Коломенский историзм

«КОЛОМЕНСКИЙ ИСТОРИЗМ» У ЛАЖЕЧНИКОВА, ГИЛЯРОВА И ПИЛЬНЯКА

Термин «коломенский историзм» взят у меня в кавычки; и неспроста. В самом сопоставлении торжественного слова «историзм» с провинциальным подмосковным городком уже содержится нечто ироническое. И как это удачно ложится на традицию характерного российского самоосуждения! Впрочем, мы уже говорили об этом на прошлой Гиляровской конференции.
А сегодня хотелось бы сказать несколько слов о «коломенском историзме» как тенденции. Ибо взгляд на историю города, и притом взгляд иронический – характерная особенность коломенской литературной традиции. Причём началась эта традиция ещё в долажечниковские времена, и не кончилась вместе с Пильняком, а благополучно здравствует и по сей день.
Я прошу разрешения на минутку глянуть в век XVIII. Вот что пишет в своих «Сатирических ведомостях» Новиков, аж в 1769 г.
«Из Коломны.
Забылчесть, дворянин, находясь в некотором приказе судьёю, трудами своими и любовию к ближним нажил довольное имение... он подчинённым своим ничего не приказывает, не сказав: «Во святой час» и не прочитав молитву Пресвятой Троице, водки никогда не пьёт, хотя б то было и в гостях, дела подписывает перекрестясь, говоря: «Честной де Крест на враги победа», несмотря, что те враги бывают иногда законы, истина, правосудие, честь и добродетель».
(Новиков Н. Избранное. М., 1983, С.132).
А вот уже Карамзин, 1801 год.
«Вообще имя Коломны встречается в истории по двум причинам: или татары жгут её, или в ней собирается русское войско идти против татар». Чеканная формулировка! И далее:
«Что же касается до имени города, то его для забавы можно произвести от славной италиянской фамилии Colonna. Известно, что папа  Вонифатий VIII гнал всех знаменитых людей сей фамилии и что многие из них искали убежища не только в иных землях, но и в других частях света. Некоторые могли уйти в Россию, выпросить у наших великих князей землю, построить город и назвать его своим именем! Писатели, которые утверждают, что Рюрик происходит от кесаря Августа и что осада Трои принадлежит к славянской истории, без сомнения, не найдут лучших доказательств!».
(Карамзин Н. Путешествие вокруг Москвы. // Коломенский альманах-11, М., 2007, С. 241).
А вот и Лажечников.
«Случались однако ж в городе важные происшествия, возмущавшие спокойствие целого населения. То появлялся оборотень, который по ночам бегал в виде огромной свиньи, ранил и обдирал клыками прохожих; то судья в нетрезвом виде въезжал верхом на лошади и без приключений съезжал по лесам строившегося двухэтажного дома; то зарезывался казначей, обворовавший казначейство. Полицейские личности в городе были то смирные, то сердитые; большею частию их отличали не по уму и честности, а по степени огня в крови...».
(Лажечников И. Беленькие, чёрненькие и серенькие. //Коломенский альманах-6. М., 2002, С. 273-274).
Такое ощущение, что новиковский судья Забылчесть неожиданно запил и поскакал на белом коне штурмовать строительные леса. Кстати, Лажечников мог читать, и наверняка читал Новикова. Великий просветитель не раз бывал в Коломне, они были знакомы с Лажечниковым-старшим, у Новикова были свои книжные агенты в городе. Кстати говоря, Коломна славилась не только «пузатыми купцами», но и книжными собраниями, и Коломенской семинарией (это древнейший ВУЗ Подмосковья, возрастом более 280 лет), и кругом свободно мыслящих людей и литераторов. Впрочем, всё это не помешало Лажечникову, ради иронического самоуничижения, нарисовать свою родину в виде «тёмного царства».
Не будем останавливаться на гротескных коломенских образах в комедиях Островского. Перейдём сразу к Н.П.Гилярову-Платонову, который достойно принял эстафету от Лажечникова.
Лёгкая ирония чувствуется уже с первых строк его мемуаров.
«Уездный город, бывший епархиальный, следовательно старинный, а потому, согласно этим двум качествам, со множеством церквей (до двух десятков счётом); река средняя, впадающая за три версты в большую. Но впрочем зачем же говорить обиняками? Это – Коломна. Крепость полуразвалившаяся, но с уцелевшей частью стен; уцелело также несколько башен и одни ворота с иконописью на них и с вечною лампадой. Как подобает старине, город потонул в легендах. В одной из башен содержалась Мария Мнишек – это исторический факт. В той же башне кроются несметные богатства – это легенда. В одной из церквей венчался Димитрий Донской и осталось его кресло. Это тоже история (сохранилось ли кресло доныне, не имею сведений)».
А дальше идёт несусветная история о Мотасовой башне и коломенском чёрте Мотасе, который философски говорит сатане из соседнего Бобренева: «Э, голубчик, я тут уже четыреста лет от нечего делать мотаю ногами; здесь нас с тобой поучат грешить...».
Чуть ниже Гиляров замечает: «Самоосуждение свойственно не одной Коломне, а вообще русским городам, особенно древним... Замечательна эта черта... Передавали мне, что преподобный Сергий проходил некогда через город и его прогнали «колом», он тогда перешёл в Голутвин... Несомненно, что Сергий преподобный проходил через Коломну, и там, где теперь Голутвин, благословил Димитрия Донского; посох Сергия остался в Голутвине. Но Коломна по меньшей мере двумя, а то и всеми тремястами лет старше Донского; тем не менее коломенцы воспользовались историческим событием, чтобы сочинить самоуничижительную легенду».
Гиляров-Платонов Н. Родной город (глава из воспоминаний). //Коломенский альманах-8. М., 2004, С. 375).
Как тут не вспомнить пильняковские «Машины и волки»!
«Коломна лежит на трёх реках... Город доминами белыми подпёр к Москве-реке, жил крупичато в Запрудах, в Кремле, в Гончарах, щеголял перед Рязанью. Очень все интересовались узнать – откуда пошло слово Коломна? – объясняли, что от прилагательного колымный – обильный, широкий, сытный; от римских патрициев Колоннов, ушедших в Скифию и поселившихся здесь (это толкование отразилось и в гербе коломенском, где на синем поле три звезды и колонна); от существительного каменоломня (недаром сами коломенцы рязанским наречием называют Коломну – Коломня); но толковали и так, будто Сергий Радонежский проходя по Коломне строить Голутвин монастырь, попросил попить, а ему ответили колом по шее, и он объяснял потом:
 – Я водицы попросил, а они колом мя –  –
Голутвин монастырь, на стрелке, где сливаются Ока и Москва, был заложен, правда, Сергием Радонежским, и там хранится его посошок, – и Коломна жила за пятью монастырями, в двадцати семи церквах, колымная, как коломенская пастила – сладкая».
(Пильняк Б. Машины и волки. Собр соч., Т. 1. М., 1994, С. 183-184).
Сразу видно, что человек читал Линдемана и ещё более внимательно – Гилярова. К слову сказать, традиция списывать целыми абзацами, не указывая источников, жива в Коломне и до сих пор.
Заметим, что и новиковско-лажечниковская интонация не чужда Пильняку.
«События в городе бывали редки, и если случались комеражи вроде следующего:
Мишка Цвелёв – слесарев – с акцизниковым сыном Ипполиткой привязали мышь за хвост и играли с нею возле дома, а по улице проходил зарецкий сумасшедший Ермил-кривой и – давай в окна камнями садить. Цвелёв – слесарь – на него с топором. Он топор отнял. Прибежали пожарные, – он на пожарных с топором; пожарные – тёку. Один околоточный Бабочкин справился: Мишку потом три дня драли, – 
 – если случались такие комеражи, то весь город полгода об этом говорил. Раз в два года убегали из тюрьмы арестанты, тогда ловили их всем городом».
(Пильняк Б. Голый год. Там же, С. 9-10).

Если не знать, откуда взяты отрывки, то временами может возникнуть ощущение, что их писал один человек. А между тем это очень разные люди по происхождению. Лажечников – дворянин из купцов, Гиляров – попович, Пильняк – разночинец. Различны эпохи, в которые они жили, а взгляд на город – сходен. Любопытно, что эта традиция прослеживается и позднее. Достаточно прочитать первые главы «Истории парикмахерской куклы» А.Чаянова, начало «Авы» И.Соколова-Микитова. Эти же мотивы встречаются и у наших современников: В.Королёва, С.Малицкого; я уж не говорю о Р.Славацком.
Откуда это странное сходство? От знакомства с трудами предшественников? От иронически-пренебрежительного отношения к «провинции»? Думается, что причина лежит глубже. Кстати говоря, нелишне заметить, что и Лажечников, и Гиляров, и Пильняк отлично понимали величие коломенской древности. У каждого из них найдутся строки, в которых Коломна предстаёт эпически-прекрасной, величавой, таинственной крепостью.
Особенно показателен в этом отношении Пильняк. Зловещий образ «мёртвого города» в «Голом годе», устрашающая поэзия «Волги...», где Коломна предстаёт в предсмертном, почти библейском, величии, говорят об очень серьёзном отношении к предмету повествования.
Тогда откуда же эта ирония? Мне кажется, что внешний облик города вызывает улыбку сам по себе. Коломна, да будет позволено сказать, это не просто типичный, а, пожалуй, типичнейший подмосковный город. При первом же взгляде на него возникает эффект «узнавания», как будто ты уже встречал что-то подобное: то ли по телевизору видел, то ли в книге вычитал. Поглядел в одну сторону: ба! Да это же Московский Кремль. Глянул в другую – да это же Замоскворечье Островского; никакой декорации строить не надо! Всё – древнее, историзм так и прёт, но какой-то забавный, провинциальный, «коломенский историзм». Невольно чувствуешь себя «столичной штучкой», которая снисходительно улыбается наивности «аборигенов».
А на самом деле...
На самом деле жуткое чувство охватывает при мысли о бездне протекших лет, о потоках крови, пролитой на этих полях, об этой земле, пронизанной следами пожарищ и человеческими останками. И кажется подчас, что ты видишь не город, а древнего дремлющего дракона, который вот-вот приоткроет глаза...
И от этого становится как-то не по себе. Давайте не будем тревожить Прошлое. Давайте прикроем его забавной личиной. В самом деле – невозможно жить без ощущения родства и уюта. Покров иронии дарит весёлое спокойствие и человеческое тепло. А то, что скрывается за покровом «коломенского историзма» – не так уж важно.