Живем!

     Соседская кошка сидела на перилах крыльца и пристально глядела на крупные яркие звезды. Повернув голову в сторону вошедшего во двор человека, она лениво поглядела на него и снова уставилась на небо. Может, ему это только так казалось, что кошка смотрит на звезды, и она вовсе и не на них смотрит, а на птичек в ветках или на ночных бабочек. Ведь каждый думает о других, подразумевая себя. А звезды мигали и переливались всеми цветами радуги. От реки несло дымком костра, и он остановился в нерешительности — поужинать дома или пойти на соседский шашлык, благо они уже давно приглашали. Но усталость взяла свое, и решение было принято не в пользу шашлыка.
     Пока жарилась яичница, он вышел на балкон. По жестяной крыше царапали лапками голуби. Постучал палкой, и они вспорхнули повыше. Каркнула вспугнутая ворона. И снова тишина. «Как хорошо, что нет этого постоянного шума, нет тяжелого дыхания города. Тишина это одно из составляющих счастья» — подумал он и пошел снимать сковороду с плиты…

     Проснувшись, как всегда, чуть свет, он выглянул в окно. В небе разыгрался рассвет. Солнце отражалось в окнах дальних дач, которыми были усеяны склоны окрестных холмов. Казалось, кто-то специально пускает солнечные зайчики. Не застроенный дачами косогор был залит солнцем и красовался яркой зеленой травой. Ночью прошел дождь, капли висели, не падая, на карнизе, на крыше балкона, на листьях и как бриллианты сверкали в ярких лучах. Высоко в небе летали ласточки и стрижи, танцуя свой утренний танец радости новому дню. Взахлеб залаяла дальняя собака…
     Он вышел во двор босиком, прямо в мокрую от ночного дождя траву. Чуть поодаль, по обе стороны забора голубым на зеленом цвел цикорий. Наперебой щебетали птицы. «А листва уже начинает понемногу желтеть»,— отметил он, слушая птиц и глядя на деревья, росшие в обилии на другой стороне дороги.
     Какая-то птица порхнула в кусты у дома. По веткам сосен по своим делам пронеслась пара белок. Тут же сверху раздалось взволнованное «Карр-каррр!» Куда-то или откуда-то в такую рань, медленно и размеренно двигая палкой, шла старушка. Взор ее был опущен к земле, но в нем светилась радость.
     Обойдя дом, с другой стороны он с теплотой поглядел на свою любимицу-рябину. Она рдела ярко красными ягодами, стоя по колено в некошеной траве. Дальше, ближе к речке, росли ивы и осины, и отдельными островками красовался гордый иван-чай. А по всему лужку был рассыпан золотой зверобой. Тяжелый подсолнух у заборчика опустил свою голову вниз и стоял так, словно ожидая решения своей судьбы.
     Через заднюю калитку он вошел в сад. Между деревьями было много паутины. «Да, давно тут не ступала моя нога — как потрудился паучок!» — подумал он. Бежавший по лужайке бродячий пес, остановился и стоял так, глядя из-за штакетника на человека. Он не любил собак, не любил их за их рабскую преданность хозяину и злобу в отношении по-сторонних людей. «И куда только что девается, когда они остаются бездомными?»  Но собак своих друзей любил, это были и его друзья, они всегда встречали его по-дружески. И бродячих очень жалел и всегда им что-нибудь давал, если было что под рукой или можно было купить. Но себе собаку не заводил.
     Капля сорвалась с ветки и упала ему прямо на темечко. От неожиданности он встрепенулся. Собака побежала дальше по своим собачьим делам.
     У крыльца рос клен. Он прикоснулся к его стволу и вошел в дом. Поднявшись по лестнице, вышел на балкон. Открывавшийся отсюда вид  всегда радовал его. Вот и сейчас, луг и дальний лес были необыкновенно хороши. Еще достаточно  рано и потому не слышно обычных дачных звуков: стука топора и визга пилы, мычания и блеяния, смеха и говора бегающей детворы, пения косы и дребезжания тележки по тропинке, скрипа колодца и многих других звуков, которые только подчеркивали деревенскую тишь.
     Как он устает от города и только здесь отходит душой. Если бы не было этого уголка, то его следовало бы создать. Спустившись вниз, он взял лейку и, набрав воды, полил цветы, росшие во дворе, вдоль дорожки, у забора и вокруг дома. Цветы были особо близки его душе. Не в силах отойти, дол-го бродил около них, любуясь и вдыхая тончайшие ароматы. Солнце, пронизывая своими лучами лепестки и листья, создавало множество оттенков. На это можно было смотреть до бесконечности, так же, как слушать хорошую музыку, не уставая, а, наоборот, напитывая душу. «Цветовая музыка,— подумал он,— музыка запахов и цвета. Или вот — музыкальный цвет, музыкальный запах. Да, что-то в этом есть». Он улыбнулся, зашел в тень, отбрасываемую большим кустом сирени, растущей рядом, и сел на лавочку.
     Мог ли он сказать, что здесь его корни? Наверное, мог бы, ибо это все было частью души. А, значит, она была заякорена и этим невесть откуда взявшимся сейчас грачом, и яблоньками у забора, и этой простой крапивой, которую он так любил добавлять в салаты. И тем ручейком, что тек от самого родника на задах его участка, и этим рассветным часом, и легким туманом, окутывающим дальний лес. И даже этим псом, что залаял где-то вдали и никак не мог остановиться, и пролетевшими над головой утками, и этим воробьем, который с любопытством то одним, то другим глазком посматривал на него, переминаясь с ноги на ногу и, наверное, думая: «Чудак, корма нет, а он сидит. Что толку от такого?..»
     День прошел в обычных дачных хлопотах да трудах, в общении с соседями. Но вот пришел вечер, на поселок опустилась прохлада. Это время, как и ран-
нее утро, было любимейшим временем суток. Стоя у распахнутого настежь окна, он любовался молодой луной, которая тонким-тонким серпом висела в небе. Видны были дальние мерцающие огни человеческих жилищ и звезды. Стояла тишина, изредка прерываемая непродолжительными аккордами гитары, словно кто-то начинал играть и тут же бросал, не в силах войти в созвучие с природой, поющей свою тихую песню. От заката на юго-западе осталось легкое розовое свечение.
     У окна росла вишня. Одна ветка, заглядывая в комнату, показывала крупные сочные ягоды, приглашая отведать. Он сорвал одну, вкусил.
     «Хорошо бы дождя, хоть немного, хоть непродолжительного. Зной утомляет и человека и природу. Как стало у нас — то неделями зной, то неделями дожди…» — подумал он.
     В окно залетела ночная бабочка и стала тыкаться ему в лицо, в грудь. Он отмахнулся то ли от нее, то ли от мыслей.
     Тишина — вот главное. Это, когда ощущаешь сердцебиение природы, всей земли, что возможно только при отсутствии привычных звуков городской цивилизации. Особенно хороша тишина утром, когда в одних плавках, всем телом и лицом окунаешься в росную траву и лежишь, потом переворачиваешься на спину и глядишь в небо. Как хороша эта тишина, когда слышны только птичий гам, пение петуха, мычание коров и мекание коз, просящихся на пастбище. Ты любуешься гнездами птиц, которые  во множестве своем пристроились на деревьях и в уголках под крышами. А вокруг растут яблони, вишни, сливы, груши, а за забором березы и ты спиной ощущаешь, как под землей трудятся их корни.
     А если отправиться в сторону леса, то неминуемо выйдешь на небольшое болотце, увидишь гордые камыши, а в протоках между ними — уток, хлопочущих о пропитании и добрыми-добрыми глазенками с любопытством глядящих на тебя.
     Если обойти болотце, то через заросли луговых цветов и трав выйдешь  к оврагу. В оврагах тоже что-то есть, чувствуешь какую-то природную силу, как и на холмах и сопках, только иную. Спускаешься по склону, внизу посидишь, подумаешь о том, о сем, и — наверх. Подъем, кромка оврага, 
и открывается лесополоса из высоких тополей. Проходишь ее и впереди храм.
     Это старинный храм из красного кирпича с медными, по-темневшими от времени куполами и с новыми крестами, ярким золотом блестящими на утреннем солнце. Дорога к храму открыта, а вокруг дороги по сторонам и за храмом дома сельчан. Виден и колодец с журавлем, который так смачно скрипит, когда кто-то набирает воду. Радостно поднимается ведерко, плещется вода, играют солнечные блики…
     Чуть правее от села раскинулся пруд. Купаться лучше со стороны села, там песчаный вход. Он проходит по добротно сделанному мостку через ручей, крестится на храм и, прочитав утренние молитвы (как хорошо это делать под открытым небом!), раздевается и отдает свое тело прохладной, остывшей за ночь воде. «Слава Тебе, Господи, живем!»

© Яков Шафран