Северный дневник

     С  Е  В  Е  Р  Н  Ы  Й      Д  Н  Е  В  Н  И  К

     (Сашке Акопову...)




     МАСЛЕНИЦА

     В Вершинино на Масленицу есть замечательная традиция - мазать друг друга сажей от сгоревшего чучела Масленицы…, мазнули вскользь и меня, и хотели потом еще, но я вдруг сказал, что я из «центральной газеты» (в руках у меня был фотоаппарат)!

     Из деревни Бухалово я возвращался белым днем в густую и беспросветную метель, и метель была настоящая, точь-в-точь как в книжках настоящих писателей-классиков. Возвращался по вешкам…, в прямом смысле. Деревня давно уже осталась позади и исчезла в белой кутерьме, и кроме этой кутерьмы и проступающих из нее навстречу мне и растворяющихся за моей спиной вешек ничего уже не было видно. Я шел, балдел от всего этого и еще не знал, что "потерялся", что меня хватились и ищут, и, что мой друг с двумя тулупами, сбившись с вешек, от чего тоже испытывал свое, другово счастье, мчится где-то рядом в корыте, прицепленном к дядь-Витиному снегоходу (местное средство передвижения)...! Я просто спешил вернуться в Вершинино и пофотографировать местную Масленицу. И я успел. А друг мой из-за меня все пропустил и на столб (за подарком для меня) не залез, до чего он большой охотник (до столба то есть), зато он тоже побывал в деревне Бухалово, в которой его и дядь Витю напоили чаем и сказали, что ага…, что приходил тут один с вашей стороны на лыжах…, на что дядь Витя, раздобрев, сказал… Впрочем, что сказал дядь Витя, я пока придержу.

…………………………………………………………………………………………………………….


     НЕМЯТА

     Два или три деревянных догнивающих дома и деревянная церковка, вот все, что осталось от деревни Немята. Если верить дядь Вите, раньше в Немяте  было около десяти дворов (семнадцать - поправляет Гугл). То есть от Немяты осталось одно красивое ее название. Рано или поздно то же самое произойдет почти со всеми деревнями, с давних времен рассыпавшимися, как дробью из патрона, по берегам Кенозера, останутся лишь пустые черные дома, деревянные церкви и часовенки, которые ради туристического глаза будет содержать Парк, да редкие, на новый лад, дачи, и, скорее всего, возникнут, для тех же туристов (для нас то есть), компактные туристические комплексы, именуемые в народе «рашей-деревяшей».
     Исход начался давно...
     Запомнилась одна дорога на севере Вологодчины, на которую с «главной» повернул нас навигатор, - все ее дорожные знаки утратили красную окантовку (выцвела до белизны) и потому те из них, которые обозначали перекрестки, читались буквально как черные кресты. Проезжали очередной «крест», а справа или слева от него оставались большие деревянные дома какой-нибудь вологодской деревни, застывшей на взгорке или по берегу заснеженной речки, по виду вымершей, или почти вымершей……

     В скобы дверей немятинской церкви была вставлена палочка-щепа. Вынули, открыли дверь, вошли. Пустота квадратного пространства. Ниши-пустоты от икон, потолок - просто дощатый потолок («небеса» из некоторых северных церквей мы видели два года назад в Каргопольском музее), на полу редкий птичий помет да вытянувшийся лисьим хвостом от двери небольшой снежный намет. По узкой лесенке поднялись на колоколенку. На всю ширь и во всю даль снега. Левее от Вершинино, вдали по пригорку, деревня Карпово, в которой в предыдущие разы мы уже побывали и в которую я снова пойду

………………………………………………………………………………………………………………….


     КАРПОВА  ГОРА

     В Карпово я уже побывал дважды, один раз осенью и один раз в самом начале зимы, когда лед на озере еще не встал, но в берег уже напирала густая шуга. Теперь же шел на лыжах из Немяты напрямую, через озеро. Со мною шел еще и Серега, «молодой», как окрестили мы его с первого дня (ему всего 30), остальные трое из Немяты пошли обратно в Вершинино. Молодой на Севере впервые было бы интересно заглянуть в его душу и посмотреть оттуда на все первыми глазами. Накатанной снегоходами и обставленной вешками дороги от Немяты до Карпово не было, потому шли по целине. Под первым слоем, сантиметров в 15 и не державшим лыжи, пряталась мало-прочная корка от давнишней оттепели, на которую лыжи то опирались, то проваливались еще глубже. Перед самым Карпово предложил молодому подниматься на гору разными путями и потом уже там встретиться у часовни. И молодой энергично пошел правее, а я взял левее.
     Говорят, что Карпова гора, по которой расставилась всего-то несколькими домами деревня, одна из самых высоких на Кенозере. Какой тут Карп однажды поселился и чем прославился, кто его знает?! На склоне местами оказалось очень много снега, лыжи проваливались глубоко а палочки еще глубже, один раз почти по рукоятки. Наверное, склон Карповой горы расположен так, что зимой здесь сплошное заветрие, снег, сдуваемый с верхней части горы здесь как бы оседает. Не добравшись еще до верха, обернулся и посмотрел на общую бело-гладь озера. Почти сразу увидел далеко-далеко три точки, похожие на крестики, или три звездочки из пояса Ориона, - пацаны шли к Вершинино. В секунду мне захотелось прокричать им отсюда самые душевные и самые сокровенные слова, те, которые обычно мужики, разгорячившись душами и слипшись лбами, говорят друг другу, и я бы это сделал, если б было возможно отсюда докричаться.

     На снегу у часовни я увидел, как сказал бы поэт, лыжную борзопись молодого. Он опередил меня и уже успел порядком там наследить. Наследил мускулисто, как биатлонист, и, не дождавшись, укатил куда-то вниз, к мнимому своему финишу. Молодой, он и есть молодой! Намедни, узнав от Сашки Акопова, что молодой любит овсянку с мелко нарезанным в нее бананом, втихаря с Сашкой же купили и то и другое, с утра все это сварганили, разбудили молодого, придвинули к его лицу табуретку, на которую тут же поместили миску с «банановой овсянкой» и всучили в его сонную руку ложку…! Не знаю, запомнит ли молодой эту овсянку, но мы с Сашкой ее точно ему не забудем!

     В Карпово домов всего от силы десять. Жилых зимою два. Среди всех выделяется новехонький деревянный дом, который еще 15-20 лет назад назвали бы домом нового русского, сейчас же он воспринимается, как обыкновенный, ново-деревянный, современный дом. Кроме двух жилых все дома (не считая нового) заколочены. Большинство наглухо, то есть видно, что и летом они не оживают.

     Т и ш и н а …
     стожки на прежних местах…
     с крыш наметы-козырьки…
     добрая местная собака бежит…
     добрая местная собака подбежала…
     ткнулась носом в мою руку, стала ее лизать…
     руке приятно-липко-тепло…
     смотрю в даль - молодой уходит по озеру в сторону Вершинино…
     вскидываю фотоаппарат - батарея мигает разрядкой…
     ниже из жилого дома выходит человек, направляется к банькам…
     отталкиваюсь палочками, качу туда же…

     Притормозил возле первой баньки, в которую вошел человек, покликал его. Человек не отозвался. Отстегнулся от лыж, похлопал ладонью по косяку, пригнулся-вошел. Человек - совсем еще парень, примерно, как и наш молодой, только блеклый (овсянку, наверное, не ест (дурацкая шутка)). Поприветствовал и объяснил свою проблему. «Лажетка нужна, жалядить?» - переспросил парень. Я не понял, какую букву он не выговаривал, то ли «л», то ли еще какую, но дефект был очевидный и странный. Оставил ему батарею с подзарядкой и вышел. Вышел и стою. Добрая собака снова подошла ко мне. Захотелось снова войти в баню и поговорить с парнем. Вот, почему мне, пришедшему в эту деревню на лыжах, непременно хочется влезть в душу местного человека?! Ведь я терпеть не могу быть туристом, чувствующим напыщенное превосходство над этим самым местным человеком. Но и как быть для него своим, если я пришел не на охотничьих, а на беговых пластиковых лыжах и сам весь пестрый, как из телевизора!?
     Анатолий (так его звали) сказал, что живут они с братом, отец не так давно умер. Значит, два года назад осенью именно его отца пьяная рука махала нам из окошка их дома, приглашала войти. На мой дурацкий вопрос (ведь и так все было понятно - рядом видел новую баню) о лодочных в бане моторах и мотоцикле, который он чинил, Анатолий ответил, что это баня старая, новая рядом (с отцом еще поставили), а в этой печку переделали и теперь так используется. Естественно, не мог же я-турист не спросить и о рыбе. «Е-е-есть...» - как-то безразлично казал Анатолий. Что она есть, я и сам знал, местный участковый Сергей принес нам две свежие щуки, как только мы приехали, в подарок на мой день рожденья. «Та-ак…, кур немного, да лошадку держим...» - это уже на вопрос о хозяйстве. О новом современном доме сказал, что человек из этих мест поставил, летом приезжает. На вопрос женат или нет, сказал, что пока еще нет.
     Пока… еще нет…
     Я задавал еще какие-то никчемные вопросы, моя подзарядка торчала из розетки, Анатолий отвечал и ковырялся в моторе мотоцикла, под самым потолком душераздирающе горела одинокая тусклая лампочка.
     Это я-турист с чего-то вдруг решил, что душераздирающе.

     Из Карпово уходил берегом, по санному следу лошадки. Шел и себя-неврастеника представлял бросившим все и зажившим вот так же и в таком же старом дому, с лошадкой в хлеву, и все интернет-друзья мои несказанно умиляются - вот он настоящий человек…, человек с лошадкой! Да,да, непременно с лошадкой… 
Настоящая лошадка осталась там, в Карпово, и летом для нее снова будут косить сено два брата………………..

……………………………………………………………………………………………………………………………..


     САШКА  АКОПОВ  МОЙ  ДРУГ

     Позавчера оставили позади 1200 км. и в три часа ночи, или в три утра, добрались до нашего прошлогоднего жилища. До сих пор не знаю, в каких случаях три часа ночи считать ночью, а в каких уже утром?! Видимо, все зависит от направления вектора, если к тройке, то три ночи, если же от нее, то три утра! Жене, правда, бывшей однажды сказал «вернулся в 5 ночи»…

     Никогда я не был горьким пьяницей (хм, хорошее начало для какой-нибудь повести), но просыпаться с шумами под коркой на Севере как-то не совсем, не очень как-то, совестно, что ли! Но и толку никакого пенять на зеркало, коли вместе с собой привез сюда и свой день рожденья! Так совпало. Теперь да…, шумы.

     Проснулся.
 
     Проснулся не в том смысле, что глаза открыл, а, что понял, что лежу на койке далеко на Севере, то есть внутри себя проснулся, внутри головы совей. Я даже там, внутри головы своей, досмотрел северный андеграунд, - там Анна Каренина и Настасья Филипповна (две мои подружки, женщины еще те, известные, которые всегда тут как тут, чуть я выпью…) исполняли что-то вроде дуэта на ударных инструментах…, первая стучала деревянной балалайкой в железный подвешенный рельс, вторая долбила обухом топора в медный чайник!!! И лишь, когда топор в руке Настасьи Филипповны нерешительно замер а в другой руке сиротливо задрожала гнутая от чайника, с вырванными клепками, ручка (расплющенный чайник громыхнул куда-то под мою кровать), а в руках Анны Карениной вдруг распахнулась и полыхнула красными мехами голубая гармошка Леши Тряпицына, - горстка раздолбанной балалайки со вспученными струнами валялась у ее ног… (в ее ногах лишь горстка балалайки…), которая (гармошка) вчера вечером распахивалась и спахивалась мехами именно в руках Леши, я, как дубовый граф, собрал всю свою волю в разум и решил прекратить эту повесть, открыл глаза и мышкин-князем посмотрел налево... Глаза уперлись в бумажные дешевые обои... - стена! С трудом повернул голову и мышкин-князем посмотрел уже направо… «Направе», на соседней койке, Вовка. Лицо его без очков..., напишу «глупое», нет, «смешное», и напишу еще, что улыбается… В общем, Вовкино без очков смешное лицо глупо улыбается. В голове его - ой-ля-ля, напишу, ... чтоб такое написать?!, ... а, пусть в голове его здоровенная дубовая бочка, в ледяной воде которой сидит (кого б туда посадить?!, не моих же Настасью с Аннушкой!), ... в которой сидит э-э-э-э…, пусть в ней сидит Надежда Бабкина, голая…, и пусть даже песни свои орет!
     Морщусь от громкости Бабкиной и думаю, какие же мы с Вовкой разные…, - у меня, значит, две женщины литературно известные, литературой закованные, а у него одна, тоже известная, вряд ли надолго, зато на все 100 раскованная! Нормальная то есть. Вот он и лыбится, везунчик. И ведь реально лыбится, значит угадал я с Бабкиной! Эх, Вовка-Вовка, как тебе повезло - твоей невесте! Однако надо его вставать, нечего северное счастье в одиночку мотать! Тем более что хозяин текста я - куда хочу, туда и ворочу. Вот напишу сейчас его тоже голого, голого на койке, окоченевшего и зубами клацающего (одеяло пусть сползло)… Ладно, лучше напишу Вовку - за водой к проруби…, и живописней и тропинку топтать надо (мело всю ночь)! Пишу: «Вовка вскочил, ногами босыми половицы общупывает, валенки ищет, не нашел…, в лыжные ботинки влез (мои), куртку накинул, ведро взял…».  Не-е-е, ведро полное, сам же с вечера принес…, тогда просто сушняком его подниму…  Дубль-2:  «Вовка вскочил, щуп-щуп босыми валенки - не нащупал, блыц-блыц - к ведру подбосил, ковш взял…, ыгл…ыгл… ыгл… - глотает, кап-кап-кап… - капельки на студеный пол…», напишу - «поскребся», то есть «почесался», нет - «обернулся…», «Мих, воду будешь?!»…, «ыгл… ыгл… ыгл…» - это уже я (николаич-мышкин-князь). Спасибо, Вовка! В благодарность отпускаю тебя, - не мотыляйся и не колыхай воздух в моем тексте, не напускай в него с улицы холод, а иди лучше к своей бочке и сон досыпай! Вовкино лицо улыба-а-ется……
     Эх, Вовка, Вовка, как жалко, что ты не здесь, что не поехал ты с нами…! Лечи, Вовка, свое сердце, лечи дорогой.

     Вытащу-ка я на свет поехавшего героя, ибо он меня еще прежде измучил. Он-поехавший с мая месяца и до конца февраля терзал-изводил - когда на Север да когда на Север!!! Дотерзался…, будем его немножко поискать.
     Камера отъезжает…, общий план: темный сумрак, в темноте сумрака темнеет стол, на столе темно-вчерашнее, из темноты темно-вчерашнего темная бутылка стоймя - блик поглощает (не отбликивает), окно чуть мутное, светает, камера отъезжает еще чуть…, - вот он, отыскался…! Сашка Акопов не спит. Сашку-нашего-Акопова сон не берет на Севере, потому как он хороший человек и оптимизма в нем столько, что в нем даже печень напрасна! Как присел с вечера к северному окошку, так и сидит - северное сияние ждет! Я сказал ему вчера, что оно непременно будет, вот он и ждет. Уже светает..., уже краской тараканьей..., уже божница по углу…,  а он все сидит и сидит, все ждет и ждет! Фамилия у него такая - «Арарат наш» - жарко-ждущая, обязывает ждать! Он ведь никогда его северного не видел, только в детстве, и то в мультфильмах! А может подарком его одарить, коль уж я хозяин текста, раскрасить северное заоконье разноцветными красками! Только и сам я тех красок никогда не видел, потому и палитра моя, говорят, грустная. Хотя позапрошлой осенью что-то было такое над Ферапонтово, что-то двигалось и изгибалось мутно-белыми столбами-сполохами. Я однозначно тогда решил, что сияние это северное, и хозяйка со мной согласилась - плечом в темноте тронула, и зверь ее кот Тимофей утвердительно затарахтел о мою правую в темноте ногу, а вот друг-мой-скульптор в той же темноте усомнился. Потом выпили с ним-усомнившимся под лампочкой еще и он смирился. А в прошлом году смиренный в Ферапонтово друг мой, приехав сюда и сидя за этим же, с темной без блика, столом, призывал всех гусарить до утра! И спал я потом с этим гусаром, вот на этой же самой койке, валетом до обеда. В обед валет располовинился… - я проснулся и отделился, встал, а оставшиеся полвалета так и протомились под двумя полушубками до вечера, до самой бани по-черному! Эх, друг-мой-скульптор, зачем и ты не здесь!
     А, пожалуй, и Сашку отправлю - уложу в постель, я ведь не баталист какой - костолом бездушный, я ведь жене бывшей всегда шептал, что я лирик (она путала с циником)! Да и если не уложить, то придется его описывать, как он тут сидит у окошка, и по заведенной писателями дурной традиции свои мысли в его персонажа-голову вкладывать и там их обкатывать, потом еще, чтоб плеснуть натурных красок, придется одеваться и выходить из избы на холод, обходить ее и пробираться по колени в снегу к этому же окошку и описывать Сашку, глядя на него уже с той стороны стекла, и оттуда снова свои мысли в его голове перекладывать. «Что это со мной, - подумает Сашка, - так я еще никогда не думал!?!». И на кой мне разрывать его голову! Да и к окошку тому не подобраться, потому как Север и сугроб там большой. Но и возвращаться обратно в избу и хлопать дверью - рисковать значит…, если Сашка расперсонажится, то все - пропал «писатель», и тогда завтра утром вместо лыж снова неразлучные подружки Настасья и Аннушка в тулупах и на санях без лошади, и тогда они точно разорвут в клочья гармошку Леши!!! Вчера спросил у Леши, матерится ли Кочаловский? «Еще как!» - сказал. А в прошлом году спросил у Марьи Васильевны, понравился ли деревенским фильм про их почтальона? «Не-е-е-е…!» - по-северному пропела Марья Васильевна. «Почему»? «Он там все переврал»! «Как так»?! «Ну, посудите сами, - сказала Марья Васильевна, - Лешка с ведром спускается в Зехново, а выходит в Видягино»!!! Ох и смеялись же мы тогда!
     Однако, вставать надо… Или жене бывшей сначала позвонить?! На утро после вчерашнего всегда хочется жене, хоть и странно-бывшей, но позвонить и наговорить самых лучших в мире глупостей! Вот досчитаю до трех и наговорю, то есть встану…  «Раз, два, три…»! Нет, лучше сначала кофе сварить, чтоб, как дома, под чашечку утро дописать, пока еще двое не встали (закрылись в соседней горнице, выдышали весь кислород и спят тихо под тулупами, как космонавты в скафандрах). Ходить в их профессиональные сны - время терять. Одному из них, как и Копенкину из «Чевенгура», не снится ничего - наяву все прет, второму, Любовичу снится жирный плов с бараниной, который он вчера сам же и замутил в объеме на роту солдат и которым нас вчера напихивал (и напихиваться нам теперь до самого отъезда). Отдельно от всех на диване в проходной комнате спит еще и третий, молодой. В его молодые сны я вообще боюсь соваться! Так что и Сашку укрою с головой одеялом, чтоб описывать совсем нечего было. Ну, полушубок свой - новый из магазина, который не купил, могу еще сверху на него набросить. Так что пусть себе спит, пусть лучше он вообще всю ночь спал, без балалаек и бочки, высыпается пусть. Да и лежит пусть на месте своем правом, чтоб мне было на кого направо посмотреть, мы же с ним в одной горнице, как никак.
     … И посмотрел направо.
     Справа, на соседней койке, с закрытыми глазами к потолку счастливое - из-под одеяла - Сашкино лицо. Я окончательно в своей голове усмирил своих подружек и хотел все же продолжить утреннюю повесть, и исключительно про Сашку спящего, но вместо этого потянулся ногой к его кровати, ткнул в ее твердую боковину и спросил: - Сашка, спишь?! Сашкино лицо заулыбалось. - Сашка, а, Сашка…, давай, Сашка, с этой поездки именоваться друзьями! Сашка повернул свое улыбающееся с закрытыми в мою сторону, чуть потомил мгновение, сказал: - Мы же вчера в бане об этом порешили!
     В бане…, вчера…?!!
     Тут как-то разом (напишу) пробудились и те трое…, мы все переобнялись (или, как это по-русски), напились чаю с местным хрустящим из северной печи хлебом, с намазанной на него от северной коровы сметаной, пристегнулись к лыжам и пошли в деревню Немяту.

…  … …

     P.S. - в несуществующую деревню Немяту мы сходили еще вчера, но уж больно название красивое и томящее, которым и хочется реабилитировать выше написанное.

……………………………………………………………………………………………………………………..



     БУХАЛОВО
    (как я «потерялся»)

     Я точно знаю, что, когда встречная метель колючила мне лицо и превращала его в сплошную морщету, и кроме самой метели и вешек, постепенно проявляющихся впереди и растворяющихся позади, не было видно никакой другой зги, я испытывал абсолютное счастье!
     С ч а с т ь е !!!
     Идешь вот так - шир-шир лыжами и палочками хрусть-хрусть, жмуришься-щуришься, перчатками глаза трешь, и любишь всех человеков сразу, ну, и себя среде них немножко тоже, и про жену странно-бывшую тоже немножко думаешь - вернусь, цветов куплю и сапоги один раз расстегну, как в «Иронии судьбы» (в детской юности этот эпизод будоражил).

     - Дойдешь, - сказал мне вчера дядь Витя, - там дорога снегоходами набита и вешками уставлена, по ним потихонечку и дойдешь.
     Я и пошел.
     Снег сыпал еще с вечера, к утру не перестал и с утра все тонуло в белом мареве, хотя утреннее солнце все же пробивалось мутным пятнышком над Вершинино, и это было утро Масленицы. Я собрался и пошел пораньше, чтоб успеть вернуться к сожжению самой Масленицы. Деревеньку эту, про которую дядь Витя сказал, что она Бухалово, я приметил еще два дня тому в ясную погоду с вершиниской горы. Зимой от Вершинино, особенно с ее горы, хорошо видны дальние деревушки, которые летом разглядеть почти невозможно. Пристегнувшись к лыжам, сначала поднялся на гору, плоскую, как блин, с южного края которой возвышается над Вершинино скромная деревянная церквушка Николы Чудотворца, известная художникам по акварели Виктора Попкова. Надо уточнить, местное понятие «гора» в общем смысле весьма условно, это либо крутой и высокий берег, либо холмистое возвышение. На горе было по-особенному пусто, бело и пусто. Прошел от одного края к другому, машинально чего-то поснимал, наткнулся на след от снегохода и покатился по нему вниз, огибая вместе с ним дома и баньки, и выкатился на плоскость озера. Снегоходий след скоро отвернул вправо, а я двинулся прямо в примерном направлении на Бухалово. Я двигался по снежной целине вперед и как бы галсами, забирая то влево, то вправо, - искал в снежном мареве набитую снегоходами и обставленную вешками дорогу. Минут через двадцать я на нее наткнулся и по ее тверди двинулся в сторону Бухалово. Вскоре впереди засветились две тусклые фары и мимо меня проехали два снегохода с прицеленными к ним «корытами», в которых здесь возят буквально все, и детей в школу тоже (летом моторки, зимой снегоходы). Два мужика поочередно со снегоходов кивнули мне, я тоже в ответ и головой кивнул и палкой лыжной махнул. Позади постепенно растворялось Вершинино, а впереди, чуть левее, начинал проступать лесистый остров. Кенозеро не имеет привычной для озер более-менее округлой формы, и если посмотреть на его очертания на карте, то это какой-то стрельчато-рваный разрыв, какой обычно получается на искусственной технической ткани. Помимо больших водных пространств здесь много еще и продольных, узких и широких, много всяких «загибулин», которые образуют что-то вроде полуозер, и много островов.
     Метель усиливалась. Солнце, которое еще просвечивало над Вершинино, исчезло совсем. Я шел и иногда оглядывался назад, поглядывал на растворяющиеся в белом вешки и опасался, чтоб кто-нибудь на снегоходе не наехал на меня сзади. Вершинино уже напрочь потонуло в снежной кутерьме, впереди была та же беспросветная кутерьма, лишь слева едва темнел лесом небольшой остров. Подумалось о волках. Но не страшно так подумалось, а слегка мужественно. Слегка мужественно подумалось так: вряд ли они тут есть, а если и есть, то, наверное, сытые, а если и голодные, то, скорее всего, добрые, как и все кенозерские собаки. Картинка: вырисовываются передо мной из метели волки (например, три) и начинают вилять хвостами, радостно поскуливать и, подойдя вплотную, лизать мне руки, а я, кое-как отыскав сердце-колотун  и вернув его на прежнее место, расчехляю фотоаппарат и начинаю все это снимать, чтоб потом кинуть снимки в Фейсбук и получить кучу лайков (не знаю зачем, но иногда ко мне лично обращаются с просьбой поставить лайк). Про волков дядь Витя после сказал, что немного, но есть, и добавил, что зверь редко когда сам на человека нападет, но собачку какую-нибудь одну раз в году утаскивают!
     Исчез позади и остров. Только метель, вешки и я на лыжах. Уже стал сомневаться в существовании Бухалово, как навстречу вдруг засветилась фара снегохода. Я замахал палками. «Здрасте…,здарсте…»!!! Улыбчивый и заснеженный человек сказал, что верно иду, что совсем немного осталось, и тут же вместе со снегоходом и очень длинным корытом, в котором лежали мешки, уехал в метель. Я пошел дальше. Шел и чувствовал себя Мухортым, жеребцом из метельной повести мятежного графа. Впереди вешки и белым-бело, позади то же самое, слева и справа просто белым-бело без вешек, метель навстречу колючит глаза, иду и щурюсь, и в отличие от толстовского Мухортого балдею…!!!

     В Бухалово от первого же дома, к которому привели вешки, сразу же навстречу выбежала добрая собака, подбежала и стала ластиться и крутиться возле. Сто раз уже говорил и могу сказать еще столько же - на Кенозере самые добрые в мире собаки! Из сарая вышла хозяйка. Поздоровались. На всякий случай спросил, верно ли это Бухалово? Понятно, что верно. Потом еще спросил, как правильно «буХАлово» или «БУхалово»? «БУхалово, - сказала хозяйка…, и потом, - фотографируйте сколько хотите!» (это на мое - можно ли их дом сфотографировать). Расчехлил фотоаппарат. Вдруг подумал, что пацаны ведь могут меня и потерять, я не сказал им, что пойду в Бухалово, и у них нет номера моей мегафоновской симки, которую я купил уже тут для связи с большой землей (здесь принимает только мегафон), и у меня на ней тоже ни одного их номера, а лишь номер странно-бывшей жены да номер мамы. Подумал-подумал, вынул телефон и позвонил странно-жене, сказал, что если вдруг через нее начнут меня искать, чтоб сказала, что я в Бухалово (в «буХАлово» просмеялся в трубку). «Горе ты мое-е-е!» - почти по-северному пропела бывшая жена моя. Потом я наговорил ей самых-самых слов, которые только и можно наговорить из северной метели странно-бывшей жене своей, и двинулся дальше.
     Я перемещался по деревне и цепенел от укромной красоты пейзажа, в котором она поместилась. Сначала мне показалось, что у нее два своих внутренних озерка, но это оказались те самые кенозерские «загибулины». Представил, как здесь должно быть летом! А, как оно было раньше, когда была еще жива вся деревня, когда, например, все разом выходили на сенокос, а после со всех сторон деревни стояли стожки! Теперь же картина привычная - из всех домов, как и в Карпово, жилых только два, притом что в одном из них живет какой-то азербайджанец. С непривычки режет слух, но кто знает наперед, как и куда завернет его жизнь и, где и как он будет ее оканчивать. И я видел тот дом, в котором поселился южный человек, совсем ветхий, с сиротским (как из стихов Айги) бельем на веревке возле. Всех домов не более десяти. Видно, что в какие-то летом приезжают. Когда умирает деревня в таком красивом месте, особенно не по себе.
     Вот и получается, с одной стороны метельное счастье, с другой тоска…
Впрочем, как написал Андрей Платонов, в человеке всегда стоит тоска.
… … …

     Обратно шел легко, метель подгоняла в спину. Снежинки становились крупнее и крупнее - превращались в рваные хлопья. Встретились те же, но уже обратные два на снегоходах мужика - провезли мимо свои улыбки. Я шел и еще не знал, что где-то совсем рядом потеряли вешки и сбились с дороги дядь Витя на своем снегоходе и друг Евгений в прицеленном корыте сзади, кинувшиеся меня искать, и, которые, не ведая, снова едут в Вершинино. И потом я узнаю, как они этому несказанно удивились, и как снова развернулись и, отыскав вешки, опять поехали в Бухалово и на сей раз доехали, и как там им сказали, что ваш тут точно был на лыжах, но уже ушел, и, что там их напоили чаем, и вот тогда разомлевший дядь Витя и произнес прибереженную мною фразу - «надо Мишке, как вернемся, пи@дюлей надавать»!
А в Вершинино на меня набросились оставшиеся пацаны и милиционер-участковый Сергей (сын дядь Вити), который, смеясь, сказал: «Мы уже вертолетный полк из-за тебя подняли»!!! Я представил вслух, какую метель при взлете и посадке может вздыбить целый вертолетный полк и, что мне хочется в ее эпицентр, от чего нам всем стало неимоверно весело. Я успел еще поснимать Масленицу. А потом вернулись радостные дядь Витя и друг Евгений в тулупе, с другим тулупом под мышкой (под мышкой для Мишки), и рассказали, как они «заблудились». И потом дядь Витя затопил нам баню по-черному, а после сидел с нами, посматривая в окно на дымок из деревянной трубы бани, и рассказывал о жизни и один раз о волках (я спросил). И все мы умиротворенно чокались и выпивали за все самое хорошее…, и, конечно же, за пи@дюли, которые я так и не получил.
     И я, который их не получил, точно знал, что этот день не забуду уже никогда!

     Утром мы уехали…

……………………………………………………………………………………………………………………………..



     ПОСЛЕСЛОВИЕ

     Второе утро подряд «ка-а-аррррр» в форточку - первые грачи.
    
     П р о б у ж д е н и е! 

     Ночами мерещатся заснеженные пространства и северные избы.
Утром вынырнешь по грудь из сна, и хочется снова с головой под одеяло - в снега, к избам. И днем думается о них же…
     Вчера два раза звонил дядь Вите, задавал разные, незаданные там вопросы. Снова и снова спрашивал про дом Губиных.
     Я «навестил» его на второй день. Возвращался на лыжах из Карпово и уже в Вершинино съехал с горы на южную сторону и двинулся вдоль домов береговой улицы, из которой только и состояло когда-то Вершинино. И я «его» прошел. То есть я понял, что уже прошел мимо дома, но не понял, как так получилось. Вернулся назад и снова ничего не понял. Столб электрический - вот он, тот самый, а дома нет, вместо него какой-то простенький из бруса сруб под крышей. Ей богу, я растерялся! «Раскатали его» - сказал в тот же день дядь Витя. На мое«кто раскатал?», сказал, что Губины и раскатали, и домик новый они же и поставили.
Два с половиной года назад, осенью, когда я каждый день ходил к этому дому и не по одному разу, как-то подойдя к нему в обед, я увидел двух, лежащих под банькой парней, - млели на солнышке и потягивали из полотрашки что-то розовое. У одного лицо безнадежное - пропойцы, у второго, что помоложе, просто пьяненькое. Который с безнадежным у меня «земели» полтинник тогда попросил. Полтинника при себе не оказалось, зато я с ними разговорился и неожиданно узнал, что они братья Губины, Сергей и Николай, внуки того самого «деда Н.Губина», позировавшего когда-то Виктору Попкову и запечатленного им на известной теперь акварели. И про Попкова у них тогда же спросил, знают ли, что московский художник однажды их деда рисовал. Они не знали. Про дом их поинтересовался, не собирается ли Парк его выкупить. Братья ухмыльнулись, мол, Парк-то давно «хочет», да они не хотят. И тогда же вместо полтинника я предложил им сфотографироваться на фоне их дома, на что они охотно согласились, - вскочили на ноги, встали перед домом, обнялись, сомкнувшись по-бычьи лбами, и заулыбались в объектив. Потом на почту младшего снимки высылал и файл с той самой акварелью Попкова, но не знаю, дошло ли, ответа не получил.
     И вот братья Губины, или другие их родственники, не уступили, раскатали дом. Дом был, конечно, в ужасающем состоянии, давно необитаемым, с выбитыми в окнах стеклами, с открытыми настежь дверьми, но его еще можно было и нужно было спасти. Это был уникальный и единственный в своем роде дом в Вершинино. Искусствоведы обычно называют большие северные дома домами-кораблями, что очень точно, но мне дом Губиных хочется называть домом-книгой. Он был не настолько большим, чтоб сравнивать с кораблем, хотя и был очень внушительным. В нем имелось множество разных комнат, жилых и хозяйственных. На второй этаж, в жилую часть, вела ладно сработанная лестница. Подклеть с очень низким потолком находилась под жилой частью, как бы на первом безоконном этаже. Естественно, имелось множество дверей, по-северному прочных. Под крышей ухоженный чердак с выходом на резной балкончик. На карнизе дома еще проступала старая роспись. И, конечно же, хозяйственная часть во второй его половине, с большим вместилищем для сеновала наверху и пространствами для домашней скотины внизу, и все под общей с жилой частью кровлей. Словом, когда я исследовал его внутреннее пространство, я будто читал его. И я-пришлый, я-чужак, пусть для кого-то даже турист, всеми руками и ногами за то, чтобы Парк все-таки сумел бы «уговорить» наследников и выкупить исчезнувший теперь навсегда их дом. Но люди на местах живут свою жизнь всегда не так, как нам со стороны хотелось бы. Как и мы у себя живем тоже не так, как кому-то видится с другой, его стороны. Вообще, как мне показалось, между местным населением и Парком существуют некое трение или недоверие, хотя Парк, пусть и немногим, но дает работу. «И то и другое есть» - сказал вчера в трубку дядь Витя. Часто в Вершинино, как отмашку, можно услышать «а-а, то Парк…», или «Парк запрещает», или еще «Парк туристов на острова возит, а мусор за ними не убирает» (а, какого хрена эти долбанные туристы сами за собой не убирают, думаю я, черт их возьми, энергичных таких…!). Вот и дом, видимо, не был уступлен Парку по каким-то «внутришним» причинам, из какого-то нелепого принципа. А, может, просто наследникам не хотелось вместе с домом потерять место, которое поистине роскошное, у самой воды, озерная гладь во всю ширь. В общем, как и везде, снаружи лепота, а внутри человеческа жизата. Вершинино, конечно, вряд ли осиротело, потому как давно уже не похоже на классическую северную деревню, больше на поселок, - имеются две «офис-избы» от Парка, музей и две гостиницы от него же, а вот старинную вершининскую улицу словно переднего зуба лишили. Но те, кто приедут сюда впервые, увидят улицу такой, какова она теперь, и сроду не догадаются о доме Губиных, точно так же, как и я не догадываюсь о других домах, стоявших здесь прежде и мимо «которых» я, наверное, прошел.

     Сегодня снова позвонил дядь Вите, просто так позвонил…, про погоду спросил...
     «Хороший минус...» - сказал дядь Витя.





     (24 фев. - 2 марта, 2017)