Кагор - для причастия, шампанское - для восхищения

Возле церкви нищие калеки не милостыню просят, а песни поют. И руками машут. Кто на ногах – те подпрыгивают. С чего это? Чему восхищаются?

Может, уже не надо в грехах каяться, а пора только радоваться? Или Царствие небесное снова приблизилось, или кто оттуда с новой благой весточкой сошёл? Прости, Господи!

В церковь входишь – там, где свечки продавали, наливают шампанское. В пластиковые стаканчики. Опасения подтверждаются. Однако, хочу убедиться или хотя бы разобраться, и спрашиваю: что, кагора нет?

Нет, - говорят, - есть! Но кагор - для причастия, а шампанское - для восхищения.

Какое с шампанского-то восхищение? Одна головная боль.

Но в церкви твои мысли без слов читают, уж если подумал – не скроешь.

Нет, - говорят, - головная боль будет потом, а сначала – восхищение. Пузырьки восхищаются в бутылке и потом в стаканчике, далее восхищаются в глотке и в желудке, а те, что остаются, - восхищаются в крови. Пузырьки восхищаются из-за того, что возникают ниоткуда, себя не жалеют и лопаются в никуда. Но при том и при всём несут винный дух.

Ага, теперь понятно - в церкви только дух и уважаем. А когда ничего святого уже нет, так хоть такой дух подойдёт. Не подойдёт – так восхитится. Не всё ж один ладан вдыхать, сжимая в кармане фиги.

У стеночки под иконой дремлет совершенно восхищённый муж. Не может стоять ни так, на ногах, ни даже на дырявых коленях. Не потому ли скамеечки в храме не ставят, что б на них совсем уж не восхищались? Прости, Господи!

Бежит какой-то поп и кричит мне: будешь сему свидетель! Чей свидетель? Чему свидетель? На следствии свидетель – это одно, а на суде – другое! А судьи кто?

Если те, кто были… Вспомнилась сразу одна… Нет, поп-отче, какой из меня свидетель!

Смотрю, а он уже собрался меня попотчевать, прямо крестом! Я ему возражаю: погоди, не пузырись! Я же не восхищаюсь, вот и сомневаюсь! Чего видел – от того и бегу! А чего не видел – того хочу! Ещё хочу того, что приглянулось, а не моё.

Но тут тот, кто вроде бы под иконой спал, кричит: ты сегодня с нами не восхищаешься, а завтра церковь ты предашь!

А я сразу думаю: кому же такому саму церковь можно предать, ежели выше Господа уже нету никого?!

И тут понял, почему тот муж на плинтусе под иконой предвосхищался: чтобы с иконы лик намоленный не смог его увидеть!

И крест отеческий, на меня поднятый, на него и других обратился. Но я всё равно под крестом стою, и застыл в страхе: если он надо мной, то дёрнуться не успею, как будет он на мне!

Все вы виновны! – вопит сверху звонарь. У него верёвки пообрывались, и не может он продемонстрировать своё искусство звонить так, чтобы душа распахивалась, а голова пригибалась, опуская книзу темя. Это рефлекс такой. Или год такой – петуха.

Мне сверху видно всё! – уже всех сдаёт звонарь, избегая ответственности. - В церкви сундук был со святым за семью печатями, но с него пломбы сорвали и сбили замок! Но внутри что-то осталось! То, что осталось, наружу выходить не хочет, ему, по-ходу, претит!  Извиняйте, если что случится! А я – не виноват, не засУдите, вражье семя!

Смотрю – а вокруг никого уже и нет. Попрятались. Но я-то знаю… Нет, это не я знаю, это громогласное слово откуда-то звучит: от Бога не спрячешься! Куда бы ты ни шёл, хоть в безнадёжную пустыню, где остались одни раввины да ещё бедуины, на тебе стоит крест. Где слово, там будет дело!

Голос звучит не сверху. Может, из того сундука с сорванными печатями и замками?

Вот и восхитимся! Ты Дух и знаешь сам - с меня нечего взять. Всё что есть – это всё слова, мои слова останутся со мной. Прости, Господи!