинения; словно всё  э т о  происходило хоть и с его участием, но остановить это он уже всё равно не мог … Как-то сама собой незаметно среди скользящих, ласкающих движений упала одежда, прикоснулись, отпрянули и снова сомкнулись тела, ища удобного положения и не находя его, вмялись друг в друга, обжигая и вздрагивая, а потом она повела, втянула, всосала в себя… и был поток лихорадочных инстинктивных толчков…, и слепящий взрыв в паху…, и парение в пустоте и блаженное возвращение.
Зинка немного полежала, поглаживая его по бедру, потом села и щёлкнула зажигалкой.
- Хочешь сигарету?
- М-м-у-угу…
Она зажгла свечу на тумбочке, прикурила две сигареты и снова легла на спину, закинув руки за голову. От этого движения выпячивались и казались полнее груди, да и волосы можно было приподнять и сделать пышнее, спрятав в них половину лица.
Затягиваясь, Костя исподтишка разглядывал свою любовницу, и она всё больше ему нравилась.
- Какая ты красивая, - сказал он и отчего-то застеснялся.
Зинка слегка расслабилась и, томно прогнувшись, повернулась к нему, прижимаясь, чтобы он хорошенько прочувствовал то, чем только что любовался. Это прикосновение, вместе с умелым поглаживанием его ноги нежным бедром снова прошло по телу щекотливыми приятными мурашками. Костя сунул окурок в пепельницу и полез целоваться…
Хоть и знал Костя, что сегодня Церберша не дежурит, а в коридор выходил осторожно, на цыпочках, мало ли... Общежитие притихло, но, как догорающий костёр, порой оживало вспышками запоздалого смеха, угасающими ритмами радиомелодий, коротким топотом дотанцовующих ног. На середине лестницы Костя расслабился. Мало ли куда он ходил. Да и спрашивать, в общем-то, было некому. За столиком дежурной в фойе по-прежнему было пусто. У себя в комнате Костя подошёл к окну, сонно позевал, глядя на сереющее перед рассветом небо, и с удовольствием забрался в постель под тёплое пушистое одеяло. Уткнувшись щекой в подушку, он, как всегда перед сном, подумал о жене. Хорошо всё-таки, что она осталась рожать дома. Здесь конечно тоже медицина на уровне, но дома и тёща и все родные, да и вообще… Должен родиться мальчик. Всё ведь на это указывает – и живот огурцом, и толкается сильно. Хорошо, если мальчик…, сын… А Зинка – классная тёлка. Вот повезло… Надо только поосторожней…

В начале февраля пришла долгожданная телеграмма. Тёща сообщала, что родился мальчик, три с половиной кило. Назвали, как договаривались, Колей. Это почему-то особенно умилило Костю. Он был счастлив, и в тот же вечер устроил вечеринку, где с гордым выражением лица принимал поздравления, всё больше ощущая, что поднялся на новую качественную ступень своего существования.
Зинке новость ещё за обедом разболтал Боб, и Костя с непонятным облегчением увидел, как подобрело в улыбке лицо его любовницы, словно и она имела какое-то отношение к этому ребёнку. Когда после вечеринки Костя на непослушных ногах пробрался в комнату к Зинке, ему показалось, что в эту ночь она ласкает его особенно буйно и безжалостно.
А потом всё полетело в тартарары. 
Костя осторожно отворил дверь и выглянув в коридор, напоролся на торжествующий взгляд Церберши. Она стояла в засаде, прижавшись к стене чуть правее двери. Несмотря на пронизывающий ужас, сразу ослабивший и опустошивший его, Костя подсознательно отметил, что глаза её припухли и покраснели после бессонной ночи. Но, несмотря на это, в них сияло торжество удовлетворённого азарта, откровенно злобное счастье охотника перед добивающим выстрелом.
- Так, та-а-а-к, - с фальшивой горечью разочарования протянула Церберша. – Лейтенант Крикунов. Член партии! Семьянин!! Да как же тебе не стыдно?!! – голос её постепенно приобретал восторженно-скандальные ноты.
Костя отступил в комнату и попытался захлопнуть дверь, но Церберша с неожиданной для её оплывшего тела ловкостью бросилась за ним и встала в дверном проёме боком, наполовину оставаясь в коридоре.
- Нет, вы посмотрите на этого офицера! – взвинчивая себя, обратилась она к отсутствующей аудитории. – Ни стыда, ни совести! Развели тут амораловку!! Да как ты мог?!! Советский офицер…
Костя робко давил на дверь и почти неслышно повторял:
- Тише, пожалуйста… Не надо кричать… Пожалуйста.
Несколько дверей приоткрылись и полусонные девушки повысовывали головы…
- Полюбуйтесь! – вдохновлённая появлением зрителей Цехмейстерша искренне наслаждалась. – Лейтенант Крикунов и Зинка! Шерочка и машерочка! Да что же это делается! Что – тише?! Чего – тише?! Стыдно стало?! Раньше надо было стыдиться! Учат вас, воспитывают…
Зинка, до этого тихо стоявшая рядом, держась за Костин рукав, шагнула вперёд и мягко, но решительно вытеснила Цербершу в коридор.
- Пошла вон!
- Ах, ты толкаться?! – взвизгнула та и бросилась вперёд, по-птичьи растопырив пальца с явным намерением вцепиться Зинке в лицо. Но Зинка успела захлопнуть дверь чуть раньше, не дав ей довести дело до явно запланированной потасовки. Драка была коронным номером Церберши, кульминацией её триумфа. Неделю назад, обнаружив под подушкой служащей Опухтиной порножурнал, она этим самым журналом тут же хлестнула девушку по лицу, а когда та справедливо попыталась дать сдачи, Цехмейстерша вдруг рухнула на пол и подняла такой ор, что сбежалось половина общаги. После этого военной прокуратуре пришлось полгода отписываться от её заявлений о покушении на убийство.
Зинка вздохнула и отошла вглубь комнаты. Щелкнула зажигалка. Костя вдруг почувствовал, как ослабли его колени, повернулся и сел на кровать.
- Не волнуйся, - Зинка старалась говорить спокойно. – Всё образуется…
Не бойся, ну её к чёрту! Поорёт и перестанет, говорила Зина, не бери в голову, подумаешь, кто её боится, говорила она, эта стерва всегда на горло берёт, а я с ней поговорю, и всё будет хорошо. Это она меня утешает, понимал Костя. Её слова, не задерживаясь, скользили мимо его ужаса, который с каждой минутой, казалось, всё больше окутывал его. Зинка тряхнула его за плечо. Он жалко улыбнулся ей и кивнул, безропотно соглашаясь со всем, что она говорила и что говорила Цехмейстерша, и что будут говорить и делать ему в Политотделе. Он кивал головой и по дороге в свою комнату и продолжал ею кивать, надевая форму. Костя сознавал только одно – он погиб. Страх звенел в голове и закладывал уши. Идя к части, он казался себе жалким волчонком, бредущим на свою погибель между красных флажков, путём, не оставляющим надежды. Там, в конце пути ждали его взрослые люди, охотники, убийцы, которые ничего не прощают, потому что не могут позволить себе быть снисходительными. 

- Да как ты мог?! – орал замполит, и если бы Костя мог улыбаться, он непременно усмехнулся бы нелепости этого вопроса. Глуповатые, банальные фразы сыпались одна за другой. Костя слышал их много раз. Он знал, что сами по себе они ничего не значат, а только являются частью отработанного ритуала казни.
- Партия доверила тебе службу за рубежом… Полгода, как из училища, и уже аморалка! Чему тебя там учили? Баб ****ь?! И где? В общежитии! Чуть ли не на глазах у всех!
Сам замполит в своё время поимел Зинку незаметно для других, в своём кабинете, пригрозив ей высылкой за провоз для перепродажи нескольких транзисторов.
- И с кем?! – продолжал распаляться он. – На ней же пробы негде ставить. С ней же весь гарнизон переспал. Да тебя за это в двадцать четыре часа – на хер!
Весь гарнизон переспал, а меня в двадцать четыре часа, жалобно подумал Костя.
- У тебя жена молодая, ребёнок только что родился! – добивал замполит. – Как ты им в глаза посмотришь?! Что ты вообще себе думал?
Из кабинета Костя вышел в прострации и едва ткнулся в противоположную стену коридора. Она была грубо выкрашена масляной краской серо-зелёного цвета. Краска была влажной и холодной. Костя пошёл вдоль стены и оказался в квадратном холле между знаменем части и стеклянной будкой дежурного. Политотдела не будет, вдруг понял он. Политотдел дивизии – Олимп, а для него – Голгофа, лобное место … Нет, в Политотдел он не пойдёт. Всё равно… Зачем лишнее… На коротенькую вечность ему представилось, насколько неправильно устроено всё в этой жизни, кое-как слепленной замполитами, церберами, партийными руководителями, самой этой партией, которая вроде бы есть и «ум и совесть» и чем-то ещё – жутким и насмешливым, стоящим за спиной этой партии, чем-то ненормальным по самой своей сущности, но диктующим через неведомые людям каналы свою злую волю, которая в результате и проявляется в том, что происходит сейчас с ним, Костей Кричихиным.

 Дежурный по части лейтенант Каримов сидел на стуле, потягиваясь и отчаянно зевая после бессонной ночи. Вместе они учились в танковом… и скоро он пойдёт спать в общагу… Интересно, он уже знает?
- Привет, Марат. Как дежурилось?
- Да ну его к чёрту! Там туалет забился. Я сантехников вызвал, но, говорят, они куда-то выехали. Трубы что ли где-то прорвало. К вечеру только вернутся. Так что - будешь дежурить - проследи…
Костя в этот день должен был заступать дежурным по части. Не прослежу, подумал он. Заботы дежурного показались ему вдруг такими простыми, добрыми и даже милыми по сравнению с тем горем, которое раздавило его, и такими далёкими. Он держал руку в кармане и катал между пальцами сэкономленные на последних стрельбах патроны. Два маленьких золотистых цилиндрика, пилюли от любой болезни
- Знаешь, Марат, ты, наверное, дай мне пистолет. Почищу сейчас, а то у меня до заступления дел много.
- Подведёшь ты меня под трибунал, - лениво сказал Каримов, поднимаясь со стула.

  *   *   *
Их нашли, когда начал стаивать снег. В небольшом лесу на пригорке в километре от части. Весной и летом здесь обычно устраивались пикники, но к осени натоптанные тропинки раскисали, да и делать в опавшем, голом леске было нечего.
Кричихин и Зина лежали рядом головами в разные стороны, откинувшись навзничь, словно их отбросила друг от друга невидимая сила. Снег ещё покрывал серыми пятнами шинель Кричихина и бежевое пальто Зины. Крысы успели изуродовать их лица, обращённые вверх, и талая вода во впадинах изъеденных черепов придавала останкам их лиц особую мистическую жуть. Голова Зины справа была прикрыта платком, и в нём напротив виска чернело маленькое обгорелое отверстие. Правая сторона лица Кричихина была изъедена крысами, но в оголённой височной кости была видна аккуратная дырочка от пули.
Над поляной стояла какая-то особенная, жутковатая тишина, и следователю вдруг подумалось, что выражение «витала смерть» очень подходит к случаю. Он не первый раз видел трупы, и всякий раз ему казалось, что от них в небо и землю или просто – в стороны открываются холодные пространства, недоступные для живых, но внятные тому, кто способен и готов понять
Следователь прислушался, но тут мистику момента нарушил радостный крик прокурора, Тот первым заметил пистолет. Именно утрата оружия статистически была самым тяжёлым последствием любого преступления, а самоубийцы, ну что ж – они всегда были и будут. Пистолет лежал между телами на мокрой прошлогодней траве, и понять из чьей руки он выпал, на первый взгляд было трудно.
В карманах трупов были обнаружены отсыревшие, но вполне читабельные записки.
«Всё получается как-то глупо, - писал Кричихин. – Всё пропало в самом начале – и карьера, и партия, и семья… Не могу так. В моей смерти прошу никого не винить»
А Зинка написала просто: «Я ево полюбила и большева в моей жизне не было и не будит» и тоже просила никого не винить в её смерти.
Следователь сидел на корточках, отмечая протокольные детали. Ощущение запредельности было разрушено, и он не слышал, как зло смеётся кто-то невидимый, таща за шиворот навсегда перепуганную душу Кричихина, и не видел, как со злобным сожалением следит он, как тает вне его власти душа молодой женщины.

                *     *     *

Николай Константинович прочитал рассказ и подумал, что напрасно бывший следователь ударился в литературу, если ему не хватает воображения сочинить что-нибудь более динамичное и правдоподобное. Оснований для самоубийства молодого лейтенанта в самом начале удачной карьеры за границей он решительно не усматривал.
При чём тут партия и политотдел, если речь идет о личной жизни?! У всех есть любовницы и всякие лидеры, в том числе и партийные часто бросают жён. Это их личное дело. Это жизнь, как она есть. Какое дело командирам с кем спит успешный по службе офицер?! Ну, с женой могли бы быть неприятности. Но и тут всё можно объяснить, понять и простить, не доводя до развода. Тем более, что попасть служить за границу в те времена было очень престижно и означало солидное повышение материального положения. Мать рассказывала.
А что касается этой официантки, так это вообще слюни и сопли. Она не могла не понимать бесперспективности связи с молодым женатым лейтенантом. Так какая же тут может быть любовь?
На сходство имён и фамилий Николай Константинович внимания не обратил. Он  пожал плечами и бросил журнал в корзину для бумаг.